Сергей Лукницкий. Стеклянный гиппопотам --------------------------------------------------------------- © Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2001 Email: SLuknitsky(a)freemail.ru Изд. "Русский Двор", Москва, 2005 --------------------------------------------------------------- Записки из новых структур "Мы вдруг, как ветер повеет, заведем общества благотворительные, поощри- тельные и невесть какие. Цель будет прекрасна, а при всем том ничего не выйдет." Н.Гоголь Прежде чем эта повесть начнет читаться, я хочу заявить со всей ответственностью: события и люди, в ней описанные, мной придуманы. Более того, написав, я позволил себе усомниться в придуманности людей и событий и стал давать ее читать, дабы мои первые оппоненты нашли бы в ней хоть что-то, с чем можно было бы ее ассоциировать. Они читали, но говорили в один голос, что так не бывает. И это я отнес себе в заслугу. Наконец, в мою пользу свидетельствует, я надеюсь, и то, что такого вообще не может быть в наше славное время, когда каждый только и думает, что об Отечестве, и, не жалея своих сил, отдает себя во благо. Сами знаете, чему. ПОЛКОВНИКУ КРИВОСЮКУ Товарищ полковник, я служил вам верой и правдой много лет, а прошлый раз пришел за вознаграждением, так мне сказали, что, видимо, корпус внештатных сотрудников будут распускать, и не выплатили мне мои кровные 30 рублей. Прошу вас, товарищ полковник, походатайствуйте, все-таки 10 лет я вам помогаю. БАБУСИН, внештатный сотрудник. ГЛАВА 1 ЭПОХА Это было удивительное время, когда прокуроры писали статьи, а журналисты расследовали дела. Это было странное время, когда с улиц исчезли огромные портреты, братья Вайнеры перестали писать вдвоем, а депутаты стали заседать по четыреста суток в году. Это было стремительное время, требующее немедленного изменения уголовного законодательства, потому что неожиданно изменился уклад жизни и новое бытие стало похоже на уголовное законодательство в действии. Все в этой жизни, что начиналось с приставок "пере" и "коо", встречалось на "ура", но так как само слово "ура" перестало вдруг быть популярным, в ход пошли такие обидные понятия, как "некомпетентность", непрофессиональность", неделовитость", ими заменяли то, по поводу чего раньше кричали "ура". Появилась масса иностранных слов: "менеджер", "адекватность", "спонсорство", "инвестиции", а когда и их стало не хватать, их стали дополнять некогда мирные, почти забытые: "благотворительность", "милосердие", "опека", и иногда только, полушепотом - "консенсус". Быть с чем-то согласным считалось неприличным. Если прокурор времен перестройки и гласности хотел мгновенно прославиться и утвердить свое имя на скрижалях всеобщего ускорения, он тотчас же давал сообщение в печати, где трибунил о том, что намерен в ближайшее время отказаться от обвинения по сфабрикованному в годы застоя уголовному делу. С ним никто не спорил. Сфабрикованные дела перестали интересовать массы. Профессия юриста стала столь популярной, что учреждения, где обитали люди этой профессии, превратились в большие гнезда, где за большие деньги давали советы, как обойти закон. Из тюрем и колоний стали выходить люди, осужденные еще совсем недавно за частнопредпринимательскую деятельность. Теперь они выходили героями, а от ворот колоний их увозили на "мерседесах". Перестройка отобрала хлеб у судей и судебных исполнителей. Если раньше они звонили из совещательной комнаты, чтобы спросить милостивого совета в райкоме партии, то теперь райком был забыт, с негодованием отвергнут и предан анафеме. Но телефоны в совещательных комнатах остались, и судьи стали советоваться с прессой, совершенно забывая, что всего несколько лет назад эта же самая пресса за те же самые неконвертируемые деньги и малоощутимые блага пестовала застой. Законы, коих насчитывалось к тому благословенному времени уже более полумиллиона, настолько запутали друг друга и настолько перекрыли друг другу доступ животворящего и здравопорождающего кислорода, что попросту стали гнить, в итоге были почти что все отменены. Это называлось наступлением эпохи совершенствования законодательства и построения правового государства. Общество, как птица Феникс, чувствовало, что надо бы побыстрее возродиться из пепла, но как это сделать - не знало. И посреди таких социально-значимых для распада и возрождения общества моментов, как торжество однополой любви, неуемное занятие спортом, разгул демократии, преимущественно уличной, граничащей с массовыми беспорядками, процветали и заполняли все мысли людей невероятная пустота в магазинах госсектора и изобилие рыночной и кооперативной торговли. Посреди панического ужаса перед еще новыми повышениями цен и полностью или почти полностью замороженных доходов населения страну парализовали внутренняя эмиграция и наиболее популярное занятие всех, кто никогда не был допущен ни к каким занятиям, - прожектерство. В России от идей не было спасу тысячелетия. Идеи лопались, как воздушные шарики. Идеи жили ровно столько, сколько находилось времени, чтобы их изложить. Идеи не подхватывались и тотчас же заваливались новыми, и не было никакой возможности распаковывать эти идеи, а верхние тотчас же заваливались опять. И благоразумные люди, понимая их никчемность и бессмысленность, не спешили их реализовать, ожидая, когда поток идей поредеет. Но поток не редел, и массы людей были завалены прожектами. Они гибли без стонов. О них никто не вспоминал. Мгновенно возникали сотни и тысячи кооперативов, искренних, желающих помочь ближнему. На них не обращали внимания. Они пытались сотрудничать с государством, но не уволенные и не попавшие еще под сокращение государственные служащие боялись их, и они погибали. Кооперативы пытались вести переговоры с общественными организациями, но эти организации сами боролись за выживание, причем им одним известными способами, и кооперативы отторгались. Десятки совместных и малых предприятий создавались при научно-исследовательских институтах, пытаясь хотя бы науку сдвинуть с мертвой точки. Тщетно! Наука шла сама по себе, мелкие предприятия - сами по себе. В частный сектор набирались люди по принципу: "Умею делать", - а вот этого именно-то и не надо было. При этом появилось великое множество бессмысленных организаций, которые немедленно регистрировались властями и ми поддерживались. Например, была зарегистрирована Ассоциация по учету планет в Галактике и на счет этой Ассоциации нищая страна переводила немалые средства. Было и общество по борьбе с очередями, в офисе которого сидели серьезные люди и за хорошие оклады обучали приходивших, как пролезать без очереди. Была даже корпорация, куда входили бывшие жены известного деятеля культуры, и специально созданный фонд заботился о них и их семьях. В уставе этой корпорации было записано, что членом ее может стать только лицо женского пола, прожившее с означенным деятелем культуры не менее месяца. Это была очень многочисленная организация, в коей, однако, нашел себе место и мужчина, в судебном порядке отстоявший свое право на название "жены деятеля культуры". Ради него даже пришлось сделать поправку в уставе. Были и организации, которые занимались придумыванием лозунгов, потому что в ходу были лозунги, клеймившие старые лозунги. Причем лозунги тоже устаревали мгновенно, так и не начав часто жить. Газеты пестрели заголовками: "Власти - власть", "Критиковать дозволено", "Перспективы превосходны и будут еще лучше", "Двигаться вперед во всех направлениях", "Больше так жить невозможно", "Правду в глаза", "Одесса хочет торговать с заграницей" и многие-многие другие, умирающие на другой день после появления газеты. Да и сами газеты не расходились. На их место приходили следующие, которых постигала та же участь. Бесчисленные благотворительные организации раздирали страну. Сотни, тысячи, десятки тысяч профессиональных клерков, уволенных по сокращению штатов с годами насиженных мест из различных ведомств, одиноко бродили по улицам в поисках ответа на жизненно важные вопросы. Им перестройка была не нужна. Столоначальники всех рангов переполняли дорогие кооперативные кафе, но так как ничего другого, кроме как пить суррогатный кофе и болтать, они не умели, такие кафе из-за них стали называть "рыгаловки перестройки", ибо в них каждый входящий принужден был за съеданием бутерброда с колбасой, ни по вкусу, ни по запаху, ни по цвету не отличающегося от своего собрата с сыром, слушать длинные и трезвые монологи потерявших работу. Наиболее перспективные "безработные" объединялись в благотворительные организации и фонды. Хмурые, пока еще не голодные, но проедающие уже последнее из выходного пособия, они основывали фонды "Здоровье", "Улыбка", "Пегас", надеясь, что под крышей этих организаций вновь потекут к ним доходы и снова не надо будет ничего делать. Они ждали эту своего рода узаконенную милостыню, потому что содержать фонды принужден был народ, который, авось, снова не спросит: "А чем это вы там занимаетесь, други?" Бешеная погоня за рекламой, "на наш счет просим перечислять суммы", чашки с медяками, благотворительные издания, которые граждане вынуждены из-за их дефицита покупать втрое дороже, - все это говорило само за себя. Некоторые новые учреждения организовывались, чтобы трудоустроить наиболее уважаемых, оставшихся без работы людей, как правило, высокого ранга. И тотчас же вокруг такого учреждения принимались роиться многочисленные плеяды жуликов, бездарных людей, которые, однако, умели хорошенько подать себя и при приеме на новую работу четко говорили все, что приятно было бы услышать их новым хозяевам. Говорили тихо, потому что громкая речь рождала ненужные ассоциации, говорили умно, потому что глупость может выжить, лишь закутавшись в умные одежды. Говорили долго, потому что краткая речь могла свидетельствовать о поверхности человека. ПОЛКОВНИКУ КРИВОСЮКУ Согласно вашим рекомендациям устроился в организацию, говорят, здесь будет работать жена Самого. Информировать буду регулярно. Привет вам от дочери, она на днях защищается. Теща привезла свежей картошечки. Подброшу. БАБУСИН, внештатный сотрудник ГЛАВА 2 НАЗНАЧЕНИЕ Время близилось к трем часам пополудни, но представительное совещание и не думало идти на убыль. Оно, наоборот, распалило присутствующих, ибо собралось по-новому, вне рамок старых стереотипов, то есть без повестки дня, и, главное, когда началось - неизвестно. Со стороны могло показаться, что говорят все сразу, но при ближайшем рассмотрении возникало ощущение, что, наоборот, все молчат. Вообще все, как в Английском клубе. А и в самом деле, по купеческому залу, канделябрам, блещущим фальшивым золотом, по анфиладам распахивающихся от сквозняка дверей, по громоздким стульям казалось это сборище клубом, но, конечно, не Английским, а сельским, временно, уже лет шестьдесят помещающимся в завоеванной церкви или доме помещика, где обеденный стол сразу же пошел на растопку, и все эти годы вместо стола используется положенная поперек двух стульев снятая дверь главного зала. Несмотря даже на то, что в данном конкретном случае стол стоял полноценный и дверь тоже висела, все равно создавалось ощущение какой-то дисгармонии. Дисгармонию создавала не обстановка, не интерьер, а ситуация, при которой пожилой, уставший человек стоял, как школьник, не успевший подготовиться к уроку, а молодой учитель, вдвое его младший, выговаривал ему неизвестно за что, да еще перед всеми. - Ну что нам с тобой делать, Рыбников? - говорил, нервно перебирая карандаши на столе, сорокалетний работодатель своему бывшему учителю, коллеге, партийному работнику. Он был нервным потом, что с утра засевший ему в зубах кусок мяса страшно мешал. - Смотри, - предлагал он, показывая на анкету, лежащую тут же, не отрывая рук от стола, просто вытянул палец и показал. - Биография у тебя богатая, боевая, на тебе, небось, еще пахать можно. В зале подхалимски захихикали. Улыбнулся и пожилой "школьник". Воцарилась пауза, одна из тех многочисленных пауз, на которые тратятся огромные средства, силы, мозги и нервы. - На Ассоциацию пойдешь, - скорчив гримасу, потому что теперь уже языком попытался раздвинуть собственные зубы и освободиться - вещал хозяин, - сейчас модно Ассоциации создавать, прослывешь в авангарде. "Ученик" воспрянул духом и даже телом. Он на секунду перестал опираться на спинку высокого стула и наблюдать, как его визави тщетно пытается пролезть в свой рот указательными пальцами обеих рук сразу. Проголосовали за Ассоциацию. Хорошо зная формы и методы работы таких комиссий, Рыбников не стал задавать при всех вопросы о том, что это будет за контора и что в ней надо будет делать. Он ринулся в омут, последний в своей жизни административный омут, и был счастлив. Только в кулуарах он нашел минуту и подбежал к своему благодетелю и тихо, даже застенчиво, спросил: - А что это будет за Ассоциация? - Дедуля, в стране скоро голод начнется, надо помогать бедным, кроме того, надо интеллигенцию сплачивать. Без интеллигенции мы, брат, пропадем, - сказал молодой здоровяк удовлетворенно, потому что достал, наконец, засевший между зубов кусок мяса, и, подойдя вплотную к Рыбников, прошептал: - Тебе кушать надо? И мне надо. Тебе в депутаты надо? И мне надо. После чего, не попрощавшись, исчез. И Василь Евгеньевич Рыбников таким поворотом разговора вовсе не опечалился. ПО многолетнему опыту работы он знал, что раз есть должность руководителя, значит, полдела уже сделано. Чем конкретно будет заниматься вверенная ему организация - вопрос уже не его. Это проблема человека рангом поменьше, и, стало быть, надо срочно подобрать заместителя, чтобы вторую половину дела возложить на него. Так будет справедливо. Он не знал еще, что в Ассоциации первым лицом будет недолго, а когда узнал и увидел первое лицо - не опечалился, так как понимал, что вся власть в новой конторе все равно будет у него и все оргвопросы: платить, увольнять, распекать - будет решать тоже он. Ну а свадебный генерал - это даже полезно, к тому же это в традициях российской действительности... Лучше бы, конечно, генералом оказалась дама - жена какого-нибудь ответственного лица, тогда он, обаятельный Рыбников, может считать, что бенефис его состоялся. Но не знал и не ведал ушлый Рыбников того, главного, для чего все-таки создавалась такая организация, хотя потом довольно быстро сориентировался, когда получил первые анкеты своих новых сотрудников. Все это были анкеты бывших руководящих работников, потерявших работу из-за ненадобности обновляющейся страны в их ярких личностях. Не знал, но уже стал догадываться о том, что у пришедших на новую работу в Ассоциацию подмочена репутация и новое место их службы, где за высокоштильными разговорами можно будет спрятаться и пересидеть тревожное перестроечное время. Но даже умный Рыбников не понимал сперва, хотя ему и было об этом сказано в лоб, что эта Ассоциация - специальный оазис синекур, готовящих в народные депутаты наиболее перспективных и запятнанных бездельников, дабы обеспечить их уже потом легальную и фатальную неприкосновенность, а когда понял, решил и сам, - чем черт не шутит, - откусить от общего пирога кусок побольше. УКАЗ Президиума Верховного Совета 1. Назначить Стрикачева Осавиахима Семеновича Главным интеллигентным человеком страны. 2. ввести должность Главного интеллигента страны, согласовав ее с бюджетом Правительства и приравняв по категории к рангу министра. 3. Назначить Стрикачева О.С. руководителем вновь созданной Ассоциации "Культ-ура!" ГЛАВА 3 ПЕРВОЕ ЛИЦО Престарелый Рыбников, третий час ведя беседу со своим новым начальником Стрикачевым, назначенным недавно руководителем Ассоциации "Культ-ура!", чувствовал себя двадцатипятилетним любовником, только что перескочившим с дерева на балкон любимой. Ибо в тяжелом, специальном кресле перед ним сидел человек, который не хотел не мог говорить и смотреть, но который уже не мог даже слушать и выглядеть. То, что он глух, Рыбников понял почти сразу, потому что помощник нового руководителя - Арамеец, вовсе не стесняясь присутствия Стрикачева, прикорнувшего в кресле, и демонстрируя попутно своими словами симпатию к Рыбникову, а не к этому старперу, громко сказал: - Василь Евгеньевич, ну на хрена нам этот некрофильный мудак? Рыбников перепугался было и поднял глаза на помощника, но, усмотрев краешком глаза, что поза Стрикачева не изменилась, мимика осталась той же и даже улыбка не сошла с его лица, понял, да-да-да. А вот то, что Стрикачев уже и выглядеть не может, Рыбников открыл в само конце беседы. Стрикачев, устанавливая на своем лице подобие благообразной улыбки, уронил с переносицы очки, и сними вместе, как капроновый чулок, слетела маска, обнажив мертвые глаза, проваленный нос и отсутствие щек. Вместо лица шефа Рыбников с ужасом увидел темно-коричневую кожу, от которой повеяло склепом. К тому же, потеряв лицо, Главный интеллигент страны заплакал. В ту же секунду в кабинете появилась дама в медицинском халате, экстрасенс, как она сказала, ибо Осавиахим Семенович верит в экстрасенсов, распахнула халатик и положила его холодную руку на свой живот. - Ничего не поделаешь, - сказала она, - такие люди нужны возрождающейся стране, и приходится отдавать им свою энергию. Получив энергию, Стрикачев перестал плакать и пополз своей рукой, все еще лежащей на животе экстрасенса, дальше, но она отстранилась, поскольку движение руки послужило сигналом, что процедура прошла успешно. Разговор возобновился, вернее, монолог Рыбникова, который се еще намеревался хоть что-то узнать, застолбить, усвоить в этом кабинете. В частности, ему не нравилось название новой Ассоциации. "Культ-ура!", считал он, навевает нехорошие мысли, которые совсем недавно он, рыбников, считал хорошими и единственно верными, но сегодня перестройка давала себя знать, и к тому же ослушаться команды: "Статья прогрессивным!" - Рыбников не мог. Он был человеком долга. - Напишите мне все, что вы изложили, я подпишу, - вдруг веско сказал престарелый руководитель, но на большее его не хватило, голос стал заплетающимся, и огромная, страшная челюсть выехала у него изо рта почти что на середину стола, - только покрупнее пишите, а то я не Бог весть как хорошо вижу... - За что, ну, за что нам такое? - возмущался в трубку телефона спецсвязи Рыбников, рискнув позвонить наверх. - Ты не понимаешь, - успокаивали его в трубке, - это же находка, все равно всем руководить будешь ты, неужели надо объяснять? Ну, ты-то не будешь ошибаться, по крайней мере, а интеллигенцию мы направим, куда надо. Рыбников осекся, понимая, что все сказанное - резонно. А трубка после паузы продолжала: - Ты еще не знаешь, кого мы тебе в Ассоциацию пришлем в качестве члена. - Кого еще? - испугался Рыбников. - Жену одного очень крупного деятеля, как ты и хотел, с ее помощью будешь все пробивать и устраивать. Правда, помнится, мы с тобой говорили когда-то о Раисе Максимовне. - Да, - оживился Рыбников. - Так вот ее нельзя. Она уже член в другом месте, к тому же знаешь, что пишут газеты про ее супруга? Рыбников стал лихорадочно искать на столе среди завала бумаг вырезку из газеты и, пока трубка еще поучала его, прочитал: "Специальной комиссии по исследованию архивов стало известно, что найдены сверхсекретные документы, свидетельствующие о причастности Горбачева к международному терроризму". - Дела-а, - присвистнул Рыбников. - Кончай читать муру, примешь на днях даму. - Господи! - взмолился Рыбников. - Не дрейфь, этот вопрос решен... Принимать ее на уровне премьера, понял? - Понял, - пролепетал Василь Евгеньевич и, посидев некоторое время в своем кабинете, пошел все-таки опять к своему новому шефу с бумагами, которые тот собирался зачем-то подписывать. Собственно, никогда бы в жизни Рыбников к нему не пошел, но ему захотелось иметь автограф Стрикачева, обыкновенный автограф и к тому же на возможно большем количестве листов чистой бумаги. Но это мероприятие сорвалось: хотя и взялся немедленно за работу Стрикачев, но от того ли, что перо не держалось в его руках, от усердия ли, но расписался он сразу на всех бумагах одним росчерком, и даже еще выехал на стол, не заметив, что бумаги кончились, отчего раздосадованный Рыбников подумал, что это дело пустое, потому что нигде и никогда ему не поверят, что таким вот образом расписывается Главный интеллигент страны. ПОЛКОВНИКУ КРИВОСЮКУ Сегодня Рыбникову стало известно, что членом Правления Ассоциации будет жена высокопоставленного лица. По этому поводу у нас шухер. Метутся полы, исправляются унитазы в сортирах (дамских). Бухгалтера уже второй день отпаивают валерьянкой. БАБУСИН, внештатный сотрудник. ГЛАВА 4 ЗАМЕСТИТЕЛЬ День сегодня выдался тяжелый. И Рыбников решил себя вознаградить: он хорошенько пообедал в дорогом ресторане (теперь можно было не экономить) и позвонил своему старому приятелю - начальнику Главного управления ассенизации и канализации страны Станиславу Аркадьевичу Стародревову: - Ну как перестройка, старичок? - тихо, с осознанием себя в хорошей должности, начал он свой разговор. - Отлично, такие, понимаешь, успехи, - в тон, хотя значительно громче, ответствовал Рыбникову начальник Главка. - Такие, понимаешь, успехи, - еще раз повторил он, хотя прекрасно понимал, что никаких успехов у его управления нет. Но по правилам игры отвечать надо было именно так. К тому же Стародревов знал, что Рыбников теперь без работы, и готовился с ходу дать ему отпор, если старик попросится вдруг к нему. И вовсе не потому, что не было ставок или руководящих должностей, причина была иного свойства. Стародревов ждал рыцарей в штатском и сам удивлялся, как это на такой должности, как у него, можно еще умудриться провороваться. Однако разговор повернулся совсем в другую сторону, и Стародревов повеселел. - Слушай, - сказала трубка, - хватит тебе кулаком груши околачивать вокруг общественных уборных, иди ко мне заместителем. Мы организуем Ассоциацию "Культ-ура!". Теле после твоей должности здесь самое место. Ты же давно хотел работать с интеллигенцией. Молчишь? Рыбников не хотел говорить, что это будет Ассоциация для интеллигенции, он не любил этого слова. Но оно вырвалось, и Рыбников потускнел. Рыбников не хотел говорить, что это будет Ассоциация для интеллигенции, он не любил этого слова. Но оно вырвалось, и Рыбников потускнел. Стародревов в прерывистых гудках положенной трубки усмотрел руководство к действию и на казенной машине, которую вот-вот должны были отобрать, но пока она еще была, медленно примчался в ресторан. За время работы по руководству всеми сортирами страны он не был так счастлив. Он прекрасно понимал, что все Ассоциации имеют права ведомств, стало быть, быть замом у Рыбникова - это приравнивается не меньше чем к заместителю министра. Может, на стол и "вертушку" поставят, четвертое управление оставят, машину, госдачу и, главное, ни за что не надо будет отвечать и прокуратуры не будет тоже. А это уже что-то. Он выпил бокал водки и согласился. - Устав Ассоциации подготовь мне к концу недели, - дал ему первое задание Рыбников. Стародревов в этот момент закусывал семгой водку, запивал ее нарзаном, которого уже давно нигде не было, и утвердительно икал. Конечно, он сделает такой документ, конечно, ведь следующим кандидатом на работу в Ассоциацию будет помощник. Он-то все и напишет. Помощник у Стародревова на его старой должности был, но не творческий, а теперь, с учетом его новой должности, пришлось потрудиться и найти то, что надо. Искать, однако, долго не пришлось, судьба смилостивилась над чиновником. Обстоятельства, при которых был найден помощник, интересны, и о них следует рассказать. Проезжая на своей машине по Тверскому бульвару, Станислав Аркадьевич со страхом бросил взгляд на проплывающее справа здание прокуратуры и вдруг, к изумлению своему, увидел, что из парадного ее подъезда вдруг высыпала толпа ненавистных Стародревову людей в синих формах, с противогазами в руках и галопом помчалась к Пушкинской площади, скрываясь в подземном переходе метро. Недоумевающие люди на бульваре, видя это странное действо и вообразив, что уже, быть может, и началось, помчались за толпой стражей закона. Во мгновение ока бульвар превратился в бегущую массу людей. Паника охватила всех. Стародревов приказал водителю двигаться к площади и тоже вместе со всеми взмыл в метро, не закрыв дверцу машины. Там он немного отдышался и увидел человека в военной форме полковника с секундомером в руках. - Молодцы, товарищи, - говорил человек, - уложились в нормативное время. Стародревов присел на пол, отирая со лба пот. Разочарованная толпа стала расходиться. Военный подошел к Стародревову. - Армеец, - представился он, - инструктор по гражданской обороне. Стародревов тяжело дышал, но руку полковника принял, и завязалась беседа. Уже через пять минут Стародревов понял, что человек, заставивший бегать по улице всю прокуратуру, ему подходит. "Это великолепный организатор, - думал он, - вопрос только в том, умеет ли он сочинять доклады". - Да, - веско сказал полковник и, порывшись в полевой сумке, достал оттуда листок, который взглянувший на него Стародревов воспринял как перст указующий. Полковник протянул ему инструкцию о пользовании уборными артиллерийского полка собственного сочинения. - Судьба, - говорил потом себе Станислав Аркадьевич, - это была судьба. После этого он вернулся на службу и рьяно взялся за дело, отчего вскоре в аппарате Ассоциации работало уже человек сорок бездельников, набранных позвонкам, запискам и из личной симпатии. БАБУСИНУ, внештатному сотруднику. На работу в Ассоциацию намерен поступить некий Нестеров. Прошу взять на заметку, по необходимости доложить. КРИВОСЮК ГЛАВА 5 ВНЕДРЕНИЕ - Черт бы побрал эти бесконечные обстоятельства, сколько на них тратится времени, бесцельного, не заполненного даже скукой, но одним раздражением. Ну какого дьявола стоять всю жизнь в очереди, и добро бы еще, ради чего, - и Нестеров стал думать о том, а собственно, ради чего можно стоять в очереди. Это его развлекло. - Да не ради чего, - думал он уже через минуту вслух, весело рассмеявшись. - Ты чего скалишься? - услышал он в то же мгновенье и обратил внимание, что на него уже довольно долго и пристально смотрит пьяная рожа какого-то гражданина. Гражданин стоял в очереди перед Нестеровым, и с этим приходилось считаться. Нестеров настойчиво отводил глаза в сторону, но привязавшийся субъект не отставал. Видно, ему надо было с кем-то во что бы то ни стало поговорить, к тому же создавалось впечатление, что в очереди к окошечку, куда подавали бланки телеграмм, он стоял либо случайно, либо от нечего делать. Нестеров опять занялся своими мыслями. Очередь двигалась уничтожающе медленно, вот уже оставалось два человека, вот уже и один, как снова Нестерова отвлекли от его размышлений, на этот раз девушка, принимающая телеграммы. Она внятно, хотя и раздраженно произнесла: - Гражданин, не хулиганьте, меня люди ждут. - А я что, не людь? - вопрошал подвыпивший субъект. - Людь я, патриот. С патриотизмом неординарного клиента принуждена была ознакомиться вся очередь, которая стояла за Нестеровым. - Ну как же вы все не понимаете, что я намерен отправить телеграмму, вот и деньги плачу, что я, за так, что ли? - А я у вас эту телеграмму не приму, - чуть не плача, сказала девушка, - вот привязался, отойдите, не мешайте работать, граждане, ну хоть вы ему скажите, - девушка все еще, несмотря на перестройку, была уверена в социальной активности соотечественников. - А я вам помогаю работать, я, может, ответственен в этой телеграмме за всю страну, - говорит клиент. Девушка уже демонстративно занялась Нестеровым. Но клиент снова полез к окошечку, призывая очередь в свидетели своих благих намерений. - Ну куда, куда тебе телеграмму? - спросил в сердцах Нестеров, недовольный уже от того, что у окошечка оказался снова не первым. - На борт самолета, - сказала девушка в окошке, - президенту какому-то телеграмму хочет послать, ненормальный. - Ну почему же ненормальный? - трезво сказал клиент. - Очень даже нормальный, ведь этому нас учит моральный кодекс, что на письма и телеграммы надо отвечать. - При чем тут кодекс? - спросил Нестеров настороженно. Ему давно уже хотелось отдать в окошечко тещину телеграмму и, отделавшись, уйти. может, если повезет, взять такси и приехать на службу как раз к оперативке, которую будет через двадцать минут проводить Рыбников. Но от этого клиента, видно, было не отцепиться, не дав ему произнести одну хотя бы фразу. Потому что момент, в который его можно было вытолкать с почты взашей, был упущен. Алкаш оказался патриотом, и выгонять его уже было нельзя. - Да ведь по радио только что передали, что президент Чугугаикской республики послал нашему президенту, правительству и всему народу приветственную телеграмму, пролетая над нашей территорией. Что ж ему ответит-то правительство? А народ? Вот я и написал ответ, вот он, - он сунул Нестерову помятый голубой бланк, где было неровным почерком выведено: "Его превосходительству, президенту Чугугаикской республики тчк В связи с вашим пролетанием, народ шлет вам привет и желает счастливо долететь не только через нашу территорию, а вообще". И подпись: "За русский народ вахтер Бабусин". Нестеров мельком взглянул на листок и подумал: "Ни хрена себе, у людей есть еще время на глупости", - после чего передал, наконец, уже измятую тещину телеграмму девушке, с готовностью взявшей ее. Надоедливого клиента оттеснили. Нестеров отправил телеграмму и вышел из здания почты. Шел довольно сильный дождь, естественно, что в это время автобусы были переполнены, как будто бы под дождем гражданам все равно было, куда ехать, и также естественно, что на улице не было ни одного такси. Нестеров быстро намок, и к этой неприятности добавилась еще одна: он опаздывал. Сойдя с тротуара на самый проспект, Нестеров принялся голосовать кому попало, и водители грузовых автомобилей, имеющие разрешение ездить по центральным площадям и улицам столицы, с удивлением смотрели на смелого человека, однако останавливаться не решались. Наконец, какой-то частник на сиреневом "Жигуленке" притормозил, и абсолютно мокрый Нестеров втиснулся в кабину машины. Он даже не спросил, куда едет водитель, ехать-то ему было недалеко, да к тому же инстинктивная боязнь льющейся с неба воды заставила его быть некорректным с незнакомцем. - Добрый день, - впрочем, сказал Нестеров. И в ту же секунду, как оно бывает только в сказках, дождь прекратился, и засияло солнце. Нестеров даже не успел извиниться, что вымочил своим мокрым костюмом салон машины и тем более не назвал адрес. Трель милиционера, раздавшаяся тотчас по втискиванию Нестерова в машину, возвестила, что, подобрав Нестерова, некто водитель сиреневых "Жигулей" нарушил правила дорожного движения. Действительно, возле почты висел знак "Остановка запрещена". - Ну вот, - грустно сказал водитель, - делай после этого добрые дела. - Ничего, не беспокойтесь, - сказал Нестеров и, придержав отстегнувшего было ремень безопасности водителя, открыл свою дверцу, - я пойду сам. И действительно, он стремительно выскочил из машины и тотчас же подскочил к "гаишнику", еще до того, как водитель сиреневых "Жигулей" успел что-то сказать. А все, что происходило дальше, было настолько фантастично, что из окна своей сиреневой автомашины водитель как бы наблюдал просто маленькое шоу. И было на что смотреть. Нестеров бодрой походкой подошел к стражу порядка и, протянув ему руку, сказал громко, внятно и безапелляционно: - Нестеров! "Гаишник", страшно и впервые в жизни удивленный, что к нему вышел не водитель, а пассажир, от неожиданности тоже подал руку Нестерову и сказал: - Михейкин. Ну тут же вспомнил, что он при исполнении, и, отобрав у него руку, почему-то спросил: - Ваши документы? - А за что, собственно? - спросил Нестеров. - Останавливаетесь в неположенном месте, товарищ Нестеров, - любезно сказал "гаишник". - Так ведь пассажира брал, мокро ему под дождем-то, сказал Нестеров. - Где ж мокро, солнце, - ответствовал милиционер. На это возразить было нечего. Действительно, уже вовсю сияло солнце. К тому же и чтобы возражать-то, не было времени, скоро должна была начаться назначенная оперативка, поэтому Нестеров галантно, но твердо сказал милиционеру: - Ну что ж, давайте ваши права. Милиционер снова опешил, но неожиданно даже для самого себя полез куда-то под мышку и, достав оттуда свое водительское удостоверение, протянул его Нестерову. Посмотрев на него уже в руках Нестерова, он вдруг, как бык, учуяв красное, рассвирепел, выхватил его обратно, глаза его налились кровью, и он в остервенении сделал в нем просечку. После чего на талоне и расписался. Видимо, человек видеть спокойно не мог талоны предупреждений. - Я свободен? - спросил Нестеров, видя, как милиционер прячет свое водительское удостоверение в дальнем кармане. Милиционер не ответил. Привычно козырнув, он пошел заниматься своими делами. - Ну, вы просто фокусник, - сказал владелец сиреневых "Жигулей". - Да нет, я просто ловил когда-то наперсточников, вот и научился выбивать из них уверенность в победе. Так что никакой ловкости рук. - Вы ловили наперсточников? - удивился водитель - Да, а что тут странного? - Вы из милиции? - В прошлом. - Так мы коллеги, ведь я тоже мент, и причем недавно уволился. Моя фамилия Смолянинов. - Очень приятно, Нестеров Николай Константинович, - сказал Нестеров и добавил: - Только можно вас попросить двигаться, я уже немного спешу. - Конечно, - сказал Смолянинов, - вам куда? - В Фонд. - Это что, в новый, что ли? В тот, о котором так много говорят? И куда устроилась на работу жена... - Да, - перебил его Нестеров. - Поехали, - в восторге сказал бывший милиционер. Машина резво тронулась с места. - Кстати, чем сейчас занимаетесь? - спросил Нестеров. - База прикрытия. Юрисконсульт в фирме, - улыбнулся водитель. - Ко мне пойдете? - В Фонд? - Ага. - Серьезно? - Подумайте, завтра здесь в два у подъезда. Идет? И не успел Смолянинов опомниться, как Нестеров взбежал по мраморной лестнице в дверь особняка, которая медленно и степенно, поскольку привыкла она пропускать купцов, а не милиционеров, затворилась. ПОЛКОВНИКУ КРИВОСЮКУ Сегодня день особый. Нашему начальству удалось сделать то, о чем вы меня предупреждали. В Ассоциацию назначена членом Правления жена... Сами знаете, кого. Криминогенный элемент активизируется. Поговаривают, что если она здесь и впрямь задержится, то Ассоциацию никогда в жизни не проверят ни по линии прокуратуры, ни по линии БХСС, потому что если вдруг что-то найдут, то ей это может быть неприятно. Дочка защитилась, вам привет. БАБУСИН, внештатный сотрудник. ГЛАВА 6 ВЫСТУПЛЕНИЕ Нестеров, уже почти опаздывая, размахивая чемоданчиком, промчался в свой кабинет, едва не наступив на огромную змею, на которую был похож телевизионный кабель, валяющийся на самом виду. В Дубовой зале в эту минуту, когда он вбегал, происходило нечто, что мы, забыв в последнее время русские слова, теперь уже обычно называем "паблисити". В ощип зампред Ассоциации по хозяйственным вопросам Стародревов попал сегодня, как кур, с самого утра. Нестеров было заглянул в большую Дубовую залу, где в окружении раскаленных до галантности юпитеров и тысячесвечовых ламп сидел несчастный заместитель председателя Правления и, глядя невидящими, слезящимися глазами в равнодушный объектив кинокамеры, лепетал что-то про то, что интервью, да еще в окружении иностранцев, он давать не компетентен. Вместо "компетентен" он произносил другое слово. Увидев за секунду заглянувшего в Дубовую залу Нестерова и ухватившись за это видение как за спасительную соломинку, Стародревов отчаянно замахал руками, приглашая заведующего отделом немедленно сесть рядом с ним и спасти его, но Нестеров, видя, что уже началась съемка, рядом не сел, а наскоро написал Стародревову записку в несколько слов (явно прикинувшись непонимающим) по поводу того, что находится у себя в кабинете и ждет указаний. И действительно после этого пошел в кабинет, не понимая, почему надо было назначать на точное время оперативное совещание, когда нет на месте никого из руководства и никого из начальников отделов, кроме него, а есть только зампред по хозяйственным вопросам, который к тому же сию минуту дает интервью по поводу ... по какому-то поводу, связанному с Сикстинской капеллой. Это Нестеров усек, заглянув на секунду в Дубовую залу. Нестеров взглянул на часы, сверился с памятью: может, он чего перепутал? Но нет, ведь точно, оперативное совещание должно было быть назначено именно на это время, но его же нет. Почему, кто отменял? "В невероятно удивительной организации я работаю", - отметил про себя Нестеров и, забравшись в свой кабинет, достал лист бумаги и принялся рисовать на нем квадраты. Просто бесцельные квадраты: ему даже думать ни о чем не хотелось. А в это время в Дубовой зале происходило настоящее сражение за право быть культурным. Товарищ Стародревов, зампред по хозяйственным вопросам, тщетно пытался выглядеть солидно в кадре рядом с итальянским профессором, который прибыл в Советский Союз с единственной целью: собрать общественное мнение по поводу знаменитой Сикстинской капеллы. - Я позволю себе заметить, господин Starodrevoff, - тщательно подбирая русские слова, говорил профессор, - что наш с вами контракт, если вы, конечно, соблаговолите подписать его, будет еще одним ступеньем к борьбе за мир. Услышав, что профессор борется за мир, а не какой-нибудь шпион, прикрывающийся только стремлением отреставрировать Сикстинскую капеллу, а на самом деле пробирающийся к нам, чтобы выведать секреты жизни советских граждан, Стародревов успокоился совершенно и расслабился. Это и было его ошибкой. От природы мало что соображающий в культуре Стародревов перестал соображать и вовсе. Ему уже пригрезилась невероятно красивая, как торт "Прага", поездка в Италию, где он будет с умным видом лицезреть эту самую капеллу, а красивые женщины будут танцевать возле. И он, Стародревов, надо только потуже затянуть ремень, будет в центре их внимания. Но реальность оказалась убедительней грез. Старый итальянский профессор уже пододвигал Стародревову какие-то бумаги, составленные на непонятном ему языке, и что-то, тихо улыбаясь, говорил. Стародревов печально посмотрел в глаза сияющим юпитерам и затосковал. И вдруг его осенило. Конечно же, он не уполномочен подписывать документы, на это есть и другие люди, Правление, наконец, но он может только поддержать приятную беседу до прихода компетентных руководителей, ведь он представляет Ассоциацию. И, сд