елав на лице приятственную, столь недавно выпестованную управленческую улыбку, Станислав Аркадьевич спросил профессора: - Скажите, а вы сами-то как относитесь к Сикстинской мадонне? ... В ту же секунду погасли юпитеры. Зампред даже не понял, что же произошло, почему все было так хорошо, а стало теперь так плохо. Чиновничьей шкурой почувствовал он какой-то напряг, и на всякий случай стал громко оправдываться. Но режиссер его уже не слушал. Помреж базарил с вдруг появившимся на экзекуции заведующим отделом идей Стеариновым о том, что это безобразие - выставлять в кадр хозяйственника, а итальянец, посматривая на копеечные часы, вконец обиделся и только тихо спрашивал, когда же прибудут компетентные руководители, чтобы можно было снова пригнать телевидение, но чтобы уже наверняка. Старый итальянский профессор имел вид оскорбленного полицейского, которому неизвестная летающая корова обрызгала парадный китель. Профессор спешно собирал какие-то бумаженции, вероятно те, которые должен был подписать Стародревов, и молчал на итальянском языке. По-русски он больше не говорил. А Стародревов так и не понял, что Сикстинская капелла и Сикстинская мадонна соотносятся примерно так же, как Данте Алигьери и Маргарита Алигер. Зампред больше всего боялся за свое место, поэтому старый итальянский профессор его волновал лишь постольку, поскольку он мог нажаловаться куда-нибудь. Но профессор был в России не впервые и давно уже понял, что жаловаться куда бы то ни было бесполезно. В расстроенных чувствах, невнимательно попрощавшись, Станислав Аркадьевич пошел в уборную, благо она как раз находилась возле самого его кабинета, и к тому же там и только там он мог найти успокоение, вспоминая свою прошлую должность. Открыв лепную дверь так, как открывают альков возлюбленной, Стародревов было взошел на то место, куда даже цари ходят пешком, но навстречу ему вдруг выбежал маленький человечек, выбежал так, словно был Джеймсом Гудвином из сказки "Волшебник изумрудного города". На самом же деле никаким Джеймсом Гудвином выбежавший не был, а был человеком по фамилии Шафран - председателем кооператива "Бродячая собака". Но это была не та "Бродячая собака", где сиживали и Гумилев, и Ахматова, и все, кто жил или бывал в благословенные те времена в Петербурге, а известная "Бродячая собака", кооператив, где уже четырежды возбуждалось уголовное дело в последние месяцы по факту хищения денежных средств. Шафран как-то съежился, словно бы и не он тут главный, а еще чего доброго и впрямь Стародревов, и даже немного пожалел, что его слепая кишка так некстати срабатывает в то же время, что и у зампреда. Но, в сущности, ничего страшного не произошло, тем более, что Стародревов был в таком состоянии, что Шафрана не узнал, он, вообще, потрясенный интервью телевидению, не понял, где он и что он. Он прошел в уборную и, встретив там коротенького человечка, просто потянул ему пятнадцать копеек. Обалделый Шафран взял пятиалтынный и пролепетавши: "Добрый день, Святослав Аркадьевич", - перепутал имя зампреда и помчался прочь из этого странного заведения, в котором остался справлять свои нужды заместитель председателя Правления Ассоциации по хозяйственным вопросам Стародревов. Расстегнув штаны, заперев предварительно дверь, Стародревов неожиданно успокоился. Он огляделся и понял, что здесь его никто не потревожит и не достанет. Потом он вспомнил интервью и, сделав "брр", облил нечаянно стульчак. После чего он поднял его и поставил в вертикальное положение: авось сам высохнет, а затем стал внимательно разглядывать пипифакс, всерьез раздумывая о том, что здесь, в Ассоциации, очень было бы хорошо повесть несколько сортов клозетной бумаги. Может быть, даже с эмблемой Ассоциации. По количеству использованной бумаги можно было бы установить процентное соотношение тех, кто пользуется такой-то и такой-то, а может быть, и такой бумагой. А по результатам исследования защитить диссертацию. О диссертации он давно мечтал. Перспектива стать ученым казалась Стародревову заманчивой. Справившись со своим делом, он вышел из заведения и спешно отправился в кабинет. А в это время Нестеров зачем-то оказался в вестибюле и решил на случай познакомиться с вахтером. Каково же было его удивление, когда он узнал в вахтере того самого странного клиента сегодняшней почты, отправлявшего телеграмму на борт самолета президенту Чугугаикской республики. "Да он не сумасшедший, - подумал Нестеров, - этот вахтер шибко себе на уме". - Вот вы, товарищ Нестеров, должны бы знать, - такими словами приветствовал заведующего информационно-издательским отделом вахтер Ассоциации, - что в одной из индийских сутр написано, что "тот, кто заставляет пить и спаивает, в следующей жизни рождается без рук", - как вам это нравится, коллега? Нестерову это совсем не понравилось, впрочем, он готов был поддержать беседу с тем, чтобы приручить вахтера. Отвечать он ему пока не мог. Однако он постарался и спросил привратника: - А вы ничего не слышали о том, что китайцы как будто бы помогают в Туле неграм строить синагогу? ПОЛКОВНИКУ КРИВОСЮКУ Сегодня получили от управления охраны инструкцию: как себя вести в присутствии и отсутствии той самой дамы, о которой докладывал: 1. По имени, отчеству и фамилии ее не называть, тем более в телефонных разговорах, а говорить: "Член Правления". 2. Чаем ее не поить и по поводу ее туалетов не высказывать ни одобрение, ни критику. 3. Показывать ее возможно чаще по телевизору. Она это любит. 4. Пристально на нее не смотреть. БАБУСИН, внештатный сотрудник. ГЛАВА 7 ОНА С первыми тремя пунктами инструкции Рыбников, как бывший чиновник, был совершенно согласен: в самом деле, неудобно бесконечно рекламировать тот факт, что жена большого человека и у него вроде в подчинении. Кроме того, телефоны наверняка будут прослушиваться и, конечно же, будут закодированы на ее имя, не надо лишних приключений. Что касается чая и туалетов, тут тоже понятно: вот он, Рыбников, такой чай недавно попил, что впору было брать отпуск и мотать в Ессентуки. Да и туалеты, кому какое дело, сколько на ней бриллиантов, это, может, даже хорошо, что много, никто все равно не поверит, что на себе можно носить миллиард сразу. Будут думать - стекляшки. А что до телевизора, то, как говорится: "Всегда рады", тем более, что и телевизионщики с большей охотой будут тут крутиться, зная, кого они будут снимать. Но последний пункт был Рыбникову неясен. Что произойдет, если посмотреть на эту даму пристально? В конце концов, он видел ее по телевизору и может засвидетельствовать, что дама эта - член Правления - весьма недурна. Может, у нее ревнивый муж или охрана боится гипноза или чего-то в этом роде? Церемония визита состоялась довольно быстро, и, не сумев пристально не смотреть на даму, Рыбников открыл нечто, в чем даже самому себе потом боялся признаться. Он не спал ночи, он бюллетенил и, в конце концов, поделился с женой. - Так это все знают, - сказала ему любящая супруга. И с тех пор он стал спокоен. Раз все знают и никого еще не осадили, значит, на дворе действительно перестройка. И было что знать. Сперва показалось странным, что член Правления появилась в пончо и, несмотря на жару, не желала его снимать. Потом оказалось, что она садится как-то по особенному, вытягивая вперед живот и долго устраиваясь в кресле. Потом Рыбников обратил внимание, что никогда и ничего она не делает левой рукой, которая покоилась на ее левом колене в белой прелестной перчатке с перстнями поверх ткани. Рыбников уж было с ужасом подумал, что это у нее протез, но потом взглянул на ее юбку и со спазмой в горле понял, что сделал открытие, за которое мог бы в те годы, с коими перекликается полное название его Ассоциации, поплатиться головой. Настоящая рука члена Правления находилась у нее под одеждой, и кисть ее постоянно поглаживала живот и лобок. Стряхнув с себя наваждение, Рыбников галантно раскланялся, и когда наступила его очередь, выступил в том плане, что Ассоциация ждет свою хозяйку и готова ей служить. Высокая дама встала с кресла. Она, оказывается, прибыла сюда к тому же и с миссией. Она держала правой рукой за талию странного человека - с дамским лицом, толстого, - и говорила, что Ассоциации, кроме всех прочих аксессуаров, нужен еще и журнал и что вот у нее есть знакомый журналист, которого она рекомендует в редакторы. Фамилия его Ениколопов, но мало кто, кроме профессионального Рыбникова, это запомнил. ПОЛКОВНИКУ КРИВОСЮКУ Извините, беспокою по личному вопросу. Дочку бросил какая-то свинья из 32 отдела. Я его знаю уже 2 года, все ходил за ней, ухаживал, а как дело дошло до свадьбы - слинял. Может быть, через ваши каналы... дочку жалко! В Ассоциации пока все в норме: кражи, злоупотребления фиксирую, со временем доложу. Политики особой нет, а вот докладываю, что все спят с кем кто хочет и рвутся в депутаты, и это - перестройка?! БАБУСИН, внештатный сотрудник. ГЛАВА 8 СТРАХ Товарищ Стародревов еще совсем недавно был начальником Главного управления ассенизации и канализации. Ему было не чуждо ничто прекрасное. И разве мог он, по уши углубленный в свою работу, предполагать, что скоро изменит место службы и выйдет на новые рубежи духовности. Кабы знать, что появится на свете Ассоциация, он сам бы еще тогда своим собственным носовым платком стер бы с милого особнячка, где разместилось теперь Правление, третирующую сегодня бывшего надпись: "А идите вы все...". И было сказано куда. Теперь это сделать было невозможно. Стену особняка покрыли лаком и сверху этой надписи прибавили другую: "Охраняется государством". Но человек предполагает, а Бог располагает, и точно также нельзя быть уверенным, что нет вины секретаря Аляскинского обкома товарища Буша в том, что эскимосы завалили сев кукурузы, так и товарищ Стародревов жил как мог, не подозревая, что когда человек боится, он сдается. Но при этом таковой образ жизни не помешал ему, начальнику всего того, что остается от живого, спрятать детей за границу с тем, чтобы они не видели всей социальной гнилостности жизни, которой управлял на небольшом участке большой страны их папа. А папа на мгновенье видимо забыл, что потеря нравственности ведет к утрате гражданственности. Утешая себя пошлыми анекдотами типа того, что "Польша в годы войны была четвертована на три неравные половины" и "Прокуратура в своей деятельности достигла сегодня выдающихся узбеков", Стародревов дожил до седых волос, до инфаркта, до значительного брюшка, бросил курить, неосторожно поддержал кооперативное движение, столько-то взял и теперь пребывал в состоянии неприятном, позвонил даже приятелю - заместителю начальника УВД Мануилову, да за рюмашечкой все с дуру ему рассказал. Мануилов хотя и был другом, но все же носил полковничьи погоны, и, как большой друг понял, что нетактично тут же, в кабаке, огорчать бывшего своего покровителя, сообщив ему, что прокуратурой города недавно возбуждено уголовное дело по факту взяточничества в Главке. Эта тактичность Мануилова могла дорого обойтись Стародревову, если бы мир этот был бы одномерным и не было бы в нем специального ангела, охраняющего пузатых жуликов. Впрочем, Мануилову из одних только ему ведомых источников стало известно, что Стародревов бежит. То есть, что его пригласили работать в Ассоциацию и было это в данном случае одно и тоже. И тотчас же у Мануилова созрел план: надо было ввести в Ассоциацию и "своего" человека. Хотя бы для того, чтобы Стародревову не было на первых порах скучно. На первых порах зампреду по хозяйственным вопросам скучно не было. Он каждую минуту ожидал прихода следственных органов и поэтому не скучал. Элегантный толстяк, он находил своевременным древнее изречение, гласящее, что "одеваться надо не только модно, но и быстро", и относил его к себе, ибо давно уже забыл, зачем одеваются быстро, ведь в самом деле не для того же, чтобы успеть сбежать от сотрудников по борьбе с экономическими преступлениями. Последний день пребывания его в должности начальника Управления ознаменовался событием, которому товарищ Стародревов по удивительному невежеству своему не придал никакого значения. А между тем ключ к разгадке тайны, при которой была создана Ассоциация и произошли удивительные события, был у него с самого начала в кармане. Начальник Главка сидел в своем кабинете и занимался полезным делом: переписывал записную книжку, вычеркивая ненужных уже или "отработанных" людей. В этот момент ему помешал какой-то шум, доносившийся из коридора. Начальник нажал кнопку звонка, но ему не ответили. Тогда он попытался отворить дверь, но не сумел этого сделать. Дверь, он посмотрел в язычок, не была заперта, но и не открывалась. "Все, - подумал Стародревов, - это конец, обложили". После этого он сел за стол и поправил галстук, чтобы Их встретить достойно. Однако время шло, но никто к нему не заходил, и тогда он решил, что сама судьба дает ему шанс. Он лихорадочно стал рыться в ящиках стола и рвать на мелкие кусочки компрометирующие его бумаги. Таковых набралось полкабинета. Да и все предметы вокруг него его компрометировали тоже. Все это были подарки, подарки, подарки... Он поднял было телефонную трубку, чтобы позвонить домой, но виденная недавно телекартина про чекистов не позволила ему сделать это. Телефон конечно прослушивается. "Еще бы: у человека такого ранга!" - он так думал. Станислав Аркадьевич всерьез считал себя большим человеком и поэтому достойно положил трубку на место. И как всякий большой человек, о маленьких людях он совершенно не думал. А между тем, если бы он думал о маленьких людях, то сообразил бы, что именно маленькие люди толкутся сейчас в его приемной и именно им он обязан тем, что не может открыть дверь. "Кстати, а вторая дверь, - вдруг подумал Стародревов, - через которую он обычно удирал от этих самых маленьких людей, она что, тоже закрыта?". Он собрался было даже встать из-за стола, но решил, что если он не попробует, закрыта та дверь или нет, ему это зачтется вроде как неоказание сопротивления. Настроение начальника было очень плохим. Настолько плохим, что он даже не сообразил, что будучи депутатом пока еще Моссовета, не может быть арестован (в случае чего), хотя, может быть, во время перестройки депутатский статус отменили? Он не был силен в вопросах права. Шум в приемной усилился, и в тот самый момент, когда Стародревов уже готов был сказать: "Сдаюсь", - дверь резко отворилась и в его кабинет стал протискиваться сильно обшарпанный старинный шкаф. Вслед за шкафом и одновременно с ним в дверь попыталась протиснуться еще и крошечная головка Шафрана, помощника начальника Главка. - Разрешите, Станислав Аркадьевич? - Ну, что еще стряслось? - смахивая обильный пот с чела, выдохнул Стародревов. - Да вы же сами шкаф заказывали, вот и доставили его вам. - Что за шкаф? - Ну вы заказывали месяца три назад старинный Екатерининский шкаф. Вот мы вам и доставили. Старинная работа, - еще раз повторил Шафран. - Откуда? - Да из квартиры писателя Булгакова. - Что за писатель? Помощник удивился. Невежество шефа иногда переходило всякие границы. Но он не стал объяснять Стародревову, кто такой был этот писатель, хотя не далее как полгода назад доставал ему его двухтомник. Судя по репликам, тот так и встал на полку непрочитанным, впрочем и полку тоже доставал начальнику помощник. Мог бы вообще промолчать про Булгакова, перед грузчиками неудобно. Шафран не стал напоминать шефу о том, что доставал ему двухтомник, потому что напоминать о благодеянии - значит оскорблять, а Стародревов был очень щепетилен во всем том, что касалось его особы. Сам Шафран был цельным человеком, а его шеф, мягко говоря, - увлекающимся, а всем известно, что слабохарактерные люди не отличаются великодушием. Шкаф застрял в проеме двери. Молчание становилось слишком долгим. Был кабинет, был Стародревов, были Шафран, грузчики и шкаф. И было поручение этот шкаф доставить. Куда уж теперь деться. Шафран напомнил, Стародревов пробурчал что-то (извинился). По-барски, небрежно. Хотя небрежность извинения - это вроде как бы новое оскорбление, но Шафран не оскорбился. Через его руки прошло столько подачек Стародревову, что последний давно уже был повязан по рукам и ногам. И переход его из Главка в Ассоциацию совершенно не менял дела по сути. Короче говоря, начался один из тех лишь двоим понятных разговоров между начальником и помощником начальника, в котором было смысла ровно столько, чтобы он побыстрее прекратился. - Семнадцатый век, красное дерево. - Сколько? - А нисколько. Квартирантку мы определили в богадельню, это вам подарок от всех нас, так что ничего не надо, - еще раз добавил Шафран и вытер для чего-то сухие руки. Этот жест Стародревов истолковал по-своему. Он посмотрел на шкаф, смерил глазами грузчиков и потрогал для чего-то полировку, которой было лет двести. - Чего-то он старенький? - возвестил начальник. - Неловко как-то при новой мебели. Шафран посмотрел на люстру и улыбнулся. Но уже через секунду, глядя прямо в глаза шефа, сказал: - Вещь уйдет в минуту, я к вам как к родному. - Ладно, отец, - сказал Стародревов, - вот сюда прислоните, и спасибо. Что там у нас на ближайшем заседании? Шафран тотчас же отрапортовал. - Спасибо, товарищи, - и протянув грузчикам по руке и выпроводив их, Стародревов оставил себе помощника и сел к столу. - Вынес на заседание? - Вы имеете в виду вопрос о вашем освобождении? - Да. - Не надо пока, поработаете там, а потом вынесем. Вы же номенклатура. Помощник был прав как всегда. С таким человеком не пропадешь. Может быть, взять его с собой? Шафран улыбался, а Стародревов, который не сегодня-завтра уже был на новом месте, с неудовольствием разглядывал теперь невесть откуда свалившийся на него шкаф. Шкаф ему не нравился, потому что хотя и был начальник Главка убежденным атеистом, но все же не мог иногда не замечать, что вещь с чужого плеча всегда несет на себе тепло прошлого хозяина и избавиться от него невозможно. "А может, это и хорошо, - думал Стародревов, - может книги, как этот Булгаков, буду писать, писателем стану, получу членский билет Союза писателей, и никто не будет спрашивать, почему у меня одна дача на Николиной горе, а вторая - в Пахре. Писателю просто так такой вопрос не задашь". Станислав Аркадьевич и не заметил, что давно уже стоит возле шкафа, возле которого Бог знает кто только не стоял. Князья, наверное, какие-нибудь, графы, ну, и конечно этот - Булгаков. Открывал вот так же вот створки... Стародревов открыл створки шкафа. - ...Анна Игоревна, - возвестил он, - распорядитесь протереть шкаф, в нем же клопиные гнезда... Ну и удружил помощничек... Потом он сел за стол и занялся имитацией полезной деятельности, а в кабинет в это время пришли какие-то люди и осторожно принялись приводить шкаф в порядок. Прежде всего они быстро вынули дверцы, полки, и тут же под неосторожными руками одного из них что-то брякнуло, и на пол посыпались листки бумаги. Никто особенно на это не обратил внимания, только Стародревов, оторвавшись от стола, демонстрируя демократизм, сам нагнулся и, собрав листки, бегло взглянул на них и положил на свой стол. Листки - это была какая-то рукопись - были озаглавлены "Ассоциация" и тотчас же родили предчувствие в непообедавшей (не до того было) голове Станислава Аркадьевича. Ему показалось, что перед ним Устав новой конторы, который какое-то провидение послало ему, ведь Василь Евгеньевич просил его давно уже подумать о статусе новой их фирмы. Сунув рукопись в свой портфель, Стародревов посидел еще чуток и отправился к машине, чтобы ехать домой. Рабочий день был на исходе, а надо было еще собраться с силами, чтобы квалифицированно и решительно после вечернего моциона (интересно, придет сегодня массажистка или нет) отойти ко сну. "А насчет Шафрана надо решать, - снова подумал он. - Может и пригодится, парень он ушлый". И Стародревов захлопнул дверцу машины. И не вспоминал больше о красном палисандровом шкафе, который ему не понравился. ПОЛКОВНИКУ КРИВОСЮКУ Прошу принять во внимание, что прошлое мое донесение я писал в состоянии повышенной активности и переэмоционалил в нем. Офицер 32 отдела действительно оставил мою дочь, но по согласованию с ней. И она не имеет к нему претензий, ибо не связывала его словом. А что касается его, то он вступил в законный брак с дочерью министра. Как говорится: "Совет да любовь". Так что извиняюсь. БАБУСИН, внештатный сотрудник. ГЛАВА 9 УВОЛЬНЕНИЕ Больше месяца было еще до словоохотливого вахтера, отправляющего телеграммы президентам на борт самолета, до пресс-конференции зампреда по хозяйственным вопросам Стародревова о Сикстинской капелле, когда ничего не подозревающий и не знающий до времени о существовании Ассоциации "Культ-ура!" полковник Нестеров появился у себя в служебном кабинете. Появился и тотчас же был приглашен к начальству. - Перейдешь на работу в Ассоциацию, - возвестил генерал, даже не поздоровавшись, и принялся путано объяснять, что такое "Культ-ура!", - и нечего глотать валидол. Дай его лучше мне. Это приказ. На вот, почитай, чем они там заняты. - И тут генерал расплакался, - сострил Нестеров. - Шути, шути над отцом родным, - притворно обиделся начальник. - Задача ясна? - Нет конечно. - Ты знаешь, мне тоже, но на месте разберешься. Я во всем этом усматриваю, - генерал пощелкал пальцами в воздухе, - усматриваю... - Доверие к Ассоциации? - подсказал подчиненный. - Да, "доверие", вот именно, там отстойник, причем не из приличных людей, а из шоблы. - Генерал понизил голос. - Они там все собрались делать делишки. Их сверхзадача - пролезть на самый верх. Да по-моему они уже туда пролезли, - продолжил он и взглядом показал на свой стол. На столе лежал рапорт генерала об отставке. - Коля, - вдруг сказал старший по званию, - а ты ведь был прав насчет того, что "генерал расплакался". Прав, сукин сын. Это так, со стороны смешно, но ведь ты сам тронешься, в этой Ассоциации. Нестеров молчал. Он искал слова. - А удобно меня туда, все-таки там культурные люди, - сказал он, чтобы что-то сказать. - Попробуй, когда настоящая интеллигенция придет к власти, наступит золотой век, может, тебе тогда памятник поставят, - не ответив на реплику полковника, процедил начальник. - Зачем мне памятник? Как говорят в таких случаях: есть, разрешите идти? - Чего у тебя есть? Ничего у тебя нет, связь держи регулярно, легенду сам себе придумай: почему ушел из органов, да в нашем сегодняшнем бардаке это может не пригодиться. Нестеров отправился на место, в свой кабинет. Сел и задумался. Он ничего не понимал. Что это: революционные порывы со стороны начальства, благовидный предлог устранить его от серьезных дел, которыми занято сегодня Министерство, или серьезная просьба действительно помочь там, где он может помочь. Или, может быть, наступил конец здравому смыслу. Но все вместе портило ему настроение и рождало в его творческой голове такие заголовки ненаписанной, но давно задуманной статьи: "Плевок в спину", "Перегиб в сторону демократии" и, наконец, самый гениальный: "Принципиальность - обратная сторона одиночества". Решив, что это удачней всего, Нестеров сумел сбить с себя плохое настроение и пошел в отдел кадров, где, оказалось, уже обо всем знали и Нестерова ждали. Через пять дней Нестеров сдал дела, еще через пятнадцать изучил все нормативные документы, имеющиеся по Ассоциации, еще через десять прибыл для собеседования с Рыбниковым и, в конце концов, вышел на работу в совершенно новую для себя сферу: он был назначен начальником информационно-издательского отдела. - Издавать будете все, - сказал ему Стародревов. - А разве у Ассоциации есть право издательской деятельности? - недоумевал Нестеров, начитавшийся законов. Он был профессиональным юристом, поэтому задал такой глупый вопрос. - Нет, а что? - удивился Стародревов. - Ничего, - проговорил Нестеров и пожал плечами. Опять он был один на один со своим одиночеством. Опять какие-то силы мешали жить его стране. И, вспомнив последний аккорд разговора с генералом, Нестеров ухмыльнулся: - ГУВД кого-то там внедрило, но, боюсь, на засыпку, близко не подходи, сожрут они тебя, и я не спасу. Нестеров тогда не ответил. ПОЛКОВНИКУ КРИВОСЮКУ Прошу поднять старые донесения и принять по ним меры, ибо мой несостоявшийся зять из 32 отдела, оказывается, не имеет намерения жить в законном браке с дочерью министра (!!! - Б.) и бросил ее, так что теперь, надо думать, ему несдобровать. Поговаривают, что он собирается жениться на иностранной гражданке. Считаю своим долгом информировать для принятия решения. БАБУСИН, внештатный сотрудник. ГЛАВА 10 ВАХТЕР В первые же дни перезнакомившись со всем коллективом Ассоциации, Нестеров сделал для себя весьма примечательные выводы. Последний, с кем еще предстояло познакомиться и как следует, ибо как раз этого, как показалось Нестерову, и требовали интересы дела, был вахтер Бабусин, склонный отправлять телеграммы на борт самолета президентам. Поговорив с ним минуты полторы, Нестеров уже был в курсе всех международных и внутренних событий в целом и всего того, что происходило в Ассоциации, в частности, в ее кадрах, спецчасти, отделах. Бабусин мог вести любую тему в течение получаса. "Вот кто должен был давать сегодня интервью итальянскому телевидению, - подумал Нестеров, - он бы не оскандалился". Вахтер смотрел на Нестерова так же, как тогда на почте и как вчера, когда говорил об индийских сутрах, но делал вид, что не узнавал. Хотя по нему было видно, что с его языка вот-вот слетит какой-то вопрос. Нестеров был готов к любому вопросу и потому просто подставил под него ухо. - Скажите мне, маэстро, - спросил вахтер, - как вы считаете, могу ли я сметь утверждать, что сегодня в нашей жизни отнюдь с перестройкой не увеличились наши возможности, но просто значительно больше стало разговоров о потребностях? С этими словами он передал Нестерову какой-то конверт. - Снова на борт самолета? - спросил Нестеров. - Да, в котором летим мы с вами, - ответил вахтер. В этот момент мимо проходила заведующая Отделом благотворительности Приветта. Размеры ее бюста вызвали в Нестерове желание достойно ответить вахтеру. Он положил его послание в карман и посмотрел в глаза привратнику. В них не было безумия. В них была мольба. "Он меня изучает, - подумал Нестеров, - неужели ему не сообщили, что я здесь чужак, кому же он тогда "вяжет лапти?" И на всякий случай поддержал разговор тем, что произнес вроде ничего не значащую фразу: - "Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд", но ведь, мистер вахтер, и на одной бумаге печатают предвыборные бюллетени кандидатов в депутаты и сообщения "Их разыскивает милиция". Оставив вахтера вылезать из словесной лужи самому, Нестеров отправился по делам своей новой службы. "Если он на кого-то работает, этот вахтер, то пусть поломает голову над моими словами, да и доложит заодно, что я тоже не лыком шит". На улице было темно. Ночные редкие московские уличные огни еще не горели, окна в домах не светились - люди были на работе, и потому были хорошо видны звезды. Нестеров вдохнул прохладу осеннего звездного неба и быстро перебежал узенькое Бульварное кольцо. Перебежав его, Нестеров достал из кармана письмо вахтера Бабусина. Оно было совсем не таким патетическим, как его словословие. В письме содержалось много ценного. "Нестеров, - писал в нем вахтер, - если бы я не знал тебя как Человека (он написал это слово с большой буквы), хрена лысого ты бы меня прощупал. Но где-то я переиграл и выхожу из игры. Тебе для работы по пунктам..." И дальше шли пункты с указанием фамилий высокорангированных жуликов Ассоциации. Пунктов было очень много, и о хищениях предметов искусства, и о финансировании сомнительных кооперативов, и о крепнущих связях с зарубежной мафией, и о стоимости каждой должности в Ассоциации. И о тайных поездках за рубеж некоторых членов Правления, и о том, куда девалась рукопись Булгакова. ОТ всего этого Нестерову стало нестерпимо грустно, но потом стало легче, когда он сообразил, что всего этого на самом деле нет и не может быть, а является лишь плодом странного сочинительства того, кто дал жизнь ему и его окружению. Главному психиатру Центрального района т.НОРМАЛЬНОМУ-РУССКОМУ И.А. Прошу Вашего вмешательства в деятельность некоего Бабусина, уже несколько месяцев терроризирующего Главное управление информации. Полковник КРИВОСЮК ГЛАВА 11 ПОРТРЕТНАЯ ГАЛЕРЕЯ Самая новая и прогрессивная форма выявления способности человека быть пригодным "Культ-ура!" и перестройке - это, как считали люди, пришедшие в Ассоциацию первыми, рассмотрение каждого, в том числе и не осененного званием коммуниста, на партийном бюро. Тем самым они льстили своему фактическому шефу Рыбникову, бывшему партийному боссу. Партийцы, представители каждого отдела, с серьезным видом, разговаривая на "вы" не только с кандидатом на работу, но даже и с тем, кто привел его сюда, задавали невероятные вопросы, обескураживали кандидата на должность, унижали его и только после этого выносили свой вердикт, после чего громко поздравляли и тотчас же после утверждения забывали о его существовании. Таким образом чаще всего случалось, что нужный специалист, профессионал оказывался вне досягаемости понимания этого всезнающего сборища, а горлопан, не способный ни к чему, кроме как к мгновенному приспособлению, проходил легко и был утверждаем. Партийное бюро Ассоциации состояло из одиннадцати человек, трое из них болели, но на бюро числились, один очень солидный человек сидел во главе и надувал щеки, и был настолько в своем надувании недосягаем, что все хотя давно уже забыли, кто это и как его зовут, но к его надуванию щек все еще прислушивались, взорами к нему обращались. А это был начальник спецчасти, профессионал своего дела, не понимающий, впрочем, для чего он и сам нужен в этой новой организации, ибо самое секретное, что прочила в тот день начальник, была дискуссия в "Огоньке" о перспективах работы Союза писателей. Одним из членов бюро был сидящий в этой теплой компании Стародревов, на лацкане которого поблескивал след от депутатского значка. Кончился его срок. Но и след от значка заместитель Председателя носил столь же элегантно и гордо, как некогда сам значок. Этот след по-прежнему обеспечивал ему неприкосновенность, бесплатный проезд на транспорте, некоторые льготы и абсолютную самоуверенность. Рядом с ним сидел щуплый мальчик, недавно пришедший из комсомола и возглавивший организационный отдел. Ему страшно нравилось, когда его называли начальником штаба. Фамилия его была Коровьев, нрава он был кроткого, глаза у него были синие, размер обуви тридцать восьмой. Под столом он снимал ботинок, потому что тот ему очевидно жал. Сняв его, он понюхал воздух, после чего извинился перед своей соседкой, отчего та пожала плечами: "А я думала, Володя, что вам где-то удалось достать сыр "Рокфор". Его соседка и заместитель - Клыкастая, она же председатель профсоюзного комитета Ассоциации, по должности и по положению тоже была членом этого сборища. Она была полной противоположностью начальнику и по полу, и по росту, и по размеру обуви, и по другим параметрам и габаритам. Вместе с тем она еще умудрялась быть худой и никогда не улыбалась. Председатель партбюро Клубничкина, она же руководитель Отдела дарений, была горда от всего на свете: и от того, что у нее такая удивительная фамилия, и от того, что у нее такое удивительное платье, и от того, что она - секретарь партбюро, и просто от всего остального прочего. Ее заместитель по партии - крошечная, миниатюрная, почти совсем девчонка - инспектор отдела кадров - была просто очаровательна, потому дополнительных затрат на описание ее прически, обуви, цвета платья не требуется. Ей шло все, и она шла ко всему и ко всем. Еще один член партбюро опоздал, но вошел он с таким видом, словно все собрались здесь в ожидании его персоны и, не дождавшись, начали раньше, и он всего-навсего - жертва чужой неточности. Он вошел, громко обвиняя всех в том, что не знал, во сколько точно начинается сие сборище, и просит впредь конкретно обо всем его информировать. Человек этот, имеющий бравую выправку, назывался Арамейцем, был отставным военным и помощником Председателя Правления. Читатель с ним уже знаком, но в Ассоциацию он прибыл не сразу. Он сперва взял отпуск, потом полежал в госпитале, а потом вдруг вышел на работу, так, словно это была не Ассоциация "Культ-ура!", а воинское подразделение. Когда возникла особо насущная необходимость в помощнике, то зампред Стародревов стал яростно предлагать кандидатуру Арамейца по двум уже известным причинам. Первая - то, что помощник умел писать и, значит, уже есть кому писать статьи и речи для руководства, но было еще второе, некая ностальгическая тяга Стародревова к своей прошлой должности. А ее Арамеец понимал очень хорошо, ибо являлся автором документа, который Стародревов неизменно держал на своем столе и иногда в минуты сомнения перечитывал его, восхищаясь как стилем, так и красотой слога. Это была инструкция о правилах пользования уборными артиллерийского полка, в которой были такие строки: "Пользоваться очками следует, не забираясь на них ногами, а садиться, как на стул, с полной нагрузкой, так, что ягодица плотно облегала деревянную подушку очка. Корпус тела следует держать прямо и не делать упора на ноги. Руки держать вдоль коленей. Посадкой необходимо достичь попадания испражнений в трубу очка, а не на подушку, стараясь в то же время не замочить подушку мочой..." В списке работников Ассоциации Арамеец шел сразу же после зампредов, а в списке на получение жилья, дачи, продуктовых заказов, автомашины, билетов в театры и выставочные залы - неизменно первым. При этом он выглядывал из-под очков и делал это почему-то не как старый полковник, а как скептик-бухгалтер. Партбюро заседало уже полчаса, когда вдруг на повестку дня всплыл еще один вопрос: об утверждении заведующего информационным сектором Смолянинова в представляемой должности. Смолянинова навязали Нестерову, но Смолянинов в прошлом был участковым инспектором, служил там же, где Николай Константинович, а своих - не отторгают... - Странная у вас анкета, - заявила секретарь партбюро, - вот вы работали в милиции, потом в кооперативе "Три совы", потом вдруг пришли к нам в Ассоциацию. Почему такие бросания? - Нет у меня бросаний, - говорил Смолянинов. - Из милиции ушел потому, что хотел ощутить некоторую свободу, которая возникает, когда на плечи не давят погоны. Пришел в кооператив, потому что затосковал по своей прежней работе, и, хотя желания возвращаться туда не было, хотелось быть полезным, а тут кражи в кооперативе, да и рэкет. - Чево? - удивился незнакомому слову помощник Председателя и, потребовав объяснений, записал это слово в маленькую специальную книжечку и снова принялся слушать. - Да, сейчас многие кооперативы рэкетируют, и надо с этим бороться. Я, если так можно выразиться, занимался частным сыском и нашел рэкетиров. Я их сдал в руки правосудия. Но все остальное в кооперативе меня интересовало не очень, и я ушел. - Но все-таки, - не унималась Клубничкина, - вы идете на информационное обеспечение Ассоциации, вы умеете это делать, вы справитесь? - Я член Союза журналистов, у меня есть множество публикаций, контакты с газетами, радио, телевидением. Вытяну. - А вы никогда не писали на тему нашей Ассоциации? - вдруг спросил зампред Стародревов. Этот вопрос возвысил его над самим собой. - Никогда, потому что Ассоциации еще всего несколько месяцев, - улыбнулся Смолянинов. - Ну, какие будут предложения? - спросила Клубничкина. - Я думаю, надо брать, - сказал вдруг помощник. - Только у нас тут частным сыском заниматься ни к чему. - Надеюсь. Партбюро завершило свою работу. Смолянинов выскочил из большого зала и оказался в объятиях Нестерова. - Ну как? - спросил Николай Константинович. - Да так, отстрелялся, прошел чистилище. И все члены этого чистилища, выходя из зала, где они совсем недавно были сплочены невыносимой идеей, вдруг словно перерождались, становились обыкновенными, слабыми, закомплексованными людьми. Не столь свирепой казалась и председатель профкома, не столь очаровательной - и инспектор кадров, не столь надменным - и начальник спецчасти, и оказалось, что очки Арамейца давно уже надо было протереть мягкой фланелью. А зампред Стародревов вышел и сразу перестал быть начальником, пригласил Нестерова и его нового заместителя к себе в кабинет. - Я чего вас пригласил, отцы? - сказал Стародревов. - Я пригласил вас вот о чем попросить. Надо ведь решать что-то с Ассоциацией. Концепции у нее, понимаете ли, нет. А почему нет концепции? - Наверное, потому что нет Устава. - Нет Устава. Это правильно, но Устав надо изготовить. Кто за это возьмется? - Кому поручите, тот и возьмется, - сказал Нестеров. - Ну а если я тебе поручу? - сказал старый и потный толстяк. - Напишу, но вообще-то должна быть какая-то аналогия, вернее, то, от чего стоило бы оттолкнуться, ведь на основании чего-то надо было создавать Ассоциацию. Какой-то регламентирующий документ существовал? - Существовал. Но из него ничего не почерпнешь. Надо Устав. - Надо - будет. Стародревов, хитро прищурившись, достал из ящика стола бутылку минеральной воды, открыл ее, налил в стакан, выпил ессентуки так, как пьют боржом, и посмотрел на Нестерова добрым взглядом. Смолянинов во время разговора Стародревова с Нестеровым рассматривал стены зампредовского кабинета, сплошь увешанные афишами, заставленные буклетами и пр., и пр., и пр. Кабинетик был так себе. В этом доме жил, наверное, когда-то давно купец, не дворянин, и посему, видимо, лет за сто до Стародневова в его кабинете помещалась либо дочь на выданье, либо, скоре, курительная, построенная папашей по рисункам сына, который посетил Англию и мучился, но носил узкие брюки, курил трубку и ругал все и вся. Такой был у зампреда кабинет. Из него даже, может быть, исходили распоряжения выдавать милостыню, а теперь, сто лет спустя в нем сидел зампред, который ломал голову, как бы выклянчить на зарплату побольше милостыни в столице большой страны. Сдружившиеся Нестеров и Смолянинов отправились по другим кабинетам знакомиться с сотрудниками и обратили внимание, что на доске объявлений висит бумага, извещающая о том, что все желающие могут купить продуктовый заказ, вступить в дачно-садовое товарищество и приобрести автомобиль. В нижнем холле послышался какой-то шум, и товарищи отправились посмотреть, что происходит. Их глазам представилась невероятная картина. Три дюжих санитара вязали вахтера Бабусина. Вахтер не сопротивлялся, давал делать с собой все, что угодно, и при этом пел.