ьму нежнейшим сиянием. Легкий прохладный ветер скользнул снизу, от реки, зашелестел листвой. Старуха стояла во тьме, словно темное привидение, и долго прислушивалась к доносившимся сквозь стены глухим звукам ударов и сдавленным стонам Ниссо. Вздох удовлетворения вырвался из груди старухи. Шлепая босыми ногами, она поплелась через двор к женской половине дома. 7 Утро пришло, как и всегда, тихое, свежее. Из долины донеслась первая дробь далеких бубнов: это женщины отгоняли птиц от созревающих посевов. Блеяли овцы. Шумела Большая Река - так привычно и ровно, что никто не замечал ее шума. Снежные горы окрасились багрянцем, вершины открыли дню сначала фиолетовые, затем серые и коричневые зубцы. Ниже зазеленели лоскутки богарных посевов. Они зеленели везде, где склон был не так крут, чтобы человек не мог забраться на него с мотыгой. В селении началось обычное оживление: жители, скинув ватные одеяла, вставали во весь рост на плоских крышах, спускались во дворы, и каждый дом вознес к прозрачным высотам ущелья голубой дымок очага. Из крайних ворот селения выехало несколько всадников в чалмах и в белых халатах, с кривыми саблями. Хозяин дома низкими поклонами проводил их в путь, и они устремились короткой рысью по долине. Эти всадники, ночевавшие здесь, были, вероятно, владетелями какого-либо из отдаленных селений Яхбара и, наверное, прежде состояли в дружине живущего теперь на покое риссалядара. Едва солнечные лучи коснулись долины, превращая в легкую дымку ночную росу, по тропинкам селения побрели оборванные, полуголые люди со своим первобытным орудием, с тяжелыми мешками, с вязками клевера на притороченных к спине высоких носилках... Азиз-хон вышел на террасу, потребовал чаю и долго пил пиалу за пиалой, пожевывая ломти свежевыпеченных лепешек, сухими пальцами отправляя в рот изюминку за изюминкой. А Ниссо, обессиленная, с запавшими, устремленными в потолок глазами, продолжала лежать на груде смятых одеял. Старик жестоко избил ее ночью. Боль обиды в потускневшем сознании Ниссо затягивалась как бы туманом. Многого еще не знала Ниссо, но понимала, что теперь ей уже нет спасения, - Азиз-хон придет еще раз, едва наступит новая ночь!.. Ниссо лежала без сил, без движения; весь мир перевернулся для нее: ни солнце, ни воздух, ничто в нем больше не существовало, словно и самой жизни не было у Ниссо. День в доме Азиз-хона проходил так же, как и всегда, но все в доме притихли, стараясь ничем не привлечь к себе внимание хана. А он молчал и думал и был одинок. Он прошел в угол сада и долго бесцельно ходил там. На его жестком лице было выражение сосредоточенности и глубокого раздумья. Несколько раз его губы складывались в подобие улыбки, но тотчас же выражение злобы омрачало его нахмуренный лоб. Жены Азиз-хона в этот день не ссорились и не дрались; они переговаривались одна с другой так тихо, что даже Зогар, подкравшийся из-за угла, не мог ничего подслушать. Ни разу за весь день Азиз-хон не зашел туда, где лежала Ниссо, а вечером велел старухе постелить ему одеяла на крыше дома. Но когда все уже собрались спать, Азиз-хон, выйдя на террасу, хлопнул в ладоши и что-то вполголоса приказал явившемуся слуге - оборванному, грязному старику из тех обнищалых родственников, что жили подачками от стола и ютились в маленьких каменных берлогах, прилепленных к стене коровника. Старик вприпрыжку побежал к воротам, скрылся в них и поспешил вниз по узкой тропинке, ведущей к селению. Вскоре во двор ханского дома вошел молодой яхбарец Керим. В сыромятных сапогах, надетых на цветные чулки, в сером домотканом халате, в выгоревшей тюбетейке, он шел через двор спокойно и просто. Остановился перед Азиз-хоном, молитвенно сложил руки на груди, в полпояса поклонился и сказал: - Слава покровителю, дающему здоровье тебе, Азиз-хон! Зачем звал меня? И, не дождавшись даже легкого кивка головы, замер перед Азиз-хоном почтительно и смиренно. - Я тебе дал шесть мер зерна для посева. Так? - сухо промолвил Азиз-хон. - Слава твоей доброте. Дал. - И в прошлом году не взял с тебя двух мер урожая тутовых ягод. Так? - Так, достойный. - И твой дом стоит на моей земле, и камни для дома ты взял от этих гор с моего позволения. Истина это? - Истина, господин. Неизменна твоя доброта. В простодушных глазах Керима росла тревога. - И приплод от восьми твоих овец ты еще не приносил мне? - Твои люди, осмелюсь напомнить, милостивый хан, взяли приплод и трех моих овец на плов, когда был Весенний праздник. - Это не в счет, - нахмурился Азиз-хон. - Это не для меня, для мира. - Так, так... - поспешно согласился яхбарец. - Это для мира. - Так вот, Керим. Я видел сегодня сон. Покровитель сказал мне, что праведен только тот, кто очищается от долгов еще в этой жизни. И велел позаботиться о тебе - снять с тебя накопившиеся грехи. Конечно, ягод уже нет, и приплода нет, и нынешний урожай ты еще не собрал. Но все ценности в этом мире, кроме души праведного человека, могут быть измерены счетом монет. Ты должен мне сорок семь монет и три медяка. Ты пойдешь сейчас домой, вот солнце садится за гору, а когда сядет, ты принесешь мне свой долг, чтобы звездам сегодняшней ночи не пришлось тебе напомнить о нем! Керим упал на колени и попытался прикоснуться лбом к подолу халата Азиз-хона. Азиз-хон отдернул халат. - Ты слышал? - Видит покровитель, - в отчаянии молвил яхбарец, - дома и одной медяшки у меня нет. - Но за ущельем Рах-Даван, - брезгливым тоном проговорил Азиз-хон, - есть тропинка в город. А в городе есть для грешников этого мира тюрьма с решеткой, крепкой, как воля покровителя. И ты, презренный, можешь узнать от меня, что завтра утром почтенный стражник Семи Селений поведет тебя туда по этой тропинке, если ты... Азиз-хон понял, что Керим больше ничего не скажет ему и что даже не попытается ночью убежать: кто захочет быть казненным за неподчинение власти и куда может убежать батрак в этих горах, знающих имя каждого человека? - Иди, - равнодушно сказал Азиз-хон. - Твоя судьба в руках твоей чести. Керим встал, снова сложив на груди ладони, пробормотал обычные приветствия и пошел, не оглядываясь, к воротам. 8 "Все в мире теперь благополучно", - размышлял Азиз-хон, укладываясь спать на крыше своего дома, и вспомнил слова: "Без моего попущения не вонзится никакой шип. Без моего приказания не порвется никакая нить. Велика мудрость, сочащаяся из книг!" Скинул с себя халат и рубашку, сел на разостланные одеяла и, подставив свою волосатую грудь ночному прохладному ветру, зевнул. "Потому что я люблю Али, через эту любовь приказаниям подчинится все - от луны до рыбы..." Слова исмаилитского панегирика переплетались в уме Азиз-хона с мыслями о Ниссо, и Азиз-хон подумал, что надо бы сочинить стихи. "Удостоившиеся вкусить этот плод и познать радость ощущений вступают в высшую сферу познания... Марифат... Марифат - солнце разума... Она теперь спит, ничего, пусть спит..." Стихотворение надо было построить так, чтобы божественные символы Али слились с предстоящими в эту ночь ощущениями. Но Азиз-хону хотелось спать. Он вытянулся на одеяле, почесал живот, накрылся другим одеялом, произнес первые сложившиеся в голове строки: Ай, ай, дающая силы коленям стариков, Пришла весна. О садовник, торопись идти в сад! Но дальше не получалось. Строку панегирика: "То, что знаешь через глаза, уши и прочее, я дал каждой твари, чтобы она жила", - Азиз-хон никак не мог уложить в стихи. Он долго глядел на звезды, ища подходящие слова, но мысль его возвращалась к обыденному: "Теперь она будет жить, как все твари, - она познает своего мужа... Успокоится, - не спрошу ее ни о чем два дня... Пусть успокоится, - всегда они так... Будет расти, будет хорошей женой... А этот Керим, конечно, не даст ни монеты, - откуда змее взять крылья?" И Азиз-хон с удовольствием подумал, что он справедлив, потому что он сделал то, что тысячелетиями делают все правоверные: горы стерегут этот закон, и не рухнет вера, пока прославляют покровителя земные хранители мудрости. Не видят его только слепые летучие мыши. Хорошо, что крепка власть в стране и всегда есть тюрьмы для таких, как Керим, - завтра его поведут по тропе, и никто не нарушит душевного покоя поборника Али: ты получишь через любовь к Али милость и достаток. Далеко уйдет опасность от имущества и жизни твоей! ...Ее тело - как ртуть, брови - как дуга ниши, Каждая ее косточка - наслаждение... Стихи решительно не получались. Азиз-хон протяжно зевнул еще раз, натянул на голову одеяло, повернулся на бок, попробовал сравнить волосы Ниссо с нитями, на которых звезды подвешены к третьему небу, и незаметно для себя захрапел. Томясь в темном пустом помещении, Ниссо услышала этот храп. Весь вечер, ворочаясь на своем ложе, она молилась по-своему. Она не знала никаких изречений, никаких тайных божественных слов, но она верила, что есть духи добра и зла, что за каждым движением человека следят его дэвы. Аштар-и-Калон - Большой Дракон, живущий в водах Большой Реки, - она хорошо представляла его себе: о нем старуха говорила не раз. У него тело змеи, хвост острый, как длинная спица, четыре короткие ноги, на затылке грива, подобная сотне сросшихся вместе бород, над пастью его завитые, как у дикого горного барана, очень тонкие и высокие рога, с перекрестинами, похожими на рыбий хребет... Ниссо верила что тот, кого пожирает Дракон, никогда уже не увидит ни одного человека, а душа его превратится в птицу, змею, рыбу, растение или скорпиона, - в зависимости от того, сколько добрых и сколько злых дел совершил на земле живущий. "Приду к тебе ночью, - сказал ей вечером Азиз-хон, - и лучше будь мне покорной. Что могут сделать со мной твои слабые руки?" Сначала Ниссо молилась о смерти Азиз-хона: "Вот пьет чай - пусть захлебнется... Вот встает - пусть под ним откроется яма, и он провалится... Вот поднимается на крышу по лестнице - пусть сломается лестница, он ударится головой о камень... Вот встал на краю крыши - пусть порыв ветра сбросит его... Пусть его дэв рассердится на него!" Но старик не захлебывался, не падал с лестницы, и ветер не сбрасывал его с крыши... Ниссо слышала старческое бормотанье, зевки, почесывание. И отчаяние охватывало ее. Потом Ниссо думала, что, если он придет к ней, ей надо быть очень спокойной: он заснет, она положит пальцы ему на шею, она задушит его. Но старик не пришел к ней, он спокойно спит, до Ниссо доносится его мерное. Прерывистое похрапывание. И опять, как днем, Ниссо задумалась о том, что у нее нет другого пути, пусть душа ее превратится в растение или, еще лучше, в птицу... Только бы не в змею. И не в скорпиона. А может быть, в скорпиона? Тогда она подползет к Азиз-хону и ужалит его. Нет, лучше в птицу, - ведь тогда можно жить на самых вершинах гор! В какую птицу? В маленькую или большую?.. маленькую может заклевать гриф, большую... Но ведь душа ее маленькая, наверное, из нее не получится большой птицы. Основное было, однако, уже решено: она отдаст себя на съедение Большому Дракону. Бог милостив, пожалеет ее, не превратит ее ни во что худое, - разве много злых дел совершила она на земле? Ниссо думала о небе, о солнце, о ветре, о дальних снежных горах. Если бы она решила, что со всем этим ей придется разлучиться навеки, ей, наверное, стало бы страшно, но ведь она расстанется только с людьми, значит, с самым плохим, что есть на земле, а все иное останется. А может быть, очень страшно будет увидеть Дракона? Может быть, это так страшно, что лучше остаться у Азиз-хона, покориться ему, - ведь живут же другие люди и не хотят никуда уходить? Ведь почему-нибудь да есть у них такой страх перед Аштар-и-Калоном? И все-таки не было ничего на свете страшней и омерзительней Азиз-хона, который жив вопреки молитвам Ниссо, который... Нет, он уже не храпит... Вот шорох на крыше... Вот шлепают его туфли... Вот он кашляет надсадисто и противно... У него жесткая, грязная борода... Больше Ниссо не раздумывала. Тихонько откинула она одеяло, схватила рубашку и шаровары, мгновенно оделась, неслышно проскользнула к двери, глянула в ночную тьму и прислушалась. Сердце билось так, что мешало ей слушать, но, кажется, кроме шелеста листвы в саду, не было никаких звуков. Прижимаясь к стене, Ниссо прокралась через двор, взобралась на стену, левее закрытых ворот, соскользнула на тропинку, ведущую к реке, и, босая, с распущенными волосами, помчалась вниз. Только в долине она остановилась, перевела дыхание, снова прислушалась. Все было тихо вокруг. Никто не гнался за ней, ни одна собака не лаяла. Только где-то вдали раздавался хриплый крик осла. Свернув с тропинки на каменистый пустырь, прыгая с камня на камень, Ниссо спустилась к берегу Большой Реки и, больше всего боясь передумать, побежала вдоль берега к скалистому мысу, врезанному в темную гладь бегущей воды. Течение у мыса рассекалось большими камнями. Пена облизывала их с шелестом и шипеньем. Ниссо показалось, что Аштар-и-Калон высунул из пены свою черную спину. Острый страх пронизал ее сердце, она метнулась назад. - О-э-э!.. О-э-э!.. Проклятая девчонка, куда ты делась? Окрик Азиз-хона, резкий, раздирающий тишину ночи, катил эхо в горах. Ниссо кинулась обратно к реке. Между камней, торчащих над водой, раскрылась белесоватая пасть Дракона... Ужас охватил Ниссо, она неистово закричала и прыгнула в раскрытую пасть. Если б она умерла в ту же минуту, кто оспорил бы, что дальше все произойдет именно так, как рассказывала старуха об Аштар-и-Калоне, и что душа Ниссо превратится в растение или птицу? Но в тот момент, когда Ниссо подумала, что Аштар-и-Калон глотает ее, она почувствовала знакомый холод воды, легкость струй, охвативших ее, и, нечаянно сделав привычные движения руками, вынырнула на поверхность, глубоко вздохнула и поплыла. Река быстро понесла ее вниз. Ниссо увидела мелькающий берег, а над ним - скалу с зубчатой стеной, вырисованную на фоне звездного неба. И, сразу забыв о Драконе, Ниссо решительно поплыла наперерез течению, относившему ее все дальше от берега. И в том, что она плыла в быстрой холодной воде, и в том, что берег все отдалялся и ничто вокруг ей не угрожало, было неизъяснимое наслаждение, давно не испытанная радость свободы. Плыть, плыть, плыть - как можно спокойней и дольше, плыть, ни о чем не думая; плыть, как плавала в водах родной реки, плыть, зорко вглядываясь в пену у надвигающихся встречных камней, и ловко огибать их... Сердце Ниссо билось теперь уверенно и спокойно. Рубашка и шаровары ей не мешали. Но вода была холодна, и когда Ниссо поняла, что силы ее скоро иссякнут, она огляделась и не увидела берегов. И почувствовала, что ей очень холодно. Беззаботная радость сразу исчезла, руки и ноги вдруг сделались вялыми, и снова стало страшно. Но это был иной страх - заставляющий бороться за жизнь. Ниссо вновь и вновь вглядывалась в черную равнину тугой воды. И наконец увидела берег. Он был совсем недалеко, но тело Ниссо отяжелело, несколько раз она уже глотнула воды, ноги ее цепенели. Ниссо перестала напрягать мышцы, и вода сразу накрыла ее с головой. Захлебнувшись, Ниссо взмахнула руками, рванулась вверх, хватила воздух кругло раскрытым ртом, снова погрузилась и снова вынырнула. С ужасом поняв, что тонет, вновь рванулась и из последних сил поплыла. На ее счастье, берег ниже по течению выдался вперед каменистою отмелью. Ниссо вдруг больно ударилась об острое дно. Кругом сразу возникли мелкие камни. Вода, прорываясь между ними, поволокла обессиленную Ниссо по неровному дну. Руки ее хватались за камни, но срывались. Поток воды, свернув куда-то в сторону, оставил Ниссо на мокрой гальке... И сразу, потеряв последние силы, она лишилась сознания. Мелкие струи обтекали ее, шевелили прилипшую к телу одежду, заносили ее раскинутые руки песком... Когда, с трудом приподняв голову, не понимая, что произошло, Ниссо увидела себя на незнакомом пустынном берегу, ей захотелось отползти подальше, но слабость мешала даже пошевельнуть рукой. Долго лежала Ниссо, закрыв глаза, потом провела рукой по лбу, по волосам, приподнялась, села. Кругом - темные скалы, пустынная заводь. Взглянула через Большую Реку на ту сторону и там, далеко-далеко, заметила повыше реки мигающие огни. Присмотрелась к ним: они двигались. И поняла, что она на другой стороне реки, а там - дом Азиз-хона, эти странные огни в его саду... Там ищут ее! "...Дракон! Душа, превращенная в птицу?.." На мгновенье Ниссо вновь оледенил страх, но сразу же она усмехнулась: ей холодно потому, что вода!.. Ниссо потрогала свое тело - все в крупных ссадинах и царапинах. Застонала от боли в спине, выбралась на сухие камни... А вдруг ее найдут здесь?.. Попыталась идти, но сил не было. Приникая к земле, поползла вверх... Над ней громоздились огромные скалы. Ниссо протиснулась в щель, образованную двумя сходящимися гранитными глыбами, заползла в нору и затихла, погрузившись в глубокий сон. 9 Дневной свет едва пробивался сюда узкими полосами. Было тихо, потому что привычный шум реки только углублял беззвучие окружающего. Было холодно и во сне. Ниссо потянулась, ощутила ломоту и боль во всем теле, подумала о горячем солнце, - наверное, оно уже накалило скалы. Выпрямиться мешали сходящиеся плоскости камня. Ниссо озабоченно потрогала две большие вздувшиеся ссадины - под коленом левой ноги и на правом плече. Ссадины ныли. Мелкие царапины были всюду. Платье - оборванное и мокрое - липло к исцарапанной коже. Озноб прошел по всему телу Ниссо. Она поежилась, но, преодолев слабость, обняла колени руками. Выпить бы сейчас молока! Или еще лучше - горячего чаю, с солью и маслом, жирного, густого! Подумала и поняла: чаю больше не будет, молока тоже не будет. А что будет?.. Зато теперь ей не нужно никого бояться, никому подчиняться. А что надо ей теперь делать?.. Ниссо вытянулась и поползла, стараясь не удариться головой. Узкий извилистый ход вывел ее к свету. Жаркие лучи солнца ударили в лицо. Ниссо высунула голову, тревожно осмотрелась: вокруг никого, ничего - только скалы, а ниже - мутно-серые воды Большой Реки. Зажмурилась, с наслаждением ощущая ласковое солнечное тепло; в глазах закружились красные и зеленые пятна. Лежа на гранитной глыбе, отогреваясь, стала думать спокойнее. На другой стороне Большой Реки, под склоном горы, зеленели сады селений, а выше по течению, вдали, на утесе, виднелся бесконечно чужой дом Азиз-хона. Что думают там о ней? Ищут ее или нет? Сад, берег, селение были, казалось, мирными и спокойными, - люди там копошились посреди посевов. Ниссо напрягла зрение: по тропинке к дому Азиз-хона поднимался осел с огромным вьюком колючки. Кто-то в черном халате шел за ним. Над зубчатой стеной и на крыше ханского дома людей не было: странно, что можно смотреть туда и не бояться ненавистного старика. Ощущение независимости наплывало очень медленно. Ниссо пришло в голову, что с противоположного берега, быть может, видят ее, наблюдают за ней. Поспешно переползла на другой камень, закрывший ее со стороны реки. Неужели за ней погонятся? Конечно, погонятся, - разве проклятый старик так оставит ее?.. Надо скорее уйти подальше, как можно дальше, - все равно куда, лишь бы спрятаться так, чтобы ни один человек не заметил ее! Вдоль берега вилась тропинка. Она терялась только тут, среди нагромождения гранитных обломков. Над тропинкой вставал обрывистый, скалистый склон. Ниссо готова была устремиться по тропинке, но подумала, что тогда ее неминуемо увидят. Пытливым, встревоженным взглядом она принялась изучать нависшие скалы. Сомнительно было, чтобы человек мог не сорваться, взбираясь по такому склону. Но Ниссо не раздумывала: скорее отсюда и как можно дальше! Озираясь, она пробралась к подножью склона и начала карабкаться вверх. Ногти ее выискивали самые маленькие зазубрины, пальцы босых ног нащупывали чуть заметные выбоинки, тело, приникая к нагретой скале, изгибалось и замирало в тот самый, единственно нужный момент, когда нарушалось равновесие. Только родившись в этих горах и привыкнув чуть не с первого дня жизни к этим обрывам, только не зная боязни высоты, можно было так - инстинктом, дыханием, каждым мускулом - рассчитывать малейшие движения тела. Ниссо поднималась все выше, цепкая, будто притягиваемая к отвесной скале. Поднялась метров на триста, выбралась в узкий, обрывающийся над пропастью лог... Здесь, охватив руками ствол одинокого, выбившегося из камней деревца, задержалась, чтобы передохнуть, и заглянула вниз. Лицо ее раскраснелось, глаза повеселели, в них появилась уверенность. Ниссо вздохнула свободно и глубоко и - кажется, в первый раз за многие месяцы - улыбнулась: теперь ее никто не найдет, не догонит! Отдохнув, Ниссо поползла по дну сухого лога, поросшего мелким кустарником. Лог становился все шире. Девушка поднялась и пошла по мелким сухим валунам древней морены. Ее окружали холмы моренных валов, кое-где обросшие травой, уже иссохшей и желтой, скалистые гребни, обтянутые обрывками мелкого мха, словно лоскутьями изодранной, слезшей с тела гор шкуры. Гряды других, более высоких гор обступали морену с трех сторон, а над седловинами их виднелись зубцы никем не пройденных перевалов через дикие и пустынные хребты, между которыми можно было только угадать глубокие провалы ущелий. Теперь Ниссо была беспредельно независима и одинока. 10 Весь день шла Ниссо, не выбирая направления, не думая о том, где будет ночевать и куда придет. Этот день вернул Ниссо все, отнятое у нее Азиз-хоном, все то, что имеет в горах любой зверек и каждая птица, - ничем не ограниченную свободу. Ниссо шла по камням морены, и каждый камень имел свою форму, и каждый лежал не так, как лежит другой, в них стоило вглядываться: камни были серые, бурые, коричневые, с белыми прожилками, с розовыми и черными крапинками. Шла по сухим, поросшим ломкой травой склонам; травы пахли по-разному. Приятно было пригибать их босыми огрубелыми ступнями, а иной раз наклоняться и разглядывать какой-нибудь свернувшийся под ветром в трубочку, иссушенный солнцем цветок. Шла по руслам высохших ручьев и присаживалась, чтобы разрыть нанесенную сверху гальку, найти под ней лужицу прозрачной воды, припасть к ней ртом и пить, пока хочется пить. Уставала, ложилась на сухую землю и неотрывно глядела на причудливые облака, - они медленно выдвигались над зубчатым гребнем горы, росли, меняясь в оттенках, вытягиваясь, разрываясь на мелкие облачка, наконец разбегались по небу и таяли. Слушала ветер, - он иногда свистел пронзительно, протяжно и нес с собой волну холода, иногда припадал к земле слабым током, нагреваясь от горячих камней. А когда поблизости пролетала птица, Ниссо завороженным взглядом следила за ее неслышным полетом и ждала, что птица, опустится где-нибудь рядом и, сложив крылья, поставит маленькие ноги на камень и начнет вертеть пушистой головкой, не замечая, что Ниссо наблюдает за ней. Изредка, катясь с какого-нибудь крутого склона, к Ниссо приближался камень; девушка внимательно следила за его прыжками, улавливая тонким слухом легкий треск, и продолжала путь, как только камень, щелкнув последний раз, успокаивался среди других, замшелых. Ей очень захотелось есть, но она постаралась забыть об этом, как-то не представляя себе, что дальше ей все-таки нельзя будет обойтись без пищи. Но вот солнце перешло в западную половину чистого голубого неба, и неукротимый голод постепенно привлек к себе все мысли Ниссо. Все, что Ниссо вокруг себя видела, постепенно перестало радовать ее; она вспомнила о траве "щорск", из которой в родном Дуобе так часто прежде варила себе похлебку. Но сухие травы вокруг не были травой "щорск", и сколько Ниссо ни вглядывалась в обступившие ее склоны, этой съедобной травы не находила нигде. За день, сама не заметив того, Ниссо поднялась на очень большие высоты. Совсем недалеко над собой она увидела первые пятна не тающего и летом синеватого снега. Небольшие пласты его лежали в глубоких теневых бороздах между скалами, над которыми вздымались черные, искрящиеся на солнце, мертвые осыпи. Подойдя к одному из таких пластов, засыпанному мелким щебнем, Ниссо отломила зернистый кусочек снега и стала его жадно сосать. Затем пошла вдоль подножья осыпи, пока не добрела до лощины, покрытой сочной травой. Лужайка зеленела ярким волнистым ковром; привлеченная пестротой альпийских цветов, Ниссо долго бродила здесь, и стебли под ее ногами ломались. Склонялась к ним, срывала незабудки, примулы, купальницы, маки. Но ничто не могло отвлечь ее от нестерпимых мучений голода. Она попробовала съесть один цветок - желтый и нежный, но он оказался горьким. Сверху подул холодный ветер, и девушка подумала о ночлеге. Ей стало тревожно, - вокруг высились пустынные громады безжизненных гор, вечные снега были совсем рядом. Ниссо решила спускаться по лощине и, побежав, скоро достигла истока ручья. Здесь она увидела не знакомую ей высокую траву, растущую маленькими пучками. Это был дикий лук, и, попробовав его, Ниссо стала есть его с жадностью. Побрела по руслу ручья вниз; лук кончился, всякие травы исчезли, а ветер стал еще холодней. Беспокойство заставило Ниссо спускаться быстрее. Она очень устала и прыгала с камня на камень уже без прежней легкости. Под высоким утесом она увидела груду круто завитых рогов, - здесь, по-видимому, было недавно лежбище диких баранов: земля кругом была взрыта, следы копыт затвердели в засохшей глине, несколько скелетов с остатками шкур громоздились один над другим. Ниссо подошла, потрогала рога и неожиданно услышала тонкий писк. С любопытством прислушалась и, заметив в одном из рогов комочек светло-рыжей шерсти, занялась исследованием рога: в нем оказались два крошечных лисенка. Они так царапались и кусались, что Ниссо не удалось их извлечь. Ниссо заспешила дальше вниз по ручью. Здесь могли быть волки, барсы, медведи... Солнце начало склоняться к хребтам. Ручей расширился, постепенно превращаясь в быструю речку. Спускаясь все ниже, Ниссо стремилась только к теплу и смутно рассчитывала найти какую-нибудь еду. Вечер, однако, застал Ниссо среди тех же пустынных скал, на берегу бурлящей речки, в заметно углубившемся ущелье, скрывшем вершины гор. Здесь уже рос мелкий шиповник, и из расщелины в камне выгнулись лозы тоненькой ивы. Голод и ходьба по горам обессилили Ниссо, она опустилась на гальку и тотчас же заснула. Ночью она проснулась от холода. Светили звезды, ручей звенел однотонно, мрак в ущелье был непроницаем. Ниссо стало жутко. Она попыталась снова заснуть, но холод и страх мешали ей. Ниссо вспомнила о дэвах и драконах и сидела, сжавшись, вглядываясь во мрак, боясь шевельнуться. Зубы ее стучали. Ниссо думала об огне, который мог бы согреть, о еде, которая могла бы ее насытить, и настораживалась при каждом звуке. Порой ей казалось, что в однотонном журчанье воды возникают какие-то странные, угрожающие голоса, и она содрогалась от ужаса. Едва тьма поредела, кусты и камни перестали казаться черными живыми чудовищами, ночные страхи исчезли. Ниссо устремилась дальше. Теперь ей хотелось только как можно скорее увидеть людей, - все равно каких, только незнакомых людей, хотелось дыма, огня... Люди должны быть внизу, и Ниссо торопливо спускалась вдоль речки. Порой отвесные скалы преграждали ей путь, и она, не раздумывая, входила в ледяную быструю воду и, цепляясь за холодные валуны, боролась с течением, стремившимся сбить ее с ног. Тело Ниссо раскраснелось, размоченные ссадины ныли сильнее. Солнечные лучи долго не проникали в ущелье. Когда, наконец, они коснулись Ниссо, ощущение цепкого холода сменилось мыслями о еде. Ниссо тоскливо глядела на бьющую между камнями воду. Блеснула форель, и Ниссо решила во что бы то ни стало поймать ее. Поползла к большому валуну, залегла с теневой его стороны. Долго и тщетно пыталась поймать забившуюся под пенный каскад рыбу. Ниссо вспомнила Дуоб и ту рыболовную снасть, что висела на деревянном гвозде в доме Палавон-Назара. Быстро выскочила на берег. Такой круглой плетенки, как та, Ниссо не сумела бы сделать, но ей удалось сплести из ивняка плоскую квадратную решетку. Ниссо опять притаилась за валуном. Форель мелькала то здесь, то там. Ниссо выследила рыбу покрупнее, резко опустила ивовую решетку, преградила путь зажатой между камнями форели и крепко схватила ее. Выбежав с добычей на берег, ударила ее о камень и с жадностью съела всю, не сняв даже чешуи. Спокойствие вернулось к Ниссо. Она разделась, чтоб погреться на солнце, и, обернув вокруг головы платье, пошла дальше. В этот день травы, птицы, падающие камни не привлекали внимания Ниссо: она сосредоточенно думала о том, что станет делать, когда придет к людям. Но чем ниже спускалась она вдоль речки, тем больше смущали ее новые сомнения: может быть, все-таки можно совсем обойтись без людей? Конечно, это было бы лучше, - только вот где укрываться от холода по ночам и откуда брать пищу? К концу дня ущелье расширилось, речка клокотала среди массивных гранитных и гнейсовых глыб. Ее уже нельзя было перейти вброд. Никаких признаков жилья по-прежнему не было, и Ниссо страшилась мысли о том, что и эту ночь ей придется провести так же, как прошлую. 11 Уже после захода солнца, в сумерках, Ниссо увидела на небольшой луговине круглое каменное строение с островерхой крышей. Сначала Ниссо показалось, что это жилье, и она остановилась со смешанным чувством страха и радости, не решаясь подойти ближе. Притаясь за камнем, она внимательно рассмотрела: это был мазар, обиталище мертвых и духов. Несколько тонких шестов с развевающимися на них ячьими хвостами и пестрыми тряпочками окружали мазар, а крышу его украшали вделанные в камень рога козлов и диких баранов. "Значит, люди приходят сюда", - подумала Ниссо и решила быть осторожней. Приблизясь к мазару, убедилась, что он пуст и безжизнен. Тогда Ниссо подумала, что, быть может, в мазаре есть какая-нибудь еда: она знала, что живые иногда приносят лепешки и масло душам умерших. Быть может, мертвые и не съели принесенного? И тотчас же устрашилась самой мысли о том, что хочет отнять еду у мертвых: а если их гнев обрушится на нее? Души мертвых, конечно, бродят вокруг мазара, лучше держаться подальше. Но вход в мазар был открыт, никакая опасность как будто не угрожала. Затаив дыхание, готовая каждую минуту убежать, Ниссо заглянула в открытую нишу: внутри было пусто, тихо, два круглых черных камня лежали на земле. Переступить порог Ниссо не решалась. На одном из камней лежала зачерствелая просяная лепешка. Ниссо глядела на лепешку жадным и трепетным взглядом, - стоило только сделать шаг и протянуть руку!.. Однако страх перед неведомым превысил голод. Она прикусила палец, невольно приложенный к губам, и отступила. Боязливо оглядываясь, не гонится ли кто-нибудь за ней, отошла к краю лужайки. Несколько раз она то приближалась к мазару, то, поеживаясь, торопливо от него отступала. Поймать бы еще хоть одну рыбу!.. Но вечерняя тьма уже сгустилась, небо между гребнями двух уходящих ввысь склонов превратилось в звездную извилистую дорогу, ветер, тянувший вдоль ущелья, опять принес ночной холод. Силы Ниссо иссякли, мысль о просяной лепешке томила ее. Она присела на береговой камень. Как ни хотелось ей спать, она продолжала сидеть, томясь, тоскуя, настороженно прислушиваясь и вглядываясь во мрак. Стало совсем темно; небо покрылось тучами, они закрыли звезды, заволокли ущелье; ветер усилился, стал прерывистым. Ниссо насквозь продрогла в своем легком, изорванном платье. И когда вдруг в свисте ветра хлынули потоки внезапного ливня, она вбежала в помещение и, стуча зубами, сжалась у черного камня. Ливень усиливался, ветер уже не свистел, а выл, вздувшаяся река гудела гневно и угрожающе, и Ниссо, теряя сознание от страха, припала лицом к земле, отдалась неудержимому порыву отчаяния. Она зарыдала так, как могут рыдать люди, охваченные страшным горем. Постепенно Ниссо начала успокаиваться. Плечи ее перестали вздрагивать, дыхание стало тихим и ровным... Ниссо заснула. Проснулась она поздним утром, когда солнце стояло высоко и весь окружающий мир был тих, благостен и приветлив. Ниссо вскочила, увидев себя в мазаре, но уже не испугалась. Просяная лепешка все так же лежала перед ней на черном камне. Ниссо осмотрелась, схватила лепешку и, словно гонимая тысячей демонов, выскочила из мазара, помчалась вниз вдоль реки, не решаясь оглянуться и на бегу грызя отнятую у душ мертвецов добычу. Задохнувшись и увидев, что ничто в мире не изменилось, что он по-прежнему спокоен и светел, остановилась. Нет, ничего ей не угрожало. Разломила лепешку и сгрызла ее до последней крошки. Потом напилась воды и неспешным шагом направилась дальше. Страшных дэвов больше не было для нее. Небо оставалось чистым и голубым, река - великолепной в своей необузданной красоте, камни и скалы - прочными, неподвижными, а до человеческих душ, витающих в ином мире, и до незримых драконов Ниссо не было никакого дела. ГЛАВА ТРЕТЬЯ "Бывает счастье на земле, - Проговорила тля, - В листве, и в сладкой шафтале, И в мягкости стебля!.." "Кто хочет счастья?!" - крикнул дрозд, Тлю в завязи клюя, И сотни птиц из разных гнезд Вокруг вскричали: "Я!" Поющие соловьи 1 Рожденная среди ледников река Сиатанг мчалась по дну пропиленного ею за десятки тысячелетий ущелья. Мощной широкой, непроходимой вброд была река Сиатанг. Она бросала дикую силу своих пенных вод то к одному, то к другому подножью уходящего ввысь ущелья. Она срезала одни скалистые мысы, круто огибала другие. Она, разворачиваясь, намывала береговые террасы и оставляла их грядущим векам, когда ей удавалось прорезать себе более глубокое ложе; подмывая крутые склоны, она рушила на себя тысячи тонн горных пород, но не раздавленная ими, вечно живая, она неизменно стремилась вниз... И, вылетев, наконец, из последних отвесных скалистых ворот, соединялась со своей старшей сестрой - Большой Рекой, рассекающей мир на два времени, две эпохи, два столь не похожих одно на другое государства. Там, за Большой Рекой, простирался замкнутый цепями ледяных гор Яхбар. Километрах в двадцати от устья река Сиатанг намыла за несколько десятков последних столетий ровную, усыпанную камнями долину, а сама текла теперь ниже ее, в молодых берегах, стоящих над нею отвесной ступенью. Вытянутая полуовальная плоскость долины замыкалась скалистыми мысами, стесняющими мятущуюся в них реку. Крутые склоны ущелья укрывали долину от внешнего мира, она была единственной в ущелье среди хаотического нагромождения голых скалистых гор. И потому здесь издавна жили люди. Эти люди делились на касты. Высшая каста - "шан" была кастой ханов, властителей здешних мест. Второй по значению была каста сеидов. Сеидами были слуги живого бога - пиры и халифа. Сиатангцы возносили живому богу молитвы и посылали подати через пира, обитавшего вместе с ханом в селении Сиатанг. В Дуоб, Зархок и другие селения ханства пир посылал за податью своего помощника - халиф. Сеиды считались "тенью бога на земле", и потому всякое требование пира и халифа исходило как бы от самого бога. В каждом селении жили также наместники хана - из касты миров. Из четвертой касты - акобыров - составлялась ханская дружина, а к пятой, низшей касте райятов, или факиров, относились все земледельцы. Они трудились на маленьких каменистых площадках, чтобы отдавать всем высшим кастам выращенные ими урожаи пшеницы, ячменя, проса, гороха, тутовых ягод и абрикосов. Сами они всегда оставались голодными. Хан, живший в крепости, построенной его предками, умер тогда, когда Сиатангом в последний раз завладели яхбарцы. Пиры оставались в Сиатанге и после прихода в Высокие Горы русских, изгнавших яхбарцев в их ханство, за Большую Реку. Последний пир вместе со знатными сеидами, мирами и акобырами покинул Сиатанг, когда по Высоким Горам прошла весть о том, что русские прогнали царя, а в Волости в свои руки власть взяли беднейшие, потому что от русских в горы, руша извечные законы Установленного, идет новый закон, несущий радость и могущество факирам - тем, кого пир доселе считал недостойными даже прикоснуться губами к священному подолу белейшего своего халата. Пир ушел, а обрадованные факиры, называвшие себя ущельцами, остались жить в Сиатанге. Слово "Сиатанг" в переводе на русский значит "Черная теснина". Именно это селение Сиатанг и дало свое название реке и всей местности, охватывающей соседние ущелья Дуоб и Зархок, с протекающими по ним одноименными реками. Такое название оправдано отвесами темных скал, сдвинутых кое-где в ущельях так тесно, что солнечные лучи не могут коснуться их дна. В административном отношении Сиатанг подчинялся советскому волостному центру, расположенному у верховьев Большой Реки и называемому ущельцами попросту словом "Волость". Это селение находилось в десяти днях пути вдоль Большой Реки. Но представители слишком малочисленного волостного советского аппарата до сих пор не бывали здесь. Ущелий, подобных Зархоку, Дуобу и Сиатангу - труднодоступных и малоисследованных, вблизи Волости и всюду в Высоких Горах было много десятков. Черные и серые скалы зимою заносятся снегом. Он заметает селения, закрывает тропы, отрезает область от всего света. Каждой весной повсюду слышится грохот лавин и обвалов. В летние месяцы воздух, накаленный камнями ущелья, стоит недвижимо; он так горяч, что почти невозможно дышать; и только осенью, когда от ледников тянут прохладные ветры, наступает пора благодатных дней, слишком недолгая, чтобы ущельцы могли насладиться ею. Ветры снова становятся резкими и пронзительными, несут холод надвигающейся зимы, которую ущельцы всегда встречают с покорным страхом. 2 В один из теплых дней ранней осени около ханской крепости собралась толпа мужчин. В сущности, крепости, когда-то величественной и грозной, давно уже не было. От нее, разрушенной временем, остались только четыре каменные, обмазанные глиною стены да две высокие, рассеченные змеистыми трещинами черные башни. Одна из башен высится над самой рекой и, наполовину подмытая грозит обрушиться вместе с остатком стены. Вторая башня, воздвигнутая на конце стены, пересекающей стесненное здесь ущелье, прижимается к скалистому подножью склона и держится еще довольно прочно. Между башней и отвесной скалой остается узкая щель, от которой зависит все существование селения Сиатанг: сквозь нее тянутся полусгнившие желоба единственного канала, питающего водою селение. Толстые бревна для желобов были когда-то с огромным трудом доставлены через Яхбар из далеких провинций соседнего государства, потому что в Сиатанге крупных деревьев не было. Начало, или, как говорят здесь, "голова" канала, находится выше, за крепостью. Конечно, гораздо проще было бы провести канал не по отвесной скале, а ниже ее - через крепость. Но хан, строивший крепость, думал только о собственном благе. От головы канала он проложил в крепость широкий отвод и брал себе столько воды, сколько нужно было ему для орошения большого сада, для мельницы и бассейна во дворе крепости. Лишь остатки воды устремлялись в канал, к селению. Перекрывая канал, хан мог убавлять или вовсе останавливать воду. Он брал за нее налог - сороковую долю урожая злаков и фруктов. Щель между башней и склоном оставалась единственным проходом для путников, бредущих из селения Сиатанг к Верхнему Пастбищу. Каждый п