-- пронзительно спросил он всех. Неопределенный человек опомнился и отозвал Лемурова в сторону, цыкнув на бегающего вокруг старичка. -- Как вы сюда попали, такой молодой, -- затараторил он в ухо Лемурову. -- В этой деревне все сумасшедшие. Лемуров хихикнул и глянул в глаза неопределенному. Тот отскочил. -- С машиной хотя бы помогите, -- прошипел он. -- Я ненавижу физический мир, -- холодно ответил Лемуров. -- Идите к чертям или к духам вашей машины... Неопределенный так испугался, что почти моментально справился со своей тачкой. И вовремя: его уже окружили деревенские, которые до этого сидели на скамейке и глядели в одну точку. Теперь они возжелали, чтоб непременно станцевать с гостем. Еще немного -- и эти старички и старушечки закружили бы его. Неопределенный, тарахтя тачкой, улизнул. Из-за руля высунулся домовой автомобиля и подмигнул. Неопределенный чуть не свалил тачку в канаву... Лемуров все понял. -- Никак сам Влад Руканов здесь поскреб, -- решил он. Лев подошел к старичку, который раньше бегал вокруг. -- А гость какой-нибудь из Москвы в вашем Малогореве сейчас есть? -- с нежной улыбкой спросил он. -- Никак есть, -- развел руками старичок. -- Только мы его не помним. Вон в той избе. И Лемуров, прыгая из стороны в сторону, оказался у двери, постучал и вошел. В избушке было непонятно, то ли сейчас зима, то ли лето, такая там была извращенная обстановка. За обеденным -- по видимости -- столом у окна сидела женщина, лет, может быть, пятидесяти, а то и меньше. Рядом -- то ли ее сынок, лет четырнадцати, то ли еще кто он ей был. По углам было тревожно. -- Уважаю хозяев, -- сказал Лемуров, входя. -- И мы тебя уважаем, молодожен, -- ответила женщина. Мальчик свистнул. -- Говорят, у вас гость? -- спросил Лемуров. В это время открылась какая-то половица, и из подпола стал вылезать старый человек. Все молчали. Старый вылез и погрозил пальцем Лемурову. -- Гостей у нас нет, у нас бывают только посланники, -- сказал он. -- Так один такой мне и нужен... как вас? -- Терентьич. -- Так где же главный, Терентьич?.. Уж не вы ли? -- Главные в подполе не прячутся, -- голубоглазо глядя на Лемурова, ответил старик. Лемуров прямо-таки обнял старичка, оказавшегося на редкость легким. -- А от кого же вы прячетесь, такой воздушный? -- весело спросил Лемуров и подмигнул подпольному старичку. -- От тяжелых прячусь, -- сумрачным голосом ответил подпольный. -- Кто всю тяжесть земли на себя взял, от тех и прячусь. -- О, от таких не надо в прятки играть, -- возразил Лемуров. -- Таких надо пугнуть другой силой. Смотрите. И Лемуров благосклонно взял старичка за нос и подвел его к столу. -- Разве не хорошо? -- спросил Лев. Старичок смирился. -- Может, вы выпить хотите, пока посланник не пришел. Он в лесу, но скоро будет. -- Не откажусь, не откажусь, -- бодро добавил Лемуров. - Да я сам вас угощу. - И он вынул из своего огромного портфеля бутылку. Женщина раскраснелась от воспарения. -- А за свой автомобиль не беспокойтесь, -- вставила она. -- Он рядом, из окошка виден. У нас народ неозорной. Работы только мало, вот они и танцуют целый день сами с собой. -- Да чего о такой ерунде беспокоиться, -- сказал Лемуров, усаживаясь за стол. Его диковато-интеллигентное лицо с чуть длинным носом и голубыми, но пространными глазами было оживлено неким отсутствием. Леву удивило, как быстро на столе возникла гора овощей на закуску. Все было бы хорошо, если бы не два-три черных помидора на столе. Старичок объяснил: -- Это они от тоски почернели, у нас так бывает. Женщина добавила: -- А вообще-то у нас весело. Лес спасает. -- В лесу сейчас леших развелось видимо-невидимо, -- строго оборвал ее старик. -- Но особых, теперешних. У нас в лесу дорога и в ней грибники, например. Люди, бывало, отойдут, ищут, а автомобиль их без них гудит, хотя он без охраны всякой. Гудит и гудит. Это лешие шумят, тешатся. А потом хохочут... Много разных случаев с ними у нас. Они с автомобилями любят шалить. Лешие ведь тоже существа, им веселие ох как нужно!.. Потому проказят. -- Проказят... Хохочут-то как страшно, -- проговорила хозяйка. -- От такого хохота околеешь или запьешь. Лемуров даже онемел от удивления. -- Что ж вы, деревенские Руси, забыли, как с лешими надо обращаться? -- возмутился он. -- Забыли, сынок, -- ответила женщина. -- Мы только себя не забыли, а так все ушло из памяти. -- Правильно, Аксинья, правильно, -- прибавил Терентьич. -- Весь мир у нас из памяти выскочил. Одна дыра вместо мира осталась. -- Да ладно, -- махнула рукой Аксинья. -- Не провалимся. Мы есть, хоть и в дыре... -- Выпить надо поскорей, -- засуетился мальчик. -- Тебе, Коля, четырнадцать лет, тебе много не положено. Так, для души только, -- осадил его Терентьич. -- Да я и не пью вовсе никогда. Так, балуюсь для губы, -- разъяснил Коля. -- Ну, если вы забыли, как с лешими народ раньше рассчитывался, -- продолжил Лемуров, -- так я вам покажу другой способ. Вот. И он вдруг безумно-дико захохотал, и хохот этот показался упадшим со звезд. Было в нем что-то, от чего старичок Терентьич свалился под стол. -- Ну вот, а вы леших боялись, -- сказал Лемуров, поднимая старичка. -- Вы своим хохотом его бейте. Он дико и громово хохочет, а вы еще поодичалей, похлеще, позагадочней. Чего в деревне на таких просторах стесняться. -- Выпьем, братцы, -- проговорила женщина. -- За нас. -- И за хохот этот, -- по-деловому добавил Коля. Выпили, старичок, правда, кряхтя. -- Зашиб голову маленько, -- пожаловался он. Еще раз выпили. А третий раз -- за черные помидоры. После третьего раза мальчик Коля вдруг запел, хотя почти и не пил, а так, пригублял. Я усталым таким еще не был, В эту серую морозь и слизь Мне приснилось дремучее небо И моя непутевая жизнь, -- пел он на свой лад есенинский стих. -- Классику нельзя исправлять, -- нежно вмешался Лемуров. -- Но в данном случае это кстати. "Дремучее небо" -- это хорошо. Попал в точку. Чье же творчество? -- А кто его знает? У нас все творцы, -- холодно ответил старик, а потом, обратившись к мальчику, спросил: -- Коля, а отчего ж ты все-таки так рано устал? В это время в дверь тихо и потаенно постучали. Хозяева замерли. -- Посланник пришел, -- заметил Лемуров. -- Нет, это не он, -- ответил Терентьич, покраснев. -- Мы его воще почти не видим. И он входит и уходит незаметно для нас. -- Так поди посмотри, -- проговорила Аксинья. Старичок, сгорбившись и в то же время слегка приплясывая, пошел узнавать, но быстро вернулся. -- Никого нет, -- объявил он, почти про себя. Вскоре на улице немного потемнело -- не то от туч, не то время пошло быстрее. Но тьма была бледная, будто утренняя. И в этой призрачной тьме за окном возникли, словно выросли из-под земли, лица деревенских. То были в основном старички и старухи, но средь них девочка лет двенадцати -- точно вышедшая из болота. -- Станцевать, станцевать хотим! -- раздались людские голоса. -- Выходите к нам танцевать! Терентьич ошалело выпятил глаза, но сказал скромно: -- Они всегда так. Зовут нас на ночь танцевать. Стук-стук -- так и стучат в окно. Но мы не идем. -- И слава Богу, -- вздохнула Аксинья. -- Чего нам торопиться. В аду и так напляшемся вволю! Нам-то что! -- Она считает, что ад и рай -- одно и то же, -- хмуро буркнул Терентьич. -- И там и там пение и пляски--в аду от горя, в раю -- от счастья. А по ей, по Аксинье, выходит все равно, что счастье, что несчастье. Лемуров удивился. -- Ого! Вы тут философы потаенные. Счастье и несчастье приравнять не каждый может... Девочка за окном прильнула лицом к стеклу, и глаза ее светились, как зеленые звезды. -- Танцевать, танцевать, -- шептала она, но с каждым словом ее лицо становилось все бледнее и бледнее. -- Кыш, кыш! -- рассвирепел Терентьич и замахал руками сам себе... К ночи хозяева улеглись, а Лемуров попросил разрешения ждать. "Милое дело", -- ответил Терентьич с постели, углубляясь в подушку. Примерно через часок раздались тихие скрипы, дребезжанье ключей, и перед взором Лемурова оказался Влад Руканов. "Я так и знал", -- прошептал про себя Лемуров. -- Лева, еб твою мать! -- раскатисто гаркнул Руканов. -- Как я рад такой встрече! Влад был кудряв, суров по виду, ростом мощен, но в глазах светились непредсказуемость и хохоток. -- Влад, я тоже всегда рад тебя видеть, -- бормотнул Лемуров. -- Иди вот туда. В мою комнатку. Посидим на ночь, попьем чайку с чем-нибудь замысловатым... И они прошли в комнатушку, где опять приютились за столиком у уютного подоконника в геранях. Хозяева и не пошевельнулись при всем при этом -- спали природным сном. Наконец, когда оба как-то пришли в форму, Лемуров спросил: -- Влад, это твоя работа? Я имею в виду деревенских, старичков-танцоров и так далее. Это ты их расшатал? Влад хохотнул. -- Небылица получилась. Конечно, я. Но они и сами были достаточно тепленькие, по-своему уже шатались... -- А хозяева? -- поинтересовался Лемуров, поводя носом. -- Этих я чуть-чуть приобщу. Есть в них что-то нашенское. Лемуров замолк. -- Да ты не скучай, Лева, так, -- опять хохотнул Влад. -- Знаю я тебя. Из одной пещеры непредсказуемых вылезли. Но ты у нас был жалостливый, ишь ты какой... Лемуров вздохнул, но сказал: -- Ты меня не так понял. -- А чего тут понимать? Что я, жалостливых баб не видел... Тут все просто, Лева: им же лучше. Нашими им не стать, а если их не расшатать, то все эти люди современные, что ли, черт их знает, как их назвать, просто затвердеют, окаменеют, отупеют в своей тупости. Прямая дорога -- в подвалы небытия. А расшатанными -- им веселее на том свете будет. Да они сами это чувствуют и хотят, пыхтят, как могут, себя расшатать. А я им помогаю. Что в этом плохого, греховного? Левушка процедил: -- Больно лихо у тебя получается! Ты ж здесь, наверное, оказался недавно... -- Лева, -- перебил его Руканов, -- если говорить по большому счету, ты всегда был мягкотел, хоть и талантлив. Интеллигент, хоть и дикий немного. Потому ты и ушел к Небредову, а не к Волкову. И мы разошлись. Я Небредова чту, педагог он классный, но Волков злее и радикальней... -- Ну как сказать, -- возразил Лемуров взъерошенно. -- Не тебе судить о Небредове. За окном уже была подлинная тьма, и тучи были чернее, чем ночь. В саду голосила кошка. -- Вот кого я особо чту среди ваших, -- размеренно проговорил Руканов, отпивая квас, -- так это Соколова. Крепкий был парень. Лемуров вздрогнул. -- Да-да, Лева, не вздрагивай. Он с мертвецами и духами профессионально работал. Он из них веревки вил... А морг, морг, никогда не забуду, что он там творил. И ведь поэзии не чуждался, все, помню, цитировал: Но выше всех узоры пустоты На простыне заснеженного морга. А какой полет, какая смелость! -- Влад только развел руками. -- Я лично к его могиле и подходить боюсь. -- Что там мертвые! -- возразил Лемуров. -- Он работал по особому плану, смысл которого кроме самого Соколова знал только Небредов. Я даже нюансы вымолвить не могу, боюсь, а кроме нюансов, я ничего не знаю... -- Одним словом, Мастер был, ничего не скажешь, -- утомленно заключил Руканов. Помолчали, глядя в ночь, видя за ночью рассвет. -- Ты мне скажи, Влад, -- расслабился Левушка. -- Мы ведь друзья, из одной пещеры, мало ли, ветви разные, скажи прямо: ты ведь Стасика Нефедова ищешь? Руканов помрачнел. -- Значит, и тебя Небредов за ним послал. Ну что ж. Признаюсь. Я уже давно его ищу по этому району--и нет его нигде, не надейся, Лемуров. -- Как так?!! -- А вот так. Бесполезно. Для ясновидцев, экстрасенсов -- он закрыт. Есть, конечно, намеки, есть и сведения другим путем -- но все вокруг да около. Лемуров усмехнулся. -- Если б ты и знал, то мне бы не сообщил, конечно. -- Да я пустой в этом плане, Лева. Соображай! Если б я его нашел, меня с ним здесь бы в глуши не было. Он был бы у Волкова, тот уж сразу бы организовал, прибрал... -- Ну хорошо. Тогда скажи, пожалуйста, что это за человек, по твоему мнению, почему он так нужен? -- А вот этого я тебе не скажу, -- оборвал его Руканов. -- Тебе же Небредов наверняка рассказал кое-что о нем. Ну и оставайся с этим. Лемуров оглянулся вокруг, особенно на стены: -- Я так и думал, ты не скажешь. Твое право. Спать надо, Влад, спать... А наутро, как только Лемуров встал и прозрел со сна, он увидел такую картину: в горнице уже сидели за столом старичок Терентьич, Аксинья и Влад в распахнутой рубашке. -- А вы были когда-то красивая, Аксинья, -- услышал Лемуров. -- Я о вашем прошлом песню спою. Руканов взял гитару со свободного стула и запел -- хрипло, но вполне по-человечьи: Эх, Аксиния, небо синее... Сама Аксинья здешняя, слушая все это, так внезапно порозовела, помолодев, что чуть не упала со стула. Терентьич тоже слушал и все приговаривал: -- Я его не вижу, а он поет! Ох, несуетно сейчас все-таки. -- А вы совершенно компанейский человек, Влад, -- грустно-насмешливо сказал Лемуров, подходя к столу. А через час Влад Руканов исчез на удивление всех, кроме Льва. Глава 12 Ростислав Андреевич Филипов -- властитель бытия, только какого: бесконечного или конечного -- как-то глубинно заинтересовался этим Стасиком Нефедовым. Да и его великий Друг, Дальниев, подогревал этот интерес своим молчанием. К тому же Слава сам высоко оценил в духовном плане и Аллу, и особенно Лену. "Младшей сестрой моей будет", -- думал он. Но если с Леной был ясен путь, то Станислав возбуждал Славу своей непроницаемостью. Все попытки прорваться к его местонахождению с помощью самых кондовых ясновидящих (некоторые из них работали даже на оборонку) -- не давали результата. Наконец слегка внезапно раздался звонок от Дальниева, и тот сообщил: -- Слава, ищи среди непредсказуемых. Это было уже что-то. О непредсказуемых было известно не понаслышке, и Слава лично знал одного из них: относительно молодого, но крайне, до нетерпимости крупного и отделенного -- Всеволода Царева. Отделенным он назывался потому, что был единственным независимым непредсказуемым -- Царев не принадлежал ни к людям Небредова, ни к "получертям" Волкова (так их определяли у Небредова). Однако Царев знал и тех и якобы других, учился у Небредова, но быстро ушел в независимое непредсказуемое существование. Филипов был крепко, но недостаточно знаком с Царевым, уж очень он был обширен и каждый раз казался чуть-чуть новым человеком, даже язык его речи менялся. Это не пугало Славу, но холодок иногда проходил по спине. Уж очень ясен был Царев в своей загадочности. Жил он на задворках Московской губернии, в шатком дачном, но хорошо отапливаемом домике с телефоном даже. Вообще люди потайной Москвы нового столетия умудрялись жить так, как будто социально ничего не изменилось и волчьи законы дикого капитализма их не касаются. У кого-то от советских времен были квартиры или дачи -- которые можно было хорошо использовать. Другие работали, но необременительно (переводы и тому подобное), третьим -- помогали то ли родственники, то ли неизвестно кто (по разным скрытым связям). Кто-то умудрился даже быстро заработать путем "бизнеса" в девяностые годы и потом жить на это -- и так далее, и так далее. При всем при том интерес к деньгам как таковым, естественно, не то что презирался: это было даже ниже уровня презрения. Не презирают же клопов. Филипов отправился к Цареву рано утром. И снова перед ним знакомый садик и великий, завлекающий в свою глубь лес, с тропинками посреди деревьев, погруженных в свои недоступные людям переживания. А Филипов был так погружен в верхний (то есть на уровне чистого сознания) поток бытия, что и не замечал, о чем грезят деревья, хотя мог бы, в конце концов. Царев встретил его с распростертыми объятиями и с громовым хохотом. -- Славушка! Великий! Сам! Вот не ждал! -- вскрикнул он. -- Как ты там, в бытии-то?.. Как Дальниев? -- Царев перешел на шепот. -- Как Друг, как там его супруга... Галя, кажется? Филипов отвечал, учтиво наклонив голову. И они прошли в хаотичную комнатушку, где в креслах сидели два кота. Слава осторожно вглядывался в лицо Царева: не новый ли он чуть-чуть сегодня? "Ведь у непредсказуемого так вполне может быть", -- мелькнула мысль. Царев отличался крайним мракобесием в своей непредсказуемости. О нем ходили слухи, что он-де вызывает с того света голодных и неказистых низших духов и насмехается над ними. Сам Всеволод несколько высокомерно отмалчивался по этому поводу, только пожимал плечами... Зато о своих небывалых сновидениях он рассказывал охотно и с тревожными подробностями. В его снах, видимо, присутствовали эманации, проекции по крайней мере по виду чудовищных существ, но Царев лихо и непредсказуемо с ними управлялся. "Куда они денутся от меня, если они во мне, так или иначе", -- поговаривал он за обеденным столом своим друзьям. Был он человек уже за тридцать, худощавый, с на редкость бледным лицом. Вид его почему-то пугал порой окружающих, хотя ничего такого устрашающего в его облике не было. "Милый человек", -- говорили про него наиболее тупые дамы... В уютную комнатку, где они расселись у небольшого столика, заглянула миловидная женщина, но Царев отмахнулся: мол, пока не нужна. Слава сразу начал с дела и описал всю историю со Стасиком. Царев так стал хохотать в ответ, что Слава чуть-чуть растерялся. Царев откашлялся и извинился: -- Уж больно смешной случай. -- Почему? -- В принципе. Все люди и все существа смешны. Все, кто имеет тело, форму. Форма смешна, потому что, во-первых, ограничивает... К тому же глянешь -- и правда смешно. Моя Любка, -- он кивнул на дверь, -- вообще как увидит человека, так сразу хохочет. Не может удержаться, нежная. -- А Стасик-то причем? -- Именно потому, что он ни при чем, я и хохочу... Подумать только, -- и Царев ласково взглянул на Филипова. Серые глаза Всеволода были далеки от этой жизни. -- Подумать только, такое маленькое существо, ваш Стасик, ну клопик просто после всего, и на него обрушилось то, что, может быть, и Богам не под силу... Ведь то, что им овладело, непонятная мистическая мощь, которая уносит его, ты же понимаешь, Слава, о чем речь... И почему на такого таракана и прямо-таки атомным залпом... Вот что смешно... Видимо, кто-то там, из высших, не в своем уме. Нарушают гармонию. И Царев опять бледно захохотал. В ответ Филипов тоже захохотал. Не мог он удержаться, да и бытие разгулялось, по контрасту с пристально-бледным взглядом Царева. Так и смеялись они некоторое время. -- Ты меня все-таки не смеши, Сева, -- наконец резко оборвал Ростислав. -- Ишь, смешун. Я, тебе скажу, вовсе не таракан, а образ и подобие Божие. -- Это в какую дыру посмотреть, -- вздохнул Сева. -- От позиции наблюдателя зависит... Ну, чего ж ты хочешь от меня?.. Разумеется, его найти? -- Конечно. Есть знак. Царев устало огляделся вокруг, взял на руки сидящего в кресле кота и поцеловал его. -- Ты попал в точку. Я кое-что слышал. И потому поедем с тобой на дачу... знаешь к кому?.. к самому Оскару Петровичу Лютову. Слава изумился, чуть не подпрыгнул. -- К этому авантюристу?! Извращенцу тайных наук?! -- Прежде всего, к знаменитому ученому, -- с насмешливой важностью ответил Царев. -- А к Стасику-то он как? -- Слава, ничего не спрашивай пока. По дороге я тебе на кое-что намекну, а там сам увидишь. Ишь, любопытный... От неожиданности Филипов погладил кошку. -- Кошку не трогай, -- сурово оборвал Царев. -- Не буду, -- совсем растерялся Ростислав. -- Кроме того, -- как ни в чем не бывало продолжал Царев, -- у этого Лютова меня еще интересует один нехороший феномен. -- Нехороший?! -- удивился Слава. -- Что за определение? -- Именно нехороший. Мы тоже об этом слегка поговорим. Ростислав притих. Потом вздохнул и произнес: -- С тобой хоть в ад, Сева. -- Бывают случаи, по сравнению с которыми и путешествие в ад покажется приятной прогулкой. Но наш визит к Лютову, слава Богу, не из таких. -- Тихо, тихо. Не шути, Сева. Ты, говорят, над духами насмехаешься. Здесь их полно. Нехорошо смеяться над обездоленными. Потом, ты никогда не улыбаешься, ты или хохочешь, или, наоборот, не в меру серьезен и страшен по-своему. Почему ты не улыбаешься? Царев ничего не ответил, только крикнул: -- Люба, войди. Вошла Люба и уселась на край диванчика. -- Принеси все то, что ты хочешь нам принести. Люба принесла. Выпили. -- Люба моя была в состоянии клинической смерти. Повидала кое-что. Хоть и чуть-чуть отделилась, но как-то слишком вдаль прозрела. Другие в ее положении не так, поскромнее гораздо. Потому я ее и пригрел. -- Правда, Люба, побывали там? -- добродушно спросил Филипов. -- Ну, поздравляю. Люба смутилась и покраснела. -- Эка невидаль. Уж не смейтесь надо мной. Побывала, и ладно. Царев нежно погладил ее, словно потустороннюю, но уютную кошку. А потом отметил: -- А вот дальнейшая ее судьба будет действительно необычной. Такой цветочек вырастет лет через семь-восемь. Ого-го! Сам Небредов упадет. Люба самодовольно улыбнулась. В тихо-ласковой беседе прошло время. Глава 13 Лютов встретил гостей, Царева и Филипова, благосклонно и повел их в одну из гостиных. Как только гости вошли туда, они провозгласили: -- А мы к Пете!!! Лютов так и остолбенел. А Лиза, убиравшая на столе, выронила чашку. Гости слегка удивились такой реакции и застыли на месте. -- О каком Пете вы говорите, господа? -- чуть-чуть свирепо спросил Лютов. -- Тут никакого Пети нет. Царев немного сгладил ситуацию: -- Оскар Петрович, это только слухи. Слухи о Пете. Вы сами знаете, что слушок есть. Вот мы за ним и пришли. Лютов неожиданно смягчился. -- Ладно, ладно, садитесь. Лиза, присядьте там в углу, в кресло. Лиза присела. Гости же расселись. За трапезой разговорились. -- Мне надоели эти слухи, -- начал Лютов, вытирая рот салфеткой. -- Ко мне даже комиссия какая-то научная приходила. И никакого Пети не нашли. Впрочем, ум у них короткий, чтоб таких, как Петя, искать. Я ученый с мировым именем... -- Конечно, конечно, -- подхватил Слава Филипов. -- Но вы же прекрасно знаете, кто мы. Из каких кругов. Может быть, мы пошутили, но Петя ведь есть... -- Вы мне не близки, хоть я и уважаю вас, -- мрачно буркнул Лютов. -- Не люблю небожителей. Мы ведь жители земли и ближайших к ней регионов. -- Ну какой я небожитель, Оскар Петрович, -- деланно возмутился Слава. -- Я тоже хочу здесь пожить. Правда, совсем по-другому, чем вы. Царев же молчал, словно из негативной реакции Лютова он уже заключил, кто такой Петя, и теперь потерял интерес к разговору. Точно он что-то предвидел и это предвиденье подтвердилось. Он лишь внимательно поглядывал на Лизу, и та почему-то краснела под его взглядом, как невинная девушка из девятнадцатого века. Лютова такая ситуация как будто успокоила. Тихо выпили. Слава, однако, не пил, но он и без вина был пьян, когда хотел. На Царева же алкоголь вообще не действовал. Оскар Петрович тем не менее порозовел и вдруг игриво высказался: -- Петю мы отправили в командировку. -- На тот свет? -- уточнил Слава. Оскар словно опомнился: -- Хватит, господин Филипов, хватит. Поставим точку на Пете. И внезапно, точно желая разрядить обстановку, Лютов обратился к Лизе: -- Что ты сидишь в углу? Возьми гитару, Лизонька, и подсядь к нам. Спой нам песню, твою любимую. Лиза с лисьей ловкостью подсела, заиграла и хрипло запела, но не всю песню, а какие-то дикие обрывки ее: Мама, научи, как стать вампиром, Я хочу владеть потусторонним миром. ... Красная луна над кладбищем встает. Я уже у цели. Нет пути назад. По реке багровой, как мой рот, Я выплываю в ад... ад... ад... ад! ... Голый старик воет, как гиена, Могила покрыта багровою пеной. ... В черных зеркалах сиреневые искры, В черных зеркалах проплывают крысы. Отрубленные руки висят на колесе, Все там будем... все... все... все!! Последние слова "все... все" Лиза уже выкрикивала, выпучив глаза, совершенно истерическим голосом. Где-то раздались шорохи. После тяжелого молчания Оскар взвился, обращаясь к гостям: -- Подумайте, какое Средневековье, какое мракобесие. И такие песни сочиняют сейчас, в двадцать первом веке... В Средние века все европейское человечество содрогалось от страха перед адом, и именно этот страх загонял людей в ад... Я же говорю: только научное познание, включая и полусверхъестественное, может перестроить мир в лучшую сторону. Надо познать. Он сделал паузу и громко заключил: -- Мы хотим нормализовать ад! Тут уж Царев не удержался от хохота, а Слава только вытаращил глаза. -- Что вы смеетесь? -- продолжал Лютов. -- Все познаваемо, и ближние иные миры тоже. Я открыл методы. Мы все сольем воедино, мертвые будут жить, мы нормализуем и этот мир, и ад, просвещение коснется самых низов ада, мы все устроим, и род людской будет жить вечно и как в научном раю... Царев устало махнул рукой: -- Оскар Петрович, куда ж вы с вашими компьютерами лезете в ад?.. Значит, вы совершенно не понимаете природы ада... А если вы используете некоторые тайные знания, не зная их подлинного смысла и извращая их, то вы получите кошмар, а не рай. -- Все проверяется опытом, -- сухо возразил Лютов. -- Да, Оскар Петрович, зачем вам все это? Сидели бы и занимались своей фундаментальной физикой, и Бог с вами, -- вмешался Слава. Неожиданно Лютов опять как-то преобразился, стал не по-научному грустный и даже поэтичный. Он вздохнул: -- Скучаю я без бессмертия. Вот что. Скучаю. Потому и творю невозможное. Возникло сочувственное молчание. Лиза нехорошо улыбалась. Лютов ткнул жирным пальцем в ее сторону: -- Вы не подумайте, что она -- вампирша. Лиза -- нормальная, тихая, интеллигентная девушка, учится... Она просто любит современную поэзию. Лиза действительно выглядела интеллигентно, смущали только не в меру багровые губы и ряд других странностей. Лютов заметил взгляд Филипова и заявил: -- Губы у нее такие от болезни, а не от крови вовсе. Лиза мило улыбнулась. Царев тут же дружелюбно спросил: -- Оскар Петрович, вы не пересекались случайно с неким Станиславом Нефедовым? -- Случайно пересекался, -- не совсем дружелюбно ответил Лютов. -- И что? Где он сейчас? -- Мне он не подошел. Мы расстались. А не так давно заезжали тут вместе с вашим Нефедовым неизвестные мне люди, наверное, из какого-то частного института или... Хотели ко мне его пристроить. Но я, конечно, отказался. И они повезли его к какому-то Мите. Именно к Мите, так я расслышал... Возвращались гости, когда уже стемнело. Шоссе было довольно пустынно. Филипов, который вел машину, заметил: -- Насчет Пети и тому подобного мой друг Дальниев, думаю, сможет поставить точки над "i". Царев молчал. Слава вздохнул: -- Но все-таки мы теперь кое-что знаем о Стасике. Спасибо тебе, Сева. Обсудив далее, пришли к выводу, что "Митя" должен быть не простой человек, не с луны свалившийся в тайную Москву, и потому его можно найти среди "наших". И что "Митей" его назвали неспроста, значит, он так и идет под этим именем, а не по каким-то иным приметам или фамилиям. Ростислав вернулся домой обалделый, но скоро пришел в себя. Между тем Лена хотела сейчас одного: сблизиться с Филиповым и пусть даже украсть у него "ключ к бытию", ключ к непрерываемой жизни. Судьба Стасика отошла на второй план, хотя она нередко названивала, как обычно, и Алле, и Ксюше. Билось ее нервное, бедное сердечко, приближая с каждым стуком пусть еще далекий конец, а сознание было полно одним: успеть бы, успеть. И крик, биение этих бесконечных вселенных познать: что в нем? есть ли намек на последнюю тайну, того, что живет? Как-то лихорадочно договорилась о встрече с Ростиславом, хотела поехать с Сергеем -- тот опять был в командировке. Филипов и так выделил Лену при первом же общении, и ясно для него было, что она хочет. "Ей-то помочь можно, попытаться обучить практически, она стремится к этому и достойна вполне", -- думал он и для первой встречи такого рода, хотя бы для первой беседы, предложил ей просто встретиться днем в одном тихом, малолюдном кафе на проспекте Мира. Лена поехала на это мистическое свидание на метро. Она любила быть среди своих соотечественников, и ни толкотня, ни угрюмо-унылый вид некоторых, забитых заботами, не смущали ее. Усевшись, она видела лица, и помимо общего утробного сходства с собой она замечала те лица, а их было немало, точнее глаза, в глубине которых дремало будущее России. Что-то фантастическое, но родное и мудро-безумное виделось ей в этих глазах. Но пока все это блуждало внутри. Она вышла на улицу, в поток людей, и родная аура всех защищала ее от мрака. ...В кафе действительно пахло уютом и от цветов, и от тел официанток... Ростислав приветствовал ее неожиданно робко, как сестру по духу. Из напитков выбрали кофе, и Лена сразу рассказала все тайно-метафизическое о себе. О своей жажде не Света, а Бытия. -- Я преувеличиваю, чтобы заострить, пусть это метафизически звучит даже цинично, -- поправила себя Лена. -- И я понимаю, конечно, всю опасность, все подводные камни этого. Ростислав и так такое предчувствовал, и его ответ зазвучал довольно резко: -- Лена, оставим Свет в покое. Так или иначе он связан с Бытием... Лена, я уверен, вы подготовлены умом, в теории... А практика здесь может быть разного плана, но она трудна, требует усилия, и, кроме того, дар к этой практике или дан, или не дан. Если он не дан -- ничего не поможет. Я имею в виду не только свой опыт или путь... Мне было дано, и это главное, но в какой-то момент дверь захлопнулась, точно свыше сказали: пока с тебя хватит. Но я получил чудовищную энергию жизни, она сказалась и телесно, и мне пришлось обуздать свое тело. С этим генералом шутки плохи. И я перевел в конце концов свои ключи жизни в поток бессмертия, в поток осознанного чистого бытия -- вы понимаете, конечно, о чем я говорю. Но не только. Часть энергии по-прежнему прикована к так называемой жизни и ее продолжению, бесконечному по нашим понятиям продолжению... Двойственность, так сказать... Затем Ростислав набросал ей картину практики и как проверить, будет ли открыта дверь. И описал также, в какую дьявольскую западню можно попасть, если не обуздывать жажду жизни покоем высшей смерти, которая ведет в глубины Божественного Ничто. Ростислав улыбнулся. -- Здесь мне помог Друг. Тот самый Дальниев. Он мастер и Бытия, и Смерти, высшей Смерти. Правда, у него, пожалуй, перекос в сторону последней. У меня наоборот. Но он многому меня научил. Без него я вполне мог впасть в такое опьянение, что все демоны попадали бы с веток жизни... Филипов жутковато-громко расхохотался. Но Лену это не смутило. Она почувствовала, что сама сейчас упадет со стула на пол от прилива дикой радости бытия. Чтоб усмирить себя наркотиком в форме кофе, она отглотнула из чашечки. Филипов заметил это и брякнул: -- Тише, тише... А то мы тут вместе начнем плясать в экстазе безумной радости жизни. -- Все наши соотечественники должны обладать этим, -- сурово сказала Лена, взглянув на окружающих. -- Пока многие слишком мелко любят себя, чуть не измеряют это деньгами. -- Нет уж, -- вздохнул Ростислав. -- До такого слабоумия никто из них не дошел... Вы посмотрите, в них во всех есть что-то от нас двоих, хоть капля. Потом он нахмурился и сказал: -- Уже из другой оперы: и Бог, и дьявол любят себя бесконечной любовью. Значит, и любовь бывает разная. Вы это прекрасно знаете. Зависит ведь еще от того, какое Я, что именно в себе любить, тут целая палитра красок... -- Достаточно традиционно, -- ответила Лена, -- но дело не в словах, а в жизни... В ответ Ростислав вернулся к искусству практики, и Лена ужаснулась, осознав, как все не просто, включая подводные камни. И неизвестно, распахнется ли дверь. Ростислав опять взглянул на нее и вдруг развел руками: -- А что касается, Лена, вашей жажды узнать, грубо говоря, чем это все кончится... тут уж я практик, а не звездочет. Скажу откровенно: не знаю. Придется нам с вами подождать. Причем такое время, которое неисчислимо, если речь идет о глобальном конце. Лена рассмеялась. -- Метафизический романтизм, черт побери, -- уютно бормотнул Ростислав, допивая кофе. -- А кстати, Лена, хочу вам сказать: через полчаса сюда должен заглянуть некто Царев Всеволод Петрович, из среды непредсказуемых... Вы ведь слышали о них? -- Не только слышала, но и знаю. Мы с Сергеем даже беседовали один раз с самим Небредовым... -- Ну конечно, конечно... Вы же все-таки в эпицентре тайной Москвы... Не возражаете, если он придет? Если против, я перезвоню ему, он тут рядом живет. -- Зачем, зачем же... Хотя один раз мне пришлось содрогнуться от одного такого непредсказуемого. -- Этот немного другой. Он в контроле. И главное: именно он вывел меня на слабый, но все-таки след вашего Стасика... Вы знаете по каналам тайной Москвы эдакого Митю? Лена вздрогнула. -- Да, да... Один из наших, Данила Лесомин, рассказывал мне о таком. -- Есть предположение, и не только по Цареву, что у этого Мити и пребывает сейчас Стасик... Лена встрепенулась. -- Я не знаю, где этот Митя живет... А Данила Юрьевич в отъезде, он будет только через неделю... -- Первая ниточка есть, затем появится и другая. ...Царев явился пошатываясь, но трезвым. До ужаса трезвым. Лицо было еще бледней, чем раньше. На Лену это знакомство произвело гнетуще-дикое впечатление. "Но удивительно, -- подумала она, -- среди этой гнетущей дикости вдруг его лицо озаряется холодной змеиной мудростью..." Обсудив Лютова и предполагаемого "Митю", решили закончить встречу. "Еще один иножитель появился у нас в лице Царева", -- прошептала Лена, ложась спать. Глава 14 У Гробнова в Москве умерла племянница, и он приехал из своего Питера ее похоронить. Девочка умерла от чрезмерного кашля. Свой Институт по исчезновению цивилизаций он оставил на усмотрение своего заместителя -- толстоватого, но пугающе веселого человека, Виктора Иваныча Краева. Краев этот должен был подготовить за время отсутствия Гробнова еще доклад о нескольких вариантах исчезновения существующих ныне цивилизаций и о том, что может ускорить их исчезновение. Доклад был важен не только для института, и его надо было тщательно подготовить -- от имени всего института в целом. Свою решающую и основополагающую лепту Гробнов уже давно внес и сейчас рассчитывал застрять на недельку-другую в Москве после похорон несчастной девочки. Гробнов еще в поезде очень жалел ее и мать ее, свою сестру, почти одновременно думая о том, что, пожалуй, другим и не снилось. По приезде в Москву он тут же позвонил Алле, интересуясь, как успехи в плане исчезновения мужа -- не обнаружен ли он? Алла ввела его во внезапный транс своим теперешним отношением к мужу. "Она любит его больше, чем когда он не исчезал. Наверняка так", -- озадаченно, но несколько прямолинейно думалось Гробнову. И на похоронах племянницы навязчиво лезли мысли о Станиславе, о визите Ургуева к нему -- по поводу того же Стасика. "Характер любви Аллы к мужу, какой он есть сейчас, мне внушает много загадочных мыслей. Надо позвонить Краеву и спросить о деталях того уникального случая со старым индейцем, которому и он поражался, из истории Соединенных Штатов, когда белые истребляли эту расу. Ох уж этот мне Стасик", -- размышлял Гробнов над могилой племянницы. -- Теперь девочка эта никому не нужна, кроме Бога, -- шепнул кто-то около него, прощаясь... Похоронив племянницу, Гробнов попросился в общество: собрать у Лены двух-трех "метафизических", особенно он возжелал видеть Данилу Юрьевича. Однако Лесомина и так искали из-за "Мити", но он пока не объявлялся: пропал. Один Степан, наоборот, внезапно появившийся, уверял, что Данила в "лесах", бродит-де по тайным местам и медведям и лешим стихи Вергилия читает. "Все-таки через Ургуева по цепочке на какой-то след вышли", -- твердил Гробнов Лене по телефону. Гробнова три раза Лена пыталась свести с Царевым, но странным образом это не получалось -- то перепутали место встречи, то Гробнов вдруг позабыл приехать, точно смыло на время его память. В конце концов собрались у Лены. Ни Лесомина, ни Царева, поразившего воображение Лены, не было. Зато Ростислав пришел, и кроме него Алла. Сергей возвратился из командировки, возникла и Ксюшенька с Толей. Призрак Стасика не давал никому покоя, казалось, вот-вот, и он внезапно войдет в комнату и скажет: memento mori -- помни о смерти. Правда, все присутствующие и так о ней помнили, но все же больше вспоминалось бессмертие. -- До сладострастия даже вспоминается бессмертие, до сладострастия, -- прошептала Ксюша на ухо Гробнову. Гробнов кивнул головой, но добавил тихо: -- Сладострастие надо убрать. Царева к этому моменту уже успели "ввести в круг". Всех он поражал, но почему -- было непонятно. И за столом с Гробновым его стали активно и философически обсуждать. Владимир Петрович только удивлялся, слушая москвичей: где же тогда он, Царев, почему не здесь, почему неуловим для меня? -- Лицо его как книга жизни, -- взвизгнула Ксюша, -- но потрепанная, изъеденная крысами книга жизни. Сквозь такую книгу, сквозь дыры, просвечивает его подлинный в красоте и в пауках лик, -- закончила она истерично. -- Я была последнее время на грани каких-то безумных видений, потому и не появлялась особенно, словно жало смерти и жало бессмертия боролись и сплетались во мне, и дух Страха ушел из меня -- все обострено, и я чувствую, что Царев жуток, но не несет, по большому счету, Смерть... Ксюшин экстаз вошел в присутствующих. -- Где Стасик, где Стасик? -- бормотала Алла. А Сергей только шептал: -- Убегаю в прошедшие миги, Закрываю от страха глаза. На листах холодеющей книги Золотая девичья коса. Ксюша подхватила этот шепот: -- Да, да, его лицо -- книга живая, холодеющая книга... Страницы шевелятся, как сны Бога, в них тайнопись. Но девичьей косы нет. Нет ни Дамы Смерти, ни Беатриче -- только подлинный великий лик, изъеденный крысами. -- Но Боже, ведь он -- непредсказуемый, -- заговорила Лена, -- пусть в контроле. И это видно... -- Непредсказуемость бывает всякая, -- мрачно возразил Ростислав. -- Кто он? -- вопрос упал из ниоткуда. Наконец Ксюшу успокоили. -- Возвращение мертвого Станислава, изменение прошлого -- ввергли ее в метафизическое волнение, -- вскрикнула Алла. -- Мы с ней скоро будем пророчить наоборот, пророчить о прошлом, чтобы оно преобразилось и обнажило другой свой лик. И все зло обнажится не злом, а божественным... -- Надоела вся суета жизни, вся мелочевка ее, -- вдруг вмешался Толя. -- Даже мне надоело. Когда же все изменится?! И разговор постепенно перешел на хохот времен, на грядущие катастрофы, кто-то даже пробормотал: Мы на горе всем буржуям Мировой пожар раздуем. А другой поправил: -- Не мы, не мы, не человеки, теперь за дело возьмутся другие силы... Потому и пожар будет стоящий, даже ангелы засмотрятся! Один Гробнов был холоден и невозмутим и отдаленно возражал: -- Что же вы, господа, от метафизики к земле перешли... Он уютно осмотрел окружающих, предложил выпить ликера, а п