Оцените этот текст:



     Никто не знал ее настоящего имени, да и, по правде сказать, вряд ли оно
у нее когда-нибудь было.
     Женщины, увидев  ее впервые,  восклицали: -- Какая  прелестная собачка!
Поди сюда, песик. Как тебя зовут?
     Мужчины говорили короче:
     -- Ну и псина!.. С ума сойти...
     И собаке тут же  давали имя, а  через двадцать четыре дня, когда состав
отдыхающих сменялся,  оно забывалось.  Случалось, что в разных  корпусах  ее
называли  по-разному. Однако чаще всего  ее  почему-то  крестили Дамкой  или
Милкой.
     Она отзывалась  на все клички, ей нравилось, когда  к ней обращались, и
возможно даже, у  нее в ответ  тоже возникали  какие-то  слова,  но никто из
окружающих, к сожалению, их не понимал.
     Трудно  описать, какой она  была породы. Люди,  ничего не  смыслящие  в
собаках,  простодушно  полагали  ее  дворнягой.  У них недоставало  терпения
внимательно  всмотреться  в нее.  В том-то  и дело, что Дамка вовсе не  была
беспородной, но только этих пород намешано в ней было множество.
     Одно  ухо  бдительно   стояло   у  нее,  как   у   овчарки,  а  другое,
переломившись,   висело,   как  у  гончака.  Если   же  случалась   насущная
необходимость,  то Дамка ставила торчком или  укладывала  плашмя  оба уха --
совершенно очевидно, что ее нисколько не беспокоили вопросы фасона или моды.
     Что касается хвоста, то  она владела им  виртуозно: сию минуту  вы ясно
видели,  что  хвост  этот был  завернут бубликом, как  у заправской лайки, а
через мгновение мимо вас  мчалась та  же Дамка с хвостом, вытянутым  упруго,
как  у  борзой.  А  ноги  у нее, к  сожалению, были коротковаты  --  тут  ее
родословная, запутавшись, очевидно, в немыслимой помеси, сработала впопыхах,
как попало, лишь бы закончить эту невиданную доселе личность.
     Работы у Дамки было по горло. Она сама установила для  себя круг  своих
обязанностей по Дому отдыха.
     Дважды в месяц она выходила на станцию встречать отдыхающих.
     Она садилась метрах в  двадцати от железнодорожного полотна и ждала. На
станции  стояла  тележка,  в  которую  был  впряжен  пожилой  сонный  мерин.
Кладовщик  Коротков  выезжал   к   поезду  помочь  отдыхающим  управиться  с
чемоданами.
     Когда тележка оказывалась груженной багажом и мерин, продолжая дремать,
разворачивался  к  дому,  Дамка  скромно  подбегала  к приезжим. Она  учтиво
обнюхивала каждого, принимая его этим самым в свое хозяйство.
     -- А это наш Кабыздох, -- говорил Коротков, указывая прутом на собаку.
     Имеется  такое  научное мнение, что пес  портится,  если в течение  его
жизни ему приходится несколько раз переходить из рук в руки, меняя хозяина.
     Жизнь Дамки сложилась так причудливо и беспечно, что она не удосужилась
завести себе постоянного хозяина, и, может быть, поэтому ее сердце вмещало в
себе  любовь к людям  вообще,  а  не к  кому-нибудь  персонально.  Она  даже
терпеливо сносила  мелкие  несправедливости, выпадающие на ее долю,  отлично
понимая,  что человек может  быть чем-то раздражен, озабочен и  ему в данный
момент  не  до  нее.  Надо было  только  тактично  перетерпеть грубость,  не
навязываться, и люди опоминались. Заметила Дамка, что лучше всего иметь дело
с человеком, когда он один, а не когда их много.
     Каким путем ей удавалось с ходу распознавать людей, живущих именно в ее
Доме  отдыха?  Возможно, когда-нибудь наука  возьмется  ответить и  на  этот
вопрос.
     Рабочий день  Дамки  начинался  с  самого  раннего утра. Чуть  свет она
появлялась неизвестно откуда -- никто не знал, где она спит, -- и торопливо,
озабоченно обегала свою  территорию,  проверяя, все  ли  в порядке. Если  во
время этой контрольной пробежки появлялся  на крыльце человек,  которому  не
спалось на  новом месте, Дамка деликатно  приближалась к нему,  гостеприимно
помахивая хвостом. Она делала это не  для себя,  а для  него, чтобы показать
ему, что он не одинок в этот ранний час.
     Человек  радовался  собаке,  присаживался  подле  нее   на  корточки  и
произносил  какую-нибудь  чепуху,  вроде:  --  Ну, здравствуй.  Барбос.  Как
живешь,  миляга?  Потом принимался  слишком  сильно  чесать ей бок, чего,  в
общем, Дамка терпеть не могла -- в этом месте у нее уже была натерта мозоль,
--  но Дамка  заметила, что людям нравится делать  это, и стойко  переносила
неприятное ощущение.
     Самое хлопотливое, трудное время начиналось для нее после завтрака.
     Часть отдыхающих следовало проводить к Щучьему  озеру. Здесь кто-нибудь
непременно бросал палку далеко в воду и требовал: -- Принеси.
     Или даже говорил слово, которого она толком не понимала: -- Апорт!
     Дамка  кидалась  в  озеро, молотила передними  лапами  по  воде  и  раз
двадцать  кряду приносила  отдыхающим  различные  предметы, вероятно  весьма
необходимые им, потому что иначе чего ради они стали бы прибегать к Дамкиной
помощи.
     Люди укладывались на песок  загорать,  а ей некогда было разлеживаться,
она спешила домой. Здесь ее уже ждали.
     Новичок стоял у калитки, а кладовщик Коротков объяснял ему:
     -- Пойдете прямо, потом у  водокачки  возьмете правее, обогнете голубую
дачу,   подыметесь  на  взгорок,  завернете   на  левую   руку...   Да  нет,
заплутаетесь, вам не запомнить. Погодите, вот Кабыздох вас проводит.
     --  Но  откуда  же  он  знает,  что  мне надо на  почту?  --  спрашивал
отдыхающий.
     -- Он все знает. Такая паршивая собака,  от нее ни черта не скроешь. Вы
только станьте на ту  тропинку и возьмите  в руки письмо, она, зараза, сразу
поймет, что вам на почту.
     История обостренных отношений Короткова с Дамкой была несложной.
     Подле кухни стояла ее миска, в которую  повар два  раза в  день выливал
остатки  еды. Против этого  норми  рованного  расхода продуктов Коротков  не
возражал.  Но  помимо  того  всякий отдыхающий  считал своим долгом трижды в
день, выходя из  столовой,  прихватить  что-нибудь  для собаки. Больше всего
перепадало ей от худосочных людей. Толстяки съедали свой рацион без остатка,
а  худощавые  тащили  все:  кашу,  яичницу,  рыбу,  колбасу,  масло.  Сердце
буквально сжималось у Короткова, когда он наблюдал  эту  картину, -- уходили
харчи, годные для кормления его поросенка.
     Дамка была сыта и без  этого добавка, но вежливо ела из рук,  не  желая
обижать гостеприимных хозяев.
     По вечерам она  приглашала на пир соседских  собак со всего  поселка, и
это окончательно выводило Короткова  из себя. Он даже ходил к директору Дома
отдыха с предложением купить капканы  и расставить  их вокруг территории, но
директор отказал, ссылаясь на перерасход по безлюдному фонду.
     И  тогда  Коротков  решил  избавиться  от  Дамки  каким-нибудь   вполне
человечным способом.
     Выбрав ненастный день в конце осени, он взял с собой повара и велел ему
прихватить Дамку;  все  трое  поехали на электричке в  город за  восемьдесят
километров.
     В  городе  Дамка чувствовала  себя неуютно, она жалась к ногам  повара,
напоминая ему всячески, что она  тут и что им обоим лучше поскорее убираться
из этого ада домой.
     Коротков не стал делиться своими черными  планами  с  поваром. Выйдя на
привокзальную площадь, кладовщик сказал:
     -- Ты, Алексей Иваныч, иди в курортторг, а мне надо на базу. Я обернусь
быстренько и забегу за тобой. Кабыздох пойдет со мной.
     Повар ушел, и, чтобы Дамка не побежала за ним, Коротков придержал ее за
шею. Дамка дрожала от трамвайных звонков и городского скрежета.
     Как  только  повар окончательно  скрылся из  вида, Коротков  двинулся в
противоположную сторону, поманив за  собой собаку.  Она  покорно  засеменила
рядом с ним.
     На шумном перекрестке  кладовщик внезапно рванулся в сторону и повис на
подножке  проходящего трамвая. Дамка на мгновение замерла,  увидев Короткова
исчезающим в вагоне, затем ринулась за трамваем прямо по мостовой.
     В  первую секунду  она легко  догнала  вагон,  набиравший  скорость  на
повороте,  и побежала вровень с площадкой, весело-беспокойно задрав голову и
стараясь превратить все это в игру, в шутку.
     Короткову даже чуть  было  не стало  жаль собаку,  но  тут он с яростью
вспомнил, какое количество пищи уплывает из-за нее на сторону, и взял себя в
руки. Кто-то из пассажиров трамвая  громко сказал: -- Товарищи, никто из вас
не потерял собачки?.. Вон бежит за вагоном...
     Школьник, стоявший с краю площадки, указал на Короткова:
     --  Этого дядьки  собака.  Избавиться хочет.  Пассажиры  неодобрительно
взглянули на кладовщика.
     Он прикрикнул на школьника:
     --  Ну-ну,  ты  не  очень! Небось полный  ранец  двоек  везешь?.. Почем
знаешь, что моя собака?
     В  это время трамвай уже обогнул шумный бульвар -- здесь мчались сейчас
все  виды городского транспорта.  Дамка  оказалась между отчаянно сигналящим
грузовиком  и мягко подпрыгивающим троллейбусом. Пассажиры даже  зажмурились
от испуга и жалости. А школьник сказал, глядя на Короткова:
     --  Хорошо, что вы  не хозяин собаки,  если не  врете. А  то  бы я  вам
показал, как мучить животных!.. И соскочил на ходу.
     На душе  у  Короткова было скверно, его как будто даже мутило  от того,
что он  сделал,  и, выйдя  из вагона, он тотчас  выпил две  кружки холодного
пива. Полегчало.
     В курортторге он  встретился с  поваром. Они быстро  закончили  дела, и
только тогда повар вдруг хватился собаки: -- А где же Дамка?
     Блудливым голосом кладовщик рассказал,  как Дамка будто бы  снюхалась с
каким-то  кобелем на улице  и  исчезла.  Сколько  он  ее  ни  звал,  она  не
откликалась.
     -- А  вообще,  такого дерьма не  жалко. Сука,  она и есть сука.  Пошли,
Алексей Иваныч, до поезда примем грамм по полтораста.
     --  Я пить с вами  не  желаю, -- сказал  повар. -- Ты что, очумевши? --
спросил кладовщик. -- Это почему же, интересно, не желаешь со мной выпить?
     -- Поскольку вы паразит, -- сказал повар.  И выпили они в одном буфете,
но раздельно. И в поезде не разговаривали, ехали в разных вагонах.
     Жизнь  в Доме  отдыха катилась своим чередом, и только старожилы иногда
вспоминали  Дамку:  вот,  дескать,  был  такой  пес,  разумный  и  вежливый,
решительно все понимал, оправдывая свое высокое звание -- друг человека.
     Так прошло с полгода.
     И вот  однажды,  первого числа,  часов в  десять  утра,  как раз  после
завтрака, группа отдыхающих новичков вышла  из ворот, направляясь к озеру на
лыжах. Никто  не  знал  дороги, спросили у проходящего мимо кладовщика,  как
ближе всего пройти к Щучьему. Кладовщик начал объяснять:
     --  Подыметесь на  эту  горку,  обогнете  пожарку,  свернете  на правую
руку...
     Он вдруг замер, устремив глаза в одну точку.
     На ближайшем пригорке стояла Дамка, изготовившись вести людей к озеру.
     --  Дамка!  --  сказал  кладовщик,  забыв  на  секунду,  что  ее  зовут
Кабыздохом.
     Собака  подбежала  к нему, повизгивая от радости,  что вот  наконец  он
нашелся -- хотя это стоило ей ужасных трудов и мученья, но она отыскала его,
и теперь никуда от себя не отпустит.
     Потом  она обнюхала  деловито всех новичков,  помотала  своим  грязным,
обтрепанным  хвостом и приступила  к  исполнению служебных  обязанностей  --
повела их к Щучьему озеру.

Last-modified: Thu, 15 Jul 1999 13:05:22 GMT
Оцените этот текст: