к мы всех головастиков выловим. - А тебе не все равно? - спросил Стенин. - Вроде бы неудобно. По закону охраны ячея дозволяется пятнадцать на пятнадцать. - А тебе что? Ты его писал, этот закон? - Вроде бы неудобно. На той неделе мы с егерем отобрали бредень у бреховских как раз за мелкую ячею. - Дак егерь сам и ловит этим бреднем, - рассмеялся Стенин. - Понятно. Чего ж ему без дела валяться? Лейтенант Парфенов был сух и деловит, и на лице его лежала постоянная озабоченность - так я сделал или не так? А капитан Стенин лицо имел круглое, довольное и беззаботное: "Ну, чего ты думаешь? Плюнь! Как ни сделаешь - все будет хорошо", - написано было на его лице. А у Дезертира лицо было темное, плоское, и ничего на нем сроду не писалось и не читалось. Пока спорили насчет ячеи капитан с лейтенантом, он сидел на пороге и спокойно курил. Пошли они на запруду затемно; капитан Стенин нес пустое ведро, а Парфенов с Дезертиром бредень. Возле пруда паслись две лошади, да хоронилась от собак у самого берега утиная стая. Увидев людей, утки дружно закрякали и поплыли прочь от берега, а лошади поочередно подымали головы, настороженно глядели, замерев, как истуканы, и, фыркая, снова пускались щипать траву. - Чьи это лошади? - спросил Парфенов. - А зачем тебе? - отозвался Стенин. - Да придут поглядеть за ними и нас увидят. Неудобно. - Ты чего, Шинкарева боишься? Он сам по ночам ловит. - Дак он хозяин, - сказал Парфенов. - Директор совхоза - лицо общественное. И рыба тоже есть общественное достояние, - уверенно рассуждал Стенин. - А перед обществом мы все равны. Стало быть, если директору можно ловить рыбу по ночам, то и нам не возбраняется. - Так-то оно так. Но увидят - неудобно. - А твое дело сторона. Я старший по званию, я и отвечу. Размотали бредень, подивились его длине. - А мотня-то, мотня какая! - восторгался Стенин. - В ней и рыбу-то не найдешь, как блоху в ширинке у старого деда. - Попалась бы... Небось прищучим, - сказал Дезертир. Лейтенант стал снимать китель и брюки. - А ты чего штаны снимаешь? Холодно, - сказал Стенин. - Дак я ж на дежурстве. А вдруг кто вызовет? - Куда тебя вызовут? - Мало ли куда... Неудобно в мокрых штанах бежать. - Неудобно только с пустым карманом в пивную заходить... Дезертир взялся за водило и решительно пошел на глубину, пошел прямо в чем был: в рубахе, в брюках, сапогах. - О, видал, какой водолаз! Правильно! Давай на заброд - тебя рыба не боится. От тебя вроде бы тиной пахнет, - командовал Стенин. - А ты, Вася, от берега заходи. В случае чего телефон принесут из пожарки - я тебе трубку протяну. - Гляди не накаркай. - Парфенов остался в исподней рубахе и кальсонах, форменные брюки и китель аккуратно сложил, как в казарме по отбою, да еще фуражкой прикрыл их. А пистолет и планшетку отдал Стенину. Только они погрузились в воду, как из пожарки прибежал дежурный пожарник: - Товарищ лейтенант, вас срочно к телефону! - Что такое? Кто зовет? - спросил Стенин. - Полубояринов, зубной техник... - Ах, этот писатель-утопист! Чего ему, жалобу не знает на кого подать? Или новый проект строчит - как из лягушек патоку варить? - Говорит, у них Чиженок скандалит... - Подумаешь! Словом стекла не вышибешь, - изрек Стенин. - Скажи ему - за язык милиция еще не привлекает. А ты давай, давай! Тяни! - крикнул он распрямившемуся было из воды Парфенову. - Постой! - остановил Стенин пожарника. - А откуда Полубояринов знает, что Парфенов у нас? - Сторож сказал... Ну? - А ты? - Что я? - Ты поди пояснил - рыбу ловит? - Дак он спрашивает... - Дурак! Ступай. Гунькин, держи водило ниже! Прижимай его ко дну! - крикнул он, обернувшись к рыбакам. - И так уж подбородок на воде, - ответил Дезертир, отплевываясь. - Окунай и голову, все равно в баню редко ходишь. - Вода вонючая. - Вода не дерьмо, не прилепится. Первый заброд оказался удачным: в необъятной мотне, облепленной ослизкой ряской, затрепетали упругие карпы. - Гунькин, заноси от воды-то! Поджимай мотню! - кричал и суетился с ведром Стенин. - Вась, слышишь? Встряхни сетку-то! А то ни черта не видно в этой слизи... Парфенов и Дезертир кинули водила и, бросившись на колени, азартно хватали, прижимали ладонями к земле прохладных скользких рыбин. - Вот это лапти, вот это ошметки, - приговаривал Стенин и тоже елозил на корточках, хватал трепетавших, белевших во тьме карпов. Когда рыба была уложена в ведро, а бредень очищен от ряски и занесен для нового заброда, прибежал опять пожарник: - Товарищ лейтенант, звонят! Просят вас и грозятся... - Ну и что? А ты зачем пришел? Тебе что, делать нечего? - набросился на пожарника Стенин. - Надо бы сходить... Неудобно, - сказал Парфенов. - Вдруг там что-нибудь случилось? - Да что там случится? Ты что, не знаешь этого склочника? Давай заходи по второму заброду. - Нет, надо все ж таки брюки надевать... - Еще чего! А рыбалку бросить, да? Сходи в кальсонах, отматери его по телефону и - назад... - Ну, ладно... Парфенов так и пошел в мокрых кальсонах и в исподней рубахе к телефону. - Что случилось? - строго спросил он в трубку. - А кто со мной разговаривает? - донеслось с другого конца. - Ну я, участковый Парфенов. - Товарищ участковый уполномоченный, вы там рыбку в пруде ловите, а здесь смертоубийство готовится. - Какое смертоубийство? - С топором в руках... Чиженок ломится ко мне в дверь, то есть к Полубояринову. - Как ломится? - Ну так... Топором грозится. - А что, дверь попортил? - Всю дерматиновую обшивку изрезал. - А дверное полотно не изрубил? - Нет... Только, говорит, выломлю дверь и головы порублю. - Ну, за слова не привлечешь. А за то, что дерматин порезал, наутро оштрафуем. Так и передайте ему. А если дверное полотно изрубит, посадим на пятнадцать суток... - Дак вы заберите его! - Пока еще не имею права. - А тогда поздно будет. - Товарищ Полубояринов, не торопите события и не подстегивайте милицию. Мы сами знаем, что надо... Когда лейтенант Парфенов вернулся на берег пруда, капитан Стенин уже раздувал костер, а Дезертир в одних кальсонах чистил рыбу. На кольях у костра были напялены его штаны и рубаха. 6 Рано утром Павел Семенович подал жалобу начальнику милиции: "В ночь с 19 августа на 20 наш сосед Чиженок, будучи выпивши, при подстрекательстве своей жены, стал с угрозами посредством топора ломиться в нашу квартиру. Это продолжалось с 22 часов до трех часов ночи, пока он не уснул в коридоре. Мы неоднократно вызывали по телефону с квартиры милицию, но ответственный дежурный тов. Парфенов не пожелал оказать помощь - вел себя как безответственный..." Начальник милиции Абрамов вызвал капитана Стенина и приказал ему разобраться. Но Стенин сначала сходил к Парфенову договориться: - Что сказать, Вась? Был ты в пожарке или не был? - Не знаю, что и сказать, - ответил Парфенов. - Скажи, что сторож вызывал. В совхозный сад... Мол, нападение было. - Дак его предупредить надо, сторожа-то. А то вдруг спросят? Как-то неудобно. - Пошли к нему в сад... Вот и предупредим, договоримся. И опохмелиться надо. Не то у меня с утра голова трещит. Кстати, с тебя положено. Ты же проштрафился. Прихватили поллитру и пошли в совхозный сад. Сад был большой, с конца на конец кричать - не докричишься. С двух сторон стоял высокий забор из колючей проволоки, что твоя военная преграда. А со стороны реки и Малинового оврага ограда была старая, дырявая. Лазили в сад все кому не лень. Сторож дед Иван по прозвищу Мурей жил в шалаше на высоком речном откосе с черным мохнатым кобелем Полканом. Когда ночью Полкан подымал тревогу, Мурей высовывал из шалаша ружье и палил в небо: "Бах-бах!" Если Полкан умолкал, дед ложился спать. Спал он, можно сказать, и днем и ночью. "Сон - дело божеское, - говаривал дед Иван, - только во сне человек не грешит". Был он добрый и приветливый - всех, кто ни заходил днем, угощал яблоками и медом. - Чего ж ты ночью стреляешь, а днем привечаешь? - спрашивали его. - Ночей я на службе, а днем сам по себе. - Дед, это ты за казенный счет доброту проявляешь, - скажет иной ревнитель общественного добра. А дед ему: - Все мы казенные. Ешь, пока живой, а умрешь - самого тебя съедят. Днем ходило в сад великое множество охотников до выпивки - благо что закуска даровая и природа располагала. Отчего же не выпить? Красота и спокойствие. Днем даже Полкан не лаял, лежал возле шалаша и хлопал на пришельцев сонными глазами. Стенин и Парфенов не застали в шалаше деда Ивана; в изголовье стоял кованый сундук с посудой и харчем, над ним висело ружье, ватола полосатая валялась, шинель вместо одеяла и подушка... А на постели лежал Полкан и сумрачно хлопал глазами. - А где хозяин? - спросил Стенин, заглядывая в шалаш. - Р-р-р-ры... - Ишь ты, какой заносчивый, - сказал Стенин, пятясь на карачках. - Давай покричим. - Дед Ива-а-а-н! - заорали они в два горла. - А-а-ан! Тишина. - Вроде бы от Пескаревки дымком потягивает, - сказал Стенин, глядя в дальний конец сада, пропадавший в распадке. - Вроде бы, - согласился Парфенов. - Пошли туда! Деда Ивана нашли они на берегу речушки Пескаревки, впадавшей в Прокошу. Он сидел у костра вместе с самым главным виновником - Чиженком. Заметив блюстителей порядка, Чиженок поспешно встал и начал быстро подбирать что-то белое возле костра. Это нечто белое оказалось куриными перьями, а в котелке варилась курица. - Понятно, - сказал Стенин, заглядывая в котелок. - Божий промысел налажен. Дед Иван спокойно покуривал, глядя в костер, а Чиженок, сжав в кулаке перья, заложил руки за спину и воровато поглядывал на начальство. - Ну, чего уставился? - сказал ему Стенин. - Иль долго не виделись в наших номерах? - Нет, я еще не соскучился, - ухмыльнулся Чиженок. - Ты что там ночью натворил? - строго спросил его Парфенов. - Я? Я спал, ничего не помню. - А кто дерматин на дверях порезал? - На каких дверях? - У Полубояриновых. - Не знаю. - А как сюда курица попала, ты, наверное, тоже не знаешь? - спросил Стенин. - А может быть, это петух? - сказал Чиженок. - Видал? Он еще шутит, - обернулся Стенин к Парфенову. - А вот я на него протокол составлю и на пятнадцать суток посажу, - сказал Парфенов. - Было бы за что... - Разберемся. Найдем на тебя статью. А теперь ступай домой и сиди жди, - приказал Стенин. - Кого мне ждать? - Обстоятельства выяснять будем... В присутствии свидетелей, - сказал Парфенов. - Остальных предупреди, чтоб никуда не уходили. Чиженок поглядел с тоской на курицу, потянул ноздрями воздух и, тяжело волоча ноги, пошел прочь. - На дармовщину-то все охочи, - проворчал он. - А ты поговори у меня! - крикнул ему вслед Стенин. Домой пришел Чиженок и злой и голодный. Возле водозаборной колонки стояли с ведрами старуха Урожайкина и Елена Александровна и о чем-то тараторили. Но, увидев Чиженка, сразу умолкли. - Ну, что пригорюнились, девицы красные? - спросил он, подходя к ним кошачьей походкой. - Вы же в два голоса пели... Дустом! - Ступай, ступай своей дорогой, - сказала Елена Александровна. - Что ж ты меня на чай не приглашаешь? Или варенье кончилось? - Много вас, любителей сладкого. - Ага... Много, значит? Выходит, я из иных-протчих? Нечаянно попал к тебе, да? - А может, и с целью, - усмехнулась Елена Александровна. - Это с какой же целью? Уж не воровства ли? - Тебе лучше знать. Ты же специалист по этому делу. - А ты знаешь, что за клевету бьют и плакать не велят? - Только попробуй... Тронь попробуй! - А вот и попробую. Чиженок с маху ударил ее по уху. - Ой-ой! Мать Мария, Мать Мария! - закричала Елена Александровна. Но Мать Мария разом отвернулась к колонке и загремела ведрами. - Злодей, злодей! - Елена Александровна схватилась за ухо и побежала домой. - Я сейчас же соберусь и в милицию! - кричала она из комнаты. - Тебе найдут там местечко. - Нет, врешь! Я тебе сам гауптвахту устрою... Чиженок бросился домой, взял молоток и пару шестидюймовых гвоздей. - Ты меня в окно зазывала? Да! - кричал он в коридоре. - Вот теперь сама попрыгай через окошко. Хакая, с оттяжкой он стал молотить по гвоздям, заколачивая ими дверь Елены Александровны. - На помощь! Ка-ра-ул! Сосед, помоги! - кричала она и стучала кулаками в стенку к Полубояриновым. Но там ни одна половица не скрипнула. - Павел Семенович, Павел Семенович, помогите-е! Ни отзвука, ни шороха... - Ах, будьте вы прокляты! Это все из-за вас... Из-за вашей двери. Я на всех напишу. На всех! Чиженок, заколотив дверь, постоял несколько минут с молотком - не выйдет ли Полубояринов? Потом крикнул: - Кто сунется к двери, молотком башку расшибу! - и ушел. Елена Александровна заметалась по комнате, заламывая руки и восклицая: - Это насилие над судьбой человека. Нет, я лучше умру, но не сдамся. Она растворила окно и посмотрела вниз, как в колодец, наваливаясь грудью на подоконник. Никогда еще ей не казалась земля столь пугающе далекой. Под самыми окнами, словно часовой, прохаживался петух; он наклонял голову набок и глядел на нее круглым быстрым глазом, будто подмаргивая ей: не бойся, мол, сигай ко мне! Елена Александровна прикинула - до земли ей не достать, если даже спуститься на руках и стать на цыпочки. Но до выступа фундамента она, пожалуй, дотянется... А там и спрыгнуть можно. Она села на подоконник, свесила ноги - нет, далеко. Обернулась, грузно легла на живот и стала потихонечку спускаться вниз. Но вдруг она почувствовала, что юбка и комбинация ползут куда-то вверх к подбородку. Только тут она заметила, что зацепилась подолом за пробой; попробовала подтянуться на руках - не вышло. Поболтала ногами - далеко ли до фундамента? Не достала... Юбка врезалась ей в ляжки и натянулась, как барабан, стукни - забубнит. Елена Александровна будто надсела, надавила задом, юбка с треском разорвалась, и она облегченно почувствовала - летит. Удара вроде бы и не было; Елена Александровна вскочила и с криком повалилась наземь - коленку будто прострелило. Сначала приехала "скорая помощь" - Павел Семенович вызвал по телефону. Но Елена Александровна наотрез отказалась ехать в больницу, пока представитель милиции не составит акта на месте преступления. Наконец появился Парфенов и, словно поджидая его, откуда-то вынырнула Зинка, и даже Павел Семенович вышел на крыльцо. - Во-первых, он меня ударил по уху, - начала свое показание Елена Александровна представителю закона. - А я тебе еще и по другому заеду! - крикнула Зинка, продираясь сквозь толпу зевак. - Попрошу соблюдать порядок, - сказал Парфенов. - А ты меня не проси! - кричала Зинка. - Ты вон кого проси! Ее! Елена Александровна лежала на носилках, как та Клеопатра на софе - облокотясь, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза. - Она мужа моего спаивала... В постель к себе зазывала. - Зинка распахнула кофту, руками размахивала, как в драку лезла. - А у меня двое детей. Это как расценить? - Тише, гражданка! Разберемся... Спокойно. - Нет, товарищ участковый уполномоченный, спокойствия не будет! - торжественно, как с трибуны, произнес с крыльца Павел Семенович. - Вы ночью вместо дежурства рыбку ловили? - Что такое? - А то самое... Нам доподлинно известно. Вместо того чтобы откликнуться на призыв честных граждан, обуздать злостного хулигана, вы, товарищ Парфенов, личное удовольствие справляли. Вот к чему это попустительство привело... К увечью! - Да перестаньте чепуху молоть! - Нет уж, теперь-то я не перестану. Все инстанции пройду, но каждый получит по заслугам, свое. У нас демократия! - торжественно уперев палец в небо, Павел Семенович ушел. Парфенов только головой покачал и начал составлять протокол. 7 На открытие охотничьего сезона собрался весь цвет районного охотсоюза. Для сбора, как всегда, выбрали Липовую гору - место сухое, открытое, с пчельником в липовой роще, на берегу озера Долгого, где в камышовых зарослях до самой осени хранились утиные выводки. Директор совхоза, высокий, пухлогрудый Шинкарев, приехал на "газике" и привез ведро яиц. Пожарный инспектор капитан Стенин и участковый уполномоченный Парфенов прикатили на мотоцикле с ружьем и малопулькой - для стрельбы по дальней сидячей утке, если она к берегу не станет подходить. Павлинов прихватил с собой бредень Дезертира, который принес. ему капитан Стенин. Он выехал на "Волге" вместе с редактором районной газеты Федулеевым. Проезжая через Тимофеевку, последнее село к лугам, они решили завернуть на колхозный птичник. "Там еще убьем утку или нет - вопрос с закорюкой. А домашние, они вернее..." За Тимофеевкой, уже на лугах, перед самым птичником они увязли прямо на мосточке. Вернее, в осушительном канале, через который было брошено четыре бревна, омываемые со всех сторон мутной водицей. Сели прочно, всем брюхом - и колес по ступицу не видать. Бросили машину, бросили бредень, всякую домашнюю снедь, взяли только ружья да по две поллитровки и топали по лугам аж до самого вечера. На Липовую гору поднялись уже затемно. Возле пчельника вовсю полыхал костер и охотнички восседали на корточках и потирали руки. - Сейчас я их оглоушу, - сказал Павлинов. Он снял ружье и шандарахнул по верхушкам деревьев сразу из двух стволов: "Бум-бах!" Моментально вскочили люди, бросились с лаем собаки и захлопали крыльями, загалдели, сорвавшись с деревьев в небо, грачи. - Что за шум, а драки нету? - заорал, выходя на освещенную поляну, Павлинов. - Тьфу ты, мать твоя тетенька! - хлопнул себя по ляжкам Шинкарев. - Ты чего, Семен, чертей пугаешь? - сказал Стенин. - Салютую, мужики! Охотничий сезон открывается... Сесть на свои места, - гоготал Павлинов. - Надо пощупать - все ли места сухие? Никто не обмочился с перепугу? - сказал от котла егерь в фуфайке; его, несмотря на молодость, все звали почтительно Николай Иванычем. - А где бредень? Где утки? - спросил Стенин. - Бреднем шофер на канале лягушек ловит, а пекинские утки в газету улетели. Вот у кого спроси, у редактора, - Павлинов хлопнул по плечу Федулеева и загоготал громче всех. - В таком случае вы нам не родня, а мы вам не товарищи, - сказал Шинкарев. - Ах, так! Да мы вас гранатами закидаем. Р-рразойдись! - Павлинов выхватил два поллитра, поднял их кверху донцами и страшно выкатил глаза. Федулеев вынул тоже два поллитра: - Ну, как, принимаете? - Дак с такой оснасткой не токмо в компанию, в рай можно проситься, - сказал капитан Стенин. - Э-э, постой, мужики! А что вы варите? - Павлинов заглянул в котел и пошевелил ноздрями. - Архиерейскую, - сказал Николай Иванович. - Из чего? Из лягушек, что ли? - А мы егерских подсадных уток ощипали, - ответил Стенин, и опять все загоготали. - А рыба откуда? - Из озера. - Да вы ее чем, кальсонами, что ли, вытащили? - Парфенов щук настрелял из малопульки. - А может, из пистолета? - Пистолет - оружие уставное. Не положено, - отозвался Парфенов, молчаливо стоявший в стороне. - А ты чего такой снулый, как судак в болоте? - обернулся к нему Павлинов. - У тебя не вид, а компроментация охотничьего сезона. - Ему выговор влепили, - сказал Стенин, - Полубояринов донос на него настрочил. - Это который? Зубодер, что ли? - спросил Павлинов. - А кто же. - Энтот настрочит, - сказал Федулеев. - Он меня забомбил своими заметками. То черепицу почему не делают? Раньше делали - теперь нет. Пригласим, говорит, спецов из ГДР. Они знают толк в черепице... - Ага. Выпиши ему из Америки клизму, а мы вставим, - сказал егерь. - Уголь у нас перестали копать - опять заметка, - продолжал Федулеев, переждав хохот. - Он, мол, самый дешевый. У нас он в воде, а вон в Донбассе, говорит, с газом. - Нанюхался газу-то от Марии Ивановны и очумел, - сказал Стенин. - Сунул бы я ему вот это под нос и спросил: чем пахнет? - ввернул опять егерь, показывая кулак. - Газ, мол, взрывается, а вода даже не горит, - рассказывал Федулеев. - И в Англии тоже, говорит, вода. Там копают уголь, а в нашей области нет. Почему? Я ему: Павел Семенович, это не в нашей компетенции. Мы же районная газета! А он мне - ты увиливаешь. - Это все дискредитация и компроментация, - сказал Павлинов, закуривая. - Нет, вы послушайте, - зарокотал Шинкарев. - Он меня учил, как удобрения доставать. В озерах у нас, говорит, илу много под названием сапропель. Его раньше земство со дна черпало, как нечистоты из уборных. А вы, говорит, брезгуете. - Окунуть бы его самого в этот сапропель да за ноги подержать - вся бы дурь вышла, - сказал от котла егерь, схлебывая с ложки горячую уху. - А за что Парфенова наказали? - спросил Павлинов. - Там у них лабуда вышла. Соседи подрались из-за коридора. А Парфенов виноватый, что вовремя не разнял, - сказал Стенин. - Стеганул бы ты его через газету, - обернулся Павлинов к Федулееву. - Склочник, мол, спокойно работать не дает. - Сложно... У меня жена его работает главбухом. - Подумаешь, какая шишка, - усмехнулся Шинкарев. - Как-то неудобно, - произнес Парфенов. - Ведь он инвалид. - Чего?! - спросил егерь. - Подумаешь, хромой. Да еще без костыля ходит. Он поболе нас с тобой заколачивает. - Ты на мотоцикле ездишь, и то на служебном. А он на личном автомобиле, - поднял палец Шинкарев. - Постой, а на него вроде бы жалобу подали соседи, что он незаконно отхватил часть общего коридора, - сказал Стенин Павлинову. - Вот и прикажи ему перенести дверь обратно. - В том-то и беда, что по закону. Дура Фунтикова успела провести через исполком это решение. - Катька, что ль? - Она. На старости лет за инвалидами ухлестывает. - Сладкую жизнь с Овсовым вспоминает. - Га-га-га! - Уха готова! - Мужики, хватит трепаться! За дело. Где кружки? Федя, Коля, позовите-ка пасечника! Пусть меду сюда тащит. Да ложек деревянных... А то железными рот обожжешь. На другой день пополудни Федулеев вызвал к себе в кабинет сотрудника газеты Сморчкова и сунул ему жалобу, подписанную Зинкой и Еленой Александровной. "Мы, нижеподписавшиеся, просим обуздать Полубояринова, поскольку он захватил общую территорию коридора путем переноски двери на полтора метра..." - Но тут нет резолюции товарища Павлинова. А ведь жалоба ему адресована, - сказал Сморчков, кончив читать жалобу. Федулеев, красный, одутловатый от вчерашней охоты, помотал головой и сделал губами эдакое "р-р-р", будто его только что стошнило, потом сердито, с недоумением поглядел на Сморчкова: - А я тебе что, не авторитет? Понимаешь, склочника привести к порядку надо?! - Дак я не против, - заморгал своими светлыми ресницами сотрудник редакции. - Ну?! Сходишь к нему и осторожно, издалека, вроде бы с сочувствием расспроси его. И пошире окинь, пообъемнее! Чем недоволен? На кого претензии имеет? И тому подобное... А потом в захвате общей территории обвини. Ткни его в полтора квадратных метра. Мордой об пол. Понятно? - Сообразим. Витя Сморчков был человеком творческим, исполнительным. Его посылали на задание, когда нужно было из воровства, мошенничества или мордобойства извлечь высокую мораль насчет служения обществу... И с этой высоты горьким укором, призывом к совести, разуму поставить в строй паршивую овцу, отбившуюся от стада. Сухонький, тихий, весь в коричневых конопатинках и в желтом пушке, очкастый и уши лопухами со спины, как у тушканчика, он сам вызывал к себе сострадание. "О чем тебе рассказывать, очкарик?" - спросит умиротворенно иной напроказивший бедолага. "А вы мне про себя, про свое прошлое. Случаем, не обижали ли вас?" Кого же не обижали на Руси? И кому не хочется поплакать в жилетку? Витя Сморчков охал, переживал, возмущался... Словом, настраивался на волну, а потом уж извлекал мораль. Павел Семенович встретил Витю, как родного брата. - Не обижали? - Ну, что вы? Как без этого? Было, было... Мария Ивановна как своему сотруднику - все-таки она главбух в редакции - поставила ему наливочки вишневой, грибочков маринованных: - Кушайте! Не побрезгайте... И кто же вас надоумил зайти? - хлопотала она вокруг Вити. - Вы свой человек - перед вами как на духу. Вот она, видите, дверь? На полтора метра перенесли. Дымоход мешал. А главное, Чиженок одолевал. Но Витя мало интересовался дверью. Он все на обиды напирал. Покопайтесь в памяти, вспомните! Павел Семенович вспомнил, что в каком-то сорок восьмом или девятом году его снять хотели. Сначала зубной кабинет перевели на хозрасчет, а потом добавили еще одного техника. А у него, Павла Семеновича, весь инструмент для себя приспособлен. - Видите, я ж об одной ноге, да и рука левая не того - пальцы не гнутся. Вот я и перевел все оборудование на одну руку и ногу. А тут приказ: в две смены работать. Кому ж здоровому со мной захочется работать? Нашелся один умник из областного здравотдела - мы, говорит, на поток зубную технику должны поставить, а этот Полубояринов всю нашу сменную работу разбивает. Не можем мы отдать ему технику в частную собственность. На этом основании меня взяли да уволили. Но ЦК профсоюза медработников восстановил меня и за прогул приказал оплатить. Да я вам покажу выписку из решения. Хотите? - Не надо! Верю, верю... - Витя приложил руки к груди и улыбнулся так сладко, словно ложку меду проглотил. - Я вот насчет вашего увечья интересуюсь: это что ж, от первой мировой войны или от второй? - Ну что вы? В первую мировую я еще пацаном был, - сказал Павел Семенович. - В двадцатом году играл на дворе. Мне попалась ржавая граната. Вот она меня и оскоблила. - Ах, какое несчастье! - Витя покачал головой и что-то записал в блокноте. Потом он осмотрел комнату и кухню, спросил: работает ли голубой огонь, то есть газ? Не течет ли где? И площадь какая? Дерматиновую обшивку на двери пальцем потрогал и сосчитал, сколько порезов на ней. - Жалобы есть какие? Или, может, претензии? - спросил под конец. Отозвалась Мария Ивановна: - Теперь, слава богу, нет. Милиционера наказали. Чиженок сидит - пятнадцать суток дали. - А вы больше ничего не писали? - обернулся он к Павлу Семеновичу. Павел Семенович задумался: - Писал я насчет торфоразработок в газету "Известия". - Так, так... Это интересно! - Наша область имеет богатейшие залежи торфа. До четырех метров достигает толщина пласта. И никто его не разрабатывает. А электроэнергией снабжают нас от Шатуры. Это ли не головотяпство? - Кто же, по-вашему, виноват? - Московский совнархоз и его планирование. - Но ведь его уже нет. Он ликвидирован. - Это не важно. Люди-то остались. - Пра-авильно, - сказал Витя. Расставались долго; Павел Семенович тряс Витину руку, а Мария Ивановна уговаривала: - Вечерком заглянули бы как-нибудь. Вот осенью сын приедет с Бертой. - Спасибо! Непременно воспользуюсь, - отвечал Витя. Под конец Павел Семенович совсем расчувствовался, он обнял Сморчкова за плечи и пошел выдавать ему свои проекты: - У меня есть идея! Давайте напишем вместе статью - как оживить город Рожнов? Перевести сюда из Московской области обувную или трикотажную фабрику? Вдохнуть в него пролетарскую струю. А? Да, вы знаете, на Пупковом болоте грязи лечебные! Построить бы грязелечебницу да гостиницу. Курорт в средней полосе? Это тебе не юг... Какая экономия на одних только поездках? И молодежь вся на месте останется... А то про фосфориты напишем? Розовые! Их свиньи раньше носами разрывали... Дайте мне денег сто тысяч и одну цилиндрическую мельницу. И чтоб я сам хозяин был. То есть кого хочу нанимаю и плачу сколько хочу. Через месяц суперфосфат выдам! - Откуда вы все это берете? Какие мысли! - одобрил Витя. - Исключительно от скуки... От нечего делать. В кабинете шесть часов отстою, и девать себя некуда. Энциклопедию читаю, Брокгауза и Ефрона. - Где ж вы ее достаете? - У доктора Долбежова. Вот у кого голова-то! Он знает все старые границы нашей губернии. Говорит, по три миллиона пудов одного сена вывозили с наших лугов только в Москву. Царские конюшни Петербурга на нашем сене жили. А теперь вот распахали, говорит, луга - а есть чего? - Он что, сено ест, ваш доктор? - усмехнулся Сморчков. - Это он к примеру. Так что вы не подумайте насчет иного прочего. Живем-то мы ноне хорошо... - рассыпчато, бисерном подхохотнул Павел Семенович. Когда Витя Сморчков ушел, Мария Ивановна проворчала: - Язык тебе мало оторвать. Ну чего ты ему насчет сена понес? - А что? Он свой человек. - Свой-то свой, но не забывайся. Он все ж таки сотрудник. Да не простой, а печатного органа. 8 Статья в газете появилась через три дня. Мария Ивановна влетела в кабинет к Павлу Семеновичу и ткнула ему в нос сложенной газетой. - Что я тебе говорила, пустобрех? На, читай! Нашел перед кем душу изливать, - она села в зубоврачебное кресло и схватилась за виски. - Что теперь делать? Что делать? Павел Семенович надел очки, развернул газету "Красный Рожнов". Пальцы его слегка подрагивали. "Война за квадратный метр", - прочел он название большой заметки и сразу понял, это про него. "От супругов Полубояриновых потоком идут жалобы и письма: то их обижают, то они чем-то недовольны..." У Павла Семеновича запершило в горле; он взял стакан с водой, стоявший возле плевательницы на зубоврачебном кресле, и, отпив несколько глотков, сунул стакан на металлическую розетку, но не попал. Стакан грохнулся на пол. Мария Ивановна дернулась и обругала Павла Семеновича. Тот и бровью не повел. Он мельком пробежал начало статьи, где описывалась суть дела: как, с какой целью, каким методом Павел Семенович перенес дверь в коридор и захватил общую территорию. Что пострадали от этого невинные люди и что Фунтикова, к сожалению, пошла на поводу частнособственнических интересов Полубояриновых и сама ввела в заблуждение исполком депутатов трудящихся. "Но кто же они, эти недовольные своим положением граждане Полубояриновы?" - спрашивал автор, и тут Павел Семенович понял, что начинается самое главное. "Хозяин квартиры на особом положении, он инвалид. И инвалид рассчитывает на заслуженное внимание общества. Были войны - были и ранения. Но Павлу Семеновичу, увы, не пришлось повоевать. Когда-то еще мальчиком, играя во дворе, он нашел ржавую гранату, стал разбирать ее... Произошел взрыв, и Павел Семенович стал калекой. Ну, что же? И такие инвалиды окружены у нас заботой. Товарищи относились к нему с участием, государство выплачивает ему пенсию - двадцать три рубля (после того как он стаж набрал). Полубояринов понял это по-своему. Ему не по душе пришлось, что в зубной кабинет к нему прислали молодого специалиста, и он всяческими путями стал его выживать. Я, мол, инвалид, и условия мне нужны особые. Но, к его немалому удивлению, случилась осечка - молодого специалиста поддержали, а Полубояринова уволили. Вскоре он еще раз убедился, что в социалистическом обществе не дадут пропасть человеку, не оставят его один на один со своей бедой. Из области, куда он послал жалобу, позвонили в больницу и, обратите внимание, не потребовали, ибо для этого не было никаких оснований, а попросили принять Полубояринова на работу. И его приняли. Ненадолго он притих. Но вскоре опять принялся за старое. Прикидываясь неким правдолюбцем, Полубояринов строчит письма во все инстанции со своими бредовыми проектами и тем самым треплет государственным людям нервы. То ему, видите ли, мост понадобился через реку, то захотелось торф копать, то у нас луга не там распаханы, то он грязи лечебные открыл в Пупковом болоте. И всех обвиняет в том, что мы якобы не используем ресурсы. Послушаешь товарища Полубояринова, и можно подумать, что мы живем где-нибудь в отсталой Африке. А ведь у самого Полубояринова в квартиру проведен "голубой огонь", то есть газ. Более того, входная дверь по его первому требованию и вопреки существующему положению была обита дерматином за счет домоуправления. Будто и мелочь, а говорит о многом. Не пора ли товарищу Полубояринову открыть глаза на нашу действительность и поглядеть воочию вокруг себя. Вы же, т.Полубояринов, обливаете все грязью... Что же касается вашего общественного лица и ваших целей, то они вполне понятны каждому, после того как вы захватили полтора квадратных метра чужой жилплощади. Виктор Сморчков". - Подлец! - сказал Павел Семенович, засовывая газету в карман. - А ты дурак! Его же Федулеев к нам подослал. С целью! - Откуда ты знаешь? - Бона, секрет какой. Это он мне за приемник отомстил. Надо сказать, что Федулеев три года назад отдыхал на Рижском взморье и купил там "Спидолу" за счет редакции. Но приемник оставил у себя. Этим летом он принес в редакцию паспорт и сказал, что приемник испортился, спишите, мол, его. Создали комиссию, акт составили, расписались. Федулеев утвердил его и передал Марии Ивановне. "Спишите с баланса". - "Не могу, срок не вышел". - "Он разбился". - "Извиняюсь, но акт на разбивку надо составлять отдельно. И разбитый приемник приложите..." Федулеев тяжко засопел. "Что ж я вам, черепки хранить буду?" - "Дак ведь порядок установлен". - "А мое указание для вас не порядок?" Мария Ивановна в тот раз уступила, но Федулеев долгое время был с ней сух и неразговорчив. - И Федулеев твой подлец, - сказал Павел Семенович. - Он и мотоцикл хочет присвоить таким же макаром. Но, будь спокоен, этот номер у него не пройдет. - Плевать мне на ваш мотоцикл! Мне оправдаться надо, иначе жизни не будет. - А я о чем говорю? - Мария Ивановна вскочила с кресла. - Иди сейчас же в местком к себе и проси, чтоб опровержение дали. Председателем больничного месткома был старый доктор Долбежов. Он принимал больных в амбулатории. - Николай Илларионович, помогите! Меня оклеветали, - сказал, входя в кабинет доктора, Павел Семенович. - Бота, вота, нашел чему дивиться, - забубнил глуховатым баском Долбежов. - Собака лает - ветер уносит. - Меня не просто так, а через газету. - Эка невидаль твоя газета. Где она? Павел Семенович отчеркнул карандашом то место, где было написано про его увольнение из больницы. Долбежов прочел: - Ничего особенного. Обыкновенная брехня. - Брехня-то на мою личность, Николай Илларионович. - Э-э, голубчик! Мало ли что вынесли наши личности. А это сущие пустяки. - Ну, этого я не ожидал от вас! - Павел Семенович как-то оторопело глядел на старого доктора. - Вы не хотите мне помочь? - Чем я могу вам помочь? - с огорчением сказал доктор. - Как чем? Пойдем к редактору, скажем, что это ложь. Потребуем опровержения. - И вы полагаете, нас послушают? - Мы докажем! Документы с собой возьмем. Ну, я прошу вас, Николай Илларионович! Доктор как-то грустно улыбнулся, снял халат, надел серый полотняный пиджачок с мятыми лацканами, натянул старомодный белый картуз с высоким околышем, палку суковатую взял. - Пошли! Они прихватили с собой старую выписку из решения ЦК профсоюза медработников о восстановлении Полубояринова на работе и двинулись в редакцию. Доктор шел насупившись - козырек на глаза, палку ставил твердо, прямой, как аршин проглотил. Сбоку, чуть поодаль, вихлял плечами, припадая на левую ногу, Павел Семенович и говорил, говорил без умолку: - Тут главное дело не в том, большая обида или малая. Спуску давать нельзя, вот в чем принцип. Ежели ты видишь несправедливость и миришься в душе своей, ты как бы в роли некоего соучастника находишься. Это вроде греха: не страшен грех, совершенный перед богом, а страшно, когда не замечают его. Грешить греши, да раскаивайся. Ведь дурной пример заразителен. Иной начнет дубье ломать и вот похваляется перед честным народом: "Сторонись, не то голоса лишу!" Тут бы сгрудиться всем, цап-царап его, милака! Да на видное местечко, за ушко, за ушко: "А ну-ка, держи ответ перед народом. Почто превышаешь?" Но не тут-то было... Он за дубину, а мы в кусты. Иной любитель, глядя на эту разгульную картину, возьмет дубину еще потяжельше. "Ты так их глушишь, а я эдак умею. Еще похлеще тебя..." А мы возле подворотни да под забором про закон толкуем - превышают, мол. Эх, наро-од! Когда Федулееву доложила секретарша, что в приемную Колтун привел доктора (Колтуном Павла Семеновича прозывали), тот сердито крикнул, чтобы за дверью слышали: - Я "скорую помощь" не вызывал. У нас все здоровы. Но принять принял. Он сидел за столом и будто бы читал свежую полосу, склонив свою крупную лысеющую голову. В таком положении он и встретил их - не в силах оторваться, чтоб почуяли, уж до чего важным делом занят был. Доктор Долбежов и Павел Семенович стояли у двери, ждали. - По какому поводу? - спросил наконец Федулеев и повел бровью; мутный серый глаз его округлился, второй, прикрытый сонным веком, все еще косился на газету. Федулеев гордился, что может смотреть эдак вразлет. Долбежов держал картуз в полусогнутой руке, словно каску: - У нас не минутная просьба, - доктор не хотел говорить от порога. - К сожалению, я занят, - все еще не соглашался Федулеев. - Мы сможем подождать, - смиренно, но твердо стоял на своем доктор. Второй глаз Федулеева тоже приоткрылся и уперся в доктора: - Хорошо, садитесь. Федулеев указал на стандартный диван с высокой спинкой, обтянутый черным дерматином. Они сели. Долбежов поставил палку промеж колен, картуз на нее повесил. Павел Семенович как-то осел головой в плечи и - спина дугой, будто из него пружину вынули. - Ну, я вас слушаю, - сказал Федулеев. - Мы пришли выразить свой протест по поводу заметки, опубликованной в сегодняшнем номере вашей газеты, - отчеканивая каждое слово, начал доктор. - Личные протесты не принимаются, - оборвал его Федулеев. - Заметка называется: "Война за квадратный метр" и касается личности работника нашей больницы Полубояринова. - А вам лично какое до этого дело? - пытался опять сбить его Федулеев. - Там, по крайней мере, в одном пункте допущено грубое искажение истины. Вот оно, отчеркнуто карандашом, - доктор положил газету перед Федулеевым. Тот одним глазом покосился на газету, но читать не стал. - Речь идет о сознательном искажении фактов, то есть клевете. Вот вам выписка из постановления профсоюза медработников, опровергающая эту ложь, - доктор вынул выписку и положил ее перед Федулеевым. - На этом основании вы должны дать опровержение. Доктор обе руки наложил на картуз, висевший на палке, и, вскинув острый подбородок, умолк. Федулеев повертел в руках эту выписку, как китайскую грамоту, и отложил на конец стола: - Разберемся! Я только не понимаю, что нужно вам лично? Почему вы вмешиваетесь в это дело? - спросил он доктора. На Павла Семеновича даже не глядел. - Я председатель месткома больницы. Считайте мое заявление не личным, а от коллектива. - Коллектива? Кто же это утвердил вам коллектив для расследования фактов печати? - Мы уж как-нибудь сами назначим и утвердим. - Сами? Ну так и занимайтесь своей больницей. А печать - дело общественное. Газета - районный орган. Так вот, в райкоме есть бюро. Обратитесь туда. Если нужно, соберут и утвердят такую комиссию. Но включат вас туда или нет, не знаю. - Это все, что вы сможете нам сказать? - доктор встал. - Вопрос исчерпан, - Федулеев погрузился в свою газету; голова и плечи - все объемно, внушительно: шеи, как ненужной детали, совсем нет. Доктор напялил картуз по самые уши и, грохая палкой, пошел вон. 9 На другой день Павел Семенович с Марией Ивановной поехали в область. Поехали на ночь глядя, чтобы утром быть в облисполкоме, а к вечеру обернуться в Рожнов. Автобусом добрались до Стародубова, чтобы пересесть на поезд местного значения, который прозывался "Малашкой". Приходил он в Вышгород утром - удобно и за ночлег платить не надо. И билет на "Малашку" стоил вдвое дешевле, чем на обычный пассажирский поезд. К