- любезно спросила Катя.
   - Ну зачем это? - Михаил взял ее за руку.
   - Что? - Синельников смотрел  на  нее,  словно  не  понял,  о  чем  его
спрашивают.
   - Ну, деятели, что-то  у  вас  все  на  личности  переходит,  -  сказал
Лукашин. - Надо говорить по существу.
   - По существу и говорить не о чем, - сказал Юпо. - Это все слова, Петя.
Все значительно проще. Одни едут сюда  за  чинами,  другие  -  за  рублем,
третьи - выполнять свой долг. Земли осваивать. Хорошо! Значит,  надо.  При
чем же тут чувство? Я долг выполняю и буду служить,  сколько  потребуется.
Но восторгаться, говорить: приезжайте, мол, сюда,  потому  что  на  кабана
ходить интереснее, чем в Мариинку, - не стану. Это фальшь, извините.
   - Можно подумать, деятель, что вы сомневаетесь в чьей-то искренности, -
сказал Лукашин.
   - Не то, Семен Иванович, - вступилась  опять  Катя.  -  Просто  надоела
философия горожан, попадающих на лоно природы.  Ах,  море!  Ах,  тайга!  А
море, между прочим, соленое и мокрое. А в тайге комары  водятся.  Ну,  мне
пора! Извините, и так засиделась. - Она встала. За ней поднялся и Михаил.
   - Мне проводник с вашего участка не нужен, - остановила она Михаила, но
говорила, обращаясь к Воронову. - Спасибо за угощение. - И потом Зеленину:
-  Я,  кажется,  воспользуюсь  вашим   советом   и   перейду   к   вам   в
производственный отдел. Надо же чем-то и мне отблагодарить  гостеприимного
хозяина. Сделаю ему приятное. До свидания!
   Она вышла, стуча каблучками.
   - Извините, - сказал Воронов.
   Он встал из-за стола, догнал Катю на лестнице и проводил ее до  порога.
Дальше она не позволила.



        7

   Вместе с горячкой дел нахлынула на участок и жара. В  солнечные  полдни
от нагретой опалубки, от арматурных прутьев, от всего этого скопища железа
и бетона исходил тягостный жар,  и  даже  порывистый  морской  ветерок  не
приносил прохлады. Обычно непоседливые крикливые чайки в такие часы лениво
покачивались на волнах. И когда глухие  вязкие  удары  стального  штыря  в
обрезок рельса, висевшего на углу конторы,  возвещали  обеденный  перерыв,
люди с наслаждением сбрасывали пропыленные рубахи, комбинезоны, обливались
водой, ухали, притворно захлебываясь. Пищу привозили в термосах, разливали
под открытым небом на столах, вынесенных из палаток и бараков.
   Обычно в обеденное  время  Воронов,  наскоро  проглотив  тарелку  супа,
уходил в бухту,  заплывал  далеко  в  море,  потом  загорал  где-нибудь  в
укромном затишке.
   Однажды, лежа за выступом скалы,  он  задремал;  разбудили  его  резкие
голоса споривших:
   - Я тебе дело говорю, - убеждал хриповатый басок Семена. - Воронов прав
- у нас лишние люди на объектах.
   - Может, я тоже лишний? - зазвенел возбужденный тенор Михаила. - Может,
и мне кельму взять и становиться на кладку домов? Так, что ли?
   - Ты подожди, выслушай, - твердил Семен. - Посмотри как следует.
   - Отстань!
   - Давай сделаем,  как  прошу.  Ведь  пойми  ты:  двенадцать  бетонщиков
высвободим! На дома пошлем... Квартиры строить!
   - Эх, Семен, Семен! Нам надо массивы бетонировать, а ты с чем носишься?
   - А дома не надо?
   - Все надо. Но ведь не это главное.
   - Конечно. Особенно после того, как мистер  Забродин  себе  собственный
дом построил.
   - Я не меньше твоего в палатках прожил.
   - Скажи, чем хвастается! А я вот не хочу больше в палатке жить!
   - Так заведи себе тещу с блинами и полезай на печь.
   - А зачем мне теща? Может, я к себе жену хочу привести.
   - Ну и приводи.
   - Куда? В палатку?
   - Слушай, жених! Ты что-нибудь про город Комсомольск слыхал?
   - Например?
   - Например, любителей мещанского уюта там презирали.
   - А еще то, что там мерзли в землянках?
   - Мерзли!
   - А потом в сороковых годах мерзли в окопах?
   - Было и такое.
   - А теперь, в пятидесятых, ты предлагаешь мерзнуть  в  палатках?  Прямо
сплошная  Антарктида.   Да,   энтузиаст   ты   с   довольно   однообразным
воображением.
   - А ты нытик.
   Семен коротко хохотнул:
   - Эге! Просто я хочу, чтобы люди не располагались на каких-то биваках и
не занимались всякими штурмами. Время  теперь  не  то.  Не  штурмовать,  а
работать надо и жить.
   - Кончай философию! - неожиданно предупредил Михаил.
   - Чего это Катерина сюда идет? - спросил Семен. - К тебе, что ли?
   - Наверно, Воронова ищет. Хочет проститься, - тоскливо ответил Михаил.
   Воронову стало не по себе: вставать теперь -  неловко  перед  ребятами.
Оставаться - Катя может найти... Еще хуже! Она и в самом деле взяла расчет
- уходила в производственный отдел.
   Сегодня  она  все  ходила  вокруг  конторы,  видимо,   хотела   наедине
поговорить с Вороновым. Но он все время просидел в конторе в окружении  то
десятников, то экспедиторов... Он избегал этого прощального  разговора,  -
еще сцену какую-нибудь разыграет. И теперь он решил притвориться спящим, -
может, не найдет. А так выйдешь - и тут как тут: "Здрасте... я  вас  давно
ищу"...
   - Ты чего не уехала? - спросил ее Семен. - Обеденные машины уже ушли.
   - Ей карету надо... - сказал Михаил. - С принцем на запятках.
   - И запряженную двуногими ослами, - подхватила Катя.
   - Да что в самом деле? Иль обходной лист не подписали? - спросил  опять
Семен.
   - Какое тебе дело? - ответила Катя. - Я вот, может, с Мишей хочу побыть
наедине. В укромном местечке... Отвернитесь! Видите, я раздеваюсь.
   - Хоть донага, - сказал Семен и пошел прочь, грохая сапогами.
   - А чего ты по сторонам смотришь? - спросил Михаил. - Или ждешь кого?
   - А ты чего не раздеваешься? Или боишься?
   - Пожалуйста! Как тебе угодно. Я тень души твоей.
   - Какая несуразная тень!
   - Это я заморился, - Михаил скинул  майку  и  заботливо  осмотрел  свои
крупные выпирающие ребра. - От любви сохну.
   Катя  залезла  на  скалу  и  оглядывала  дальние   извивы   бухты,   не
догадываясь, что тот, кого она искала, лежит тут же, в  пятнадцати  шагах,
за выступом.
   - Ну что, не видать его... в "тумане моря голубом"? - спросил Михаил.
   - Кого это?
   - Ну, этот самый... парус одинокий.
   - Давай сюда... Погляди - во-он он...
   - Я за тобой и в небо поднимусь.
   - А вот посмотрим,  как  ты  летаешь,  сокол  небесный.  Лови!  -  Катя
прыгнула,  вытянувшись  ласточкой,  с  отвесной  скалы.  А  через  минуту,
вынырнув, потряхивая блестящей, черной от воды головой, позвала его: - Ну,
что же ты?
   Михаил набрал побольше воздуха, угрожающе надул щеки,  потом  вытянулся
во весь свой длинный рост и выбросил из руки камень.
   - Подходящая высота, - произнес он, прислушиваясь к  падению  камня  и,
кряхтя, медленно стал спускаться вниз; потом поплескался  возле  берега  и
вылез за Катей.
   - Какой ты все-таки трусливый, - сказала она пренебрежительно.
   Михаил произнес миролюбиво:
   - Выражайся точнее: благоразумный. Мне нельзя прыгать с большой  высоты
потому, что я руководитель. Мне положено занимать высоты, а не  прыгать  с
них.
   - Ну, будь здоров, руководитель!
   - Подожди.
   - Что еще?
   Он подошел к ней, взял ее за руку и заговорил иным тоном:
   - Зачем ты себя унижаешь?. Почему бегаешь за ним? Ну кто он  тебе?  Что
он такого сделал?
   - Ах вон ты что? Хорошо,  я  тебе  отвечу...  У  него  есть  совесть  и
мужество. Хотя бы для начала... Он не хочет мириться с бараками, например.
   - Барак! А что такое барак с общественной точки зрения?  -  перебил  ее
Михаил опять шутовским  тоном  и  назидательно  ответил:  -  Барак  -  это
временная трудность.
   - Может, пояснишь, что сие значит?
   - Пожалуйста! Представь  себе,  что  один  человек  любит  другого,  но
открыться пока не может. Вот это и есть временная трудность.  Сейчас  одни
страдания, а впереди - блаженство.
   - Боюсь, что такому человеку придется долго ждать.
   - Э-эй! Лукашин приехал!.. - закричал кто-то от конторы.
   - Ладно, мы еще поговорим о показной храбрости и о трезвости, -  сказал
Михаил. - А сейчас пошли в контору. Начальство ждет.
   - Торопись... не то вдруг чего подумают, -  ответила  насмешливо  Катя,
удаляясь.
   Через несколько минут вышел из своей засады Воронов.
   "Скажи ты на милость, она еще и в делах разбирается... Тоже следит",  -
подумал он.
   Против желания своего ему было приятно услышать от нее лестный отзыв  о
своих начинаниях. Дело в том, что  он,  собрав  бригадиров  и  десятников,
предложил отжать "лишки" с промышленных объектов на  жилье.  Из-за  этого,
собственно, и спорили Семен с Михаилом. Ради этого Воронов увез потихоньку
от  главного  инженера  его  резерв  транспортеров.  Увез  без  накладных,
нахрапом. Стояли они на наружном дворе под навесом,  и  завскладом  просто
просмотрел их. Воронов понимал, что это ему не  простят,  но  ради  пользы
дела он готов и взыскание получить. "И  зачем  это  Лукашин  пожаловал?  -
думал он. - Не из-за этих ли транспортеров?"
   Там, возле конторы, стояли окруженные рабочими начальник  строительства
Лукашин,  главный  инженер  Синельников,  секретарша  Неля.   Среди   этой
разноголосой шумной толпы Лукашин ходил по кругу,  пожимал  каждому  руку,
приговаривая:
   - Здравствуйте, труженики, здравствуйте! Нуте-ка, стол сюда!  -  весело
крикнул он. - Мы вам привезли,  товарищи,  так  сказать,  производственный
подарок  -  ордера  на  квартиры.  Многие  из  вас  переселятся  завтра  в
благоустроенные дома.
   - Сколько?
   - Кто именно? - послышались голоса.
   - Только десять ордеров, - предупредил Синельников.
   - А на очереди полторы сотни...
   - Ничего себе - многие...
   - Кто списки составлял?
   - Товарищи, списки составлены в порядке строгой очередности  месткомом.
Прошу, - Лукашин передал лидериновую коричневую папку Неле. Та уселась  за
стол и стала выписывать ордера.
   Синельников взял под локоть Воронова и отвел тихонько в сторону:
   - Пройдем к карьеру.
   - Пожалуйста! - сказал Воронов.
   В неглубоком скальном забое только что  подорвали  очередной  отвал,  и
теперь камень лежал грудой, завалив все подходы. Но ни одного грузчика  не
было. Ни тачек, ни носилок... Лишь около  бурового  станка  возились  двое
бурильщиков. А над катальными ходами тянулась целая  вереница  только  что
установленных транспортеров.
   - Значит, сняли грузчиков? - насупившись, спросил Синельников.
   - Да. Поставлю на жилье.
   - Все лишки отжимаете, - усмехнулся Синельников  и  спросил:  -  А  где
остальные транспортеры?
   - На домах.
   - Почему не выписали на них накладные?
   Воронов отлично знал, что никто бы ему таких накладных не подписал,  но
ответил с извинительной улыбкой:
   - Не успел в суматохе.
   - Партизанщина...
   - Но ведь они стояли без дела!
   - А вы знаете, что это резерв? Через три недели пойдет бетон в доке...
   - За день освобожу.
   - Думаете, их так просто перебросить и установить?
   - Я надеюсь, что вы это сможете.
   - Надейтесь... - сухо сказал Синельников. - Но за самовольство получите
взыскание.
   Они вернулись к столу, когда уже началась выдача ордеров.
   Неля выкликала рабочих, те подходили к столу, Лукашин вручал им ордера,
пожимал  руку,   произнося   свое   неизменное:   "Поздравляю,   труженик,
поздравляю".
   Синельников стоял рядом, скрестив на груди руки; и каждая пуговица  его
светлого  френча  ослепительно  блестела.  И  выражение  лица   его   было
снисходительно-степенным, полным собственного достоинства; и весь  он  был
похож на маршала, принимающего парад. "Точно похвальные  грамоты  раздают.
Духового оркестра лишь нет... Вот комедианты! - думал  Воронов,  глядя  на
застывшего в важной позе Синельникова. - Ведь уже сколько  домов-то  нужно
было сдать и заселить!.. А они привезли десяток ордеров... Смотрите, какие
мы добрые! Любим вас, заботимся..." И  Воронову  захотелось  нарушить  это
парадное настроение Синельникова какой-нибудь неожиданной выходкой.
   Дождавшись, когда назвали последнюю фамилию; он повернулся  к  толпе  и
сказал громко:
   - Товарищи! Вы знаете, как нужны нам квартиры. Я  Подсчитывал  -  людей
для строительства жилья дополнительно можно найти на участках.
   - Что?
   Воронов, даже не оборачиваясь, почувствовал, как  вытянулось  вместе  с
возгласом лицо Синельникова.
   В толпе кто-то крикнул, кажется, Семен: "Правильно!" На него зашикали.
   Покрывая шум, Воронов сказал:
   - Я выделяю со своего участка сорок человек. Если так  поступит  каждый
участок, к зиме у нас не останется ни одного барака!
   Он повернулся к Лукашину. На лице начальника не  осталось  и  следа  от
давешнего благодушия. Синельников прищурил карие глаза и с легкой  иронией
смотрел на Воронова.
   - Как вы думаете, товарищ начальник? - спросил Воронов Лукашина.
   С минуту длилось напряженное молчание. Но вот Лукашин улыбнулся, развел
руками и произнес тихим добродушным голосом:
   - Да что ж я! Давайте послушаем производственников. У нас здесь главный
инженер Синельников.
   - Я возражаю, - резко заявил Синельников.  -  Надо  собрать  совещание,
обсудить. Нельзя же с ходу решать такие важные вопросы.  План  под  угрозу
ставить.
   - Я обязуюсь выполнить его  без  сорока  человек,  -  упрямо  настаивал
Воронов. - На наших участках лишние люди. Резерв на всякий случай.
   В толпе послышался гомон, и Воронов понял, что выходка ему удалась.
   - Кого ты хочешь снять? - спросил Лукашин.
   - Часть землекопов, грузчиков, плотников. И потом часть бетонщиков.
   - А бетонщики согласятся? Ведь они лишатся своих высоких заработков.
   - Они сами предложили. - Воронов отыскал  в  толпе  Семена  Саменко:  -
Подойдите! Где ваши подсчеты? -  спросил  Воронов  подошедшего  Семена.  -
Изложите, в чем суть.
   -  Понимаете,  мы  предлагаем  двенадцать  бетонщиков  высвободить,   -
смущенно заговорил Семен, обращаясь к Лукашину.
   - А кто будет массивы бетонировать? - спросил Синельников.
   - Справимся! Я тут одно приспособление придумал...
   - Как план завалить, - вставил, улыбаясь Лукашину, Михаил.
   - Извините... У меня даже чертежик есть. Вот! - Семен  вынул  тетрадный
листок, пересыпанный  хлебными  крошками.  Синельников  усмехнулся.  Семен
заметил это, покраснел и стал торопливо пояснять:
   - Вот что я предлагаю! Все вибраторы  намертво  прикрепить  к  опалубке
массивов, соединить параллельно - и на один пульт  управления.  Понимаете?
Только опалубку  прочнее  обычной  надо  сделать.  И  оставить  по  одному
бетонщику на массив. Тут вся хитрость в вибраторах...
   - Ну-ка! - Лукашин взял листок и с минуту разглядывал его.
   - Ну что ж, дельно! - сказал он, передавая  листок  Семену,  и  спросил
Воронова: - А как же все-таки бетонщики? Согласятся на жилье?
   - Как, ребята? - обернулся Воронов к толпе.
   - Выделим... Пойдем... Дело доброе.
   - Ради жилья стоит и нам не поскупиться.
   - Дело, дело, ребята, - загомонили в толпе.
   Лукашин, улыбаясь, протянул Воронову руку:
   - В таком случае - я ваш.
   Рабочие стали расходиться.
   Синельников, о чем-то разговаривая с секретаршей, прошел мимо Воронова,
не прощаясь. Лукашин, наоборот, задержался и,  пожимая  на  прощанье  руку
Воронову, одобрительно заметил:
   - Хвалю, деятель, хвалю! Ответственное дело взял на себя. Только,  чур,
пока не подбивать другие участки. Посмотрим на твой эксперимент. Смотри не
подкачай! - И,  погрозив  пальцем,  пошел  к  машине,  где  его  поджидали
Синельников и секретарша.
   Когда Воронов остался один, к нему неожиданно подошла Катя. Она  как-то
неестественно опустила руки по швам и сказала, чуть нагибая голову, словно
кланяясь:
   - Я теперь жалею, что ушла от вас. Но все равно, спасибо вам за все. Вы
прекрасный человек! И если  вам  будет  трудно,  если  потребуется  чья-то
помощь - позовите, я всегда приду, - и она побежала  прочь,  не  дожидаясь
его ответа.



        8

   Никакой тетки в Красноярске у Кати не было. И в жизни никогда  не  была
она в этом городе. И тетку, и Красноярск она выдумала для Воронова. Нельзя
сказать, чтобы сделала она это с умыслом... Просто у нее была пора,  когда
она играла роль бойкой десятиклассницы.  Она  всегда  кого-нибудь  играла.
Перед родителями-педагогами,  жившими  в  далеком  городе  Златоусте,  она
играла роль педагога. "Мы, Ермолюки, люди твердого характера,  -  говорила
она. - И фамилия у нас мужская. Катерина Ермолюк звучит мужественнее,  чем
какой-нибудь Иван  Наволочкин...  Самое  подходящее  дело  для  нас  учить
людей..."
   Но в Свердловском педагогическом институте она проучилась всего полтора
года. Как-то, уезжая в колхоз на  копку  картошки,  она  познакомилась  на
вокзале с художником, писавшим на стенах и на потолке  исполинские  фигуры
рабочих и крестьян и груды золотых плодов изобилия... Художник был седой и
неопрятный, с очень длинными волосами, в вельветовой куртке, а  на  шее  у
него был повязан какой-то  чудной  пестрый  шарф.  Одет  ну  точно  как  в
старину... Позже Катя узнала, что этот шарф он повязывал потому, что ходил
без рубахи. Неожиданно художник открыл у нее талант живописца  и  позволил
ей расписывать яблоки и груши. Она так влюбилась в художника, что ушла  из
пединститут а и поступила в  художественно-профессиональное  училище  ФЗУ.
Но, расписав вокзал, художник бесследно исчез, а Кате до чертиков  надоело
шлифовать гранитные плиты и вырубать каменные цветочки на фризах.
   На счастье, она познакомилась  на  главном  почтамте  с  кинооператором
местной студии.  Этот  был  молодой,  но  опытный.  Наметанным  глазом  он
определил, что у Кати фотогеничное лицо и что она вообще обладает талантом
актрисы.   Ее   пригласили   на   пробы    -    сниматься    в    каком-то
художественно-документальном фильме, рассказывающем о красотах Урала.  Там
две студентки-выпускницы должны совершать путешествие по  родному  краю  и
часто купаться на фоне красивых гор. Художественная комиссия нашла, что  у
Кати для этой роли подходящая фигура, и особенно ноги.  В  эту  пору  Катя
носила пальто без пуговиц, придерживая левой рукой борта, точно  так,  как
носят знаменитые  актрисы  свои  роскошные  манто.  Но  кто-то  где-то  не
отпустил на этот фильм денег, а  ее  знакомый  оператор  влип  в  какую-то
коллективку по общежитию. Их разбирали на бюро за  лозунги,  вывешенные  в
коридоре: "Перекуем мечи на ключи" и  "Да  здравствует  Манолис  Глезос  -
почетный член нашего общежития!.." Оператора услали куда-то в  Татарию,  а
Катя осталась без копейки в кармане, без работы, без жилья.
   Тогда она махнула рукой на это искусство  и  завербовалась  на  Дальний
Восток,  на  годичные  курсы  старших  нормировщиков.  Надо   было   иметь
профессию, идти снова в институт не хватало ни сил, ни терпения... Хоть  и
горько было убедиться в бесплодности  своих  притязаний  на  артистический
успех... Да ведь голод не  тетка.  Нужда  заставит  сопатого  любить,  как
говаривал ее отец. И потом, еще не известно, что там ждет  ее  на  Дальнем
Востоке. Курсы она окончила успешно и попала на стройку в Тихую Гавань...
   Она довольно быстро раскусила Синельникова - что он за тип  и  что  ему
надо от нее. Она уже испытала удовольствие - быть на положении полужены. С
нее хватит! Ее больше  устраивали  геологи;  они  неожиданно  приходили  и
уходили - ничего не обещали и с нее ничего не спрашивали. Она  была  почти
счастлива - по крайней мере выбирала  того,  кого  хотела.  Осечка  у  нее
произошла впервые в жизни - с Вороновым. И она ушла с  его  участка;  ушла
еще и потому, что работа сварщицы дурно сказывалась на лице и на  руках  и
вообще оказалась вовсе не такой денежной, как об этом трепались.
   Единственно о чем сожалела она теперь - так это о том,  что  отдалилась
от Воронова и не станет видеть его. Но неожиданно для себя она обнаружила,
что даже  здесь,  в  Управлении,  Воронов  присутствовал  незримо,  о  нем
говорили почти во всех отделах; он будоражил, вызывал споры.
   Начальник отдела кадров Михаил Титыч Дубинин, по прозвищу  "Поддержка",
крупный, сырой мужчина со щеткой седых  волос  и  с  каким-то  недоуменным
выражением на лице,  переписывая  ее  учетную  карточку,  обронил  как  бы
вскользь:
   - Вовремя сбежали вы от этого Воронова.
   Катя вопросительно посмотрела на него.
   - Говорят, он план заваливает... А это значит - сидеть его рабочим  без
денег.
   В  производственном  отделе  о  Воронове  заговорил  Леонид  Николаевич
Зеленин.
   - А начальник-то ваш бывший с бесинкой, -  посмеивался  он,  поглаживая
лысину. - Все лишних  людей  отыскивает.  А  главный  инженер  ему  лишние
объекты подкидывает. Интересное состязание получается - кто кого.
   - И он берет? - тревожно спросила Катя.
   - Бере-от! - весело протянул Зеленин. - Он все берет: и вокзал, и новый
жилой квартал, и рудники ему хотят подкинуть.  Раза  в  полтора  программу
увеличили его участку, а люди почти те же.
   - Но ведь он сорваться может!
   - Все может быть... Но он старается - мечется с объекта на объект,  как
торпедный катер. Но если еще и рудники получит, то уж сорвется наверняка.
   - Почему?
   - У нас эта площадка называется чертовым колесом. Так  что  кого  хотят
прокатить по наклонной плоскости - туда посылают.
   - А что же такого непозволительного сделал Воронов?
   - Ого! - воскликнул Зеленин. На его  желчном  сухом  лице  изобразилось
удивление. - Вот что значит быть нормировщиком в  чистом  виде.  Слушайте,
вам это полезно знать. Вся примудрость состоит в том, что  наше  хозяйство
всегда выполняет производственный план. Заметьте - всегда! И  это  главный
наш козырь. За это нас хвалят и даже премируют. Правда, по вводу  объектов
в эксплуатацию, особенно жилья, мы отстаем - это наш  минус.  За  это  нас
даже и критикуют. Но что за беда! У кого нет минусов?! Кого не критикуют?!
А что хочет Воронов? Он решил снять часть людей, ну кой-какой  резервишко,
с основных объектов на жилье. Понимаете,  чтобы  и  то  тянуть  и  другое.
Словом, за двумя зайцами решил  погнаться.  Ай-я-яй,  какой  неопытный!  -
Зеленин защелкал языком и покачал головой. - На пределе захотел  работать.
И думает, что все последуют его примеру, вся стройка. Но ведь работать так
- значит смотреть надо в оба. А то, не ровен час, и сорваться можно. Разве
могут рисковать такими вещами разумные люди? А во главе стройки у нас люди
стоят очень даже разумные. Впрочем, вы и сами убедились в этом.
   Желчная речь Зеленина делала свое дело, и Катя все  больше  тревожилась
за Воронова. "Надо непременно поговорить с ним, - думала  она,  -  убедить
его, чтобы он поступал более осторожно..."
   Но в эту минуту в кабинет Зеленина вошел  высокий  беловолосый  паренек
лет восемнадцати в вельветовой курточке, из которой он заметно  вырос.  По
светлым голубым глазам, по густому щетинистому бобрику Катя уловила в  нем
сходство с начальником отдела кадров. Это был  его  сын  Толя,  работавший
лаборантом.
   - Леонид Николаевич, ну что это за безобразие?! - сказал  он,  капризно
наморщив лоб. - Меня Воронов выгнал из лаборатории.
   - Воронов? Тебя? Выгнал? - качал головой Зеленин, поджимая свои  тонкие
губы. - Как же он тебя выгнал, интересно?
   - Я им приготовил состав бетона для массивов-гигантов. А он  приехал  с
этим рецептом и как заорет: "Кто подписывал этот рецепт?" Я  отвечаю:  "Я,
потому что начальник в отпуске". А он говорит: "А кто  составлял  его?"  Я
говорю: "Тоже я". А он как гаркнет: "Вон из лаборатории, чтобы ноги  твоей
здесь не было! Тебе, говорит, не состав  бетона  готовить,  а  мякину  для
коров". Я ему сказал, чтобы он сам убирался  подальше.  Он  тогда  схватил
меня за руки, повернул и коленом... вытолкал.
   - Какая непочтительность!
   - Если его не накажут, я не буду работать в лаборатории.
   Зеленин развел руками.
   - Ну зачем же так пугать, Толя? Ведь ты только подумай -  на  тебе  вся
лаборатория держится. Как же без тебя будет существовать стройка?
   - Вы все шутите, Леонид Николаевич! Я вижу - мне тут делать нечего.
   На пороге с Толей столкнулся Воронов, хмуро посмотрел на него и  вдруг,
заметив Катю, смутился.
   - Что этот недоросль у тебя делал? Жаловался? - спросил он Зеленина.
   - Нет, восторгался твоей силой.
   - А черт с ним! Все равно его нужно выгонять.
   - А ты об этом поговори с Синельниковым либо с начальником.
   - И поговорю. - Воронов набычился и сурово смотрел на Зеленина.
   - Что ты на меня уставился? Может, и меня выгнать хочешь?
   Воронов вскользь посмотрел на Катю.
   - Массивы бетонировать скоро. А этот  недоросль  прислал  такой  состав
гравия, что им не тонкие стенки бетонировать, а фундаментные башмаки.
   За дверью раздался трубный голос жены Дубинина:
   - Идем, идем! Это ему так не пройдет. Я покажу ему...
   Могучая, пышущая гневом, она ворвалась, как пожарный,  почуявший  запах
дыма. За руку она тянула сына и с ходу пошла в атаку на Воронова:
   - Ты что же это безобразничаешь? Думаешь, на тебя управы  не  найдется?
Врешь! Я в суд подам! Я до Верховного Совета дойду!..
   - Что случилось, Ефросинья Ивановна? - перебил ее Зеленин.
   - Как, что случилось? И ты еще спрашиваешь? Он, злодей,  осрамил  моего
сына. Толя, расскажи, как он тебя ударил. Ну, чего стоишь? Рассказывай!
   Дверь снова распахнулась, и вошел сам Дубинин.
   - Фрося, у тебя совесть есть?
   Дубинин  говорил  глухо,  просительным  тоном,  и  чувствовалось,   что
подобные сцены для него не впервой и что ему стыдно.
   - Ты не у меня совесть спрашивай, а у него, - она  гневно  показала  на
Воронова. - Вот кто бессовестный.
   - Ну, кто здесь какой - это наше мужское дело, Разберемся. А ты ступай,
ступай домой. Толя, бери мать!
   Они вместе с сыном взяли ее под  руки,  но  в  самых  дверях  Ефросинья
Ивановна остановилась и крикнула Воронову:
   - Мы еще посчитаемся!
   - Ступай, ступай... -  Дубинин  аккуратно  притворил  дверь  и  сказал,
неловко переминаясь у порога: - Я случайно  заметил,  как  жена-то  к  вам
пошла. Ну и почуял, что недоброе учинит. Вот  оно  как...  -  Он  неуклюже
повернулся и вышел.
   - Кой черт меня дернул! - досадливо произнес Воронов. - И как это я  не
сдержался?
   - Да ничего... Нет худа без добра, - сказал Зеленин. - Ему в школе надо
учиться, а не в лаборатории работать. Все синельниковская протекция. Пусть
теперь почешет себе мягкое место.
   - А чего ради он старается? - спросил Воронов.
   - Э, брат! Здесь - тактика. Михаил Титыч и начальник отдела  кадров,  и
парторг по совместительству. Для Синельникова Дубинин -  находка.  Человек
он простой, честный, лет двадцать с лишком прослужил в армии  на  каких-то
складах, старался. И здесь вот старается.
   - Постой! - перебил его Воронов. - Разве у  Дубинина  нет  технического
образования?
   - Какое там образование!
   - Но ведь его же избирали?!
   - Конечно. Начальство предложило, мы поддержали. Да и  чего  возражать?
Человек он простой, честный.
   - Но ведь одной честности мало. Это же стройка!
   Зеленин пожал плечами.
   - А что же Лукашин? - спросил Воронов.
   - А ничего. Живет. Спокойно, хорошо живет. Работа идет  как  по  маслу,
план выполняется. Чего еще надо?
   Невозможно было различить, где кончался серьезный разговор и начиналась
желчная зеленинская ирония.
   - Можно подумать, что  вам  очень  весело  от  всего  этого,  -  сказал
Воронов.
   - А вы-то чего нос повесили? - обратился Зеленин к Кате, молча сидевшей
в стороне. - Работать будете здесь, в  моем  кабинете,  вон  в  стеклянной
кабине, - он кивнул в сторону застекленной перегородки. -  Будете  сидеть,
как на  командном  пункте.  Вся  стройка  видна  отсюда  как  на  ладошке.
Извините, друзья мои, - Зеленин округло развел руками, -  я  на  минуточку
отлучусь... - И он вышел.
   - Ну, как вы здесь устраиваетесь? - спросил Воронов.
   - Спасибо, все хорошо. - Она  как-то  напряженно  посмотрела  на  него,
словно колебалась - говорить или  нет  -  и  наконец  спросила:  -  Сергей
Петрович, может быть, я не в свое  дело  суюсь...  Но  тут  Зеленин  много
говорил про вас. Послушайте, зачем вы берете новые объекты? Ведь это же  с
целью делают...
   - Наплевать... Под большой нагрузкой жить веселее.
   - Опять это не мое дело... Но я  хочу  вас  предупредить  -  вам  хотят
рудники подсунуть. Не берите их.
   - Спасибо, Катя, за участие, - он мягко посмотрел на  нее  и  ободряюще
улыбнулся. - Все будет в порядке... Но отказываться не в моих правилах.
   За дверью послышались шаги, и Воронов направился к выходу.



        9

   Если  бы  Синельникову  сказали,  что  он  противник   так   называемой
инициативы снизу, он бы от души рассмеялся. В самом деле, он много возился
со всякими изобретениями: он первый,  например,  поддержал  идею  создания
безманжетного краскопульта. Никому не известный  рядовой  механик  участка
Иван Селянин принес ему однажды  в  кабинет  модель  такого  краскопульта,
сделанную из  портативного  огнетушителя.  Краскопульт  был  вдвое  меньше
обыкновенного, прост и безотказен в работе, а главное - не имел манжетного
насоса, этого бича маляров. Синельников вмиг оценил  его  достоинство.  Он
сам  помог  Селянину  сконструировать  шаровой  клапан  и,  не   дожидаясь
утверждения в совнархозе, заказал пятнадцать образцов в своих  мастерских.
А теперь и в совнархозе знают,  что  этот  самый  краскопульт  куда  лучше
патентованного. Да и того же Селянина не кто-нибудь,  а  он,  Синельников,
поставил главным механиком. Нет, инициативных людей он умел  ценить,  и  в
совнархозе это знали.
   Но Воронов!.. Это совсем другое дело. Воронов  пытается  доказать,  что
планы строительства перевыполняются за счет жилья, что эти планы  попросту
занижены. Словом, он бросил вызов ему, Синельникову. Работать  на  пределе
захотел? Хорошо! Получит рудники...
   В самом деле, в будущем оловянные рудники станут  не  только  отдельным
участком, но и, по всей вероятности, самостоятельным управлением. Пока там
строится только жилой поселок, да фабрику нужно закладывать. Так что  если
Воронову отдать эти объекты, он и увязнет в них, и участок его будет  там.
И пусть себе в горах вытворяет свои чудачества. Все  подальше.  А  Лукашин
должен согласиться с этим. И уж если придется, Синельников сможет настоять
на своем.
   Лукашина  он  знал  хорошо.  Когда-то  очень   непоседливый,   "летучий
голландец", как именовали его на стройках, Лукашин исколесил весь  Дальний
Восток, и не было,  пожалуй,  ни  одного  шпунта,  забитого  в  набережные
дальневосточных  портов  без  его  участия.  Он  был  и  гидротехником,  и
фортификатором,  и  аэродромы  строил.  Синельников  впервые  увиделся   с
Лукашиным, когда лицо у того было уже в глубоких старческих морщинах. И он
"пристал к  берегу",  как  шутили  в  тресте.  Его  назначили  начальником
производственного отдела.  Невысокий,  узкоплечий,  как  подросток,  но  с
большой угловатой головой, Лукашин говорил с инженерами высоким голоском и
смотрел при этом куда-то вниз, в сторону, словно стеснялся. Ко всем у него
было одно  и  то  же  обращение  -  либо  "деятель",  либо  "труженик",  в
зависимости от занимаемой должности. Еще у него была  поговорка  -  "Всего
дела хрен да копейка". И в тресте звали его за глаза -  капитан  Копейкин.
Когда  организовался  совнархоз,  ему  предложили  должность   заместителя
начальника управления по делам строительства, но он отказался  и  уехал  в
Тихую Гавань "на самостоятельную работу". Здесь  ему  построили  отдельный
дом, обнесли высоким забором, и вскоре он весь  заполнился  многочисленной
лукашинской семьей. Возле дома осталось много нетронутых деревьев. Лукашин
разбил цветник и зажил на славу.
   - Я уж, деятели, и помирать здесь буду. Никуда больше отсюда не поеду.
   Синельников видел, что Лукашин ценит свой покой и уж конечно не  станет
ломать копья из-за какого-то Воронова. И потом  Синельников  понимал,  что
такой заместитель, как он, нужен Лукашину. В производственном опыте он  не
мог с начальником соперничать, зато тонко знал  планирование.  Он  отлично
умел извлекать  деньги  из  выгодных  объектов,  очень  хорошо  знал  свои
резервы, редко пускал их в ход  и  никогда  не  работал  на  пределе.  Эти
резервы Лукашин в шутку называл "запасами прочности". "Ну,  как  там  наши
запасы прочности? - говаривал он. - Не худо было бы нажать в этом месяце".
И они "нажимали", перекрывая план в  отдельные  месяцы,  за  что  получали
благодарности и премии.
   Строительство все разрасталось,  и  теперь  уже  каждому  понятно,  что
вместо  управления  создадут  трест.  Вот  почему  Лукашин  и  Синельников
отказались передать все  портовые  объекты  Тихой  Гавани  -  док,  пирсы,
набережные стенки - субподрядчику. Словом, всю  гидротехнику  оставили  за
собой. Это были все  выгодные  объекты  с  железобетоном,  с  металлом,  с
богатым  "запасом  прочности".  И  вот  этот  Воронов  первым  делом  стал
прощупывать их "запасы прочности". Но Синельников умеет дать по рукам... И
Лукашин должен понять это и поддержать главного инженера.
   Если бы Синельникова спросили, чему он завидует, он бы ответил:  только
одному - производственному опыту Лукашина.
   Война  застала  его  на  студенческой  скамье.   Прямо   из   института
Синельников  завербовался  в  Дальстрой.  Это  была  крупная  строительная
организация с основным "строительным кадром", так шутили  инженеры,  -  то
есть с заключенными. Там работникам  выдавали  бронь,  и  Синельников  всю
войну проработал на стройках. Правда, непосредственно на участках  работал
мало. Быстро попал в плановый отдел  и,  уже  будучи  инженером  планового
отдела, заочно окончил институт. Потом  многие  годы  просидел  в  отделах
треста. И теперь, наверстывая упущенное, постоянно бывал и в  доке,  и  на
рудниках, и на строительстве пирсов. Ему хотелось, чтобы все  видели,  как
сведущ он в любом деле. Он охотно брался за проектирование  тех  объектов,
на которые еще не было  технической  документации.  Так  спроектировал  он
массивы-гиганты, работая по ночам не жалея сил.
   И вот это налаженное с таким трудом дело мог развалить какой-то пришлый
человек. Словом, неприятности могли быть только со  стороны  Воронова.  Но
они появились совершенно неожиданно для Синельникова с другой стороны.
   Однажды  Лукашин  ездил  осматривать  массивы-гиганты   и   возвратился
озабоченный.
   - Деятель, зайди ко мне, - позвал он Зеленина и уже  в  своем  кабинете
спросил: - Ты считал массивы-гиганты на остойчивость?
   - Нет.
   - Почему?
   Зеленин развел руками.
   - В суматохе-то времени не нашлось. А потом, проект  составлял  главный
инженер. Что же я его буду проверять?
   - Ну, ты эти экивоки брось, деятель. Не к делу они. Посчитай.
   Долго провозился Зеленин с расчетами и, когда  подвел  итог,  -  ахнул.
Метацентр массива-гиганта  оказался  чуть  ниже  центра  тяжести.  Значит,
массив должен перевернуться. У него отрицательная остойчивость.
   Лукашин тщательно проверил расчеты и вызвал Синельникова.
   - Петр Ермолаевич, тебе знаком этот массив-гигант? - Лукашин подал  ему
чертеж с расчетами  Зеленина.  -  Полюбуйтесь!  -  Он  смотрел  по  своему
обыкновению вниз в сторону, но голос его звучал повелительно.
   - Расчет? - спросил Синельников, недоумевая. - Я считал уже.
   - Посмотрите! Если нужно, еще раз посчитайте.
   Синельников с минуту просматривал расчеты и вдруг густо покраснел.  Его
самоуверенное холодное лицо  изменилось,  на  губах  появилась  виноватая,
просительная улыбка.
   - Нет, не может быть, не может быть, - проговорил он, переводя глаза то
на Зеленина, то на Лукашина, словно ища поддержки.
   - Ну что ж, докажите обратное, - холодно заметил Лукашин.
   - Постойте,  постойте...  Здесь  что-то  не  то.  -  Он  склонился  над
расчетом, стал быстро проверять  формулы,  прикидывал  на  логарифмической
линейке, и чем дальше, тем все суетливее становились его движения. Наконец
он распрямился, растерянно пожал плечами.
   - Черт знает что! Не понимаю, как это могло произойти.
   - Садитесь, - указал Лукашин рядом на стулья Зеленину и Синельникову. -
Что делать? Как будем выводить массивы-гиганты в море?
   - Единственный выход - на понтонах, - сказал Зеленин.
   - Понтоны мы не достанем, по крайней мере, в  эти  месяцы,  -  возразил
Лукашин. - А массивы ставить нужно.
   - Придется изготовлять  деревянные,  -  заметил  Синельников,  все  еще
виновато улыбаясь.
   - Правильно мыслишь, деятель. Но деревянные понтоны - лишний расход. На
него могут обратить внимание, и потом неприятностей  не  оберешься.  Стало
быть, этот расход нужно оправдать.
   Лукашин долго выводил  карандашом  какие-то  затейливые  каракули;  его
большой палец смешно отгибался и был похож на кочедык, которым  в  старину
плели лапти. Лукашин сидел сбоку стола, заплетя ногу за ногу  штопором,  и
впереди вместо одного носка торчала пятка.  "Как  это  он  ухитряется  так
вывертывать суставы?" - думал Синельников и отмахивался от этих неуместных
мыслей и досадовал, что в голову не приходило ничего путного.
   - Вот что, деятели, - заговорил наконец Лукашин, -  массивы-гиганты  мы
потом должны добетонировать на месте - голову пирса делать.  Работа  будет
идти медленно - волны мешают. А понтоны нам позволят еще на берегу поднять
стенки чуть выше проектной  отметки,  да  и  в  море  будут  ограждать  от
волнения. Значит, дело пойдет быстрее. Вот и надо подсчитать, сколько дней
мы сможем таким образом сэкономить, выиграть. И написать надо  официальный
документ, что за счет этого выигрыша во времени мы идем на  дополнительный
расход. На изготовление понтонов. А теперь ступайте и действуйте.
   Уходя, Синельников подумал о том, что  эта  неприятность  при  разумном
подходе еще и пользой обернется.



        10

   После работы  в  контору  к  Воронову  сходились  десятники,  механики,
мотористы -  велись  подсчеты  сделанного  за  день,  закрывались  наряды,
выписывались новые. Затем он ехал с рапортом к  начальнику  Управления  на
летучку.
   Лукашин собирал всех к девяти  часам  вечера.  "Время  теперь  горячее,
деятели, извольте докладывать лично, что сделано и  что  намечено".  Домой
возвращался только к одиннадцати, наскоро  перекусив  сыром  или  копченой
кетой, засыпал тяжелым тревожным сном.
   По утрам вставал рано с неприятной вялостью во всем теле  и,  перекусив
тем же сыром или кетой, бежал на  работу.  К  семи  часам,  когда  еще  на
объектах, не было ни души, надо успеть в  гараж  -  выколотить  грузовики,
разослать экспедиторов по складам, подписать путевки  и  накладные.  Потом
мчаться на груженом самосвале с  каким-нибудь  цементом  или  кирпичом  на
далекий объект, где уже началась работа и ждут его указаний,  расстановки.
Все это и называлось - "войти в дело" или "горячим временем"...
   В последние дни они готовились к бетонированию массивов-гигантов. Бетон
решили  изготовлять  на  месте.  Для  этого  сколотили  дощатый  навес   и
установили под ним три бетономешалки.  Воронов  сам  тщательно  осматривал
опалубку каждого массива, проверял  прочность  арматурной  вязки,  сварные
узлы... И вот, когда эта подготовительная работа подходила к концу,  вдруг
прислали на участок новое распоряжение.
   Воронов вместе с Семеном лазили в сложном плетении арматурных  сеток  и
проверяли электропроводку для вибраторов.
   - Ну как? Не подведешь с бетонированием? - спрашивал Воронов. - Смотри,
опозоримся на всю стройку.
   - Что вы, Сергей Петрович!
   По лестнице на опалубку поднялся Михаил Забродин.
   - Сергей Петрович! - крикнул он, помахивая чертежом. - Новость! Вот!  -
Он подал Воронову чертеж.
   - Что такое?
   - Приказано понтоны деревянные делать для массивов, - ответил Михаил.
   Воронов развернул чертеж, внимательно посмотрел его и  озабоченно  свел
брови. Потом вынул карандаш и начал быстро набрасывать цифры  на  обратной
стороне чертежа.
   - Я поехал в Управление, - сказал он наконец Михаилу и сунул  чертеж  в
планшетку. - Надо выяснить, в чем дело.
   В кабинете начальника производственного отдела он  увидел  уже  готовый
макет деревянного понтона. На  столе  перед  Зелениным  стоял  миниатюрный
массив-гигант с этим деревянным кольцом поверху. Воронов мельком  взглянул
на Катю, сидевшую за стеклянной перегородкой, и  быстрым  шагом,  наклонив
голову, пошел к Зеленину. Тот встретил его понимающей едкой улыбкой.
   - Чего это ты как на ринг вышел? Зубы-то стиснул.  Иль  вправду  хочешь
подраться?
   Воронов показал на макет массива-гиганта:
   - Кто придумал массивы-гиганты на деревянных понтонах выводить?
   - Лукашин.
   - Что он - с ума сошел?
   - Почему?
   - К чему огород городить? Выведем в море как обычно, без понтонов.
   - Видишь ли, - дипломатично произнес Зеленин. - С понтонами мы  быстрее
соорудим из них пирс. Восемь дней экономим. Это подсчитано.
   - А не подсчитано, во что обойдется эта экономия? Сколько стоит  каждый
понтон? Тысяч пять?
   - Примерно, - утвердительно кивнул Зеленин.
   - А их нужно восемь штук, - горячился Воронов. - Восемью пять  -  сорок
тысяч. Хорош выигрыш! Нет, тут что-то нечисто. Ты не хитри.
   - А ты об этом с Лукашиным поговори.
   - И поговорю, в кулак шептать не привык.
   - Геройствуешь? - улыбнулся Зеленин.
   - По крайней мере, не ехидничаю. Смотрю я на тебя, Леонид Николаевич, и
удивляюсь - человек ты деловой, видишь все  несуразности  на  стройке,  но
прячешься от них в насмешки, как черепаха в панцирь.
   - В панцире жить можно, - сказал Зеленин и продекламировал:

   - Из чего твой панцирь, черепаха? -
   Я спросил и получил ответ:
   - Он из мной пережитого страха,
   И брони надежней в мире нет.

   - Цинизм - это следств