ься надо и по багажу, и по грузам, и по билетам, а потом еще по воинским билетам отдельно; по местному сообщению отдельно, по прямому сообщению опять отдельно. А потом еще и по денежным запискам. И всего не перечислить. И вот когда множество ведомостей подошло к концу, от начальника движения дороги пришел приказ, в котором объявлялся кассирше выговор, а Сане - начет за незаконную выписку двух билетов. - Ну вот и рассудили, - с горькой усмешкой сказала Настасья Павловна. - Кому пышки, а кому еловые шишки. Это первое наказание не заставило Саню сетовать на людскую несправедливость. "Наплевать, что я уплатила три сотни, зато человека спасла", - твердила она про себя. Но не остался незамеченным этот добрый шаг сослуживцами Сани, людьми, как думала она, равнодушными и эгоистичными. Однажды за обедом, разливая по тарелкам пахучие, перетомленные, бордовые от красных помидоров щи, Настасья Павловна сказала Сане: - Давеча ко мне заходил Кузьмич с Шилохвостом, по твоим делам. - По каким это моим? - спросила, настораживаясь, Саня. - Говорили, мол, одной начальнице отдуваться за Крахмалюков несправедливо. Надо три сотни уплатить всем поровну. - Еще чего выдумали! - недовольно воскликнула Саня, наклоняясь к тарелке и чувствуя, как лицо ее заливается краской. - Заплатила, и все тут. Немного спустя, оправившись от смущения, Саня вдруг рассмеялась. - С чего это ты? - Настасья Павловна пристально посмотрела на нее. - Представляю, с какой миной вносил бы свой пай Кузьмин! - А что ж тут представлять? Внес бы, как все. - Да ведь он за копейку готов удавиться. Знаете, он приходил ко мне жаловаться на Сергункова - тот не уплатил ему за десять стаканов смородины. - И Саня снова усмехнулась. - Ничего тут нет смешного, - строго сказала Настасья Павловна. - Ведь Сергунков-то не просил у него смородины, а взял под видом купли, да еще деньги не уплатил. Обманул, выходит. - А Кузьмич его не обманул с баней-то? - Эй, милая, какой тут обман, когда все прахом шло. Кузьмину бы не досталась баня - все равно на дрова бы растаскали. Без хозяина и товар сирота. - Тетя Настя, но ведь ты же сама осуждала Кузьмина за то, что он Сергункова подпаивал, а теперь вроде бы и защищаешь. - Никого я не защищаю. Да дело-то вовсе и не в Кузьмиче, а в самом Сергункове... Не Кузьмич, так другой нашелся бы. - Может быть, но денег я все равно от них не возьму. - Денег-то, может, и не надо брать, - Настасья Павловна тронула Саню за плечо и участливо подалась к ней. - А случаем надо пользоваться, девонька: видишь - люди-то к тебе лицом поворачиваются. - А мне-то что за выгода? - Бона! Ты, никак, начальница? А сколько у нас делов-то на станции. Небось одна не много натворишь. Помнишь, как тебя встретили? Саня отложила ложку. - Что-то я не пойму тебя, тетя Настя. - А чего ж тут понимать? Надо начинать с малого. Возьми хоть нашу школу. Ведь там же посередь класса печка стоит. Ребята лбами об нее бьются. И дымит она, просто страм! - Ну? - Саня вопросительно смотрела на нее. - А Кузьмич-то и маляр, и плотник, и печник. На все руки от скуки. Давеча он к тебе приходил, а теперь ты к нему иди. Ну и потолкуй с им. Денег, мол, нет, а печку перекладывать надо. Детишки ведь! - Да, но занятия как же? Не закрывать же школу на неделю. - Думала я и об этом, да не знаю, согласишься ли ты, - Настасья Павловна с минуту помолчала. - Кабинет у тебя просторный... может, временно отдашь под класс? - Тетя Настя, да ты у нас настоящий министр! - Саня встала и быстро поцеловала Настасью Павловну. - Я побежала! - сказала она, направляясь к двери. - Да куда ты? Не успеешь, что ли? Картошки хоть поешь, господи! - Потом, потом! - Саня хлопнула дверью и вышла на улицу. Единственная классная комната станционной школы помещалась в одном из бараков. Всего в школе училось человек пятнадцать, большей частью дети ремонтников дороги, живущих в полверсте от станции. Там жила и учительница Касаткинской школы, пожилая одинокая женщина. Саня вспомнила, как учительница, теребя концы своего простенького темного платка, сетовала не раз и на щели в полу, в которые дует, и на разбитые окна, и на печь. Сане и самой мозолила глаза эта нелепая печь посередине класса, оставшаяся от разобранной под школу квартиры. И вот теперь она с затаенной надеждой шла к Кузьмичу. Что-то ей готовит первая попытка? Посмеется, поди, да еще чего доброго из избы попросит. Ах, попытка не пытка! А если он согласится? Ведь это ж не только ремонт - тут мостик к душе человеческой перекинется. Эх, тетя Настя! Все-то ты понимаешь... Саня подошла к калитке кузьмичевской избы, стоявшей на отшибе. Откуда-то сбоку из кукурузных зарослей рванулся ей наперерез черный лохматый кобель и злобно захрипел, завертелся волчком на цепи. Из сеней неторопливо вышел Кузьмич. - Замолчь, неугомонный! - Он унял собаку и вопросительно уставился на начальницу. - Я к вам, - сказала Саня и, словно извиняясь, добавила: - Потолковать на минуточку. - Проходите в избу, - Кузьмин широким жестом показал на дверь и пошел вслед за Саней. В избе было чисто, свежо и обдавало горьковатым, дурманящим запахом гераней, стоявших в черепушках на подоконниках. Возле двери на разостланной клеенке лущили кукурузные початки хозяйка и две девочки лет по десяти. К печке прислонился небольшой стоячок, обшитый брезентом, возле которого валялись кожаные лоскутья, деревянные колодки, распоротые ботинки. Только теперь Саня заметила, что Кузьмич был в фартуке. Он поставил для Сани табуретку к столу, снял фартук и, глянув на свои руки, исполосованные дратвой, с небрежной усмешкой заметил: - Сапожничаем помаленьку. - Говорят, вы на все руки от скуки, - вспомнила Саня фразу Настасьи Павловны. Заметно польщенный Кузьмич поспешил отвести похвалу: - Да какой уж там на все руки! Так, стараемся по малости. Ведь оно известное дело - хозяйство. - Он присел на край скамьи напротив Сани. - Да, хозяйство... Я вот каждый раз прохожу мимо нашей школы, и прямо сердце болит: зима подходит, а там все в дырах и печь дымит да еще стоит посредине класса. - Да, да, посередь, - участливо закивал головой Кузьмич. - Не говори уж, милая, - отозвалась с полу хозяйка, - всю прошлую зиму мерзли там ребятишки. И ноне, видать, не слаще будет. - Лето упустили, а теперь с ремонтом туда не сунешься, - словно оправдывался перед женой Кузьмич. - Не закрывать же школу. - Зачем закрывать? Выход есть, - заметила Саня. - Я решила на время ремонта отдать под школу свой кабинет. Кузьмич быстро вскинул на Саню свои рыжеватые быстрые глазки: - А ну-ка да кто из начальства приедет? Куда их девать? Не заругаются? - Может, и заругаются. Но что же делать? Иного выхода нет, - покорно ответила Саня. - Правда, правда, - отозвалась с полу хозяйка. Кузьмин крякнул и подвинул скамью ближе к Сане. - Вот я и решила попросить вас, Петр Иванович, может, вы согласитесь печь переложить? - Отчего ж не согласиться? - поспешно отозвалась хозяйка, размахивая початком. - И печь переложит, и дырки позабивает. Все сделает. - Дело нехитрое, - разводя руками, сказал Кузьмин. - Только тут помеха одна, - осторожно и опасливо подходила Саня к денежному вопросу. - Понимаете, на ремонтном счету у нас пока ни копейки. - Она резко подалась к Кузьмину и горячо заговорила: - Но я сделаю все возможное, чтобы потом оплатить вам. - Ничего, ничего, - предупредительно встретил ее заверения Кузьмин. - Тут дело общественное. Куда ж от него податься? Будут деньги - хорошо, а нет - не беда. - Спасибо вам, спасибо! - Саня протянула ему руку. - Да у меня и руки-то в вару, - смутился Кузьмин и вдруг крякнул: - Мать, ну-ка самоварчик! Чайку с вареньем... Хозяйка неожиданно легко подняла свое большое тело и с готовностью уставилась на Саню. - Нет, нет, спасибо! Потом, в другой раз... - Саня вышла от Кузьмина с легким сердцем и домой летела, не чуя под собой ног. - Тетя Настя, победа! - закричала она, ворвавшись к себе, и, обняв Настасью Павловну, закружила ее. - Да стой! Ну тебя к лешему, - отбивалась Настасья Павловна. - Это маленькое начало, тетя Настя, - говорила Саня, успокоившись. - Эй, теперь бы осветить станцию, радио провести!.. А там и до вокзала бы добраться... На следующий день, во время рапорта, в "постанционку", как запросто назывался железнодорожный телефон, подключился сам Копаев, начальник дороги. - Ну как вы там, освоились? - раздался его знакомый басок. - Освоилась! - весело ответила Саня и вдруг неожиданно для себя выпалила: - А мы свет решили провести. - Кто это мы? - с нескрываемой иронией спросил начальник. - Ну, служащие станции. Своими силами... - Своими силами? Что-то не верится. - Провода пришлете нам? - Что ж, посмотрим, - неопределенно ответил Копаев. Саня положила трубку и только тут поняла, что она наделала. Ведь ее слушал не только Копаев, но и все станции. А вдруг у нее ничего не получится со светом? Засмеют! И надо же... 5 Целую неделю вместительный Санин кабинет был тесно заставлен школьными партами, а рабочий стол ее настолько пропитался мелом, что этот белесый налет невозможно было ни отмыть, ни отскоблить. Кузьмич сдержал свое слово, и ненавистная печка стояла теперь скромно в углу классной комнаты. Однако эта радость прошла для Сани незаметной; ее преследовала теперь всюду одна и та же мысль. "Надо провести свет. Непременно надо. Главное, столбы нужны. Но где их взять?" Она целыми днями ломала голову над этим. Неожиданно помог ей Валерий. После прогулки по амурским просторам он зачастил на станцию. Но, зная о Саниной строгости, Валерий приходил всегда по делам: то справлялся о наличии платформы, то советовался, в каком месте разгружать песок или кирпич. И только потом он отходил от Саниного стола, садился поудобнее в глубокое плетеное кресло, почерневшее от времени и неведомо откуда попавшее в кабинет начальника станции, и подолгу засиживался. Его серенький внакидку пиджачок сползал с плеч, обнажая тугие узловатые бицепсы, гладкие, отполированные летним солнцем и водой, точно булыжники. Валерий часто улыбался и говорил много, но как-то сквозь стиснутые зубы, и со стороны казалось, что он делает одолжение. - Хоть вы, Александра Степановна, и приехали к разбитому корыту, но иной человек может вам и позавидовать, - снисходительно звучал его низкий голос. - Она хоть и захудалая, но станция, а вы - начальник. У вас большие возможности, а главное - полная самостоятельность. Автономия. При умной и товарищеской (он сделал ударение на "и") поддержке можно правильно дела поставить. Закон! Эх, я ради этой автономии в городе комнату оставил. - А где раньше работали? - спросила Саня. - Преподавал в ФЗО. Семьсот рублей оклада и вся жизнь впереди, - он невесело усмехнулся. - А там перспектива, так сказать, рост: к шестидесяти годам завучем будешь, если умеешь уважать начальство. Пенсию получишь и огород за городом. Не по мне такая перспектива, ждать долго да и цена неподходящая. А здесь я сам себе начальство. При выходе из кабинета он у самой двери сторонился и, взяв Саню чуть повыше локтей, переводил ее через порог, точно через лужу. Саня чувствовала сильное пожатие его цепких пальцев и рывком старалась высвободить руки. Но Валерий, казалось, совершенно не замечал ее протеста и так же, с ласковой улыбочкой, снисходительно говорил: - Осторожно, крыльцо ветхое, ступени шаткие, а вы на высоких каблучках... Сложное чувство испытывала к нему Саня: ее решительной натуре не могли не нравиться сила и ловкость Валерия, та особая уверенность, с которой он что-либо делал или говорил. Но эта ленивая снисходительность... Как знать, может быть, она следствие скрытого неуважения к ней? Саню ничем нельзя было так больно ранить, как неуважением. Оставаясь одна, она часто ворошила запавшие в память фразы Валерия: "Иные цветы всю жизнь цветут, как, между прочим, и люди. Закон!" "У вас большие возможности - автономия! Вам нужна товарищеская поддержка..." "Что он за человек? Суется со своими наставлениями. Все "закон" да "закон". Прямо ментор какой-то. Поучает меня, как маленькую, - начинала сердиться Саня. - Или прицениться хочет, чего я стою?.. Да и нравлюсь ли я ему?" Но вот вспомнились другие минуты. Валерий рядом с ней, подпрыгивающий на скамейке в кузове грузовика и продрогший на ветру, она под серым пиджачком Валерия, и вплотную - его глаза, не в снисходительном прищуре, а внимательные, широко раскрытые, в сухом горячем блеске. И Саня ничего определенного не могла подумать о нем. Мысли ее постоянно обрывались, и вспоминалась прогулка по амурским протокам; воображение рисовало хваткие, сильные руки, орудующие веслами, и она почти физически ощущала их цепкое пожатие. Судьба Санина сложилась так, что она, несмотря на свои двадцать три года, ни разу еще не успела влюбиться. Юность прошла в трудную пору семейных нехваток и неурядиц. Отец не вернулся с войны. Мать работала на бондарном заводишке и по воскресеньям ходила в город покупать недельный запас харчей - пшена, масла, хлеба. Из этого часть выделялась Сане: все аккуратно насыпалось в мешочки, наливалось в бутылочки и укладывалось в рюкзак. Так и уходила Саня в город на ученье с недельным рационом за спиной. Жила она на квартире с подружками из окрестных деревень. У них все было в складчину: и варево, и плата за квартиру, и покупка учебников. Был у Сани еще старший брат, он учился в Минске, в ремесленном училище, и присылал оттуда свои поношенные гимнастерки. В этих гимнастерках и вырастала Саня: они были и ее рабочим платьем, и студенческой формой, и выходным нарядом. Худенькая, коротко остриженная, с быстрыми бегающими глазами, в великоватой гимнастерке, она и не думала о нежных чарах любви. Ее и звали-то попросту Санькой, как мальчишку. Ей казалось, что все смотрят на нее насмешливо, и она готова была ежеминутно постоять за себя. Резкость в обращении, выработанная годами, отпугивала ее ухажеров, и даже станционные милиционеры, видавшие виды, держались с ней на почтительном расстоянии. И вот теперь на ее пути встал Валерий, встал неразгаданный, пугающий своей расчетливой хваткостью и влекущий мужской, властной настойчивостью. Однажды вечером он пришел прямо в дежурку. Саня сидела одна за столом. Она только что отправила поезд, записала в журнал номер жезла и теперь передавала "поездную", то есть докладывала диспетчеру по телефону. - Сюда нельзя! - строго сказала Саня, кладя телефонную трубку и не отвечая на приветствие Валерия. - Очень важное дело! - Валерий сел к столу. - Я, кажется, нашел для вас столбы. - Да? - радостно отозвалась Саня. - Хорошо. Мы сейчас пойдем - мне стрелку надо перевести - и поговорим. - Да подождите вы, - остановил ее Валерий. - Дайте-ка хоть взглянуть на ваше таинственное дело. Он по-хозяйски осмотрел помещение. Возле жезловатого аппарата Валерий остановился, послушал с минуту постукивание реле и сказал: - На прядильный стан похож. У моей бабки в горнице стоял... Забавная штучка, - указал он на селектор и весело подмигнул. - За вашим столом хорошо в любви признаваться. - Почему? - недоумевая спросила Саня. - Сразу по селектору все станции услышат. Потом уж никуда не денешься, не отвертишься. Саня рассмеялась. - Пойдемте-ка! Ближнюю стрелку перевести надо. Они вышли. Ночь стояла пасмурная, темная. На путях было пустынно. Стрелочник ушел куда-то далеко в степь, к дальнему семафору. Зеленый огонек его сигнального фонаря одиноко светился, покачиваясь, точно волчий глаз. Валерий крепко держал Саню под руку. - Так безопаснее, - оправдывался он, - один споткнется - второй поддержит. Эта маленькая хитрость в другой раз просто рассмешила бы Саню, и она со свойственной ей резкостью сказала бы: "Не валяй дурака. Отцепись!" Но сейчас она непонятно для себя робела перед настойчивостью этого человека и стыдилась оттого, что позволяет ухаживать за собой во время дежурства. А Валерий, ободренный ее молчанием, гладил и пожимал ей пальцы. - Столбы для вас нашлись, - говорил он, воодушевляясь. - Очень просто. У нас мост хотели строить на луговой дороге через Каменушку. Отменили - на зиму глядя незачем строить. Закон! Теперь заживем, и свет у вас будет, и радио. Саня слушала его молча и думала о том, что Валерия интересуют не столбы, а совсем другое. Она себя ловила на мысли, что и ее теперь не столько интересуют столбы, которые она так долго искала, сколько то, чего она ждет от него и чего боится. Когда они подошли к стрелке, Саня отстранила Валерия и взялась за рычаг. - Давай я тебе помогу, - Валерий схватил ее руку. - Пусти, не мешай! Он поймал ее вторую руку, притянул Саню к себе. Она запрокинула лицо и вяло встретила его поцелуй. - А теперь уходи! - Саня опустилась на рельс и закрыла лицо руками. Ей вдруг сделалось не по себе, захотелось уйти куда-то, спрятаться, будто она оказалась раздетой и кто-то посмотрел на нее. - Что с тобой? Ты обиделась? - Валерий наклонился к ней, обнимая ее за плечи. - Да уйди же ты! - хрипло крикнула Саня. Он испуганно отпрянул и быстро исчез в темноте. Она просидела несколько минут неподвижно, и чувство нетерпимости совсем прошло. Теперь ей уже хотелось видеть Валерия, говорить с ним, ласкать его. Да неужто он ушел? Ее внезапно испугала эта мысль. Она вскочила в тревоге, оглядываясь, и неожиданно для себя крикнула: - Валерий! Он отозвался совсем рядом, вынырнул из-за какого-то штабеля, так что напугал Саню. - Ты здесь, оказывается, - только и смогла произнести она. - Я знал, что ты позовешь. - Какой ты... умный. И Саня покорно приникла к нему. 6 Всю эту неделю Саня прожила как в бреду. То чувство, которого она так долго ждала, нахлынуло внезапно. Оно залило ее душу, как в половодье на реке заливает вода не успевший сломаться лед. Больше не было ни сомнений, ни тревожных раздумий, - они опустились на глубину. Саня не знала, что так же, как несломанный лед обязательно поднимется на поверхность реки, так и сомнения любви, различие взглядов, характеров, совести, погрузившиеся в волны чувства, всплывут обязательно со временем и напомнят о себе. Саня вся как-то подтянулась и преобразилась даже внешне: не стало тех резких движений, того беспокойного бегающего взгляда: ее серые, прозрачные, как ледок, глаза словно загустели изнутри, стали темнее, мягче. С Валерием они теперь встречались и днем и вечером по нескольку раз и без конца обсуждали подробности предстоящего воскресника, словно в это воскресенье не столбы будут устанавливать, а станет решаться их судьба. Саня договорилась с начальником звонаревского гарнизона, и тот обещал выделить на воскресник роту солдат. Директор совхоза посулил автомашины для развозки столбов. Сане даже удалось выпросить на городской станции в ресторане две бочки пива. - Пусть погуляют ребята после праведных трудов. - Да, да, надо сделать все, чтобы этот день запомнился, - многозначительно произносил Валерий. Воскресный день выдался на славу: блеклое осеннее солнце, нежный, прозрачный, с холодноватым зеленым оттенком небосклон и легкие серебристые паутинки в головокружительной высоте... Какой необъятный, какой чистый простор! И эта предвестница недалеких морозов - утренняя свежесть; ее пьешь, она отдает живительным ароматом арбуза. Саня не замечала ни бурой поникшей травы, ни жухлых листьев печально обнаженных лещин. В душе звенела та музыка, что рождалась в этом торжественно-чистом небе; и вольный степной ветер трубил, предвещая приход знакомой и загадочно новой бодрой поры. Еще ранним утром Саня снова обзвонила всех шефов, напоминая о намеченном воскреснике. "Посмотрим, как мои медведи отзовутся. Поди, из берлог не вылезут", - думала она о станционных работниках. Но, вопреки ее предположениям, они собрались возле дежурки первыми. - Солнышко небось попарит за день-то, - радостно щурясь и прикрываясь ладонью от лучей, говорил Сергунков. - Оно, никак, тоже на воскресник вышло, - поддержал его Кузьмин, также прикрываясь пятерней от солнца. И все, как по команде, стали смотреть на солнце, прикрываясь лопатами, фуражками, ладонями. Собрались все обитатели станции: и многочисленные домочадцы Сергункова с дородной Степанидой во главе, и Шилохвостов со своей рыхлой шепелявой супругой, которую все звали Ферой, и Крахмалюк с выздоровевшей и все такой же беззаботной Ривой, стрелочники, сторожа. Пришла и Верка-кассирша с лопатой, в хромовых сапожках, и даже губы не забыла подкрасить. С той памятной прогулки на Амур кассирша стала появляться тщательно одетой, особенно в присутствии Сани и Валерия. Саня принимала этот вызов молчаливо и держалась с ней официально, строго. Впрочем, нельзя было не обратить внимания на ладную Веркину фигуру, на полные красивые икры, обтянутые тонкими голенищами сапог. "Вырядилась. И это называется на работу, - неприязненно отметила про себя Саня. - Ну и шут с ней. Пусть старается для солдат... А наши-то скажи каким гуртом вывалили! - радовалась она, глядя на сослуживцев. - Вот тебе и единоличники!" И в то же время ей было неловко оттого, что она не верила в их энтузиазм и не понимала, откуда он появился. - Чего, начальник, не ведешь нас? - крикнула глухая Поля, улыбаясь во весь рот. - Ай на солнце греться будем? - Будто и не рады лишний раз погреться, - ответила Саня, испытующе глядя на собравшихся. - Хватит, отогрелись, - отозвался Сергунков. - Вон уж зима на дворе. - Смотри-ка, солдаты! - радостно крикнул Шилохвостов, подымаясь на цыпочки на рельсе. - Ай да Александра Степановна! Сагитировала. На бугре из-за степного распадка показалась стройная колонна солдат. На плечах вместо винтовок они несли лопаты. Стоим на страже всегда, всегда... А если скажет страна труда, - летела вместе с клубами дорожной пыли эта старая дальневосточная песня над пустынной желто-бурой степью, все выше и выше забираясь в поднебесье, где не было уже ни жаворонков, ни стрижей, где повисли одни лишь паутинки, как следы, оставленные белокрылыми стаями лебедей. Возле дежурки солдаты сложили лопаты и рассыпались вокруг железнодорожников. - Нам бы хоть по одной девчонке на отделение... для руководства, - крикнул кто-то звонким тенорком, и по солдатской толпе гульнул заразительный хохот. - Эй, курносая! - обратился к Верке бровастый сержант. - Тебе сапог не жмет в коленке? Возьми мой кирзовый. - Я портянки не умею накручивать, - обнажая в улыбке мелкие ровные зубы, отвечала кассирша. - Не горюй, я тебе покажу, как это делается... Вечерком, потемнее... И снова по толпе волной ударил хохот, заглушая последние слова сержанта. - А что, может, и в самом деле разобьете своих людей по нашим бригадам? - предложил Сане подтянутый, щеголеватый лейтенант в сваленной набекрень фуражке. - И вашим легче будет, и нам с вами сподручнее руководить вместе... - Нет, Александра Степановна, - возразил стоявший Сергунков. - Наши хотят работать отдельно. - А будут они работать? - Саня покосилась на Сергункова с сомнением. - Не беспокойтесь, тут дело свое, кровное... Вскоре подвел небольшую группу ремонтников Чеботарев. Ремонтники жили в полутора километрах, держались особняком и даже воду, которую возили из города, не хотели брать на станции, а заказывали для себя отдельно. У председателя месткома Чеботарева, мужика статного, гульливого, была, старше его самого лет на пять, жена, которая страсть как ревновала мужа ко всем и никуда одного не пускала. Вот и теперь она пришла вместе с ним, оттеснила его тяжелым животом в сторону и потребовала от Сани отдельной работы. - Мы не хотим за других работать, а свое сделаем. - Она повела крутым плечом и выразительно посмотрела на мужа. - Да, да, нам бы отдельно, - поспешно подтвердил Чеботарев, кивая курчавой огненной головой. - Хорошо, будете нагружать столбы на машины, - ответила Саня. - Поедете на грузовиках. Наконец подъехали совхозные. На первом грузовике в кабине сидел Валерий. Увидев Саню, он встал во весь рост на крыло, сорвал кепку с головы и приветливо замахал. Саня невольно подалась навстречу. Валерий на ходу спрыгнул к ней и, радостный, возбужденный, тиская ее руки, говорил, сверкая белозубой улыбкой: - Ну как, собралась твоя армия? Закон! Порывистый ветер трепал на нем расстегнутый ворот голубой рубашки. - Застегнись, простудишься. - Саня сама стала застегивать на нем рубашку и вдруг, заметив посторонние любопытные взгляды, сильно засмущалась и залилась краской. - Глупая, - шепнул ей Валерий, - чего ж ты стесняешься?.. Людей быстро разбили на бригады, они разошлись цепочкой по будущей электролинии от совхоза до станции, и работа закипела. На долю станционных работников отвели четыре ближних столба. Место здесь было низменное, и сразу показалась вода. Вязкий глинистый грунт раскисал, месился под ногами, накрепко засасывая сапоги. - Ишь проклятая, как расквасилась! - ворчал, сопя, Сергунков и выбрасывал из ямы жидкий, текший с лопаты грунт. - Девки, а ну-ка домой за ведрами! Дочери Сергункова - одна школьница, вторая замужняя, на сносях. Эта тут же примостилась возле ямы. Младшая вскочила - косички торчком - и бросилась бежать к дому. Степанида копала вместе с мужем, зять ждал своей очереди. - Николай Петрович, - сказала Саня, подходя, - дайте-ка я попробую. - Нет, уж вы компануйтесь с другими, а этот столб будет наш, семейный, - и он озорно подмигнул ей своим заплывшим глазом. Во второй яме такую же глину вместе с Кузьмичом месила Верка-кассирша. Ее маленькие хромовые сапожки по самые ушки были густо заляпаны. Третью обступили Шилохвостовы и Крахмалюки; они были такие же усердные, грязные и веселые. Саня переходила от одной группы к другой, брала лопату, ухарски плевала на ладони, кидала землю и так же, как и все, месила грязь. "Вот тебе и медведи, вот тебе и единоличники, - беспрестанно думала она, удивляясь своим сослуживцам. - Землю-то прямо не роют, а грызут... да один перед другим стараются". - Николай Петрович! - обратилась она к отдыхавшему Сергункову, не в силах скрыть радостной улыбки. - Смотрите, что наши-то делают! Вот бы всегда так дружно. Ей не дал договорить Сергунков. - Ведь для себя стараются, голубушка. Да и дело здесь разумное, понятное. Столбы ставим. Свет! - Он чуть помедлил, иронически прицеливаясь к Сане, и добавил: - Это тебе не фуражка с красным околышком. Саня снова залилась пунцовой краской, как давеча при Валерии. Ей вспомнилось первое совещание в дежурке, их выжидающие лица и ее собственный строгий начальнический тон. Какой она смешной, должно быть, казалась в их глазах! И эта школьная выходка с форменной фуражкой. "Я оставлю в дежурке свою фуражку... Одну на всех!" - вспомнила Саня свою фразу. И как значительно произнесена была она! "Фуражкой хотела покорить их... Глупая я, глупая!" - Формой, Александра Степановна, дела не подменишь, - сказал Сергунков, словно отгадав Санины мысли. - Ну и водкой тоже не подменишь. - Саня сердито свела брови. - И то правда, - смиренно согласился Сергунков. Часто по трассе на грузовике проезжал Валерий. Каждый раз он что-то приветливо кричал Сане, но из всех слов до нее отчетливо долетало только заключительное - "Закон!". Он разбивал линию, развозил столбы, а после полудня начал устанавливать их. Они вырастали в голой степи один за другим, как восклицательные знаки; и с каждым новым поднятым столбом для Сани приближались минуты встречи и, как знать, может быть, такие минуты, которые изменят всю ее жизнь. Теперь Саня видела Валерия в степи; казалось, он не ездил на грузовике, а летал над степью, и его серый расстегнутый пиджачок раскидывался, как крылья. Последним установили столб Сергункова. Трамбовка в жидком грунте не удалась, и столб осел в сторону, покачнулся. Со всех сторон посыпались шутки: - Братцы! Видно, Сергунков и со столбом успел выпить. Вот он и покачнулся. - Каков хозяин, таков и столб - на ногах не держится! Хохот, хлюпанье, топот - все сливалось в клокочущий неудержимый поток звуков. И вот вся эта ватага людей, разгоряченных работой, взбудораженных шутками и солнцем, проголодавшихся, вывалила на железнодорожное полотно. Полуденное солнце не на шутку грело, словно позабыло об осени, и подсушивало глинистые серые мазки на сапогах, на руках, на лицах. - Воды! Воды давай! - кричали в толпе. И Саня приказала Крахмалюку открыть запасную цистерну с водой. - Сегодня позвоню в депо - привезут еще. Давай, давай, открывай! - подтолкнула она Крахмалюка. - А потом и насчет пива скажи. Крахмалюк открыл цистерну; зазвенели ведра, и заискрилась всюду в щедрых фонтанах брызг семицветная радуга. Люди мылись, по пояс раздетые, обливались, ухали и притворно пронзительно взвизгивали. За несколько минут с водой было покончено. - Товарищи! - кричал с цистерны Крахмалюк. - Бросьте вы плескаться. У нас кроме воды есть кой-чего покрепче. Пиво есть! Две бочки... Александра Степановна позаботилась. - Даешь пиво! - Качай начальницу! - рявкнула толпа и бросилась к Сане. Но Валерий оказался поблизости; он схватил ее за руку и увлек за собой, расталкивая людей. Они быстро добежали до вокзала и скрылись в Санином кабинете. - Я тебя один обниму за всех, - говорил он, запирая дверь. - Ну вот, а теперь... - Он подвел Саню торжественно к столу, посмотрел так, словно впервые видел ее, и изрек: - Я решил вступить с тобой в законный брак. И уже через минуту он сидел по-хозяйски за Саниным столом, не дождавшись ее ответа и, по-видимому, считая его излишней формальностью. - Я уже подумал, как мы с тобой все устроим, - увлеченно говорил он стоявшей в растерянности Сане. - Первым делом мы оборудуем твой кабинет под квартиру. - Да, но ведь это кабинет, - пыталась возражать Саня. - Ну и что ж? Сегодня кабинет, а завтра квартира. Как ты решишь, так и будет. Ты же начальник. - Знаешь что, я поговорю с Настасьей Павловной. Она, по-моему, охотно уступит нам половину избы. Вот и поживем пока. А там и квартиру для нас построят - домик. - Да пойми ты, голова! - горячился Валерий. - Если мы займем кабинет, скорее дом построят. Каждый ревизор будет видеть, что начальник в кабинете живет и выселить некуда. Стало быть, надо дом строить. Приспичит. Нельзя ж без кабинета вокзал держать. Закон? - Выходит, мы вроде бы обманываем кого-то, - все еще нерешительно рассуждала Саня. - Ах, при чем тут обман! - досадливо отмахивался Валерий. - Просто жить надо. Нужно брать от должности все, что положено! Тебе положен дом, ну так и умей взять его. - Нам много чего положено. Вот видишь - ни света, ни радио нет. - Это совсем другое. Не упрямься, пожалуйста. - Валерий встал и заходил по просторному кабинету. - Я уже все распланировал: тут будет у нас спальня, здесь вроде гостиной. Перегородки я сделаю из своих материалов - недорого обойдутся. Ну там гардинчики, всякие подставочки тоже своим работягам закажу. Ну, каково? - Мне надо подумать, посоветуюсь с начальником дистанции. - Эх ты, трусишка! А на вид такая смелая... - Здесь дело не в смелости. - Ну ладно, ладно, - он обнял ее за плечи. - Хорошая ты, только жить не умеешь. Но это дело поправимое, с нашей помощью. А? - И он, довольный, расхохотался. А Сане было совсем не смешно: какая-то беспокойная, гнетущая тяжесть наполнила ее грудь, и она опасливо, с тревогой прислушивалась к резким и шумным ударам сердца. В глубине души она была недовольна этим разговором. Но как же быть? Спорить с ним сейчас, возражать - значит обидеть его... Нет, она не могла сделать этого теперь. И Саня избегала смотреть Валерию в глаза. 7 Под вечер они пошли в Звонарево прогуляться. В буфете возле вокзала, разбившись на кучки, гуляли совхозные рабочие. Одна группа расположилась прямо у вокзальной стенки; на принесенном кем-то рядне сидели шесть парней. Посредине стояло ведро пива, валялись кружки, бутылки из-под водки. Черноусый, черный от загара, как цыган, парень в расстегнутой брезентовой куртке, надетой прямо на голое тело, короткими толстыми пальцами рвал гитарные струны и пел хриплым, но приятным голосом: Гори, гори, моя звезда-а... Саня остановилась возле них и строго сказала, мотнув головой: - Вы что это возле вокзала расселись? А ну-ка марш отсюда! Парень прекратил петь и учтиво спросил: - Что? Марш? Пожалуйста! - и быстро заиграл, подпевая: Легко на сердце от песни вэсэлай... Валерий взял Саню за руку и силой увел от этой веселой компании. - Нашла с кем связываться, с пьяными, - упрекал он ее и одновременно уговаривал: - Пошли, пошли, нечего тут делать. - Так ведь они, чего доброго, и вокзал спалят, - слабо сопротивлялась Саня. - Ну да, целые годы тут пьянствуют, и ничего, а нынче спалят! - Черт меня дернул пиво заказать, - в сердцах сказала Саня. - Здесь причина не в пиве, - возразил Валерий. - Они и водкой одной напились бы. Им сегодня аванс выдали. - Месяц работают, а потом за два-три дня все пропивают. Ну что ж это за народ? - с горечью вопрошала Саня. - А к чему им копить? Они нынче здесь - завтра там. Вербованные, холостые, - весело говорил Валерий. - Можно подумать, что тебе это нравится. - Нет, меня это просто не касается. - Но ведь они же работают у тебя на стройке! - Ну и пусть работают на здоровье. Они все получают, что положено. - Действительно, как все просто! - с иронией заметила Саня. У нее все более и более портилось настроение. После того дневного, такого солнечного подъема, когда вся душа ее звенела, как натянутая струна, когда хотелось нежных, необыкновенных слов и горячей ласки, она получила самое обыкновенное, законное предложение, как те совхозные ребята аванс. И потом этот разговор о кабинете... Ну почему она, вступая в жизнь, должна хитрить, обманывать кого-то? Почему она счастье свое должна начинать сделкой со своей совестью? Да что ж это за жизнь такая! По дороге в Звонарево Саня отмалчивалась и становилась все более угрюмой. - А ты совсем нос повесила. Я знаю, чем тебя развеселить. Пошли на танцы! - предложил Валерий. Гарнизонная танцплощадка представляла собой бетонное основание, огороженное частоколом. Возле самого забора стояли скамеечки, врытые в землю. Люди танцевали под баян в пальто. Возвышавшееся рядом темное здание клуба было закрыто - все еще ремонтировалось. Бетон на танцплощадке был шершавый, песок под ногами противно скрипел. Валерий раза два наступил Сане на ногу. - Да что с тобой? - спросил он. - Ты совсем не слушаешь музыки. - Я не могу больше, - тоскливо сказала Саня. - Пойдем отсюда. - Куда? - Хоть куда, мне все равно. Валерий посмотрел внимательно на Саню и стал торопливо выбираться к выходу. - Пошли на Сопку любви. Там тебя ветерком обдует и все пройдет, все пройдет, - приговаривал он на ходу. Уже поднимаясь по склону когда-то такой курчавой, а теперь оголившейся сопочки, Саня посмотрела в сторону станции и обмерла: там, подсвеченные густым багрянцем зари, чернели приземистые длинные бараки. Над одним из них то выбрасывались, то гасли длинные, острые, как ножи, языки пламени. Искры густо роились в клубах черного дыма и разлетались, как светлячки, далеко по степи. - Что это? Пожар? - испуганно спрашивала Саня, крепко вцепившись в руку Валерия. - Да, кажется, станция горит, - осторожно ответил он. - Горим, горим! - пронзительно, страшно закричала Саня и опрометью бросилась вниз, потом по степи напрямую к станции. Валерий бежал за ней и время от времени старался сдержать ее: - Успокойся, Саня!.. Ведь ты совсем запалишься. - Горим, горим! - исступленно повторяла она и бежала, бежала без роздыха. Возле горящего вокзала Саня, к своему удивлению, увидела совсем небольшую толпу. Стояли все свои да кое-кто из ремонтников и негромко гомонили; чуть подальше, возле пожарной машины, спокойно стояли пожарные да несколько человек звонаревских, видать приехавших с ними. Из совхозных никого не было. Пламя уже поглотило тесовую крышу и теперь туго ревело и клокотало внутри вокзала, как в колодце. Вокруг горящего здания все было залито тревожным, дрожащим светом и стояла необычайная, жуткая тишина. Саня ринулась к пожарным: - Что же вы не тушите? На поглядки приехали? - Чем? Воды-то нет, - отвечал усатый пожарный, картинно стоявший на крыле автомашины. - А багры на что! Растаскивайте! Я вам приказываю! - надрывно кричала Саня. - Чего там растакивать? - невозмутимо произнес тот же пожарник, видимо старший. - Чуть тронешь - все рассыпается. Гнилье. - Ах, так! Отказываетесь?.. - Саня подбежала к своим сослуживцам. - А вы что любуетесь? Кино вам бесплатное, что ли? Берите багры и растаскивайте стены! - Напрасно волнуешься, дочка, - ответил кто-то из толпы, Саня не разобрала, чей голос. - Кассу вынесли в сохранности, а всякая лобуда пусть горит, ей и цена-то копейка. - Как это - пусть горит? - опешила Саня, чуть не плача от бессилия и гнева. Перед ней стояли словно не те люди, что сегодня с таким усердием рыли ямы, месили грязь, таскали столбы. - Чего горевать, он уже и так отслужил, отстоял свое. - Новый скорей построят. - С чего же в огонь-то лезть? - раздавались из толпы голоса, и Саня все больше и больше накалялась от ярости. Кто-то подбежал к толпе и крикнул: - Ребята! Чеботарев с литовкой бежит сюда. Пьяный. Жену разыскивает. Кабы не порезал кого... Берегись! - Он, сердечный, пьяным только на ней, ведьме, и отыгрывается, - заметил кто-то сочувственно. - Зато уж наутро, тверезому, она ему задаст, - произнес кто-то злорадно. - Пошли, ребята, своя жизнь дороже... И толпа стала быстро таять. Это еще сильнее подстегнуло Саню. - Своя, значит? Своя! А это чужое? Пусть горит? - пыталась она остановить толпу, но ее никто не слушал. - Пошли, пошли отсюда, - тащил ее за рукав Валерий. - Долго ли до беды. Тебе дело говорят Новый скорей поставят. Закон! - Ах и ты туда же! Я знаю - для тебя все чужое, все... Только шкура своя дорога... Вот он, твой закон. - И все накипевшее на душе, все, что западало от мерзкой людской расчетливости и давило, - все это взметнулось острым языком пламени, перехватило горло, сдавило дыхание. - Прочь от меня! Уходи отсюда! - Ты что, ополоумела? - Валерий отпрянул от нее, но, увидев огненно-рыжую, словно горящая головешка, голову Чеботарева и за его плечом в медном отблеске пожара широкое лезвие косы, бросился наутек. А Саня с криком: "Бить их! Бить... всех, всех!.." - налетела, как коршун, на Чеботарева и била его по щекам до тех пор, пока не упала на землю в слезах, в исступлении. Чеботарев, в минуту протрезвевший, бросил косу, растерянно стоял перед ней. - Вот оно как обернулось, - бормотал он. - Виноват... Нарушил, значит. Потерявшую память Саню отнесли к Настасье Павловне. Потом приехал на велосипеде из Звонарева милиционер и забрал Чеботарева, чтобы посадить его в подвал, приспособленный участковым для вытрезвиловки. 8 На расследование пожара в Касаткино приехал начальник отдела кадров Софрон Михайлович Косяк. Это был человек солидной наружности и деликатного обхождения; крупные рыжеватые кудри и седые виски придавали ему артистический вид; у него все было округлым: и широкий скошенный подбородок, и розовые, как свежеиспеченные пирожки, щеки, и мясистый глянцевитый нос. Более двадцати лет прослужил он в армии, дошел до майора, однако выше должности инструктора политотдела дивизии не поднялся. При первом же сокращении его уволили в запас. В отделении дороги он работал уже третий год и успел заслужить авторитет объективного и беспристрастного человека. Софрон Михайлович, понаторевший во всев