Ничто здесь не изменилось. Данилов заглянул в платяной шкаф. Все его земные вещи были на месте. "Ну и ладно", - сказал Данилов. Налил в стакан из графина, жидкость опять показалась теплой, противной. Данилов хотел было заказать напитки, но посчитал, что одними напитками они от него не отделаются. Стрелки на ходиках следовало перевести. Они торопились к ужину, а, судя по всему, время в Девяти Слоях шло лишь к обеду. Данилов уже завтракал и обедал. Теперь надо было приставать к общему порядку. Так что же, опять обедать? Опять давиться стылыми сосисками? Данилов испугался. Однако вскоре отважился на дерзость. Не испрашивая меню обеда, он отослал в службу питания мысленный заказ и в том меню назвал и пиво, и коньяк, и солянку, и свиной бок на углях, и черный кофе, и апельсины на десерт. Прикатил столик из вагона-ресторана, были на нем - селедка с горошком, борщ с двумя кусками сала, сосиски с горошком и лимонный напиток. Стало быть, его поставили на место. "У, скупердяи!" - выругался Данилов. Средствами музыки. А так и виду не подал, что огорчен. Отобедав, Данилов из упрямства решил поискать удачи здесь же, в Четвертом Слое. Все-таки это был Слой Гостеприимства и прежде имел достаточно баров, харчевен, тратторий, пабов, забегаловок с музыкальными аппаратами, не говоря уж о буфетах и рюмочных. Все это и теперь никуда не исчезло. Не истощилось и не было нынче осчастливлено санитарными делами. Данилов не без робости заглянул в знакомые ему заведения. Испытывал судьбу - не покажут ли ему пальцем на дверь, не вышвырнут ли подальше, не прихлопнут ли скалкой. Нет, не вышвыривали и не прихлопывали. Тогда Данилов стал выбирать. Во-первых, потому, что он мог (так он считал) разрешить себе выбирать. И потому, что многие блюда и бутыли, чьи ароматы, соки, запахи и букеты когда-то привлекали юного Данилова, теперь совсем не нравились ему. В частности, Данилов нынче нос воротил, проходя мимо заведений с историческими кушаниями. Всякие настойки из сушеных мокриц, ядовитые варева, каши из протертых кактусов, маринованные ляжки гигантских пауков, булыжники в зеленой простокваше Данилову были чуть ли не противны. К тому же во многих заведениях надо было расплачиваться наличными. В конце концов Данилов выбрал скромный мясной буфет, где можно было тихо посидеть в кредит. Он вошел в буфет и сразу увидел Кармадона. Кармадон сидел с тремя незнакомыми Данилову демонами возле самой стойки за тяжелым, грубо отесанным столом. Впрочем, здесь все столы были из пористого туфа, грубо отесанные. Данилов чуть было не выскочил из буфета, однако успел подумать: "Что же это я?" Степенно сел за свободный стол, правда, достаточно далеко от Кармадона. Сколько заведений он мысленно отклонил, мимо скольких буфетов прошел в сомнениях и вот выбрал именно этот. Но отчего он растерялся, отчего теперь, хотя и вынудил себя присесть за стол, все еще готов был бежать отсюда? Ведь совсем недавно сам искал Кармадона, и вот он. Кармадон. "Сиди! - сказал себе Данилов. - Раз зашел". И он сидел. Сидел он (если брать нынешнюю их с Кармадоном ситуацию) удобнее, нежели Кармадон: тот мог его и не заметить. От этого Данилов испытывал чувство неловкости. Сам же он то и дело посматривал на лицейского приятеля. И не было у Данилова острой неприязни к нему. Что же теперь с Кармадоном, думал он. На некоторые соображения его наводило то обстоятельство, что аристократ Кармадон, ас со спецзаданием, прежде выбиравший для отдыха и встреч с друзьями места роскошные, нынче сидел в захудалом мясном буфете. "А вдруг, - испугался Данилов, - здесь теперь железнодорожная кухня! Вот Кармадон и ходит сюда!" Это подозрение Данилова расстроило. Данилов поводил пальцами над розовым камнем, словно над музыкальным аппаратом Термена, вызывая из кухни блюда Прежде в буфете кормили не только мясом, случалась здесь и рыба, и Данилов заказал: "Икра минтая вяленая, 1-150, яснычковая". Икра поступила. На Земле Данилов не пробовал вяленой, яснычковой икры минтая, но теперь на память ему пришло огненное кольцо, вспыхнувшее над бесновавшейся толпой в Колодце Ожидания, он и пожелал икру. Икра лежала на тарелке твердой плиткой, видно, была прессованная. Данилов отгрыз кусок и обрадовался, икра была вполне сносная, пусть и прилипала к зубам на манер ирисок, соленая, к ней кстати было бы пиво. Данилов распорядился насчет "Хейникебир" и "Радебергера". Кружки возникли запотевшие и в пене. Голландское пиво было точно голландское, "Радебергер" же ему подменили пльзеньским апольдского завода. "Ну и ладно, - благодушно подумал Данилов. - Может быть, у них и нет на складе "Радебергера". Да ведь и "Радебергер", если разобраться, - типа пльзеньского..." Данилов вспомнил, что Апольда - под Веймаром. Там Гете, соскочив с лошади, командовал когда-то тушением пожара. "Хорошо! - умилялся Данилов. - Разве дали бы арестанту, обреченному пиво и икру!" И повторял заказы. Он как будто бы даже забыл о Кармадоне. Хотя, конечно, все время видел его. Кармадон сидел к Данилову боком, тихий и суровый, жевал что-то. И соседи Кармадона по столу тоже серьезно жевали. - Можно присесть? - услышал Данилов. - Пожалуйста, - кивнул Данилов. - Ба, да это Данилов! - сказал присевший. - Здравствуйте! - Здравствуйте, - неуверенно произнес Данилов. - Какими судьбами? - Обыкновенными... - замялся Данилов. Он все соображал, кто это перед ним. Внешность присевшего казалась знакомой. Одет он был в европейский шерстяной костюм, но на голове имел белый капюшон от бедуинского плаща ("бурнуса, что ли, - вспоминал Данилов, - или убруса..."). Лицо присевшего капюшон чуть ли не скрывал, но было заметно, что части его лица существуют сами по себе и могут меняться местами. Кто же это, думал Данилов. Не из лицейских ли знакомых? Ясно, что не их выпуска, но, может быть, старшего? Или младшего? - Нет, я не из лицейских, - сказал демон. - Куда мне до лицея. Я мельче... Мы с вами встречались на курсах по повышению личных свойств... Вы делились наблюдениями... Я тоже с Земли... Тружусь в аравийских пустынях... - Ах, да, да, - сказал Данилов. - Я вспомнил вас... Он вспомнил на самом деле. Даже имя собеседника было когда-то знакомо Данилову, то ли Ураэл, то ли Ураил... - Уграэль, - сказал демон. - Да, да, - согласился Данилов. - Уграэль... - Вы сюда с отчетом или за инструкциями? - С отчетом, - быстро сказал Данилов и оглянулся. - Ну да, - кивнул Уграэль и, как показалось Данилову, усмехнулся: мол, знаю, с каким отчетом. - Вы здесь давно? - Порядочно, - сказал Уграэль. - Я по вызову. - И приятный повод, если не секрет? - Хороший повод, - важно сказал Уграэль. В это мгновение Кармадон, опустивший на стол бокал с черной жидкостью, повернул голову, и Данилов увидел правую сторону его лица, дотоле от Данилова скрытую, она была перекошена, словно Кармадона хватил паралич, пусть и не самый решительный, да так и не отпустил. "Экая гримаса неприятная!" - удивился Данилов и даже расстроился. Он-то знал, отчего перекосило лицо Кармадона, но прежде полагал, что все давно выправлено. Кармадон опять повернул голову, похоже, так и не заметив Данилова, не ощутив его присутствия. - Страдает, - сказал Уграэль чуть ли не с удовольствием. - Кто? - спросил Данилов. - Кармадон. Вон как его скривило. - Но, может быть, на задании? - сказал Данилов. - На задании! - усмехнулся Уграэль. - Если бы на задании, так его бы давно починили! Да и в звании могли бы повысить. А тут вон куда бросили! Даже стал ходить в этот буфет, бывший-то ас со спецзаданием! - А куда? - Что куда? - Куда его бросили? - Да вы что?.. - удивился Уграэль. - Вы разыгрываете меня? Все ведь знают. А вы были приятели. - Я только из Москвы... - Из Москвы! - опять усмехнулся Уграэль. - Из Москвы, - хмуро и твердо сказал Данилов. - И что же, вы не знаете, что Кармадона разжаловали из асов и бросили в микрокосмос на элементарную частицу? - Нет, не знаю, - искренне сказал Данилов. - Ну, так вот, бросили. И тут же Данилов вспомнил видение в Колодце Ожидания. Был он усушен в немыслимое количество раз и помещен вовнутрь ничтожной крупинки. Там, посреди спиралей микрогалактик, каких-то кристаллических сеток, построений ледяных шаров и игл привиделся ему космический корабль и сверкнуло лицо Кармадона. Выходит, не зря сверкнуло. Но тогда лицо Кармадона было гордым, надменным, такой Кармадон на самом деле вряд ли бы зашел в мясной буфет. - Ну и что же, - сказал Данилов, помолчав, - и там работа ответственная, там сложная работа... - Сложная, - согласился Уграэль. - Просто ювелирная. И все же вы меня разыгрываете! - Нет, нисколько... Мы теперь не так близки с Кармадоном, как в юные годы. - Может быть... Конечно, я понимаю, в ту пору, когда Кармадон был блестящим асом со спецзаданием, он мог такими, как мы с вами, и брезговать... Но теперь-то? - Я его только что увидел, - сказал Данилов. - Я не думал, что он в Девяти Слоях. Лиц, что сидят с ним, я не знаю, нарушить их беседу было бы неприличным. Но вид его меня поразил. Что произошло с ним? "Зачем я оправдываюсь?" - отругал себя Данилов. Он понимал, что и не следовало бы расспрашивать (лукавить при этом) случайного собеседника, неизвестно зачем вызванного в Девять Слоев из аравийских пустынь, о несчастье Кармадона, но и удержать в себе вопрос Данилов не смог. В глазах Уграэля опять была усмешка, он словно бы давал понять: мол, я-то знаю, как вы не знаете. - Я и сам не слишком информирован, - сказал Уграэль, - Кармадон никогда не удостаивал меня беседы... Кто я для него? Мелочь... Был. Он сделал ударение на этом "был" и опять со значением поглядел на Данилова. Может, сюда Уграэль прибыл с надеждой на продвижение, а тут надежду его укрепили, вот ему и не терпелось намекнуть об этом хотя бы Данилову? - Я знаю обо всем с чужих слов. А это что же? Слухи. Сплетни... Будто имел Кармадон приключение... Вовсе не связанное с делом... А этакое... лирическое... Он оконфузился. Тогда его и скривило. А вы сами знаете, что в таких случаях ран и повреждений не отменяют. К тому же, говорят, Кармадон нарушил правила... Стало быть, замарал честь. Покровители и родственники сделать для него ничего не смогли. Проигравший, опозоренный - разве мог он оставаться асом со спецзаданием? Сами посудите. Теперь он демон десятой статьи. - Десятой? - не поверил Данилов. - Десятой. И служит на элементарной частице. Возле Уграэля на столе возникла бутылка имбирной настойки и на тарелке - кусочки сухого бамбука, словно от распиленной лыжной палки. "Видимо, надоело ему все аравийское..." - подумал Данилов. Уграэль пожелал угостить Данилова имбирной, но Данилов, любезно поблагодарив Уграэля, вызвал кружку светлого пива. - И вы знаете, - сказал Уграэль, - никаких официальных разборов, пусть даже и закрытых, приключения Кармадона не было. Просто его разжаловали и послали в микрокосм. Говорят, он не подавал апелляций. Да и что тут подавать?.. Обидно! Из-за какой-то юбки... Тут левый глаз Уграэля опустился к краешку его губ, расширился и уставился на Данилова в некоем ожидании. Откровений Данилова, может быть, ожидал он? - Да, - сказал Данилов. - Печальная история. Глаз Уграэля вернулся на место и скромно смотрел теперь в рюмку имбирной. Этот чистенький демон в бедуинском капюшоне, видимо, многое знал. Раз имел сведения насчет юбки, то, наверное, был наслышан и об участии Данилова в приключении Кармадона. Сейчас же он (может, и с намерением) разыгрывал из себя наивного провинциала. Но вдруг Данилов ошибался? - Ну как у вас в Москве? - спросил Уграэль. - Что вас интересует? - Меня многое интересует, - сказал Уграэль. - Климат, условия быта, напитки, курево... Тут он осекся, словно испугался, словно сообразил, что проговорился, что своими вопросами он выдает нечто такое, о чем следует промолчать. Данилов с интересом поглядел на Уграэля. Что далась ему Москва? - По сравнению с аравийскими пустынями в Москве прохладно, - сказал Данилов, - рядом Ледовитый океан. - Да, да, я знаю, - быстро сказал Уграэль. - А насчет курева... Вас что интересует? Сигареты, папиросы, трубочные табаки? Или анаша? - Нет, я это так, к слову... - смутился Уграэль. - Я не курю... Извините, я спешу по делу... Желаю вам отчитаться, - сказал Уграэль. - Спасибо, - холодно кивнул Данилов. - Может, еще и встретимся. А может быть, и нет, - сказал Уграэль, и тут уши его наползли на глаза, неприятно, даже зловеще Уграэль смотрел на Данилова А потом исчез. "Нет, и вправду он что-то знает? - забеспокоился Данилов. - Он явно валял передо мной дурака. И что он расспрашивал о Москве? Похоже, что не из вежливости... Хорошо, хоть мой театр его не занимал..." Данилов чувствовал, что своей прощальной гримасой Уграэль испортил ему настроение. В раздражении пребывал теперь Данилов. Он утолил жажду, был сыт, ему следовало уходить. Но куда? Опять в свою комнату, в свою келью, в свою камеру? И зачем уходить? Из-за боязни столкновения с Кармадоном? Но что его бояться, думал теперь Данилов. Совсем недавно он был готов бежать из мясного буфета, сейчас же он сидел чуть ли не обиженным на Кармадона: тот его не замечал. Раздражение, вызванное Уграэлем, он словно бы перенес на Кармадона. Данилову хотелось выкинуть нечто такое, что привлекло бы внимание Кармадона к нему. Данилов занимался пошлым делом - после принятия ячменных напитков потягивал коньяк (будто протестуя против чего-то). И хмуро смотрел на стол Кармадона. Кармадон обернулся. Он что-то говорил собеседникам, что-то доказывал им и, обернувшись, замолчал, замер. Потом, словно пришел в себя, стул передвинул, спину показал Данилову и, видно, продолжил разговор. В том, что Кармадон заметил его, Данилов не сомневался. Обратили внимание на Данилова и демоны, сидевшие с Кармадоном. Они то и дело посматривали теперь на него. Но вряд ли вели с Кармадоном о нем речь. А Кармадон больше не оборачивался. Данилов нервничал. Он отставил коньяк. Все в буфете раздражало его. "Он меня даже не желает замечать! - горячился Данилов. - Не выказывает презрения, ни злобы, ни обиды. Ну как же! Он - аристократ, он хоть и пониженный в чине, хоть и ущемленный, а все равно - демон главной последовательности!" Что-то распирало Данилова, личность воспитанную и скорее мирную, что-то неприятное мучило его, вот-вот готово было подтолкнуть к скандалу, совершенно бессмысленному и уж, конечно, вредному для него, скандалу (Данилов уже предчувствовал это) противному, бабьему, возможно истеричному, с битьем сосудов. "Я сам подойду к нему! - разжигал себя Данилов. - Я потребую объяснений, где Синезуд и где Бек Леонович..." Соображение о домовом Беке Леоновиче явилось Данилову на ум (или было подсказано ему) кстати, Данилов ухватился за него. Он теперь уверял себя, что именно из-за Бека Леоновича он и намерен подойти к Кармадону и, если потребуют обстоятельства, на самом деле надерзить тому, предпринять нечто решительное. Судьба Бека Леоновича несомненно волновала Данилова, его не покидало ощущение вины, но сейчас причиной стремления подойти к Кармадону, хотя Данилов и не желал себе признаться в этом, было иное. А что - иное, он и сам не мог бы сказать. Будто причина эта существовала независимо от Данилова. Данилов встал и подошел к столу Кармадона. - Извините, но я вынужден обратиться к вам... Кармадон Данилова будто бы не видел, но собеседники его смотрели на Данилова с интересом и, возможно, ждали зрелища. - К сожалению, мне приходится нарушать приличия, но я не нахожу иного выхода... - Вы к нам ко всем обращаетесь, - спросил демон в берете с рысьими ушами, - или кого-то имеете в виду особенно? - Я хочу задать вопрос Кармадону, и его право решать, в обществе он желает выслушать меня или в одиночестве? - Мне все равно, - сказал Кармадон. - Где Бек Леонович? - Кто? - удивился Кармадон. - Бек Леонович. Домовой из Останкина. - А-а, - вспомнил Кармадон, тут же сказал надменно: - К сожалению, ничем не могу удовлетворить ваш интерес. - Но он был отправлен в известном лишь вам направлении... Именно вы его и отправили... А я давал ему гарантии безопасности... Его следует вернуть. - Это мне теперь не под силу, - сказал Кармадон. - А кому под силу? - не мог уняться Данилов. - Не знаю. Но думаю, что и не вам. Данилов вдруг почувствовал, что запал его исчез и говорить ему нечего, какой тут скандал, какие решительные выражения, да и зачем они? Жалким он стоял перед столом Кармадона, и с каждой секундой его положение становилось все более нелепым, выходка его превращалась в фарс. А собеседники Кармадона все еще смотрели на него в ожидании пассажа. Но пассаж и так вышел! Кармадон же, хоть и изуродованный, сидел по-прежнему надменный и спокойный и будто бы держал у глаза ледяной монокль. - Что же, - сказал Данилов, - придется мне хлопотать о возвращении Бека Леоновича. Тут он откланялся. Теперь-то ему, точно, следовало уйти из буфета, а он не смог, вернулся к своему столу, сел спиной к Кармадону. "Какая глупость! - думал Данилов о своем походе к Кармадону. - Бабья глупость! Вот сам и принял позор. И поделом!" Безрассудным и некорректным по отношению к Кармадону было упоминание при публике имени останкинского домового. И шепотом-то, на ухо Кармадону, его нельзя было произносить. Ведь он, Данилов, ничего не знал. Ничего, кроме того, что Кармадона разжаловали и следы конфуза оставили на его лице. А как все было сделано, при каких словах, записях и аттестациях, это Данилову было неизвестно. Как он мог проявлять себя базарной личностью, крикливой торговкой солеными огурцами, у которой взяли из кадки овощ и ушли, не расплатившись! А овоща-то вдруг и не брали... Ему было стыдно и противно. Так сокрушался Данилов, сидя в буфете. Теперь ему казалось, что намерен был буянить совсем другой, но не он. "Может быть, это все подстроили они, - думал Данилов, - исследователи?" Тогда, значит, он потерял самоуправление, расслабился и дал возможность исследователям направлять его действия в созданной ими ситуации. В этом тоже было мало приятного. Пусть не вышло крепкого скандала, но кое о чем они узнали, о Беке Леоновиче хотя бы. Нет, и выпив хорошего пива, сказал Данилов себе, он не имел права забывать о волевых напряжениях. Данилов потягивал пиво и дальше. Удалился ли Кармадон с компанией или нет, он не знал. Шумы компании Данилов отключил от себя. Но думы о Кармадоне не уходили. Эким стал лицейский приятель! Однако держится. Пострадал, разжалован, лицо имеет кривое, а держится. И как! Будто не растерял прежних достоинств и связей и вот-вот получит решительное повышение. Орел, беркут! Пусть и пораненный. А может, знает наперед о своей судьбе такое, что и разрешает себе выглядеть беркутом. И он еще ответит на нынешнюю выходку Данилова. Он и за дуэль заплатит ему по высокому или по низкому счету. Как пожелает. "Посмотрим, - подумал Данилов. - Орел, беркут! Он уже пыжился быть синим быком!" Сейчас же Данилов посчитал, что это его ехидное соображение о синем быке - дурное, оно как бы мелкая месть, пусть и мысленная. И это ему, Данилову, пришло на ум сравнение с беркутом, довольно пошлое, сам же Кармадон, возможно, в душе и не столь грозен. "Нет, - думал Данилов, - он все еще хищник, все тот ас со спецзаданием..." 39 Впрочем, ему стоило идти домой. "Главное - домой!" - усмехнулся Данилов. А что там? Сидеть у платяного шкафа в тоске и рефлексиях? "Вот именно там и сидеть! - сказал себе Данилов. - И думать о том, кто ты есть и зачем существуешь. И есть ли смысл в твоем дальнейшем существовании". - Данилов, - кто-то положил ему руку на плечо. Данилов оглянулся. Над ним стоял Кармадон. В буфете было тихо и пустынно. - Да, - нахмурился Данилов. - Мне нужно поговорить. - Я вас слушаю. - Не здесь, - сказал Кармадон. - Где же? - Я знаю одно место. Если ты... Если вы согласитесь отправиться туда, я буду вам признателен. - Хорошо, - сказал Данилов. Он встал. Кармадон повернулся и быстро пошел, не проявляя никакого интереса к тому - идет ли за ним Данилов или нет. Он был в синей накидке, хлеставшей по полу, накидка развевалась, слева под ней угадывалась шпага. Данилов шел за Кармадоном в волнении, они свернули в темный переулок, и какой там возник век, Данилов не понял, и какой архитектуры стояли здания, не мог определить, но они стояли. Здесь хозяин был Кармадон, и условия его прогулки Данилов не счел нужным разгадывать. Заскрипела дверь. Кармадон толкнул ее плечом и пригласил за собой Данилова. В руке у него оказалась тонкая свеча, бледный, нервный свет ее освещал узкую лестницу со смелыми изломами, такие лестницы устраивали в крепостных башнях и в стенах замков или каменных палат, по одной из них Данилов поднимался как-то в Соликамске в воеводском доме. Здесь он шел за Кармадоном вниз. Ступени были сухие, из камня, но стертые, и оттого как бы наклонные. Ничем не пахло, тени были хотя и живые, но зловещие, летучие мыши с песьими мордами будто бы таились в них. "Да что мне летучие мыши-то!" - думал Данилов. А сам пугался. Наконец стало чуть светлее, будто бы обнаружился некий погреб или подвал. Кармадон указал Данилову на скамью, стоявшую возле длинного дубового стола. Данилов, помедлив, на скамью сел, но нерешительно, на краешек. Кармадон властно предложил ему подвинуться к центру стола. Данилов повиновался. Кармадон разжал серебряную застежку у горла, сбросил накидку и сел возле Данилова. - Данилов, - положил, вдруг Кармадон руку Данилову на плечо. - Данилов... И заплакал. До того как Кармадон заплакал, Данилов хотел сбросить его руку с плеча. Он даже дернулся, но тут же и замер в смущении. Он поглядел по сторонам: не смотрит ли кто на них. Похоже, в погребе никого не было. А смотрел ли кто и откуда на них с Кармадоном, об этом можно было только гадать. Кармадон опустил руку, положил ее на дубовую доску стола, а потом и голову уронил на руку. "Что он плачет? - думал Данилов. - Играет комедию? Или на самом деле?" Сейчас он испытывал и жалость, и сочувствие к Кармадону. На всякий случай он осмотрел уединенное место. Три свечи в аугсбургских шандалах, толстые, с ярким пламенем, стояли на столе, единственном в погребе. Два столба держали своды с распалубкой. Погребок был ранней готики, причем скромной, деревенской. Стены, своды и столбы его были побелены, естество кирпича проявлялось лишь в ровных шнурах нервюров. Пламя свечей не дрожало, будто электрическое, нервюры казались непоколебимыми и неизбежными. В углу, за дальним столбом, Данилов углядел бочки. С вином, с порохом, или еще с каким зельем, или с пиратской добычей, кто знает. Кармадон поднял голову. Глаза его были сухие. - Данилов, - сказал Кармадон. - Сыграй мне. - Что? - удивился Данилов. - Сыграй мне что-нибудь печальное. - У меня и инструмента нет... - Возьми вон там, - сказал Кармадон. Он указал на бочки, там что-то появилось. Данилов обмер: неужели Альбани? Он быстро подошел к бочкам и увидел лютню. Лютня была знакомая. Данилов играл на ней в пору лицейской юности и позже, в Седьмом Слое Удовольствий. Лютню он держал с нежностью, чуть ли не умиление испытывал к вечному инструменту. - Я боюсь, у меня сейчас не выйдет, - сказал Данилов. - Я прошу тебя, - тихо произнес Кармадон. - Я попробую, - сказал Данилов. - Но я привык к земному. Тебе же надо что-то из тех, юношеских вещей? - Да, из тех, - кивнул Кармадон. Данилов, естественно, мог бы сейчас исполнить любое произведение на лютне, даже если бы он взял лютню в руки впервые. Но такими же возможностями располагал и Кармадон. Кармадон желал сейчас не исполнения музыки, а самой музыки и еще чего-то большего, и Данилов стал играть. И в юности у них были минуты высокие и печальные, и тогда звучали элегии. Данилов вспомнил былое, искренне желал своей музыкой облегчить участь давнего знакомца, застывшего рядом, жалел его и себя жалел... - Спасибо, Данилов, - сказал Кармадон. - За что же? - Давай выпьем! - Давай!.. - неуверенно сказал Данилов, пить он не желал, а главное, с неохотой опускал на скамью лютню, с печалью отпускал ее от себя, он стосковался по музыке. Данилов с опаской поглядел на кубки, возникшие на столе, ожидал появления бутылей ликера "Северное сияние", закусок железнодорожных буфетов, уложенных в нетленные тарелочки из гофрированной фольги, но нет, страхи его были напрасными. Выпили, Кармадон пил угрюмо, махом, и Данилов удивился - до того хорош и благороден оказался крепкий напиток. "Что же на Земле Кармадон мучил нас "Северным сиянием" и почему мне суют железнодорожную еду?" - чуть ли не обиделся Данилов. Кармадон снова наполнил кубок и опрокинул его. Данилов сделал один глоток. - Тошно, Данилов! - сказал Кармадон. - Тошно! - Отчего? - скорее из вежливости спросил Данилов. Кармадон то ли издевку ощутил в его словах, то ли простое непонимание - и этого было достаточно. Он взглянул на Данилова свирепо, но в глазах его была и слабость израненного зверя, однако Данилов заробел. И Кармадон, похоже, смутился. Не для ссор, видно, он привел сюда собеседника. Данилов же не знал, как ему сейчас себя вести, они опять перешли на "ты", однако ничего, что между ними произошло, отменить было нельзя. - Я на самом деле не знаю причин твоего нынешнего состояния, - сухо сказал Данилов. Кармадон снова взглянул на него. - Неужели ты ничего не слышал? - Слышал, - сказал Данилов. - Случайно и совсем недавно. Но это были сведения невнятные и, возможно, отдаленные от истины... Может, это просто сплетня... - Разжалован, разбит и сослан, - сказал Кармадон. Данилов полагал, что Кармадон, коли у него возникла потребность в нем как в собеседнике, сейчас выговорится, все расскажет, драматизируя подробности, ища сострадания, но Кармадон, произнеся три слова, ударил кулаком по столу, как бы ставя точку, и с ревом опрокинул кубок. - Но и в микрокосмосе, - осторожно сказал Данилов, - своя жизнь. - Да, - кивнул Кармадон. - И в микрокосмосе. - Что же отчаиваться, - сказал Данилов. - Мы не юнцы. А в наши зрелые годы знаешь, что не в пребывании на вершине дело... - Данилов, не надо, - сказал Кармадон. - Ты хорошо играешь на лютне, а мыслитель из тебя никакой. - Наверное, - согласился Данилов. - Да и не в том дело, что меня посадили на элементарную частицу! - чуть ли не выкрикнул Кармадон. - Не в том! Слабость моя - вот что меня приводит в уныние! Данилов молчал. - Имя твое упомянуто не было, - сказал Кармадон. - Можешь быть спокоен. - Что же, и о дуэли они не знают? - О дуэли знают. - Коли знают о дуэли, знают и обо мне. - Я твоего имени не называл, - сердито прокричал Кармадон, - я! - И на том спасибо, - сказал Данилов. - И слово "дуэль" не было произнесено. Все его держали в уме. "А я заявил о Беке Леоновиче в буфете!" - расстроился Данилов. - Я ни о чем не жалею, - сказал Кармадон. - И не жалею о том, что нарушил правила и выстрелил, упредив тебя. Ты должен это понять. Данилов хотел было возразить Кармадону, но подумал, что действительно понять Кармадона он может. - Но надо было стрелять наверняка! - сказал Кармадон. - Тогда бы мне все простили. И никаких разжалований. Все уважали бы меня! И я бы уважал себя. А выстрел вышел жалкий. - Ничего себе жалкий! - сказал Данилов. - Ты выпалил в меня тысячью солнц, сжатых в пушечное ядро! - Жалкий, - сказал Кармадон. - Раз ты существуешь, значит, жалкий. А на большее у меня не хватило сил. - Тебе виднее, - вежливо согласился Данилов. Потом спросил: - А где секунданты? - Они были свидетели! - резко сказал Кармадон. - Это я понимаю, - сказал Данилов. - Однако, прости меня за назойливость, меня волнует судьба Бека Леоновича, за Синезуда не я в ответе, но Бека Леоновича я вовлек в дело, обещал ему, что с ним ничего не случится. - Я привел тебя сюда вовсе не для того, чтобы заниматься судьбой домового! - Это ничего не меняет, - твердо сказал Данилов. - Ну ладно! Сгинули они. И возможно, они улетели в черную дыру, о которой ты умалчиваешь. Теперь, скорее всего, они в иной вселенной, с нами никак не связанной. Но если у тебя есть возможности, попробуй вернуть их оттуда. - Попробую, - сказал Данилов, будто бы не заметив издевку Кармадона. - Но вдруг им там теперь приятнее, чем здесь? - Может быть, - кивнул Данилов. - И кончим о них! - сказал Кармадон. Кубок его опять был полный. Пил Кармадон жадно, жидкость лилась на серый замшевый камзол. Данилов старался не смотреть на Кармадона. Видеть его изуродованное лицо было ему неприятно. - А та женщина... Как она? - спросил Кармадон. Данилов был уверен: Кармадон говорил о Наташе. Он все время опасался, что их слова кому-то слышны, хотя и полагал, что Кармадону нет резона иметь свидетелей их беседы, и, наверное, он выбрал место действительно укромное и потайное. Но тут Данилов поневоле ощупал глазами все углы готического подвала. - Не бойся, - громко сказал Кармадон. - Нас не слушают. Я знал, куда тебя привести. "Может, оно и так, - подумал Данилов, - а может, и нет..." - Я ведь тогда не шутил, - сказал Кармадон. - И тебя я не испытывал. Я думал, у тебя к ней легкое отношение. А мне она была на самом деле необходима. - Оставим эту тему, - хмуро сказал Данилов. - Я и теперь думаю о ней, - произнес Кармадон. - Полагаю, что дальше вести беседу бессмысленно, - сказал Данилов. Кармадон опять опрокинул кубок. - Да, я понимаю, - выкрикнул он, - это не по-мужски! Да, я жалок, я слаб! Моим девизом было: "Ничто не слишком!", но где уж теперь - "Ничто не слишком!". Помнишь наш разговор в Останкине? Данилов сидел напряженный, он думал сейчас лишь о том, не повредит ли их беседа Наташе, слова Кармадона слушал рассеянно, он понял только, что Кармадон спросил его о чем-то, и кивнул на всякий случай. - Я говорил тогда, - сказал Кармадон, - от познания - бессилие. От познания! Ты спорил со мной. - Ты просил забыть о том разговоре. - И я не забыл, - сказал Кармадон. - И ты вряд ли мог забыть. - Да, я помню, - согласился Данилов. - Но у меня пока не было случая убедиться в твоей правоте. Теории же меня волнуют мало. - Ты молод! - Я твой ровесник! - Ты молод! Асы стареют раньше. Ты тихо сидишь на своей планете. А со сколькими цивилизациями и неживыми системами пришлось столкнуться мне! Чего мне это стоило! Сколько я узнал! - Но ведь ты и при выпуске из лицея был одарен Большим Откровением, - осторожно вставил Данилов. - В том-то и дело, - выпалил Кармадон, - что многое из того, что я узнал, вовсе не совпадает с Большим Откровением! Кармадон тут же замолчал, и теперь он, как раньше Данилов, огляделся по сторонам, нет ли кого. - И забыл я подробности Большого Откровения, - добавил Кармадон уже не столь решительно, как бы даже смирно. Но очень скоро он опять стал нервен и громок. - Я устал от знаний, но ничего не могу с собой поделать. Я жаден по-прежнему. Даже если я перейду в увечные воины и буду разводить мандрагору, то и тогда, наверное, я не успокоюсь. Вот и сейчас я попал в цивилизацию элементарной частицы - по вашим земным понятиям элементарной - и там кручусь, как заведенный. Я должен вернуться в асы со спецзаданием. И кривое лицо мне без нужды! Но мне следует доказать, что я все тот же. Что я тверже прежнего и злее прежнего. Однако попробуй смути цивилизацию этой мелкоты! Поверни ее ход! Да они, эти невидимые вам крошки, тоньше и педантичнее многих существ, с которыми мне приходилось связываться. Надо понять их суть и все их оттенки. А они ни на кого не похожие. И, стало быть, опять входит в меня знание, знание, знание! И порой такое знание, от какого дрожь во внутренностях! Я отравляюсь знанием и слабею! Ничто не слишком! Куда там!.. И очень может быть, что я опозорюсь в микрокосмосе и не вернусь в асы. Я и теперь опозорен: ты существуешь и не смят мною, а у меня кривая рожа! Он опять уронил голову на руку и затих. Секундами раньше Данилов вспомнил о Большом Синем Быке, вспомнил о том, как он, Данилов, просовывал кость в трещину в хрустальном своде и как почесывал ею животному спину, он хотел было узнать, ради чего Кармадон собирался побыть на Земле синим быком, но спросить об этом теперь не решился. Кармадон почувствовал его мысли, голову поднял. - Да! Да! Я хотел там влезть в шкуру самого Синего Быка, ощутить себя супердемоном, чтобы знать, как двигаться дальше, но что из этого вышло!. Он замолчал, потом заговорил уже о другом: - Каждая стихия - первооснова для чего-то другого, с ней связанного, но иного, непохожего, - сказал Кармадон. - Земля, в смысле почва, - для деревьев и растений, вода - для минералов и камней, эфир - для ветров, снега, дождей. Одно преобразуется в другое. И я - стихия. Но для чего первооснова я? Слова Кармадон произносил Данилову знакомые. Похоже, Данилов когда-то читал их в лицейских научных пособиях. Наверное, тогда. Они казались ему наивными и от его интересов далекими. Но Кармадон имел свои взгляды на мир, и что же было относиться к ним с пренебрежением? - Для чего первооснова я? - говорил Кармадон. - Выходит, что и я должен рано или поздно преобразоваться в нечто. Но во что? - Почему вдруг преобразоваться? Это вовсе не обязательно... - А-а-а! Что ты знаешь! - сказал Кармадон. - И потом, у тебя - свой случай. У меня - свой. Я чувствую, что когда-нибудь преобразуюсь. Но во что? Неужели моя буйная стихия станет чистым бессилием? Или вишневой косточкой? Или оскопленным бараном? Или винтом водяного насоса? Или оплавленным куском молибдена? "Однако... - подумал Данилов. - Прежде он так никогда не отчаивался..." - Это нервы, - сказал Данилов. - Житейские и служебные неприятности, отсюда и нервы. - Какие у нас нервы, ты что, - поморщился Кармадон. - Это у вас, на Земле, нервы... Или вот... Порой какой-нибудь цивилизации из-за нетерпения или еще по иной причине устроишь такую встряску, что ужас, с потопами и извержениями, с моровыми поветриями, со взрывами губительных веществ, с кровью, с сожжением столиц, с ненавистью братьев друг к другу, со страданием мысли, но оставишь жизнь - и потом все, не сразу, постепенно, но обязательно расцветает мощно и пышно, как злак на перегное... Будто бы я дал толчок развитию, какое хотел замедлить... Так нужны ли эти встряски? И кому? Мне? Им? Сейчас - встряска, огонь и кровь, а потом противные нам плоды, противное нам развитие, цветы и краски, музыка... - Не преувеличиваешь ли ты возможности Девяти Слоев, - сказал Данилов, - не сами ли цивилизации обязаны себе встрясками? - Даже если и преувеличиваю... Зачем мы со своими стараниями и соблазнами? И кто мы? Все эти существа и неживые системы - при нас? Или мы - при них? Мы что-то утверждаем или чему-то вредим? Необходимо ли наше присутствие в мире, и в чем она, необходимость? Или это все игра и пустая суета? Я запутался... - А ты считаешь, что располагаешь знанием. - Да, я располагаю слишком многими знаниями. А то, что я пока не понимаю, я желаю, пусть и помимо своей воли, понять... Стало быть, и опять приходит знание... Это мучительно... Я слабею! Я становлюсь равнодушнее к идеалам, которые вели меня по моей дороге! Или я уже вступил на чужую дорогу? Нет, я просто обессиливаю... Ты сидишь тут живой, а я перекошен. - Ты повторяешься, - сказал Данилов. - Что же касается твоих сомнений, то я не смогу стать тебе советчиком или оппонентом. У меня свой взгляд на вещи. Ты же в своих мнениях сейчас вряд ли поколеблешься. - А мне и не нужен ни советчик, ни оппонент, - сказал Кармадон. - Зачем ты привел меня сюда? - Я сам не знаю зачем. Может быть, для того, чтобы было перед кем выговориться. Я одинок. Родственники мои и мои влиятельные приятели, хотя и сделали все, чтобы слово "дуэль" не было произнесено, холодны теперь ко мне, если не брезгливы. Это деловые демоны. Мой ученый брат Новый Маргарит считает, что меня нет. А ты хоть по сути дела и никто, так, демон на договоре, и для меня сейчас личность посторонняя, а может быть, именно и потому, что посторонняя, тут вполне уместен. Я пустил слезу, я был жалок, но мне стало легче. Может быть, я скоро забуду об этой слезе. И никто мне о ней не напомнит. Сейчас ты при мне. А скоро сгинешь. - Ты в этом уверен? - спросил Данилов. - Уж раз тебя вызвали такой повесткой... Данилов хотел было возразить Кармадону, сказать, что вызвали-то его вызвали, но держат не в карцере, а в приятной комнате с платяным шкафом и часами-ходиками, и гулять дают, может, все обойдется и без крайнего исхода... Потом он вспомнил, как Кармадон обещал устроить его при своей канцелярии и тем спасти от разборов и расправ. Но что было сейчас вспоминать об этом. - Ты знаешь о моем деле что-либо новое? - Знаю... И вряд ли бы я смог тебе помочь. - Я и не стал бы утруждать тебя, - холодно сказал Данилов. - Твое дело... Твое... Кармадон поднял кубок, но теперь уже как бы нехотя, как бы неволя себя. Потом сказал: - Ну все. Прощай. Не будь слишком откровенным с Уграэлем. Его смотрят на твое место. Все. Иди. Прощай. - Прощай, - сказал Данилов. Он встал, несколько мгновений стоял в нерешительности, не зная, куда идти. Брать свечу и взбираться по лестнице? - Данилов, - сказал вдруг Кармадон. - Ты хотел бы иметь детей? - Детей? - удивился Данилов. - Хотел бы... - А я не хочу. - Отчего же? - Я не могу передать им никаких нравственных ценностей! "Вот тебе и раз!" - только и мог подумать Данилов. - Да и не будут, видно, уже у меня дети-то, - горестно и тихо произнес Кармадон. Но тут же как бы спохватился и сказал грозно: - Все! Прощай! Сразу же словно бы взорвалась бочка с порохом, готические своды исчезли в огне и дыму, и Данилов понял, что находится в двух шагах от входа в буфет. 40 Прошло еще несколько дней, если верить ходикам с кукушкой, а Данилова не тревожили. Будто издевались над ним. Или Данилов оказался в хвосте очереди, а у особ, вызвавших его повесткой, не было острых причин гнать очередь галопом. Ездить на лифте из слоя в слой Данилову надоело, зовы прошлого были им удовлетворены, знакомых встречалось мало, да и с теми беседы приходилось вести уклончивые и осторожные. Часами Данилов лежал на гостиничной кровати, смотрел неизвестно куда и ни о чем не думал. Обещание, горячее и решительное, сейчас же и непременно обсудить смысл собственного существования и понять, стоит ли отстаивать это существование, Данилов так и не исполнил. Оправдывал безделье мысли соображением, что в своих раздумьях и разборах он наверняка будет к себе жесток и, возможно, несправедлив, расстроится, отчается, ослабнет вконец - и тогда его возьмут голыми руками. "Нет, - сказал себе Данилов, - пока погодим..." Порой он вспоминал то или иное видение в Колодце Ожидания и пытался его истолковать. Однако уверенности в правильном понимании видений у него не было. По-прежнему вызывал недоумение забытый или намеренно оставленный фартук сапожника... Иногда приходил Данилову на ум разговор с Кармадоном. Были в том разговоре сказаны Кармадоном слова, каким теперь Данилову хотелось возразить. "Что же там не возражал?" - спрашивал себя Данилов. А впрочем, зачем возражать-то? Кармадон разговаривал с условным собеседником, равным пустоте. Он же, Данилов, в утверж