й голубыми снарядами зарницы. Тишина обволокла пароход. Я принес пугливой Начар кипятку. Мы сели на палубу, напоминая со стороны семью бродяг, занятых чаепитием. Начар была в старом шелковом платье Бариль, в светлых чулках и белом шарфе. Рядом с ней бренчал на потертой гитаре невзрачный моряк. Начар уже знала по - русски несколько слов, но произносила их шепотом и при этом краснела. После чая она закрыла шарфом нижнюю часть лица и сидела неподвижно, глядя на море. Мне кажется, так она просидела всю ночь: утром, когда мы приближались к плакатно - желтым берегам Апшерона, я застал ее в этой же позе. К полудню над тусклой водой началось далекое нагромождение Баку - серых гор, серого неба, серых домов, покрытых заплатами яркого, но тоже серого солнечного цвета. Прошли остров Нарген, мыс Зых, и весь этот тускло сияющий город, притягивающий жадные взгляды "Стандарт - ойлей" и "Рояль - датчей", город революции, 26 комиссаров, нефти, громоздился все выше и выше над радужной плоскостью залива, пока "Чичерин" не подошел к нему вплотную, покрикивая басовым гудком. Я отвез Начар по адресу, записанному со слов Бариль, и передал с рук на руки молодой приветливой работнице, женоргу швейной фабрики. Вечером пыльный горячий поезд унес меня к северу, в Дагестан, где должна была развернуться одна из страниц будущей истории Кара-Бугаза. УЧИТЕСЬ У ВОДОРОСЛЕЙ Солнце, в течение тысячелетий бывшее проклятием пустыни, сделается ее благословением. Академик Иоффе Три тысячи километров остались позади. Я живу в фанерном доме на берегу Кара-Бугазского залива. С утра до вечера работает безжалостное солнце, выпаривая и сгущая кара-бугазскую воду. Оно мешает мне сосредоточиться, чтобы вспомнить самые яркие точки на этом длинном пути вокруг Каспийского моря. Целый мир отшумел за спиной и остался лишь в памяти да на исписанных бледным карандашом листках. После Баку на рассвете поезд ворвался в пахучие заросли Берикея. На западе, в стороне Хунзаха и Ведено, в стороне аулов, закутанных в дым романтических преданий, тяжелой медью горели горы. К их подножиям прижался завод "Дагестанские огни" - первый завод в Союзе, работающий на газах, бьющих из - под земли. Этими газами завод отапливает свои стеклоплавильные печи. Сырье для стекла - мирабилит - завод привозит из Кара-Бугаза. В Баку я узнал, что до постройки химического комбината в Кара-Бугазе мирабилит предполагают перерабатывать в Дагестане. Но где? Здесь, в Берикее, где земля газит, как неприработанный газовый завод, или на севере, в Чир - Юрте? Общее мнение слагалось в пользу Чир - Юрта, где запроектирована постройка мощного химического комбината. Голубое сверкающее сердце дагестанских гор - Сулакская электростанция будет перебрасывать сюда ток. Рядом дымится Грозный с его мазутом и нефтеносными газами. Здесь порт Махачкала, куда морем можно доставлять мирабилит из Кара-Бугаза, здесь рельсовые пути в Ростов, Новороссийск, выход в центр страны и к Черному морю, Махачкала кажется городом, построенным из окаменелой морской пены. Зернистый камень набережных и зданий блестит крупинками слюды, напоминающими большие брызги. Море подкатывает к подножию города зеленую и глубокую воду. Черные бугшприты парусных шхун качаются над низкой оградой вокзала, почти касаясь семафоров. Вагоны скорых поездов Тбилиси - Москва на десять минут превращаются в каюты кораблей. В их окнах перепутались реи, снасти, желтые трубы. В купе врывается крепкий каспийский ветер. Мальчишки машут перед обмякшими от южной синевы пассажирами связками только что пойманных бычков, пахнущих холодом и йодом. В Махачкале я нашел себе спутника. Ищите себе спутника в каждом городе, иначе новые места произведут на вас впечатление утомительного музея. Спутник должен быть из местных жителей. Он окунет вас с головой в незнакомую жизнь. Он будет невольно хвастаться своим городом, хотя иногда и ругнет его грязной дырой. Но таково свойство старожилов. В присутствии новичков очертевшие места открывают перед ним свою подлинную сущность, играют новыми красками. Мир любопытнейших вещей неожиданно раскрывается перед изумленными глазами, и пыльная Махачкала предстает как город, омытый озоном, дождями, забрызганный по самые крыши прибоем, как город великих возможностей и свершившихся достижений. Дымные горы Дагестана подойдут вплотную к его беленым домишкам. Недавняя история газавата (священная война у мусульман. (Прим. автора)), боев с муссаватистами, история Октябрьской революции, скатившейся с гор на равнины, - и город уже шумит над вами, как шумят приморские ветры. Вы чувствуете цветение молодой республики, терпкой и каменистой, цветение, похожее на расцвет черешневых садов Буйнакска, которым нет равных во всем Союзе. Моим спутником был сотрудник местной газеты Красногорский - седеющий маленький человек в черепаховых очках. Он был родом из Минска, но считал Дагестан своим отечеством. Он говорил о нем как о стране неслыханных богатств и вздыхал так тяжело, будто все эти богатства ему, Красногорскому, приходилось тащить на своих немощных плечах. С Красногорским я ездил на Туралинские соляные озера под городом и был у геолога Шацкого. Туралинские озера - Большое и Малое - называют "искусственным Кара-Бугазом". Академия наук испробовала на этих озерах новый способ, ускоряющий осаждение мирабилита из воды. В Кара-Бугазе мирабилит кристаллизуется и выпадает на дно в естественных условиях. "Садка" мирабилита происходит зимой, когда температура воды падает до пяти градусов тепла. Мирабилит ложится неравномерными слоями и занимает громадное пространство в восемнадцать тысяч квадратных километров. Зимние штормы выбрасывают мирабилит на берега. До 1929 года добыча сводилась к тому, что выбросы оттаскивали подальше от полосы прибоя, чтобы их не смыло обратно, давали мирабилиту просохнуть и вывозили на верблюдах к морю. Так было до 1929 года, пока не начал работать Кара-Бугазский трест. Трест не мог, подобно старым промышленникам, ставить добычу мирабилита в зависимость от капризов залива: что шторм накидает, то и ладно. Трест не мог примириться с тем, что залив выбрасывает мирабилит на неудобные берега, на пространстве в сто пятьдесят километров, смешивает его с глиной, закидывает водорослями и гнилой рыбой, а весной слизывает обратно и растворяет в своей потеплевшей воде. Нужны были новые способы добычи, которые давали бы мирабилит чистый и в тех местах, где его удобно добывать и сушить. Такими новыми способами были добыча мирабилита со дна залива при помощи экскаваторов и солесосов и метод бассейнизации. Последний состоит в том, что воды из залива перекачивают в бассейны, там она испаряется, концентрируется и дает зимой очень чистый мирабилит. Этот метод и проверялся на Туралинских соляных озерах. Слой воды в 2 метра 65 сантиметров в бассейне дал слой мирабилита в 55 сантиметров. Опыты блестяще удались: количество полученного мирабилита точно отвечало предварительным расчетам. ...Я помнил просьбу Прокофьева навестить геолога Шацкого. Он жил на окраине города, на улице, широкой рекой сливавшейся с гор. По ней шли горцы, шлепая в теплой пыли рваными чувяками и постукивая желтыми ногтями по рукояткам черных кинжалов. Ослы тащили бидоны с молоком, уравновешенные по другую сторону седла толстыми младенцами, засунутыми в ковровые мешки. Красногорский сопровождал меня. Он знал о существовании Шацкого, но не знал причин его недавней болезни и истории об острове Кара-Ада. Нас встретил приветливый бритый старик со смеющимися глазами. Это и был Шацкий. Жена его, учительница - армянка, принадлежала к той категории женщин, какие всю жизнь вкладывают в служение близким. Прокофьев предупреждал меня, что Шацкий совершенно выздоровел, но до сих пор врачи не разрешают ему участвовать в геологических экспедициях. Сильная усталость или возбуждение вызывают у него возврат прежних бредовых мыслей. Поэтому Шацкий занят разработкой теоретических вопросов. В этой области он уже создал несколько интересных работ. Я сказал Шацкому, что меня интересует вопрос о Кара-Бугазе. - Наше время такое, - ответил он, - что мы должны уметь ставить далекие задачи. Кара-Бугаз меня тоже очень интересует, но не так, как вас. Меня он интересует как место, где удобнее всего провести опыты по завоеванию новых форм энергии. Вы же знаете, что Прокофьев не столько ученый, сколько поэт. Мы должны держать фантазию на тугой узде. В Кара-Бугазе надо построить химический комбинат. Без мощного источника энергии его не построить. Прокофьев ищет газы, другие ищут и соседству с Кара-Бугазом уголь и нефть. Все это прекрасно, но забыли о главном: забыли, что Кара-Бугаз сам по себе является неисчерпаемым и неистощимым источником новой энергии. - Какой? - Солнечной. Я знаю, что такое солнце. К делу завоевания солнца надо применить способ гомеопатии. Гомеопаты лечат сильнейшими ядами, но в микроскопических дозах. Солнце действует благотворно лишь в малых дозах. По существу оно смертоносно. Там, где его больше, чем следует, оно производит величайшие опустошения. Оно убивает громадные пространства земли. Классический пример этого - закаспийские пустыни. Красногорский возразил, что дело не в солнце, а в недостатке в тех местах воды. Шацкий выслушал его внимательно. - Воды достаточно, - ответил он усмехаясь. - Беда в том, что вода испаряется быстрее, чем накапливается. Мы со всех сторон окружены усыхающими землями. Баланс получается не в пользу человека. - Он посмотрел на меня прищурившись. - Все мы ходим по краю пропасти и не подозреваем об этом. Вы знаете, что за последние десять лет сожжено каменного угля столько же, сколько его было израсходовано за весь исторический период существования человечества. Через сто - полтораста лет запасы угля иссякнут. Белый уголь может покрыть только шестьдесят процентов потребности мирового хозяйства в энергии. Шаги катастрофы можно услышать без особого напряжения. Для этого даже не нужно абсолютного слуха. Мировые запасы нефти будут уничтожены. Истощение энергетических запасов неминуемо должно вызвать войну между капиталистическими странами... - Шура! - строго сказала жена. - Никакой войны не будет! - Война между капиталистическими странами неизбежна, - упрямо повторил Шацкий. - Когда последние запасы угля и нефти подойдут к концу, начнется война. - Шура, - еще строже сказала жена, - ты же сам прекрасно знаешь, что никакой войны не будет! - Капиталистический мир неумело и слишком неповоротливо ищет новые источники энергии. Бензин заменяют спиртом. "Сухой закон" в Америке выдумали не для того, чтобы отучить страну от пьянства, а для того, чтобы весь спирт пустить на горючее. Там автомобили заправляют вместо бензина ромовым спиртом с Ямайки. - Неужели вы как ученый не видите выхода? - спросил я. - А солнце? - спросил меня в свою очередь Шацкий. - Солнце! Каждый сантиметр земли получает от солнца ежегодно сто тысяч калорий. Растения берут только семь десятых процента этого количества солнечной энергии. Думают, что их можно заставить брать больше и получать фантастические урожаи, но я полагаю, что это немыслимо. Избыток полученной энергии убьет растения. Не забывайте нашего гомеопатического метода. Но, во всяком случае, вы видите, какие чудовищные запасы энергии изливаются на землю непрерывно и будут изливаться еще миллионы лет. Человечество пошло по линии наименьшего сопротивления. Оно кинулось на те виды энергии, запасы которых ничтожны, забыв об источниках энергии непрерывных, каких хватит на всю историю человеческого рода. - Интересно! - шепнул мне Красногорский. В глазах его я уловил блеск законной гордости. Он, казалось, хотел сказать: "Смотрите, какие замечательные люди живут у нас в Дагестане!" - Вернемся к Кара-Бугазу, - продолжал Шацкий. - Мы остановились на том, что нам необходимо использовать энергию солнца. В этом смысле Кара-Бугаз - лучшее место в Союзе. Там великолепное солнечное сияние. Если бы Кара-Бугазский залив превратился в озеро, то оно бы высохло в шесть лет. Вообще вы не можете представить себе, как быстро сохнет весь этот край. Шацкий задумчиво уставился за окно. Моря не было видно, но взамен моря был виден сизый морской воздух, похожий на толщу пара. - Я задумал небольшой научный труд под заглавием "Испаряющаяся земля". Мы преступно относимся к солнцу. Годовые запасы его энергии на земном шаре определяются в сто биллионов киловатт - часов. Это дает по одному киловатт - часу на каждый квадратный метр. - Но как будто солнечные машины - гелиоскопы - не дали хороших результатов, - промолвил Красногорский. - И не дадут, - ответил Шацкий. - Нужны другие пути. У нас есть в руках химия. Перед ее возможностями оптический принцип улавливания солнечной энергии отходит на задний план. Надо ловить, концентрировать, сгущать солнечную энергию химическим путем. Надо учиться у красных морских водорослей. Они используют двадцать четыре процента того количества солнечной энергии, какое проникает в морские глубины тогда как наши земные растения, тонущие в солнечных потоках используют только ничтожные доли процента. Нужда всему научит. Шацкий прошелся по комнате. - Духота, духота! - пробормотал он. - Здешние вечера вызывают астму. Горы накаляются за день и всю ночь излучают тепло. Я предлагаю пройтись к морю. Жена охотно согласилась отпустить его с нами. Мы вышли к морю. Звезды спали на волнах, то широко открывая, то щуря белые огни. По краю берега, у пенной полосы прибоя, промчался тбилисский экспресс. Его радостный гудок прокатился громом над морем, - поезд торопился вырваться из плоских степей в путаницу гор, заливов, рек, виноградников, в успокоительный калейдоскоп Кавказа. - Вот... - Шацкий торжественно показал на море. - Вот громадные водные плоскости. Их можно заставить собирать солнечную энергию. К этому делу будут приспособлены и пустыни. Химическое улавливание солнца состоит в том, чтобы использовать свойство солнечной энергии вызывать химические реакции. Эти реакции в свою очередь создают электрическую энергию. В лабораториях уже существуют приборы - фотоэлементы, превращающие энергию солнца путем химических процессов в электричество. Удалось добиться, что фотоэлемент под влиянием солнца дает ток, вращающий небольшой электромотор. Кара-Бутаз нужно сделать всесоюзной лабораторией по ловле солнца и в первую очередь приложить взятую в плен солнечную энергию к переработке его баснословных богатств. Когда мы вернулись, жена Шацкого тихо спросила меня, не болтал ли он чепухи. - При нем нельзя упоминать о Кара-Ада, - сказала она, когда мы прощались. - Он как будто забыл об этом, но самое имя Кара-Ада приводит его в неспокойное состояние. Я ведь с ним тоже была там, - добавила она и смутилась. ПОЛКОВОДЕЦ Ночью я уехал из Махачкалы на Эмбу, в Гурьев. Путь лежал через Астрахань. Утром я не узнал Каспийского моря. Жидкая серая глина простиралась до горизонта обширным озером. На краю его торчали прямо из воды угрюмые черные маяки и колокольни без крестов - то были рыбачьи села на плоских островах волжской дельты. Мы подходили к двенадцатифутовому рейду, где среди моря гремел и качался на якорях плавучий город - больница, почта, пассажирские пристани, лихтера и "грязнухи", похожие на старинные мониторы. Я видел Астрахань, облепленную сотнями парусов, пропахшую сухой селедкой и пыльную, как глинобитные города Азии. На плотах у рыбных промыслов день и ночь загорелые люди, все в чешуе, как в стальной кольчуге, подхватывали баграми из рыбачьих лодок пятнистые туши севрюг и швыряли их с тяжелым шлепаньем на доски. Девушки в синих штанах нескончаемыми вереницами несли в холодильники золотых сазанов, держа их под коралловые мокрые жабры. Из Астрахани мы трое суток плелись на колесном пароходе в Гурьев, не видя ничего, кроме неба, сожженного суховеями, желтого моря и расставленных на якорях рыбачьих шаланд. Между Астраханью и Гурьевом нет ни одного порта, ни одного убежища. В шестидесяти километрах от берега можно легко достать шестом песчаное дно. Далеко от берегов в море протянулись заросли камыша с черными тугими головками. Поэтому берега зовут "чернями". Издали они напоминают узкую кайму, проведенную тушью по бледному горизонту. И путь этот и пароход хорошо изучены постоянными пассажирами. Путь монотонен, как азиатское выцветшее небо. Сначала рыжая вода из Волги, потом, за Белинским Банком, вода медленно начинает зеленеть, потом Забурунье, где во всякую погоду качает. На пароходе всегда один и тот же толстенький капитан, одни и те же бородатые штурвальные, обозревающие море в медный старинный бинокль, тот же повар - горький вдовец, готовящий безвкусные щи и пересоленную рыбу. Наконец, появляются бакланы и тюлени, спящие на воде брюхом вверх, и по всему пароходу проходит вздох облегчения: значит, скоро Гурьевский рейд. За ним уже угадывается пустыня, заросшая астрагалом и покрытая корками соли. И вот рейд. Пароход подползает к нему среди белых, как мел, островов. С непривычки можно спутать с островами отраженные в тихой воде облака, похожие на материки. Они неподвижно стоят над пустыней, чуть розовея. Кажется, что их поставили здесь нарочно, чтобы показать на них все разнообразие вечерних красок и величавость ночи, синей, как кобальт. Пароход с углем вплывает в узкий проток между высокими камышами - Урал, и лишь к полночи сквозь пыль, висящую в воздухе, загораются светофоры в городке "Эмбанефти". Против него, на правом берегу Урала, сонно моргает окнами Гурьев. Пахнет рыбой и горелой травой. Пароход будит город плачущим визгом гудка и наваливается на пустынную пристань. Утром я увидел за Уралом весь городок "Эмбанефти". Казалось, что на азиатском берегу - его здесь зовут Бухарской стороной - села несметная стая белых птиц. Все дома были как бы слеплены из снега. Весь городок построен из прессованного камыша, даже трехэтажное здание треста. Сверху камыш оштукатурен и закрашен мелом. Камыш - лучший строительный материал для пустынных побережий Каспийского моря, где леса нет, но заросли камыша тянутся на сотни километров. Будущий Кара-Бугаз легче всего построить из камыша. Саманные дома рядом с камышовыми напоминают крепости пещерных людей. Саман - глина, смешанная с навозом. Строить дома из самана в безводной пустыне не легче, чем из леса, - приготовление самана требует много воды. Во время своей поездки я встретил только одного человека - инженера Купера, - жалевшего, что саманные лачуги умирают. Я познакомился с Купером на наплавном мосту через Урал. Он с завистью смотрел на мальчишек, удивших сазанов. Когда мальчишка, трясясь от волнения, вытащил из грязной воды запыхавшегося сазана, Купер обернулся ко мне и сказал: - Счастливцы! Как бы я хотел быть мальчишкой и сидеть на солнцепеке с леской! Замечательное занятие! Куперу я должен быть благодарен: он познакомил меня с знатоком всего Эмбинского района, старожилом пустыни - инженером Давыдовым. Он ввел меня в кабинет этого инженера, как вводят непосвященного в комнату чудес. Из - за стола поднялся сухой и высокий человек в белом, похожий на капитана дальнего плавания. Он строго посмотрел на меня и широким жестом предложил сесть. Седая его голова казалась отлитой из металла. Купер почтительно сел в стороне, испросив разрешение присутствовать при нашей беседе. Давыдов заговорил. У него был голос густой и внятный. Разглядывая его, я вспомнил о Пржевальском, о старинных исследователях Гоби и Сахары, о генералах, потерявших в песках многотысячные армии, обо всей детской романтике, какой была насыщена пустыня в мои школьные годы, - дромадерах, кожаных ведрах, самумах, лошадиных скелетах около одиноких колодцев. Давыдов говорил короткими фразами и как бы задыхался, ставя точки. - Что может дать нам Кара-Бугаз и что может дать Кара-Бугазу Эмба? Прекрасно! Мы можем дать нефть, хотя наша нефть слишком хороша, чтобы пускать ее на топливо. Самые южные наши выходы нефти - Кара-Чунгул, Каратон и другие - лежат сравнительно близко от Кара-Бугаза и Мангышлака. Я полагаю, что весь восточный берег моря - Эмба, Мангышлак, Кара-Бугаз, вплоть до Чикишляра - должен превратиться в мощный индустриальный пояс на границе пустыни. Мы даем нефть, Мангышлак - уголь и фосфориты, Кара-Бугаз - мирабилит, серу, серную кислоту, соду и другие химические продукты, Чикишляр - газы, Челекен - нефть и озокерит ((иначе - горный воск) - минерал. Хорошо сгорает, Даст сильное пламя. (Прим. автора)). Баку должен работать на запад, мы - на восток. Что мы еще можем дать Кара-Бугазу? Здесь, на Эмбе, возникла идея постройки железной дороги из Александрова - Гая в Хиву. Я прошел весь этот путь с караванами и произвел изыскания. Это будет первая линия, которая прорежет самое сердце пустыни. Она оживит ряд богатств, доныне лежащих мертвым грузом: кушумские луговые массивы, индерскую соль и калий, гурьевскую рыбу, эмбинские нефтеносные земли, Аральское море и Хивинский оазис. Новая дорога сыграет громадную роль в освоении бесплодных пространств Усть - Урта. Тем самым она должна влиять весьма благотворно на развитие Кара-Бугаза. В пустыне, которую пересечет дорога, воды нет. Дорога будет работать тепловозами. Наконец, третье. Кара-Бугаз будет вырабатывать соду. Для производства соды мы будем снабжать его прекрасным известняком из Ракуши. Ракуша - пристань эмбинских промыслов на море. Мы сделаем из Ракуши порт. Мы будем строить нефтеперегонные заводы. Для перегонки нефти нужна серная кислота. Кара-Бугаз даст нам ее, и мы будем квиты. Как видите, создание кара-бугазского комбината затрагивает хозяйственные нервы всего побережья, от Эмбы до Атрека. Пустыня получит свое индустриальное сердце... Давыдов помолчал. - Давнишние мечты осуществились, - промолвил он и отвернулся к окну. Я посмотрел на его профиль. Он напомнил мне бронзовые лица полководцев на полустертых римских монетах. Как - то во время одного из бесчисленных споров с Прокофьевым мы говорили о профессиях, укрепляющих волю. Прокофьев утверждал, что самой сильной волей обладают исследователи. Давыдов был прирожденным исследователем. Общение с пустыней сказывалось в зоркости глаза и спокойной силе голоса. Все начатое Давыдов доводил до конца. В соляных пустошах Доссора он решил разбить парк. Мысль эта казалась совершенно дикой даже ботаникам. Насмешки Давыдов встречает с глубоким безразличием. Два года он возился с умиравшими в едкой земле кустами. Он опреснил землю умелой поливкой и дренажем, и сейчас в Доссоре рабочие ходят по вечерам в "собственный парк". Там можно потрогать рукой давно забытые шершавые ветки и уловить запах листвы. После утверждения в Москве изысканий железной дороги из Александрова - Гая в Хиву Давыдов подал заявление о приеме в партию. ..."Я убедился, - писал он, - что только политика партии может оживить пустыню, над завоеванием которой я работал всю жизнь". Молчание длилось долго. Давыдов перевел глаза на меня и сказал глухо: - Не я один отдал всю жизнь пустыне. Но на мою долю выпало быть свидетелем и участником завоевания этих мертвых пространств. Недавно еще Кара-Бугаз наводил суеверный ужас на кочевников и моряков. Даже исследователи не решались обойти его берега. Чем он был в представлении людей из культурных оазисов? Заливом смерти и ядовитой воды, адом. Веками пустыня лежала нетронутая. Веками она копила богатства. Теперь мы их отнимаем. Мы находим способы превращать самые страшные свойства пустыни в источники жизни. Я говорю о солнце. Его энергией пустыня будет орошена. Есть великий физический закон. Он говорит, что энергия рождается лишь при условии разности температур. Резкие скачки температуры в пустыне в течение одних и тех же суток порождают жестокие ветры. Кара-Бугаз известен как самое бурное место на Каспийском море. Там, собственно говоря, свирепствует непрерывный шторм. Наш промысел Доссор многие называют полюсом ветров. Ураганы Доссора бесплодно расточают миллионы лошадиных сил только на то, чтобы подымать чудовищную пыль. Ветер - это громадная энергия, но до сих пор мы используем ее в жалких размерах. Вот, полюбуйтесь. За окном скрипучие ветряные насосы с утробным воем качали в арыке уральскую теплую жижу. - Ветер - его мы называем голубым углем - лучшая энергия для пустыни. Здесь существуют условия для непрерывных и ровных ветров. В безветренные годы пустыня дает все восемьдесят процентов ветровой энергии по сравнению со средним ветреным годом. Вам неизвестна годовая мощность ветров в Казахстане? Ну что ж, очень любопытная цифра. Двести тридцать миллионов лошадиных сил. В энергетических запасах Казахстана ветер занимает девяносто шесть процентов. Купер заерзал на стуле. - Не сочтите меня фантазером, - Давыдов встал, - но ветры пустыни необходимо использовать ж для целей транспорта. Я но нашел еще точного воплощения этой мысли, но я представляю себе парусное сообщение в песках, где нет ни растительности, ни поселений, ни гор и ничто поэтому не сможет помешать движению. Солнце, ветер и резкие смены температуры создали пустыню, они же ее и уничтожат. Это не подлежит никакому сомнению. Завтра товарищ Купер едет на наш отдаленный промысел - Макат. Поезжайте с ним, и, я надеюсь, вы увидите много интересных вещей. Вечером я встретил Купера на теннисном корте. Он принимал мячи, гортанно подсчитывая количество очков. Вокруг корта сидели на корточках казахи в широких ситцевых штанах розового цвета и одобрительно покрикивали при каждом ловком ударе. За Уралом Гурьев густо чадил кизяком. Здесь же, на Бухарской стороне, зажглись молочные огни и над пустыней подымалась медленная луна. Чем выше она подымалась, тем делалась светлее, будто с нее сходила пыль коричневых суглинков. Купер, увидев меня, бросил игру и подошел. Пока мы беседовали, с нами поравнялся верблюд. Он остановился, надменно разглядывая нас и пожевывая лиловыми губами. Купер взял меня за локоть и отвел в сторону, - оказывается, мы стояли среди дороги. Верблюд презрительно икнул и торжественно двинулся дальше. Он тащил маленькую телегу. В ней спала казашка с грудным ребенком и громыхала жестяная граммофонная труба. Мы долго смотрели вслед, пораженные этим зрелищем. Верблюд свернул с дороги и поволок тележку прямо в пустыню. - Пошел пастись в степь, - объяснил Купер и вздохнул. Я привык, что многие инженеры, работающие в глухих местах, жалуются на свою судьбу. Как бы ни был жизнерадостен инженер и как бы ни нравилась ему работа, он не упустит случая изобразить себя мучеником, страдающим от отсутствия новых книг, оттого, что газеты из Москвы идут две недели и в кооперативе нет боржома и лезвий для бритв. Отбыв эту повинность, он снова придет в хорошее настроение и с жаром начнет рассказывать о своем предприятии. При этом оно всегда или "лучшее в мире", или "могло бы быть лучшим в мире", если бы Москва не резала кредиты. Я приготовился выслушать жалобы Купера, и не ошибся. Директор треста звал Купера "дачником" и "красавчиком". В минуту раздражения он стучал кулаком по столу и кричал, что Эмба в дачниках не нуждается. Угрозам директора никто не придавал значения. Все знали, что в случаях серьезных директор никогда не кричал. - До моего приезда, - жаловался Купер, - все было тихо. Как только я приехал, так и пошло. Разведка на сто километров в пустыню! В Каратоне промысел затопило во время урагана! Начальника моего укусила фаланга, он скоропостижно скончался, и вместо него назначили меня. Прислали из Баку директора - выдвиженца - страшно вспыльчивый мужчина, черт бы его побрал! - и, наконец, извольте радоваться, хотят создать здесь мощный индустриальный пояс. Уже не центр, а целый пояс! С этим любителем тишины я ездил в Макат. Сто сорок километров машина прошла в два часа. Тянулись волны едва заметных подъемов и спусков, потом их сменила ровная, как исполинское озеро, степь. Воздух был мутен и напоминал жидкий клей. Коричневые смерчи с тяжелым шумом проносились через дорогу. Суслики сыпались горохом из - под колес. Сухая горечь сводила рот невыносимой жаждой. Иногда шофер гнал машину прямо по суглинкам и высохшим соляным озерам. Купер рассказывал, что весной во время редких дождей вся пустыня превращается не в грязь, а в слизь. Машина может работать на полном газу и не двигаться с места. Я вынужден был слушать болтовню Купера. - Необходимо издать декрет, - говорил он, - запрещающий уничтожать своеобразные постройки и бытовые черты, если они не противоречат советскому строю. Разнообразие впечатлений делает жизнь полнее, а полнота жизни создает настроение бодрости и подъема. Поэтому надо сохранить кубические восточные постройки, их цвет, их планировку, сохранить арыки на улицах и открыть завод для выделки восточных изразцов. Купер договорился до того, что нужно один из старых русских городов, вроде Углича, сделать показательным по старине: засеять его улицы ромашкой и болиголовом, заселить бывшими просвирнями, владеющими, по свидетельству Пушкина, чистейшим московским языком. Болтовня прекратилась только в Макате. Ураган поднимался белыми языками. Пробивая пелену пыли, шагал караван верблюдов с водой из Доссора. Доставка воды в Макат обходится каждый год в пятьсот тысяч рублей. Над мелким озером торчал низкорослый лес черных вышек. Серый зной прожигал до костей. Глубокие насосы выбрасывали толчками из скважин пенистую нефть. Здесь кончалась нефтяная река или нефтяное море, истоки которого открыл Прокофьев. Из Маката мы проехали в Доссор, а оттуда вернулись в Гурьев в моторном вагоне по узкоколейке. Розоватый дым курился над пустыней. На разъездах вокруг вагона стояла тишина. Изредка слышалось слабое посвистывание сусликов. Ночь упала внезапно и накрыла пустыню громадной звездной шапкой. Впереди вагона лилась река дымного электрического огня. Запахом полыни и свежестью ночи сквозило в широкие окна. Я сказал Куперу: - Вы говорили о своеобразии Востока. Что может быть своеобразнее этого моторного вагона в ночной пустыне! - Я вас понимаю, - многозначительно ответил Купер. - У вас начинается то же заболевание, что и у Давыдова. Оно называется "пустынной болезнью". В этот момент я окончательно убедился, что Купер - типичный "дачник" в нашей эпохе. - Когда построена эта дорога? - В тысяча девятьсот двадцать седьмом году. И строил ее Давыдов. Уезжая из Гурьева, я унес в своей памяти образ седого полководца пустынь - Давыдова, бросающего в солончаки первые светоносные точки социалистической индустрии, и образ "дачника" Купера. ГОРЫ ИЗ РОЗОВОГО МЕЛА Поездка на Мангышлак стояла в маршруте Прокофьева на последнем месте. Она завершала движение по спирали вокруг залива, заканчивала изучение районов, неразрывно связанных с Кара-Бугазом. Только после нее я, по словам Прокофьева, имел право попасть в Кара-Бугаз. Поездку на Мангышлак можно было бы назвать путешествием в страну звезд. Я познакомился в форте Урицком (бывшем форте Александровском) с партийцем Васильевым. Как и Давыдов, он готовился развенчать жестокие легенды о пустыне и превратить ее в помощницу социалистической индустрии. Он изучил материалы экспедиций (Андрусова, Нацкого и Баярунаса) и составлял краткие и точные планы первоначального использования открытых этими геологами богатств. Он думал о новых дорогах в горы Кара-Тау, где раскаленный воздух окружает залежи антрацита, нефти, фосфоритов, меди и марганца широким защитным поясом. В свободное время он любил читать журнал "Мироведение". Там из месяца в месяц отмечалась огромная, но не замечаемая нами жизнь неба: появление новых звезд, падение метеоров, гипотезы о новых солнечных системах и ход работ по изучению космических лучей. Я думаю, что на это занятие Васильева натолкнуло мангышлакское небо. Нигде я не видел таких величественных звездных ливней и такого ослепительного сверкания планет. Оно было настолько ярким, что по ночам казалось, будто планеты летят к нам из неизмеримых пространств, летят в одну точку земного шара - на мертвый полуостров Мангышлак. Планеты были по - старому далеки, но впечатление стремительно падающего неба осталось у меня от Мангышлака до сих пор. Поездка по полуострову была непродолжительна. Она заняла всего шесть дней. Я ездил вместе с Васильевым. Мы видели песчаные моря, замкнутые на горизонте в берега отвесных розовых и белых гор. Горы подымались одним порогом. Вершины их были такими же плоскими, как и пустыня у их подножий. Мы видели пласты каменного угля, лежавшего прямо на земле. До 1914 года этот уголь добывало пароходное общество "Кавказ и Меркурий", но потом бросило: перевозка угля обходилась слишком дорого. Вся область угольных залежей богата родниками пресной воды. В урочище Тюбеджик мы видели пески, спекшиеся от окаменевшей нефти. Пески пахли гудроном, как пахнет усовершенствованная московская мостовая. Я рассказал Васильеву теорию Прокофьева. Нефть на Мангышлаке, по - моему, - ее блестящее подтверждение. Васильев ничего не ответил. Волгарь из Черного Яра, человек молчаливый и очень точный, он избегал скороспелых выводов и преждевременных обобщений. - Возможно, - промолвил он. - Но сейчас меня больше занимают фосфориты. Залежи фосфоритов находились у подножия гор из розового мела. Горы эти, изрытые глубокими оврагами, напоминали издали обнаженный человеческий мозг. Я слышал от одного из исследователей Мангышлака, что если бы распрямить эти складки, то площадь гор увеличилась бы в двести раз. Горы подымались розовыми куполами и казались очень легкими, будто состояли из пористых исполинских губок. У их подножия на песке валялись каменные желваки, шары и лепешки. Васильев толкнул одну лепешку ногой: - Вот фосфорит. Некоторые шары были больше метра в диаметре, и мы прятались в их тени от солнца. Шел третий час дня, самый тяжелый, когда зной сгущается до состояния сиропа. Мы решили спастись от жары в продольной долине. Там, по словам Васильева, находился оазис. Я усмехнулся, представив себе жалкий колодец с двумя ведрами воды и кустами колючек вокруг. Какой мог быть оазис под этим испепеляющим небом! Мы ехали по сплошным россыпям фосфоритов, прошли ущелье в горах, поднялись на гребень, и глубоко под нами открылась долина, заросшая квадратами тяжелого проса. По обочинам маленьких полей свежо зеленели чинары, и прозрачные струи воды переливались на дне ущелья. В тени чинар белел саманный кубический дом. Васильев искоса посмотрел на меня. Лошади, предчувствуя водопой, ржали, сердясь на неторопливых всадников. Я оглянулся назад. Пустыня подстерегала этот клочок тучной и зеленеющей земли. Пустыня казалась отсюда гигантской шкурой павшего верблюда. Кусты чия торчали клочьями не успевшей вылинять шерсти. Воздух над землей блестел, как глицерин. На спуске мы снова попали в обширные поля фосфоритов. - Вот вам и сырье для Кара-Бугаза. - Васильев остановился около одного из шаров, расколовшегося на две совершенно одинаковые части. Внутри были видны кристаллы. Они тянулись узкими лучами от центра шара к его поверхности. - кара-бугазский комбинат будет изготовлять серную кислоту. Если обработать этой кислотой фосфорит, то получится великолепный суперфосфат. Мы проведем дорогу к морю, начнем вывозить фосфорит и отправлять его в Кара-Бугаз. У нас в Средней Азии для удобрения хлопка идет смесь суперфосфата и хлопковых жмыхов. Она называется пахтанури. От Васильева я узнал о горах Таур-Кыр и о весенних мощных потоках воды в оврагах Карын - Ярык. Горы Таур-Кыр лежат вблизи восточного берега Кара-Бугаза, южнее мыса Кулан-Гурлан. В этих горах побывал один только человек - геолог Лупов. Здесь он нашел залежи каменного угля на площади в тысячу шестьсот квадратных километров, россыпи фосфоритов и много небольших пресных источников. Геолог Баярунас пытался пройти к Таур-Кыру с севера, из Мангышлака, но рабочие отказались идти с ним в эти неведомые горы. Залежи угля в Таур-Кыре - самые близкие к кара-бугазским мирабилитовым промыслам, но до сих пор они толком не исследованы. Карын-Ярык - исполинская впадина, тянущаяся от гор Кара-Taу к Кара-Бугазу. По ней должны стекать в залив все весенние воды с гор Кара-Тау, но часть вод застаивается и образует непроходимые соленые болота, часть стекает в многочисленные воронки в почве. Потоки весенних вод достигают исключительной мощности. Судя по их следам, они бывают в сто пятьдесят метров шириной и в два метра глубиной. Земля, полная пустот, всасывает эти водопады, засоляет их или придает воде слабительные свойства и выбрасывает кое - где эту воду на поверхность в виде небольших родников. Мы подъехали к саманной мазанке и поздоровались с женой молодого казаха - стремительной и сухой женщиной, носившей поверх сапог кожаные, вышитые серебром туфли, - и с ее отцом. Старик носил редкую бороду, торчавшую по сторонам подбородка. - Хабар бар? ((казах.) - Что нового?) - спросил старик. Мы напились холодной вкусной воды, выполнили обязанность гостей - рассказали городские новости - и заночевали у казаха. Всю ночь пустыня не давала мне спать. Звезды осколками льда таяли на черном небе. Талая вода сыпалась туманом на землю и превращалась в смутный свет. Великие реки Млечного Пути вливались в ночные пески Карын - Ярыка, простиравшиеся на юг до самого Кара-Бугаза. Вода сонно шепталась в арыке. Васильев, мучаясь от блох, рассказывал мне, что расстояние от нашего Солнца до солнца ближайшей к нам солнечной системы - звезды Альфа Центавра - в двести пятьдесят тысяч раз больше, чем расстояние от Земли до Солнца. Я удивлялся и дремал. Изредка я вздрагивал и просыпался. Мне снилось, что звенит не вода в арыке, а свет звезд, несущийся к Земле триллионы лет. Мне снился Млечный Путь, упавший с неба на Каспийское море. По этому пути шел пароход "Чичерин", и сквозь его прозрачное днище были видны тысячи рыб и медуз, падавших дождем на морское дно. Прокофьев рассказывал мне, что рыбы ложатся тугими слоями и через тысячи лет превращаются в нефть. Окончательно я проснулся к рассвету. Голубизна лилась с востока. Звезды пожелтели и казались мелкими плодами, ссыхающимися от приближения солнца. Я вышел и глотал на пороге воздух залпом, как пьют холодную воду. Лошади смотрели на меня и тихо ржали. Должно быть, они здоровались со мной и просили не торопиться с отъездом. Ослепительное меловое плоскогорье Удюк развернулось перед нами на обратном пути, как белое твердое море. Мы медленно въехали в мел и вытащили черные автомобильные очки. В этих местах солнце было жестоким испытанием. МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ИСТОРИИ ЗАЛИВА Лейтенант Жеребцов обошел берега Кара-Бугазского залива в 1847 году. Старая Россия не проявляла интереса к своим богатствам. Только в 1897 году министерство торговли и промышленности раскачалось и отправило в Кара-Бугаз экспедицию во главе с гидрологом Шпиндлером. Экспедиция выяснила, что залив является величайшим в мире источником глауберовой соли. С тех пор началась пестрая история залива. Она нигде не записана. Ее приходится восстанавливать по статьям геологов, по рассказам моряков и туркмен - фелюжников, по докладам начальников экспедиций, по забытым проектам, судовым журналам кораблей и други