ым поясом. Теперь рассказывайте... Вы же что-то хотите рассказать, да? Сашка посмотрел на Кольку и кивнул. - Как вы, милые мои, жили? Я ведь боялась, что вы сбежите! Вы ведь хотели сбежать? Сознавайтесь? - Хотели, - сказал Сашка. - Страшно было, да? Братья не ответили. И так понятно. Регина Петровна посмотрела на них долгим задумчивым взглядом, и они потупились. - Мне тоже было страшно, - просто сказала она. - Вы их... Вы видели? - Сашка уставился на воспитательницу. - Видела. - Вот! - воскликнул Сашка. - А я знал! Регина Петровна долила братьям чай и себе долила. Подошла к окну, задымила папироской. Когда она прикуривала, братья заметили, что руки у нее дрожат. - Слава богу, хоть папирос достала, - сказала она, глядя в окно и глубоко затягиваясь. - А тогда... Что-то долго не спалось, у меня горел свет. А потом они встали за окном... Трое. А с ними еще мальчик. Окно распахнулось, вот как сейчас, а я даже не поняла ничего. Стоят трое и смотрят на меня, на мои руки, я папаху кроила. А я на них смотрю... А потом... Регина Петровна еще раз затянулась, потом достала другую папироску, прикурила от первой, а эту, сгоревшую, бросила за окно. И снова курила и молчала. Раздавила папироску о блюдце и вернулась за стол. - Милые мои, дружочки... Вы что же конфет не едите? - Мы уже, - сказал за обоих Колька. - А что - потом? Регина Петровна задумалась, прикусив губу. Будто опомнилась, и посмотрела на братьев. - Да. Да... Только это никому, ладно? Братья кивнули. - Мне велели... Приказали в милиции - никому. Так вот, они наставили ружье прямо вот сюда, - она указала на лоб. - А мальчик дернул взрослого за локоть, думаю, что это был его отец. И ружье выстрелило мимо. Мальчик опять что-то ему крикнул, и тогда мужчина посмотрел на меня и заорал по-русски: "Ухады! Убирайся! С этими..." - И стволом на детей. Я к дверям, потом вернулась, схватила мужичков в охапку... А они все на меня стволом, куда я - туда и ствол... может, они боялись, что я закричу? А я как выскочила во двор, сразу и взорвалось... Все там сгорело... И ваша папаха тоже сгорела. А дальше беспамятство какое-то. Ничего не помню. Только слово это застряло: "Ухады!" И ружье повсюду за мной. Я его и сейчас вижу. - Они Веру убили, - сказал Колька. - Она в кабине сидела. Ей сердце пробили, а она побежала, потом упала. - А меня пожалели... Почему? Я об этом в больнице все время думала. А когда меня допрашивали, велели об этом не говорить. Вообще ни о чем не говорить. Мол, бандиты - выловят их, и дело с концом. Только я думаю... Не надо было папаху трогать. - Почему? Не надо? - Не знаю. Не надо и все. Они на нее смотрели... Так странно... Будто я что-то живое резала... - А тут солдаты были, - сказал Колька, - которые ловят. Сашка спросил: - Эти... Ну, трое - страшные? - Я и не поняла! - Регина Петровна почему-то снова посмотрела в окно. - Люди как люди. Один в штатском, а двое вроде в военном... Без погон, кажется. И мальчик, такой, как вы... Черненький... Он во все глаза на меня... Отец прицелился, - и она опять показала на лоб, - а он его за локоть... - А лошади были? - Не видела, - сказала Регина Петровна. - Может, и были. Сашка посмотрел на Кольку и достал желтую гильзу. - Вот, - положил на стол. - Ихнее. От того выстрела. Регина Петровна испуганно взглянула издалека на гильзу. Спросила тревожно, заглядывая братьям в глаза: - Так вы бежать... Куда? Братья посмотрели друг на друга и ничего не ответили. Колька тянул назад, в Подмосковье. Сашка звал вперед, туда, где горы. Было решено промеж ними: сядут, куда первый поезд пройдет. Регина Петровна поднялась, снова закурила. - Пропадете вы! - резко произнесла она. - Мы лучше уедем вместе. Только не сейчас, сейчас я не могу. Я еще плохо себя чувствую. Не докурив, выбросила папироску. Уж очень часто она зажигала и выбрасывала папироски, братья это заметили. Так ей никакого запаса не хватит. От окна спросила: - Вы слышали что-нибудь про подсобное хозяйство? - Ну? - сказал Колька. А Сашка кивнул. - Меня туда посылают. На поправку. Там две коровы, козы, телята. Поедемте? Со мной? - А что там делать? - спросил Сашка. Но он уже знал, что с Региной Петровной он куда угодно поедет. Значит, и Колька поедет. А потом они и навовсе вместе смотаются. - Будем пасти... Следить, кормить... Это для меня такой отдых придумали. Но я одна ехать боюсь! - Далеко? - спросил опять Сашка. Он совсем другое хотел спросить, но спросил это. - В горах, но в тех горах... По другую сторону железной дороги, - быстро сказала Регина Петровна, сразу поняв, куда гнет Сашка. - Там никого нет. Они за станцию не ходят... До сих пор не ходили! Но Колька в первую очередь подумал о заначке. - А сюда? Мы вернемся? - Сюда? - Регина Петровна стала закуривать, никак у нее не зажигались спички. - Ну, конечно. У нас даже свой транспорт будет. Молоко или еще что ребятам будем привозить. - "Студебеккер"? - воскликнул Сашка. - Секрет, - сказала Регина Петровна. Но Кольку волновала не машина, а заначка. Отрываться надолго от заначки - дохлое дело. Так и потерять недолго! Тут-то она рядышком, сходишь, рукой пощупаешь, пересчитаешь, и на душе спокойно. А там... Ты спокойно спишь, видишь во сне одиннадцать баночек, каждая блестит крышечкой, как золотой монеткой! И каждая - пропуск в рай! А придут эти с миноискателем, разворотят, как тот подпол... Пока Колька переживал по поводу заначки, Сашка спросил про мужичков, а с ними как же? - Мужички с нами поедут, - сказала Регина Петровна. И повторила: - Только мне одной с ними страшно. А так мы будем все вместе жить. Ну, как семья все равно... Поняли? Нет, про семью братья не поняли. Они этого понять не могли. Да и само слово-то "семья" было чем-то чужеродным, если не враждебным для их жизни. Для них и весь мир делился на семейных и несемейных. И эти две половинки были до сих пор несовместимы. 22 Уйдя от воспитательницы (Колька в кулаке сэкономленную подушечку зажал), они на ночь поспорили. Не сильно. Так, малость. Оба хотели бежать, в этом разногласия у них не было. Но Колька требовал бежать немедленно. И никаких хозяйств! К чему им коровы да козы? Сашка же советовал подождать Регину Петровну. Она сейчас слабая, она сама так сказала. Бежать сейчас не сможет. А когда окрепнет, они вместе уедут. И потом, от подсобленного - так Сашка произнес - хозяйства может быть и прибыль какая! В придачу к их заначке! Вон от консервного завода и не ждали ничего, рады были хоть слив нажраться, а повернулось как! Сашка умней, это ясно. Все загодя примерил, взвесил. Колька вздохнул и нехотя согласился. Он тоже понимал: никто их нигде не ждет. А поездов много. На один не сядешь, так на другой... Нищему терять нечего, одна деревня сгорит, он в другую уйдет. Перед отъездом сходили в Березовскую, посмотрели на дом Ильи. Все выгорело: и хата, и сарай, и деревья вокруг дома. Огород был пуст. Наверное, картошку вырыли соседи. А может, и колонисты помогли. В бурьяне, покрытом, будто пылью, белым налетом пепла, торчала знакомая тележка с заржавленными колесами. На ней Илья дрова возил. Колька подошел, ткнул ногой. Тележка отъехала. Колька еще раз ткнул... Потом нагнулся, отыскал веревку, за собой потащил. - Брось! - сказал Сашка. - Охота тебе? - А вдруг понадобится? - Зачем? Колька не ответил. Но тележку довез до Сунжи и спрятал в кустах. - Она тебе что? Мешает? - спросил он Сашку. - Мне не мешает! - огрызнулся тот. - И мне не мешает. Вот и пусть лежит. - И добавил: - Она жрать не просит... Колька не мог наподобие Сашки все заранее высчитать и выложить. Не так у него мозги устроены. Но и он понимал: если вещь валяется, ее надо подобрать. А опосля думай, что да зачем. Вот Илью с его домом было ребятам жалко. Жулик он, Илья-Зверек, но жулик-то веселый, почти свой. Колька поковырял ногой в пепле, произнес задумчиво: - Он как чувствовал, что его сожгут! - А почему? - спросил Сашка. - Почему никого не тронули, а его тронули? - С краю... - Ну и что? Машину вон в самом центре взорвали! - Может, они догадались, что он жулик? - Как это? - Просто, - сказал Колька. - Вон огород... Он и тяпкой ни разу не махнул! Собирал чужое, как свое, что до него посеяли! - А другие? Не чужое? - Они колхозники... - Какая же разница! - А зачем они жгут? - А фашисты зачем жгут? - Фашисты. Сравнил... Какие же они фашисты! - А кто? Слыхал, как боец про них кричал? Все они, говорит, изменники Родины! Всех Сталин к стенке велел! - А пацан... Ну, который за окном? Он тоже изменник? - спросил Колька. Сашка не ответил. Ни до чего братья не договорились. Поворошили пепел, огляделись, но никто не интересовался сгоревшим домом Ильи. Все, наверное, только собой интересовались. Уезжали они рано утром, еще и солнце не всходило. Посреди двора стоял серый ишачок с грустными глазами. Был он запряжен в тележку с двумя колесами. На тележку сложили узлы, кастрюли, мешочки с крупой, поставили бутыль с растительным маслом. Вышел директор со своим неизменным портфелем. Вид у него был такой, будто он и сегодня не спал. Посмотрел на Регину Петровну, на ее мужичков, которые канючили - их подняли рано. Кузьменыши стояли тут же, зевая и поеживаясь. - А эти? - спросил директор, кивнув на братьев. - Они что, с вами? - Да, - сказала воспитательница. И тоже посмотрела на ребят. - Это братья Кузьмины. Я о них говорила. Директор наморщил лоб, потрогал зачем-то портфель. - Кузьмины... Кузьмины... Откуда? - Из Томилина, - пробормотал Сашка. Нужно бы сказать "из Раменска", да Регина Петровна тут... Он посмотрел на Кольку и понял, о чем тот думает. Не зазря Портфельчик воспомнил их! Надо бы не медлить, убираться подобру-поздорову. Директор же между тем полез в портфель, порылся, но ничего не нашел. - Письмо вроде было... - сказал он. - О чем... О какой-то кухне... Нет, не помню! - Поищите, мы подождем. Это ведь замечательно, что помнят, пишут... - сказала. Регина Петровна и ласково посмотрела на братьев, которые поеживались и переминались около тележки. Они-то уж знали, что это за письмо! И насколько стоит его искать. Лучше бы не помнили! Директор опять обратился к своему родному портфелю, но ничего, к счастью, не обнаружил. - Ладно... У нас на два рта будет меньше, - сказал он, И уже Регине Петровне: - Вот вам бумага... От колхоза. Там человек, он покажет... Справитесь ли... С этими-то? - Они дружные ребята, - сказала Регина Петровна. - Помогут. Директор посмотрел на небо, вздохнул: - Эх, был бы посвободней... Тоже махнул! Да где там! Сейчас еду на завод, уговаривать, чтобы назад приняли... И опять же в Гудермес, за педагогами... Пора школу налаживать... И продукты доставать... Это ведь непонятно, что происходит! - заключил он и развел руками. Что там у него непонятного, у Портфельчика, ребята тоже не поняли: продукты ли, школа... Или завод... Ясно, как божий день, что на завод их пускать больше нельзя! Это директору одному непонятно! Обокрадут шакалы завод! Опять обчистят как пить дать! - А то приезжайте! Как освободитесь! - пригласила опять Регина Петровна и стала собираться. - Молочком угостим... - Я шакалов пришлю, кукурузу ломать. А вы, как мерзнуть начнете, возвращайтесь! Счастливо! Директор махнул рукой и пошел на кухню. Там уже возились дежурные девочки, начинался день. Регина Петровна усадила мужичков на тележку так, чтобы они могли еще подремать. Сунула тряпье им под голову. Взяла ишачка под уздцы, и двинулись в путь. Сперва так и шли: Регина Петровна впереди, она все боялась, что ишачок увезет тележку в поле, за тележкой - Кузьменыши. Но ишачок послушно катил свой воз по дороге, только острыми ушами стриг воздух, и Регина Петровна вскоре оставила его, пошла рядом. Иногда она останавливалась, закуривала, а братьям показывала рукой: мол, езжайте, догоню... Но они останавливали ишачка и поджидали. Хоть дорога, но и заросли, а вдруг какие враги выскочат! Одета для дороги Регина Петровна была необычно, по разумению братьев. Мужская светлая рубашка с закатанными рукавами и темные, тоже, видно, мужские, шаровары. Такой Кузьменыши воспитательницу еще не видели, но не осудили ее. Шоферица Вера и похлеще одевалась! На расстоянии от Регины Петровны Колька сказал брату: - Письмо-то про подкоп... - А вдруг он и правда потерял? - Портфельчик не потеряет! Он все с собой носит! В портфельчике! Сашка нагнулся, подобрал какой-то камешек на дороге и отбросил в сторону. - Ну и пусть себе носит! А мы сбежим! - А заначка? - спросил Колька. - Заначку возьмем... И сбежим. - Он оглянулся на воспитательницу и добавил: - Лишь бы Регина Петровна выздоровела. Ни ходко ни валко добрались они к обеду до станции. На запасных путях стоял товарняк, из него выгружали военную технику: какие-то совсем небольшие, крашенные в ярко-зеленый цвет пушечки, "виллисы", повозки с лошадьми. Братья замедлили ход, уставились на пушечки. Хоть за войну нагляделись разного, да их и в Москву, в парк культуры возили - на выставку немецкого трофейного оружия, но какой настоящий мужчина пропустит такое зрелище. Оружие почему-то всегда красиво. И даже чем опасней, тем обычно красивее. Пушечки были хороши. У деревянного покатого настила стояли солдаты, курили, громко разговаривали. Увидели Регину Петровну, развернулись в ее сторону, как по команде. Ребята рассматривали пушки, а солдаты глядели на молодую красивую воспитательницу. Кузьменышам это не понравилось. - Ну-у, чево встал! - рявкнул Сашка на ишачка и хлестнул прутом. Эка, мол, невидаль, военный эшелон с солдатами. Тележка, звонко подскакивая на шпалах, стала переезжать через пути. - Ишь какие! Туземки-то! - раздалось им вслед. Братья переглянулись, но отвечать не стали. Солдаты, а понятия никакого нет, что совсем они с Региной Петровной и мужичками не туземцы! Те голяком да в перьях ходят, это в любой географии нарисовано! По тропе, ведущей в межгорье, за ротонду, они поднялись к развалинам санатория и тут сделали передышку. Каждый из братьев выбрал себе для купания отдельную ямку и разделся. Регина Петровна окунула мужичков, оставила их играть, а сама отошла подальше, к огромному квадратному бассейну, и там в одиночестве плескалась, повязав голову рубашкой. Когда раздался ее крик, ребята, не видя ее за паром, решили, что она просто их окликает, и заорали, заулюлюкали в ответ, перебегая от ямки к ямке и с гиканьем в них ныряя. И вдруг пронеслось: - Мальчики! Мальчики! Помогите! Сюда! Скорей! Братья нацепили одежду на мокрое тело и понеслись на ее голос. Они сразу сообразили, что на воспитательницу напали чечены! Но никаких чеченов не было. У края бассейна стоял солдат и, не отрываясь, смотрел на Регину Петровну. Сама же Регина Петровна сидела, погрузившись до подбородка в воду, на другом конце бассейна и со страхом глядела на солдата. Видно, он пришел вслед за ними, оттуда, со станции. Первым подбежал Сашка, успевший на ходу подхватить булыжник. Он встал между бассейном и солдатом, так что солдатская пряжка отсвечивала ему прямо в глаза. - Ты чево! - крикнул он, задрав голову. - Чево подглядываешь? Тебя звали сюда? А тут и Колька сбоку наскочил: - Тебе чево тут нужно? А? Отваливай давай, а -то командира позовем! Солдат удивился, увидев перед собой двух одинаковых одинаково голосивших пацанов. Но как-то спокойно удивился и, тут же забыв про них, снова уставился на воспитательницу. Он шмыгнул носом, как шмыгают мальчишки, и, вздохнув, пошел прочь. Но уходя, несколько раз оглянулся, не на братьев, он их не видел, на женщину, на нее одну и смотрел. - Иди! Иди! - крикнул вдогонку Сашка и даже камнем замахнулся. А Колька, как моряк в каком-то кино, свой красивый пояс снял. Солдат вдруг остановился, братья поняли: сейчас вернется и врежет... Не надо было кричать вслед, раз уходил. Правда, братья знали прием: один из них подкрадывался сзади и бросался под ноги, а второй пихал в грудь... Противник летел кувырком! Только с солдатом такой номер вряд ли прошел бы! Другое дело: кусаться. Это они пробовали. В Томилине их избивал, подкарауливая поодиночке, в ту пору, когда посменно копали, один великовозрастный жлобина из блатных. Однажды они от отчаяния набросились и так его искусали, что он стал бегать от братьев, как от бешеных собак! Завидев, обходил за километр! Но солдат не вернулся и не полез в драку. Последний раз, не без сожаления, взглянул на Регину Петровну и опять вздохнул. А на крик Сашки лишь повел недоуменно плечами и быстро, очень быстро убрался. Может, он испугался, что Колька пообещал командира позвать? Пока братья стояли ощетинившись, Регина Петровна выскользнула из воды, натянула шаровары и побежала к мужичкам. Те, ни о чем не подозревая, играли около тележки. После случившегося она как ожила, стала разговорчивой, смешливой. А может, на нее горячая вода подействовала. Она все подтрунивала над своим испугом. Надо же так визжать, что всех перепугала. - Я вас очень напугала? - спрашивала она братьев. А потом сказала: - Вы теперь мои рыцари! Заступники! Защитники мои! Братья смутились. Даже стало жарко. Никогда не приходилось им быть защитниками для других. Только для себя. Оказалось, это приятно. - А чево он хотел? - спросил Сашка угрожающе. Он еще не остыл от пережитого. - Может, он хотел чево украсть? Регина Петровна посмотрела в ту сторону, куда ушел солдат, и странно улыбнулась. - Не знаю. Парень-то симпатичный... И чего я развизжалась, напугала... Как девчонка! Да и вы, по-моему, его еще припугнули! Такие молодцы! Братья посмотрели друг на друга и покраснели. Знала бы Регина Петровна, как они в один миг перетрусили! Воспитательница полезла в кастрюльку и достала сверток. В нем оказались бутерброды, хлеб с маслом. - Это вам вместо ордена, - сказала она, смеясь. Ах, какой разрумянившейся, какой красивой она сейчас была. Братья набросились на хлеб, и хоть масло на нем давно растаяло, но впиталось, и было ужасно вкусно. И мужичкам дали кусок на двоих. От санатория несколько километров дорога была асфальтированной, а потом перешла в булыжник и снова - белая, выгоревшая и потресканная земля. Горы не походили на те горы, которые начинались за колонией. Они были пусты, ни деревьев, ни кустиков, лишь бурьян да сухая трава. Да в узких ложбинках, вдоль ручьев жалась колючая и неуютная растительность. Ребята со вздохом смотрели по сторонам и думали о том, что их горы за колонией хоть были запретными, но были красивей, сытней: орехи, дикие груши, алыча. А тут ягоды на диких маслинах, и те мелкие, вяжут, невозможно взять в рот. Регина Петровна, которая взбодрилась и даже курить, как заметили братья, стала меньше, тоже осматривалась с удивлением. Несколько раз она повторила: "Библейские горы". Что это означает, братья не поняли. Но догадывались:пусто. Так Сашка Кольке и объяснил: "Ни хрена нет, одно название, и то неприличное". Регина Петровна рассмеялась и сказала, что Библия - это такая большая, большая сказка... А написали ее евреи. - Грузчики? - спросил Колька. - Почему грузчики? - Грузчики, которые на заводе! Они же евреи! - Они хорошие евреи, - подтвердил Колька. - А почему евреи должны быть плохими? - спросила с интересом Регина Петровна. И о чем-то задумалась. Вдруг она сказала: - Плохих народов не бывает, бывают лишь плохие люди. - А чечены? - выпалил Сашка. - Они Веру убили. Регина Петровна не ответила. Между тем тележка сделала последний поворот, и глазам путешественников, а уж ехали они без малого десять часов, открылась ровная долина меж холмов, где кустилась зелень и белели видные издалека два домика. Потом-то уже выяснилось, что домик был один, да и то крохотуля: мазанка из самана. А другой - навес, под который можно было въезжать на тележке. Так они и сделали. Под этим навесом стоял на кирпичах таганок и свалены были всяческие инструменты: грабли, косы, лопаты и мотыги. Больше всего было мотыг. - Приехали, - сказала Регина Петровна, оглядываясь. Никто их не встречал. - Будем здесь жить, - добавила она и стала быстро закуривать. Наверное, она волновалась. Пришел мужчина. Братья сразу узнали бывшего солдата, который их подвозил на лошади. Сейчас он не был в гимнастерке, а лишь в рубахе и без кепки, лысоват и еще хромал. Вихляющей походкой он направился к приезжим и тоже узнал колонистов. Протянул братьям руку, представился: "Демьян". Воспитательнице кивнул издалека. - Приехали, значит? - спросил. Обращался к ним, как к взрослым. Регину Петровну будто не замечал. - Приехали, - отвечал Сашка Демьяну как равному. - Хозяйством заниматься будем. А Колька добавил: - Скот пасти. Демьян не удивился, что ребята приехали заниматься хозяйством. Не то что директор. Он одобрительно кивнул. - Как же иначе... У нас говорили: воевать так воевать, пиши в обоз! Две коровы, значит, оставляю, семь телят, три козы... Вы доить-то хоть умеете? - Научимся, - произнесла Регина Петровна и подошла ближе, держа папироску в руке. Демьян поглядел на ее руку с папироской, на шаровары, погладил загорелую лысину. - Это, простите... Товарищ дамочка: это работа... Вкалывать, говоря по-нашенски, надо... Не дым пущать! - Значит, будем вкалывать, - простодушно ответила Регина Петровна и улыбнулась Кузьменышам. Но папироску погасила. И занялась мужичками. - А чево, - поинтересовался Демьян у братьев. - У колонии уж работников не стало, что женский пол присылают? Хоть было ребятам приятно вести разговор, как ведут мужчины, но выпада против их Регины Петровны они стерпеть не могли. Да ведь и заступники, защитники они ее! Колька насупился, а Сашка строго посмотрел на Демьяна, будто впервые увидел. - Регина Петровна после болезни... - сказал он. - Когда у нас дом взорвали...- Из больницы она, ей тут поправляться нужно... - А работать мы сами будем! - вставился и Колька. И соврал для веса: - Нам директор велел помогать! Одна, говорит, надежда на вас... Демьян будто стушевался. Он часто закивал головой, стал пояснять, поворачиваясь и к Регине Петровне, что сена он накосил много и камыша накосил. Жить им лучше в саманном домике, там теплей. А вот варить придется на таганке, топить кизяком. Есть в хозяйстве ручные жернова, кукурузу молоть. На грядках еще остались помидоры, огурцы, так, гнилье одно, тыквы, капуста, свекла, картошка... Виноградник есть, но заброшенный, одичавший совсем виноградник, по земле то есть, без таркал, ползет... А вот сахарный тростник он посадил, найдете... Да все со временем найдете... К вечеру Демьян запряг лошадь, попрощался. Достал напоследок кисет, ловко, одним движением руки свернул длинную козью ножку. Протянул Регине Петровне, это был жест примирения. - Держи, - сказал, не глядя в лицо. - Хоть лично баб, которые курят, я не терплю... Мода такая военная пошла... - А вам и терпеть не надо, - отвечала с улыбкой Регина Петровна. - Это вот они терпят. - И указала на Кузьменышей. - А вдруг еще приеду! - вскинулся озорно Демьян. - Что скажете? - Мы всем рады, - произнесла Регина Петровна и прикурила от уголька козью ножку, держа ее за перегиб, как трубку. Хотела что-то добавить, но закашлялась. Демьян радостно захохотал. - Дерет, а? - вскрикивал удовлетворенно. - Это не ваше городское баловство! Самосадик-горлодер! Сам рубил! Во как! Он достал из кармана лист газетки, оторвал половинку и отсыпал из кисета горсть буроватой крупнозернистой махры. - Пользуйся, - протянул воспитательнице. - Дымить будешь! Когда скучно станет! Ребятам на прощание руку пожал. - А вы энто... Поете-то, как артисты... Да... Я уморился, как хохотал! В клубе, в колхозе... - И вдруг другим тоном, насупившись. - А Верку жалко. Проковылял к телеге, бочком, так было ему ловчей, присел на край, кепчонку на лысину нахлобучил и причмокнул на лошадь, та сразу пошла. Уехал, не обернувшись и будто не интересуясь ничем и никем. Легкая пыль висела долго над дорогой, ее золотило заходящее солнце. 23 Регина Петровна поселилась с мужичками в домике. Как-то они ухитрились все трое спать на одной кровати. Кузьменышам постелили на полу, но они отказались. Тесно там и душно. Бросили ломкого, но приятно пахнущего камыша в углу под навесом и на нем устроили лежбище. Стены навеса были сплетены из того же самого камыша, только сухого. По ночам он поскрипывал. Первым делом они разыскали тростник, который лысый Демьян называл сахарным. Всех угостили, и Регину Петровну, и мужичков. Ели, пока он вдруг не кончился. Вкусный тростник придумали в хозяйстве, жуй да плюй, весь день бы так. Виноград тоже нашли. Он стелился по земле, и под плетями, если их приподнять, можно было обнаружить буроватые грозди, вывалянные в земле. Сашка сорвал, попробовал на язык, скривился. - Челюсть вывихнешь! Кислятина! Но Регина Петровна была иного мнения. Она попросила набрать ягод побольше, сколько влезет в корзинку. Тут же, на глазах ребят, вывалила гроздья в таз, помыла и стала давить булыжником. Потек мутный сок. Попробовали братья пальцем и на язык: скулу воротит. Регина Петровна слила сок в бутыль, закрыла крышкой, а бутыль в погребок поставила. - Вино для праздника будет, - сказала. - А какой такой праздник? - поинтересовались братья. - Не знаю, - сказала она. - Какой-нибудь придумаем! - А праздники разве придумывают? - спросил Сашка. - Я считал, что они сами наступают. - Иногда наступают... А иногда... Воспитательница посмотрела пристально на братьев, поинтересовалась: - Вы когда родились-то? - Чево? - в голос спросили братья. Они не поняли вопроса. - День рождения у вас когда? Братья переглянулись и вновь уставились на воспитательницу. - День? Почему день? А если мы ночью родились? Или утром? - Ну, конечно, - произнесла она с улыбкой. - У всех, всех на свете - даже у коров, и телят, и коз - есть свое число, когда они родились, и месяц, и год... У вас тоже есть. Только вы его забыли, правда? Колька вздохнул и посмотрел на Сашку. У того мозги крепче. Пусть он вспоминает. Если бы спросили, сколько банок джема, к примеру, в заначке, Колька бы сказал. А это... Но Сашка тоже молчал. - А мы сами придумаем число, - сказала Регина Петровна. - И будет у нас праздник! Ну? Колька тупо спросил: - Это когда? Регина Петровна что-то посчитала про себя, шевеля губами. - Ну, скажем, через недельку. Семнадцатого октября. Устроит? - Не знаю, - сказал Колька. И Сашка сказал: "Не знаю". - А уедем когда? - поинтересовался Колька. - Куда? Уедем? - Куда-нибудь. - А вам тут не нравится? - спросила Регина Петровна, обращаясь теперь к Сашке. Тот помялся. Про себя подумал. Тут - нравится... Нам там - не нравится... Ему представилось, что Портфельчик оставит их тут навсегда. В школу ходить не надо, научатся, как Демьян, козьи ножки крутить, махру рубить, косить траву, жрать тростник. А потом кто-нибудь из них женится на Регине Петровне и будет мужичков кашей кормить. Впрочем, нет, мужички тоже, наверное, вырастут. Они стадо пасти будут. - Ладно, - сказала Регина Петровна. - Справим день рождения, а там решим. Согласны? Ее голос, теплая ласка умиротворили братьев. Они согласились ждать. До праздника. А в праздник, это они уже знали по опыту: позовут в столовку, по одному сухарику дадут и жмень семечек в придачу. И катись подальше... Колбаской до самой Спасской! Если бы братья захотели придумать праздник, то они и сами бы придумали. Вон, у Сашки голова оборотистая, он сколь хочешь этих праздников сочинит! И не надо там никакие рождения придумывать. А может, это все сказки, что безродные - колонисты да детдомовцы - рождаются? Может, они сами по себе заводятся, как блохи, скажем, как вши или клопы в худом доме. Нет их, нет, а потом, глядишь, в какой-то щели появились! Копошатся, жучки эдакие, и по рожам немытым видно, по движениям особенным хватательным: ба! Да это наш брат беспризорный на белый свет выполз! От него, говорят, вся зараза, от него и моль, и мор, чесотка всякая... И так в стране продуктов не хватает, а преступность растет и растет. Пора его, родного, персидским порошком, да перетрумом, да керосинчиком, как таракашек, морить! А тех, что попрожорливее, - раз, и на Кавказ, да еще дустом или клопомором рельсы за поездом посыпать, чтобы памяти не осталось. Вот, глядишь, и не стало. И всем спокойно. Так на совести гладко. Из ничего вышли, в ничего ушли. Какое уж там рождение! Господи! Все перетерпели в жизни братья. И уж день рождения как-нибудь перетерпят. Не такие трудности переживали! Да и когда это будет еще! Но вот странно, это в колонии время медленно шло. Там слоняешься, ждешь, когда тебя накормят. А тут дни мелькали, как вагоны поезда, который летит мимо. А все потому, что Кузьменыши занялись делом. По очереди ходили они под гору, к родничку, воду таскали для хозяйства. Там и умыться можно. Но этого братья откровенно не любили. Да и вредно холодной водой умываться. Кожа стирается, одежда намокает. И вообще: ни к чему. Стадо гонять на луг тоже их забота. А вот коров доить им Регина Петровна не разрешила. Тайком попробовали, не вышло. Как дала корова ногой по бадейке... спасибо не по башке! Коров звали Зорька и Машка. Так Демьян научил. Зорька крутобокая, бурая, незлобивая. Ее-то братья и пробовали доить. А Машка худющая, в черных и белых пятнах, стервозная и капризная. К ней не подступись. Потом-то попривыкла, стала подпускать к себе воспитательницу, Сашку, даже мужичков, но настороженно, с оглядкой. Лишь Кольку не терпела. Как издалека завидит, шею вытянет, мокрый нос в его сторону повернет и нюхает. А если он захочет приблизиться, начинает копытом передним бить, рога в землю наставит, мычит. Ругается, значит. Колька всерьез обижался на Машку, грозил издалека кулаком. И - уходил. Пробовали братья морочить корову, переодеваться и выдавать себя друг за друга. Но корову, как тетку Зину, обмануть оказалось невозможно. На круглых жерновах, один круг над другим, мололи братья кукурузу. Крутишь верхний, а в дырку зерна суешь. А из щели, между кругами, белое крошево сыплется. Его в сите потрясешь, вот тебе и мука и крупа. Жратва, словом. Хоть чуреки пеки, лепешки такие грубые, хочешь, мамалыгу вари. Это все, особенно в смысле пожрать, братья быстро освоили. Вот только жернов крутить не любили. Сперва по очереди крутили. Потом один Сашка. У Кольки, как он заявил, терпелка не выдерживала. Зато он дрова и кизяки собирал с охотой. А Сашка кизяков видеть не мог. Ему легче сто раз жернов повернуть, чем один кизяк подобрать. По-ихнему, может, это и кизяки, сказал он, а по-человечески все равно - г... Если бы он в колонии знал, он бы от колонистов, которые у забора кладут, столько бы добра вынес! На сто лет вперед топить бы хватило! Варили они рисовую кашу с молоком, пока был рис, а потом тыкву. Поперву, когда закатили с огорода тыквину, величиной с одного из мужичков, братья все крутились вокруг нее. Пока Регина Петровна топором не разрубила на желтые куски. Оба тут же хватанули по куску. Погрызли, погрызли, бросили. Думали, она, как арбуз, а она, как кормовая морковь, один вид, а вкус - деревянный! Заявили воспитательнице: эту дылду жрать не станем. - Это не дылда, а тыква, - поправила она. - Все равно. Пусть ее Зорька с Машкой шамают или телята. Они глупые, не разберутся. Регина Петровна рассмеялась, пригрозила: - Еще добавку попросите! - Не попросим! - пригрозили братья. - И чего такие дылды нa огороде место занимают! Большая - а дура... семечками набитая! А Регина Петровна куски на противешок и в печь на угли сунула. Пекла, колдовала и хитро помалкивала. Во время обеда положила по кусочку: пробуйте! Привереды несчастные! Братья подумали, отщипнули. И еще отщипнули. Каждый ломоть подрумянился, набух, стал ароматным, сладким. Липкий мед по корочке тянется... Вкуснотища, словом. Съели братья, посмотрели на противень: сколько штук осталось? Регина Петровна погрозила пальцем, но добавок дала. Гордые братья сами бы не попросили. Вот это был праздник: сплошное обжиранье! Колька пальцы вылизал и заявил; - Хорошо, что на Кавказе такая дылда растет! Это он Кавказ так похвалил. А заодно и тыкву. Сашка промолчал. Но про себя отметил: в этом деле они маху дали. Опозорились. Из молока делала Регина Петровна сметану, творог в мешочке из марли вывешивала. Давала пить. Только молочное у братьев не пошло. Пили и морщились. Старались удрать из-за стола. - Глупенькие вы мои, - уговаривала Регина Петровна, разливая по кружкам парное молоко. - Вы своего счастья не понимаете! Это же лучшее, что придумала для вас природа! - А мы без природы, - упрямо произносил Колька. И Сашка кивал. - Мы сами по себе. - Так вы и есть природа... Вы еще какая природа: стихия! - смеялась Регина Петровна и садилась пить сама. А чурек ломала на кусочки для каждого. - Отчего, скажите, пожалуйста, вы, когда вас много, такие неуправляемые? Вы же, как пыльная буря: не удержишь, не успокоишь... А когда вас двое, - еще им по кусочку чурека, - вы другие, и лучше. Не совсем, конечно. Но лучше, лучше... - Без шакалов хорошо, - объяснил Сашка. - А вот они приедут, так все расшарапят. И дылду, и молоко, и чуреки... - А сами? - спросила Регина Петровна. И вытерла белые губы и белые носы у мужичков. Они лакали молоко, как котята, язычком, из блюдец. - Что... Сами? - Будто не знаете? - сказала Регина Петровна. Сашка хотел сказать, что не знает, но запнулся. Они вчера заначку с Колькой сделали. Положили туда три чурека, думали, воспитательница не заметит. Еще муки в бутылку набили. Регина Петровна сметала со стола крошки, но видно было, что ждет она от братьев ответа. Как соловей лета. Черные брови свела, сердится, значит. Насупясь, присела и, подперев щеки руками и глядя мимо них, стала говорить, что вот думала она, живут семьей, да все у них общее, и все свое... А кто-то по-шакальи ведет себя, то есть сам у себя ворует. Тырит, кажется, так называют. И это ей, Регине Петровне, ни в жизнь не понять. Как можно у себя со стола украсть? Братья, не произнося ни слова, встали и пошли. Сперва к лугу, чтобы посовещаться, потом к заначке. Вернулись, и все добро, то есть чуреки и муку в бутылке, положили на стол. Больше об этом не вспоминали. Накануне дня рождения Регина Петровна поставила тесто для пирога. И дылду пожелтей попросила прикатить с огорода. И за стадом присмотреть. И за мужичками. Сама же запрягла ишачка и уехала на станцию. Вернулась не скоро: выложила на стол две железные банки тушенки. Выменяла на молоко у проходящего поезда. Верней так: тушенка была одна, а в другой, овальной баночке с ключиком на боку была американская консервированная колбаса. Братья уже знали: всунешь ключик в петлю, покрутишь, и крышка по шву расползется, а под крышкой... Мать честная, вот праздник, так праздник! Ради таких банок братья готовы каждый день свое рождение терпеть! Кузьменыши от стола не отходили, все приглядывались, принюхивались к баночкам, все поглаживали их сверкающие холодные бока. Пытались лизать, но вкус у железа был самый что ни есть железный, щипало язык, и только. Вдруг приехал на телеге Демьян, хоть его никто не звал. Про день рождения он, конечно, не догадывался, но привез кусок сала в тряпке и банку джема: у своих, у заводских, выпросил. Регина Петровна встретила Демьяна сдержанно, а джему обрадовалась: настоящий сладкий пирог будет! Братья же посмотрели на джем снисходительно. Их такими банками не удивишь. Вот если бы в их заначку тушенку добавить или колбасу, в овальной банке с ключиком! А то сожрут зазря, и Демьян поможет. Ишь, нюх-то у него - прямо к тушенке поспел. Демьян же, хоть вроде приехал по делам, у кухни крутился. Регине Петровне мешал. О хозяйстве своем что-то ей рассказывал, как картошку засыпал, как арбузов замочил, а яблоки здешние он ругал, а хвалил те, что у него на родине антоновкой зовутся. - Я мужик умелый, полезный, только бабы нет, - толковал он, глядя в спину Регине Петровне. - Я и за себя, и за бабу могу, но все равно без хозяйки хата как без печки. Все есть, а тепла нет. Да и вам, гляжу, с двумя крохотулями-то нелегко... А? Регина Петровна, не оборачиваясь, колдовала у горящей печечки, у таганка, и ничего не отвечала. Но вдруг попросила закурить: - Сделайте мне эту... "ножку"... Руки у нее были в тесте, и Демьян, скрутив "ножку", сунул ей в рот и камышинку поднес горящую. При этом вопросительно глядел ей в глаза. Регина Петровна пыхнула дымом, покосилась в сторону Кузьменышей, стороживших тут же. - Я жена летчика... Знаете, что это такое? Это профессия... - сказала она. - У нас в городке до войны так и говорили: ее профессия "жена летчика". Провожать... Ждать. А потом снова провожать... Когда мы сходились, мы были чем-то похожи, жены летчиков: у кого-то о тряпках, об украшениях, а мы - о самолетах да о полетах. Чей муж летал на Север, да чей в Америку... Это было тогда модно. И всегда - о войне. Потому что самолеты эти возили бомбы - они так и зовутся бомбовозы, и хотя это был военный секрет, мы все знали о самолетах: сколько бомб он везет, какая скорость и куда полетит в случае чего. А потом, когда началось, их сразу под Ленинград, и они полетели Берлин бомбить. Оттуда короче было. С первого вылета он вернулся, я его встречала. Мужички у меня тогда совсем, совсем крохотные были. А в семьи тех, кто не вернулся, надо было нам, женам вернувшихся, идти. Так было заведено. Вот что страшно-то, идти в дом, где еще ничего не знают. И делать вид, что зашли случайно. А потом был второй вылет; Сталин лично им приказал. Для эффекта. А там уж приготовились, это первый раз фашистам в голову не пришло, что мы осмелимся к ним летать... И жены других летчиков ко мне пришли... Наш летный городок перебазировался в тыл, немцы подходили, а мне за летчиками ездить уже не к чему было. Вдова, да еще с таким хвостом... Регина Петровна сплюнула "ножку" на землю и затоптала ногой. - Пошла в детдом, где чужие, там и свои, легче управляться. Да и голод! А потом решила сюда... Подумалось, тут-то легче будет... Зашипело, переливаясь через край кастрюли, Регина Петровна охнула: - Сбежало! Ну вот, до чего разговоры-то... Она подхватилась, бросилась к печке, и Демьян за ней поскакал, пытаясь помочь. - Давай подержу! Подержу! - зачастил он, суетясь около хозяйки. - Я умелый! Я сам что хошь сварю! Ты не думай! Регина Петровна справилась с огнем, вытерла лоб тыльной стороной руки, спросила: - А картошку, Демьян Иваныч, вы почистить можете? Тут же лысого Демьяна засадили за картошку, а Кузьменышей, которые ревниво следили не только за банками на столе, но и за мельтешащим гостем, погнали за топливом. Сушняк да кизяки собирать. Дров сегодня требовалось много. - Ишь, - произнес Колька, оглядываясь, когда ушли они подальше, за огород. - Увидел небось тушенку, так и прилип к кухне... Я умелый! Я умелый! С тушенкой-то все мы умелы