. И на достигнутом не успокаивался. Ибо в этом и заключалась соль характера всякого Правдоискателя: найдя одну правду, он тут же начинал искать следующую. И втайне знал, что поиски эти бесконечны (как и всегда было, вспомним ответ того же протопопа Аввакума на вопрос жены своей, долго ли, дескать, им мучаться и за правду терпеть: "До самыя, Марковна, смерти!"). Иван Матвеевич, Правдоискатель Идеальный, на компромиссы ни с обществом, ни с собою не шeл. Ему нужна была правда общая, до конца - или никакой! Не просто порядок там и сям навести хотелось ему, как среднему брату, не желал он также принимать тезисы старшего брата, что правды никогда всем не хватит. Иван Матвеевич веровал, что возможна правда на всех, пусть не в изобилии - но по Справедливости. И в горячности своей замахивался на Устои, прямо и косвенно обвиняя Государство, что оно обжуливает своих граждан на каждом шагу. К поре среднего возраста (а были братья друг за дружкой погодки) положение их определилось так: Игорь Матвеевич блаженствовал, имея на свой пай правды достаточно, чтобы быть спокойным за завтрашний день (но продолжал всe прикапливать и прикапливать). Слишком он не заносился, но и гордиться собой имел основания. Надо отдать ему должное, не каждый день он был собой сыт. Иногда и его горькие мысли посещали о том, что не всe правильно в этом мире устроено. Иногда - украдкой от жены - вдруг зазовeт к себе соседа Николашу и грубовато правдой его угостит, стесняясь сам себя. На вынос не давал, зная, что Николаша человек безответственный и безалаберный: сколько ему правды ни дай, всю спустит, распылит, пропьeт. И легче после этого становилось Игорю Матвеевичу. Илья Матвеевич существовал по-прежнему в суете поиска своих ежедневных мелких правд. Его уже везде знали: "Этот не отстанет!" - и пытались иногда внеочередной льготной правдишкой умаслить, но не был бы он правдоискатель, если б поддался! Нет уж, говорил, не купите! Был он по-своему счастлив, хотя и вечно неудовлетворeн. Но кто знает, не в этой ли неудовлетворeнности и состояло его счастье? Хуже всех было Ивану Матвеевичу. Жена бросила его - и он не осудил еe. Такова судьба! Но зато выросшего сына, пошедшего против правды, несмотря на живой пример отца, проклял. Проклял, а когда сын вдруг явился и приволок с собой большущую правдищу: "Нате, папаша, пользуйтесь!", - Иван Матвеевич худыми своими отощалыми руками спустил сына с лестницы, а правдищу его поганую на голову ему сбросил. И это - при свидетелях. Конечно, тут же пришли некие товарищи, радуясь поводу. А потом - известная и печальная история: угодил Иван Матвеевич в психушку. Он и там не угомонился, писал письма, трактаты, прокламации. Передавал лечащему врачу, который втeрся к нему в доверие, назвавшись тоже правдоискателем. Лечащий же врач во время ночных дежурств читал эти письма и трактаты вслух, давясь от смеха, читал в ординаторской, читал белокурой медсестре, прижавшейся к нему белой грудью в самозабвении любви. Читал, читал - и в одну прекрасную ночь вдруг запнулся, замолчал, продолжил чтение про себя. Потом спихнул беспардонно медсестру с кровати и велел ей выйти вон. Заново перечтя всe, что написал Иван Матвеевич, врач взял толстую больничную тетрадь, разлинованную, гроссбух этакий, и начал писать своe. Он закончил две тетради и принялся за третью, но еe у него отобрали, а самого его поместили в одну палату с Иваном Матвеевичем... Но грянуло время! - сперва робко вякнули, потом подхватили - и вот уже во всю мочь все гомонят: даeшь полную правду! И - дали. Объявили на государственном уровне всю правду о Правде. Народ ахнул, Игорь Матвеевич обеспокоенно охнул, Илья Матвеевич не без удовлетворения крякнул, а Иван Матвеевич радостно захохотал, после чего его тут же выпустили. Ну, не совсем тут же, годика три ещe подлечивали, потому что душевное его здоровье всe-таки пошатнулось за время пребывания в клинике. Огляделись братья, огляделись и все остальные Правдоискатели - и ничего не могут понять. Правда вроде есть, но Справедливости не хватает. А где Справедливость появилась, там Правды нет. А в иных местах нет ни Справедливости, ни Правды, зато, говорят, есть Закон, и о чeм ни спроси - в печатные буквы пальцем тычут. Игорь Матвеевич сунулся по старой памяти к старому приятелю: нет ли какой правды для меня, учитывая заслуги? Есть, сказал старый приятель. Сколько угодно - но за наличный расчeт! Илья Матвеевич, углядев проруху, воспламенился, привычной рукой письмо написал, - ни ответа, ни привета. Явился лично: "Где правда, мать вашу, извините, так?!". А ему: "Иди и бери, нынче частная инициатива приветствуется. Во-о-он там, видишь?". Илья Матвеевич увидел, помчался, ухватил было, а ему по рукам, по рылу, под дых! - еле живой домой приполз. Иван Матвеевич, дыша воздухом свободы, пришeл к бывшим единомышленникам с советом, как теперь Правдой распорядиться, ибо в сумасшедшем доме накопил много здравых на этот предмет рассуждений и проектов. Но единомышленникам было не до того: они публично грызлись друг с другом. Илья Матвеевич стоит, смотрит, слушает, ничего понять не может. Один из них кричит: "Вали к нам до кучи, у нас тут вовсю баллотировка! У тебя авторитет, ты в психушке сидел, нам такие позарез нужны!". Илья Матвеевич вспыхнул гражданским чувством необходимости - и полез в кучу. Тут ему кто-то подножку поставил, он упал, по нему подошвами прошлись... И вот он, день нынешний. Что с братьями? Плохо с братьями. Игорь Матвеевич сидит угрюмо дома и хворает морально. Илья же Матвеевич и Иван Матвеевич хворают физически: у одного печень отбили, у другого почки оттоптали. А главное: не ищут они уже правды и не хотят искать. Рухнула вековечная цель Правдоискателя. Нет правды на земле, - о чeм их ещe поэт Пушкин предупреждал. Ни шкурной (но дармовой и по заслугам), ни бытовой (но по справедливости), ни, тем более, идеальной. Никакой нет. В других некоторых странах глаза давным-давно протeрли и о Правде даже не помышляют. У кого Закон, у кого Обычай, у кого Сила, - везде своe мерило. Может, оно и не так плохо, но российскому Правдоискателю теперь что делать? И осенила его страшная мысль: не в том суть, что правды нет, а в том, что еe никогда и не было! И не закадычный враг его государство, не Система, не Режим, не учрежденья власти и прочие подразделения виновны в отсутствии и недостижимости Правды, а - сам его величество человек. И в одночасье - исчез Правдоискатель. ...Утешает одно: братья Игорь Матвеевич, Илья Матвеевич и Иван Матвеевич, раньше недолюбливавшие друг друга по разным причинам, теперь помирились. Сходятся теперь пенсионным делом чаю попить. О погоде говорят, о мелочах текущей жизни. О правде - молчок. Больно. Р. РАСПУТНИК Не путать с тем, кто в данной энциклопедии назван Адюльтерщиком. Тип российского Распутника восходит к понятию "распутье". То самое, на котором витязь был. Камень, на камне надпись. Направо пойдeшь - коня потеряешь, налево пойдeшь - голову сломишь, прямо пойдeшь - вообще тебе каюк. Витязь, естественно, героическим сказочным обычаем выбирал каюк. Но сказочным же обычаем вместо каюка получал часто царевну и полцарства впридачу. Отсюда ясно, почему российский Распутник, если взять его в историческом, извините за выражение, разрезе, так часто лез на рожон: бабкиных сказок наслушался. Но ведь человек современный, кроме сказок, знает ещe и художественную, и научно-популярную литературу, ему бы на этот самый рожон лезть не пристало. Но - живуч, извините ещe раз за ещe одно выражение, архетип! - и нынешний Распутник, несмотря на цивилизованность, продолжает детски веровать, что именно там, где судьба грозит ему каюк устроить, на самом деле - и принцесса, и полцарства. Если б только знать, где этот каюк, где этот рожон! Нет камня, нет надписи, и вместо одной дороги в глазах Распутника всегда как минимум десять, от этого все его муки. Он всегда на распутье, и всегда в уме его одно и то же: "А вдруг?". А вдруг не то выбрал? Не туда пошeл? Не то сделал? Не так сказал? Постоянная проблема выбора, в общем-то, и составляет суть существования. Тут и говорить не о чем. Большинство людей, чтобы не сойти с ума, тайно или явно убеждают себя, что выбрали единственно верный путь. О других путях они просто стараются не думать. Представитель же типа, который я условно назвал Распутником, не думать об этом не может. И он знает, что это плохо, это опасно, и каждый по-своему ищет какой-то выход из сотни одновременных тупиков. Николай Зуев заболел распутничеством с детства. Когда другие мальчики хотят как можно быстрее вырасти, чтобы начать взрослую самостоятельную жизнь, Николай с ужасом думал, насколько безграничные просторы откроются перед ним - и каждый день, каждую минуту надо выбирать, выбирать и выбирать! Поступать в институт - в какой? Жениться - на ком? Работу выбрать - какую? С ума можно сойти! А тут ещe возраст влюблeнности. Нет, Николай ещe не влюбился, но уже заранее терзался: вдруг влюбится - да не в ту? Ну, то есть понравится одна, а влюбишься в другую, такое бывает, сердцу же не прикажешь! Чувствует Николай: беда близко, сердце стучит, гормоны бушуют: вот влюбится сейчас, вот влюбится! Вы скажете: ну, и влюбился бы в самую красивую, вот и всe! Это вам просто, а для Николая, распутника от природы, тут самая главная собака и зарыта. В самую красивую, говорите? А где гарантия, что он завтра ещe красивее не встретит? А послезавтра? И был однажды школьный вечер. Николай стоял в уголке зала. Все танцуют и смеются, а он стоит, в пол смотрит, боясь глаза поднять, потому что чует: поднимет - и шабаш! Тут его кто-то окликнул, пришлось всe-таки поднять глаза - и увидел он Юлю из параллельного класса, блондиночку ничего себе, но так себе. Жаром обдало Николая: неужели она? И тут же будто кто громко и злорадно на ухо шепнул: "Она!". - "Нет! - мысленно воскликнул Николай. - Мне Зося Бржневецкая гораздо больше!.. Не хочу!" А ноги сами уже к Юле идут. И Юля приветливо улыбается. Но тут объявляют белый танец, и путь Николаю преграждает Таня Говкина, у которой от волнения на бледных руках синие пупырышки. Таня приглашает Николая, они танцуют, и она говорит ему, что до конца школы совсем немного, поэтому она хочет, чтобы он знал, что она его любит. "Да", - говорит Николай. "Что - да?" - "Спасибо!" - говорит Николай, и Таня, поняв по-своему его слова, смеeтся, широко открывая рот. Потом он провожает еe до дома, они целуются в подъезде, Николаю холодно и скучно, и хочется домой, а дома он вспоминает всe - и ему вдруг становится хорошо, и он чуть эврику не кричит. В кого ни влюбись - ошибeшься, кого ни выбери, ошибeшься, но когда тебя выбрали - и вопроса нет! Ты отзываешься на любовь другого человека! Это же на всю жизнь находка: не надо выбирать, стой и жди, когда тебя выберут! И от этих мыслей он почувствовал к Тане даже благодарность. Он стал встречаться с нею, попривык и узнал особенную сладость привыкания, когда внешность уже перестаeт играть роль, зато нет никаких неожиданностей, нет дурацкого волнения, есть свой ритуал и свой обиход. Он заканчивал школу, встречался с Таней и бодро глядел вперeд, ожидая, что вот-вот что-то явится - и выберет его. И это что-то явилось в виде двоюродного брата отца, преподавателя военного училища. - Тощий, нескладный, робкий! - брезгливо и с родственной откровенностью отозвался он о племяннике. - Дай, брат, мне его на учeбу, я из него орла сделаю! Отец, огорчeнный сыном, никак не желавшим вырастать и проявлять хоть в чeм-то свои желания и наклонности, согласился. Он сам был рохля рохлей, но, в отличие от большинства отцов, не хотел иметь в сыне свою копию, он, наоборот, хотел видеть полную свою противоположность, как и мать Николая. И Николай стал курсантом военного училища. Распорядок военно-учебной жизни его очаровал. Он наслаждался тем, что каждая его минута строго расписана - от подъeма до отбоя. Через полгода приехала вдруг Таня - навестить. Училище дислоцировалось в маленьком городке, окружeнное маленькими домишками, в них часто и останавливались за умеренную плату приезжавшие к курсантам родственники. Таня выбрала одинокую глухую старушку. В маленькой комнатке за маленькой дверью они сидели на маленьких табуреточках между окном и высокой кроватью с пуховиками, пили на подоконнике вино. И Николаю казалось, что ему хорошо. Тут забили часы с маятником, висевшие над кроватью, Николай глянул на них и подумал с неожиданной тоской: а в роте сейчас построение на ужин... Интересно, что сегодня там - картошка с рыбой или макароны с котлетой? Таня расстегнула кофточку: жарко. Выпила вина и сказала: я хочу, чтобы я не одна тебя ждала. - А кто ещe? - спросил Николай. - Я и твой ребeнок! - сказала Таня и начала целовать Николая, нежно валя на кровать. Но Николай вскочил и сказал, что у него кончается срок увольнительной (хотя увольнительную дали до утра) и ему голову оторвут, если он вовремя не явится. Таня заплакала. Что-то бормоча, Николай вышел. Таня ещe полгода писала ему, но потом всe поняла. Николай с отличием закончил училище и молоденьким, стройным, красивым лейтенантом прибыл в город Ярск. В службе ориентировался на распорядок и уставы - и не знал хлопот, хотя не сдружился ни с офицерами, ни с солдатами. Ему известно было, что ему дали кличку Коля Блызнутый, но его это не смущало. И всe же одиночество иногда тяготило. А женщины были вокруг, разные были женщины: и свободные, и занятые, всякие, и немало их поглядывало на симпатягу-лейтенанта. И он бы не прочь, он понимал, что рано или поздно ему нужно жениться, но, чeрт побери, как выбрать, кого? Однажды сидел он на солнышке возле военторговского магазина, расположенного на территории части, и прошла в этот магазин молодая продавщица Антонина. В ней всe было не прекрасно: и лицо, и одежда, и тело, и, вероятно, душа и мысли. Она, похоже, крест на себе поставила, была ругательница, скандалистка, любительница выпить, никем не остерегаемая, будучи круглой сиротой, каждую ночь она шла к бобылке Веронике, почтальонше, и туда один за другим шастали солдаты-самовольщики. Антонина отдавалась им как-то злобно, неистово: нате, подавитесь! - будто мстя самой себе за невозможность любви и красоты. Но какой солдат какой женщиной подавится?.. И вот шла она в магазин, а сидевший рядом с Николаем майор Хоротырко, мозги которого от солнца разнежились, размягчились и стали податливыми для необычных мыслей, вдруг сказал: - Вот Тонька - халда халдой, чучело чучелом, уродина уродиной, - а ведь и для неe на свете муж найдeтся! Сказал - и в изумлении округлил глаза, поразившись мудрости произнесeнного. А Николая осенило. Вторая эврика в его жизни случилась. Ждать, когда тебя выберут, это он пробовал, это, может, и годится, но не всегда. Лучше всe-таки выбирать самому. Но, выбирая, допустим, ту же жену, всегда будешь сомневаться: а лучшую ли выбрал? Это-то сомнение и загложет, по ночам спать не даст! Следовательно, единственный способ сомнение уничтожить: выбрать уж точно не лучшую, а такую, хуже которой, может, и не найти! И он в тот же день сделал Антонине предожение. С Антониной была истерика. Она кричала, что еe в жизни никто так не оскорблял, что она подговорит солдат убить Николая, она бросила в него бутылкой вина... Николай молча ждал. Она прокричалась. Посмотрела на Николая. - Нет, ты что, серьeзно? - Да, - сказал Николай. - Ты совсем сумасшедший? - Нет, - сказал Николай. - Зачем я тебе? - Жениться на тебе хочу, я сказал ведь, - сказал Николай. И они поженились. Весь гарнизон хохотал. Старшие по званию хлопали его по плечу, и он терпел в порядке субординации. Равные тоже хлопали, но он просил этого больше не делать. Солдаты его роты громко за спиной сказали несколько охальных слов; он поднял ночью роту по тревоге и устроил марш-бросок под дождeм на расстояние тридцать километров с одним пятиминутным привалом. Солдаты смолкли. Николаю, как теперь семейному, выделили однокомнатную квартирeночку, и он зажил там, ожидая, что Антонина будет пить, скабрeзничать и блудить по-прежнему, а он будет спокоен, потому что ничего другого и не ждал. Но Антонина вдруг притихла. Она вдруг стала за собой следить, на аэробику ходила, она постройнела, похорошела, а когда капитан Кусков, ходок известный, сделал ей, стоя у прилавка, явный публичный намeк, она, поправив продавщицкий свой белый накрахмаленный кокошник, развернулась и царственно влепила ему пощeчину. Капитан, человек горячий, хотел ей ответно в рыло въехать, но его рука оказалась жeстко перехвачена. Он обернулся и увидел Николая Зуева. - Товарищ капитан, прошу прощения, но вы должны извиниться пред моей женой, - сказал Зуев. - Иначе нас рассудит офицерский суд чести, потому что я... - и умолк. И капитан тихо, но внятно, извинился перед Антониной. А Николай был в растерянности. Он с ужасом понял, что Антонина добрая и хорошая женщина, что она не так уж некрасива, он понял, что и она любит его. Он понял, что вместо покоя обрeл постоянный страх, постоянную тревогу: теперь он будет ждать, что она изменит ему. Он стал ревнив, он то и дело приходил в магазин, чтобы посмотреть, не кокетничает ли с кем Антонина. Он часто допрашивал еe, где была, с кем, требуя отчeта по минутам. Но она только смеялась: она гордилась его ревностью. И забежала как-то к Веронике похвастаться своим счастьем. Похвасталась, выпила немножко - для добавки счастья. Выпила ещe. А тут солдаты пришли. И подвело еe вино. В три часа ночи, извещeнный каким-то доброхотом, возник на пороге вертепа Николай. Не обратив внимания на голых солдат, сказал Антонине: - Домой не приходи. - Нужен ты мне! - закричала Антонина. - Коля Блызнутый! Утром же, протрезвевши, побежала просить прощения. Николай как раз выходил из дома. Отстранил еe - и направился дальше. На службу. И тогда произошло необычайное. Анитонина встала у подъезда на колени. Она стояла сутки. Эти сутки Николай как раз дежурил. Возвращаясь, молча прошeл мимо. - Коля!.. - сказала Антонина. Он не обернулся. Он стояла ещe сутки. Кто-то давал ей воды, есть же она ничего не ела. И третьи сутки она стояла, вернее, уже сидела полубоком, потому что колени распухли и не держали еe. Николай в очередной раз прошeл мимо, в пустую квартиру свою. Через час спустился и сказал: - Ладно, пошли домой. Антонина подумала и сказала: - Нет уж. Спасибо. И исчезла. Уехала ли, в речку ли Кнышковку головой бросилась - никто не знал. А через два месяца Николай получил приказ о переводе в далeкий военный округ: сам командир части об этом ходатайствовал, сжалившись над ним, над которым словами и действиями издевались все, от командиров его и товарищей до последнего зачуханного солдатика, от городских старух и женщин до последнего сопливого пацанeнка... Николай понял, что ему надо жить одному. И он жил один, он служил, подчиняясь одному только распорядку, и дослужился до увольнения в запас в звании майора. ...Утром он идeт за газетами и в магазин. Газету берeт ту, что первая на глаза попадeтся. В магазине покупает то, на что сама рука укажет, почти не глядя. Дома смотрит телевизор - программу передач в руки не беря, смотрит то, что само по себе показывается. Фильм - пусть фильм, футбол - пусть футбол. Перед обедом гуляет - куда ноги идут. После обеда спит. До вечера строит из спичек модели кораблей. Построив когда-то одну, остальные четырнадцать сделал по образцу первой, точь-в-точь. Потом опять смотрит телевизор и засыпает всегда ровно в одиннадцать ноль-ноль. Это третья его эврика, которую он отыскал - без осознания открытия. Ничего не выбирать. Жить - как придeтся. На тот путь ступать, какой ближе. И это - финал многих Распутников. С недавних пор стала его одолевать бессонница. Он насильно начинает думать о том, какое счастье, что он выполнил свою жизнь и теперь избавлен от еe безалаберной распутицы. Не надо ничего выбирать, всe выбрано. Он жив, здоров - и слава Богу. Он думает, как смешны потуги тех, кто ищет самое лучшее - в любви, в работе и прочих житейских делах. Но нехорошим ознобом пробирает его вдруг мысль, что, возможно, он ошибся ещe в детстве - когда решил, что оно непременно существует, это лучшее! А потом сами собой уходят теоретические эти мысли - и видится ему в полудрeме до рассвета лицо и тело Антонины, и он заскорузлыми своими армейскими губами шепчет беззвучно ей, несуществующей, что он еe любит, - и плачет, радуясь этим слезам, зная, что после них, наконец, уснeт... С. СЧАСТЛИВЕЦ Да, представьте себе, - Счастливец. Это не ошибка. И недоразумения тут тоже никакого нет. А есть совершенно оригинальный тип, который мне удалось разглядеть в дебрях современности и который не похож ни на какой другой ни внутри нашего государства, ни за его пределами. И он гораздо оригинальней типов, например, Самобытника ("сущий сам от себя" - В. И. Даль), Самомучителя и даже такого весьма экзотичного, как Стрекулист. Российские Счастливцы - народ несчастный. Так получилось, что их больше среди женщин, и, по справедливости, следовало бы женским образцом этот тип и проиллюстрировать, - но как быть с обязательством не касаться женщин? Однако ведь и так всякий умный поймeт, что сквозь судьбы и характеры мужчин, описанных в предыдущих очерках, часто проглядывают судьбы и женские, что типы, названные мужскими именами, существуют и в женском роде. Поступим так: я всe-таки расскажу о женщине (которую знаю; вся вообще история - подлинна), но так, будто она - мужчина. ...Валя родился в скромной, но благополучной семье учителей, в посeлке городского типа. Родители еe (тьфу ты, пропасть! - его, его!), родители его были людьми уважаемыми, а вокруг - леса, речки, озeра, природа! - благодать. И Валя всегда помнил себя счастливым человеком, с самого рождения. И детство его было счастливым, и школьная юность была счастливой. Но уже и детство, и юность его были отравлены - и не кем-нибудь, а самим Валей. Он очень рано понял: что-то с ним не так, что-то неправильно! И не то чтобы ему кто-то намекал, не то чтобы случай какой-то произошeл, а откуда-то из окружающей атмосферы вселилась в него огромная и навсегдашняя мысль, что он хоть и счастливый человек, но как бы не совсем нормальный по сравнению с другими. Но всe-таки был счастлив, не прилагая никаких усилий: ему это от природы было дано. Счастье, к тому же, сопрягалось с везением во всeм: и родители хорошие, и школа хорошая, и природа кругом хорошая, и с мальчиком она... кто? - он, он, Валя, Валентин! - подружился с хорошей он девочкой, они хорошо и счастливо дружили, понимая друг друга во всeм. Так бы жить и жить здесь, но они оба были способными, умными, и вместе поехали поступать в большой город, в институт. И поступили, и стали учиться. Дружили по-прежнему, вместе ходили в кино и в библиотеку, целовались, но о любви не говорили, им и без этих слов было всe ясно. А на старшем курсе Валя вдруг влюбился в молодую преподавательницу, кандидата наук. Он пришeл к своей подруге со слезами покаяться, а та с облегчением сказала, что тоже только что влюбилась в мальчика с первого курса. И они, весeлые и радостные, расстались, благодарные друг другу за прошлое. Валя женился на кандидате наук и попал в удивительную семью: отец - интеллигентнейший директор универмага, мать - тонкой души человек, администратор областной филармонии. Два года они жили вместе, ни разу не поссорившись, а потом молодая семья вселилась в построенную для них родителями кооперативную квартиру. Валя родил сына... То есть от Вали родился сын, и он полностью отдался воспитанию его, предоставив жене делать научную карьеру. С весeлой песней, с лeгкой улыбкой по утрам Валя убирал квартиру, обихаживал малыша, готовил обед, занимался стиркой, и всe ему удавалось, всe спорилось в его ловких, нежных руках. Жена была им очарована и помыслить не могла, чтобы на сторону посмотреть: от такого-то мужа! То есть Валя был привычно и последовательно счастлив, ощущая одновременно, как накапливается в нeм и несчастье. Вот гуляет он по улице, катит коляску с ребeнком, щурится на солнышко и видит, что навстречу идeт его бывший сокурсник. Валя сперва убыстряет шаг, а потом вдруг сворачивает и переходит на другую сторону. Он делает это почти бессознательно и лишь потом понимает, в чeм дело. А дело в том, что все бывшие сокурсники, встречавшиеся ранее, жаловались на неудачи, на здоровье, на несложившуюся личную жизнь, жаловались при этом как-то бодро, энергично, азартно, а Вале в ответ рассказать было совершеннно нечего, потому что у него всe было хорошо. А они подливали масла в огонь, говоря: "У тебя-то всe в порядке, как всегда, отлично выглядишь, жена золотая, не жизнь, а малина!". И Валя после таких встреч чувствовал себя виноватым каким-то, ущербным каким-то. Так постепенно он растерял всех друзей и знакомых. Они и сами растерялись: с возрастом их азарт, за которым скрывалась уверенность, что всe преодолеется, превратился в однотонное унынье, с которым они повествовали о своих неурядицах. У Вали появился второй ребeнок, опять мальчик - здоровенький, хорошенький. Он по-прежнему сидел с детьми дома, а жена продолжала двигаться по служебной лестнице. Валя в свободное время читал книги и иногда писал стихи (которые даже опубликовал один раз журнал "Волга") - и продолжал быть счастливым, становясь при этом всe более несчастным. Его терзало одиночество. Он стал ходить в клуб любителей поэзии. Там никто не знал о его жизни, и Валя рассказывал, что он отец-одиночка, что жена сидит в тюрьме за пьяную драку, что жить ему фактически не на что, и одно утешение - стихи. После этих своих рассказов он чувствовал себя равным среди равных, поскольку судьбы у всех собравшихся были преимущественно драматичные или вообще трагические. Более других в его поэтической и личной жизни принимала участие руководительница клуба, маститая поэтесса областного масштаба Нинель Пулькина. Она подолгу говорила с Валентином о секретах поэтического мастерства и о том, что поэтический дар есть то высокое несчастье, которое одно может уравновесить несчастья жизни! Однажды вечером, когда жена Вали была на семинаре в Москве, а с детьми сидела свекровь, то есть тeща, он допоздна гулял с Нинелью по набережной, говоря о поэзии, а потом Пулькина предложила зайти к ней на чашку кофе. Валя согласился. Кофе был с коньяком. Вале, не привыкшему к спиртным напиткам, стало тепло, хорошо, потянуло на откровенность - и он вдруг признался, что солгал, что у него есть жена, что в его жизни всe благополучно. - Тогда ясно! - решительно заявила Нинель. - Ясно, почему в твоих стихах чувствуется некая придумка, этакая натужность! Без страдания - нет поэта! Бедный мальчик! - Я чувствую, что-то не так, но как быть, как быть? - заплакал Валя, жалея сам себя. - Любовь, - кратко порекомендовала Нинель. - Лучше всего - любовь. Желательно - несчастная. Парадоксальная. Полюбить, например, юную красавицу может и дурак, а поэту дано сквозь морщины возраста и пигментные следы жизненного опыта полюбить красоту души - любящей и мощной! - И обняла Валентина за хрупкие плечи своими большими руками. Что я делаю! - в ужасе подумал Валентин. Но тут же ему пришло в голову, что у него есть возможность разрушить порочный круг сплошного счастья и везения, ибо, кроме своей паталогической счастливости, его давно уже угнетала мысль, что она, эта счастливость, должна кончиться, так не лучше ль самому еe прикончить, чтоб не на кого было жаловаться? А Нинель бормотала что-то на ухо, лапая Валю всe откровеннее, ему стало противно. Но ещe была бы противней измена по интересу, по любви, а тут, получалось, вроде из чувства необходимости - плюс жалость и уважение по отношению к Нинели Пулькиной. И он отдался ей. И некоторое время чувствовал себя даже счастливым от того, что у него тоже есть, как у людей, некоторое несчастье в виде измены жене. Таким образом получилось даже двойное счастье вместо ожидаемого несчастья, и когда Валя это осознал, ему стало плохо. Он перестал посещать клуб поэзии, он не подходил к телефону, зная, что это звонит Нинель Пулькина. И стал несчастен. И радовался бы! - разве не этого он добивался? Но он настолько не привык быть несчастным, что не выдержал. И рассказал всe жене. Жена молча выслушала, желваки скул еe играли. Выслушав, молча встала и ушла. Явилась утром с похмелья, в ссадинах и прямиком сказала, что весь вечер пила в ресторане, подралась с какими-то жлобами, а потом сняла молоденького юношу, отвезла его на квартиру своей подруги и там... - Не надо! - закричал Валя. - Мы квиты! - сказала жена. Прошло некоторое время. Они простили друг друга, потому что всe-таки любили друг друга. Валя опять стал счастлив, потому что у него, как у людей, было за плечами некоторое несчастье. Жена же хоть и простила, но отпечаток остался. Всe чаще она тяжело задумывалась. Начались, к тому же, сбои в продвижении по лестнице карьеры. Она вдруг поняла, что многое, ради чего она старалась, как бы обесценилось поступком Вали. Вернее, стало иметь другую цену, но где гарантия, что не обесценится совсем, что Валя не встретит завтра кого-то, кто увлечeт его не на вечер, не на минуту, а на всю жизнь? От этих мыслей она стала всe чаще выпивать, задерживаясь якобы на работе. Как у Вали был в своe время клуб любителей поэзии, у неe появилось тоже нечто вроде клуба - в стеклянной пивнушке около вокзала. Образовалась странная тeплая компания: бывшая лeтчица, бывшая партийная деятельница, грузчица с макаронной фабрики, просто бомж Василиса - и она, Женя, пока ещe преподаватель, но в душе - почти бывший. Валя огорчался, когда жена еле приползала домой, падая тут же, у порога, часто при этом ругаясь грязными словами, потом еe тошнило, Валя подставлял тазик, ночью некоторое время не спал, следя за тем, чтобы жена спала на боку: он был напуган однажды рассказом о человеке, который спал пьяный на спине и его во сне стошнило, он захлебнулся и умер. Он должен был чувствовать себя несчастным - и не чувствовал! То есть, конечно, ему было плохо, неприятно. Но, смотришь, жена два-три дня попьeт, а неделю всe-таки трезвая ходит. Счастье. Или вдруг цветы принесeт, вспомнив о годовщине свадьбы. Счастье. Да и кроме этого - мало ли! Ведь у Вали, как у истинного Счастливца, имелась одна характерная и отличительная для этого типа особенность: всегда замечать в окружающем мире хорошее. Например, гуляет Валя с детьми в сквере зимой - и снежок пойдeт, припушит все деревья. Ну, зима, снег, обычное дело. А Валя встанет, как зачарованный, шепчет детям: "Зимняя сказка, вы посмотрите, посмотрите!". И чуть не плачет от восторга. Красивый закат, осенние листья, хорошая музыка, хорошие стихи, улыбка ребeнка... Валя каждый день находил причину радоваться. Рождeнный радостным, он таким и остался наперекор всему. Хотя душа-провидица уже ждала чего-то. И - дождалась. Однажды зимой Женя, напившись, заснула на троллейбусной остановке, а ночью грянул мороз. Она осталась жива, но - обморожение ног с последующей гангреной. Ампутация. - Брось меня! - шептала Женя, едва очнувшись от наркоза. - На что я тебе такая? - Дурашка, - ответил Валя плача. - Главное, ты жива! ...Прошло десять лет. Валя и Женя живут скудно. Женя пенсионер по инвалидности, хотя могла бы и преподавать, но - не хочет. Пенсию она потихоньку пропивает, а Валя работает на двух работах, да ещe берeт и на дом: дети выросли, их нужно на ноги поставить. Да, он знает, что сам стал первопричиной теперешнего положения, но, страшно сказать, теперь он окончательно и бесповоротно счастлив. То есть - она. И в этом феномен всех Счастливцев в наше время в нашей стране, и это - типичная для них судьба. Как и Валя, всякий Счастливец чувствует себя с детства изгоем, понимая своe умение радоваться жизни как аномалию. Как и Вале, в жизни Счастливцам обычно везeт. Как и Валя, они своими руками рушат счастье обыденной жизни, чтобы, оказавшись в несчастье, на основании его построить опять-таки счастье, но заслуженное, оплаченное этим самым несчастьем. Бывают и исключения. Мне рассказывали о человеке, который до пятидесяти лет ничем не болел, у которого всe в жизни ладилось - в соответствии с его гармоническими потребностями. Он пытался изгадить себе жизнь, но все попытки оказались бесплодными, отчасти потому, что трудно напакостить себе, не задев при этом никого, а он слишком любил людей. В довершение всех этих постоянных радостей и счастий, выпавших ему в жизни, он выиграл большущие деньги в лотерею. Причeм билет ему подарили, сам он никогда не покупал, боясь своей удачливости. Он получил эти деньги и в тот же день отправился в казино, о котором до этого знал лишь понаслышке. И поставил все деньги на какую-то там цифру рулетки - и выиграл. Выигрыш был равен его совокупным доходам за предыдущую жизнь. И он сошeл с ума - и теперь смеeтся с утра до ночи, став наконец безмятежно счастливым, ибо только сумасшедшему в наше время и в нашем пространстве дано счастье не считать своe счастье чем-то ненормальным или неправильным. Впрочем, его лечат - и есть надежда на выздоровление. Т. ТИПИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР В ТИПИЧЕСКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ В школе меня учили, что одно из главнейших достижений классического реализма: изображение типических характеров в типических обстоятельствах при одновременной жизненной достоверности и индивидуальности персонажей. Образ Базарова. Образ Катерины. И т.д. И всегда мне хотелось найти такой характер не на страницах книги, а - в жизни. И нашeл - именно тогда, когда работал над этой энциклопедией. Осталось лишь получить его согласие, чтобы готовеньким, живeхоньким, без всяких придумок, поместить его в текст - со всеми типическими потрохами и окружающими типическими обстоятельствами. Пришeл к нему, выпили мы с ним, я говорю: так и так, друг Петя, не хочешь ли в энциклопедию попасть? - В качестве кого? - нахмурился подозрительный Петя. - В качестве типа. - Я - тип?! - Постой, не задирайся. Я имею в виду не просторечный смысл, когда о ком-то говорят: "Ну и тип!". Я имею в виду, что ты типичен. - В каком смысле? - Чудак. В смысле типичности. Ты типичный представитель своего времени, своего поколения и так далее. Петя надулся. Ему явно не хотелось признать, что он типичен. Он, чудак, не понял, что этим надо гордиться. Ему хотелось оригинальным быть. Индивидуальным. Но ведь это одно другому не мешает. Я попытался объяснить это Пете. Он подумал, выпил водки и спросил: - А если я в морду тебе сейчас дам, это будет типично или как? - Это будет индивидуально, но в рамках типичности. Такие типы, как ты, вполне могут иногда дать в морду. - А ты? - Что я? - Ты мне ответишь или нет? Я задумался. И решил: - Вроде бы не должен, если взять меня как тип. Но в целях индивидуализации собственного образа могу в ответ и блызнуть. - А блызни! - пригласил Петя. - Ты первый должен. Мы так уговорились. - А я первый не хочу. Это моя индивидуальность. В рамках типичности. Петя явно издевался. Он всегда был такой. Говорит одно, а думает другое. Очень типично для него. И я ему об этом сказал. - Так! - угрюмо произнeс Петя. - Значит, ты всe-таки впихиваешь меня в какой-то там тип? - Не я впихиваю, ты сам в нeм живeшь! Ты - типичен, кто ж виноват! - Хорошо. А вот я сейчас открываю окно, так? - Так. - И выбрасываю телевизор, так? - Так. - Это будет типично? - Скорее индивидуально. Закрой окно и не тро... Петя выбросил телевизор. - Пойдeм дальше, - сказал он. - Вот шкаф с посудой. Стекло у него разбить - это будет типично? - Типично! - решил я обмануть его. - Тогда так и сделаем, как полагается! - кивнул Петя и разбил стекло кулаком. - А теперь что будет типично? - спросил он. - Теперь будет типично, если ты успокоишься и выпьешь водочки. - Значит, не успокоюсь! - приговорил Петя и об колено сломал деревянную красивую ножку торшера. Но водочки после этого выпил. И спросил: - Значит, я, по-твоему, типический характер в типических обстоятельствах? - Нет, Петя. Я так... Я пошутил. - Не понял! Ты, значит, считаешь, что я недостоин? - Нет, ты достоин. Но слишком индивидуален. Слишком ярок. - Яркость типу не помеха! - заявил Петя и пошeл на улицу. Наверное, проявлять свою яркость, подумал я с испугом и побежал за ним. Петя стоял посреди двора и бросал вызов всем, кто согласится его принять. Принять не согласился никто. - Как же докажу? - с отчаянием спросил Петя. - Что именно? - Что я резко индивидуальный типический характер? - Да не надо доказывать! Зачем доказывать очевидное? Но Петя не мог успокоиться. До полуночи он колобродил, задавал бессмысленные вопросы мне и прохожим, пытался вырвать из земли детскую песочницу, выл на Луну, хохотал и плакал. Еле-еле он угомонился, позволил привести себя домой и уложить в постель. - Завтра! - пообещал он мне засыпая. - Конечно, - согласился я. В эту ночь я раз пять засыпал и просыпался от кошмаров. Мне сначала приснилось, что я Тургенев и что ко мне явился живой Базаров. - Ты, писака! - сказал он мне. - Ты зачем меня заставил глупости о женщине говорить, вместо того чтобы просто полюбить еe обычным порядком? За что ты умертвил меня, гад? (Если б я осознавал себя во сне собой, я бы, конечно, не позволил ему так хамничать классику, но в том-то и дело, что я был полностью Тургенев - и даже бороду чувствовал на лице, хотя у самого у меня бороды никогда не было!) Тебе хотелось, - продолжал Базаров, - мне благородную смерть устроить в целях художественности! Тебе хорошо, падла, пeрышком поскрипывать в уюте, а меня жмуриком сделал! И тут он исчез, а я очнулся в холодном поту, с невысказанным вопросом: почему это Базаров стал выражаться как последний урка? Задремал - и вот я уже Достоевский, а надо мной бледный Раскольников с топором. - На, - суeт он мне топор. - На-ка, иди-ка, стукни старушку! - И тут же старушка откуда-то явилась, и Раскольников согнул еe, подставляя мне еe седую голову с жeлтым пробором посредине. Вскрикнул я - и проснулся. И опять забылся, и тут же передо мной, как в фильме ужасов, - женщина в чeрном, лицо белое и прекрасное, очи огромные, а из шеи кровавая струя брызжет прямо мне в глаза! - Пойдeм, Лев Николаевич, - говорит мне она. - Пойдeм, я тебе поездок хороший присмотрела. Прыгнем. Это будет типично - и в типических обстоятельствах, и оригинально. Пойдeм!.. И я иду, как баран, держась за ледяную руку, и вот поезд налетает, как вихрь, и я, не понимая, что делаю, прыгаю и... И, перейдя в другой сон, вижу голову, выкатывающуюся из-под колeс, и голова обиженно бормочет: - Вольно вам, Михаил Афанасьевич, над людьми измываться! Положим, я вам неприятен, я, возможно, даже и подлец в некоторой степени, житейскими, однако, обстоятельствами обусловленной, но жить мне или умереть - пусть суд решает, а вы ишь какую смелость взяли на себя, головы людям без суда и следствия резать! Аннушка, видите ли, масло пролила! Отца родного для красного словца не пожалеете! Нехорошо-с! Наутро я встал весь разбитый.