по лицу старушки слезы текли живым настоящим ручьем. Митинг долго не начинали, ожидали Глухова. Распорядитель звонил по сотовому телефону, закрывая его сверху ладонью, ему что-то отвечали, он сообщил, что товарищ Глухов застрял в пробке, но приближается. Наконец вождь появился в "мерседесе" с синей мигалкой и четырьмя телохранителями. Один из телохранителей уже на ходу выскочил и открыл заднюю дверцу, как будто товарищ Глухов был инвалид или женщина. Из двух "Волг", шедших за "мерседесом", вылезли еще несколько членов руководящего ядра и тоже с телохранителями, за счет чего толпа заметно увеличилась. Глухов в сопровождении человека, державшего над ним зонт с рекламой "Кока-колы", втиснулся в середину толпы, но митинг опять не начинали. Через некоторое время подъехал микроавтобус "мицубиси", из него с красными знаменами высыпали наружу нигде не работающие члены движения "Рабочий заслон". Их коренастый лидер Сиропов с рваной губой пробился к Глухову, пытался с ним заговорить и хватал за локоть, что-то страстно доказывая. Глухов отворачивался и вырывал руку, пока его телохранители не оттеснили Сиропова в сторону. Федор Федорович спросил у распорядителя, чего ждем. Тот объяснил, что ждут журналистов. Два телевизионных канала обещали прислать свои команды для освещения события. Ждали не меньше часу. Наконец приехала команда из четырех человек: оператор, режиссер, звукорежиссер и продюсер. Они попросили Глухова отойти в сторону для переговоров. Тот подошел к ним, но не один, а с держателем зонтика. Они говорили недолго, но бурно. Аглая всего разговора не слышала, но слышала, как Глухов несколько раз сказал: "Я не понимаю, какой проблем. Я вам повторяю, есть определенная договоренность, а вы ее нарушаете. Я буду говорить с вашим руководством, которое по указке преступного режима пытается лишить народ слова". Телевизионщики, не дослушав, сели в свой "рафик" и укатили. Глухов выглядел смущенным и разочарованным. И на вопросительный взгляд Федора Федоровича объяснил, что телевизионщики потребовали за десятиминутный сюжет пятьдесят тысяч долларов, а половинную сумму не стали даже и обсуждать. - Но ничего, - сказал Глухов, - у нас есть свой оператор. Он снимет на любительскую камеру, а потом перегоним на вэхаэс. Сказав это, Глухов опять поднялся на ступени у ног Пушкина и обратился к присутствующим с речью о том, что сегодня весь наш народ отмечает праздник, который трудящиеся по-прежнему считают своим главным праздником. Сбитый с толку псевдодемократами, пропившим мозги президентом, его преступной семейкой и олигархами, народ немного отошел от идеалов социализма, но чем дальше отошел, тем охотнее к ним возвращается, о чем и свидетельствует наше сегодняшнее мероприятие, в котором участвуют широкие массы трудящихся. Широкие массы вежливо похлопали и услышали, что они вновь поднимаются на борьбу за то, что когда-то завоевали их деды. - Люди, - продолжил Глухов, - идут под наши знамена, и для них мы с радостью организуем коммунистические ячейки по всей территории бывшего Советского Союза... - И будущего! - крикнули из толпы. - И будущего, - согласился Глухов. - Вместе с Крымом и Севастополем, - подсказал оказавшийся рядом Сиропов. - Разумеется, вместе, - согласился Глухов. И закончил свою речь обычными заклинаниями: - Учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Коммунизм неизбежен, потому что неотвратим. С этими словами он спустился на землю, а на его месте появился распорядитель, сообщивший через мегафон: - Демонстранты выстраиваются в колонну по шесть. Знаменосцы идут впереди. Идем не спеша, спокойно, не поддаваясь на провокации. Товарищи, предупреждаю специально: не будем поддаваться на провокации ни слева, ни справа. Доходим до Мавзолея Владимира Ильича Ленина, возлагаем венок, затем движемся к могиле Неизвестного солдата, возлагаем венок и после краткого заключительного митинга мирно расходимся. Товарищи, я особо хочу сказать: сейчас здесь много работников милиции. По соглашению с мэрией они наблюдают за порядком. Но, конечно, они могут прибегнуть и к силовому решению. Просьба ко всем участникам: вести себя организованно и мирно. Соблюдать дисциплину. Глава 10 Все шло хорошо. Даже природа решила улыбнуться демонстрантам. Дождь прекратился, в тучах появились прорехи, сквозь них проткнулись соломенными пучками солнечные лучи. В лучах засветилась еще мокрая голова бронзового Пушкина, засияла буква "М", фирменный знак компании "Макдональдс", потускнела бегущая строка световой рекламы фирмы "Рено", только старуха, просившая заплатить налоги, и с высыхающими слезами оставалась печальной, словно напоминала согражданам, что солнце вышло, а налоги еще не уплачены. Где-то кто-то что-то крикнул. Аглая не расслышала, но по общему движению собравшихся поняла, что поступила команда, в соответствии с которой люди стали выходить на середину Тверской улицы, закрытой для движения автомобилей. - Товарищи, - бегал руководитель с сияющей лысиной. - Становимся в колонну по шесть. Расстояние между шеренгами не меньше одного шага. Побольше воздуха между рядами. Мамаша с портретом, - обратился он к Аглае, - вы что робеете? Становитесь сюда. Нет, не в середину, а с краю, чтобы портрет ваш был виден стоящим на тротуаре. Аглая стала, где было указано, но тут ее заметил потерянный было Федор Федорович. Он приблизился к ней, сильно хромая: - Вы что, Глашенька, ваше место разве здесь? Идемте со мной, идемте. Колонна постепенно выстраивалась и выравнивалась. Впереди ее стали два тяжеловеса с растянутым транспарантом со словами белым по красному: "Народ с нами, мы с народом". Затем шли Альфред Глухов и другие руководители партии с красными бантами на отворотах пальто, а в следующем ряду Федор Федорович, Аглая и прочие ветераны. Федор Федорович занял самое центральное место в ряду сразу же за Глуховым, Аглаю поставил справа от себя, а слева поставил другую старуху, тоже с портретом Сталина. Потом, между прочим, каким-то глазастым журналистом было отмечено, что в колонне оказалось около десятка портретов Сталина и ни одного - Ленина. - Ну, вот, - бормотал Федор Федорович, стаскивая со знамени брезентовый чехол, - и погода нам, можно сказать, значительно благоприятствует. Дул ветер, несильный, однако достаточный для Бурдалакова. Генерал развернул знамя, поднял над головой, оно затрепетало на ветру, и слова "Даешь Берлин!" зашевелились и задвигались, как в бегущей рекламной строке. И как раз в это время Глухов тихо скомандовал тяжеловесам: "Ну, пошли!" Те еще выше подняли горделивый свой транспарант и двинулись вперед, а за ними и вся колонна. Погода, между тем, и дальше разгуливалась, солнце светило вовсю, от мокрой одежды шел пар. С первыми шагами Аглая приободрилась, согрелась и чувствовала себя совсем неплохо. Двигались не быстро, но видно было, что идут люди, хотя и старые, но привыкшие к строю. Федор Федорович левую ногу слегка волочил, а правой сильно ударял об асфальт, но не отставал, крепко держа боевое знамя и сверкая всем железом, которое было у него на лбу, на груди и во рту. Сначала шли молча. Аглая невольно вслушивалась в разговор, который позади нее вели казак и старичок в темном плаще и шляпе. Казак рассказывал, что, живя в Туапсе, разбогател на том, что взял задаром стоявший на приколе бесхозный теплоход, починил, стал возить челноков в Турцию, потом купил большой дизель-электроход и повез туристов вокруг Европы. - Теперь у меня два дизель-электрохода, три прогулочных теплохода и пять катеров. - А как же вы к нам-то залетели? - полюбопытствовал старичок. - Мы же тут все обиженные властью, люмпены, а у вас такое состояние. - Вот именно, шо состояние материальное. А шо мне с него? Удовлетворения нема ну ниякого. Хотел жениться, но потом, думаю, нет. Пока я богатый, я никогда не пойму, по любови она вышла замуж или же по расчету. Я был инженером в строймеханизации, так Людка за меня не пошла, потому шо я получал сто пятьдесят в месяц, а выскочила за директора магазина, который получал сто и воровал тыщу. А теперь она говорит, шо разобралась в своих чувствах. Теперь разобралась. А я думаю, шо мои дизель-электроходы помогли ей в чувстве ее разобраться. Колонна медленно двигалась в сторону бывшей Советской площади. Вдруг Глухов обернулся и сказал: - А что же мы идем, как на похоронах? Давайте споем что-нибудь революционное. Аглая Степановна, вы, наверное, помните революционные песни? Аглая Степановна смутилась, но подумав, сказала, что песен не помнит, поскольку к моменту Октябрьской революции ей исполнилось два года, и бабушка, которая ее качала в люльке, пела ей не "Вихри враждебные", а что-нибудь вроде "Баю, баю, люли, прилетели гули". - Вот как? - удивился Глухов, не в силах представить себе, что эта старуха была когда-то ребенком, но тут же, опомнившись, сам засмущался. - Да, - сказал он глубокомысленно. - Далекая, невозвратимая пора детства. Она кажется так далеко, самому не верится, что был когда-то босоногим мальчишкой, гонял голубей, пел у костра пионерские песни... Прошлое свое он сочинил прямо тут же из головы, полагая, что вот такое детство - пролетарское, босоногое с голубями, должно быть обязательно у народного предводителя. На самом деле он, будучи сыном партийного начальника, никогда босым не ходил, голубей не гонял и вообще был сытым, упитанным и малоподвижным мальчиком. У костра, впрочем, возможно, и сиживал. Но приступив к воспоминаниям, не мог уже остановиться: - Хорошее было время. Романтичное. А какие отношения между людьми!.. Светлые, чистые. Каждый готов был за товарища жизни не пожалеть! А ведь жили, Аглая Степановна, трудно. Бывало, и куска хлеба не было в доме, - опять соврал он и погрустнел. - Ну да ладно. А все-таки давайте споем что-нибудь революционное. - Можно изобразить, - отозвался сзади владелец дизель-электроходов и сразу же затянул басовитым прокуренным голосом: Замучен тяжелой неволей, Ты славною смертью почил. В борьбе за народное дело Ты голову честно сложил... В свое время, думая о революции, Аглая жалела, что родилась чуть позже, чем надо, не захватила романтический период борьбы партии с царским строем. Когда молодые коммунисты выходили на митинги и демонстрации, шли с песнями под нагайки казаков и под полицейские пули. Она, конечно, тоже жила в интересное и напряженное время, но той революционной романтики уже не застала. И вот теперь... Хотя, конечно, случилось много плохого, власть захватили враги коммунизма... Именно теперь ей выпала возможность на старости лет испытать состояние, в котором существовали революционеры прошлых времен. Она вспомнила еще сегодня виденную картину "Сталин на бакинской демонстрации". Там Сосо Джугашвили идет впереди строя большевиков, в косоворотке с расстегнутым воротом, молодой, темноволосый, с открытым, устремленным в будущее взглядом. История повторяется. Теперь она, Аглая Степановна Ревкина, шагает в строю своих единомышленников и гордо несет портрет любимого вождя. Оглядываясь назад, она не могла видеть, как далеко растянулась колонна. На самом деле там и растягиваться особенно нечему было, но Аглае мнилось, что она шагает впереди всенародного шествия. Она шла и видела на тротуарах вдоль проезжей части людей, которые смотрели на проходящую мимо колонну и казались Аглае восхищенными зрителями. На самом же деле это были только случайные прохожие, которые к подобным зрелищам привыкли настолько, что даже и любопытства особого не проявляли. Некоторые, впрочем, испытывали чувство неловкости и жалости к этим глупым, злобным, беспомощным и смешным старикам. Им, людям новых поколений, казалось, что они совсем не такие и не могли бы быть такими никогда. На самом деле это не так. Поколения не бывают ни лучше, ни хуже, их верования, заблуждения и поведение зависят от исторических и бытовых обстоятельств, в которых они произрастают. Не надо быть пророком для предсказания, что люди будут еще и не раз ослепляться какими-нибудь лжеучениями и поддадутся соблазну наделения каких-нибудь личностей нечеловеческими чертами, прославят их, вознесут на пьедесталы, а потом оттуда же и скинут. Следующие поколения скажут про них, что они дураки, и сами при этом будут такими же. Глава 11 На Тверской площади напротив бывшего Моссовета стоял отряд конной милиции, и Юрий Долгорукий возвышался среди этих всадников как их предводитель. Вдруг кто-то сказал: - Смотрите, смотрите! Аглая глянула вперед и увидела там, где Тверская улица пересекалась Охотным рядом, заслон людей в зеленых касках с плексигласовыми щитами и дубинками. Они стояли зловещей несокрушимой стеной, с напряженными лицами, как будто на них шла не кучка старых людей, а сто восемьдесят вражеских отборных дивизий. Из демонстрантов некоторые немного струхнули и поневоле замедлили шаг. Но Аглая, прервав предыдущую песню, сама запела: Союз нерушимый республик свободных Сплотила навеки великая Русь... Голос у нее был хриплый, старческий, тихий, но Федор Федорович помог ей, подхватив тоже скрипуче: Да здравствует созданный волей народов Единый могучий Советский Союз... Их поддержал владелец электроходов, а уж припев подхватили все: Сла-а-авься о-о-те-е-чество... Под звуки припева приблизились к омоновскому заслону, остановились лицом к лицу и, топчась на месте, продолжили пение. Сквозь грозы сияло нам солнце свободы, - вспомнила Аглая начало второго куплета. - И Ленин великий нам путь озарил... - продолжил генерал Бурдалаков, ударяя правой ногой в булыжник. - Нас вырастил Сталин... - радостно подхватила Аглая... - Товарищи, - бегал вдоль колонны распорядитель, - просьба ко всем, сохраняйте строй. Не выходите из строя. Тем не менее строй постепенно сминался, шеренги растеклись вдоль заслона, и Аглая оказалась прямо перед милиционером, парнем лет двадцати деревенского вида, с маленькими раскосыми глазками на круглом лице. Демонстранты продолжали исполнять свою песню, и Аглая пела, глядя милиционеру прямо в лицо. Он взирал на нее удивленно и не мигая. Аглая перевела взгляд на других милиционеров, те тоже стояли твердо, но переглядывались между собой и усмехались. Аглая испытывала полное раздвоение чувств. С одной стороны - это были вроде бы наши советские, российские ребята, с которыми она пошла бы в атаку на ненавистного врага, с другой стороны - они-то как раз и были ненавистным врагом, готовым по приказу сражаться с ней. Тем временем к Глухову подошел полковник милиции, тоже в каске, но без щита. Он хотел что-то сказать, но Глухов не дал ему этой возможности, продолжая петь, и только когда песня кончилась, обратил свое внимание на подошедшего: - В чем дело, полковник? Какой проблем? - Господин Глухов, - сказал полковник негромко, - мне поручено вам передать, что на этом месте ваше движение заканчивается. Сообщите это вашим людям, и пусть расходятся. - С какой стати? - спросил Глухов. - У нас с мэром была твердая договоренность. - Я не знаю, с кем и какая у вас договоренность, но мне приказано... - Кем приказано? Кто приказал? - Неважно кто, но приказано освободить дорогу и восстановить движение транспорта. И я этот приказ выполню. - Вы его выполните, но сначала мы пройдем к Мавзолею и возложим венки... - Поодиночке - пожалуйста. Но не колонной. - Нет, - сказал Глухов твердо, - мы пойдем именно колонной. - Господин Глухов, - устало сказал полковник. - Мне очень не хочется препираться, но ваше шествие закончено. Если вы не исполните, что вам говорят, против вас будет применена сила. - Что? Сила? - вдруг выскочил со своим знаменем Федор Федорович. - Ты знаешь, с кем ты разговариваешь? А как ты передо мной стоишь? Ты стоишь перед генералом. Смирно! Полковник посмотрел на него с некоторым удивлением и сказал: - Товарищ генерал, прошу вести себя в рамках. Я здесь выполняю распоряжение правительства Москвы, и вы для меня не генерал, а лицо, нарушающее общественный порядок. - Я - лицо нарушающее? - возмутился Федор Федорович. - Ах ты сопляк! Подонок! Да я Берлин брал! Я за тебя кровь проливал! Я с тебя погоны сорву! Он даже потянулся к погонам полковника, но Глухов перехватил его руку: - Федор Федорович! Ни в котором случае! Мы - организованная сила и на провокации не поддаемся. Генерал еще дергался, но давал себя удержать. Ряды демонстрантов волновались, сбились в кучу, и одни из участников стали выбираться от греха подальше наружу, а другие, наоборот, продвинулись вперед. Глухов попробовал успокоить толпу и, размахивая над головой руками, стал выкрикивать: - Товарищи! Соблюдайте спокойствие и порядок! Займите свои места в колонне! Тут рядом с ним вновь объявился Сиропов, стал толкать Глухова в грудь, плевать в него и выкрикивать: - Товарищи! Друзья! Соратники! Не слушайте ренегатов! Глухов - ренегат! Разве мы не русские люди? Мы потомки Ленина, Сталина, Минина и Пожарского! Вперед на Кремль! Вперед на Кремль! Вокруг него, неизвестно откуда взявшись, возникла целая группа молодых людей с вытаращенными глазами. Они стали вопить хором: - Сталин! Берия! Гулаг! Другая группа продолжала выкрикивать: - На Кремль! На Кремль! Кто-то толкал Аглаю в спину, прямо на омоновца с деревенским лицом, тот ни на что не реагировал и по-прежнему, не мигая, смотрел на Аглаю. А она, вдруг почувствовав себя молодой, боевой и задорной, забыв, в какое время это все происходит, закричала: - За Родину, за Сталина - вперед! - Даешь Берлин! - завизжал рядом с ней Бурдалаков и, повернув древко знамени, как пику, с нешуточным намерением проткнуть насквозь стоявшего перед ним полковника, сделал соответствующий выпад. Полковник увернулся, а генерал, не рассчитавши движений, упал и задергался на земле. - Убили! Убили! - закричал кто-то. - Генерала убили! - подхватили дальше. - Товарищи, соблюдайте порядок! - глох где-то голос Альфреда Глухова, но его никто уже не слушал. Демонстранты, превратившись в неуправляемую толпу, нападали на омоновцев, толкая их в грудь, но те ловко прикрывались щитами. Аглая перехватила портрет Сталина в левую руку, а правой стала толкать своего омоновца. Тот лениво оттолкнулся щитом. Аглая рассердилась еще больше и, перегнувшись через щит, ударила его портретом по каске. Каске ничего не сделалось, а портрет развалился. Рамка треснула, и бумага порвалась. Это привело Аглаю в еще большую ярость, и она, наклонив голову, как бычок, кинулась на омоновца в намерении его забодать, но тот опять подставил щит, и она врезалась в него непокрытой головой, как в бетонную стену. Будь ей лет на сорок поменьше, может, это было б и ничего, но для восьмидесятилетней старухи удар был слишком силен. Ей не было больно, но почему-то захотелось сесть, и она опустилась на мокрый асфальт. Вокруг нее продолжались толкотня, визг, крики, кто-то стонал и ругался матом. Над ней склонялись незнакомые лица, молодые, красивые, мокрые, она смеялась, ее спросили, чему смеется, и кто-то за нее ответил, что это она в горячке. Потом она все-таки потеряла сознание и очнулась в какой-то комнате на парусиновом лежаке. За столом сидела женщина в белом халате и в очках и что-то писала. Рядом другая в белом халате, стоя, говорила по телефону на незнакомом ей языке: - "Пицца Хат". Меню клевое. Омары, ростбиф, фрикасе. Креветки, пудинг. Кьянти - шестьдесят баксов... О'кей! Скинь на пейджер. Или факсани. Имэйла пока нет, поменяли провайдера... У дверей, прислонившись к стене и сложив руки на груди, стоял невозмутимый Митя. - Где я? - спросила она. - В медпункте, - сказал Митя. - А в какой стране? - спросила Аглая. Митя удивился и посмотрел на женщину за столом. Та объяснила: - Обычная амнезия. - И повернула лицо к Аглае. - Вы в Москве. У вас было сотрясение мозга. Еще немного полежите, а потом отправим вас домой. - Вставайте, - сказал Митя. - Вставайте, вам пора ехать. Он отвез ее на вокзал на такси и усадил в вагон СВ, как и было обещано. Глава 12 В дороге после пережитых волнений ей не спалось, побаливала голова и щемило сердце. Она полезла в сумку за валидолом и наткнулась на книжку. Вытащила, прочла название "Лесоповал" и только сейчас вспомнила, где ее купила. Чтобы скоротать время и отвлечься, попробовала почитать. "Видели ли вы, как падает подрезанная под корень мачтовая сосна?" - прочла она первую фразу и задумалась. На заданный вопрос она могла ответить утвердительно. В тридцать пятом году по призыву партии она три месяца работала на лесозаготовках и там кое-чего нагляделась. Там работали враги народа, интеллигенты, которые до того ничего тяжелее карандаша в руках не держали и поэтому страдали очень сильно от морозов и непосильной для них работы. Примерно как в этой книге. Аглая пробовала читать этот роман когда-то раньше, но, насколько ей помнилось, начало было немного другим. То есть, была эта же ханты-мансийская тайга, мороз, снег, зэки, конвоиры и рухнувшая сосна. Но под сосной, как Аглае помнилось, оказался какой-то большевик по имени Алексей, а здесь - отец Алексий, пострадавший за веру священник. Задавленный сосной, он прохрипел подбежавшему к нему рассказчику: "Читайте святое Евангелие. Почитайте Господа нашего Иисуса Христа. Идите и проповедуйте слово Божье. И вам воздас...". Как ни странно, роман Аглаю увлек. Она так зачиталась, что чуть не проехала станцию. На припорошенном снегом перроне не было никого, кроме дежурного Пухова, пожилого и нетрезвого человека в суконном пальто с протертыми локтями. Поезд отстоял положенные ему две минуты, Пухов дунул в свисток, выставил желтый флажок, помахал, не глядя на отходящий состав, Аглае свободной рукой и знаками попросил ее подождать. Она подождала. Проводив поезд, Пухов подошел, сунул флажок под мышку, протянул ей руку: - Поздравляю. - С чем? - А вы не слыхали? - спросил он и рукавом вытер нос. - Нет, - раздражилась она. - Не слышала. Говори. - Говорю, говорю, - он подпрыгивал и дул на озябшие руки. - Вчера районная дума... Ваши коммунисты... Подавляющим большинством... В порядке восстановления исторической справедливости и сохранения культурных ценностей... решили опять вашего идола, ирода вашего на место поставить. Сказав такие слова, Пухов слегка попятился назад и застыл, ожидая бурной реакции, и мы вправе были бы предположить нечто подобное. И в самом деле, будь Аглая молода и здорова, ее организм наверняка б отозвался на новость соответственным образом - и сколько бы адреналину выплеснулось в горячую кровь, какая торжественная мелодия прозвучала б в ушах, невозможно даже представить. Но организм был стар, функционировал вяло и невпопад, и новость не произвела на него должного впечатления. - А ты-то чего радуешься? - спросила она. - Тебе-то что? Разве тебе Сталин дорог? - Мне-то не дорог, - признался Пухов. - Но у меня эстетическое соображение. Стоит этот пьедестал посередь площади, как пуп неприкаянный, безобразит весь город. Стыдно перед приезжими. Так вот надо ж на него в конце-то концов хоть кого-то поставить. - Надо, - согласилась она безразлично и пошла к выходу, оставив дежурного застывшим в недоумении. Глава 13 В привокзальном сквере под памятником Ленину на лавочке сидел осыпанный снегом пьяный бомж с редкой бороденкой, в заскорузлой дубленке и вязаной шапке. Он дремал с бутылкой в руке, но, услышав шаги, проснулся, посмотрел на Аглаю и поманил ее пальцем, словно приглашал к тайному общению. - Что? - спросила она, приблизившись. Бомж крутнул головой, как бы желал убедиться в отсутствии лишних глаз и ушей. - Я себя, - сообщил он ей шепотом и подмигивая, и показал пальцем вверх, - под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше. Понятно? - Понятно, - сказала Аглая. - Хорошо б, ты себя бы еще помыл. Ей самой ее шутка понравилась, отчего улучшилось настроение и самочувствие. Она прибавила шагу. Погода была безветренная, сыпался редкий влажный снег. Путь Аглаи лежал чуть в стороне от Аллеи Славы, но она решила завернуть сюда, посмотреть, что происходит. Здание казино "Колесо фортуны" было недавно отремонтировано, покрашено и выглядело празднично, не то что в прошлом, когда здесь был райком. "Вот, - подумала Аглая недоброжелательно о владельцах казино. - Столько денег потратили на ремонт! А на райком бы этих денег тратить не стали." И она была права. Эти люди ни за что не стали бы тратить столько денег на райком КПСС, на обком КПСС и даже на ЦК КПСС, сколько они тратили на свои казино, рестораны, гастрономы, ночные клубы и прочие заведения. Как ни странно, пространство перед казино пока оставалось почти прежним, хотя ветер перемен и тут кое-что зацепил. Районная Доска Почета стояла на своем месте, но овальные рамки, где раньше, как в колумбарии, помещались портреты передовиков, теперь были пусты или заполнены объявлениями о продаже и покупке квартир, породистых щенков и суперсжигателей жира. А на Аллее Славы к могилам героев революции, гражданской войны и Великой Отечественной прибавились герои новейшего времени. В семидесятых годах здесь похоронили директора гастронома, в начале восьмидесятых - двух афганцев, включая фиктивного Ваньку Жукова, а в самые последние времена к ним присоединились президент фонда "Достойная старость", в уголовном мире известный как Валидол, и президент банка Мосол. Валидола взорвал Мосол. Кто расправился с Мосолом, для органов было загадкой, но люди, в органах не служившие, точно знали, что это сделал Феликс Булкин, он же Чума, преуспевающий бизнесмен и политик. Авторитетов похоронили по церковному обряду, обоих с размахом. Участвовали местная братва, представители деловых кругов и творческой интеллигенции. Из Москвы приехали несколько коллег на джипах и "мерседесах", а Чума прибыл на ЗИЛе-114, -говорили, что именно на этой машине ездил Брежнев. На могиле Валидола поставили мраморную плиту с вмурованным в нее радиатором от "мерседеса", а над Мосолом вознесся бронзовый Прометей с приваренным к его печени орлом. Остальные захоронения: комиссара Розенблюма, капитана Миляги и Андрея Ревкина - пришли в запустение, но сейчас были припорошены снегом и выглядели неплохо. Еще издалека Аглая увидела, что на площади густится толпа. Это видение вызвало в ее памяти воспоминание пятидесятилетней давности: когда открывали памятник. Но что это могло быть сейчас? Она подошла к толпе. Люди стояли у пьедестала в несколько рядов полукругом. Задние поднимались на цыпочки, пытаясь разглядеть, что там, впереди. Аглая тронула за плечо стоявшую перед ней закутанную в платок сутуловатую женщину и спросила, что здесь происходит. - Черт женится на свинье, - обернувшись к ней, сообщила Шурочка-дурочка. - Чушь плетешь, - шепотом сказал стоявший рядом с дурочкой мужчина и объяснил Аглае, что накануне возвращения памятника на законное место происходит освящение пьедестала. Аглая протолкалась дальше вперед и увидела отца Редиску, который в полном облачении двигался вокруг пьедестала, держа в левой руке крест, а в правой - большую размочаленную кисть, вроде малярной. Рядом с батюшкой шаркал подошвами престарелый дьякон отец Петр Поросянинов с жестяным ведром. Батюшка макал кисть в ведро, обрызгивал пьедестал, приговаривая нараспев: - Во имя Отца и Сына и Святаго Духа совершается освящение подножия под изваяние раба Божия Иосифа, которому стоять здесь отныне и присно и во веки веков. Аминь! На церемонии присутствовали глава районной администрации Жердык, председатель городской думы, начальники районных управлений милиции, ФСБ, прокуратуры, председатель районного суда, начальник местного гарнизона, президент агробанка, Чума и два других вора в законе и какой-то человек в потертом пальто, очень худой, с желто-зеленым лицом, с большими глазами, длинными седыми и спутанными волосами, свисавшими из-под сильно помятой шляпы. Аглае показалось, что она этого человека где-то когда-то видела, может быть, в прошлой жизни. Собравшиеся внимали проповеди терпеливо и с тем же смирением, с каким когда-то выслушивали партийные доклады о выполнении планов и скором наступлении коммунизма. С той только разницей, что тогда они после каждой цифры аплодировали, а теперь в нужных местах, дергая головой, быстро и неумело крестились. Желто-зеленый старик делал это истовей и чаще других. Закончив обряд, священник положил кисть в ведро, передал крест Поросянинову и обратился к собравшимся с неформальной проповедью, в которой кратко рассказал биографию Сталина. - Это, - сказал он, - была сложная биография сложного человека. В отрочестве он решил посвятить себя Богу, поступил в семинарию, но потом, искушаемый дьяволом, соблазнился сатанинским псевдоучением и отошел от Бога. Но можно сказать, что дьяволу не удалось одолеть его полностью. Вы помните, во время войны, когда над нашей родиной нависла большая опасность, именно Сталин распорядился дать церкви больше свободы. Пути Господни неисповедимы, и пути человеческие к Богу трудно предвидимы. И мы не знаем, к чему пришел бы этот безусловно грешный человек, если бы его жизнь оказалась более длинной. Батюшка заметил также, что установление памятника и даже освящение его не является отпущением грехов тому, кому он будет поставлен. - Освящение статуи не значит превращение ее в религиозную святыню, но она есть историческая реликвия, и церковь способствует тому, чтобы она в качестве таковой стояла крепко и долго. Чтобы не было больше того кощунства, свидетелями которого мы являлись. Напоследок батюшка еще раз осенил крестом пьедестал, и все опять перекрестились, после чего он, подобрав полы рясы, вместе с Поросяниновым направился к своей "ниве". Жердык подошел к Аглае спросить, как было в Москве, а потом сказал с гордостью: - Ну, вот видите, Аглая Степановна, видите, а вы еще не верили, что будет на нашей улице праздник. А он будет. Завтра. И уже никто и ничто не сможет его отменить, - заверил Жердык и, отходя, запел вполголоса: - Сердце красавицы склонно к измене... Глава 14 Пока Жердык говорил, за его спиной стоял и дожидался своей очереди старик с желто-зеленым лицом. - Не узнаете? - спросил он. - Я - Макс Огородов, скульптор. И тут же стал бормотать какую-то несуразицу, из которой постепенно прорезался смысл, что он тяжело болен и приехал сюда через силу, испытывая настоятельную душевную необходимость проститься с лучшим своим творением, к которому имеет страстное желание приблизиться и прикоснуться перед смертью. - Почему бы и нет? - сказала Аглая. - Завтра будем устанавливать - и прикоснетесь. - Нет, - возразил скульптор. - Не завтра. Завтра он будет стоять там, высоко. А я бы хотел... пока он без пьедестала, пока его можно обнять. Аглае намерение Огородова не очень понравилось. Зачем это ему обнимать? Что будет, если каждый вздумает обниматься? - Но это ж мое создание, - напомнил Огородов. - Ладно, - согласилась она, - пойдемте. И он послушно поплелся за ней. Лестницу на второй этаж оба одолели с трудом. Аглая ставила сумку на две ступеньки перед собой, сама поднималась, переставляла сумку и так достигла своей площадки. - Прибраться не успела, - виновато предупредила она и заметила про себя, что, когда пила, ей было все равно, убрано или не убрано и кто что об этом подумает. А теперь не все равно. Скульптор ничего не ответил и дышал часто, как собака, которая хочет пить. Да и у нее руки дрожали, и ключ тыкался мимо дырки. В дверь она входила так медленно, что Огородов не выдержал и даже отпихнул ее невежливо, рванулся в гостиную и, согнув колени, застыл перед статуей. - Ну, здравствуй, - сказал он и растопырил руки, словно ожидал чего-то, что упадет ему сверху. Аглая опустила сумку к ногам и прислонилась к притолоке. Огородов приблизился к статуе, обнял ее и тихо заплакал. Аглая не любила людей, которые плачут. А плачущих мужчин не любила тем более. И никогда не жалела. Презирала. Но на старости лет расслабилась, наверное, и поддалась чувству, не достойному большевика. - Ну, чего зря слезы-то лить, - сказала она в своей грубоватой манере. - Жизнь нам всем дается на время. Даже он, - показала на статую, - уж какой человек, и то помер. А мы... Людей вон сколько на свете. Если мы помирать не будем, то сколько же нас наплодится? На земле места не хватит. Огородов отошел к стене, рукавом вытер испарину и, глядя на статую, сказал: - Да разве я о своей жизни плачу? Я свою жизнь полностью оправдал. У меня видение было. Что стоит мне до него дотронуться, и болезнь тут же отступит. Он непременно должен меня спас... - Огородов вдруг захрипел, закашлялся, задергался и схватился за грудь. Из угла рта пошла пузырями черная пена. - Да ты что, что ты! - заволновалась и захлопотала возле него Аглая. - Ты подожди. Здесь не помирай. Здесь не надо. Я сейчас доктора вызову. Она сама была слаба, но дотолкала его до дивана. Он рухнул на него навзничь и замер с открытым ртом и выпученными глазами. Несколько секунд он лежал, запрокинувши голову, как будто даже без дыхания. Чем напугал Аглаю еще больше. К счастью, все обошлось. Гость очухался и даже настолько, что был приглашен на кухню и напоен чаем из кружки с надписью "ХХ лет РККА". Аглая смотрела, как он, сложив губы трубочкой, дует в кружку и затем пьет чай без видимого желания. - А чем вы сейчас занимаетесь? - поинтересовалась Аглая. - Сейчас-то ничем. А так что ж... Вождей лепил. Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко... О вашем пьедестале все время думал. Нехорошо, что пустой стоит. - Хорошо, - возразила Аглая. - Дождался хозяина. Не зря было сказано: "Будет еще на нашей улице праздник". - Не зря, - согласился гость и снова зашелся в кашле, хватаясь за грудь. - А у вас, извиняюсь, какая болезнь? - Аглая опять перешла на "вы". - Что-нибудь вроде рака? - Хуже, - сказал он, покашливая. - Разве бывает хуже? - Кажется, бывает. - Он странным образом улыбнулся и посмотрел ей прямо в лицо. - У меня СПИД. Вы слышали про такое? - СПИД? - переспросила она растерянно. - Как это СПИД? СПИД - это же только у этих бывает... А-а, - догадалась, - так вы тоже этот? - Да, я гомосексуалист, - с вызовом сказал Огородов. - И горжусь этим. Теперь весь цивилизованный мир признает, что в этом нет ничего зазорного. Тем более, что я художник. Творческая натура. Все художники такие. - Как это все? - не поверила она. - Все художники друг друга в задницу, да? И Репин, и Шишкин, и Кукрыниксы? - А про Чайковского вы знаете? - спросил он. - Все знают, что голубые - самые талантливые люди. А другие - это бездари. Другие, тьфу! - он плюнул, правда, не на Аглаю, а в сторону, но она все равно всполошилась. - Ты что! - закричала она. - Ты что это плюешься в чужом доме? Тем более, что заразный. Дай сюда! - Она вырвала у него чашку, расплескавши остатки чая, уже остывшего, и сказала слабым голосом, но решительно: - Уйди отсюда. - А что такое? - не понял Огородов. - Через чашку СПИД не передается. - Уйди, я тебе сказала. Мне на тебя смотреть противно. Гомик несчастный! Уйди. Вон отсюда! Вытолкала его в прихожую, сунула ему в руки пальто и шапку, еле дотерпела, пока он оденется, и потом, когда он уже по темной лестнице, цепляясь за перила, спускался, крикнула: - Пидарас проклятый! - И тут же услышала, как будто в ответ: - Сердце красавицы склонно к измене... Это был голос Жердыка. Аглая перегнулась через перила, надеясь увидеть поющего, но на лестнице никого не было, а голос Жердыка шел вроде бы из подвала, где жил Ванька Жуков. Но тоже шел как-то странно. Жердык не пел песню целиком, а все время повторял, как на испорченной пластинке: "Сердце красавицы склонно к измене... Сердце красавицы склонно к измене..." - и так без конца. "Чушь какая-то", - подумала Аглая. Но это была не чушь. Это Ванька Жуков гонял по кругу пленку с записью голоса Жердыка и подстраивал прибор, который будет реагировать только на этот голос, только на эту мелодию и только на эти слова: "Сердце красавицы склонно к измене...". Глава 15 Как живет существо, превращенное из молодого, красивого, полного сил человека в обрубок, безобразный на вид и лишенный возможности даже обслуживать себя самого? Здоровым и благополучным людям этого не понять. У такого калеки другие чувства, иные радости, его миропонимание не совпадает с нашим, и жизнь ему не кажется слишком уж ценным даром. Иван Георгиевич Жуков смотрел по телевизору старую кинокомедию с Мироновым и Никулиным в главных ролях. Ванька отдыхал и имел право себе это позволить. Выполняя сложнейший заказ, он добился наконец, чего хотел. Не просто было сделать такую штуку. Она безотказно откликнется на слова и мелодию, исполненную только одним человеком, и никем больше. Это случится, может быть, завтра, 21 декабря - в день рождения Сталина, или дядюшки Джо, как его называет Джим. Завтра статуя чугунного дядюшки будет поставлена на свое старое место. А после этого кое-какие люди захотят отметить это событие. Они поедут в ресторан "Золотой ключик". Они там выпьют. И захотят спеть что-нибудь задушевное... Фильм сменился рекламой стирального порошка, который отстирывает все и ничего не портит, средства от перхоти и шоколада, который, по словам рекламной песенки, "имеет право разделить успех". За шоколадом пошла криминальная хроника. Сурового вида милицейская дама рассказывала о том, что случилось за последние сутки в Москве. На одном из рынков произошел взрыв. Бомба с часовым механизмом была заложена в мешок с картошкой. Погибло девять человек, тринадцать ранены. "Это не мое", - отметил Ванька. Студентка девятнадцати лет вместе с сокурсником задушила свою мать бельевой веревкой с целью завладения старинной иконой. Мальчик трех лет выпал из окна шестого этажа и оказался жив. В гостинице произошел пожар. Автомобиль "ауди-6", управляемый пьяным водителем, вышел на встречную полосу и врезался в "таврию". Водитель "таврии" и его жена погибли на месте, владельца "ауди" спасла воздушная подушка. И вдруг Ванька увидел Бавалю. Ее показали сидящей, очевидно, в милицейском участке. Ведущий сказал: "На Белорусском вокзале задержана пожилая женщина. Во время досмотра у нее в чемодане обнаружены около двух килограммов гексогена, четыреста граммов тротила и две противотанковые гранаты. Задержанная утверждает, что боеприпасы принадлежат не ей, но как они попали в ее чемодан, объяснить не может. При задержанной никаких документов не оказалось, а назвать себя она отказывается. Всех, кому знакома эта особа, просьба позвонить по телефону..." - Ну вот! - сказал сам себе Ванька и, выключив телевизор, задумался. Хотя думать уже не было смысла. Бабку взяли и вряд ли отпустят. Значит, скоро придут сюда. А что делать? Он обернулся в кресле на 360 градусов, осмотрел свое оборудование и запасы взрывчатки и понял, что сделать он, инвалид, не сможет уже ничего. Остается только ждать, когда за ним придут. Ну, а когда придут... Его лаборатория была хорошо оснащена всем, чем нужно, чтобы превратиться в гремящий и сверкающий ад для всех, кто сюда придет. Ванька усмехнулся. Он часто думал о том, как закончит жизнь, и собирался закончить е