их Гриньку, а его голову положила себе на колени. Напоила его из стоявшего рядом кувшина болотной водой. Он успокоился и затих. Дело шло к вечеру, холодало, у Владычицы затекли ноги, но она сидела над Гринькой с неподвижным лицом, словно окаменела. Но вот он пришел в себя и открыл глаза. Увидев ее, он нисколько не удивился. - Наконец-то, - вздохнул он облегченно. - Все же ты пришла. А я уже боялся, что ты меня не найдешь. Сейчас я встану, и мы с тобой отсюда пойдем. Выражение ее лица нисколько не изменилось, будто она и не слышала этих слов, не заметила его пробуждения. Только из-под ресниц выступили и покатились по щекам две слезинки. - Я так долго шел к тебе, - сказал он, помолчав и отдышавшись, - да вот захворал. Вчерась ночью волки напали. Я на дерево влез, а петуха задрали. Думал, один останусь, да вот ты подоспела. Теперь мы с тобой убежим отсюда. Он хотел приподняться и снова потерял сознание. 30 В сумерках они пробирались к ее терему, далеко огибая деревню. Вошли в терем через скотный двор. Она поддерживала Гриньку, помогая ему по шаткой лестнице взобраться на сеновал. Устроила ему в сене постель, накрыла полушубком. Потом прошла мимо Матрениной комнаты на цыпочках к себе, налила из кувшина кружку молока, отрезала ломоть хлеба. Только собралась выйти, когда на пороге появилась Матрена. - Где это ты так поздно гуляла, матушка? - подозрительно спросила нянька. - Траву в лесу собирала, - ответила Владычица, отхлебывая из кружки, - да заплутала маленько. - А я уж собралась идтить в деревню, народ скликать. Ой, матушка, нешто можно одной далеко так в лес уходить? - покачав головой, Матрена ушла. Владычица подождала немного, долила в кружку молока и понесла Гриньке. Гринька спал, и дыхание его было спокойным. Владычица поставила рядом с ним кружку, накрытую хлебом, посмотрела на Гриньку и неожиданно для самой себя быстро поцеловала его в лоб. Тут же испугалась своего поступка и посмотрела на крышу. Но все было тихо. Дух ничего не заметил. 31 Летели на землю из-под топора щепки. Афанасьич тесал доски для новой лодки, каркас которой стоял тут же, во дворе. На завалинке сидел пьяный Мокеич и мотал головой: - Мальчишку мово ты зря погубил, Афанасьич. Хороший был мальчишка, веселый. А то, что любил поозоровать, так это ж только по малолетству. - Малолеток, - усмехнулся Афанасьич. - У меня в таки годы уже двое ребят было, а Гринька твой все в малолетках ходит. Да и озорство озорству рознь. - Да он же просто любил пошутковать над людями, и зла в ем не было никакого, - стоял на своем Мокеич. - Уж на что я ему отец родной, а и надо мной шутковал. Грех ты взял, Афанасьич, на свою душу, большой грех. Афанасьич опустил топор. - А что ты меня-то винишь? - сказал он сердито. - Вся деревня супротив твоего Гриньки стояла. Хороши тоже шуточки - в Духа святого вырядился. Да ты передо мной на коленях ползать должон, что я Владычицу уговорил над им сжалиться. Анчутка вон не за такое на дно пошла. Да он небось где ни то пристал и живет себе припеваючи, а ты по нем тут... Он не договорил, увидев подошедшую к дому Матрену. - Ты чего? - спросил он Матрену. - Поди-ка, - поманила она. Он бросил на землю топор и подошел. Матрена поднялась к нему на цыпочках и зашептала в самое ухо: - Гринька-злодей объявился. Уж я тоже взяла грех на душу, видела все и молчала покуда, а тут ведь поправился, а сидит... 32 Владычица вошла к себе в комнату и, вздрогнув, остановилась. В комнате за столом сидел Афанасьич. При ее появлении он слегка привстал и, сдержанно поклонившись, сказал: - Вот пришел, матушка, кой о чем покалякать. Дурное предчувствие охватило ее, но она не выдала себя и, сев напротив Афанасьича, разрешала: - Калякай. - Хочу, матушка, загадочку тебе загадать. Ты у нас смышленая, может, и отгадаешь. Сидела белочка в своем дупле, ховала зайчика. Пришли охотнички, говорят: "Белочка, а белочка, отдай нам свово зайчика". Что белочка ответила? - старик лукаво прищурился. - А может, никакого зайчика у ней не было? - в тон ему спросила Владычица. - Был, - уверенно сказал Афаиасьич. - Ну тогда, значит, смотря какой зайчик и какая белочка, - сказала Владычица. - А то ведь может сказать: "Не отдам". Старик покачал головой, недовольный таким ответом. - Охотнички-то - ведь они народ лютый. За зайку могут и белочке шкурку попортить. У Владычицы пересохло во рту. Она зачерпнула из бадьи ковш воды, отхлебнула, не отрывая взгляда от гостя. - Трудную я тебе, матушка, загадочку загадал, - сказал он, - а отгадка у ней простая. Выпустить надо белочке зайку в лес, и пущай себе бежит да обратно не возвертается. Она перегнулась через стол к старику и, понизив голос, сказала: - А ты, охотничек, за свою старую шкурку-то не боишься? А то, гляди, кабы белочка волчицею не обернулась. - А ты меня, матушка, не пужай, - сказал старик, поднимаясь. - Ты хоча и набрала силу большую, а супротив меня слабовата будешь. Старая-то Владычица с моей помочью под холмик легла. А и та, что до ней была, - тоже, - старик приблизил к ней свое лицо и хихикнул. Вдруг лицо его преобразилось и приняло откровенно злобное выражение: - Давай говорить напрямки. - Старик заходил по комнате. - Ты с Гринькой живешь, и я знаю про это. Но мне-то что. Я старый. Я много кой-чего знаю, да молчу. Но народ узнает - худо будет. Вера в людях пропадет. А как жить без веры? И потому мой тебе сказ такой. Нонче, как только стемняет, отведешь Гриньку в лес. И пущай себе идет, куды хочет, никто его трогать не будет. И тогда все, что было, забудем. А если все в точности не исполнишь, помни: в землю ляжешь живая. Прощай, матушка, - сменив тон с резкого на почтительный, заключил Афанасьич и, вежливо поклонившись, вышел. Переждав немного, Владычица пошла за ним. Дверь в комнату Матрены была приоткрыта, в щелочке чернел глаз Матрены. Владычица потянула дверь на себя, едва не прищемив няньке нос. Гринька ждал ее на сеновале. Самодельным ножом вырезал он из дерева какую-то фигурку. - Что это? - спросила Владычица. - Это петух, - сказал Гринька, протягивая ей деревяшку. Владычица положила фигурку в сторону. Взяла из рук Гриньки нож, тоже отложила. Обняла Гриньку, - Ты что? - испугался он. - Не боишься? - Теперь все одно, - сказала она... 33 Вечером Матрена услышала плач и вышла из своей комнаты. Приложила ухо к двери Владычицы, послушала. Потом вышла на крыльцо и увидела: по тропинке в сторону леса с узелком в руках шел, спотыкаясь как пьяный, Гринька. Матрена постояла еще на крыльце и вернулась в терем, тихо прикрыв за собою дверь. 34 Петухи, надрывая глотки, старались перекричать друг друга. Над деревней вставало утро. Владычица сидела за столом, положив под голову руки. Очнулась, подняла голову. По ее изможденному лицу было видно, что она всю ночь не ложилась. На дворе послышался голос Матрены: - Куда ты прешь? А ну отойди отседова, сказано - не пущу. Владычица выскочила на крыльцо. На крыльце Матрена боролась с Мокеичем, который пытался пробиться в терем. - Отойди, - сказала Владычица, пихнув няньку локтем. - Ты что, Мокеич? - ласково спросила она. Мокеич упал на колени и, воздев к ней руки, закричал в голос: - Гриньку люди в лесе нашли... убитый... Владычица сорвалась с места и побежала в сторону леса. За ней, отставая и падая, несся Мокеич. Гринька лежал под кустом, наспех прикрытый хворостом и палыми листьями. Вокруг него молча толпился народ. Владычица разогнулась, посмотрела в лица людей. И каждый, встречая ее взгляд, опускал голову. - Сейчас, - сказала Владычица, - всем идтить к моему терему. Голос ее был спокоен. Она направилась в сторону деревни, сперва медленно, потом, вспомнив что-то, бегом. 35 Когда вошла к Афанасьичу, он сидел за столом и спокойно пил молоко. Увидев Владычицу, привстал, поклонился: - Здравствуй, матушка! Садись, откушай со мной молочка. Одной рукой она выбила у него молоко, другой, сжатой в кулак, ударила старика в переносицу. Он опрокинулся через лавку, пытался вскочить, но Владычица снова свалила его и долго в исступленной ярости топтала ногами. Потом, шатаясь, вышла за дверь. Старик со стоном поднялся и, размазывая по лицу кровь, поплелся за ней. 36 Когда подошла к толпе, все наклонили головы, и мужики сняли шапки. Она прошла вдоль толпы туда и обратно. Остановилась. Тихо сказала: - Вчерась я проводила Гриньку в лес. Он подбивал меня уйти с им, говорил, будто знает место, где нас никто не найдет. Я не пошла, потому как думала жить ради вас. А теперь мне больше жить неохота. Ни для вас и ни для себя. Вы убили Гриньку, убейте теперь и меня. Я была с им как с мужем. Толпа зашумела. Держась за разбитую губу, выступил вперед Афанасьич. - Не слухайте ее, люди! - закричал он. - Рассудок у нашей матушки помутился. Напраслину возводит она на себя. Владычица подошла к нему и сказала почти ласково: - Зачем так говоришь, Афанасьич? Уж кто-кто, а ты-то хорошо знаешь, что я с им жила. - Врешь! - закричал Афанасьич, отшатываясь от нее. - Не знаю! - И ты не знаешь, Матрена? - обратилась Владычица к няньке. - Не ты ли нас подглядела, а потом Афанасьичу донесла? - Не было такого, - глядя в глаза Владычице, твердо сказала Матрена. - Ну ладно, - Владычица вбежала в дом и тут же вернулась с мужским кушаком в руке. - Вот кушак. У Гриньки я на память взяла. Мокеич, может, это не Гринькин? - Гринькин! - Мокеич выхватил у нее кушак и, припадая к нему лицом, заплакал. - Коли этого мало, так, может, на сеновал пойдем, поглядим, где мы с ним целовались да миловались? - предложила она толпе. - Бей ее! - заорал горбун, выскакивая вперед и замахиваясь на Владычицу дубиной. Афанасьич успел удержать его руку. - Погоди, Тимоха, - сказал он. - Ей будет другая кара. - Об одном только прошу, - Владычица поклонилась народу, - покладите вместе с Гринькой. Не дали нам вместе быть на земле, хоть под землей будем вместе. Секундное молчание нарушил Афанасьич. - Не можем мы этого допустить, - мрачно сказал он, опуская голову. - Гринька был человек простой, и лежать ему среди простых людей. А ты какая ни на есть грешная, а Владычица, и похороны тебе будут особые. 37 Ты, рябинушка, ты, курявая, Ты когда цвела, когда вызрела... Ты, рябинушка, ты, кудрявая, Ты когда взошла, когда выросла? Старухи в черных одеждах выстроились в две шеренги по обеим сторонам дорожки, ведущей от крыльца к калитке. Крайняя начинала, остальные подхватывали, косясь на носилки, которые проносили между ними два мужика. Владычица лежала вся в белом и смотрела живыми глазами в небо. Старухи с песней поворачивали и шли вслед за носилками. В толпе, как и положено при настоящих похоронах, причитали и плакали бабы. Носилки принесли на кладбище и положили возле могилы. Афанасьич первым наклонился и поцеловал Владычицу в лоб. За ним по очереди пошли остальные. - Доченька, моя родная! - кинулась к носилкам Авдотья, но ее тут же схватили и оттащили, бьющуюся в истерике, в сторону. Со восточной со сторонушки Подымалися да ветры буйные... - Опускайте! - приказал Афанасьич. А старухи еще громче завыли: Со громами да со гремучими, Со молоньями да со палючими... И вырос на кладбище Владычиц новый холм. 38 На рассвете другого дня горбун Тимоха ходил по деревне и, как ни в чем не бывало, выкрикивал весело: - Эй, народ, выходи, никто дома не сиди. Будем пить и гулять, Владычицу вызнавать. Но никто не откликался на его веселый призыв. Наглухо были заперты двери и окна. Не бродила по деревне скотина, не копошились в кучах мусора куры, собаки забились в будки и не выглядывали. Даже дым не курился над трубами. На поляне возле леса за большим столом сидели старики, готовые к церемонии вызнавания. Вопросительно и тревожно поглядывали они на сидевшего во главе стола Афанасьича, но тот с каменным выражением смотрел в одну точку перед собой и молчал. Солнце поднялось уже высоко. Сбившийся с ног Тимоха медленно брел по деревне и, потеряв всякую надежду, уныло выкрикивал: - Эй, народ, выходи, никто дома не сиди... Потом сел в пыль посреди дороги и, обращаясь к молчащим избам, отчаянно закричал: - Да что ж это деется, люди? Что же вы не выходите? Неужто теперь нам без веры жить? Обхватив голову руками, он зарыдал. И тогда со скрипом робко приотворилась какая-то дверь... 1968