каляется). Товарищи судьи! Мы живем в знаменательную эпоху, когда все наши люди в едином порыве вдохновенно трудятся, выполняя, перевыполняя, переперевыполняя взятые на себя обязательства, делая вашу жизнь еще лучше, еще прекраснее. Но в семье, товарище, не без урода, и один из уродов сидит сейчас перед вами. Его преступные действия были всесторонне, объективно рассмотрены и доказаны, и я на них останавливаться не буду. Меня сейчас волнует другое. Я пытаюсь и не могу понять, как в нашем обществе мот вырасти такой закоренелый преступник. Почему ни в семье, ни на службе, ни в этом зале он не встретил противодействия своим далеко идущим и, я бы сказал, зловещим замыслам? Я знаю, мне возразят, скажут, что он своих вражеских убеждений никогда не высказывал, а свою звериную сущность умело скрывал. Но как раз именно это и должно было насторожить всех нас, кто здесь сидит. И я себе задаю вопрос: почему? Почему ни члены семьи, ни коллеги по работе, ни соседи по этому залу вовремя не забили тревогу, не подняли на ноги нашу общественность, не призвали наши компетентные органы? Я вам скажу почему. Потому что везде, где безнаказанно действовал Подоплеков, процветала крайне нездоровая атмосфера благодушия, ротозейства и головотяпства. Да, Подоплеков исправно ходил на работу, чертил чертежи, пил пиво, играл в шахматы, смотрел телевизор и думал: вот взял бы сейчас пулемет и всех этих дикторов, хоккеистов, артистов... Подоплеков. Ложь! Я никогда такого не думал. Прокурор. Вот видите, он и сейчас упорствует, выгораживает себя, меняет окраску, как хамелеон. Товарищи судьи, у нашей системы много врагов. Но враги эти разные. Есть враги, вроде того зрителя, которого мы здесь недавно видели. Они выходят на сцену и открыто, я бы сказал даже честно, высказывают свою звериную ненависть ко всему нашему. С таким врагом бороться не сложно. Его просто берешь - ды-ды-ды-ды- и все. Но гораздо большую опасность представляют для нас такие скрытые подоплековы. Их много. В этом зале и за его пределами есть миллионы таких, которые ходят на работу, пьют пиво, играют в шахматы, а свою звериную ненависть так тщательно и умело скрывают, что не высказывают ее даже в самых критических ситуациях. Именно это зловещее явление я и называю тем словом, которое давно уже следовало здесь произнести. Подоплековщина - вот оно это слово! Крики из зала. Правильно. Прокурор. К сожалению, болезнь зашла далеко. Это подоплековы внедрились во все ячейки нашего общества, как холероносные бациллы. Они управляют комбайнами, стоят у станков, заседают в президиумах и трибуналах. (Неожиданно взрывается.) Нет, вы посмотрите в этот зал, вглядитесь в этих людей, и вы увидите, что это все подоплековы. Да что там говорить о зале! Товарищи судьи, будьте наконец откровенны, загляните в самих себя и посмотрите, не сидит ли в каждом из вас такой же вот Подоплеков. Крики из зала. Правильно! Прокурор (нервно подскочив к краю сцены). Кто кричал "правильно"? (Судьям.) Вот видите, эти подоплековы уже даже "правильно" кричат, только чтобы скрыть свою звериную сущность. А мы тут валяем дурака, ломаем комедию, разглагольствуем о каком-то гуманизме, когда самое гуманное сейчас это взять, автомат (выхватывает из рук Фемиды автомат) и всех ды-ды-ды! Прокурор торопливо взводит затвор, намереваясь, видимо, полоснуть по залу. Секретарь сзади, решительно набрасывается на Прокурора. На помощь Секретарю приходит Горелкин. Шум, возня, крики: "Ой!", "Сошел с ума!", "Отнимите оружие!" Слышна резкая автоматная очередь. Теперь уже все члены суда набрасываются на Прокурора. Голос председателя. Вызовите "скорую помощь"! Свет гаснет. Слышен приближающийся шум автомобильной сирены. Сцена озаряется мигающим светом, в котором Прокурора торопливо укладывают на носилки и уносят. Опять гаснет и вспыхивает свет. Судьи стоят за столом. Председатель (бесстрастно). Суд объявляет перерыв. Антракт ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ 1 На сцену выходит Бард и, настроив гитару, поет вполголоса. - Зачем зацветаешь? - спросили цветок. Ответил: - Затем, чтобы цвесть. - Но есть ли в цветенье Какой-нибудь прок? Ответил: - Наверное, есть. А если и нету; судьбе навсегда спасибо за краткую честь: пред тем, как увять, облететь без следа, хотя бы без пользы поцвесть. Появляется Лариса с сумкой. Лариса (запыхавшись). Извините, что я вас прерываю. Что, все уже кончилось? Бард. Что вы имеете в виду? Лариса. Я имею в виду судебное заседание. Бард. А, заседание. Нет, оно еще не начиналось. И, возможно, не скоро даже начнется. Что-то случилось с прокурором. То ли он помешался, то ли у него инфаркт, никто точно не знает. Некоторые даже говорят, что он уже умер. Лариса (всплеснув руками). Какое счастье! Бард. Да, но это только слухи. На самом деле ничего не известно. Власти хранят гробовое молчание. Они не хотят объявить о смерти прокурора до окончания процесса, а процесс никак нельзя закончить без прокурора. Лариса. Все-таки я рада. Потому что прокурор был очень уж злобный. Бард. Да нет. Не то чтобы злобный. Просто человек старой формации, который не может иначе. Лариса. А что вы думаете о председателе. Он тоже старой формации? Бард. Да, конечно. Но, в общем, человек неплохой. Бабник, выпивоха, рыболов. Лариса. А заседатели? Бард. Видите ли, я вообще исхожу из того, что в каждом человеке есть что-то хорошее, и в заседателях тоже. А если взять секретаря, то он вообще человек современный и хорошо образованный. Знает наизусть Тютчева, дома носит джинсы и любит джаз. И, как вы сами слышали, почти свободно говорит по-английски. Лариса. Как приятно все это слышать! Это внушает надежды, что с новыми людьми придут новые веяния. Как вы думаете, может быть, они его оправдают? Бард. Кого? Лариса. Я имею в виду моего мужа. Бард. Оправдают вашего мужа? Нет, я не думаю. Понимаете, система уже сложилась, и если не судить вашего мужа, то что тогда делать председателю, заседателям, секретарю, адвокату, охранникам? Лариса. Но вы же сами говорили, что они хорошие люди. Бард. Ну, конечно, хорошие. Но у каждого есть семья, дети, которых надо кормить, растить, ставить на ноги, выводить в люди. (Поет.) "А если и нету; судьба навсегда...". Лариса (прерывает Барда). Да, извините, я вас еще хотела спросить. Если здесь никакой защиты ждать не от кого, то, может быть, обратиться к каким-нибудь заграничным кругам, Я слышала, там сейчас большой шум. Говорят, даже какая-то ассоциация озабоченных ученых... это они так себя называют... создала комитет Подоплекова. Бард. Это, конечно, неплохо. Толку не будет, но будет хотя бы шум. Между прочим, эти комитеты тоже в Подоплекове заинтересованы как в подсудимом. Без него им просто нечего делать. (Поет.) "А если и нету, судьбе навсегда спасибо за краткую честь..." Лариса. Как я хочу, чтобы моего Сеню выпустили! Бард. Вы в этом уверены? Лариса. Неужели вы в этом можете сомневаться? Бард. Не знаю. Мне кажется, ваше положение в обществе значительно изменилось к лучшему. То вы были просто жена какого-то инженера, а теперь жена известного человека, именем которого называют комитеты. Лариса (сердится). Вы ошибаетесь, мне нужен не комитет Подоплекова, а сам Подоплеков. Мне нужен мой муж, а моим детям отец. Мы его любим. И пусть он будет такой, какой есть: маленький, вздорный, неуклюжий. А вы напрасно делаете вид, что вы циник. Вы просто боитесь, но стесняетесь в этом признаться. А вы не стесняйтесь. Бояться не стыдно, стыдно придумывать философию. (Видя Первого заседателя, направляется к нему). 2 Первый заседатель пересекает сцену, отчасти рассуждая сам с собой, отчасти обращаясь к публике. Заседатель. И все-таки, несмотря ни на что, я оптимист. Я верю, что постепенно все идет к лучшему. Некоторые люди не умеют анализировать и видеть факты в исторической перспективе. Вот, к примеру, об этом Подоплекове столько шуму, столько крику! Взяли его, видите ли, ни за что ни про что, на глазах у всех. А вы что хотите? Чтобы взяли, как раньше, ночью. И чтоб никто не видел. Раньше-то брали пачками и без свидетелей. А теперь, ну взяли одного. Зато все остальные сидят и спокойно смотрят. И если не будете заступаться, протестовать, то с вами, скорее всего, ничего не будет. Совсем ничего. Можете спокойно смотреть, а в антракте кушать пирожки с капустой. Лариса (она стояла рядом, ожидая пока Заседатель закончит свой монолог). Гражданин заседатель, извините за беспокойство. Мне хотелось бы узнать насчет прокурора. Как он? Заседатель. А вам зачем это знать? Лариса. Просто хотелось выяснить, будет ли продолжено заседание. Заседатель. Конечно, будет. В истории ничто никогда не остается незавершенным, все доходит до своего логического конца. Лариса. Ну, в общем смысле я это понимаю, но если насчет заседания, так оно же не может продолжаться без прокурора. Заседатель. Что-то вы такое, гражданка, плетете непонятное. Конечно, без прокурора не может, но вопрос-то решается просто: не будет этого прокурора, назначат другого. Без прокурора не останемся, не беспокойтесь. Лариса. Да я, собственно, и не беспокоюсь. Я только хотела, вас попросить: когда вы будете решать судьбу моего мужа, вы должны помнить, что это прекрасный человек, талантливый инженер, идеальный семьянин. Заседатель. Слушайте, зачем мне все это знать? Лариса. Но должны же вы иметь представление о человеке, судьбу которого вы будете решать. Заседатель. Да ничего я не буду решать. Моя роль сводится только к тому, чтобы кивать головой. Мне что-то говорят, я не слушаю, я киваю. Ларис а. Но, может быть, в некоторых случаях вам говорят что-то такое, с чем вы, по вашим убеждениям, не можете согласиться. Заседатель. Что вы, гражданка! Я по моим убеждениям могу согласиться со всем. Кто я? Никто, просто пешка. Если я не буду кивать, меня заменят другим, который будет, и ничего не изменится. Во всяком случае сейчас. Но если говорить об исторической перспективе, то в этом смысле я в будущее смотрю с оптимизмом. Мы уйдем, на наше место придут другие, энергичные люди. Они будут образованнее и, может быть, даже умнее нас. Они многое исправят и улучшат. Лариса. Да, когда-нибудь они, может быть, что-то исправят. Но что мне делать сейчас? Как мне сегодня бороться за моего мужа? Заседатель. А никак. Никак не надо, бороться. Поверьте, когда-нибудь все само собой образуется. Так или иначе, но все идет к лучшему. Конечно, не сразу, но лет через двести-триста таких процессов уже не будет, будет что-то другое. Лариса. Вы такими масштабами меряете. Двести-триста. Я же не черепаха. Я до этого не доживу. Заседатель. Это не важно, что вы не доживете. Я говорю об общей исторической перспективе, на которую я смотрю, в общем-то с оптимизмом. (Уходит.) 3 Второй заседатель быстро идет по сцене. Видит Ларису и пытается уклониться от разговора. Лариса. Здравствуйте. Заседатель (вынужденно). Здравствуйте. (Пытается обойти Ларису). Лариса (загораживает дорогу). Извините, у меня к вам просьба. Заседатель. Да что вы пристаете ко всем со своими просьбами. Надо же какая, никому не дает проходу. Лариса. Что значит никому? Вы же заседатель. Заседатель. Ну заседатель, заседатель. Но сейчас я, как видите, не заседаю, а хожу, сейчас я прохожий. Лариса. Я понимаю, что сейчас вы прохожий. Но когда вы будете заседать, тогда к вам и вовсе не подступиться. Заседатель. Ну хорошо. Что вы хотите? Лариса. Я только хотела сказать, что мой муж Подоплеков... Заседатель. Я знаю, что ваш муж невиновен. Лариса. Конечно же, не виновен. Заседатель. Ну и что, что невиновен? Это все знают. Я знаю, вы знаете, они (показывает в зал) знают. Лариса (растерянно). А если знаете, зачем вы его судите? Заседатель. Что значит зачем? А что же нам еще делать, если мы ничего другого делать не умеем? Лариса. В таком случае вы его посудите немного, а потом оправдайте. И председателю скажите, что мой муж ни в чем не виновен. Заседатель. Я такое скажу председателю? (Громко смеется.) Да вы что, за сумасшедшего меня принимаете? Лариса; Ну почему же за сумасшедшего. Я принимаю вас за честного и порядочного человека. Заседатель. Ай-яй-яй, какие слова! Честный и порядочный. Я, может быть, не честный и не порядочный, но и не сумасшедший. (Сердится.) Вы когда говорите, когда призываете меня, вы думаете своей головой, к чему призываете? Ну представьте, допустим, я сделаю, как вы говорите... Лариса. О, это было бы очень хорошо! Заседатель. Кому хорошо? Вам? Лариса. Вам. Если бы вы подняли свой голос, это, знаете, произвело бы такой общественный эффект? Это оздоровило бы обстановку. Заседатель. Ой, что я слышу! Уши вянут! Да как я могу поднять свой голос. Да меня тут же скрутят в бараний рог. И вам не помогу, и сам пропаду ни за грош. (Махнув рукой идет дальше, бормоча про себя.) Общественный эффект, поднять голос... Лариса. Слушайте, а что же мне делать? Заседатель (останавливаясь). Вам? (Возвращается и, приложив ладонь ко рту, громким шепотом.) Бежать! Лариса. Бежать? Куда? Как? Заседатель (оглядываясь). Куда угодно и как угодно. Здесь сидеть нечего. Здесь никогда ничего хорошего не будет. Люди деградируют, система разложилась, никаких изменений не будет ни сейчас, ни через двести, ни через триста, ни через тысячу лет. Лариса. Неужели вы думаете, что ничего нельзя изменить? Но если бы мы все сообща взялись за дело... Заседатель (морщится). Слушайте, бегите и как можно скорее. Лариса. Как? Заседатель. Как угодно. Достаньте путевку на турпоездку, надуйте воздушный шар, выйдите замуж за иностранца. Лариса (смеется). Скажете тоже. Не могу я выйти за иностранца, я уже замужем. Я буду добиваться освобождения моего мужа, а не добьюсь, буду ждать его возвращения. Заседатель. Какие глупые и возвышенные слова! Она будет ждать! Да вы знаете, что это значит? Это значит, что вы из года в год будете писать жалобы и получать ответы, и писать жалобы на ответы и добиваться в приемных, чтобы вам разрешили поехать за тридевять земель, поговорить с ним через стекло и передать ему пару теплых носков. Лариса. Да, и я буду это делать, если моему мужу это будет необходимо. Заседатель. Да, сейчас ему это будет необходимо. Но потом он горько пожалеет об этом. Лариса. Почему же это он пожалеет? Заседатель. Неужели непонятно? Он просидит свои семь или десять лет, намучается, настрадается, он будет видеть вас в своих эротических снах такую, какая вы сейчас, молодую и сочную, а его у ворот свободы встретит измученная пожилая женщина с седыми волосами, впавшим животом и обвисшей грудью. Лариса. И вы думаете, он меня бросит? Вы не знаете моего мужа. Он благородный. Заседатель. Тем хуже для него и для вас. Вы будете стареть, сохнуть без любви, без ласки, из благородства, а он потом из благодарности будет жить со старой, иссохшей женщиной. Лариса. О Господи, да что это вы говорите? Вы меня так расстроили. Заседатель. А вы не расстраивайтесь, вы бегите. Лариса. Ну как же бежать? Каким способом? Заседатель. Если бы я знал каким, вы бы сейчас говорили с кем-то другим. (Резко повернувшись, уходит.) 4 Появляется Председатель. Медленно и тряся головой, идет вдоль сцены. Председатель. Все-таки мир устроен несправедливо. Почему, какой-то темный и необразованный горец в каком-нибудь своем кишлаке без всяких врачей живет сто пятьдесят лет, а у меня, несмотря на то положение, которое я занимаю, все болит, руки дрожат, голова трясется, весь организм разваливается... Почему? Почему природа не устроила так, чтобы продолжительность жизни человека зависела от его значения? Лариса. Извините, пожалуйста, что я прерываю ваши размышления. Председатель. А вы кто? Лариса. Подоплекова Лариса. Жена подсудимого Подоплекова... Председатель. А, этого, который из ружья стрелял? Лариса. Да он не стрелял, я вас уверяю. У него и ружья-то никогда не было. Он только цитировал Чехова. Председатель. Ну, а зачем же было цитировать. Мало ли кто какую глупость скажет. Зачем же ее повторять? Лариса. Я с вами согласна, но все-таки надо иметь в виду главное, что он не только не стрелял, но даже не собирался. Председатель. Ну и правильно, правильно. Зачем в нас стрелять? Мы и сами скоро сойдем. Придут новые поколения. Может они вам больше понравятся. Лариса. Скажите, а прокурору что, правда плохо? Председатель. А кому сейчас хорошо? Да что прокурор! Все-таки он по должности ниже меня, а я тоже не очень здоров. Странно все-таки. Где бы я ни, появился, меня везде охраняют. Везде принимаются строжайшие меры безопасности, чтобы какой-нибудь сумасшедший террорист не бросился на меня с ножом или пистолетом. А какой-нибудь жалкий микроб, какой-нибудь ничтожный вирус, которого даже в микроскоп нельзя разглядеть, свободно проникает в мой организм, грызет печень и почки, и ему нет никакого дела до того, что я занимаю такое важное положение, что если я умру, это будет такая потеря для общества. Лариса. Да, да это будет огромная и невосполнимая потеря. Председатель. Извините, мне нужно по-маленькому. Тут где-то была Лиза Чайкина. Как вы думаете, под ней можно это сделать? Лариса. Конечно, можно. Тем более вам. Председатель. Но я боюсь, что там люди. Может быть, они смотрят. Лариса. А вы плюньте на них. Не обращайте внимания. Я вас загорожу. (Председатель подходит к статуе Фемиды. Лариса его загораживает.) Слушайте, вы, конечно, извините, что я вас отрываю от важного дела... Но вам не кажется, что моего мужа арестовали несправедливо? Председатель. Конечно, несправедливо. Лариса. Очень рада это от вас слышать. Председатель. А вот скажите мне, у вас почки не болят? Лариса. Почки? Нет, пока, кажется, не болят. Председатель. Вот. А у меня болят. Это разве справедливо? Лариса. Да, это, конечно, очень несправедливо, но это, как говорится, от Бога. (Спохватившись.) Извините, я вообще-то неверующая... Председатель. В данном случае это не важно. Но если Бог так несправедливо все устроил, чего же вы ждете от нас, от людей? Лариса. Да, вы правы, но все-таки и во мне и, наверное, даже в вас есть чувство сострадания; которое вам хотелось бы удовлетворить. А тем более, если вы чувствуете, что у вас возраст, почки и путь ваш так или иначе подходит к концу, так не лучше ли облегчить свою душу каким-нибудь добрым поступком. Председатель. Темная женщина! Неужели вы до сих пор не осознали, что никакой души нет, а есть только химическое соединение белковых тел. Лариса. Я с вами совершенно согласна, но все-таки каждому человеку, даже если он считает свою жизнь всего лишь движением материи, хочется оставить о себе хорошую память. Председатель (застегиваясь). Какое невежество! Да кто помнит хорошее? Люди такие существа, что их надо давить, травить, делать им как можно больнее, вот тогда они что-то запоминают. Лариса. Я с вами совершенно согласна, но все-таки... К Председателю подбегает Секретарь. Секретарь (Ларисе). Извините. (Быстро шепчет Председателю что-то в провод.) Председатель. Ага. Вот оно что. (Ларисе.) Было интересно, но надо идти. Один человек, кажется, собирается оставить о себе хорошую память. (Уходит, поддерживаемый Секретарем.) Лариса (вслед). Гражданин председатель. Я совсем забыла, я хотела у вас попросить свидание с моим мужем. Я хотела бы его повидать. Передать теплые вещи, гостинцы... Секретарь (вернувшись, торопливо). Ничего! Вот прокурор умрет, и все будет хорошо. Лариса. Нет. В это я уже не верю. Один умрет, другого назначат. Ждать некогда. Надо обратиться к общественности. 5 Появляется Ученый. Ученый (на ходу). Преобразование природы - вот главное и достойное человека дело. Повернуть вспять сибирские реки. Напоить Енисеем безводные просторы пустыни Каракум, чтобы она стала цветущим садом. Построить гигантский водопровод и перекачать байкальскую воду в озеро Балатон. Путем направленных термоядерных взрывов растопить ледяной покров Антарктиды, превратить четырнадцать миллионов квадратных километров ее территории в цветущий сад. Снести всю тайгу, засадить фруктовыми деревьями, превратить в цветущий сад... Лариса. Простите пожалуйста, вы ученый? Ученый. Да, я ученый. Лариса. Я верю, вы мне поможете. Вы занимаете важное место в обществе. Вы, вероятно, даже близки к правительству. Ученый. Ну, не следует преувеличивать, но, естественно, что к моему мнению правительство иногда прислушивается. Лариса. Это счастье, что я вас встретила. Вы мне поможете. Вы замолвите словечко за моего мужа. Ученый. А что, собственно, с вашим мужем случилось? Лариса. Видите ли, его арестовали. Ученый. А-а, арестовали. Ну, подумаешь. Я думал, действительно, что-то серьезное. Лариса. Да, но понимаете, его арестовали совершенно ни за что. И если вы используете ваш авторитет... Ученый. К сожалению, никак не могу. От меня правительство ждет грандиозных планов, а я приду к ним с какой-то ерундой. (Идет дальше.) Я уже не говорю об Антарктиде. Но хоть бы Енисей дали повернуть для начала... (Уходит.) 6 На сцену выходит Поэт, одетый весьма живописно. Одни половика брюк у него розовая, другая - салатного цвета, свитер тоже разноцветные, а на шее белоснежный шарф. Поэт (бормочет на ходу). Одна девчонка В дыму вальсирует. Висок под локоном Ее пульсирует... Лариса. Какие трогательные стихи! И очень хорошие рифмы: вальсирует - пульсирует. Очень, очень хорошо! Поэт (останавливается, смотрит на Ларису с интересом. Игриво). Откуда вы, прелестное дитя? Лариса. Я Лариса Подоплекова. Тут, вы видели, моего мужа судили. Поэт (насторожился). Вашего мужа? Ах да, вашего мужа. (Оглянувшись, шепотом). Ну что же. Я вам желаю... Держитесь! (Пытается уйти.) Лариса. Я вас прошу... Подождите! Вы мне должны помочь! Поэт. Я вам пока могу помочь только советом. Наберитесь терпенья и ждите. Скоро все переменится. У меня наверху есть связи... Там один чувак... Я ему сам вожу джинсы, виски... Он Агату Кристи в подлиннике читает. Лариса. Это очень приятно слышать. Но ждать некогда. Вы слышали, что прокурор сказал? Поэт. Ну мало ли кто чего сказал. Меня вообще местные проблемы не интересуют. Меня сейчас волнует ситуация в Чили. Вот вы послушайте. (Читает нараспев.) Тонка чилиечка И узкогруда. Уткнулась личиком В стихи Неруды, Но пиночетовец Поднял винчестер. Он метит, падло, В меня и в Пабло. Лариса. Замечательно! У вас такой боевой пафос. А вы не можете его направить против местных порядков? Написали бы что-нибудь такое... Сегодня здесь, неподалеку, был арестован Подоплеков... Или как-нибудь иначе... Поэт (шепотом). Неужели вы не понимаете, что именно об этом я все время и пишу? Когда я пишу "чилиечка", я же вас имею в виду. А пиночетовец неужели вам никого не напоминает? Лариса. Вы имели в виду прокурора? Поэт (игриво). Я сразу заметил, что в вас что-то есть. Слушайте, давайте я на всякий случай запишу ваш телефончик. Лариса (грустно). К сожалению, после ареста Сени мой телефон отключили. Поэт. Вот как! (Возвышенно.) Слушайте, волшебница, вы подарили мне строчку! (Торопливо целует Ларису и быстро уходит, сочиняя на ходу.) А в Чили сонно скрипят уключины, и телефоны у всех отключены... 7 Появляется Писатель, бородатый и с посохом. Писатель (ворчливо). Эти городские об чем заботятся. Телефон у них отключили, так они и из этого проблему делают. Раньше-то, бывало, люди без всяких телефонов жили и ничего! Зато лошадей имели, коров. А на игрища, когда девки-то с парнями-то собирались, они руки не для того использовали, чтобы, понимаете, телефоны накручивать. Сейчас, конечно, все слишком ученые стали. Уже и до того додумались, чтобы нашу русскую реку повернуть к азиатам. Прогресс! Лариса. Здравствуйте, Писатель. Здравствуйте. Лариса. А я вас узнала. Вы писатель. Я вашу фотографию на обложке роман-газеты видела. Писатель. Это возможно. Я там свой роман опубликовал о колхозизации. Лариса. Вот-вот. Я роман не читала, но фотографию видела. Так вот я и подумала, что, может быть, вы как писатель поможете. Обратитесь в инстанции, призовете общественность, ударьте, так сказать, в набат. Писатель. Набат, набат. Где же он нонче, набат-то этот? Раньше-то, бывало, когда идешь по сельской-то местности, особенно если в светлое воскресенье или другой какой-то праздник, так от деревни до деревни тебя колокола встречают и провожают, поют, понимаете, на разные голоса. А колоколенки-то, колоколенки! Одна, понимаете, краше другой! Так надо же, все посносили! Троцкисты, военнопленные и другие нерусской национальности. Религия, говорят, опиум для народа. Нет, я не спорю, я сам человек партийный, я понимаю, что опиум. Но помимо-то опиума это ж душа народная жила в тех колоколенках и колоколах. А теперь что? Никаких тебе колоколен, никаких колоколов, только трактора, как вши, извиняюсь, ползают да фырчат: фыр-фыр-фыр. Землю железом давят, структуры почвы, понимаете, разрушают. Ах (Безнадежно махнув рукой, пытается уйти). Лариса. Подождите, прошу вас. Я прошу заступиться за мужа моего. Писатель. Это за Подоплекова, что ли? Лариса. Так вы его знаете? Писатель. Что значит знаю. Сидел тут, смотрел на выдумки на городские. Лариса. Значит, вы все сами видели, вам и объяснять не надо. Помогите,чя вас прошу! Писатель. Чудной все же народ живет в городах. Ну как же я вам помогу? Я ведь ваших городских дел полностью не понимаю. Я в деревне живу. Сижу себе на сеновале, перышком поскрипываю. Ну иногда, понимаете, съездишь по делам в Москву, в Париж, в Лондон, в Коктебель, в Пицунду, и опять домой, в деревню, на сеновал. Надо же, понимаете, работать, дело свое делать надо. Лариса. Но вы же писатель. Вы же совесть народа. Некрасов, помните, говорил: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". Писатель. Как же, помню завет нашего классика и соблюдаю. И даже, отрываясь от своих непосредственных дел, по гражданской линии выступаю, За тот же Енисей бороться приходится, а также таежного гнуса спасать. Лариса. Кого спасать? Писатель. Комар есть такой, таежный. Он геологов ваших, городских, кусает, вот они и выдумывают, войну этому гнусу, понимаете, объявили. С самолетов его химией травят. А того понять не хотят, что природа без гнуса существовать-то не может. Я об этом и статью опубликовал в "Литературке". Не читали? Лариса (виновато). Нет, как-то пропустила. Писатель. Ну вот видите, роман не читали, статью пропустили, а про Подоплекова своего не забываете. (Пытается уйти.) Лариса. Я статью вашу прочту. И роман тоже. Но помогите, пожалуйста. Писатель (возвращается). Слушайте, а вы в Бога веруете? Лариса. Не знаю. Не вижу нигде его присутствия. Да вы и сами говорили, что религия - опиум. Писатель. Он-то, конечно опиум, Но и опиум люди для чего-то употребляют. Да и о нравственной опоре надо подумать. Я хотя и коммунист и в партийном бюро состою, но крест всегда ношу на себе. Одно другому, я думаю, не мешает. Ведь в наше-то время научных всяких, понимаете, достижений и спутников глупо даже думать, что все создано из ничего и ни для чего. Даже дерево для чего-то, понимаете, создано. Поглощает углекислый газ и выделяет для нашего дыхания кислород (Уходит.) Лариса (выходит на авансцену). Ни от кого ничего не добьешься. Все заняты своим, все чего-то спасают. Даже какого-то гнуса спасают, а Подоплекова спасти некому. Если бы я была верующая, я бы помолилась. Я бы сказала. Господи, ну помоги же! Если люди не хотят помогать друг другу, для чего же ты их создал? Для того чтобы поглощать кислород? И выделять углекислый газ? Чтобы деревьям было чем дышать? Чтобы таежному гнуся было кого кусать? Помоги же, Господи! Гаснет свет. Сверкает молния. Раздается оглушительный, удар грома. И опять вой сирены, шуршание шин и тревожный блеск мигалки. Сцена снова освещается, и на нее выбегает возбужденный Секретарь. Секретарь (победоносно). Вы слышали! А прокурор все-таки умер! Лариса. Не может быть! Секретарь. Умер, умер! Точно вам говорю! Лариса. Какое счастье! Какое счастье! Дайте я вас расцелую. (Обнимая Секретаря, плачет и смеется одновременно.) Спасибо вам. Спасибо. Секретарь (смущенно). Ну что вы! Что вы! Я всегда рад принести хорошую новость. Лариса. Но теперь-то уж все будет хорошо. Теперь-то, наверное, объявят амнистию и моего Сеню освободят. Секретарь (освободившись от объятий). Не знаю, не уверен. Лариса. Вы думаете, что нет? Секретарь. Я просто не знаю. (Уходит.) Лариса (одна). Неужели ничего не изменится? Секретарь (возвращается, кладет ей руку на плечо). Ну ничего. Вот председатель умрет, и тогда все будет хорошо. 8 Сцена затемняется. Слышны приближающиеся звуки духового оркестра. Исполняется похоронный марш Шопена. Сцена высветляется. Обстановка крематория. В глубине те же портреты, но один из них - Прокурора - в траурной рамке. Появляется Председатель с траурной повязкой на рукаве. За ним Горелкин, Поэт, Зеленая и Терехин несут венки. За ними заседатели, Защитник и Секретарь вносят гроб, на котором большими красными буквами написано: "Прокурор": за гробом идет Лариса, за ней появляется Рабочий сцены с Молотком. Председатель (командует). Так. Опускайте! Осторожней, осторожней, не наклоняйте. Вот так. (Выходит на авансцену.) Вот видите, умер. Слово для прощания с покойным представляется представительнице коллектива НИИ железобетонных конструкций товарищу Соленой. Секретарь (в провод). Зеленой, товарищ Председатель. Председатель. Ну, Зеленой. Зеленая выходит вперед. В строгом черном платья и в черном платочке она кажется выше и тоньше, чем обычно. Зеленая. Товарищи, нас постигла тяжелая и невосполнимая утрата. Навсегда ушел Прокурор. Он был чуткий, заботливый и принципиальный товарищ. Он много внимания уделял нашему коллективу, в котором, если сказать честно, еще до недавнего времени процветала атмосфера благодушия, ротозейства и головотяпства. Конечно, у нас еще есть некоторые недостатки, но мы их упорно и успешно изживаем. И за это за все наш низкий поклон покойному. (Читает нараспев, торжественно). "Пускай ты умер, но в сердце сильных и смелых духом всегда ты будешь живым примером, призывом ярким к свободе, к свету..." . Пока она читает. Рабочий по знаку Председателя заколачивает крышку гроба. Зеленая отходит. Председатель делает знак, площадка с гробом опускается. Из открытого люка поднимаются клубы дыма. Автоматчики стреляют в воздух. Председатель (печально). Вот вы, наверное, смеетесь. Вы думаете, подумаешь прокурор. Один умер, другого найдут. Это, конечно, правильно, но все-таки другого такого найти не так-то просто. Он был романтик, идеалист. Он даже взяток не брал. Он думал только о том, чтобы ды-ды-ды и ни о чем больше. Нет, я не спорю, сейчас тоже есть много таких, которые готовы ды-ды-ды. Но иной делает ды-ды-ды-ды, а сам думает, как бы под шумок еще одну дачу урвать или племянника протолкнуть в дипломаты. А мы, старая гвардия, постепенно сходим со сцены, иногда даже забывая, зачем пришли. Кстати, зачем мы здесь? (Думает, машет рукой.) Не помню. Помню только, что здесь где-то статуя была. Какая-то женщина, Долорес Ибаррури, что ли? Помню только что, как увижу ее, всегда возникает желание (расстегивает штаны, направляется к Фемиде). Секретарь. Товарищ председатель, туда нельзя! Там люди! Председатель. Ах, опять люди! Ну, убрали бы людей. (Поворачивается и идет к открытому люку.) Секретарь. Товарищ председатель, сюда тоже нельзя. Вам туда надо. (Указывает на ватерклозет, но, проводя Председателя мимо люка, сталкивает его вниз.) Товарищ председатель, куда же вы? Из люка валит дым и пахнет жареным. Крики. Ах! Ах! Председатель! - Он провалился! - Он горит! - Выключите электричество! - Скорую помощь! - Пожарных! Дым, темнота, крики, вой сирены и блеск мигалки. Свет. Духовой оркестр, ордена, венки. Оставшиеся в живых члены трибунала проносят через всю сцену гроб с надписью "Председатель". За сценой слышен звонкий голос Зеленой: "Пускай ты умер, но в песне сильных и смелых духом всегда ты будешь..." 9 Затемнение. Свет. Та же обстановка, те же портреты, но теперь два из них в черных рамках. На сцену выходит Бард и без всяких предисловий поет: - Ах, здравствуйте! - Ах, здравствуйте! - Ну, как вы поживаете? - Спасибо, потихонечку живем. Зарплату получаем, Налево промышляем И кое-что по блату достаем. Припев: - Ну хорошо. А что еще? - А ничего. - Ну хорошо. А что еще? -А ничего. - Ну хорошо. - Скажите мне, пожалуйста... - Пожалуйста, пожалуйста. - Как поживает милый ваш сосед? - Неплохо поживает он, Но кость не прожевал он, И подавился давеча в обед. Припев: - Что говорит природа - По части недорода? - И как у вас погода? - Ах, что за разговор! То ведро, то ненастье, И к общему несчастью Скончались в одночасье Судья и прокурор. Припев. Да что же это деется? Да что за наказание? Когда такие люди Да стали помирать, На что же нам надеяться При нашем-то питании, При наших-то возможностях На что нам уповать? Припев: - Ну хорошо. А что еще? - А ничего. - Ну хорошо. А что еще? - А ничего. - Ну хорошо. На сцену со "Спидолой" выбегает Лариса. Лариса. Вы слышали? Сногсшибательная новость! Новым председателем назначен Секретарь, Бард. Да, это любопытно. Лариса. Говорят, он очень активный, стремится к переменам и уже произвел некоторые перестановки. Теперь левый заседатель будет сидеть на месте правого, а правый на месте левого. Бард. Ну что ж. От этого, конечно, ничего не изменится, но все-таки хоть какое-то оживление обстановки. Лариса. Неужели ничего не изменится? Ведь он, говорят, интеллигентный, образованный, ходит исключительно в джинсах, а по-английски, я сама слышала, говорит почти что свободно. И вообще про него ходят слухи, что он очень большой либерал. Может председатель быть либералом? Бард. Ну почему же нет? Все люди, которые говорят по-английски, в какой-то степени либералы. Лариса. Ваши слова воскрешают во мне надежду. Я уверена, что новый председатель начнет с того, что освободит моего Сеню. Бард (приложив палец к губам). Тссссс! 10 Затемнение, Вой сирены, блеск мигалки, визг тормозов. Свет. На сцену, сопровождаемый заседателями и Защитником, стремительно врывается Новый председатель. Он в джинсах, кедах и майке, на которой написано: I Like Hamburger. Председатель (небрежно слушая сопровождающих, отрывисто). Велл. Гуд. О'кей. Новер майнд. (На ходу.) Нам надо преодолеть отставание, усилить дисциплину, улучшить воспитательную работу, покончить с коррупцией и самым решительным образом реформировать нашу судебную систему. Мы должны самым решительным образом бороться с прогулами, опозданиями, алкоголизмом, воровством, взяточничеством и влияниями чуждой идеологии. Необходимо навсегда покончить с равнодушием, благодушием, ротозейством и головотяпством. Лариса (появляясь на пути Председателя). Здравствуйте. Председатель (недовольно). Здравствуйте. Лариса. От всей души поздравляю вас с выдвижением на ваш высокий пост. Председатель (холодно). Спасибо. И что вам угодно? Лариса. Я только хотела узнать, когда вы освободите моего мужа? Я и мои дети, мы так по нему соскучились. Председатель. А с какой стати я должен освободить вашего мужа? Что же мне по-вашему, больше делать нечего, как освобождать вашего мужа? Лариса (торопливо). Пожалуйста, не сердитесь на меня. Я понимаю, что у вас очень много новых обязанностей, но все-таки вы же понимаете, речь идет о судьбе человека. А вы такой образованный, по-английски спикаете и вообще все про вас говорят, что вы либерал. Председатель. Да? Про меня так говорят? (Свите.) А ну-ка, отойдите! Члены суда отдаляются. Ну да, конечно, я либерал, но члены суда остались те же самые. И поэтому я свой либерализм тщательно скрываю и вам о нем напоминать не советую. (Членам суда.). Идите сюда. Что происходит в нашей системе? Почему она работает неэффективно? Почему пресловутый Подоплеков до сих пор не осужден? Защитник. Прошу простить, товарищ председатель, но мы были заняты похоронами наших старших коллег. Председатель. Отговорки! Вам любой довод хорош, лишь бы не работать. Все no местам! Заседатели и Защитник занимают свои места. Где Горелкин? Голос Горелкина. Я здесь! Санитары вносят Горелкина. Председатель. Вы что, все еще нездоровы? Горелкин. Так точно, все еще при смерти. Председатель. Хватит симулировать. Доставьте сюда подсудимого! Горелкин. Слушаюсь! (Вскакивает с носилок и бежит за кулисы). Санитары уходят. Горелкии вывозит из-за кулис клетку с Подоплековым. Председатель (заняв место между двумя заседателями, устало). Продолжается слушание дела Подоплекова. Подоплеков, вы с новым составом суда согласны? Подоплеков. Мне все равно. Председатель. Велл, если вам все равно, нам тем более. Защитник. Товарищ председатель, но можем ли мы вести заседание в отсутствие прокурора? Председатель. Если он отсутствует по уважительным причинам, конечно, можем. А впрочем, мы должны больше опираться на поддержку общественности. (В зал.) Слово предоставляется общественному обвинителю товарищу Зеленой. Здесь она? Зеленая (поднимаясь на сцену). Я всегда здесь. (В зал.) Товарищи, мне поручено заявить, что наш коллектив испытывает чувство огромной ответственности и вины, что мы проявили слишком много благодушия, ротозейства и головотяпства, утратили всякую бдительность, благодаря чему в наши ряды затесался столь чуждый и враждебно настроенный ко всему нашему человек. Признаваться, в самом начале процесса, когда начался разбор деятельности Подоплекова, мы отнеслись ко всему с некоторым недоверием, мы не могли себе даже представить, что он на самом деле такой. Конечно, мы все видели и слышали, как он тут речи всякие произносил, угрожал ружьем и напал на милиционера. Но мы думали, это, может быть, просто так, он просто перенервничал, сорвался. А теперь мы видим, что это не просто так, это стройная и последовательная линия поведения. Сначала произносит враждебные речи, потом угрожает ружьем, потом нападает на милиционера, а затем продолжает терроризировать членов трибунала, настолько даже, что прокурор и председатель не выдержали и... Ужас, что происходит! Нам стыдно, что мы не разглядели в своей среде такого злобствующего индивидуалиста. И я думаю, что суд должен сделать выводы и наказать Подоплекова самым строгим образом. Председатель. Ну что значит самым строгим? Расстрелять его что ли?