й барахтаются... Так что примите мои самые искренние поздравления. Полагаю, теперь кто-нибудь наверняка издаст oeuvre Каролины Лэм. Ханна. Да, возможно. Бернард. Великолепно! Браво! Даже просто как документ, проливающий пусть слабый, пусть отраженный свет на характер лорда Байрона, ваша книга неизбежно будет... Ханна. Бернард, так, кажется? Бернард. Да. Ханна. Я надеваю туфли. Бернард. Почему? Вы уходите? Ханна. Нет. Просто хочу пнуть вас в задницу. И побольнее. Бернард. Вас понял. Перехожу к делу. Эзра Чейтер. Ханна. Эзра Чейтер. Бернард. Родился в Твикенгеме, графство Мидлсекс, в 1778 году. Автор двух поэм. "Индианка" - опубликована в 1808 - и "Ложе Эроса" - опубликовано в 1809 году. После 1809 года никаких сведений. Исчез с горизонта. Ханна. Понятно. Что дальше? Бернард (лезет в портфель). Чейтер связан с поместьем Сидли-парк. (Достает из портфеля "Ложе Эроса". Читает написанную от руки дарственную надпись.) "Моему щедрому другу Септимусу Ходжу, который всегда готов отдать все лучшее, - от автора, Эзры Чейтера. Сидли-парк, Дербишир, 10 апреля 1809 года". (Передает ей книгу.) Смиренный раб в вашей власти! Ханна. "Ложе Эроса". Хорошая вещь? Бернард. Весьма любопытная. Ханна. И вы думаете выжать из этого Чейтера книгу? Бернард. Нет-нет, от силы статью для "Вестника новейших исследований по английской литературе". О Чейтере очень мало известно. Почти ничего. В "Словаре национальных биографий", разумеется, ни слова: ко времени его подготовки он был уже совершенно забыт. Ханна. А родственные связи? Бернард. По нулям. И в базе данных Британской библиотеки нашелся только один Чейтер. Ханна. Современник? Бернард. Да. Но, в отличие от нашего Эзры, не поэт, а ботаник. Описал какую-то разновидность далий на острове Мартиника и умер там же от укуса обезьяны. Ханна. А Эзра Чейтер есть в каталоге? Бернард. Только в периодике. Упомянут дважды, поскольку на каждую его книгу давали пространную рецензию в "Забавах Пиккадилли". Был в те времена такой листок, выходил трижды в неделю в большом формате. Но сведений, кроме имени автора, никаких нет. Ханна. А это вы где откопали? (Кивает на книгу.) Бернард. В частной коллекции. На следующей неделе мне предстоит читать в Лондоне лекцию, и я хотел бы рассказать о Чейтере, он представляется мне весьма любопытным. Поэтому всевозможные детали - о нем или об этом Септимусе Ходже, любые нити, любые имена... Буду чрезвычайно признателен. Пауза. Ханна. Гм... Что-то новенькое. Лебезящий академик. Бернард. Ну что вы... Ханна. Так и есть, не отнекивайтесь. Прежде академики меня только по плечу похлопывали: пиши-пиши, мол, девочка, почитаем. Бернард. Невероятно! Ханна. Очень вероятно. Байроноведы - вся шайка - и вовсе ширинки порасстегивали и облили мою книгу - от избытка снисходительности. Да, кстати, где вы препо... То есть где барахтаются ваши студенты? Бернард. Э... В Сассексе. Ханна. В Сассексе... (На миг задумывается.) Солоуэй. Да, точно, Солоуэй. Вылил свою струю - мощную, на тысячу слов - в "Обсервере". Кыш, мол, с чужих угодий, тут мы пасемся. И под зад шлепнул напоследок - чтоб побыстрей выкатывалась. Солоуэй из Сассекса. Вы должны его знать. Бернард. Повторяю, я - всецело в вашей власти. Ханна. Еще бы... Ну, и где волшебное слово? Бернард. Пожалуйста! Ханна. Ладно. Садитесь. Бернард. Спасибо. Он садится. Она остается стоять. Возможно, она из курящих. Если так, то сейчас - самое время. Хорошо бы она вставила сигарету в коротенький мундштук. Или курила бы длинные коричневые "женские" сигаретки. Ханна. Как вы узнали, что я здесь? Бернард. Я не знал. Я говорил по телефону с хозяйским сыном, но он не упомянул вашего имени. А потом и вовсе забыл о моем приезде и никого не предупредил. Ханна. Это Валентайн. Преподает в Оксфорде. То есть числится. Бернард. Я встречал его раньше. Из этих... "Многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование..." Ханна. Мой жених. Она выдерживает его долгий пристальный взгляд. Бернард (после паузы). Что ж, рискну. Ты лжешь. Ханна (после паузы). Не слабо, Бернард. Бернард. Боже... Ханна. Он называет меня невестой. Бернард. Почему? Ханна. В шутку. Бернард. Ты ему отказала? Ханна. Не говори ерунды. Разве я гожусь в графини? Бернард. Нет, конечно. Это он для красного словца. "Моя черепаха Молния, моя невеста Ханна..." Ханна. Да. Верно. В тебе что-то есть, Бернард. Не скажу "приятное", но... Занятное. Бернард. А что он делает, твой Валентайн? Ханна. В аспирантуре учится. Биолог. Бернард. Он же математик! Ханна. Его объект - тетерки и куропатки. Бернард. Стреляет? Ханна. Считает. На компьютере. Бернард. А кто этот мальчик? Который молчит. Ханна. Гас. Бернард. Он болен? Ханна. Не спрашивала. Бернард. Отца я пока не видел, но тоже, судя по всему, экземплярчик. Ханна. Да уж... Бернард. А мамаша помешана на садоводстве. Слушай, что тут происходит? Ханна. То есть? Бернард. Я когда подъезжал, чуть ей голову не снес. Рылась в какой-то канаве. Ханна. Археологические раскопки. Когда-то здесь был регулярный итальянский парк, года до 1740-го. Леди Крум интересуется историей имения. Я прислала ей свою книгу, там - если помнишь, если ты ее вообще читал, в чем я лично сомневаюсь, - есть довольно подробное описание сада Каролины в Брокет-холле. Теперь я помогаю Гермионе в раскопках. Бернард (потрясенно повторяет). Гермионе... Ханна. Есть точные чертежи, есть садовые книги, только никто этим раньше не занимался. Бернард. Начинаю тобой восхищаться. Ханна. А прежние восторги, значит, по боку? Вранье? Бернард. Конечно. И с фотографией полное соответствие. Насчет книги - не уверен. Она задумчиво разглядывает его. Он ждет, уверенный в победе. Ханна. Септимус Ходж был домашним учителем. Бернард (тихо). Вот умница. Ханна. Он обучал дочь лорда Крума. Сын учился в Итоне. Септимус жил в доме: в расходной книге против его имени значатся вино и свечи. Не гость, но и не слуга. Среди документов сохранилось его письмо, саморекомендация. Потом отыщу. Насколько мне помнится, он изучал в Кембридже математику и естественную философию. Некоторым образом ученый. Бернард. Очень впечатляюще. Спасибо. Ну а Чейтер? Ханна. О нем ничего нет. Бернард. Ни документа? Ни строчки? Ханна. Ничегошеньки. Бернард. А в библиотеке? Ханна. Каталог составлен в восьмидесятых годах прошлого века. Я проглядела почти все. Бернард. Каталог или книги? Ханна. Каталог. Бернард. Плохо. Смотреть надо книги. Ханна. Извини. Бернард. А в письмах? Его никто не упоминает? Ханна. Увы. Твой любимый период я изучала внимательно. Потому что это и мой период. Бернард. Правда? Я ведь, собственно, даже не знаю, чем ты сейчас зани... Ханна. Отшельником Сидли-парка. Бернард. Хм... Кто такой? Ханна. Моя веха. Его жизнью я измеряю нервный срыв, который претерпело романтическое мироощущение. Поэтому меня интересует ландшафт и литература примерно с 1750 по 1834 год. Бернард. Что случилось в 1834 году? Ханна. Умер мой отшельник. Бернард. Логично. Ханна. Что значит "логично"? Бернард. Ничего. Ханна. Но ты же имел что-то в виду? Бернард. Да нет... Впрочем... Колридж тоже умер в 1834 году. Ханна. Верно, умер. И весьма кстати. (Уже мягче.) Спасибо, Бернард. (Подходит к конторке и открывает альбом с акварелями Ноукса.) Посмотри, вот он. Бернард заглядывает в альбом. Бернард. Гм... Ханна. Единственное изображение отшельника Сидли-парка. Бернард. Весьма библейский образ. Ханна. Разумеется, фигура подрисована позднее. Ноукс писал акварели, когда эрмитаж был только в проекте. Бернард. Ноукс? Художник? Ханна. Архитектор. Точнее, специалист по ландшафтной архитектуре. Он делал для своих клиентов такие альбомы, вроде рекламного проспекта. (Демонстрирует.) Видишь? Пейзаж "до" и "после". Вот так выглядел парк до... ну, скажем, 1810 года. Все мягко, покато, безмятежно, извилисто: водная гладь, купы дерев, лодочный павильон в классическом стиле. Бернард. Прелестно. Настоящая Англия. Ханна. Не говори ерунды, Бернард. Английский пейзаж изобрели садовники в подражание иноземным художникам, а те, в свою очередь, возрождали классических авторов. Английский пейзаж завезли в Англию в чемодане: сувенир из заморского путешествия. Суди сам: Дар Браун подражал Клоду , а тот воплощал на холсте Вергилиевы тексты. Короче, аркадская идиллия! Ну а здесь, благодаря вмешательству Ричарда Ноукса, природа становится дикой, бурной, неукротимой - в стиле Сальватора Розы. Готический роман в пейзаже. Только вампиров не хватает... Да, между прочим, моего отшельника упоминает в письме твой прославленный однофамилец. Бернард. Который? Ханна. Томас Лав Павлини. Бернард. Павлини? Ах да, Павлини... Ханна. Я обнаружила это в статье об отшельниках и анахоретах. Опубликована в "Корнхиллском журнале" в шестидесятых годах. (Роется в кипах книг на столе, находит журнал.) В 1862 году. Павлини называет его... (Цитирует по памяти.) "Не деревенский дурачок, не пугало для дам и девиц, но истинный ум среди лишенных ума, пророк среди безумцев". Бернард. Фигура речи. Ханна (занята поисками). Да-да... Что ты сказал? Бернард. Ничего. Ханна (находит нужное место в тексте). Вот. "Мы видели письмо, написанное автором "Аббатства кошмаров" около тридцати лет назад, где говорится об его поездке в Сидли-парк, поместье лорда Крума..." Бернард. Письмо к Теккерею? Ханна (застигнута врасплох). Не знаю. Какая разница? Бернард. Никакой. Прости. (Все его вопросы и недоговоренности рассчитаны на то, чтобы вселить в нее новые - напрасные - надежды. Но Ханна не заглатывает наживку.) Только ведь Теккерей редактировал "Корнхилл" до 1863 года, до самой - как ты понимаешь - смерти. Отец его служил в Ост-индской компании, где Павлини занимал пост ревизора, поэтому вполне возможно, что... если статья написана Теккереем... письмо тоже адресовано... Ладно, прости. Продолжай... Впрочем, Ост-индская библиотека в Блэкфрайерсе располагает почти всеми письмами Павлини, поэтому будет очень легко... Прости. Можно взглянуть? (Она молча передает ему "Корнхилл".) Ну разумеется. Выдрано из середины. Ни имени адресата, ни подписи автора. Может, и стоит... Ладно, продолжай, я слушаю... (Он листает статью и вдруг начинает хихикать.) Ну еще бы! Типичный Теккерей. Никаких сомнений. (Захлопывает журнал.) Невыносимо... (Отдает ей журнал.) Так о чем ты говорила? Ханна. Ты всегда такой? Бернард. Какой? Ханна. Суть в том, что Крумы истинной цены своему отшельнику не знали. Торчит себе и торчит под носом. Целых двадцать лет. Крумы, как я выяснила, нигде о нем не упоминают. И, к сожалению, письмо Павлини - по-прежнему единственный источник. Когда я это прочитала... (Кивает на журнал.) Наверно, у тебя тоже такое бывает... вроде озарения... И ты точно знаешь, о чем будет твоя следующая книга. Отшельник Сидли-парка для меня... Бернард. Веха. Ханна. Явление свыше. Бернард. Точно. Явление свыше. Ханна. Его словно поместили в пейзаж. Как фарфоровую статуэтку. Гномика. Так он и прожил всю жизнь - элементом декора. Одной из красот сада. Бернард. Он чем-нибудь занимался? Ханна. Даже очень. После его смерти из эрмитажа выгребли множество бумаг. Весь домик был завален бумагами - сотни, тысячи листов. Павлини пишет: все ждали гениальных откровений. Выяснилось, разумеется, что он был чокнутый. Все до последней странички было испещрено каббалистическими закорючками с доказательством скорого конца света. Само совершенство, правда? Идеальный символ. Бернард. Правда. Только чего? Ханна. Всего романтического мифа, Бернард! Блефа, в который выродилась эпоха Просвещения. Век Интеллекта, век Разума - сурового, безжалостного, непреклонного - взял и вывернулся наизнанку. Умалишенного подозревают в гениальности! И обрамление достойное: дешевые готические ужасы и фальшивый трепет сердец. Все это великолепно отражено в истории сада. Сохранилась гравюра. Сидли-парк в 1730 году. Прослезиться можно от умиления. Райский сад в эпоху всеобщего Разума. К 1760 году от него не остается и следа. Все, решительно все - фигурно подстриженные кусты, пруды, террасы, фонтаны, липовую аллею, - всю высокую и чистую красоту Дар Браун сравнивает с землей. Накануне трава зеленела у крыльца - теперь она видна разве что на горизонте; лучшая во всем Дербишире живая изгородь из самшита выкорчевана и на ее месте прорыты канавки. Видите ли, изгородь мешала этим болванам притворяться, что Боженька их только что сотворил вместе с природой! А потом является Ричард Ноукс и переиначивает Божий сад сообразно новому понятию о Боге. Когда он закончил, пейзаж выглядел примерно так (показывает на альбом с акварелями). Путь от разума к чувству. То есть полнейший упадок, закат и деградация. Бернард (оценивающе). Здорово сказано. (Ханна смотрит на него в ожидании подвоха, но он дает серьезную профессиональную оценку.) Выдержит любую критику. Ханна. Спасибо. Бернард. Только канавки мне по душе. А ты, похоже, любишь живые изгороди. Ханна. Я не люблю сентиментальности. Бернард. Понятно. И это искренне? По-моему, к геометрии сада ты относишься вполне сентиментально. Но про отшельника выстроено славно. Гений в пейзаже. Ханна (довольная). Книга так и называется. Бернард. Естественно. Ханна (уже не столь довольная). Почему "естественно"? Бернард. Естественно, потому что кем он, собственно, был, пока не стал символом? Кем был гений вне пейзажа? Ханна. Не знаю. Бернард. Вот видишь! Ханна. То есть пока не знаю. Бернард. И не узнаешь. Что они сделали с его бумагами? Павлини что-нибудь пишет? Ханна. Устроили большой костер. Бернард. Вот-вот!.. Ханна. Я еще не просмотрела "садовые книги" леди Крум. Бернард. Расходные записи или дневники? Ханна. Там всего понемножку. Пробелов тоже хватает, но период более или менее вырисовывается. Бернард. В самом деле? А на Байрона ты нигде не натыкалась? Это я так, из праздного любопытства... Ханна. В библиотеке есть первое издание "Чайльд-Гарольда" и, по-моему, "Английские барды". Бернард. С дарственной надписью? Ханна. Нет. Бернард. А в письмах он не всплывает? Ханна. С какой стати? В его письмах Крумы тоже не плавают. Бернард (безразлично). И то правда. Но Ньюстед отсюда не так уж далеко. Слушай, ты не против, если я немножко покопаюсь? Разумеется, только в бумагах, которые ты уже отработала. Ханна что-то заподозрила. Ханна. Так кто тебя интересует, Байрон или Чейтер? В боковую дверь входит Хлоя. Она без обуви, в одних чулках. Несет целую охапку одинаковых с виду гроссбухов в кожаных переплетах. Она зашла за своими туфлями. Хлоя. Простите... Я на минутку... В буфетной есть чай... Только из кружек, ничего? Бернард. Благодарю вас. Хлоя. Ханна вам покажет. Бернард. Позвольте, я помогу... Хлоя. Нет-нет, я справлюсь... (Бернард открывает для нее другую боковую дверь.) Вот, решила спрятать охотничьи книги, а то Валентайн хватится, а их нет. Спасибо. Бернард закрывает дверь. Бернард. Какая милая девочка. Ханна. Гм... Бернард. Что, в самом деле? Ханна. Что - "в самом деле"? Дверь снова приоткрывается, показывается голова Хлои. Хлоя. Забыла сказать... Мистер Солоуэй, не волнуйтесь, если отец разворчится насчет вашей машины. У него бзик... (Вспоминает, что обещала держать фамилию Бернарда в тайне.) Э... Ну как?.. Сюрприз удался? Вы еще не сказали?! Ой, простите!!! Хотите чаю?.. Извините, если подвела... (Исчезает в полнейшем замешательстве. Дверь закрывается. Пауза.) Ханна. Ты - полное говно. Направляется к двери. Бернард. Дело в том, что Байрон связан с этим местом напрямую! Ханна останавливается и поворачивается к Бернарду. Ханна. А мне-то что? Бернард. Не верю, будто тебе наплевать. Вот увидишь, у байроноведов дружки в ширинках застрянут! Ханна (выдержав паузу). Почему это? Бернард. Потому что мы будем сотрудничать. Ханна. На какую тему? Бернард. Сядь, объясню. Ханна. Я лучше постою. Бернард. Этот экземпляр "Ложа Эроса" принадлежал лорду Байрону. Ханна. Он принадлежал Септимусу Ходжу. Бернард. Да, вначале. Но когда в 1816 году Байрон покидал Англию навсегда и его библиотека распродавалась за долги, с аукциона в числе других пошла и эта книга. В Британской библиотеке есть каталог той распродажи. "Ложе" шло под номером 74-А, купил его книготорговец и издатель Джон Солоуэй. Адрес магазина - Опера-корт на Пэлл-Мэлл. Восприемником дела стала фирма "Солоуэй и Мэтлок". Нынешний Солоуэй - мой двоюродный брат. (Умолкает. После некоторых колебаний Ханна присаживается к столу.) Вот послушай, как развивался сюжет. В 1939 году книги перевезли в Кент, в загородный дом семейства Солоуэй. В сорок пятом вернули в Лондон. А коробку с книгами начала XIX века позабыли, и она валялась в подвале, пока строители туннеля под Ла-Маншем не потребовали продать им дом со всеми угодьями, поскольку там пролегала трасса. Тогда и обнаружили "Ложе" - вместе с аукционной биркой 1816 года. Могу показать ксерокопию. Достает из портфеля листок и передает Ханне. Та внимательно рассматривает. Ханна. Хорошо. Допустим. Книга принадлежала Байрону. Бернард. В ней подчеркнуты некоторые строфы. (Ханна берет книгу в руки, листает.) И все они, и только они, - нет, нет, смотри на меня, а не в книгу! - все подчеркнутые строфы приводятся дословно, то есть цитируются в рецензии на "Ложе Эроса", которая вышла 30 апреля 1809 года в "Забавах Пиккадилли". И в первых же строках рецензент напоминает читателям свой отзыв об "Индианке" - предыдущей книге того же автора. Ханна. Рецензентом наверняка был Ходж. "Моему щедрому другу Септимусу Ходжу, который всегда готов отдать все лучшее, - от автора". Бернард. В том-то и штука! Рецензент из "Пиккадилли" высмеял обе книги! Ханна (помолчав). А по стилю-то тянет на Байрона? Бернард (доставая из портфеля еще две ксерокопии). Рука Байрона! Еще более по-байроновски, чем рецензия на Вордсворта, которую Байрон уж точно написал, правда, годом раньше! Ханна просматривает статьи. Ханна. Ясно. Что ж, поздравляю. Очень возможно. Две доселе неизвестные рецензии молодого Байрона. Какая находка! Бернард. Это еще не все. В книге, благодаря застежкам, сохранились три документа. (Достает из портфеля пакет, вынимает три бумажки. Это подлинники. Он зачитывает их поочередно.) "Сэр, нам необходимо уладить дело, не терпящее отлагательства. Жду вас в оружейной комнате. Э.Чейтер, эсквайр". "Муж послал в город за пистолетами. Отрицайте то, чего нельзя доказать, - во имя Любови. Я сегодня у себя, к столу не выйду". Без подписи. "Сидли-парк, 11 апреля 1809 года. Сэр, вы лжец и развратник! Вы оклеветали меня в прессе и покусились на мою честь! Извольте дать мне сатисфакцию - как мужчине и поэту. Э.Чейтер, эсквайр". Пауза. Ханна. Великолепно. Но неубедительно. Книга заведомо попадет к Байрону только через семь лет. Она не связывает его непосредственно с Чейтером или поместьем Сидли-парк. Или с Ходжем. Более того, в письмах Байрона нет ни намека на скандальчик. А он бы вряд ли стал держать язык за зубами. Бернард. Скандальчик? Ханна. Ну конечно. Он бы выставил Чейтера на посмешище. Бернард. "Скандальчик"! "Посмешище!" (Смолкает и выдерживает эффектную паузу.) Он убил Чейтера. Ханна (громко и пренебрежительно фыркает). Ты подумай! Бернард. Чейтеру был тридцать один год. Автор двух книг. И вдруг, с апреля 1809 года, - как отрезало. После "Ложа" - ни строчки. А Байрон... Байрон как раз тогда, в марте, опубликовал сатиру "Английские барды и шотландские обозреватели". Он известен, он обрел имя. И вдруг - срывается в Лисабон на первом попавшемся корабле и проводит за границей два года. Ханна! Нас ждет слава! В крумовских бумагах наверняка найдется что-нибудь, какая-то зацепка... Ханна. Ничего нет, я смотрела. Бернард. Но ты искала не это. И не жди ясных как дважды два дневниковых записей. "Лорд Байрон был очень весел за завтраком..." Ханна. И все же его присутствие вряд ли могло остаться никем и нигде не упомянутым. Я же таких свидетельств не встречала. Думаю, он тут никогда не был. Бернард. Спорить не стану. Но позволь мне все же покопаться в документах. Ханна. Нам будет слишком тесно. Бернард. Милая девочка, я знаю толк в научных изысканиях, я умею... Ханна. Я не милая и не девочка. Если наткнусь на след Байрона, Чейтера или Ходжа - дам знать. Солоуэю, в Сассекс. Пауза. Она встает. Бернард. Спасибо. И прости за эту нелепую шутку с фамилией. Ханна. Ничего, переживем. Бернард. Кстати, где учился Ходж? Ханна. В Тринити. Бернард. В Тринити-колледже?! Ханна. Да. (После некоторых колебаний.) Да. Там же, где Байрон. Бернард. А родился он когда? Ханна. За пару лет до Байрона. В тот год ему было года двадцать два. Бернард. Так они учились в Кембридже в одно время?! Ханна (устало). Да, Бернард. И, без сомнения, выступали за одну команду, когда Харроу играл с Итоном в крикет. Бернард подходит к ней вплотную. Бернард (спокойным, ровным голосом). Ты хочешь сказать, Септимус Ходж учился с Байроном и в школе? Ханна (немного смущенно). Да... возможно... так и было... Бернард. Ну ты даешь! Телка ты телка... Невыразимо счастливый, Бернард обнимает Ханну и громко чмокает ее в щеку. В этот момент входит Хлоя. Хлоя. Ой... э... я решила сама принести вам чаю. (В руках у нее подносик с двумя кружками.) Бернард. Мне надо заняться машиной. Ханна. Хочешь спрятать ее от графа? Бернард. Спрятать? Да я ее продам! Есть в поселке какая-нибудь гостиница? Кабак, куда пускают постояльцев? (Поворачивается спиной к женщинам, так как намерен пройти через сад.) Ну, ты ведь рада, что я здесь? (Выходит.) Хлоя. Он сказал, что знает тебя... Ханна. Ты что-то путаешь. Хлоя. Вернее, не так. Он сказал, что хочет сделать тебе сюрприз. Это, конечно, не одно и то же... Зато сексуальная энергия в нем так и кипит. Ханна. Что? Хлоя. Смотри, какой шаг упругий! Верный признак. Хочешь, приглашу его на танцульки? Для тебя, а? Ханна. Куда? Ни в коем случае! Хлоя. Или сама пригласи, так даже лучше. Пусть приходит как твой партнер. Ханна. Перестань. За чай спасибо. Хлоя. Если он тебе не нужен, сама займусь. Он женат? Ханна. Понятия не имею. Разве у тебя мало скаковых жеребцов? Хлоя. Ханна, я же для тебя стараюсь. Ханна. Поверь, это уже не так насущно. Хлоя. Но тебе нужен партнер для танцев. А он классический вариант - фат и щеголь. Ханна. Я не желаю расфуфыриваться для танцев, и партнер мне не нужен, а Солоуэй - и подавно. Я вообще не танцую. Хлоя. Ну чего ты сразу в бутылку лезешь? Сама же с ним целовалась! Ханна. Это он меня целовал. От избытка научного энтузиазма. Хлоя. Ладно. Не упрекай меня потом, у тебя были все возможности. Зато мой гениальный братец вздохнет спокойно. Он ведь в тебя влюблен, знаешь? Ханна (сердито). Это шутка! Хлоя. Только не для него. Ханна. Не глупи! Это и шуткой-то не назовешь. Мы просто дурачимся... Из сада появляется Гас - по обыкновению молчаливый, стеснительный. Хлоя. Привет, Гас, что там у тебя? В руке у него яблоко - только что сорванное, с парой зеленых листочков. Он протягивает яблоко Ханне. Ханна (удивленно). Ой!.. Спасибо! Хлоя (выходя). Ну, что я говорила? Хлоя закрывает за собой дверь. Ханна. Спасибо. Господи... Спасибо... Сцена третья Комната для учебных занятий. Следующее утро. В комнате: Томасина на своем месте за столом; Септимус с только что полученным письмом в руках; Джелаби - в ожидании ответа на доставленное им письмо. Перед Септимусом раскрыто "Ложе Эроса"; рядом - исписанные листы. Папка с его бумагами тоже на столе. Плавт (черепашка) удерживает листы своим весом - чтобы не разлетелись. Кроме того, на столе появилось яблоко, по всем признакам - из предыдущей сцены. Септимус (не отрывая глаз от письма). Почему вы остановились? Томасина переводит с листа отрывок из латинского текста. Это дается ей с некоторым трудом. Томасина. Solio insessa... in igne... восседавшая на троне... в огне... и еще на корабле... sedebat regina... сидела королева... Септимус. Ответа не будет, Джелаби. Спасибо. (Складывает письмо и засовывает его между страниц "Ложа Эроса"). Джелаби. Я так и передам, сэр. Томасина. ... ветер, благоухавший сладко... purpureis velis... от, или посредством, или с помощью, или благодаря пурпурным парусам. Септимус (обращаясь к Джелаби). Чуть позже я попрошу вас отправить кое-что по почте. Джелаби. К вашим услугам, сэр. Томасина. ...был подобен... чему-то... от, или посредством, или с помощью, или благодаря любовникам - о Септимус! - musica tibiarum imperabat... музыкой... звуками свирелей командовал... Септимус. Лучше "правил". Томасина. Серебряными веслами. Нет. Серебряные весла... волновали океан... точно... словно... будто... любовные касания. Септимус. Очень хорошо. Берет в руки яблоко. Отрывает листья и черенок, кладет на стол. Отрезает кусочек карманным ножом, жует, отрезает другой кусочек и предлагает Плавту. Томасина. Regina reclinabat... королева... отклонилась... practer descriptionem... неописуемо... в золотом шатре... словно Венера или даже... Септимус. Побольше поэзии! Побольше поэзии! Томасина. Откуда взять поэзию, если ее нет в латыни. Септимус. Н-да, беспощадный вы критик. Томасина. Это королева Дидона? Септимус. Нет. Томасина. А какой поэт это написал? Септимус. Вы с ним хорошо знакомы. Томасина. Я? Знакома? Септимус. Не римлянин. Томасина. Господин Чейтер? Септимус. Перевод ваш действительно смахивает на вирши Чейтера. Септимус берет перо и продолжает писать. Томасина. А, знаю, это твой друг Байрон! Септимус. Лорд Байрон, с вашего разрешения. Томасина. Маменька в него влюблена. Септимус (поглощен своим занятием). Да. Что? Ерунда. Томасина. Не ерунда. Я видела их вместе в бельведере. (Септимус замирает, не дописав слово. Поднимает наконец глаза на Томасину.) Лорд Байрон читал ей из своей сатиры, а маменька смеялась, наклонив голову самым обольстительным образом. Септимус. Она просто не поняла сатиру и смеялась из вежливости. Чтобы не обидеть гостя. Томасина. Конечно, она сердита на папу за эту затею с парком... Но это не причина для такой вежливости. И из спальни спустилась сегодня чуть не спозаранку. Лорд Байрон был очень весел за завтраком. И о тебе отзывался с почтением. Септимус. Да ну? Томасина. Он считает, что ты большой острослов. Пересказал - почти наизусть - твою статью... забыла, в каком журнале... про книжку, которая называется "Индианка", а ты обозвал ее "Индейкой" и написал, что даже собака такой пищей побрезгует. Септимус. Ах, вот оно что! Господин Чейтер, вероятно, тоже выходил к завтраку? Томасина. Разумеется. Он не лежебока. Не то что некоторые. Септимус. Ну, ему же не надо готовить для вас задания по латыни, исправлять математику... (Вытаскивает из-под Плавта тетрадь с домашним заданием Томасины и кидает ей через стол.) Томасина. Исправлять? А что там неправильно? (Заглядывает в тетрадь.) Пять с минусом? Фи! За что минус? Септимус. За то, что сделано больше, чем задано. Томасина. Ты не оценил мое открытие? Септимус. Вымысел, пускай и научный, - еще не открытие. Томасина. А насмешка - еще не опровержение. (Септимус складывает письмо, растапливает воск, запечатывает письмо, надписывает адрес.) Ты на меня дуешься, оттого что маменька привечает твоего друга. Ну и пусть! Пусть хоть сбегут отсюда за тридевять земель! Им все равно не остановить прогресс науки. Я считаю, что сделала изумительное открытие. Сам посуди! Каждую неделю я, по твоему заданию, строю графики уравнений, точка за точкой: откладываем x, откладываем y, на пересечении получаем... И каждый раз получаем какую-нибудь простенькую геометрическую фигуру, словно мир состоит из одних только дуг и углов. Но, Септимус! Если есть кривая, похожая на колокол, должна быть и кривая, похожая на колокольчик! На одуванчик! На розу! Септимус, что говорит наука? Можно числами выразить природу? Септимус. Можно. Томасина. Почему тогда твои уравнения описывают только то, что человек делает своими руками? Септимус. Не знаю. Томасина. Если б Создатель следовал твоей логике, он сотворил бы... не живой сад, а разве что садовую беседку. Септимус. Господни уравнения уводят в беспредельность, в иные миры. Нам не дано их постичь. Томасина. Просто ты слаб! Духом и сердцем! Да, мы действительно сидим в центре лабиринта. Но мы должны найти выход. Начнем с чего-нибудь простенького. (Берет со стола листок от яблока.) Я изображу этот листок графически, выведу уравнение... И ты, наставник Томасины Каверли, прославишься в веках, а о лорде Байроне никто и не вспомнит. Септимус заканчивает манипуляции с письмом. Кладет его в карман. Септимус (строго). Вернемся к Клеопатре. Томасина. Так это Клеопатра?! Ненавижу! Септимус. Ненавидите? Почему? Томасина. Она оболванила женщин! Из-за нее на уме у всех одна любовь. Новая любовь, далекая любовь, утраченная любовь... Второй такой провокаторши ни в литературе, ни в истории не сыскать! Не успевает римский генерал бросить якорь под ее окнами, как целая империя летит в тартарары. Империю попросту сдают в заклад - за ненадобностью. Будь на ее месте королева Елизавета, она бы сумела повернуть историю по-другому. Мы любовались бы сейчас пирамидами Рима и великим сфинксом Вероны... Септимус. Боже упаси. Томасина. Но не тут-то было! Эта египетская дурочка заключает врага в карнальное объятие, а он сжигает дотла великую Александрийскую библиотеку и даже штраф не платит за невозвращенные книги. Септимус! Как? Как пережить такую утрату?! Сгорели все греческие трагедии и комедии! Не меньше двухсот пьес Эсхила, Софокла, Еврипида; тысячи стихотворений; личная библиотека Аристотеля, которую привезли в Египет предки этой идиотки! Да как же нам утешиться в своей скорби? Септимус. Очень просто. Чем подсчитывать убытки, прикинем лучше, что осталось в целости и сохранности. Семь пьес Эсхила, семь - Софокла, девятнадцать - Еврипида. Миледи! Об остальных и горевать не стоит, они нужны вам не больше пряжки, которая оторвалась от вашей туфельки в раннем детстве, не больше, чем этот учебник, который наверняка потеряется к вашей глубокой старости. Мы подбираем и, одновременно, роняем. Мы - путники, которые должны удерживать весь свой скарб в руках. Выроним - подберут те, кто идет следом. Наш путь долог, а жизнь коротка. Мы умираем в дороге. И на этой дороге скапливается весь скарб человечества. Ничто не пропадает бесследно. Все потерянные пьесы Софокла обнаружатся - до последнего слова. Или будут написаны заново, на другом языке. Люди снова откроют древние способы исцеления недугов. Настанет час и для математических открытий, тех, которые лишь померещились гениям - сверкнули и скрылись во тьме веков. Надеюсь, миледи, вы не считаете, что, сгори все наследие Архимеда в Александрийской библиотеке, мы бы сейчас не имели... да хоть штопора для бутылок? У меня, кстати, нет ни малейших сомнений, что усовершенствованная паровая машина, которая приводит в такой экстаз господина Ноукса, была впервые начерчена на папирусе. И пар, и медные сплавы были изобретены не в Глазго. Так на чем мы остановились? Позвольте... Попробую-ка я сделать для вас вольный перевод. Когда мы учились в Харроу, вольные переводы давались мне даже лучше, чем лорду Байрону. (Забирает у нее листок, внимательно изучает текст, раздумывает над парой латинских фраз и - начинает.) Итак: "Корабль, где восседала королева, подобен был... златому трону и сиял... на водах жарких, знойных, точно пламя..." - Так-так, что здесь? - "А... пурпур парусов под сладким ветром дышал и волновался, точно грудь..." Томасина (сообразив, что ее провели, приходит в бешенство). Обманщик! Септимус (невозмутимо). "И слаженно серебряные весла..." Томасина. Обманщик! Септимус. "...под звуки флейты били по воде, пеня ее, дразня и возбуждая". Томасина (вскочив). Обманщик! Обманщик! Обманщик! Септимус (уже без всяких запинок, с невероятной легкостью). Сама же королева так прекрасна была, что не сказать словами. Под сенью томной возлежа... Томасина. Чтоб ты сдох! Томасина в слезах убегает в сад. В дверях она чуть не сталкивается с Брайсом. Скрывается из виду. Брайс входит в комнату. Брайс. Бог мой, старина, что ты ей такого сказал? Септимус. Сказал? А что я ей сказал? Брайс. Ходж! Септимус выглядывает за дверь, слегка озабоченный поведением Томасины, и видит Чейтера. Тот ищет, за что бы спрятаться. Септимус. Чейтер! Мой любезный друг! Не прячьтесь! Входите, сэр! Смелее! Оробевший Чейтер позволяет втянуть себя в комнату. Брайс пыжится как индюк, то есть держится с большим достоинством. Чейтер. Капитан Брайс оказал мне честь... то есть... сэр... все, что вы имеете сказать мне, сэр... адресуйте капитану Брайсу. Септимус. Занятно. (Обращается к Брайсу.) Ваша жена вчера не появлялась, сэр. Надеюсь, она не больна? Брайс. Моя жена? У меня нет жены. Какого черта?! Что ты имеешь в виду? Септимус начинает было отвечать, но затем озадаченно замолкает. Поворачивается к Чейтеру. Септимус. Не понимаю вашего уговора, Чейтер. А к кому я должен адресоваться, когда хочу обратиться к капитану Брайсу? Брайс. Берегись, Ходж! Не увиливай! Септимус (Чейтеру). Кстати, Чейтер... (Осекшись, поворачивается к Брайсу и продолжает.) Кстати, Чейтер, у меня для вас потрясающая новость. Кто-то повадился писать письма от вашего имени. Совершенно дикие и невразумительные. Последнее я получил полчаса назад. Брайс (сердито). Ходж! Позаботься о своей чести! Не способен обсуждать дело, не ерничая, - назови своего секунданта, и он будет представлять тебя сообразно достоинству дворянина. Уж, наверно, твой друг Байрон окажет тебе эту услугу. Септимусу надоело дурачиться. Септимус. Да, он окажет мне эту услугу. (Настроение Септимуса изменилось, он поворачивается к Чейтеру.) Сэр, сожалею, я нанес вам незаслуженную обиду. Вы - не подлец и не поэт. Вы - хороший, честный малый. Чейтер (радостно). О! Вот это другой разговор! (Внезапно его охватывает сомнение.) Он что - извиняется? Брайс. А как же ущерб, нанесенный его супружескому праву через отверстие между... Чейтер. Фу-у! Брайс. Через госпожу Чейтер. Ладно, мое дело - сторона. Их прерывает появившаяся из сада леди Крум. Леди Крум. О! На ловца и зверь бежит! Господин Чейтер, ликуйте! Лорд Байрон просит вашу новую книгу. Он жаждет ее прочитать и намерен включить ваше имя во второе издание "Английских бардов и шотландских обозревателей". Чейтер. Миледи, "Английские барды" - это пасквиль, напраслина, которую лорд Байрон возводит на тех, чья поэзия чище, выше и лучше его собственной. Значит, он намерен оскорбить и меня? Леди Крум. Ну разумеется. Не так уж плохо быть оскорбленным в компании Роджерса, Мура и Вордсворта. Или вы предпочитаете остаться в тени? А-а! Вот она! "Ложе Эроса"! (Она высмотрела на столе книгу, принадлежащую Септимусу.) Септимус. Это моя книга, мадам. Леди Крум. Тем лучше. На то и друзья, чтобы брать у них книги взаймы. Между страниц "Ложа Эроса" к этому времени уже находятся три письма, не видные благодаря большому формату и застежкам. Господин Ходж, ваш друг притворяется, будто хочет нас покинуть. Отговорите его! Я и слышать не желаю об отъезде лорда Байрона! Он, видите ли, спешит в Фалмут на мальтийский пакетбот. В мыслях его только Лисабон и Лесбос, в сумках - одни пистолеты, и я тщетно твержу, что затея его безумна. Вся Европа в огне наполеоновских войн; самые привлекательные развалины дворцов и крепостей закрыты для посетителей; дороги забиты войсками на марше; в гостиницах квартирует солдатня, а главное - мода на безбожное республиканство еще не прошла, еще не сменилась естественным образом на свою полную противоположность. Он утверждает: его цель - поэзия. Но из пистолетов не целятся в поэзию. Разве что - в поэтов. Господин Ходж! Приказываю вам забрать у него пистолеты. Он не должен подвергаться опасности. Он сам признался, что его хромота - следствие неудачного обращения с оружием в детстве. Что это за шум? Шум - это звуки музыки, доносящиеся из соседней комнаты. Играют громко и плохо. Начался этот "шум" вскоре после ухода Томасины. Септимус. Это новое фортепиано, мадам. Мы взялись за музыку совсем недавно. Леди Крум. Так ограничьте ваши усилия той частью инструмента, которая звучит "пиано". А когда чему-нибудь научитесь, можно приниматься и за "форте". С книгой в руках леди Крум выплывает обратно в сад. Брайс. Вот! Это ли не глас Божий?! Чейтер (с благоговейным трепетом). Отобрать у лорда Байрона пистолеты! Брайс. Сэр, вы слышали господина Чейтера? Что вы ему ответите? Септимус, глядевший вслед леди Крум, поворачивается. Септимус. Отвечу, что убью его. Он мне надоел. Чейтер (вздрогнув). Что? Брайс (с воодушевлением). О! Септимус. Да-да, Чейтер, черт вас побери! Овидий остался бы законотворцем, а Вергилий - землепашцем, знай они, сколь беспредельно глупой и напыщенной будет любовь ваших придурковатых сатиров и тупоумных нимф. Я к вашим услугам. Считайте, что пол-унции металла уже у вас в башке. Сойдемся за лодочным павильоном на рассвете - скажем, в пять часов. Мои лучшие пожелания госпоже Чейтер. За ее благополучие можете не беспокоиться, она ни в чем не будет нуждаться, пока у капитана Брайса звенят в кармане монеты. Он сам ей пообещал. Брайс. Вы лжете, сэр. Септимус. Нет, сэр. Возможно, лжет госпожа Чейтер. Брайс. Признайтесь, что вы лжете, иначе вам придется иметь дело со мной. Септимус (устало). Что ж, сэр, в пять минут шестого вас устроит? Я как раз успею в Фалмут на мальтийский пакетбот. Вы оба будете мертвы, мой бедный однокашник займет место наставника леди Томасины и, полагаю, все, включая леди Крум, получат наконец полную сатисфакцию. (Выходит и захлопывает за собой дверь.) Брайс. Рвет и мечет. Но это все пустое. Не волнуйся, Чейтер, я выпущу из него пары. Брайс выходит в другую дверь. Чейтер не волнуется всего несколько секунд. Как только до него доходит смысл происшедшего, он срывается с места. Чейтер. Эй! Но я... (Спешит следом за Брайсом.) Сцена четвертая Ханна и Валентайн. Она читает вслух. Он слушает. Черепашка Молния лежит на столе. От Плавта она почти неотличима. Перед Валентайном - папка Септимуса, естественно несколько выцветшая. Она открыта. В папке может быть что угодно, например чистая писчая бумага, но непременным образом с ней связаны следующие три предмета: тонкий учебник элементарной математики; лист с графиком, математическими выкладками, стрелочками и т.д. и тетрадь Томасины, в которой она решала уравнения. Ее-то и листает Валентайн, слушая, как Ханна читает вслух из учебника. Ханна. "Я, Томасина Каверли, открыла воистину удивительный метод, с помощью которого все природные формы раскроют свои математические секреты и обретут свое числовое выражение. Эти