адцатилетней девочке, что его поступок не даст ему покоя, что он согрешил перед нею, и прочее, и прочее, - но что, конечно, он все исправит. Она не должна бояться, если почувствует последствия. Он готов помочь ей; его исключение облегчает это. Ложный шаг может еще принести ей счастье, - и вот все такой же нелепый вздор. Г-жа Габор: Невозможно! Г-н Габор: Конечно, письмо подделано? Конечно, это шантаж? Хотят воспользоваться известным всему городу исключением его из гимназии? Я не говорил еще с мальчиком, - но посмотри, пожалуйста, на почерк! Посмотри на слог! Г-жа Габор: Неслыханное, бесстыдное озорство! Г-н Габор: Боюсь, что это - правда. Г-жа Габор: Нет, нет, никогда и никогда! Г-н Габор: Тем лучше будет для нас. - Женщина, ломая руки, спрашивает, что ей делать. Я сказал, что она не должна пускать свою пятнадцатилетнюю дочь лазать по сеновалам. Письмо она, к счастью, оставила у меня. - Если мы отправим Мельхиора в другую гимназию, где он уже совсем не будет под надзором родителей, то через три недели повторится то же самое, - новое исключение, - его весенне-радостное сердце привыкнет к этому. - Скажи, Фанни, куда же деваться мне с мальчиком! Г-жа Габор: В исправительное заведение! Г-н Габор: Да? Г-жа Габор: ... исправительное заведение. Г-н Габор: Там он прежде всего найдет то, чего дома его неправильно лишали: железную дисциплину, правила и моральное воздействие, которому он должен подчиняться при всяких обстоятельствах. - Впрочем, исправительное заведение - не место ужасов, как ты себе представляешь. Главное внимание обращают там на развитие христианского образа мыслей и чувств. Там, наконец, мальчик научится хотеть хорошего, а не только интересного; там он научится в своих действиях не быть естественным, а подчиниться закону. - Полчаса тому назад я получил от брата телеграмму, подтверждающую слова женщины. Мельхиор открылся ему и просил двести марок для бегства в Англию... Г-жа Габор: Милосердное небо! Сцена четвертая Исправительное заведение. Коридор. - Дитгельм, Рейнгольд, Рупрехт, Гельмут, Гостон и Мельхиор. Дитгельм: Вот монета двадцать пфеннигов. Рейнгольд: Ну и что же? Дитгельм: Я положу ее на пол, вы станете вокруг. Кто в нее попадет, тот и берет. Рупрехт: Хочешь к нам, Мельхиор? Мельхиор: Нет, спасибо. Гельмут: Иосиф Прекрасный! Гостон: Ему нельзя. Он здесь на даче. Мельхиор (про себя): Это не умно, что я их чуждаюсь. Все обращают на меня внимание. Я должен быть с ними, - или все пойдет к чорту. - Тюрьма ведет их к самоубийству. - Сломаю себе шею - хорошо. Уйду - тоже хорошо. Я могу только выиграть. - Рупрехт будет моим другом, он все здесь знает. Я угощу его главами про Фамарь, невестку Иуды, про Моава, про царицу Васти и Ависалу сунамитку, про Лота и его присных. - В этом отделении у него самая несчастная физиономия. Рупрехт: Беру! Гельмут: И я попал! Гостон: Попадешь послезавтра. Гельмут: Теперь, сейчас! Боже! Боже! Все: Summa-summa cum laude! Рупрехт (схватывая монету): Спасибо! Гельмут: Сюда, собака! Рупрехт: Ах ты, свинья! Гельмут: Ворона с виселицы! Рупрехт (ударяя его в лицо): На тебе! (Убегает). Гельмут: Я его убью! Остальные (бегут): Куси! Куси, моська! Куси! Куси! Мельхиор (один, обернувшись к окну): Вниз идет громоотвод. - На него надо намотать носовой платок. - Когда я думаю о ней, кровь бросается мне в голову. И мысль о Морице ложится свинцом в ногах. Я пойду в редакцию. Платите мне сотню, - я буду разносить! - Буду собирать новости, - писать местную хронику - этически - психологически... - - Теперь не так легко умереть с голоду. Народная столовая, Cafe Temperance. - Дом в шестьдесят футов в вышину и штукатурка обваливается... - Она ненавидит меня, она ненавидит меня за то, что я отнял у нее свободу. Если я действую, как хочу, получается насилие. - Я могу надеяться только на одно, - что когда-нибудь постепенно... - Через неделю новолуние. Завтра я заброшу удочку. У субботе во что бы то ни стало должен знать, у кого ключ. - В воскресенье вечером припадок каталепсии... - Бог даст, других не будет больных. - Все так ясно, точно уже свершилось. Через оконный карниз я перескачу легко - один прыжок, - хватиться рукой, - только надо намотать носовой платок. - Вот идет великий инквизитор. (Мельхиор уходит налево. Доктор Прокрустус и слесарь входят справа). Доктор Прокрустус: ... Правда, окна в третьем этаже, а внизу растет крапива. Но разве эти выродки побоятся крапивы! - Прошлую зиму один вылез из слухового окна и нам пришлось таки повозится, - поймать, привезти, посадить... Слесарь: Так вы желаете решетку кованного железа? Доктор Прокрустус: Да, кованного железа. И чтобы ее нельзя было высадить, - с заклепками. Сцена пятая (Спальня. - г-жа Бергман, Ина Мюллер, и медицины советник, доктор Браузепульфор. - Вендла в постели). Доктор Браузепульфор: Но сколько, собственно говоря, вам лет? Вендла: Четырнадцать с половиной. Доктор Браузепульфор: Я прописываю пилюли уже пятнадцать лет, и в большинстве случаев наблюдая поразительный успех. Я предпочитаю их всем другим средствам. Начните тремя, четырьмя пилюлями в день, и повышайте на сколько вы вынесете. Барышне Эльфрид баронессе фон-Вицлебен я прописал принимать каждые три дня на одну пилюлю больше. Баронесса не поняла меня и повышала прием каждый день на три пилюли. И через три недели баронесса могла уже уехать на поправку с баронессою, своей мамою в Пирмон. - От утомительных прогулок и от усиленного питания я вас освобождаю. За это, милое дитя, вы обещаете мне тем больше двигаться и без стеснения есть, как только у вас появится аппетит; сердцебиение скоро пройдет, - и головная боль, и головокружение, и наши ужасные желудочные боли. Барышня Эльфрида баронесса фон-Вицлебен уже через неделю после начала лечения съедала за завтраком целого цыпленка с молодым картофелем. Г-жа Бергман: Позвольте предложить вам стакан вина, господин медицины советник. Доктор Браузепульфор: Спасибо, милая г-жа Бергман, меня ждет мой экипаж. - Не принимайте так близко к сердцу. Недели через две наша милая маленькая пациентка будет снова свежей и бодрой, как газель. Не робейте. - До свидания, г-жа Бергман. До свидания, милая девочка. До свидания, сударыня. До свидания. (Г-жа Бергман провожает его до двери). Ина (у окна): А ваши платаны снова зацвели. - Тебе с постели видно? - Такая кратковременная роскошь! Почти не стоит радоваться, когда видишь, как она приходит и снова уходит. - Однако, мне пора уйти. Мой Мюллер будет ждать меня у почты, а еще мне надо зайти к портнихе. Сегодня Муки получил свои первые штанишки, а Карлу необходим новый костюм трико к зиме. Вендла: Иногда мне становится так хорошо, - Все радостно, все солнечно блестит. Думала ли я, что может быть так легко, так хорошо на сердце! - Мне хотелось бы на воздух, - пройтись вечером по лугам, поискать цветов у реки, посидеть у берега, помолчать... И вдруг приходит зубная боль, - мне кажется, что завтра я умру; меня бросает то в жар, то в холод, в глазах темнеет, и вкрадывается чудовище. Когда бы я не проснулась, я вижу - мама плачет. О, мне это так больно, - я не могу высказать тебе, Ина! Ина: Не поднять ли тебе подушку? Г-жа Бергман (возвращаясь): Он думает, что возможна и рвота; а потом ты себе встанешь. И я думаю, Вендла, что было бы лучше, если бы ты поскорее встала. Ина: Когда я приду следующий раз, ты, может быть, уже будешь бегать по комнате. - Прощай, мама, мне надо к портнихе. Да хранит тебя Бог, милая Вендла! (Целует ее). Скорее, скорее поправляйся. Вендла: Час добрый, Ина. - Принеси мне цветов, когда опять придешь. Adieu. Поклонись от меня своим мальчикам. (Ина уходит). Вендла: Что он там еще говорил, мама? Г-жа Бергман: Он ничего не сказал. - Он сказал, что у барышни фон-Вицлебен была предрасположена к обморокам; это, кажется, почти всегда бывает при малокровии. Вендла: Он сказал, мама, что у меня малокровие? Г-жа Бергман: Ты должна пить молоко, есть мясо и овощи, когда вернется аппетит. Вендла: О, мама, мама, я думаю, у меня не малокровие. Г-жа Бергман: У тебя малокровие, дитя. Успокойся, Вендла, успокойся. У тебя малокровие. Вендла: Нет, мама, нет. Я это знаю. Я это чувствую. У меня не малокровие, у меня водянка. Г-жа Бергман: У тебя малокровие. Он положительно сказал, что у тебя малокровие. Успокойся, девочка, ты поправишься. Вендла: Мне не поправиться, мамочка. У меня водянка. Я умираю, мама. - О, мама, я умираю! Г-жа Бергман: Ты не умрешь, дитя. Ты не умрешь... - Милосердное небо, ты не умрешь! Вендла: А зачем же ты так жалобно плачешь? Г-жа Бергман: Ты не умрешь, дитя. У тебя не водянка. У тебя, девочка моя, будет ребенок. У тебя будет ребенок! - О, зачем ты мне это сделала! Вендла: Я ничего не сделала. Г-жа Бергман: Не отрицай уж, Вендла. Я все знаю. Видишь, я не решалась сказать тебе хоть одно слово. - - Вендла, Вендла моя! Вендла: Но ведь это невозможно, мама! Ведь я же не замужем! Г-жа Бергман: Великий, милосердный Боже! - В том то и беда, что ты не замужем. Ведь это - самое ужасное! Вендла, Вендла, Вендла, что ты сделала! Вендла: Видит Бог, что я ничего не знаю! Мы лежали на сене... Никого на всем свете я не любила, только тебя, мама. Г-жа Бергман: Сокровище мое! Вендла: Мама, зачем же ты мне не сказала? Г-жа Бергман: Дитя, дитя, не делай нам обеим еще тяжелее. Овладей собою. Не мучай меня, дитя мое. - Сказать это четырнадцатилетней девочке! Пойми, я скорее могла подумать, что солнце погаснет. Я с тобою поступила, как моя милая, добрая мать. - Вендла, положимся на милосердного Бога, будем надеяться на его милость, и сделаем сами, что можем. Видишь, еще ничего не случилось, дитя. Если мы не будем падать духом, Бог нас не оставит. - Будь бодрее, Вендла, будь бодрее. - - - Так вот сидишь иногда у окошка, положишь руки на колени, - потому что все благополучно, и вдруг врывается это, и сердце разрывается на части... Что ты дрожишь? Вендла: Кто-то постучался. Г-жа Бергман: Я ничего не слышала, сердце мое. - (Подходит к двери и открывает ее). Вендла: А я слышала так ясно. - Кто там? Г-жа Бергман: Никого. - - - Мать кузнеца с Гартенштрассе. - - - Как хорошо, что вы пришли, бабушка, - добро пожаловать! Сцена шестая Сборщики винограда, мужчины и женщины, в винограднике. На западе солнце опускается за вершину горы. Из долины доносится чистый перезвон колоколов. - Гансик Рилов и Эрнест Ребель вверху лежат в засохшей траве над свешивающимся утесом. Эрнест: Я переутомился. Гансик: Не будем грустить. - Жаль мгновений. Эрнест: Вот видишь, как всюду они висят, но больше не могу, - а завтра их выжмут. Гансик: Я не выношу усталости так же, как и голода. Эрнест: Ах, я больше не могу! Гансик: Еще этот светлый мускат. Эрнест: Больше не помещается. Гансик: Когда согнешь лозу, она начнет качаться ото рта ко рту. Даже и шевелиться не надо. Откусим ягоду за ягодой все и отпустим лозу. Эрнест: Только решишься, - и снова воскресают исчезнувшие силы. Гансик: И эта пламенеющая твердь! - И вечерний звон!.. - - Я не жду большего от будущего. Эрнест: Порою я вижу себя уже священником, - добродушная хозяйка, богатая библиотека, почет и уважение ото всех. Шесть дней думай, а на седьмой рот открой. На прогулке школьникам и школьникам протягиваешь руку, - а когда придешь домой, дымится кофе, на стол ставятся пироги, а через дверь из сада девочки вносят яблоки. Можешь ли ты себе представить что-нибудь лучше? Гансик: Я представляю себе полузакрытые веки, полуоткрытый рот, турецкие драпировки. Я не верю в пафос. Смотри, наши старшие строят длинные лица, желая прикрыть свои глупости. Между собою они называют друг друга ослиными головами, как и мы. Я это знаю. - Если я буду миллионером, я поставлю памятник Богу. - Представь себе будущее, как молоко с сахаром и корицею. Один проглатывает и ревет, другой смешивает и потеет. А почему бы не снимать сливок? - Или ты не думаешь, что этому можно научиться? Эрнест: Буду снимать сливки. Гансик: Что останется, склюют куры. - - - Я уже столько раз вытаскивал голову из петли... Эрнест: Будем снимать сливки, Гансик. - Чему ты смеешься? Гансик: Ты уже опять начинаешь. Эрнест: Кому-нибудь да надо начать. Гансик: Если мы в тридцать лет подумаем о таком вечере, как этот, то он, может быть, покажется нам неслыханно прекрасным. Эрнест: А теперь все делается так, само собою. Гансик: Так что ж! Эрнест: А когда случайно останешься один, - тогда, может быть, станешь плакать. Гансик: Не будем грустить. (Целует его в губы). Эрнест (Целуя его): Я ушел из дома с мыслью только поговорить с тобою, и сейчас же вернуться. Гансик: Я ждал тебя. - Добродетель одевается не худо, но для нее надо иметь импозантную фигуру. Эрнест: Она все еще вьется вокруг нас. - Я не успокоился, если бы не встретил тебя. - Я люблю тебя, Гансик, как не любил еще никого. Гансик: Не будем грустить... Если в тридцать лет мы вспомним об этом, мы станем, может быть, смеяться. - А теперь все так красиво. Горы пылают пожаром; виноград падает к нам в рот, а вечерний ветер трется о скалы, как ласковая кошечка... Сцена шестая Светлая ноябрьская ночь. На кустах и на деревьях шумит поблеклая листва. Под месяцем несутся разорванные облака. - Мельхиор карабкается через кладбищенскую стену. Мельхиор (спрыгивая): Сюда не придет эта свора. - Пока они будут искать в публичных домах, я могу свободно вздохнуть и осмотреться... Сюртук в лохмотьях, карманы пусты, я не в безопасности и перед самым слабым. - Целыми днями я должен был блуждать по лесам. - - - Я свалил крест. - Цветы замерзли сегодня. - Кругом - голая земля. - - - В царстве смерти! - Выкарабкаться из слухового окна было не так трудно, как идти по этой дороге. - Об этом я не подумал. - - Я вишу над пропастью, - все утонуло, исчезло, - - - ах, остаться бы там! Почему она из-за меня? - Почему не тот, кто виновен? - Неисповедимый промысел! - Я бил бы щебень и голодал бы... Что еще меня поддерживает? Преступление за преступлением. - Я брошен в болото. - - - Нет сил решится. - - Я не был скверным! - Я не был скверным! - Я не был скверным! - - Ни один смертный не проходил еще с такой завистью мимо могил. - - Ах, у меня не хватило бы духу! -О, сойти бы мне с ума теперь же, - в эту же ночь! Надо искать там, между последними. - Ветер из каждого камня выдувает различные звуки, - страшная симфония! - Сгнившие венки разрываются на части и обвиваются своими длинными лентами вокруг мраморных крестов. - Лес пyгал. - - - Пугала на всех могилах, одно ужаснее другого, - высоко, как дома, - от них бегут бесы. - Золотые буквы блестят так холодно. Плакучая ива охает и водит гигантскими пальцами по надписи. - Молящийся ангел. - Доска. - Облако бросает тень. - Как спешат. Как воют! - Точно войско поднимается с востока. - Ни звезды, ни небо. - Иммортель в палисаднике? - Иммортель! - Девочка. - † Здесь почивает в Бозе Вендла Бергман Родилась 5 мая 1878 г., Скончалась от малокровия 27 октября 1892 г. Блаженны чистые сердцем... - - - Я ее убийца. - Я - ее убийца! - Мой удел - отчаяние! - Я не смею здесь плакать. - Прочь отсюда! - Прочь! - Мориц Штифель (с головой под мышками поднимается над могилами): Одну минуту, Мельхиор. Случай не так скоро повторится. Ты не представляешь себе, что связано с местом и временем. - - Мельхиор: Откуда ты? Мориц: Оттуда - от стены. Ты свалил мой крест. Я лежу у стены. - Дай мне руку, Мельхиор. Мельхиор: Ты не Мориц Штифель! Мориц: Дай мне руку. Я убежден, что ты будешь благодарить меня. В другой раз это не дастся тебе так легко. Это - странно счастливая встреча. - Я вышел нарочно... Мельхиор: Разве ты не спишь? Мориц: Нет, не то, что вы называете - спать. - Мы сидим на церковных камнях, на высоких фронтонах, - где захотим... Мельхиор: Вы в вечном беспокойстве? Мориц: Это нам доставляет удовольствие. - Мы летаем над березами, над одинокими часовнями. Мы носимся над народными собраниями, над убежищами горя ,над садами, над гуляньями. - В домах мы таимся в комнатах и альковах. - Дай мне руку. - Мы не сообщаемся друг с другом, но мы видим и слышим все, что происходит на свете. Мы знаем, что все глупость, все, что делают люди, к чему они стремятся, и смеемся над этим. Мельхиор: Какая в этом польза? Мориц: К чему польза? - Нас ничто не может достигнуть, ни добро, ни зло. Мы стоим высоко, высоко над всем земным. - Каждый только для себя. Мы не сообщаемся друг с другом, потому что это очень скучно. Никто из нас не имеет ничего, что бы он мог утратить. Над горем, над радостью одинаково мы стоим недосягаемо высоко. Мы довольны собой, - и это все. - Мы презираем живущих несказанно, почти не можем сочувствовать им. Они забавляют нас своею суетою, - потому что им, как живущим, в самом деле, нельзя сочувствовать. Над их трагедиями мы улыбаемся, - каждый про себя, - и размышляем. - Дай мне руку. Если ты дашь мне руку, ты посмеешься над страхом, с которым даешь ее. Мельхиор: Тебе это не противно? Мориц: Для этого мы стоим слишком высоко. Мы улыбаемся. - На моих похоронах я был вместе с живыми. Я забавлялся. Это величественно, Мельхиор. Я выл, как ни кто из них, и метнулся за стену, чтобы нахохотаться до упаду. Наша недостижимая высота является единственною точкою зрения, с которой можно переваривать эту нелепость... - - - И я, до того, как поднялся, был довольно смешон. Мельхиор: Я не люблю смеяться над самим собою. Мориц: Люди, как таковые, действительно, не достойны сожаления. - Уверяю, я никогда бы этого не подумал. А теперь я даже и не понимаю, как можно быть таким наивным. Теперь я вижу все насквозь так ясно, что не остается ни облачка. - Как ты можешь колебаться, Мельхиор? Дай мне руку. В один момент ты вознесешься выше небес. Жизнь твоя - грех упущения. Мельхиор: А вы можете забывать? Мориц: Мы все можем. - Дай мне руку. - Мы жалеем юношу, когда он считает свою трусость идеализмом, и старика, когда у него разрывается сердце перед силою стоицизма. Мы не обращаем внимания на маску комедианта и видим поэта, в темноте надевающим маску. Мы замечаем довольных их нищетою, и капиталистов, погруженных в заботы и обремененных горестями. Мы наблюдаем влюбленных и видим, как они краснеют друг перед другом, предчувствуя в себе обманутых обманщиков. Мы видим, как люди рождают детей своих и кричат им: "Как вы счастливы, что у вас такие родители". - Мы видим, как дети уходят от них и делают то же самое. - - - Покой, удовольствие, Мельхиор. Тебе стоит протянуть мне мизинец, - ведь прежде, чем тебе снова представится такой удобный случай, ты поседеешь, как лунь... Мельхиор: Если я решусь, Мориц, то только потому, что презираю себя. Я презренный. То, что мне придавало бодрость, лежит в могиле. Я уже не могу считать себя достойным благородных движений. Я уже не вижу ничего, ничего, что могло бы остановить мое падение. Я кажусь себе самой презренной тварью во вселенной. Мориц: Так что же ты колеблешься. (Появляется Человек в маске). Человек в маске (Мельхиору): Ты дрожишь от голода. Ты совершенно не в состоянии решать. - (Морицу): Уходите. Мельхиор: Кто вы? Человек в маске: Это откроется. - (Морицу): Удалитесь. Что вам здесь надо? Почему на вас нет головы? Мориц: Я застрелился. Человек в маске: Так оставайтесь на своем месте. Ведь вы уже кончились. Не мешайте нам вашим могильным запахом. Непостижимо, - да посмотрите хоть на свои пальцы! Фи, чорт возьми! Все искрошилось! Мориц: Пожалуйста, не гоните меня. Мельхиор: Кто вы, сударь? Мориц: Не гоните меня. Прошу вас. Позвольте мне хоть немного побыть здесь. Я ни в чем не помешаю вам. - Внизу так страшно! Человек в маске: Так что же вы хвастаете вашим величием? Ведь вы же знаете, что все это - обман, чепуха. Зачем вы лжете так бойко, - вы, мертвец? - Впрочем, если это будет для вас таким благодеянием, - оставайтесь. Но берегитесь хвастать, милый друг, - и, пожалуйста, бросьте вашу игру с рукою мертвеца. Мельхиор: Скажете ли вы, наконец, кто вы, или нет? Человек в маске: Нет. - Я предлагаю тебе довериться мне. Я позабочусь прежде всего о том, чтобы увести тебя. Мельхиор: Вы - мой отец? Человек в маске: Разве ты не узнал бы своего отца по голосу? Мельхиор: Нет. Человек в маске: Твой отец ищет теперь утешения в крепких объятиях твоей матери. - Я открою тебе глаза на мир. Беспомощность твоя возникла вследствие твоего жалкого положения. После горячего ужина мы посмеемся над нею. Мельхиор (про себя): Это, наверное, один из чертей. (Громко). После того, что я сделал, горячий ужин не возвратит мне покоя. Человек в маске: Смотря какой ужин. Я могу сказать тебе, что малютка родила бы отлично. Она была превосходно сложена. Она умерла от абортивных средств старой кузнечихи. - - Я поведу тебя к людям. Я дам тебе возможность расширить твой горизонт до сказочных размеров. Я познакомлю тебя со всем без исключения, что есть интересного в мире. Мельхиор: Кто вы? Кто вы? - Я могу довериться человеку, которого не знаю? Человек в маске: Ты не узнаешь меня, пока не доверишься. Мельхиор: Вы думаете? Человек в маске: Факт. У тебя нет выбора. Мельхиор: Я могу в каждую минуту протянуть руку моему другу. Человек в маске: Твой друг - шарлатан. У кого есть хоть грош за душою, не станет издеваться. Возвышенный юморист - самое жалкое, самое ничтожное создание. Мельхиор: Кем бы ни был этот юморист, - скажите мне, кто вы, или я протяну руку этому юмористу. Человек в маске: Ну?! Мориц: Он прав, Мельхиор. Я только хвастал. Пусть он тебя ведет, пользуйся им. Хоть бы он еще больше закрылся, - он все таки существует. Мельхиор: Вы верите в Бога? Человек в маске: Смотря по обстоятельствам. Мельхиор: Скажите мне, кто изобрел порох? Человек в маске: Бертольд Шварц, - он же Константин Анклцен, францисканский монах из Фрейбурга, в 1330 году. Мориц: Что бы я дал за то, чтобы он этого не делал! Человек в маске: Тогда бы вы повесились. Мельхиор: Что вы думаете о морали? Человек в маске: Мальчишка, - разве я - твой ученик! Мельхиор: Знаю я, кто вы! Мориц: Не спорьте. Пожалуйста, не спорьте. Что выйдет из этого? Зачем сидеть нам, двум живым и одному мертвецу, ночью, в два часа, здесь на кладбище, если вы хотите спорить, как пьяные. - Мне приятно слушать вашу беседу. Но если вы желаете спорить, я беру мою голову под мышки и ухожу. Мельхиор: Ты все еще такой же трус! Человек в маске: Мертвец не так уж неправ. Нельзя пренебрегать достоинством. - Под моралью я понимаю реальный продукт двух мнимых величин - "хочу" и "должен". Продукт называется моралью, и в его реальности его нельзя отрицать. Мориц: Если бы вы сказали мне это раньше! - Моя мораль погнала меня к смерти. Из-за моих дорогих родителей я схватился за орудие самоубийства. "Чти отца твоего и матерь твою и долговечен будешь на земле". На мне Писание феноменально осрамилось. Человек в маске: Милый друг, не предавайтесь иллюзиям. Ваши добрые родители не умерли от этого, так же как и вы. Строго говоря, они шумели бы только по привычке раздражаться. Мельхиор: Может быть, это верно. Но я могу с уверенностью сказать вам, сударь, что если бы я протянул руку Морицу, виною этому была бы моя мораль. Человек в маске: Да ведь ты не Мориц. Мориц: По моему мнению, однако, разница не так уж велика, чтобы вы, уважаемый незнакомец, не могли встретить случайно и меня, когда я бежал с револьвером в кармане сквозь лесную чащу. Человек в маске: Разве вы не припоминаете меня? Ведь вы поистине до последнего момента находились между жизнью и смертью. - Впрочем, по-моему, здесь вовсе не место вступать в столь серьезные дебаты. Мориц: Конечно, становится прохладно, господа. Правда, мне дали праздничный костюм, но на мне совсем нет белья. Мельхиор: Прощай, милый Мориц. Куда поведет меня этот человек, я не знаю. Но он человек. Мориц: Не обвиняй меня, Мельхиор, что я пытался покончить с тобою. Это была старая привязанность. - Всю жизнь согласился бы страдать, если бы мог хоть раз пойти за тобою. Человек в маске: В конце концов, у каждого своя участь, -у вас - успокаивающее сознание ничего не иметь, у тебя - деятельное сомнение во всем. - Прощайте. Мельхиор: Прощай, Мориц. Сердечно благодарю, что ты ко мне пришел. Как много радостных, светлых дней провели мы вместе в эти четырнадцать лет! Обещаю, Мориц, чтобы ни случилось, как бы ни изменился я в будущем, пойду ли я вперед или назад, - никогда я тебя не забуду. Мориц: Спасибо, спасибо, любимый. Мельхиор: И когда я, наконец, стану седым стариком, ты будешь мне ближе, чем все живые. Мориц: Благодарю тебя. - Счастливый путь, господа. Я не стану больше задерживать вас. Человек в маске: Идем дитя. (Он кладет свою руку на руку Мельхиора и удаляется с ним среди могил). Мориц (один): Вот я сижу, держу мою голову в руках. - Месяц прячет свое лицо, снова открывает его, но не кажется ни на волос умнее. - Вернусь на мое местечко, поправлю мой крест, который так беспощадно опрокинул сумасброд, и когда все будет в порядке, лягу снова на спину, согреюсь тленьем и улыбнусь. В первый раз на русской сцене пьеса поставлена пятнадцатого сентября 1907 года в Санкт-Петербурге, в театре В.Ф. Коммисаржевской Режиссер Вс.Э.Мейерхольд Издательство "Шиповникъ", СПб, Б-Конюшенная Типография "Т-ва Андерсона и Лойцянскаго", СПб, Вознесенский пр., д.53 "Театр", Вып. III