ла приглянулась. И дьявол меня разрази, если я не имею на нее таких же прав, как этот проклятый офицеришка! - По - моему, вы просто рехнулись, - заметил Парсел, которого не так разгневали, как удивили слова Смэджа, - вы требуете себе мою жену! Это же чудовищно! - Вашу жену! - отозвался Смэдж, садясь и торжественны выставив вперед свой толстый нос с таким видом, будто ему уда- лось обнаружить пищу себе по вкусу. - Вашу жену! Я знал, что вы будете тыкать этим в глаза! А я вам уже сказал и еще раз скажу: плевал я на ваш брак. Я его и за брак - то не считаю, не имеет он силы. Подумаешь, поломался чуточку поп - и все тут! Плюю я на такие вещи! И я непрочь взять у вас Ивоа, обвенчана она или нет, читал над ней поп молитвы или не читал! Парсела смущала не столько болтовня Смэджа, как то, что он никак не мог поймать его взгляд. Он медленно обвел глазами "большинство". Один лишь Хант, мурлыкавший себе что-то под нос, смотрел на Парсела невидящим взглядом. Маклеод, Уайт, Джонсон демонстративно отворачивались. "Они знали, что произойдет, - внезапно осенило Парсела. - Они в сговоре и сознательно пошли на эту подлость". Он почувствовал прикосновение руки Бэкера к своему плечу и оглянулся. "Придется все-таки подраться", - шепнул Бэкер Услышав эти слова, Джонс отпустил руку Амуреи, нагнулся, посмотрел на зятя и воинственно обтянул свое парео вокруг бедер "Верните-ка мне игрушку", - шепнул Бэкер и положил на землю руку ладонью вверх рядом с Парселом. Парсел отрицательно покачал головой. Он встал на колени и застыл в той же позе, какую несколько минут до того принял Бэкер, готовясь схватиться с шотландцем. Это движение вывело его из столбняка; Парсел побледнел, сердце его забилось как бешеное, руки тряслись. Он поспешно сунул их в карманы. Пальцы нащупали нож Бэкера: твердую, теплую рукоятку. Прикосновение к ней было приятно. "Теперь я понимаю, как можно дойти до убийства", - подумал он, лихорадочно сжимая нож. Но тут же почувствовал, что сгорает от стыда Он разжал пальцы и поспешно вытащил из кармана руку. Прошло несколько секунд. Парсел хотел было заговорить, но не смог и с удивлением заметил, что ему никак не удается разжать судорожно стиснутых челюстей и открыть рот. Он проглотил слюну, и тут только, после третьей попытки ему ценою неслыханного напряжения удалось выдавить из себя несколько слов. - Смэдж, - проговорил он сдавленным голосом, и только судорога, пробежавшая по лицу, и побелевшие губы выдавали те нечеловеческие усилия, ценою которых он сохранял хладнокровие. - Вы, очевидно, не знаете, что такое брак. Это вовсе не кривляние священника, а присяга. Сам обряд тут ни при чем. Единственно что важно, это данное нами обещание жить вместе до конца своих дней. - Что ж, одним невыполненным обещанием будет больше, - хихикнул Смэдж, выставляя вперед узенькую мордочку и злобно сверкнув глазами. - И не лезьте вы ко мне с вашей женитьбой, с вашей библией и прочей патокой! Насчет вашего брака я, представьте себе, имею свои соображения. И если есть тут парень, которого не обманули все ваши фигли - мигли, так это я! Я все видел, видел, как вы исподтишка всю эту шутку подстроили. Ну и хитрец вы, Парсел, это я к вашей чести говорю. С виду сладчайший Иисус, а сами так и вынюхиваете, где она, ваша выгода. Когда вы на "Блоссоме" увидели, что женщин всего двенадцать на пятнадцать мужчин, вы сразу смекнули: "Ну, будет драка, когда на острове начнется раздел!" И без дальнейших разговоров - хоп! Хватаете самую хорошенькую, у нее и манеры и все такое прочее, опутываете ее своими разговорами об Иегове, и тут тебе и крещение, тут тебе и венчание с Мэсоном вместо попа! А на острове, значит, решили: "Все в порядке! Стоп! Охота запрещена самим господом богом!" Помолились чуточку на палубе - и вот уже индианочка ваша! Смэдж выставил вперед мордочку, перевел дыхание, собственные слова, видимо, пробудили в нем затаенную злобу против Парсела, и он заговорил тоном оскорбленной добродетели: - Вот вы что придумали! Вот что вы подстроили, Парсел! Вы из тех, кто говорит: "Сначала я! А всем прочим то, что останется". Так еще бы, офицеры привыкли, что им первым подают самые лакомые кусочки! Мясца - так пожирнее, с молока - так пеночки! А объедки - матросне! А я кто? Собака? Разве у меня четыре лапы? Разве я ползу на брюхе, когда мне свистнут? Вам в жизни повезло. Ну, а мне? С пятнадцати лет гнуть спину на набережных Темзы с пустым желудком! Разве черствая корка хлеба да глоток джина это еда для человека? Разгружать тюки с шерстью по шестнадцать часов в сутки? А для кого были все эти леди в кружевах, с двумя клячами впереди и двумя холуями на запятках? Для меня? Держи карман шире! Я для них грязь, все равно что мусор на набережной! А попробуй я прикоснуться хоть к кончику их туфелек! Да они из кареты даже не выходили! "Мальчик, поди позови мне лейтенанта Джонса! Или лейтенанта Смита! Или лейтенанта Парсела!" - добавил он с таким накалом злобы, что на глазах у него даже слезы выступили. - А мне в руки пенни! Любуйся за свое пенни, как им ручки целуют, как они глазки строят, как игриво веером кавалеров по пальцам щел- кают! Гадость все их изящные манеры, вот что! А я для них про сто мусор на набережной. Но здесь, Парсел, вам не Лондон, - проскрежетал он. - Нету здесь карет, нету лейтенантов, нету кружев! Нет судей, которые посылают в Тайберн на виселицу честного парня за то, что он украл несчастные пять шиллингов. Здесь Парсел, мы все равны. И здесь я не хуже вас, Парсел, черт бы меня побрал, слышите, что я говорю! И пусть парни решат, кому из нас двоих достанется ваша индианочка, замужем она или нет, если даже разлука с вами навеки разобьет ее благородное сердце. Воспоминания о собственной юности растрогали Смэджа. Он сам разбередил старые раны и теперь почувствовал себя в своем праве настолько, что даже осмелился встретиться глазами с Парселом. И был поражен, не увидев в них ни ненависти, ни неприязни. Но это открытие лишь удвоило его ярость. А так как Парсел молчал, он дерзко вздернул нос и бросил бешено и резко: - Ну, что же вы мне ответите? - Ничего, - спокойно произнес Парсел. Теперь, когда он понял, что именно руководило Смэджем требовавшим себе Ивоа, все стало простым. Оставалось самое легкое: бороться за свои права. - Я считаю, - добавил он ровным, даже ласковым голосом, - что дискуссия окончена. - В таком случае, - бросил Смэдж, и его маленькие крысиные глазки угрожающе блеснули, - в таком случае я требую перейти к голосованию. Он повернулся в сторону Маклеода, но шотландец не удостоил его взглядом. Он неотрывно смотрел на Парсела, пытаясь подавить смутное беспокойство. - Раз один из участников ассамблеи требует голосования, - до странности неуверенным голосом проговорил он, - я, понятно обязан исполнить его волю. Парсел поднялся и взглянул на Маклеода. - Вы не поставите этот вопрос на голосование, Маклеод, - твердо произнес он. - Это гнусность, а не голосование. Я отвергаю его. - Отвергаете? - проговорит Маклеод тоном чиновника, оскорбленного при исполнении обязанностей. - Отвергаете! Голо- сование ассамблеи! Обойдемся и без вашего согласия, так и знайте. - В таком случае вы один будете вершить здесь дела, - сказал Парсел, не повышая голоса. Минута прошла в молчании, прежде чем Маклеод снова заговорил: - Что вы хотите этим сказать, Парсел? - А то, что, как только вы поставите этот вопрос на голосование, я выхожу из ассамблеи и впредь отказываюсь признавать ее авторитет. Бэкер тут же поднялся с земли и встал рядом с Парселом. Джонс молча поглядел на них, потом тоже поднялся и, встав слева от Парсела, выставил вперед ногу, и, хотя на сей раз он не напряг по обыкновению мускулы, глаза его настороженно следили за Маклеодом. Таитяне возбужденно заговорили все разом. Не понимая речей главных действующих лиц, они смотрели на сцену раздела женщин, как на пантомиму, и порой смысл происходившего ускользал от них. Но сейчас обмануться было невозможно. Трое перитани, выстроившиеся против Скелета, явно оспаривают его право на власть. - Мне не хотелось бы доводить дело до разрыва, - спокойно продолжал Парсел. - И я готов был идти на значительные уступки, лишь бы его избежать. Если он все - таки произойдет, создастся весьма опасное положение. Не доводите меня до крайности, Маклеод. Если Джонс, Бэкер и я выйдем из ассамблеи, атмосфера в поселке накалится до предела. Две партии будут господствовать на острове, два клана, которые поведут между собой войну или в лучшем случае будут жить, не считаясь друг с другом. Остров невелик. И наша жизнь в конце концов станет невыносимой. - Если вы выйдете из ассамблеи, вас приравняют к мятежникам и повесят! - крикнул Смэдж. - Заткнись, - посоветовал Маклеод. Хотя Маклеод держался по - прежнему твердо, в душе он колебался. Если Парсел выйдет из ассамблеи, все таитяне присоединятся к нему. За Парселом будет большинство, сила, на его сторону встанут и женщины. "И все из - за этого маньяка Смэджа, - злобно подумал он. - Поди попробуй разубедить этого сумасшедшего! И еще придется голосовать за него, лишь бы сохранить на будущее его голос!" Впервые Маклеод с горечью и удивлением подумал, что, если он и царит на острове благодаря поддержке своих сторонников, по сути - то он сам их раб. - Поразмыслите хорошенько, Маклеод, - продолжал Парсел, - я отнюдь не враждебно настроен к ассамблее. Напротив, пока люди голосуют и спорят, они по крайней мере не хватаются за ножи. Но если большинство пользуется своей властью, чтобы притеснять меньшинство, то это же тирания, пожалуй, еще худшая, чем тирания Мэсона. Даже прибегнув к насилию, вы не вырвете у меня согласия. Маклеод оценил значение этих слов. Это был ультиматум. Правда, замаскированный, потому что Парсел не только ничем не угрожал, но выставил его, Маклеода, сторонником насилия. Но замаскированный или нет, это был ультиматум со всеми возможными последствиями. Смэдж догадался о колебаниях Маклеода. Побагровев от злобы и страха, он сжал кулаки, выпрямился, что, впрочем, не прибавило ему роста, угрожающе выставил нос и истерически завизжал: - Не поддавайся, Маклеод! Не слушай его! Ставь на голосование! Чего ты ждешь? Неужели ты позволишь проклятому офицеру командовать тобой? Его гримасы и крики поразили таитян. "Маамаа", - шепнул Тетаити, выразительно простучав пальцем себе по лбу. Послышался смех и громовой голос Омааты: - Чего он хочет, этот крысенок, скажи, Адамо? Парсел обернулся к ней. - Хочет отнять у меня Ивоа, и остальные будут голосовать за него. Среди таитян послышалось шушуканье, мало - помалу превратившееся в ропот, но и его заглушали пронзительные крики женщин. Меани решительно поднялся с места. Ивоа доводилась ему сестрой; его не меньше, чем Адамо, оскорбило бесстыдство Смэджа. Вытянув вперед обе руки, он потребовал молчания и начал пространную речь, изящно и гневно выговаривая Смэджу и Скелету за их недружелюбное поведение. Он очень сожалеет, но все - таки обязан сказать, что оба эти перитани вели себя с Адамо, как дети свиньи, плохо вели себя они также и с таитянами. Это Скелет исключил их из раздела, и теперь на них, шестерых, придется всего три женщины. Конечно, ничего от этого не изменится. Он, Меани, чувствует в себе достаточно силы, чтобы играть со всеми женами перитани (смех). Но это прямое оскорбление. Это прямое оскорбление для Тетаити, сына вождя. Это оскорбление для самого Меани. Это оскорбление для всех таитян. Он, Меани, сын великого вождя, И всем известно, скромно добавил он, кому его отец - великий вождь Оту - приходится сыном... Поэтому Оту так добр и великодушен ко всем перитани. А сейчас начальник большой пироги стал маамаа. Сидит запершись с утра до ночи в своей хижине. Вся власть перешла к Скелету. А он обращается с таитянами хуже, чем с военнопленными, и намерен похитить у его брата Адамо законную жену. Вот почему он, Меани, сын Оту, говорит: надо бороться на стороне Адамо против Скелета. И кто согласен с этим, пусть скажет. Меоро и Кори тотчас же поднялись с места и за ними Оху и Тими. Тетаити поднялся последним, не потому, что он был менее решителен, чем прочие, но, будучи тоже сыном вождя и имея преимущество в возрасте перед Меани, он обязан был думать дольше, прежде чем принимать решение. Зато, согласно таитянскому этикету, он первым прервал молчание и важно произнес: "Эа роа". [Полностью одобряю - по таитянски] Эти слова, как эхо, подхватили его соотечественники. Маклеод оглядел всех шестерых таитян, потом перевел взгляд на Парсела, Джонса и Бэкера, стоявших против него. И без того гонкие губы его под крючковатым носом сжались в узкую извилистую черту. - Предлагаю отложить голосование, - протянул он. - Мы не можем вести прения под давлением черных. - Нечего вилять, Маклеод, - сухо прервал его Парсел. - Таитяне никому не угрожают. Если вы перенесете собрание, ничего не решив, мы выходим из ассамблеи. - Не слушай его! - проревел Смэдж. - Не слушай! Приступай к голосованию, Маклеод! Маклеод не успел ответить, как с места поднялась Омаата. Хант жалобно проворчал что-то, но она даже не оглянулась в его сторону. Она сделала всего один шаг, и сразу в освещенном кругу стало тесно. Яростно сверкая черными глазами из - под нахмуренных бровей, она медленно оглядела таитян и перитани. - Вы, мужчины, - пророкотала она, - вы болтаете, болтаете...А я, Омаата, буду не болтать, а делать. Шагнув в сторону сидящих Уайта и Маклеода, она приблизилась к Смэджу. Тот хотел было отпрыгнуть, но Омаата опередила его. Нагнувшись, она схватила его всей пятерней спереди за штаны, подняла коротышку в воздух и поднесла к своим глазам, легко держа ношу на весу своей огромной рукой. - Ити оре [крысенок - по таитянски], - проговорила она своим грудным голосом. И закатила ему пощечину, потом другую, третью... По правде сказать, она скорее похлопывала Смэджа по щекам, чем била с размаху. Так хлопают нашкодившую в комнатах кошку. Но Омаата не рассчитала своей силы. Смэдж завопил. Полузадохнувшись под мощной пятерней, все туже скручивавшей пояс его штанов, Смэдж отбивался как бесноватый, лягался, сучил своими смехотворно маленькими по сравнению с великаншей кулачонками и без перерыва пронзительно визжал, кривя побагровевшую от града пощечин физиономию. Трудно передать словами ликование таитян. Омаата отомстила за них, отомстила за все унижения этого вечера. Женщины улюлюкали, а мужчины хохотали во все горло и, высоко вскидывая ноги, звонко хлопали себя по ляжкам. - Омаата! - крикнул Маклеод. - Отпусти его, Омаата! - добавил по - таитянски Парсел. - Крысенок, - прошипела сквозь зубы Омаата. Не обращая внимания на уговоры, она продолжала похлопывать Смэджа по щекам, а он вопил, пытаясь лягнуть, оцарапать свою мучительницу, злобно вытягивал вперед длинную мордочку и в самом деле был похож на хорька, попавшего в западню. Руки его были слишком коротки, чтобы дотянуться до лица Омааты, зато он барабанил босыми пятками по животу великанши, что, по-видимому, ничуть не мешало ей расправляться со своей жертвой. "Ну и брюхо у нее!" - восхищенно присвистнул Джонс. Маклеод поднялся и шагнул к Омаате. Поделом этому идиоту Смэджу, он вполне заслужил трепку. Но в качестве вожака большинства Маклеод не мог устраниться: приходилось действовать. Как - никак Смэдж - это лишний голос. Оглушенный пронзительным визгом Смэджа, Маклеод с опаской приблизился к Омаате. Он боялся, что она подымет на него свою карающую десницу или, еще хуже, Хант бросится ей на подмогу. - Хватит, Омаата, - строго приказал он. Она даже не оглянулась, но, видимо, устав держать Смэджа на вытянутой руке, шагнула вправо, легко отстранив шотландца плечом, словно и не видела его, и прижала задыхавшегося Смэджа к вертикальному корню баньяна, возле которого раньше сидел Маклеод. По правде говоря, теперь она наносила удары уже не с прежним пылом. Скорее, просто щелкала Смэджа по щекам. - Мистер Парсел! Лейтенант! - вопил Смэдж, угрожающе побагровев. - Велите ей меня отпустить! Парсел пересек круг и, с беспокойством глядя на Омаату, положил ей руку на плечо. - Оставь его, прошу тебя. Ты его убьешь, - крикнул он. - Оа! Человек! - прогремела в ответ Омаата. - Я же его как ребенка, шлепаю. - Перестань сейчас же, Омаата! - крикнул Парсел. - Пускай помнит! - проговорила Омаата, пожимая могучими плечами. Неумолимая, как правосудие, она продолжала экзекуцию, похвальным беспристрастием хлопая Смэджа поочередно по каждой щеке, и так как он пытался закрыть лицо ладонями и локтями, грозная воспитательница время от времени тыкала его указательным пальцем под ложечку, не позволяя защищать лицо. Всякий раз, когда гигантский палец впивался ему в тело, Смэдж сначала задыхался от боли, потом пронзительно взвизгивал, как крыса, прихлопнутая дверцей мышеловки. - Брось! Брось! - кричал Парсел. И обеими руками вцепился в руку Омааты, лучше сказать, повис на ней. Она слегка двинула плечом, и Парсел покатился на землю. - Ты не ушибся, сыночек? - спросила она, величественно поглядывая на него с высоты своего роста. - Нет, - ответил Парсел, подымаясь, - попрошу тебя! Прекрати, Омаата! - Лейтенант, - завопил Смэдж, - берите себе Ивоа. Только скажите ей, чтобы она меня отпустила. Маклеод тронул Ханта за плечо: это была последняя надежда. - Хант, - попросил он, - уйми свою жену! А то она убьет Смэджа. Хант повернулся к Омаате всем телом, словно шея его была наглухо припаяна к хребту. Его выцветшие глазки уставились на Омаату. Казалось, он только сейчас впервые заметил происходив- шую сцену. Чувство, близкое к удивлению, промелькнуло на его изуродованном шрамами лице, и он буркнул: - Убьет Смэджа? - Разве ты сам не видишь? - крикнул ему в ухо Маклеод. - Она убьет нашего дружка Смэджа! Останови ее, Хант! Она его убьет. Хант наблюдал за расправой, поглаживая правой рукой густо поросшую рыжей шерстью грудь. Он не понимал, почему Омаата взялась за Смэджа, но не сомневался в обоснованности ее действий. - Она его убьет! - проревел Маклеод ему в ухо. Хант бросил почесывать свое рыжее руно и задумчиво произнес: - А почему бы и нет? И тряхнул головой, как пес, выходящий из воды. Он радовался удачному ответу. На сей раз все было ясно и просто. Все, что делает Омаата, хорошо. Если Омаата хочет убить Смэджа, значит это хорошо. - Убьет нашего дружка Смэджа! - вопил Маклеод. Хант выпрямил свой могучий торс, отстранил Маклеода ладонью и произнес: - Сейчас приду помогу тебе, Омаата. - Сиди на месте! - скомандовала Омаата, искоса взглянув на мужа, и так как он все - таки поднялся и шагнул к ней, крикнула по английски: "Sit down" [садись(англ)]. Хант послушно уселся. - Омаата, прошу тебя! - воскликнул Парсел. Он снова пошел в атаку. Снова вцепился в локоть Омааты Боясь сделать Парселу больно, она не решалась его стряхнуть Тяжесть повисшего на ее руке Парсела мешала ей замахнуться поэтому она хоть и щелкала Смэджа по физиономии, но потише. - Омаата! - кричал Парсел. Тут раздался характерный треск разорвавшейся ткани. Смэдж навзничь рухнул на землю. Штаны не выдержали, в руках великанши остался изрядный кусок парусины. Смэдж поспешно вскочил на ноги, поддерживая обеими руками разорванные штаны, чтобы прикрыть наготу. Таитяне расхохотались еще громче - Крысенок! - бросила Омаата и презрительно поджала толстогубый рот, закрыв крупные, белоснежные зубы. Она сделала было шаг в его сторону, но Парсел успел обхватить руками талию Омааты, - голова его приходилась на уровне ее груди. Не ожидавшая этого наскока Омаата зацепилась ногой за его ногу, потеряла равновесие, однако успела сообразить, что падая раздавит Адамо, и свалилась на бок. Смэдж тем временем улепетывал прочь, мелко - мелко семеня ножонками, и так как полянка шла под уклон, издали казалось, что его тощий зад пританцовывал над самой землей. Все вскочили и со смехом заулюлюкали ему вслед. Вдруг темная, как чернила, туча заволокла луну, и Смэдж исчез, словно провалился сквозь землю. Хотя оба факела пылали, как и раньше, набежавшая на луну туча погрузила полянку в полумрак, и, усевшись, Парсел подивился странному сумеречному освещению. Подул грозовой ветер, и Парсел зябко передернул голыми плечами, поеживаясь под этим влажным, холодным дуновением. Джонс нагнулся к нему, мальчишеское лицо сияло улыбкой. - Никогда в жизни я так не смеялся. - И очень жаль, что смеялись, - резко оборвал его Парсел. Под приветственные крики таитян Омаата вернулась на места. Маклеод снова прислонился к воздушному корню, но садиться не стал. Подождав, когда крики и смех стихнут, он поднял руку и невыразительно произнес: - Предлагаю закрыть заседание. Джонс заглянул в треуголку. - Остался еще один билетик. - Ну ладно, тащи, - скомандовал Маклеод, устало проводя ладонью по лицу. Бегство Смэджа помешало открытому разрыву с Парселом, но Уайт и он сам остались без жен, Смэджа осмеяли, Парсел сейчас силен, как никогда, а черные вот - вот взбунтуются. Джонс развернул бумажку, прочел: - Смэдж! И первый по - мальчишески звонко расхохотался. Как это он не сообразил раньше? В треуголке лежало девять бумажек. Значит, на последней могло быть написано только имя Смэджа. Но смех Джонса прозвучал одиноко. Собравшихся охватила какая - то печаль, все устали. Оппозиция так же, как и большинство, не была удовлетворена результатами голосования. У Бэкера тоже отняли любимую женщину. Таитяне уже не смеялись, а переговаривались между собой вполголоса. Теперь ясно, что на острове образовалось три партии, и партия таитян оказалась наиболее обделенной. - Раз Смэджа нет, - язвительно произнес Бэкер, - незачем давать ему жену. - Однако придется дать, - отозвался Маклеод, к которому отчасти вернулся прежний апломб. - Потому что, если мы просто разойдемся и не сделаем этого сегодня, то черным останутся четыре женщины, а потом поди отбери у них хоть одну. Никто не ответил. Никому не хотелось спорить. Начался дождь, тяжелые редкие капли барабанили по жесткой листве баньяна, как по жестяной крыше. - Предлагаю Тумату, - продолжал Маклеод. - По - моему она хорошо относится к Смэджу. Парсел обернулся и перевел: - Тумата, хочешь себе в танэ Смэджа? - Да, - ответила Тумата, поднимаясь с места. И, с упреком поглядев на Омаату, добавила: - Со мной он всегда хорошо обра- щался. Эти слова поразили Парсела. Он внимательно присмотрелся к Тумате. Лицо ничем не примечательное, но чувствуется сила, а глаза кроткие. - Кто против? - спросил Маклеод. - Кто же может быть против? - отозвался Джонс. - Все удовлетворены. Джонс сказал это в простоте душевной, не подумав, что Маклеод отнюдь "не удовлетворен". Шотландцу почудился в словах юноши ядовитый намек, и он бросил на него убийственный взгляд. Бэкер, готовый в любое мгновение прийти на помощь Джонсу, перехватил этот взгляд и вернул его Маклеоду с лихвой. Этот поединок взглядов длился не дольше секунды, но даже когда он окончился, тяжелая тишина продолжала висеть над лужайкой. "Вот оно! - подумал Парсел. - Теперь достаточно одного слова, жеста..." - Давайте кончим, - громко произнес он. - Принято! - сказал Маклеод и замахнулся веревкой, но не ударил ею о землю. - Заседание закрыто! - добавил он хмуро. Гроза как будто только и дожидалась этих слов, и едва они прозвучали, как в тот же миг с неслыханной яростью хлынул дождь. Британцы и таитяне повели себя по-разному. Первые вместе с женами бросились по лужайке к поселку. Вторые укрылись в зеленых переходах баньяна. Парсел, схватив за руку Ивоа, последовал за ними. В лабиринте, образуемом корнями баньяна, была кромешная тьма, и Парсел только по голосу обнаружил таитян. Но когда он подошел к ним, все замолчали. - Кто тут? - спросил Парсел, смущенный внезапной тишиной. - Мы все тут, Адамо, - отозвался Меани. - Все шестеро. И с нами Фаина, Раха и Итиота. - Три женщины, которых нам оставили перитани, - сухо бросил Тетаити. Парсел молчал, больно уязвленный этими словами. Глаза его постепенно привыкли к темноте. Он смутно различал блеск белков. - Пойду поищу Итию, - объявил Меани. Эти слова были адресованы Парселу и сказаны тем же тоном каким Меани обычно беседовал со своим названым братом. Парсел поднял голову. - В такой дождь? - Надо, а то она испугается. - Кого испугается? - Тупапау. Все молчали. Парсел заговорил первым: - А ты ее найдешь? Меани засмеялся. - Я ведь уже играл с ней .в прятки. - И добавил: - До свиданья, Адамо, брат мой. И это тоже была обычная формула, произнесенная с обычной теплотой и обычным доверием. Нет, Меани ничуть не изменился. Парсел проводил его взглядом. Таитянин удалялся неслышным шагом, как кошка. Когда он достиг края гигантского баньяна, его богатырский силуэт на миг резко вырисовался на фоне неба, потом Меани нырнул под навес ветвей и исчез из глаз. После ухода Меани Парселу вдруг показалось, что все вокруг стало неприютно - холодным. Дождь яростно барабанил по листьям баньяна. Таитяне молчали. - Я обращался к ассамблее с просьбой, чтобы ваши имена были внесены вместе с нашими, - начал Парсел. - Знаем. Омаата нам сказала, - важно произнес Тетаити. Парсел подождал с минуту, но никто не поддержал разговора. - Братья, - заговорил, помолчав, Парсел, - с вами поступили несправедливо, но я в этом неповинен. Более того, я пытался бороться. Снова все примолкли, лишь Тетаити проговорил с ледяной вежливостью: - Знаем. Ты пытался. Что подразумевал он под этим "пытался"? Уж не ставят ли они ему в вину неудачу его попыток? Ивоа пожала Парселу руку и шепнула: "Пойдем!" - До свиданья, Тетаити, брат мой, - сказал Парсел. - До свиданья. До свиданья, братья. - До свиданья, Адамо, - отозвался Тетаити. За своей спиной Парсел услышал вежливое бормотание. Он с напряжением ловил отдельные слова, но шепот смолк, и сердце его тоскливо сжалось. Никто из таитян не назвал его братом. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Дождь лил всю ночь, и Парсел, выйдя наутро из своего домика, убедился, что ветер переменил направление, - он дул сейчас не с северо-запада, а с юго-востока. Впервые на остров налетел зюйд-вест, и эта резкая перемена предвещала, по мнению матросов, холода и ливни. Так оно и случилось. Зюйд-вест дул целых три недели, ни на один день не прекращался дождь. Небосвод затянуло тяжелыми тучами, длинные валы, бороздившие гладь Тихого океана, приняли серо-зеленый оттенок, а как-то раз выпал даже снежок, растаявший, едва он коснулся земли. Внезапно наступившая полоса непогоды встревожила и напугала таитян, впервые они познакомились с такими упорными холодами. Впрочем, нагнав дождевые тучи, зюйд-вест принес островитянам и пользу. Ливень обильно смочил вновь заложенные плантации ямса и таро, и пока длились дожди, не нужно было ходить за водой. Чтобы запастись необходимым количеством воды, требовалось не меньше двенадцати человек, вооруженных котелками и тыквенными бутылками, не говоря уже о том, что каждый поход в горы, считая и обратный путь, отнимал часа два. Сосуды были тяжелые, и островитяне решили включить в команду водоносов даже женщин. Двадцать семь обитателей острова разбились на три команды, и так как каждая команда отправлялась за водой раз в два дня, то следующий черед наступал лишь через четыре дня. Мэсон отрядил свою супругу, сам же отказался участвовать в походах. Островитяне были даже благодарны ему за отказ, так как чувствовали себя неловко при каждом его появлении. Как только .началась дождливая пора, Маклеод соорудил огромную деревянную раму кубической формы и натянул на нее кусок парусины, которой на "Блоссоме" покрывали шлюпки. На остров перенесли целых три таких парусиновых чехла, что позволило шотландцу соорудить еще две цистерны, которые он, по примеру первой, поставил на открытом месте. Вместимость этих цистерн была достаточна для того, чтобы на время ливней обеспечить островитян водой. Пока хижины не были окончательно возведены и женщины не разыграны по жребию, островитяне жили своеобразной общиной. С общего согласия и удобства ради пищу готовили на всех и вместе садились за стол. Но с тех пор как островитяне зажили семейной жизнью, эти общие трапезы почти совсем прекратились. Правда, если в каждом доме шла своя готовка, то заботы о добывании пищи тюка что оставались общим делом. В ожидании первого урожая было запрещено рвать плоды или дикий яме по собственной прихоти, чтобы избежать ненужного расточительства. И здесь тоже работали особые команды. Фрукты и овощи, собранные в строго установленном количестве, сносились на Блоссом-сквер и распределялись поровну между хозяйками. Рядом с навесом, защищавшим от непогоды колокол с "Блоссома", а также часы из офицерской кают - компании, сбили козлы и положили на них две - три доски. Это приспособление, которое англичане именовали рынком, в центральной своей части было отведено под овощи и фрукты. Стол разделили на три отделения маленькими планочками, прибитыми вертикально. В правое отделение складывали рыбу, в левое - мясо. Когда рыбаки - безразлично, англичане или таитяне - возвращались с уловом, они складывали его в правое отделение и тут же звонили в колокол. Женщины мигом высыпали на рынок, вежливо восхищались рыбой независимо от ее размеров и количества и начинали со смехом и с притворно сердитыми криками оспаривать друг у друга добычу. Им так полюбилось это занятие, что дележка обычно занимала не менее часа. Британцы ловили рыбу на удочку, таитяне били ее острогой. Но разница этим не исчерпывалась. Даже встретив в море косяк рыбы, таитяне никогда не брали лишней добычи. Зато британцы в охотничьем азарте налавливали ее столько, что колония была не в силах ни поесть, ни засолить улова. Добрую его половину приходилось во избежание порчи выбрасывать обратно в море. По этому поводу женщины говорили, что у перитани глаза завидущие, им всегда всего мало, и от жадности они ни в чем не знают меры. Направо от рынка вырыли круглую яму и аккуратно облицевали стенки и дно камнями. Это была общая печь. Если удавалось подстрелить дикую свинью, в печи разжигали большой огонь, потом, когда каменная облицовка накалялась докрасна, огонь тушили и в яму закладывали выпотрошенную, чисто вымытую свиную тушу, а в брюхо ей зашивали раскаленный камень. Тушу покрывали банановыми листьями, на листья раскладывали слой за слоем ямс, таро, авокато и манго и все это прикрывали слоек банановых листьев, а затем обмазывали их глиной. Таким образом жаркое тушилось целиком вместе с многослойным гарниром. Когда жаркое бывало готово, его клали на свежие листья в левое отделение рынка, и пока Омаата разрезала его на ровные доли, женщины, стоя цепочкой с банановыми листьями в руках, ждали своей очереди. Единственными представителями млекопитающих на острове были дикие свиньи, и, хотя стадо их быстро размножалось, островитяне решили из благоразумия отстреливать не больше одного животного в неделю, чтобы сберечь поголовье. Таитяне, знавшие повадки и уловки животных, взяли на себя обязанности охотников, и для этой цели им выдавались ружья, с которыми они теперь обращались так же искусно, как и англичане. Сразу же по прибытии на остров таитяне собрали огромное количество плодов хлебного дерева. Плод хлебного дерева величиной с человеческую голову содержит внутри мякоть, и вот эту-то мякоть таитяне заложили в особые ямы, где тесту полагалось дойти и забродить. Месяца через два, решив, что тесто уже готово, они начали вынимать частями хорошо перебродившую массу. Замешивая тесто на воде, они разделывали его в форме булочек и пекли в общей печи. Поначалу выпечка хлеба происходила редко, оттого что островитяне боялись остаться ни с чем до нового урожая. Но уже через месяц, подсчитав съеденное и остатки, они убедились, что переусердствовали; и последовало разрешение печь хлеб каждую неделю. Когда золотистые булочки с подрумяненной корочкой вынимали из печи, они выглядели очень аппетитно, но, по правде говоря, лишь весьма отдаленно напоминали настоящий хлеб. Корочки еще куда ни шло, но мякиш таял на языке вроде миндального печенья, а вкус его, приятный, хоть и с кислинкой, больше походил на вкус плодов. Словом, еды на острове было предостаточно, но ее преимущественно составляли овощи и фрукты. Не в любую погоду можно было ходить на рыбную ловлю, не каждый день попадался богатый улов, так что в среднем островитяне лакомились рыбой три - четыре раза в неделю, а мясом, как уже было сказано, - всего один раз. Британцы сильно рассчитывали запастись яйцами морских ласточек и были немало разочарованы, узнав, что эти птицы несутся лишь в июне и июле, - так что придется ждать еще добрых полгода, прежде чем можно будет "угощаться за завтраком яичницей", как обещал им Мэсон. Во время первой дождливой недели выдалось как - то временное затишье, и островитяне, воспользовавшись им, надрали с панданусов широкие полосы коры, а женщины, предварительно вымочив их - в известковом растворе, размягчали ударами колотушек до тех пор, пока из коры не получалась некая тестообразная масса, которую затем вытягивали, превращая в подобие ткани. После сушки обработанная таким манером масса становилась похожей на грубое сукно, отличавшееся одним любопытным свойством - в новом виде при складывании ткань негромко потрескивала. В течение всего периода дождей женщины занимались изготовлением этого древесного сукна, перекочевывая из дома в дом Ни Маклеод, ни Уайт не захотели поставить себя в смешное положение и не отрядили погони за женами. Впрочем, никто не сомневался, что беглянок будут извещать о каждом шаге преследователей; по части сигнализации, таинственной и безошибочной таитяне были настоящие мастера. На следующий день после раздела женщин Маклеод во всеуслышание заявил, что дождь загонит бунтовщиц в поселок, а если не дождь, то страх одиночества. Но, хоть дождь лил с утра до ночи в течение трех недель, никто не явился с повинной. По кое - каким признакам Парсел догадался, что "большинство" сговорилось зорко следить за Меани. Парсел предупредил его об этом через Ивоа, а когда спросил ее, как встретил Меани эту весть, она ответила: - Засмеялся. А глаза у него были хитрые - И это все? - Еще он сказал, что перитани - плохие воины... - Почему? - Потому что плохие следопыты. Тогда Тими сказал, что, если начнется война, таитяне победят англичан, пусть даже у перитани есть ружья, а у них нет. - Неужели он так и сказал? - Сказал. Но ему велели замолчать. Ты же знаешь Тими. Впрочем, сам Парсел не виделся теперь с Меани. Брат Ивоа целые дни мирно дремал в таитянской хижине, натянув для тепла поверх парео рубашку, принадлежавшую прежде Барту, - плиссированное жабо и кружевные манжеты приводили в восторг ее нового владельца. Мучительно долго тянулись дождливые дни. В притихшем поселке раздавался лишь мерный перестук колотушек, разбивавших кору пандануса, вымоченную в извести. Собираясь по очереди то в одном, то в другом домике, ваине, весело галдя, изготовляли ткань. Чаще всего они пели, но порой, прервав пение, обменивались последними новостями или во всех подробностях сравнивали достоинства своих танэ. Тогда слышался смех, восклицания, но минут через десять снова раздавался ритмический стук. Глухой таинственный грохот слагался в песню, мелодия бывала грустной, а слова ее сопровождали веселые. Хижина Джонсона находилась в западной части поселка, по соседству с жильем Парсела, и не прошло недели после раздела женщин, как до него донеслись оттуда громкие сердитые голоса, приглушенные звуки ударов, жалобные стенания, а затем все стихло. Произошло это после полуденной трапезы. Дня через три в этот же самый час Парсел услышал веете же эвуки, все в том же порядке, но продолжал оставаться в неведении, кто кого колотит: Таиата Джонсона или Джонсон Таиату. Он обратился с расспросами к Ивоа. Покачав головой, она ответила, что все в поселке знают о неладах этой супружеской пары. Что, впрочем, и не удивительно с такой женщиной, как Таиата, которая на Таити имела множество танэ, но ни с одним не уживалась больше месяца. Когда "Блоссом" бросил якорь в бухте, она уже пять лет жила без мужа, потому что старики и те отказывались брать ее в жены, и, конечно, по этой - то причине она и решила отправиться с перитани. Никто не знал, каковы отношения Мэсона и Ваа, зато все заметили, что, сделавшись ваине вождя перитани, она стала важ- ничать с бывшими подружками. Выходила она мало и то лишь на рынок. Сам Мэсон никогда не показывался в поселке, и если слу- чайно сталкивался с кем - нибудь на укромной тропинке, то не отвечал на поклоны. В короткие часы затишья он уходил один на- долго в горы. В дождливую погоду он трижды в день прогуливался по "юту", то есть шагал по доскам, которые положил поверх каменной дорожки от одного борта до другого, то ли боясь промочить ноги, то ли желая создать себе иллюзию, будто перед ним палуба судна. Когда Парсел сидел с книгой в руках за столом возле окошка, он, подымая глаза, всякий раз видел, как Мэсон шагает взад и вперед по "юту", не замечая, что дождь не- щадно сечет его треуголку и плечи. После трех - четырех туров капитан останавливался, клал руку на "борт", то есть на забор, и выпрямив стан, задрав подбородок, упорно вглядывался вдаль, словно перед ним расстилались бескрайние, волнующиеся морские просторы и горизонт не замыкала в десяти шагах от палисадника стена кокосовых пальм. Дождь не прекращался ни днем, ни ночью. Парсел читал; перед ним было четырехугольное окошко, а позади раздвижная перегородка, обращенная к югу и к горе. Как он радовался, строя хижину, что догадался широко открыть доступ в свое жилище солнцу и теплу! Но именно с южной стороны наползают дождевые тучи и именно оттуда дует свирепый зюйд-вест. Ветер беспрерывно сотрясал раздвижную стенку так, что она ходуном ходила в пазах, дождевая вода просачивалась отовсюду, стояла лужицами на полу, проступала сквозь щели, хотя доски были плотно пригнаны друг к другу. Даже в Лондоне, даже в своей родной Шотландии Парсел не видел таких ливней. А тут просыпаешься поутру в белесом тумане, который плотными пластами цепляется за деревья, а сквозь него сыплется ледяной, пронизывающий дождичек. Постепенно волокнистые слои, похожие на хлопок, светлели, как если бы через них пыталось пробиться солнце. И туман действительно исчезал, но на смену ему приходил ливень. В течение одного дня можно было наблюдать все разновидности дождливой погоды: мелкий дождик, сильный ливень, шквал с ветром. Почва острова лениво впитывала воду, и островитяне шлепали по грязи. Теперь они довольствовались овощами: нечего было и думать ходить на рыбную ловлю или охоту. Парусиновые цистерны, сооруженные Маклеодом, наполнились доверху, и пришлось срочно прокопать канавки, чтобы отвести избыток воды к берегу. Тропинки вскоре стали непроходимыми, камни ушли в землю, словно их засосало тиной. Островитянам волей -