т на плот свои бренные телеса и пусть хоть потонут на полпути к Таити - мне от этого ни тепло, ни холодно. - Однако, когда они помогали нам на "Блоссоме", все почему-то были довольны, - заметил Джонс, расправляя плечи. - Не будь таитян, никогда мы не добрались бы сюда. - Что верно, то верно, - поддержал его Джонсон. Все как по команде взглянули на Джонсона. Он открыто, вслух одобрил критику со стороны "меньшинства". Но когда он поднялся с места, присутствующие остолбенели. С минуту Джонсон стоял неподвижно, в неловкой позе; он втянул и без того узкую грудную клетку, выпятил свое округлое брюшко, не переставая машинально растирать ладонью алые прыщи на подбородке. - Прошу меня извинить, - проговорил он дрожащим тонким голосом, - но по всему видать, что спор затянется. А мне пора уходить. Надо для жены дров наколоть. - Садись! - приказал Маклеод. - Твоя жена подождет. - Я обещал ей наколоть дров, - настаивал на своем Джонсон, продолжая тереть подбородок и отступая шажок за шажком от стола, - а раз обещано, значит обещано. Не такой я человек, чтобы нарушать обещания. - Бедняга напрасно старался выпрямиться и принять независимый вид. Не спуская глаз с собравшихся, он медленно продолжал пятиться к двери. - Да садись, черт бы тебя побрал! - крикнул Маклеод. - Садись, тебе говорят! Мы обсуждаем важный вопрос, значит, все должны присутствовать! - Отдаю тебе свой голос, - сказал Джонсон, продолжая отступать к двери маленькими, еле заметными шажками, чуть ли не скользя по полу. - Что обещано, то обещано, - повторил он, неожиданно повысив голос и кладя руку на щеколду. - А раз ста- рик Джонсон дал обещание, не такой он человек, чтобы увиливать. - Как бы не так! - хихикнул Смэдж. - Просто боишься, что твоя шлюха накладет тебе по шее. Джонсон побледнел, выпрямился и твердо произнес: - Я запрещаю, слышишь, запрещаю называть так мою супругу. - Ах, простите... - сказал Смэдж. - Иди садись или придется мне тебя усадить. И он поднялся. Но Бэкер, нагнувшись, ткнул Смэджа повыше колена указательным пальцем. - Оставь Джонсона в покое, - сказал он, не повышая голоса, только карие глаза его блеснули. - Он отдал вам свой голос, чего вам еще надо? Воцарилось молчание, долгое и тягостное, уж очень нелепая разыгралась сцена. Джонсон и поднявшийся с места Смэдж стояли неподвижно. Под угрожающим взглядом Смэджа Джонсон застыл на пороге, как статуя, держа руку на щеколде. Но и сам Смэдж, бледный от бешенства, тоже оцепенел, понимая, что Бэкер не зря уставился на него. - Садись, Смэдж, - вдруг добродушно произнес Маклеод, - а ты, Джонсон, иди колоть своей индианочке дрова, никто на тебя не посетует. Вмешательство Маклеода выручило его адъютанта Смэджа и свело на нет заступничество Бэкера. Смэдж покорно опустился на табуретку, весь скрючившись, даже крысиная его мордочка как-то съежилась, будто стала еще меньше. - Спасибо, Маклеод, - проговорил Джонсон, с благодарностью взглянув на шотландца красными, слезящимися глазками. Он вышел, еле волоча ноги, боязливо и смиренно сутулясь, и даже не оглянулся на Бэкера. - Мы говорили о таитянах, - сказал Джонс, хмуря брови и наморщив короткий нос. Он гордился своим выступлением в защиту черных, и ему не терпелось напомнить об этом присутствующим. - Маклеод, - начал Парсел, - если таитяне отправились с нами и живут здесь на острове, то лишь потому, что они настро- ены к нам дружелюбно и решили разделить с нами нашу участь. Нельзя, просто невозможно не выделить им их долю земли. - Они сдрейфили во время бури! - завопил Смэдж, разом осмелев. - Никогда я этого не забуду. Нам одним пришлось лезть на реи! Тоже гады трусливые. Их полдюжины, а цыпленок и тот храбрее всех шестерых. - Не тебе говорить о храбрости, - заметил Бэкер. - Если уж мы о храбрости заговорили, - подхватил Джонс, - ни за что бы ты не стал купаться среди акул, а они купаются. Да я и сам не стал бы. Он многозначительно ощупал свои мускулы и торжествующе оглядел присутствующих. Здорово он врезал этому Смэджу. - Джонс прав, - сказал Парсел. - Мы не боимся бури, а таитяне не боятся акул. Храбрость, в сущности, - вопрос привычки. Впрочем, речь идет не о том, чтобы судить таитян, а о том, чтобы дать им землю. С тех пор как вы решили лишить таитян земли, вы сразу обнаружили у них десятки пороков. Они и трусы, и лентяи... Просто смешно! Истина в том, что вы не желаете признавать за ними те же права, что за собой. Маклеод медленно развел свои длинные руки и ухватился за противоположные края столешницы. - Плевал я на их права, - раздраженно бросил он. - Слышите, Парсел, плевал я на их права. Рыба тоже имеет право жить, прежде чем ее поймают, однако это не мешает мне ее ловить. Если считать таитян, то придется делить землю на пятнадцать частей, значит, каждому достанется чуть больше акра. Я вам говорю - это немыслимо. Чтобы есть и пить досыта мае, моей супруге и моим отпрыскам, ежели таковые у меня будут, требуется не меньше двух акров. Надо и о будущем подумать. И я не собираюсь разыгрывать доброго дядю с людьми, которые мне даже рыбы подарить не желают. - Вопрос вовсе не в вашей доброте. Вы их лишаете законной доли. - Ладно! - Маклеод воздел руки кверху и со всего размаху опустил их на стол. - Ладно. Допустим. Я их лишаю. Ну и что же из этого? Горло у Парсела сжалось, но он овладел собой и, помолчав, проговорил: - Это война! Неужели вы не понимаете? - Ну и что же? - в бешенстве повторил Маклеод. - Меня они не запугают. У нас есть ружья, а у них нет. Парсел взглянул ему прямо в глаза. - Страшно слушать вас, Маклеод. Маклеод хихикнул и проговорил дрожащим от злости голосом: - Очень сожалею, что оскорбил ваши благородные чувства, Парсел, но ежели вам нечего больше сказать, перейдем к голосо- ванию. Парсел выпрямился и резко произнес: - Мы перейдем к голосованию, и я сейчас скажу, чем оно кончится. Смэдж будет голосовать вместе с вами, потому что он того же мнения, Джонсон отдал вам свой голос, потому что он боится Смэджа, Хант потому, что он ничего не понимает. И Уайт, хотя, вероятно, он несогласен, будет голосовать с вами, потому что он вам друг. Значит, у вас будет четыре голоса против трех. На нашем острове, Маклеод, нет никакой ассамблеи, а есть тирания: ваша тирания. И я не намерен ее терпеть. - К чему вы эту песню завели? - спросил Маклеод. - Дайте договорить, - сказал Парсел, поднимаясь, - вы готовитесь совершить безумный поступок, и я не желаю быть заодно с вами. У меня слов не хватает, чтобы охарактеризовать ваш поступок. Это... это... это... непристойно! И все для того, чтобы получить лишний акр! - вдруг воскликнул он. - Я не буду участ- вовать в голосовании, Маклеод, ни в этом, ни в последующих. С этой минуты я выхожу из ассамблеи. - Я тоже, - подхватил Бэкер. - Опротивели мне все эти штучки. И я буду очень рад, если не увижу больше ни тебя, ни твоего прихвостня. - И я тоже, - сказал Джонс. Он замолчал, подыскивая какой-нибудь убийственный аргумент, но ничего не нашел и только насупил брови. - Я вас не держу, - протянул Маклеод. - Вы свободны, как ветер. Если мы уж заговорили о чувствах, то разрешите вам заметить, что мое сердце никогда не билось от счастья при виде уважаемого Бэкера, и как-нибудь уж я постараюсь утешиться и пережить нашу разлуку. А вам, Парсел, я скажу, - добавил он, и в голосе его неожиданно прозвучали теплые нотки, - вы, видно, не понимаете, что говорите, акр есть акр. Может быть, для вас это по-другому. Вы, видно, никогда ни в чем не нуждались. А я, да было бы вам известно, будь у моей матери лишний акр земли, ел бы досыта, да и моя старушка не надрывалась бы так над работой. Ладно, я это просто так сказал, к слову, я знаю, это никого не интересует. Хотите уйти - уходите. Возможно, когда вы уйдете, я поплачу на плече у Смэджа, но уж как-нибудь возьму себя в руки. Итак, значит, вы уходите. Мы вытащим жребий и сообщим вам через Уайта, какие вам достались участки. Можете довериться Маклеоду - все будет по закону. Черные - это черные, а белые - это белые. И я белому парню никогда не причиню ни на грош ущерба, тирания это или не тирания. Парсел, бледный, весь как-то внутренне сжавшись, направился к двери. Карта его бита. У него не оказалось козырей. Единственное, что можно было сделать, - это выйти из ассамблеи. И хотя теперь руки у него были развязаны, он сам понимал, сколь бесполезен его уход. - До свиданья, Парсел, - крикнул Маклеод, когда Парсел, сопровождаемый Джонсом и Бэкером, был уже у порога. Парсел оглянулся, удивленный тоном, каким были произнесены эти слова. Странное дело, но на мгновение ему почудилось, будто в глазах Маклеода промелькнуло сожаление. "Ему будет скучно, - вдруг догадался Парсел. - С какой страстью он руководил ассамблеей, натравливая на меня "большинство"! А теперь ни оппозиции, ни ассамблеи - это ясно. Я отнял у него игрушку". - До свиданья, - ответил он, помолчав. - Если вы захотите восстановить ассамблею, вам известны мои условия. - Я их не знаю и знать не хочу, - величественно ответит Маклеод. Парсел даже не заметил лучей солнца, ласкавших его голый до пояса торс. Он был взбешен, почти лишился рассудка от беспокойства. Бэкер шагал справа от него, а Джонс - справа от Бэкера. - Все! - заметил Джонс. Парсел не ответил. Бэкер молча покачал головой, а Джонс добавил беспечно-возбужденным тоном: - Что же мы теперь будем делать? Создадим вторую ассамблею? Бэкер шутливо подтолкнул его локтем в бок. - Почему бы и нет? Парсел будет Лидером. Ты - оппозиция. А я - воздержавшийся. - Я серьезно говорю, - нахмурился Джонс. - А я разве не серьезно? - заметил Бэкер. Когда они дошли до дома Мэсона, Джонс сердито объявил: - Пойду по улице Пассатов. Мне домой. И с вами не по дороге. - Останься с нами, Ропати, - улыбнулся Бэкер. - Потом пойдешь по Ист-авеню. Оставайся-ка, - добавил он, беря Джонса за руку (Джонс тотчас же напряг мускулы). - Оставайся. Ты и представить себе не можешь, какую пользу приносят мне твои речи. - Заткнись. - Почему заткнись? - Сказано, заткнись, гад. - Что за выражение! - сокрушенно вздохнул Бэкер. - Сколько же на этом острове вульгарных людей! Придется отсюда уезжать. - Видал? - спросил Джонс, поднося к его носу свой огромный кулак. - У меня, слава богу, глаза есть, значит, вижу, - почтительно отозвался Бэкер. - Сейчас получишь по скуле. - Ставлю это предложение на голосование, - сказал Бэкер с преувеличенным шотландским акцентом. - Голосование есть голосование, уважаемые, и все должно идти по правилам. Голосуется предложение Ропати. Кто за? - Я за, - крикнул Джонс. - А я против. И архангел Гавриил тоже против. - Тише ты! - Да он не слышит. Имеющий уши да не слышит! - Аминь, - подхватил Джонс. - Ну, как прошло голосование? - Два голоса против. Один за. Предложение Ропати отклоняются. Закон есть закон. - Того, кто нарушит закон, повесят. - Хорошо сказано, сынок, - похвалил Бэкер. И заговорил обычным тоном: - А я рад, что не придется больше шляться к тем двоим. Будь здесь поблизости другой остров, непременно перебрался бы туда. - О чем вы говорите? - вдруг спросил Парсел, подняв глаза. - Говорим о другом острове поблизости от нашего. - Все равно Маклеод его завоевал бы, - усмехнулся Джонс. - Слушайте, - сказал Парсел, - у меня есть предложение. - Ну, что я говорил? - воскликнул Джонс, и его фарфоровые глаза весело заблестели. - Создаем новую ассамблею! - Вот что я хочу вам предложить, - проговорил Парсел. Он остановился и по очереди поглядел на своих спутников. - Пойдем сейчас к таитянам и разделим вместе с ними нашу землю. - Вы хотите сказать - наши три участка? - спросил Бэкер, тоже останавливаясь. - Немного же нам останется. - Две трети акра на человека. Наступило молчание. Бэкер смотрел себе под ноги, его смуглое лицо вдруг стало серьезным, напряженным. - Стыд-то какой! - вдруг сказал он. - Маклеод со своей шайкой будут иметь каждый по два акра, а мы с таитянами всего по две трети! - И добавил: - Бедняки и богачи. Уже! - Можете отказаться, - заметил Парсел. - Я не говорю, что отказываюсь, - сердито бросил Бэкер. Он двинулся вперед и, пройдя несколько шагов, сказал: - Только одно мне неприятно: думать, что мои дети будут детьми бедняка. Он остановился, вскинул голову к небу и вдруг прокричал громовым голосом, гневно сверкнув карими глазами: - И все из-за этой сволочи! С каждым мгновением голос его крепчал, и слово "сволочи: он уже не выкрикнул, а прорычал с неописуемой яростью. Потом, помолчав немного, сказал: - Простите. - Думаю, что сейчас вам стало легче, - заметил Парсел. - Много легче. Ну, идем. - Куда? - спросил Джонс. - К таитянам, сообщим о разделе. - Но ведь я еще не высказал своего мнения, - сказал Джонс. - Высказывай скорее. - Я - за! - выпалил Джонс. - Мы все трое - за. Предложение Парсела принято. И он захохотал. Бэкер взглянул на Парсела, и оба улыбнулись. Когда трое британцев подошли к хижине таитян, те только что просыпались после дневного сна. Таитяне ложились очень поздно и вставали очень рано, но зато днем спали еще три-четыре часа. Именно за эту привычку англичане и прозвали их лежебоками. Раздвижная стена, выходившая на южную сторону, была широко открыта. Парсел еще - издали отчетливо разглядел потягивающиеся после сна фигуры. Таитяне в свою очередь не могли не заметить гостей, но только один Меани с улыбкой на устах бросился им навстречу по Клиф-Лейну, все прочие даже не кивнули, казалось, они ничего не видят. Когда гости подошли совсем близко, на просторной площадке, разбитой перед хижиной, появился Тетаити и, схватив топор, начал колоть дрова. Парсел невольно залюбовался благородными линиями этого атлетического тела. Когда Тетаити взмахивал топором, его стан чуть гнулся назад и походил на тетиву лука. На миг топор и торс Тетаити словно застывали в воздухе, потом описывали полукруг со скоростью свистящего бича. Движение было столь молниеносно быстрым, что топор, казалось, оставляет после себя на серебристо-сером небе ярко-голубой след. Парсел был уже в двух шагах от Тетаити, но таитянин не удостоил его взгляда. Таитянский этикет допускает, в качестве противовеса самой изысканной любезности, целую гамму мелких дерзостей. Но на сей раз все делалось слишком подчеркнуто. Рассерженный Парсел сухо произнес: - Тетаити, я хочу с тобой поговорить. Дело очень важное. Такая чисто британская резкость была не в обычаях Адамо, и Тетаити понял, что оскорбил Парсела. Ему стало чуточку стыдно, что он обидел гостя без всяких на то причин, и он, на ходу приостановив движение занесенных над головой рук, положил топор на землю. Потом махнул в сторону хижины, призывая своих братьев, уселся на бревно и жестом пригласил трех перитани выбрать себе место поудобнее. Это была уже любезность, любезность лишь наполовину. Он соглашался на беседу, но не попросил гостей войти в хижину и сам уселся раньше, чем они. На мгновение Парсел замялся. Он никогда не был особенно близок с Тетаити. Его удерживала внешняя холодность таитянина. Тетаити был такой же высокий и мускулистый, как Меани, и хотя ему лишь недавно исполнилось тридцать лет, последние следы молодости уже исчезли с его лица. Две глубокие складки шли от носа к углам губ, вертикальная морщина залегла между бровями, а глаза под тяжелыми веками не светились кротостью, как у Меани. Подождав немного, Парсел начал беседу с обязательных вежливых банальностей: о том, какая сегодня погода, какая будет завтра, о том, как ловят рыбу и как уродился яме. Бэкер и Джонс сидели за его спиной, заранее решив безропотно вытерпеть длинное и непонятное для них вступление. Когда Парсел заговорил, Меани уселся против него - справа от Тетаити. Опершись локтями о согнутые колени, он машинально сплетал и расплетал пальцы, не подымая головы. Оху и Тими поместились слева от Тетаити, но чуточку отступя. А Меоро и Кори - два неразлучных друга с того злосчастного дня, когда Кори на "Блоссоме" чуть было не застрелил Меоро, - остались сидеть на пороге хижины, свесив ноги. - Тетаити, - наконец проговорил Парсел, - на острове происходят важные события. Мы - Уилли, Ропати и я - вышли из ассамблеи перитани. Тетаити еле заметно - наклонил голову, что означало: "Весьма польщен таким доверием". Это было проявлением вежливости - вежливости, но не больше. Да, не больше. Глаза Тетаити неподвижно глядели из-под тяжелых век на Адамо, но лицо его не выражало ни нетерпения, ни желания узнать, что было дальше. - Ассамблея решила разделить землю, - продолжал Парсел, - но разделить несправедливо, и поэтому мы вышли из ассамблеи. Тетаити молчал. Лицо его по-прежнему не выражало ни любопытства, ни удивления. - Ассамблея, - быстро проговорил Парсел, - решила разделить землю на девять, а не на пятнадцать человек. Он в свою очередь пристально поглядел на Тетаити, но скорее почувствовал, чем увидел, реакцию таитян. Впрочем, ничего не произошло, никто не пошевелился, не вскрикнул. Но внезапно все напряженно застыли. Не шелохнулся и Тетаити, только взгляд его стал еще более жестким. - Скелет предлагает, - добавил Парсел, - чтобы таитяне работали на земле перитани и получали натурой. Тетаити насмешливо улыбнулся, но ничего не сказал. - Это оскорбление, - крикнул Оху, вскакивая на ноги. - Мы не слуги у перитани! Оху был высокий, сильный юноша, с наивным выражением лица. Он редко открывал рот, и обычно от его имени высказывался друживший с ним Тими. Выступление Оху поразило всех, так как считалось, что на людях он говорить неспособен. Все молча, не без любопытства, ждали продолжения. Но Оху уже закончил свою речь. Эти две фразы исчерпали все его красноречие. Да и сам он, усевшись на место, испытывал неловкое чувство - выскочил говорить первым, да еще говорил так плохо... Он знал, что лишен того поэтического дара, который на Таити считается первой добродетелью политика. - Ты правильно сказал, Оху, - проговорил Парсел, - это предложение оскорбительно. Я его передал вам лишь потому, что его сделал Скелет. Лично я хочу сделать вам другое предложение. Он широко развел руки, как бы показывая, что Джонс и Бэкер с ним заодно. - Я предлагаю разделить наши три части на всех нас. Воцарилось молчание, потом Тетаити заговорил низким, глубоким голосом: - Это несправедливо. Уилли, Ропати и Адамо - это будет три. Нас таитян, - шестеро. На девять человек придется всего три части. А у них на шестерых будет шесть частей. Ни слова благодарности Парселу. Тетаити замолк, как 6ы ожидая нового предложения. Но так как Парсел не открывал рта наступила минута смущенного молчания. Бросив Кори, Меоро подошел, присел на корточки рядом с Тетаити и поднял на него глаза, словно прося разрешения заговорить. Лицо у него было широкое, круглое, а взгляд - веселый и простодушный. Тетаити в знак согласия опустил веки. - У тебя, Адамо, - начал Меоро и поднялся во весь рост, - и у тебя, Уилли, и у тебя тоже. Ропати, руки не полны холодной крови. Вы поступили благородно, сказав: наши три части - ваши. Мне ваше предложение приятно. Но правильно сказал Тетаити: это несправедливо. Почему Скелет должен иметь больше земли. чем Адамо, или Ропати, или Меоро? - добавил он, кладя широкую ладонь на свою выпуклую грудь. - Нет, нет, это несправедливо. Говорил он веско и, закончив вступительную часть, с трудом перевел дыхание, как бы запыхавшись от бега. - Когда на Таити, - продолжал он, - вождь совершает несправедливый поступок, к нему приходят всей деревней и гово- рят: "Ты сделал то, чего делать нельзя. Потрудись сделать иначе". И ждут целую луну. Если к этому времени вождь не исправит своей ошибки, ночью к его хижине приходят двое мужчин и вонзают в дверь дротик. И ждут еще луну. И если к концу этой второй луны вождь ничего не сделает, собираются ночью у его хижины и поджигают ее, а когда он выходит - его убивают. - А если у вождя есть друзья? -спросил, помолчав, Парсел. - Если они пожелают остаться с вождем, их тоже убивают. - А если у вождя много друзей и они станут защищаться? - Тогда начнется война. - А когда война кончится? - Когда вождь и все его друзья будут убиты. - Прольется много крови, - заметил Парсел. Он взглянул на Тетаити и спокойно произнес: - Я против того, чтобы проливать кровь. Тетаити медленно поднял свои тяжелые веки, уставился на Адамо и провозгласил торжественным тоном, словно вынося при говор: - Тогда, значит, ты друг плохого вождя. - Я ему не друг, - с силой произнес Парсел. - Я ушел из ассамблеи перитани, желая показать, что я не одобряю его действий. И пришел разделить с тобой свою землю. Тетаити склонил голову. - Адамо, - проговорил он, - ты хороший человек. Но этого еще мало - быть просто хорошим. Ты говоришь: "Я вместе с вами терплю несправедливость". Но ведь несправедливости этим не исправишь. Среди таитян послышался одобрительный шепот. Когда он стих, Меани расцепил пальцы, положил ладони на колени и качал: - Слово моего брата Тетаити - верное слово. Но неправда, что Адамо друг плохого вождя. Он боролся с ним силой, словами, хитростью. С самого начала он боролся против него. И не следует отворачивать голову от моего брата Адамо только потому, что Адамо не хочет проливать кровь. Адамо говорит о кровопролитии, как моа. Я, Меани, сын вождя, я обнажаю плечо перед Адамо, - добавил он, поднимаясь с земли. Он выпрямился во весь рост, глубоко вздохнул, переступил с ноги на ногу и застыл в непринужденной позе, величественный, как статуя, бросив мускулистые руки вдоль тела. - Люди, - продолжал он, - нельзя судить об Адамо как о прочих перитани. На нашем большом острове Таити побывало немало перитани, но ни у кого не было таких золотых волос, та- ких светлых глаз, таких румяных щек, как у Адамо. Поглядите, люди, на румяные щеки Адамо, - загремел вдруг Меани, взмахнув рукой и изящно поведя плечами, как будто румянец и нежная кожа Парсела уже сами по себе порука его честности. Хотя этот довод показался .самому Парселу до смешного неуместным, на таитян он, произвел сильное впечатление. Они поглядывали на румяные щеки Парсела даже с каким-то уважением, и уважение это еще усилилось, когда Парсел покраснел под их взглядами. - А сейчас, - продолжал Меани, - когда этот человек, чьи щеки подобны отсвету зари, приходит к нам и говорит: "Я хочу разделить с вами свою землю", мне Меани, сыну вождя, это пред- ложение приятно. Это не значит, что оно справедливо. А все-таки приятно. Широким изящным жестом руки, так напоминавшим движения Оту, он обвел присутствующих и проскандировал, вернее пропел, как стихи: - Адамо не принес справедливости, но он принес дружбу. Он уронил руки вдоль тела и, согнув колени, опустился на землю мягким изящным движением. "Хорошо сказано", - горячо одобрил Меоро, и Кори повторил за ним как эхо: "Хорошо сказано!" Потом Кори поднялся с места и, размахивая длинными, как у гориллы руками, присел рядом с Меоро, прислонившись плечом к его плечу. Тут поднялся Тими. И сразу же Парсел почувствовал, что в воздухе запахло грозой. Однако во внешности Тими не было ничего угрожающего. Среди таитян он был самый малорослый, самый тоненький и, пожалуй, - самый красивый. Его безбородое лицо озаряли глаза, похожие на глаза антилопы - длинные, косо поставленные, приподнятые к вискам, осененные длинными, густыми, как трава, ресницами. Непомерно большая радужка зани- мала почти весь глаз и лишь в самых уголках поблескивал голубоватый белок. Эта особенность придавала взгляду Тими какую-то меланхолическую нежность, но редко кому удавалось полюбоваться прелестью этих глаз, ибо Тими, как девушка, обычно не поднимал скромно опущенных век. - Меани сказал и не сказал, что Адамо - моа, - начал он певучим низким голосом. - Возможно, Адамо - действительно моа. Возможно, Уилли тоже моа. Возможно, и Ропати тоже. Возможно, среди перитани вообще много моа... Начало его речи прозвучало намеренно дерзко, тем паче что Тими с умыслом избегал смотреть на Парсела. "Вот он - враг", - подумалось Парселу. - К нам пришли трое перитани, - продолжал Тими, даже не взглянув в их сторону, - и сказали: "С вами, таитянами, посту- пили неправильно. Мы протестуем против такой несправедливости. И мы разделим с вами нашу землю!" А мы, таитяне, мы говорим: "Такой раздел несправедлив. Мы не желаем такого раздела". После чего трое перитани уходят к себе, берут свои земли и обрабатывают их. А мы, мы останемся совсем без земли. Тими вытянул вперед правую руку и растопырил пальцы. Выразительность ареста не оставила зрителей равнодушными. Всем почудилось, будто Тими держал полную горсть земли, и вдруг земля ушла у него сквозь пальцы. - И выходит, - добавил он, не сжимая пальцев, - что трое перитани будут пользоваться своими землями, а мы, мы останемся ни с чем. Он опустил руку и добавил с едкой усмешкой: - И однако трое этих перитани говорят, что они против несправедливости. Тими выдержал паузу, посмотрел на Корн и Меоро, как бы желая убедить именно их в правоте своих слов, и добавил все так же ядовито: - Во время раздела женщин эти трое перитани тоже были против. Конечно, приятно видеть, как они призывают к справедливости! Каждому понятно, что они наши друзья. Однако их возражения ни к чему не привели. После всех их споров шестерым таитянам достались только три женщины. А эти трое перитани имеют по женщине на каждого. Оратор сел, и Парсел невольно восхитился про себя, с каким искусством Тими намекнул, что трое перитани сначала всегда протестуют против несправедливости, а в итоге выигрывают... Парсел поднял глаза и встретился с устремленными на него взглядами Кори и Меоро. Оба смотрели дружелюбно, словно побуждая его ответить. Тогда Парсел перевел взгляд на Тетаити. Он тоже ждал ответа. А Меани, закинув голову, полузакрыв вдруг осоловевшие глаза, зевал, чуть не сворачивая себе челюсть, желая этим подчеркнуть, как мало он придает значения речам Тими. "А может быть, - подумалось Парселу, - речь Тими не только не повредила нам в глазах таитян, но даже пошла на пользу". - Тими, - проговорил он, поднявшись. - Тими, то, что ты сказал, значит примерно следующее: "Все перитани плохие, и вот эти трое - ничуть не лучше. Больше того - они к тому же еще и лицемеры". Парсел с умыслом замолк, чтобы дать Тими время возразить, если ему напрасно приписали подобную мысль. Но Тими даже не шелохнулся. Он сидел, скрестив ноги, справа от Тетаити и пристально разглядывал собственные колени. - Если ты так думаешь, Тими, ты думаешь несправедливо, - продолжал Парсел. - Когда делили женщин, справедливость требовала, чтобы каждая женщина сама выбрала себе танэ. Но ты отлично знаешь, Ивоа все равно выбрала бы меня. Авапуи выбрала бы Уилли. И Амурея выбрала бы Ропати. Как видишь, в этом отношении ничего не изменилось бы. Он помолчал и добавил, отчеканивая каждое слово: - Так что мы вовсе не получили выгоды от несправедливого решения. Кори в Меоро дружно закивали, Меани улыбнулся. А Тетаити, не повернув головы к Тими, искоса взглянул на него и проговорил твердо и презрительно, хотя голоса не повысил: - Слово Адамо - правильное слово. Названные им женщины выбрали бы этих перитани. Поэтому незачем ожесточать свое сердце против них. - И добавил после короткого молчания: - Так будем же справедливы к Адамо. Возможно, придет день, когда я, Тетаити, вынужден буду обращаться с ним как с врагом по тем причинам, о которых я уже говорил и скажу сейчас. Но не забывайте, Адамо говорит на нашем языке. Адамо нас любит. Адамо приятен, как тень листвы. Адамо, - произнес он, внезапно переходя на язык поэзии, - нежнее утренней зари, отблеск которой лежит на его щеках. И кроме того, он не терпит несправедливости. Последовала пауза. Лицо Тетаити приняло жестокое выражение, и он добавил: - Однако Адамо не хочет действовать, чтобы помешать несправедливости. Именно поэтому, как я уже говорил, он друг плохого вождя. А друг плохого вождя - нам не друг. Парсел проглотил слюну и произнес бесцветным голосом: - Я готов действовать, если есть иной способ, кроме того, о котором говорил Меоро. Отведя глаза, Тетаити ответил: - Рассуди сам: иного способа нет. - И это ваше общее мнение? - спросил Парсел - Пусть тот, кто думает иначе, скажет сам, - предложил Тетаити. Парсел Медленно обвел взглядом таитян. Никто не открыл рта. Меани сидел неподвижно, охватив пальцами левой руки правый кулак, потупив глаза, и лицо его выражало решимость. И он, он тоже был согласен с Тетаити. - Молю Эатуа, чтобы не было войны, - сказал Парсел. Никто не ответил, только Тетаити многозначительно произнес: - Если будет война, тебе придется выбирать между двумя лагерями. Парсел поднялся. - Я не подыму оружия, - глухо пробормотал он. - Ни против плохого вождя. Ни против вас. Тетаити медленно прикрыл глаза тяжелыми веками. Потом схватил топор, лежавший у его ног, поднялся с земли и, повернувшись к Парселу спиной, принялся колоть дрова. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Когда Мэсон впервые обследовал на вельботе остров, он обнаружил в восточной его части маленькую бухточку. Бухточку замыкал полукольцом обрывистый, скалистый берег, от океана ее отгораживала гряда рифов. До берега бухты, усыпанного крупным черным песком, невозможно было добраться на лодке, да и с суши туда попадали лишь с помощью веревки; привязывали ее к стволу баньяна, а затем спускались вдоль базальтового обрывистого склона. Англичане прозвали эту бухточку Rope Beach,* восславив таким образом сокращавшую путь веревку. *[Веревочный пляж (англ.).] Вот эту-то бухту облюбовало себе для рыбной ловли "меньшинство", когда каждый из кланов стал промышлять только для себя. По молчаливому согласию "большинство" и таитяне оставили этот берег в распоряжении клана Парсела. Спуск и в особенности подъем требовали немалого труда, но воды бухты буквально кишели рыбой, а главное, бухточка была обращена на восток, так что первые лучи солнца заглядывали сначала сюда, а от норд-оста ее укрывал скалистый берег. Бэкер и Джонсон удили внизу под утесами, а Парселу полюбился крутой выступ скалы, к которому прибой обычно пригонял косяки рыб. Но в первый же день его чуть не смыло, и спасся он лишь потому, что волна, откатившись, с силой прижала его к утесу, попавшемуся ей на пути. Поэтому теперь он, предосторожности ради, опоясывался веревкой и привязывал ее к скалистому пику, поднимавшемуся в нескольких метрах позади. Парсел удил уже часа два и рад был, что на этот раз его оставили наедине с океаном. Остров - он и есть маленький островок, поселок - он и есть маленький поселок. Люди живут в поселке скученно. Со времени последних событий у Парсела в доме вечно сидят женщины, то приходят узнать новости, то спешат поделиться слухами, неважно, верными или ложными... Парсел вытащил удочку и снова закинул ее. Последнее время он просто задыхался в поселке. Ему чудилось, что напряжение, царившее на острове, дошло до предела. Спускаясь к бухте Блос- сом, он однажды поймал себя на том, что с вожделением глядит на шлюпки, выстроенные в ряд в широком гроте под навесом скалы, защищавшей их от солнца. Очевидно, те же мысли приходят и Ивоа, потому что только накануне она спросила, далеко ли отсюда до ближайшей земли... Да нет! Кто же решится проделать пятьсот морских миль в шлюпке да еще взять с собой женщину накануне родов. Будь он один, возможно, он и попытался бы... "Остров - тюрьма, - подумал Парсел во внезапном приливе уныния. - Мы избежали виселицы, но приговорены к пожизненному заточению". И опять - уже в который раз! - он не заметил, как его наживку съела рыба. Слишком уж он замечтался. Пришлось снова наживлять удочку, снова забрасывать ее. Проделав это, Парсел отступил на несколько шагов, и, в надежде укрыться от ветра, присел за утесом. Там, куда он минуту назад кинул рыбью голову, уже кишмя кишели морские блохи. Овальные тельца грязно-песочного цвета и сплошные лапки, лапки твердые, хищные. Страшно даже глядеть на это кишение. С непрерывным шорохом блохи громоздились друг на друга, калечили друг друга, пожирали друг друга, борясь за лакомый кусок. А ведь вся эта жестокость впустую. Рыбья голова - крупная добыча, ее достанет на всех, и чтобы справиться с ней, блохам не хватит, пожалуй, целого дня. Парсел с отвращением смотрел на них, не решаясь оттолкнуть рыбью голову ногой. До чего же омерзительные насекомые! Только рот да броня. Все в них неуязвимо, все не как у человека. Жестокость без границ. Жадность, даже не сознающая, где она оборачивается против самой себя. Вдруг Парсел почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Он оглянулся. Перед ним стоял Маклеод. - Я вам кричал, - объяснил шотландец извиняющимся тоном, убирая руку. - Но разве с таким ветром... Парсел был так изумлен, увидев Маклеода в своем заповеднике, что даже не поздоровался с ним. - Мне нужно с вами поговорить, - продолжал Маклеод. - Ладно. Только уйдем отсюда. А то вас может смыть волной. Прыгая с утеса на утес, он добрался до маленького грота, расположенного под тем самым пиком, через который он для безопасности закидывал веревку. Маклеод следовал за ним по пятам, н когда Парсел уселся у входа в грот, он тоже присел шагах в двух н стал смотреть на море. - Уж не из-за того ли вы на меня сердитесь, что вышли из ассамблеи? - сказал Маклеод, вопросительно взглянув на Парсела. - Ни на кого я не сержусь, - отозвался тот. - Я заходил к вам, - быстро проговорил Маклеод. - А ваша жена сказала, что вы на Роп Биче. Неплохо здесь у вас, - доба- вил он, критически оглядывая бухточку. - По крайней мере для тех парней, которым по душе, как марсовым, привязывать себя веревкой к рее. А для меня места маловато. Я тридцать лет такие упражнения с веревками проделывал, и чудо еще, что кости себе не переломал. Он сидел по-домашнему, прислонясь к округлому выступу утеса, и говорил с непринужденным видом. Парсел мог сколько угодно любоваться его профилем ощипанного орла, его длинными, как паучьи лапы, руками, небрежно брошенными вдоль тела. Панталоны Маклеода в белую и красную полоску были залатаны на коленях квадратными кусками парусины, и трудно было решить, что грязнее - штаны или белая фуфайка, плотно обтягивавшая его тощие бока. - Я видел вашу раздвижную стенку, - продолжал Маклеод. - Уж коль скоро я очутился у вас, то позволил себе осмотреть ваше хозяйство. - И задумчиво добавил: - Для любителя вы, Парсел, молодец. Я уже давно это заметил, еще когда вы строили себе дом. Кроме меня, вы единственный сообразили обшить стены в кромку. Итог: только наши с вами хижины не боятся воды. Нужно же быть дураком, - вдруг воодушевился он, - чтобы поставить обшивку в стык, как все они сделали, особенно когда нет стыковой планки. Итог: конопать не конопать, а от сквозняка не убережешься. Нет, я верно сказал про кромку. И я не в комплимент вам говорю, но вы, Парсел, здорово разбираетесь в плотничьем деле. Так как Парсел не ответил, Маклеод исподтишка взглянул на него. - О вашей раздвижной стенке я вот что скажу: сразу чувствуется человек с принципами. Пожалуй, принципов даже чересчур многовато. Я всегда говорил: если любитель хорош, он работает не хуже профессионала. Разница лишь в том, что дело у него не так быстро спорится и что он слишком уважает правила. А я вот что вам скажу, - доверительно нагнулся он к Парселу, как бы открывая ему важные тайны плотнического ремесла, -самое хитрое дело - нарушать эти чертовы правила, чтобы получалось у вас так же хорошо, словно бы они и не нарушены. - Спасибо вам за совет, - заметил Парсел. - К вашим услугам! А если вам когда понадобится какой инструмент, только мигните. У меня есть инструменты и с "Блоссома", да и свои тоже, только я своих никогда никому не даю, но для вас сделаю исключение, поскольку, как говорится, вы сами мастер! Неслыханное дело - Маклеод предлагает ему свой инструмент! Услышав это великодушное предложение, Парсел чуть языка не лишился. И молча обернулся к своему собеседнику. Маклеод смотрел вдаль, подняв брови, полуоткрыв рот. Казалось, он сам удивляется своей щедрости. - Вчера вечером ко мне приходили черные. Все шестеро с Омаатой, - вдруг без всякого перехода сказал он. - С Омаатой? - Она им переводила. - А! - заметил Парсел. И замолчал. Только это "а" - и молчание... - Вы, надеюсь, догадываетесь, зачем они ко мне приходили? Так как Парсел молчал, Маклеод добавил: - Само собой разумеется, я ответил "нет". Тогда они вручили мне вот этот сверточек и ушли. Маклеод вынул из кармана пакетик и протянул Парселу. В нем оказался пучок маленьких палочек, перевязанных лианой. - Вы не знаете, что это означает? - Отчасти догадываюсь, - ответил Парсел, пересчитывая палочки. - Не утруждайте себя зря. Их тут ровно двадцать восемь штук. Парсел связал палочки и вручил их Маклеоду. - По моему мнению, они дают вам срок - одну луну, - чтобы вы изменили свое мнение. - Какую луну? - Двадцать восемь ночей. - Ага, - буркнул Маклеод и спросил, помолчав: - А если я не изменю мнения? - Тогда они придут ночью и вонзят в вашу дверь дротик. - Ну и что? - Это означает, что они дают вам еще одну луну. - А по окончании этой луны? - Они вас убьют. Маклеод присвистнул и сунул руки в карманы. Лицо не дрогнуло, но когда он заговорил, голос звучал слышно: - А как же они меня убьют? Наступило молчание. Парсел пожал плечами. - Только не думайте, что они пойдут на вас войной? Это не в их духе. Война в представлении таитян - это засада. - В эту игру и вдвоем поиграть можно, - заметил Маклеод. Парсел поднялся. Он углубился в грот; ветер сразу утих, и Парсел всем телом ощутил солнечное тепло. Должно быть, жара началась уже давно, но из-за свежего бриза совсем не чувствовалась. - Играть! - воскликнул он. - Хорошо, если бы дело шло только о вашей собственной жизни! - Значит, они до всех добираются? - хмуро спросил Маклеод. И так как Парсел не ответил, он продолжал: - Значит, поголовная резня? Значит, по-вашему, они это задумали? - Нет, не задумали, - возразил Парсел. - Они не такие, как белые. Они не думают о том, что будут делать, и не обсуждают сообща такие вопросы. Они следуют чувствам. Потом в один прекрасный день начинают действовать. И хотя заранее ничего друг другу не говорят, действуют согласованно. - Чувства! - презрительно буркнул Маклеод. - Какие еще чувства? - Злоба, ненависть... - Против меня? - Против вас, против Смэджа, против всех перитани - И против вас тоже? - И против меня тоже. - А почему против вас? - Они не понимают моего поведения по отношению к вам. - Ну, за это я их винить не могу. И Маклеод расхохотался скрипучим смехом, прозвучавшим, впрочем, фальшиво. Парсел заговорил снова: - Они считают, что мне следовало объединиться с ними, чтобы вас свалить. Наступило молчание, потом Маклеод ск