стало твердым. - Итиа, - проговорил он наконец, - скажи мне правду, ты не знаешь, где Ивоа? - Нет. - Омаата знает? - Может быть, знает. Он встал, пощупал свои брюки, с досадой убедился, что они еще не просохли, и натянул их. - Послушай, - сказал он. - Мы спустимся вниз. Я буду ждать под баньяном, а ты приведешь Омаату. - Он добавил: - Но не говори другим женщинам, где я. - А что я скажу Тетаити? - Ничего. Скажешь, что Омаата меня ищет. Иди, не жди меня. За эти сутки он почти забыл, какое солнце горячее и какой яркий свет оно проливает на землю. Щуря глаза и хватаясь обеими руками за камни, спустился он по крутому обрыву. Он был жив и не хотел думать ни о чем другом. Его голову, плечи и ноги сквозь мокрую материю жгли палящие лучи солнца. Весь остров раскинулся под ним, как рельефная карта, зеленый, пестрый, окруженный темно - лазоревым океаном. Парсел глубоко вдыхал ветер, пролетавший над чащей, над кострами поселка, над цветущим плоскогорьем. Он не вошел под тень баньяна. Сняв брюки, он повесил их на воздушном корне и растянулся ничком на траве. Через несколько минут он уже обливался потом, но не двинулся с места: ему казалось, что никогда он не прогреется насквозь. По небу плыло несколько облачков, и стоило одному из них заслонить солнце, как Парсела охватывало мучительное ощущение, будто свет и тепло могут исчезнуть и остров погрузится в вечную тьму. Омаата пришла через час; она все предусмотрела и принесла ему поесть. Он сделал несколько шагов ей навстречу, поглядел в лицо, почувствовал легкое смущение и взял лепешку у нее из рук. Не сказав ни слова, он вернулся под баньян, но на этот раз уселся в тени. Он чувствовал ожог на плечах. - Где Ивоа? - Не знаю. Он продолжал смотреть на нее, и Омаата сказала - Человек, где ты хочешь, чтоб она была? - Ты видела ее вчера вечером ? - Сегодня утром. Когда Меани упал, она бросилась к нему, стала на колени, а потом поднялась и ушла. - В каком направлении? - К твоему дому. Понятно. Она пошла за ружьем. Меани умер. Она не стала тратить время и оплакивать его. Она скрылась в чаще, чтобы за- щищать своего танэ от Тетаити. Он спросил: - А разве Тетаити хочет меня убить? Омаата прилегла возле него. Опершись на локоть, она вырывала травинки и одну за другой прикусывала зубами. - Он сказал, что не убьет тебя. - Я спрашиваю тебя не об этом. Она тихонько заворчала. Как ему объяснить? У Тетаити не было желания его убить - лично его. Все это гораздо сложней. Омаата по-прежнему молчала, и Парсел спросил: - Я должен его опасаться? - Всегда надо опасаться. - Так же, как когда Тими был жив? - Может быть, и нет. - Она добавила: - Тетаити сказал, что он тебя не убьет. Парсел тщетно пытался встретиться взглядом с ее глазами. - Разве Тетаити такой человек, который говорит одно, а делает другое? Она пожала широкими плечами - Как все вожди. - Оту был не таким. - В мирное время - нет. Но во время войны Оту был очень хитер. - Война кончилась. - О мой малыш! - Омаата подняла голову, и из ее громадных глаз на Парсела хлынули целые потоки света. Она вынула травинки изо рта и бросила их на землю. - Война со Скелетом окончена. Но есть другая война - между Тетаити и женщинами. И еще одна - между Тетаити и Адамо... - Война со мной? - воскликнул Парсел, опешив. Она заворчала, легла на живот, подперев кулаками свое широкое лицо, и сбоку нежно поглядела на него. - Знаешь, что сейчас делает Тетаити? Он кончает "па"... - "Па", начатое перитани? Она кивнула головой. - Маамаа! - Нет, - сказала она серьезно. - Нет... Нынче утром он поломал все ружья, кроме своего. Но на острове есть еще два ружья. Ружье Ивоа... Пауза. Потупившись, Омаата добавила: - И ружье Тими. Парсел тотчас сказал: - Я бросил ружье Тими в колодец. Она вздохнула, но промолчала. Он продолжал: - Неужели женщины решатся на убийство Тетаити? Она снова заворчала. Вернее, сердито фыркнула. Вечно эти прямые беззастенчивые вопросы в духе перитани. Куда девались хорошие манеры Адамо? Потом она взглянула на него: какой он белый, розовый, с широкой красной полосой на плечах, бедный петушок, он не переносит солнца, - ничего-то он не понимает, сущий ребенок, затесавшийся среди взрослых, кому же он может задавать вопросы, как не им! Умилившись, она протянула широкую кисть и погладила его по руке. Он повернулся, и она встретила его взгляд. О, эти голубые, прозрачные, как небо, глаза! Такие ясные! О мой петушок! О Адамо! - Женщины оскорблены, - проговорила она наконец. - И я тоже очень оскорблена. - Но ведь таков обычай. - Нет! Нет! - воскликнула она горячо. - После войны в своем же племени не выставляют головы на копьях. Помолчав, Парсел спросил: - Почему же он так поступил? Омаата пожала плечами. - Он ненавидит перитани. И старается уверить себя, что счастлив своей победой. Для него эти восемь голов... Не окончив фразы, она слегка взмахнула рукой. Парсел поднял подбородок, и глаза его сразу стали холодными. Восемь голов. С его головой девять. Если бы все перитани были убиты, Тетаити был бы совсем счастлив. Он встал и повернулся к Омаате. - Идем, - проговорил он твердо. - Ты пойдешь к Тетаити и скажешь ему: "Адамо говорит - я не пойду в твой дом, я не хочу видеть головы перитани на копьях. Адамо говорит - приходи на базарную площадь, когда солнце поднимет свое чрево. Я буду там". Омаата с минуту молча глядела на него. Ауэ, как могли меняться его глаза! - Я вернусь с тобой в деревню, - добавил Парсел. - И буду ждать ответа у себя дома. Только вчера, почти в этот же час, он прошел по Ист-авеню и вместе с женщинами двинулся по Баньян - лейн!.. Теперь он снова здесь - он возвращается в деревню. По правую руку от него стоит дом Мэсона. Если вместо того чтобы свернуть влево к своему дому, он пойдет дальше по Ист-авеню, то увидит все хижины поселка. Как хорошо было выбрано место для селения! Как разумно составлен план! С какой любовью выдержана симметрия! Все расстояния между домами тщательно вымерены; все правила, принятые в цивилизованном обществе, полностью соблюдены. Как удачно все получилось! Организация работ, соединенные усилия, творческая мысль, желание все предусмотреть, забота о будущем, стремление передать свое благосостояние детям - все было достойно восхищения! Несколько месяцев назад на этом месте простирались дикие джунгли. А теперь эти "улицы", эти почти идеально прямые "авеню", на каждом углу дощечка с названием; большая базарная площадь с будкой, с колоколом, с часами и цистернами для воды, которые устроил Маклеод; не слишком изящные, но прочные домики, и при каждом хорошо обработанный садик, обнесенный забором. Каждый у себя. Каждый сам по себе. Все отгородились друг от друга. Сосед ничего не просил у соседа. Все двери запирались на ключ. А подальше, на плоскогорье, - девять участков плодородной земли, принадлежавшей девяти британцам, земли, которая должна была их кормить и которая их убила. Девять? Нет, не девять, а восемь. При желании он мог вступить во владение участком, который ему предназначил Маклеод. Парсел опустил голову. Во рту у него было сухо и горько. Единственный британец на острове!.. Он почувствовал, как большая рука Омааты опустилась ему на плечо; она шла рядом с ним, когда, замедлив шаг, он приблизился к своему дому. Над ухом у него пророкотал ее глубокий приглушенный голос: "Не грусти, Адамо". Он раздраженно тряхнул головой. "Вовсе я не грущу". Он отстранился от нее. Омаата тотчас сняла руку. Они подошли к дому. - Ну, я ухожу, - с достоинством проговорила Омаата. Она ушла, не взглянув на него, держа голову прямо, и даже спина ее выражала холодность. Он нетерпеливо повел головой. Какая обидчивость, этот проклятый таитянский этикет!.. Он толкнул дверь, и его тут же охватило раскаяние. Посреди комнаты возвышалось прочное топорное кресло, которое он сколотил собственными руками. Прежде чем отправиться к баньяну, Омаата нашла время принести кресло к нему домой, чтобы Парселу представилось, будто оно ждет его, когда он вернется в хижину и не застанет Ивоа. Парсел спустился в сад и дошел до кустов ибиска. Несколько раз он громко окликнул Ивоа. Он был уверен, что она следит за каждым его движением. И хотя знал, что она не выйдет из чащи на его зов, ему хотелось дать ей знать, что он беспокоится о ней. Ему чудилось, будто глаза Ивоа блестят из-за каждого листа, и с этим ощущением он вошел в пристройку, вымылся с головы до ног и тщательно побрился. Вернувшись в дом, он широко раскрыл раздвижные двери и, чувствуя, что им овладевает беспокойство, растянулся на постели, лицом к свету. Солнце поднялось уже высоко, но Омаата все не возвращалась. Через некоторое время появились женщины. Против обыкновения они молчали, и их босые ноги бесшумно ступали по камешкам на тропинке. Еще до того как они появились на пороге. Парсел узнал характерное шуршание полосок коры на их юбочках. Женщины входили со строгими лицами, каждая наклонялась к нему, чтобы потереться щекой о его щеку, и молча отходила. Когда церемония была окончена, они переглянулись. И тут началось нечто вроде быстрого скользящего танца, будто они заранее договорились о каждом движении. Итиа, Авапуи и Итиота уселись на кровати Парсела. Первая справа, вторая слева, а третья у него в ногах. Ороа и Тумата, пренебрегая стульями или не смея ими пользоваться, устроились на полу. Что касается Ваа, то, обняв Парсела (впервые с тех пор, как стала женой великого вождя), она отошла и стала на пороге, славно посетительница, которая заглянула на минутку и уже готова бежать дальше. Все эти маневры очень удивили Парсела. Почему Ваа держится в отдалении, почему две женщины, сидящие на полу, так сдержанны, а те, кто устроились на кровати, ведут себя спокойно и фамиль- ярно? Особенно же его удивило, что среди последних оказалась Итиота, вдова Уайта, с которой у него никогда не было особо дружеских отношений. Прошло с четверть часа, но никто не произнес ни слова. Тут появилась Омаата, окинула участниц сцены одобрительным взглядом и с достоинством, даже с некоторой торжественностью, пересекла комнату и уселась в ногах у Парсела против Итиоты. - Ну что? - спросил Парсел, поднимаясь. - Тетаити ждет тебя. - Сейчас? Она кивнула. - Где? - Перед входом в "па". Парсел взглянул на Омаату. - Это он сказал: "Перед входом в "па"? - Да, он. Тетаити не захотел идти на базарную площадь. - Почему ты ходила так долго? Она замолчала, опустив глаза, лицо у нее было неподвижное, высокомерное. "Так и есть, - подумал Парсел. - Опять неуместный вопрос. К тому же совершенно бесполезный. Ясно, ей потребовалось время, чтобы сообщить обо всем Ивоа". Он встал и сказал спокойно: - Идем. Когда они вышли на Вест-авеню, он взял Омаату под руку и ускорил шаг, чтобы опередить остальных женщин. - Послушай, - проговорил он тихо, но очень настойчиво. - Не смейте ничего делать Тетаити. Ничего. - А если он возьмет тебя в плен? - Все равно - ничего. Она спросила сурово: - А если он тебя убьет? Парсел поднял глаза. Лицо Омааты было замкнуто. Она все еще дулась на него. Он потерся щекой о ее руку. - Ну не сердись, прошу тебя... Наступило молчание, и вдруг она заговорила совсем другим голосом: - О мой петушок, я все время дрожу за тебя. Он крепче сжал ей руку. - Помни, с Тетаити ничего не должно случиться. Покачав головой, она тихо сказала: - Я тоже не хочу. Но я так боюсь за тебя! Порой я готова его убить, чтобы покончить с этим страхом. - Нет, нет, - с силой сказал он, - не смей даже и думать. И добавил: - Он тоже боится. - Это правда, - кивнула Омаата. - Он очень храбрый, но он боится. Сегодня он не расставался с ружьем даже во время работы. - Затем сказала: - Он работает как сумасшедший вместе с женщинами. Должно быть, к вечеру "па" будет окончен. Когда они подошли к углу ромбовидного поселка, Парсел остановился и бросил, не поднимая глаз: - Иди к женщинам. Он ожидал, что Омаата воспротивится, но она тотчас же повиновалась. Он двинулся вперед, а женщины следовали за ним шагах в двадцати, и так они вышли на Клиф-лейн. По мере того как они приближались к дому таитян, деревья все редели, солнце пекло все сильней и пот градом струился у Парсела по лицу. Он протер глаза тыльной стороной руки и, когда зрение его прояснилось, увидел "па". "Па" открывался за поворотом дороги, метрах в сорока впереди. По правде сказать, это был просто грубый забор, высотой около трех метров, сбитый из длинных, плохо обтесанных кольев. врытых в землю и связанных поверху. Однако, чтобы преодолеть это препятствие, требовалось пустить в ход руки и ноги, и в эту минуту нападающий оказывался безоружным на виду у врага. С другой стороны, если бы нападающим удалось поджечь ограду, хотя она и была сделана из свежих стволов, они не могли бы забросить горящий факел через "па", чтобы поджечь и дом, так как расстояние было слишком велико. Таким образом "па" надежно охранял осажденных от неожиданных сюрпризов. А если при этом кое-где осветить ограду, то те, кто прятался в укрытии, могли без труда отразить из бойниц ночное нападение. Парсел был шагах в двадцати от "па", когда послышался голос Тетаити: - Стой! Парсел повиновался. - Скажи женщинам, чтоб они остановились. Парсел обернулся и, подняв вверх обе руки, передал женщинам приказ Тетаити. Раздался громкий ропот, но женщины послушались. Парсел снова повернулся к "па". Он ничего не мог разглядеть. Ни лица. Ни человеческой фигуры. Промежутки между кольями были переплетены ветками колючего кустарника. - Иди! - сказал голос Тетаити. Парсел выпрямился и пошел вперед. Двадцать метров, даже меньше. Он держался очень прямо и шел, твердо ступая ногами, но как ни напрягал свое тело, чувствовал где-то внутри слабость и страх. "Услышу ли я выстрел?" - спросил он себя с тревогой. Он задыхался. Тут он заметил, что задерживает дыхание, с силой вдохнул воздух и высоко вскинул голову. Мышцы его напряглись, и он подумал насмешливо: "Девятая голова, я несу ему девятую голову..." "Па" приближался к нему слишком быстро, поэтому он по- нял, что сильно ускорил шаг. Он попытался идти медленнее и по усилию, какого ему это стоило, измерил силу своего страха. Он не шел к ограде, а мчался к ней. В двух метрах от палисада он остановился. И сразу же ноги его задрожали. Прошло несколько секунд, показавшихся ему бесконечно долгими, вдруг "па" зашевелился. Вернее, кусок ограды сдвинулся и повернулся на своей оси, открыв проход между двумя кольями. В этом бесшумно и неожиданно открывшемся проходе было что-то угрожающее. - Войди! - сказал голос Тетаити. - Я говорил, что не хочу видеть голов, - ответил Парсел. - Ты их не увидишь. Что это значит? У него не будет времени их увидеть? Наступило молчание, и, словно угадав его мысли, Тетаити сказал: - Можешь войти. С тобой ничего не случится. Обещание или ловушка? Парсел сделал усилие, чтобы его голос не дрогнул: - Выходи ты. - Нет. - Я не вооружен, - сказал Парсел, поднимая обе руки. Он ничего не видел сквозь колья и ветки, но знал, что Тетаити следит за каждым его движением. - Нет, я не хочу выходить. Ясно. Он боится, что его настигнет пуля Ивоа. - За этой дверью есть еще одна - ты не увидишь голов. Приемная, вернее сторожевой пост. Чтобы задерживать приходящих или выслеживать нападающих. Калитка была слабым местом, и Тетаити построил сзади дополнительное укрепление. - Останемся на своих местах, - сказал Парсел. - Мы можем поговорить итак. Последовало молчание. Затем отверстие между двумя кольями закрылось. Но на сей раз калитка захлопнулась с треском. Парсел вздохнул. Возможно, он будет убит. Будущее покажет. Но одно теперь ясно; пленником он не будет. Тетаити снова заговорил суровым тоном: - Где Ивоа? - В чаще. - У нее есть ружье? - Ты сам знаешь. - А что она делает с ружьем в чаще? - И это ты знаешь. Но решив, что его ответ может показаться двусмысленным, Парсел добавил: - Она боится, что ты меня убьешь. Он ждал, что последует возражение, но Тетаити промолчал. Парсел был удивлен и почти обескуражен этими резкими вопросами, заданными в лоб, вопреки таитянским обычаям. - Где Тими? - спросил Тетаити тем же сухим, - повелительным тоном. - Не знаю. В сущности, это была правда. Формально - правда. И как это ни нелепо, Парселу было приятно, что он солгал лишь наполовину. - Где его ружье ? Парсел заколебался и разозлился на себя за это колебание. - У меня его нет. Дурацкий ответ. Данный как нарочно, чтоб укрепить подозрения. - Кто его взял? Парсел снова заколебался и ответил: - Никто. И тут же поправился: - Думаю, что никто. Это тоже было глупо. Особенно оговорка. - Оно у кого-нибудь из женщин? - спросил Тетаити. Парсел пожал плечами и не ответил. Надменный тон, грубые, прямые вопросы. Как все это не похоже на церемонное красноречие при встрече "Ману-фаите". И вдруг Парсел понял. Это не разговор равного с равным. Это допрос военнопленного. И в ту же минуту Тетаити сказал: - Ты мой пленник, и я имею право тебя убить. Но я тебя не убью. Возьми одну из трех пирог перитани и отправляйся в море со своей женой. Парсел помедлил с ответом. У него перехватило дыхание. - Человек, я сказал, - повторил Тетаити. - Тетаити, - заговорил наконец Парсел. - Я не поднимал на тебя оружия, а ты говоришь: "Ты мой пленник". Затем ты говоришь: "Я тебя не убью", а сам посылаешь меня в море, чтобы я утонул с моей женой, дочерью великого вождя Оту. Теперь медлил с ответом Тетаити. Доводы Парсела не тронули его, но указание на родство Ивоа достигло цели. Оту и отец Тетаити были родными братьями, Ивоа доводилась ему двоюродной сестрой, и Парсел своими словами возлагал на него вину за смерть близкой родственницы. - Все перитани плохие, - сказал Тетаити со сдержанной яростью. - Ты должен уехать! Но если моя сестра Ивоа захочет остаться - пусть остается. Лицемерие этих слов было слишком очевидно, Тетаити не мог ни минуты сомневаться в решении Ивоа. Парсел был обескуражен. Такая ненависть, такое недоброжелательство... Договориться с Тетаити невозможно. - Послушай, - начал Парсел. - Я не поднимал на тебя оружия. Я пришел в твой лагерь с "Ману-фаите". Моя жена ушла в чащу против моей воли. Почему ты так обращаешься со мной? - Ты ловкий человек, - сказал Тетаити с презрением. - Вот почему ты все еще жив. А теперь ты должен уехать. Я не хочу ни одного перитани на острове. Наступило молчание, и Парсел спросил: - Что случится, если я откажусь уехать? - Я тебя убью, - твердо ответил Тетаити. - Сейчас? - Сейчас. Парсел взглянул на изгородь перед собой, но не увидел ни блеска глаз, ни дула ружья. - Если ты меня убьешь, женщины отомстят за меня. Тетаити издал глухое ворчание, которое можно было принять за выражение презрения, но не сказал ни слова. По-видимому, он остерегался оскорблять женщин, ведь этот перитани может передать им его слова. "Он считается с женщинами, - подумал Парсел, - иначе он бы меня уже убил". Парсел молчал. Страх у него прошел, ум был холоден и ясен. Его так и подмывало сказать: "Остров такой же мой, как и твой. Я вовсе не пленник. И я никуда не уеду". Такой ответ был хорош своей ясностью, и все же в последнюю минуту Парсел заколебался. Будь перед ним Маклеод, у него бы не было сомнений. Маклеод взвешивал свои поступки с начала до конца. Значит, можно было предугадать его действия. Однако в действиях Тетаити Парсел был далеко не так уверен. Таитяне вполне способны на обдуманные поступки. Но они не всегда доводят свои решения до конца. В истории с отрубленными головами, например, Тетаити изменил своей репутации предусмотрительного человека. Несмотря на горячее желание не обижать женщин, он восстановил их против себя. "Если я пойду против него, он может даже решиться на открытый конфликт с женщинами, хотя бы из самолюбия или ради удовольствия воткнуть мою голову на копье". - Хорошо, - решительно сказал Парсел, твердо выговаривая каждое слово. - Я уеду. Но ты должен дать мне время. - Зачем тебе время? - Моя жена беременна. Она не может рожать в море, на пироге. И прежде чем пуститься в море, я должен переделать пирогу. - Что ты хочешь делать на пироге? - Крышу. - Зачем крышу? - Чтобы защитить мою жену и ребенка от ветра. - Сколько тебе надо времени? - Две луны. Тетаити наблюдал за своим врагом через щелку и не знал, что думать. Когда Парсел согласился уехать, он почувствовал облегчение. Иначе ему пришлось бы его убить, а тогда - смилуйся над нами Эатуа! - женщины набросились бы на него как дьяволицы! Но только маамаа может прийти в голову мысль построить крышу над пирогой! Это просто уловка! Лишь бы оттянуть время. А с другой стороны, женщины ни за что не позволят Ивоа уехать, пока она не родит. - Я даю тебе время, о котором ты просишь, - коротко бросил он, - но скажи своей жене, пусть она вернется к тебе. - Я ей скажу, - подумав, ответил Парсел. Он подождал еще несколько секунд, но Тетаити молчал, и Парсел повернулся к нему спиной. Подойдя к женщинам, он сказал им быстро и тихо: "Я вам все расскажу дома" - и двинулся вперед, а ваине последовали за ним. Он не хотел, чтобы под стеной "па" разыгралась драматиче- ская сцена, свидетелем которой стал бы Тетаити. Он шел быстрым шагом. Его удивляло, что он чувствует себя спокойным, почти веселым. А ведь ему предстоит пуститься в океан на жалкой скорлупке глубиной в восемьдесят сантиметров!.. Но там он сможет действовать, у него будет хоть какая-то надежда. С тех пор как началась война, его все время травили, как дикого зверя. На море он будет один против буйных ветров, но зато вдали от людей. Сидя вновь в своей хижине, положив руки на подлокотники кресла и широко раскрыв двери навстречу солнцу, он испытывал приятное ощущение безопасности и комфорта. Взрыв возмущения, которого он опасался, так и не произошел. То ли потому, что два месяца показались таитянкам слишком долгим сроком, чтобы рыдать заранее, то ли потому, что ими овладела какая-то апатия, проглядывавшая во всех их движениях. Лица их не были печальны, но на них застыло напряженное выражение. Говорили они мало и без обычной живости. Однако, если они и плакали нынче утром, то теперь слезы их иссякли. Прежняя веселость лишь на миг осветила их черты, когда Итиа серьезно заявила, что Тетаити уже тридцать лет и такой старик вполне может умереть до отъезда Адамо. И еще один небольшой инцидент внес некоторую разрядку. Всех ваине особенно волновали два вопроса: убил бы Тетаити Адамо, если бы Адамо отказался уехать? И был ли Адамо прав, согласившись покинуть остров? Дискуссия уже подходила к концу, когда Ороа вдруг принялась кричать на Ваа: если она ответила "да" на первый вопрос, то глупо с ее стороны говорить "нет" на второй. В самом деле, раз Адамо уверен, что будет убит, если не согласится уехать, то какой смысл ему говорить нет" ? Этот довод, однако, не произвел на Ваа никакого впечатления - она отказалась признать связь между двумя этими вопросами. Тут взбешенная Ороа с горящими глазами и трепещущими ноздрями схватила ее за плечи и принялась так отчаянно трясти, что Ома- ата закричала: "Ауэ! Ваа беременна!" Тогда Ваа вдруг пожалела себя и заплакала, а Ороа попросила у нее прощения, обняла ее и принялась утешать. После этого снова наступило молчание, еще более тяжкое и Мрачное, чем раньше. Вскоре Омаата, поднявшись с места, заявила, что пора заняться неотложными делами, а именно: назначить дежурных водоносов и ловцов рыбы. Они пережили тяжелую минуту, когда стали пересчитывать людей, чтобы выбрать водоносов. Восемь месяцев назад с большой пироги высадилось двадцать семь путешественников. За последние три дня четырнадцать из них умерли насильственной смертью: восемь перитани, пять таитян и одна таитянка. Следовательно, на острове осталось всего тринадцать жителей: один перитани, один таитянин и одиннадцать ваине. Было решено, что Ваа и Ивоа будут освобождены от хождения за водой. А также Тетаити, который не согласится выходить из "па", и Адамо, ибо, по единогласному мнению, это унизило бы его перед Тетаити. Таким образом, водяная повинность падала на одну команду из восьми женщин, которым придется ходить за водой через день. Хотя такая перспектива никого не порадовала, однако это решение было принято с полным единодушием, и никто не проронил ни одной жалобы. Тетаити нельзя было назначить и на рыбную ловлю, поэтому из тех же соображений престижа от нее был отстранен и Адамо, и это дело было поручено Ороа, которую Маклеод научил удить рыбу по способу перитани, а она должна была передать свой опыт по очереди другим ваине, сама выбирая себе помощниц. Решение вопроса о жилищах сопровождалось множеством мелких маневров, и притом столь незаметных, что Парсел напрягал все свое внимание, чтобы уследить за ними. Омаата поставила вопрос ребром: будут ли женщины по-прежнему жить в одиночестве, каждая в своем доме, или поселятся по двое и даже по трое? Тут все стали переглядываться: казалось, ни одна женщина не была расположена высказаться прямо по этому чисто теоретическому вопросу. Наконец слово взяла Итиа и сказала: что касается ее, то у нее вообще нет дома, и потому она может либо жить в доме бедной Амуреи, либо, если кто-нибудь захочет, поселиться вдвоем. Было это сказано с примерной скромностью, с опущенными глазами, из чего можно было заключить, что манеры Итии заметно исправились. В ответ последовало довольно продолжительное молчание и живой обмен взглядами и кивками, смысл коих целиком ускользнул от Парсела. Затем Омаата сказала: если Итиа не боится, что она ее раздавит, когда станет ворочаться в постели, то Омаата будет рада разделить с ней ложе. Потом Ороа, все еще полная раскаяния, сказала, что с удовольствием позаботится о Ваа, либо у себя дома, либо у Ваа. "У меня", - тотчас отрезала Ваа, ясно давая понять, что дом Ороа, несмотря на многочисленные шкафы и полки, был значительно хуже ее собственного. Снова наступила небольшая пауза, новый обмен взглядами, после чего Авапуи заявила, что она, "конечно", хотела бы принять к себе Итиоту. Это "конечно" было, по-видимому, понятно всем, кроме Парсела. Но тут женщины переглянулись с легким смущением: оказалось, что Тумата осталась в одиночестве. По причинам, неясным для Парсела, ни Омаата, ни Авапуи, видимо, не могли принять третью сожительницу. Прошло некоторое время, пока Ороа, обнимавшая Ваа, сообразила, что ей следует пригласить Тумату. И она тотчас сделала это с милой любезностью. Но все чуть было не расстроилось, когда Ваа заявила, что ее дом слишком мал для троих. Ороа была так возмущена этим замечанием, что, выпустив талию Ваа, схватила ее за плечи с явным намерением хорошенько встряхнуть. Но тут вступилась Омаата. Несколькими словами она восстановила порядок: пусть Тумата живет у Ороа, а Ваа проводит дни у себя, но приходит к ним ночевать. Было также решено готовить на всех в общей кухне и топить общую печь на базарной площади. Парсел едва успел подумать, будут ли женщины снабжать пищей Тетаити, как тотчас получил косвенный ответ на этот вопрос. Женщины выбрали Итиоту, чтобы носить еду "тем" в "па" (так тактично теперь называли они Тетаити и его жен). Парсел был восхищен принятым решением. Это было не только великодушно, но и весьма остроумно. Такой ход мог быть одновременно и уступкой и разведкой. Парсел ни разу не вмешивался в обсуждение, он чувствовал, что его участия и не ждали. Было ясно, что на острове установился матриархат и что женщины без шума и споров взяли в свои руки бразды правления. Все решалось быстро и разумно, без лишних слов и ненужных трений. Омаата подала знак расходиться. Когда женщины вышли. Парсел задержал ее на пороге. Другие ваине ушли не оборачиваясь. - Омаата, - сказал он, понижая голос. - Я хотел бы повидаться с Ивоа. Омаата смотрела в чащу перед собой и молчала. - Слышишь? - нетерпеливо спросил Парсел. - Слышу, - ответила она, подымая на него свои большие глаза. Во время собрания у нее было оживленное лицо. Но теперь казалось, будто в нем что-то угасло, и взгляд ее померк. - Ну так как же? - Человек, я знаю, о чем ты попросишь Ивоа. Она не согласится. - Передай ей, что я хочу ее видеть. - Она не захочет. - Не захочет? - повторил Парсел с недоверчивым и обиженным видом. - Нет, - бесстрастно ответила Омаата. - Зачем ей тебя видеть? Чтобы отказаться сделать то, что ты просишь? - То, что я прошу, разумно. - Нет, - сказала Омаата, покачав головой и устремив вперед грустный взгляд, как будто он мог пробиться сквозь чащу и проникнуть в сердце Тетаити. - Нет. Не сейчас. Быть может, позже, - продолжала она. - Мое дело судить, когда ей надо вернуться, - твердо сказал Парсел. С улыбкой она наклонилась к нему. - О мой петушок, кто лучше знает таитян: ты или мы? - Я дал обещание Тетаити, - сказал Парсел. - Ауэ, - ответила Омаата, пожав могучими плечами, - он узнает, что Ивоа сама не захотела прийти. - Как он узнает? - Я скажу об этом в присутствии женщин. Парсел в недоумении вскинул глаза. - Неужели ты думаешь, Омаата, что одна из женщин... Не может быть! Ведь он никогда не выходит из "па". Омаата чуть улыбнулась. - Ему и незачем выходить. - Итиота? - Нет, нет. Итиота будет носить ему пищу. И это все. Ауэ, она молчалива как тунец! Вот почему я ее и выбрала. Некоторое время Парсел молчал и вдруг вспомнил: "Будка позади калитки. Это не только сторожевой пост, это приемная. Посетительница сможет видеть Тетаити, но не увидит голов. Честь будет спасена..." Он положил руку на мощное плечо Омааты. - Так вот для чего ты предложила, чтобы женщины спали по двое в каждом доме? - И даже по трое, - сказала Омаата. Теперь ясно. Она намекала на троицу с Ист-авеню: Тумату, Ороа и Ваа. А точнее - на Ороа. Ороа, которая "еще при Скелете и даже при Уилли..." Итии можно доверять, она хорошо осведомлена. Он сказал вслух: - Ороа? - Я пришлю тебе Итию, мой мальчик, - сказала Омаата. - Сегодня еду тебе принесет Итиа. Она повернулась и ушла. Не удивительно, что она не ответила на его последний вопрос, даже странно, что она так много ему сказала. Быть может, она хотела его предостеречь, намекнуть, что не все женщины вполне надежны... После еды Парсел лег отдохнуть. Проснувшись, он увидел, что Итии нет. Взвалив на плечо несколько досок, он взял свои инструменты и отправился в залив Блоссом. Но не прошел и пятнадцати метров по Ист-авеню, как его догнали Омаата, Итиота и Авапуи. "Должно быть, они караулили меня, - подумал он, - мой дом надежно охраняется". Ваине взяли у него доски, хотели отобрать и инструменты, но он воспротивился. Клифлейн тянулась вдоль "па" на протяжении двадцати метров, и Парсел заметил, что все время, пока они шли вблизи "па", женщины держались между ним и забором. У подножия спускавшихся к морю скал находилось нечто вроде неглубокого грота с очень высоким и широким входом, который служил укрытием для трех шлюпок с Блоссома. Там они были спрятаны от жгучего солнца и в то же время защищены от юго-западного ветра - единственного ураганного ветра, бушевавшего в тех краях. Перед скалистым берегом были разбросаны утесы и камни, которые постепенно занесло песком, так что прибой, даже во время высокого прилива, не мог добраться до грота. Однако из предосторожности шлюпки были прочно закреплены тросами и якорями. Весной с них соскребли старую краску и покрасили заново ("Блоссом", пускаясь в дальний путь, вез в трюмах столько краски, что мог обновить себя от киля до клотика), а теперь они были заботливо покрыты парусиновыми чехлами. Мачты и запасные реи лежали на деревянных шестах, вбитых в каменные стены в двух метрах от земли. Парсел снял чехлы и тщательно осмотрел шлюпки, время от времени втыкая лезвие своего складного ножа в их деревянные корпуса. Он не нашел ни одной прогнившей доски. Все три лодки были совершенно целы. Однако в двух из них он кое-где обнаружил дырочки древоточца. Лишь одна шлюпка оказалась в полном порядке, обшивка у нее была сделана не в полдоски, как у двух других, а край в край. Ее Парсел и выбрал. С помощью Омааты и Авапуи он поставил мачту, поднял гик и смерил расстояние между гиком и дном лодки. Оказалось, 1 метр 35 сантиметров, и он решил поставить крышу каюты на высоте 1 метра 20 сантиметров. Таким образом он оставлял расстояние в 15 сантиметров для перехода гика с одного борта на другой. Глубина шлюпки у мачты равнялась 80 сантиметрам, значит, палуба будет выступать над фальшбортом всего на 40 сантиметров - высота небольшая, она не отразится на устойчивости судна. Внутри высота каюты под бимсами будет менее 120 сантиметров, это, конечно, маловато, но все же там можно будет свободно сидеть. Общая длина шлюпки достигала 7 метров, и Парсел решил сделать крышу каюты длиной в 5 метров 80 сантиметров, оставив 1 метр 20 сантиметров для кокпита. По правде сказать, ему не хотелось делать кокпит, который будет слабым местом лодки, так как его могут заливать волны, что довольно опасно в сильную бурю. Он предпочел бы настелить палубу по всей длине шлюпки от носа до кормы, а в каюту спускаться через небольшой люк. Однако ему пришлось от этого отказаться, ибо на маленькой лодке, лишь немного возвышающейся над водой, положение, рулевого, все время сидящего в водяных брызгах, было бы очень незавидно. Сначала у него мелькнула мысль построить обычную палубу со шкафутами по бокам, чтобы можно было проходить на нос. Но по зрелом размышлении он склонился к носовому козырьку. Палуба будет цельная, что упростит ее постройку, сделает ее более прочной и оставит больше пространства для каюты. Приняв это решение, он занялся двойным изгибом палубы: спереди назад она должна быть вогнутой, а от борта к борту - выпуклой. Продольный изгиб не представлял трудности. Удлинив на 40 сантиметров каждый из стрингеров, идущих от носа к корме, и соединив их концы, можно было получить удовлетворительный профиль. Поперечный профиль создать было труднее: он должен был, по-видимому, получиться с помощью бимсов, на которые опирается палубный настил, - форму их надо было рассчитать и вычертить. Парсел вспомнил, что его когда-то учили строить такие кривые, но больше он ничего не помнил. У него мелькнуло сожаление о Маклеоде, и он сам себе удивился. Прогнав эту мысль, он решил порыться в судовой библиотеке и пока отложил решение этой задачи. Он принес с собой карандаш и бумагу и принялся обмерять шлюпку, чтобы набросать эскиз. Когда он окончил свое занятие, то увидел, что ему здесь больше нечего делать и он зря принес с собой инструменты. Первым делом ему следовало составить план, вычислить изгиб бимсов и начертить их мелом на полу своей хижины, Он вышел на берег и поискал взглядом женщин. Увидел он их не сразу, но вскоре из громадного пенного гребня волны выступили мощные округлые плечи Омааты. Возле нее вынырнули две темные головки, казавшиеся детскими рядом с ее крупной головой. Из воды вытянулась рука, помахала ему, и три голоса закричали хором, четко отделяя каждый слог: "А - да - мо! А - дамо! А - да - мо!" Эхо запрыгало с утеса на утес и прокатилось по всему берегу. Парсел не шевельнулся. Он ждал, что женщины снова проскандируют его имя. Тень скалистого склона, казалось, с каждой минутой удлиняется у него на глазах. И Парселу почудилось, что он ощущает вращение земли, несущей на своей грязной коре всех людей со всеми их преступлениями. "А - да - мо! А - да - мо!". От этого напевного призыва у него побежали мурашки по спине. Все нервы затрепетали. Вокруг была щемящая сердце красота. Распустив длинные черные волосы по плечам, ваине махали руками, словно пальмы ветвями. Они были на ярком свету, а он в тени, как будто в другом полушарии, далеко от них, на другой стороне земли. Он разделся и побежал к ним по красному песку. Берег круто спускался к морю, Парсел мчался вниз с бешеной скоростью и перескочил черту тени от утеса; песок стал цвета охры, лазоревое море сверкало алмазами, и когда он нырнул в него, то почти не ощутил прохлады. Прибой сразу подбросил его вверх, на немыслимую высоту, погрузил в бешеный водоворот белой пены и темно-синей воды и единым могучим взмахом выкинул на берег. Уже через минуту Парсел лежал в одиночестве на пляже, а женщины все не выходили из воды. Ороа, Ваа и Тумата присоединились к ним. Несмотря на поздний час, Парсел чувствовал жар солнца на обожженных плечах. Он перевернулся на спину, закрыл глаза и положил руки. на лоб, чтобы защитить их от солнца. Затем сжал губы. Ох, только бы не думать! Прошла еще минута. Он видел лишь красный свет за сомкнутыми веками и расходившиеся от него круги. Невдалеке раздались громкие голоса. Он вздрогнул, отнял руки, открыл глаза. Сначала в нем возникла лишь смутная тревога, грудь сдавила тяжесть, горло перехватило, словно петлей. Потом правда сразу ударила его как острый нож: Меани умер. Парсел огляделся вокруг. Ничто не изменилось. Солнце все такое же. Вот море. Песок. Голоса женщин. Тень утесов. Земля кружится, кружится... Земля? Зачем нужна земля? Его выбросило на песок, как ракушку... Да, именно как ракушку, иначе не скажешь, и как ракушка он пуст, совсем пуст... Парсел перевер- нулся, погрузил пальцы в песок, он задыхался... Он не может даже заплакать, так пусто от этой утраты! Немного погодя он встал и бросился в воду. Снова прибой подхватил его, но синяя вода теперь казалась ему более темной, угрожающей. Он испытал облегчение, когда уносивший его от берега поток был остановлен встречной волной. Едва почувствовав под ногами песок, он бросился бежать от догонявшей его волны. Он остановился, задыхаясь. Женщины сидели кружком на песке и расчесывали свои длинные черные волосы. И тут он заметил бежавшую к ним со скалистого берега Итию; она казалась совсем крошечной на широко раскинувшемся пляже, позади которого вздымалась высокая каменистая гряда. Подбежав к Парселу, она вдруг повернула, сделала крюк, вышла на солнце, пробежала еще несколько метров и бросилась в объятия Омааты. Она с трудом перевела дух, потом наклонилась к Омаате и шепнула ей что-то на ухо. - Адамо, - громко сказала Омаата, - Ивоа не придет. Женщины перестали расчесывать волосы, и все взгляды устремились на Парсела. Он промолчал. Глаза его перебегали с Омааты на Итию. - Ты ее видела? - спросил он наконец у Итии. Итиа кивнула головой. - Я видела ее и разговаривала с ней. Она не придет. Она не хочет отдавать ружье. Парсел опустил глаза и промолчал. В этом сообщении не было для него ничего нового, только на сей раз Итиа и Омаата устроили так, чтобы все женщины знали: Ивоа не хочет уходить из чащи, не хочет отдавать ружье Тетаити. - Мне надо еще что-то сказать, но прежде я выкупаюсь, - сказала Итиа. Она встала, бросилась прямо в волны прибоя и сразу же исчезла, Из громадного фонтана брызг вынырнули лишь ее ноги, но в этот короткий миг оставшиеся на