десные таитянские дети! Никогда не кричат! Ни одной слезинки! Ропати спал голенький в своей кроватке, такой же тихий, как здоровый маленький зверек. С тех пор как Тетаити наложил на Парсела табу, он снова на ночь широко раскрывал раздвижные двери и с нетерпением поджидал, когда луна выйдет из-за облаков, чтобы лучше видеть Ропати. Через некоторое время Парсел прикрыл глаза. Ящерицы, живущие в листве пандануса, из которого была сделана крыша, ползали у него над головой с сучка на сучок с легким шорохом, похожим на дуновение горного ветерка. Парсел слегка стукнул рукой по деревянной перегородке. Тотчас же все смолкло. И он представил себе, как тоненькие ящерицы с непомерно длинными хвостами замерли в ужасе между листьями и сердца их колотятся под зеленой шкуркой. Вот уже восемь месяцев, как они живут здесь рядом с ним, невидимые среди листвы, защищенные своей окраской, но все такие же пугливые. Наверное, он задремал. Он открыл глаза. Луна уже взошла. Он вспомнил, что хотел поглядеть на Ропати, и приподнялся на локте. Ивоа шевельнулась во сне. Вытянувшись на спине, тоже нагая, в рамке распущенных черных волос, она спала, положив одну руку на разбухшую от молока грудь, а другую на кроватку Ропати. Парсел тихонько провел тыльной стороной руки по ее щеке. У Ивоа была теперь лишь одна забота, лишь одна цель, все остальное отошло на задний план. Она определила смысл своей жизни раз и навсегда, и ей не приходилось искать его с муками и сомнениями, как Адамо. Он наклонился, и его снова поразило, что младенец так мал. Пройдет не меньше десяти лет, прежде чем он упрется ножками в спинку кроватки из дубового дерева, которую ему смастерил отец. Парсел вдруг чуть не рассмеялся. Право, какой же он крошечный! Крошечный и очень толстый. Под лунными лучами его тельце приобрело теплый оттенок старой позолоченной бронзы, как будто за двенадцать дней, прошедших с его рождения, младенец уже успел потемнеть от времени. - Ты не спишь, Адамо? Ивоа посмотрела на него. - Нет. - У тебя снова заботы в голове? - Нет. Последовало долгое молчание. Ему показалось, что он ответил слишком сухо, и он добавил: - Я смотрю на Ропати. Она повернула голову и посмотрела на малыша долгим, внимательным взглядом, как будто видела его впервые, а потом сказала вполголоса беспристрастным тоном: - Ауэ! Он очень красивый! Парсел тихонько рассмеялся, придвинулся к ней, прижался щекой к ее щеке, и они стали вместе разглядывать Ропати. - Он красивый, - повторила Ивоа. Минуту спустя Парсел снова уронил голову на подушку из листьев. Он чувствовал себя грустным и усталым. В наступившей тишине снова послышался торопливый шорох среди пальмовых листьев. - О чем ты думаешь? - спросила Ивоа. - О ящерицах. Она засмеялась. - Нет, правда! - сказал он живо, поворачиваясь к ней. - Что же ты думаешь? - Я их люблю. У них крошечные лапки, и они бегают. Они не ползают. Ползать отвратительно. - Он продолжал: - Они очень славные. Мне хотелось бы их приручить. - Для чего? - Для того, чтобы они нас не боялись. - И добавил: - Я даже придумал, как их приручать. Но теперь уже поздно. Ивоа молча смотрела на мужа, но она лежала спиной к луне, и ему было плохо видно ее лицо. Прошло еще несколько минут. Они слушали ящериц. - Больше всего я гордился раздвижными дверями, - сказал Парсел приглушенным голосом, как будто возвращаясь к теме, о которой они уже говорили. Снова последовало молчание, и Ивоа сказала тихо и нежно, вкладывая свою руку в ладонь Парсела: - А креслом? - Кресло сделать легче. Вспомни, сколько я трудился, пока сделал двери. - Да, - прошептала она, - ты много трудился. Она замолчала, и дыхание ее изменилось. Парсел протянул руку и провел ладонью по ее лицу. Она плакала. Он коснулся кончиками пальцев ее щеки. Она тотчас привстала на локте и замерла в ожидании. Таков был ритуал. Он собрал ее густые разбросанные волосы, откинул их за подушку и просунул руку ей под голову. - Ты печалишься? - спросил он тихонько, склонившись к самому ее лицу. Помолчав, она ответила: - За Адамо. Но не за Ивоа. - Почему не за Ивоа? Она продолжала беззвучный голосом: - Да, это был красивый дом... Она уткнулась лицом в ямку на его плече и сказала: - Куда идет Адамо, туда и я. Адамо - мой дом. "Адамо - мой дом!" Как она это сказала! Прошло несколько секунд, и он подумал: "Меани, Уилли, Ропати. Все умерли! Может, и правда лучше покинуть остров после всего этого..." Но он с возмущением встряхнул головой. Нет, нет, не надо лгать, он этого вовсе не думает, даже со всеми зарытыми здесь мертвецами, остров оставался островом - единственным местом в мире, единственным временем в его жизни, когда он был счастлив. Он немного отодвинулся и попытался разглядеть выражение лица Ивоа. - Тетаити сказал: "Когда Скелет убил Кори и Меоро, ты должен был пойти с нами". Ивоа ничего не отвечала; тогда он приподнял правой рукой ее голову, чтобы заглянуть в глаза. Но в темноте отсвечивал лишь венчик ее волос, а на месте глаз он увидел только темную радужку, чуть выделяющуюся на фоне более светлых белков. - А ты, Ивоа, что ты скажешь? - Так думали все таитяне. - А что думаешь ты, Ивоа? Ответа не последовало. - А ты, Ивоа? - Адамо мой танэ. И она тоже. Она тоже порицает его. Он снова почувствовал себя совсем одиноким. Оторванным от всех. Всеми осужденным. Он боролся изо всех сил, чтобы не чувствовать себя виноватым. Он сохранял молчание, и ему казалось, что это молчание становится все более тяжким и горьким и, словно омут, постепенно засасывает его. - Человек, - сказала Ивоа, - а если б ты мог решать наново?.. Он был потрясен. Ивоа задает ему вопрос! И какой вопрос! Ее сдержанность, осторожность, нежелание обсуждать серьезные дела, все, что он знал о ее характере, было опровергнуто этими несколькими словами. Но может быть, она просто пересилила себя, чтобы ему помочь? - Не знаю, - ответил он не сразу. И сам удивился своему ответу. Ведь не прошло еще и трех недель, как он оправдывал свое поведение перед Тетаити. Но с тех пор, должно быть, сомнение копошилось в нем, пробивая себе дорогу, как крот под землей. И вдруг оно вновь овладело им, оно было здесь; не просто мысль, которую можно отбросить, но вопрос, на который нужно ответить. Он освободил руку, встал, сделал наугад несколько шагов по комнате, оперся о раздвижную дверь и посмотрел на озаренный луною сад. Он убил Тими, да, конечно, убил: только его намере- ние шло в счет, и после этого убийства он сам перестал понимать себя. Время от времени он повторял, что жизнь человека - каковы бы ни были его преступления - священна. Но именно это слово "священна" казалось ему теперь лишенным всякого смысла. Почему священна? Чтобы позволить ему совершать новые преступления? Эта мысль ударила его в самое сердце. Он вышел в сад и сделал несколько шагов, шатаясь, как пьяный. Пот струился у него со лба и по спине. Он говорил: "Я не буду убивать!" И считал, что принял образцовое решение. И правда, оно было образцовое, примерное. Но этот пример был никому не нужен. Никто не мог позволить себе роскошь следовать ему. Где бы вы ни были, везде оказывался преступник, которого следовало уничтожить: на "Блоссоме" - Барт, на острове - Маклеод... и Тими! "Тими, которого я убил. Никто не мог последовать моему примеру! Даже я сам!" - Адамо! - послышался голос Ивоа. Он вернулся в дом нетвердыми шагами, как будто перенес удар. Он испытывал такое же болезненное чувство беспомощности, как в тот день, когда Уилли ударил его по лицу. Вытянувшись рядом с Ивоа, он, прежде чем положить руку ей под голову, машинально собрал ее волосы и откинул на подушку. - Ты недоволен? - спросила Ивоа. На сдержанном языке Ивоа это означало: "Ты несчастлив?" Парсел отрицательно качнул головой, но она все смотрела на него, и он проговорил: - У меня в голове заботы о Ропати. - Почему? - На пироге. Когда мы будем в море. - Я об этом думала, - сказала Ивоа. И продолжала: - Надо его отдать. Он приподнялся и растерянно поглядел на нее, ошеломленный. - Отдать!? - Да, - сказала она спокойно, а слезы струились у нее по щекам. - Отдать Ропати! - вскричал Парсел. - Перед нашим отъездом. Было разительное несоответствие между ее слезами и спокойным голосом. - Я уже думала, - повторила она. - Что же ты надумала? - Быть может, когда мы будем в пироге, стихнет ветер. А каждый день надо есть. И придет день, когда ничего не останется. И у Ивоа не будет молока... Помолчав, он сказал: - А кто будет кормить Ропати на острове? - Ваа. - Но мы отправимся через две недели. - Нет, - сказала Ивоа, - не раньше, чем Ваа родит. Я по - просила Тетаити. Парсел сухо сказал: - Ты уже все устроила? - Адамо сердится? - спросила она, прижимаясь к нему и поднимая голову, чтобы заглянуть ему в глаза. - Да. - Почему? - Ты решаешь сама, и все знают, кроме меня. - Никто не знает, кроме Тетаити, - живо возразила она. - Мне же надо было спросить Тетаити, прежде чем говорить с тобой. И вовсе не Ивоа решает, - добавила она, порывисто прижимаясь к нему всем телом, - решает мой танэ. Он сознавал, что гнев его несправедлив, но не мог справиться с собой. Он высвободился из объятий Ивоа, встал и прошелся по комнате. Она права, тысячу раз права: месячный ребенок в шлюпке! Холод, бури, голод... - Кому ты хочешь его отдать ? - спросил он резко. - Омаате. И на это нечего было возразить. Ноги его ослабели и подгибались. Он сел на пороге раздвижной двери и прислонился головой к косяку. - Адамо, - послышался голос Ивоа у него за спиной. Он не ответил. - Адамо! Он не находил в себе силы ответить. Она была так мужественна, достойна восхищения, но в эту минуту он безрассудно, бессмысленно сердился на нее. "Как будто все это не по моей вине! - подумал он вдруг, и, словно молния, его пронзило горе и раскаяние. - Эти убитые! Этот отъезд! Все по моей вине!" Он слышал, как Ивоа тихонько плачет позади него. Он вернулся и снова лег рядом с ней. По мере того как отъезд Парсела приближался, среди ваине обнаруживалось недовольство, даже среди тех, кто жил в "па". Во время долгих послеобеденных часов у Ивоа в присутствии Тетаити они болтали не умолкая. По правде сказать, никто не решался обращаться прямо к Тетаити, но вокруг него раздавались непрерывные жалобы, и все на одну и ту же тему: Адамо и Ивоа скоро отправятся на Таити, а мы, бедные ваине, должны оставаться здесь с одним танэ на десятерых! Ауэ! Таити! На Таити есть лагуна, и никогда не бывает так холодно, как тут, а мужчины там ласковые и не помнят зла. Эту тему жевали и пережевывали на всевозможные лады до того дня, когда несколько ваине - и среди них Ороа - попросили Парсела взять их с собой на другой шлюпке. Он отказал им. Вто- рая шлюпка не годится. А третья не лучше второй. Ваине не умеют управлять пирогой в открытом море. К тому же у него у самого очень мало надежды, что он доберется до Таити! Итак, мечта снова увидеть Таити была убита в зародыше. Разочарование оказалось столь велико, что перешло в озлобление, а так как нельзя было сердиться на Адамо - бедный Адамо! - то послеобеденная болтовня приобрела более колкий характер. Появилась новая тема: лицемерие Тетаити. Вождь не смеет убить Адамо, ведь Адамо ничего никому не сделал, вот он и посылает его в море, чтобы утопить вместе с женой. Эта тема разрабатывалась с такой изобретательностью и таким коварством, что однажды взбешенный Тетаити встал, ни слова не говоря, ушел к себе в "па" и на другой день не появился в саду Ивоа. Когда он вернулся, женщины приняли его так ласково, что он подумал, будто усмирил их своей твердостью. Но на следующий день снова началось наступление. Сначала оно приняло более скрытые формы: как он хорош, маленький Ропати, какой у него приятный цвет кожи! Таитяне слишком черны, перитани слишком бледны, а у Ропати кожа именно такая, как надо. Ауэ, бедные ваине, теперь все кончено: только у Ивоа и у Ваа будут такие золотистые дети! На следующий день все снова хвалили Ропати и редкий цвет его кожи, но этот источник был уже сильно истощен накануне и грозил совсем иссякнуть, когда Итиота, нарушив свое молчание, вдруг высказала новую идею. Она описала, какова будет жизнь Адамо и Ивоа на пироге и какие им грозят опасности. Воображение женщин разыгралось. И хотя Адамо в ту минуту был на твердой земле в гроте у бухты Блоссом, а Ивоа кормила грудью Ропати, о них уже все говорили как об умерших. Ауэ! Да смилуется над ними Эатуа! Погиб наш милый Адамо, который никому не делал зла! Погибла наша нежная Ивоа, дочь великого вождя Оту, племянница отца Тетаити! Разумеется, все особенно напирали на родственные связи, которые должны были уберечь Ивоа, а также и ее танэ от этой бессмысленной гибели; тут была даже вновь затронута тема лицемерия. Но Омаата решила, что это опасно, и оборвала разговор. Легенда о неминуемой смерти Адамо и Ивоа заняла два дня, затем Итиа нашла новый сюжет: Адамо скоро уплывет, и Тетаити будет единственным мужчиной на острове; что же станется с бед- ными ваине, если Тетаити вдруг заболеет и умрет? Далее стало совершенно очевидно, что болезни будут подстерегать Тетаити на каждом шагу и что десять ваине в очень скором времени останутся вдовами без единого танэ, который мог бы их кормить и защищать. Итак, они стали оплакивать Тетаити у него же на глазах. Они даже воздали ему посмертную хвалу. Затем будущие вдовы принялись горько оплакивать собственную участь. Новая тема была неисчерпаема, и женщины собирались разработать ее до самого дна, как вдруг все сорвалось по вине Ваа. Вполне довольная своим положением и своим новым танэ, Ваа не принимала участия в жалобах подруг. Но внезапно мысль о том, что она опять может стать вдовой, без надежды на новое замужество, с необычайной силой потрясла ее мозг. Она была просто ошеломлена. Ауэ, если Тетаити умрет, что будет с Ваа? Ее интересами пренебрегли, ее обездолили - это ясно! Отъезд Адамо лишал ее запасного танэ. Ибо в конце концов лучше уж иметь танэ даже не великого вождя, чем вовсе не иметь танэ! Ваа немедленно перешла к действию. Она направилась прямо к Тетаити, стала перед ним на своих крепких, коротких ногах, обеими руками поддерживая живот, и разразилась потоком яростных упреков. Тетаити, сидевший на пороге раздвижной двери и укачивавший Ропати, даже не поднял глаз. Когда Ваа кончила, он встал, передал младенца матери, отвесил Ваа пощечину, впрочем не очень сильную, и, повернувшись к женщинам, обратился к ним в самом твердом тоне. Он принял решение относительно перитани и, что бы ему ни говорили, не изменит своего решения. Он, конечно, знает, что легче заставить осьминога выпустить добычу, чем заставить женщину замолчать. Но если ваине будут упорствовать и распускать языки в его присутствии, то он уйдет и будет жить один на горе и спустится вниз лишь затем, чтобы убедиться, что Адамо уехал. Эти слова заставили женщин замолчать, и замолчать надолго. Но оставались еще взгляды, вздохи, слезы, горестные кивки головой... И как только Тетаити появлялся, все эти средства немедленно пускались в ход. Неделю спустя после инцидента, вызванного Ваа, Парсел увидел Тетаити, подходившего к гроту. Не поклонившись, он быстро обошел вокруг шлюпки и сказал, не глядя на Парсела: - Пирога готова? Парсела рассердило это резкое вступление. Он взял рашпиль из ящика с инструментами и принялся закруглять планшир. Через секунду он искоса взглянул на Тетаити, увидел, что тот ждет ответа, стоя против него, и сухо бросил: - Почти. - Чего еще не хватает? - Я ее окрашу, обобью парусиной, снова окрашу - и тогда все будет готово. Последовало молчание; слышался только монотонный скрежет рашпиля по дереву. - Зачем парусина? - Чтобы вода не проникала в шлюпку. Тетаити провел рукой по крыше. - Но пирога может плавать и так? - Да. Помолчав, Тетаити сказал: - Хорошо, завтра мы ее испробуем. - Мы? - переспросил Парсел, поднимая голову и с недоумением глядя на Тетаити. - Ты и я, - бесстрастно ответил Тетаити. Он резко повернулся, вышел из грота, бросив через плечо: - Завтра во время прилива, - и исчез. Вернувшись вечером домой, Парсел ни слова не сказал ванне об этой сцене и по их поведению понял, что Тетаити им тоже ни- чего не говорил. Но когда стемнело и женщины разошлись по домам, он отправился вместе с Ивоа к Омаате. Два доэ-доэ, по одному перед каждым окном, горели в комнате, чтобы отогнать тупапау. Но это было просто соблюдением ритуала: луна светила так ярко, что было видно как днем. Омаата спала, держа Итию в объятиях, словно ребенка. Ее тяжелое тело прогибало кровать, и казалось, что она спит особенно крепким сном. Парсел коснулся ее щеки, и она тотчас открыла глаза. Хотя глаза у нее были под стать ее росту и размерам лица, Парсел каждый раз удивлялся: они казались ему огромными. - Адамо, - улыбнулась она. Итиа тоже проснулась. Маленькая, кругленькая, она, мигая, смотрела на вошедших и вдруг, вскочив с кровати, бросилась на шею Адамо. Она радовалась, как ребенок: ведь Адамо неожиданно появился перед ними, когда она никак не думала его увидеть. Парсел рассказал о своей беседе с Тетаити. - Может быть, - заметила Итиа, глаза ее еще сияли от неожиданной радости, - может быть, он поплывет с тобой на пироге, сбросит тебя в море, вернется и скажет: "Несчастный случай". - Я уже так думала, - сказала Ивоа. Омаата поднялась на локте, и все ее мускулы и округлые очертания тела ожили. - Он наложил табу. - Он очень хитрый, - возразила Ивоа. Омаата покачала своей тяжелой головой. - Он наложил табу. - Может быть, - сказала Итиа, - он посмотрит, хороша ли пирога. Если она хороша, он заберет ее себе и отправится на Таити. Тут она рассмеялась, и смех ее запорхал по комнате, как птичка. Затем она снова подбежала к Парселу и снова бросилась ему на шею. Но на сей раз она поцеловала и Ивоа. Ивоа от чистого сердца вернула ей поцелуй, но лицо у нее оставалось озабоченным. - Тетаити не злой, - сказала Омаата, устремив на Ивоа свои огромные глаза. - Может быть, он убьет Адамо, - проговорила Ивоа. - Нет, - возразила Итиа, она подошла к кровати и уселась прямо на ноги Омаате, чего та, казалось, даже не заметила. - Он рассердился потому, что Итиа сказала: "Ты посылаешь Адамо и твою сестру Ивоа на пироге перитани, чтобы они утонули". Он посмотрит, хороша ли пирога. Он не хочет, чтобы в его сердце оставался стыд. - Девочка права, - подтвердила Омаата. - Тетаити был очень оскорблен тем, что мы ему наговорили. - Может быть, ему просто любопытно, - заметил Парсел. - Он никогда не плавал на пироге перитани с крышей. - А может быть, он хочет тебя убить, - сказала Ивоа. - Ропати один. Я пойду побаюкаю Ропати! - воскликнула вдруг Итиа, как будто она считала, что уже разрешила проблему и теперь обсуждение может идти и без нее. Она бросилась к двери, но Ивоа удержала ее за руку. - В доме осталась Авапуи. - Все равно я пойду! - вскричала Итиа. Все удивились; опять она обнаруживает свои дурные манеры. Ивоа с решительным видом покачала головой. - Мы уходим, Адамо должен выспаться. Итиа посерела от стыда, выпятила губку, как будто собираясь заплакать, и бросилась в объятия Омааты. - До завтра, Итиа, - ласково сказала Ивоа и наклонилась к ней. - Завтра приходи пораньше. Ты увидишь Ропати. Омаата похлопывала громадной ладонью по маленькому круглому плечику Итии, но глаза ее не отрывались от глаз Ивоа. - Ты становишься настоящей перитани, сказала она, чуть улыбаясь. - Держишь слишком много забот в голове. - Они будут на море, - возразила Ивоа, - а табу было наложено на земле. Парсел увидел по лицу Омааты, что этот довод произвел на нее сильное впечатление. И он вдруг вспомнил, что за пределами того места, где было наложено табу, оно теряет силу. - Попроси Тетаити, чтобы он взял тебя с собой на пирогу, - посоветовала Омаата, подумав. - Я попрошу, - сказала Ивоа, и лицо ее прояснилось. Поутру, когда Тетаити собрал всех ваине на берегу, чтобы спустить шлюпку на воду, Ивоа попросила его взять ее тоже, но получила самый сухой отказ. Залив Блоссом открывался на север, а ветер в это утро дул с юго-востока, так что прибоя не было и спуск прошел легко. Парсел дал руль Тетаити и поднял паруса, но остров защищал шлюпку от ветра, паруса заполоскались, и Парсел, вернувшись в кокпит, достал кормовое весло, чтобы подгребать, пока они не выйдут к мысу Ороа. Так таитяне прозвали обрывистый скалистый выступ, отделявший на востоке бухту Блоссом от Роп Бича. В мае Ороа, лазившая по скалам за яйцами морских ласточек, свалилась оттуда и чуть не разбилась, - вот откуда и взялось это название. Как только шлюпка обогнула мыс, паруса сразу надулись, такелаж задрожал, шлюпка рванулась вперед, а Тетаити, передав руль Парселу, сел перед каютой, повернувшись к нему спиной. Ветер был свежий, лодка шла с большим креном, и Парсел потравил шкот, чтоб стать в полветра, а потом идти с попутным ветром. Шлюпка выпрямилась и побежала по волнам. Парсел крепче сжал руль. Впервые за восемь месяцев он почувствовал, как палуба дрожит под его ногами. Хотя он сделал банку для рулевого, он остался стоять, опершись на нее коленом, и пристально глядел на нос, чтобы легким движением руля выправить малейшее отклонение от курса. Дрожание дубового румпеля в его руке было приятно. Шлюпка уже набрала хороший ход, и Парсел испытывал чудесное ощущение скольжения и полета. Она догоняла волну, прорезала гребень и скользила по ней, как сани по снегу, а сзади ее тотчас настигал новый вал и бросал вперед, словно в яму. Но едва форштевень успевал врезаться в воду до планшира, как парус выхватывал шлюпку из воды и снова бросал вперед. Лодку гнали и волны и ветер, и она мчалась скачками, замедляя ход между волнами и легко взлетая на них. Казалось, она может мчаться так без устали тысячи миль и обежать весь мир. Обернувшись, Парсел увидел группу женщин на берегу бухты Блоссом. Они стали уже такими крошечными, что он не мог разглядеть ни их лиц, ни высокой фигуры Омааты. Быть может, они махали ему руками, но он не видел. Да и сам остров казался лишь маленькой полоской земли с венчиком зелени. "Вот таким я увижу его, когда буду покидать навсегда", - подумал Парсел. Небо было немного туманно, солнце не пробивалось сквозь мглу, и он почувствовал на спине брызги воды. Он посмотрел на струю за кормой, взглянул на часы и бросил взгляд на остров: семь или восемь узлов. Если идти таким ходом, не пройдет и часа, как остров превратится в черную точку на безбрежном горизонте. Парсел, не отрываясь смотревший на остров, почувствовал, что судно отклоняется в сторону; он дал лево руля, а потом переложил руль обратно. Ветер посвежел, расстояние между волнами уменьшилось, а валы стали выше. Тетаити повернулся. Но не совсем: он показал Парселу лишь свой профиль и уголок левого глаза. - Ивоа сказала мне, что ты сожалеешь. Он широко открывал рот и, должно быть, говорил очень громко из-за ветра, но Парсел еле слышал его. - Сожалею о чем? - Что не пошел с нами. Этого Парсел не говорил. Это не совсем верно. Он сказал только: "Не знаю". Но, по существу, это была правда. Он сожалел. В ту минуту, когда Тетаити задал ему вопрос, он уже знал, что сожалеет. - Да, - сказал он, - это правда. Он стоял неподвижно, положив руку на руль и глядя на профиль Тетаити. Ивоа, всегда такая скрытная... На что она надеялась? Что все это значит? Эти вопросы о прошлом? Поездка вдвоем, чтобы испробовать шлюпку? Все это бессмысленно. Со вчерашнего дня все было странно, непонятно. Все происходило как во сне, без связи, без логики. Прошло несколько мгновений, и Тетаити зашевелился. Двигался он с нарочитой медлительностью, и Парсел смотрел на него, как завороженный. Сначала Тетаити перекинул ноги через банку, как будто хотел повернуться к Парселу лицом, и в конце концов повернулся, но не сразу, словно голова его неохотно следовала за телом. Тотчас брызги полетели ему прямо в лицо, и он еще сильнее нахмурил брови над резкими, застывшими чертами. Из-под тяжелых век зрачки, особенно темные на фоне ярких белков, сверкали со смущавшей Парсела силой. Опустив суровое лицо на руки и опершись локтями на длинные мускулистые ноги, такие гладкие и плотные, что, казалось, они обтянуты черным шелком, он замер, пристально глядя Парселу в глаза. - Адамо, - произнесен торжественно. - Большая пирога перитани приходит к острову. Она приносит нам беду. Что ты бу- дешь делать? - Какую беду? - спросил Парсел. - Такую же, как Скелет, - глухо ответил Тетаити. Помолчав, Парсел сказал: - Я сражаюсь против них. - С оружием? - Да, - твердо бросил Парсел. - И добавил: - Но осталось только одно ружье. - Осталось два ружья, - сказал Тетаити. В глазах его сверкнул темный пламень, и он добавил с торжеством: - Я спрятал ружье Меани. Затем он продолжал сдержанно и тихо, как будто делал отчаянные усилия, чтобы преодолеть волнение. - Ты возьмешь ружье Меани? - Если они причинят нам вред, да. - Ты будешь стрелять из ружья Меани? - Да. - Ты, перитани, будешь стрелять в других перитани? - Да. Наступило молчание, и, так как Тетаити ничего не добавил, Парсел спросил: - Зачем ты поехал со мной на пироге? Тетаити, казалось, не рассердила прямота вопроса. Он ответил не задумываясь: - Чтобы посмотреть, хороша ли она. - А если она плоха? - Она не плоха, - ответил он сухо. Парсел проглотил слюну и постарался заглянуть ему в глаза. Но он их не увидел, Тетаити уже опустил веки, как будто двери закрылись. Минуту спустя он перенес ноги через банку, повернулся к Парселу спиной и бросил не оборачиваясь: - В пироге много воды. Парсел взглянул на решетчатый настил на дне шлюпки. Действительно, лодка стала набирать воду. Для тревоги не было оснований, но ее следовало вычерпать. - Возьми руль, - сказал Парсел. Тетаити встал, ни слова не говоря. Взяв руль, он нечаянно коснулся руки Парсела, но не поднял глаз. Парсел отцепил ведро, висевшее в кокпите под банкой, поднял стлани и принялся вычерпывать воду. Чтобы дело шло быстрее, он стоял согнувшись, почти не поднимая головы, но по свисту в снастях наверху понял, что ветер крепчает. Тетаити тронул его за плечо. Парсел выпрямился. - Смотри! Остров на горизонте казался не больше утеса, а позади него, над самой водой, закрывая всю южную часть неба, вытянулась длинная чернильно - черная туча. Парсел огляделся вокруг. Море вздулось и рокотало. На волны, бежавшие к северу, налетали сбоку другие, бегущие с юго-запада, и смешивались в водовороты. - The sauthwester! * - закричал Парсел и выронил ведро. Он *[ Юго - западный ветер (англ.) ] с удивлением заметил, что заговорил по-английски. Взяв руль из рук Тетаити, он крикнул, пересиливая вой ветра: "Кливер!" Когда Тетаити бросился вперед, Парсел подтянул шкот большого паруса и взял лево руля. Шлюпка повернула, стала по ветру, а Парсел потравил шкот, чтобы уменьшить напор ветра на парус, когда он изменит курс. С тех пор как "Блоссом" приблизился к острову, Парсел впервые увидел, что ужасный зюйд-вест может разом сменить южный бриз. Тетаити боролся со шкотами кливера. "Еще круче!" - крикнул Парсел. Тетаити послушался и, возвращаясь на корму, положил на место стлани и повесил ведро под банку. Шлюпка твердо держала курс на остров, но сильно кренилась на расходившихся волнах и, несмотря на небольшую парусность, порой так заваливалась на бок, что кружилась голова. Парсел сел на наветренный борт, и Тетаити устроился рядом с ним, как будто их веса могло хватить, чтобы выровнять лодку. При каждом порыве ветра планшир исчезал целиком под водой, и, откинувшись назад, Парсел мог видеть, как из воды выступает половина корпуса лодки, а порой сквозь прозрачный слой воды виднелся даже весь ее короткий киль. Парселу казалось, что лежащая на боку лодка лишь чудом сохраняет равновесие и достаточно едва заметного толчка, чтобы она опрокинулась. Он чуть переложил руль вправо, чтобы немного ослабить напор ветра, передал румпель Тетаити, крикнул сквозь ветер: "Держи так! " - и, нырнув в каюту, вытащил два тросика. Он привязал один к поясу Тетаити, а другой к своему и закрепил их концы за стойку банки. Снова взяв руль, он наполнил парус ветром, и шлюпка опять низко накренилась. Она великолепно взлетала на гребни, но ее заливали водопады брызг. Переднюю палубу беспрерывно окатывали волны, пена крутилась у основания мачты, долетая до самого гика, и несмотря на защиту палубы, вода в кокпите поднялась до висевшего под банкой ведра. Волнение усиливалось с каждой минутой и становилось все беспорядочнее. Волны сталкивались, разбивались, вновь вздымались со всех сторон с лихорадочной поспешностью, как будто море кипело, не вмещаясь в сжимавшем его котле. Но, к счастью, валы были пока не очень высоки, небо оставалось ясным, и когда шлюпка на миг застывала на гребне, Парсел успевал бросить взгляд на остров. Потом его снова кидало в яму, и, ослепленный брызгами, он крепко сжимал левой рукой румпель, а правой цеплялся за планшир. А ведь шторм еще только начинался! Зюйд-вест! На рождестве такой ураган длился три недели, дождь превратился в потоп, ветер вырывал деревья с корнем, на острове обвалился скалистый выступ. Черная туча, вставшая позади острова, скоро будет над ними - вот когда шлюпка запляшет! По голому до пояса телу Парсела струилась вода, он дрожал от холода, лицо ему резал ветер, посиневшие руки закоченели, и он с трудом успевал передохнуть между двумя ударами волн, бившими прямо в лицо. Ему никогда не приходилось встречать столь яростную бурю на таком крошечном суденышке. И, конечно, одно дело бороться со шквалом, стоя на высоком капитанском мо- стике "Блоссома", и совсем другое - здесь, почти вровень с мо- рем, среди волн, и не столько на воде, сколько под водой! Тетаити наклонился, прижал губы к уху Парсела и прокричал, отчеканивая каждое слово: "Пирога!.. Слишком круто!.." И показал рукой, что следует зарифить паруса. Парсел кивнул. Это верно. Он гнал шлюпку как сумасшедший! Было безумием мчаться по такому ветру на всех парусах. Но у него не было выбора. Он закричал в свою очередь: - Добраться... до острова... раньше тучи, И снова прокричал: - Раньше тучи!.. В ту же минуту высокий гребень хлестнул его по лицу, наполнил водой рот, залил глаза и опрокинул назад. Он кое-как выбрался из воды, кашляя, отплевываясь, чуть не захлебнувшись, и вцепился в руль, чувствуя своим плечом плечо Тетаити. Он снова увидел остров. Они неслись с дьявольской быстротой, но островок только чуть - чуть увеличился с тех пор, как они повернули назад. Есть от чего прийти в отчаяние! Как бы он ни гнал шлюпку, надо еще не меньше часа, чтобы до него добраться. Он не успеет! Небо уже потемнело, вода стала зеленой, шторм их опередит! Сегодня утром, проснувшись, он поглядел на небо и понюхал ветер. Ясный день, хороший южный бриз. Он сходил и в Роп Бич: волна небольшая. Из предосторожности он даже отправился в дом Мэсона и посмотрел на барометр: устойчивая ясная погода. Прекрасный день для маленькой увеселительной прогулки! А теперь они оказались в самом пекле, и скоро небо обрушится на них. Он трясся от холода и с трудом заставлял себя думать. Как в бреду, он все время твердил себе, что если бы повернул назад на двадцать минут раньше, то они уже подходили бы к острову, были бы под его защитой, в спокойной воде, и даже прибой не помешал бы им пристать к берегу. Он увидел, что к шлюпке приближается высокий вал, и подумал: "Если он не разобьется, я увижу остров". В ту же минуту нос шлюпки взлетел на волну и перед Парселом открылся горизонт: черная туча заволокла все небо, остров исчез. - Остров! - закричал Парсел, судорожно хватая Тетаити за руку. Парсел отправился в море без карты, без компаса, без секстанта. Если во мраке он проскочит мимо острова, им его больше не найти! Они могут плавать много дней в тумане, разыскивая островок. Без воды, без пищи, без одежды! Это единственный клочок земли на протяжении пятисот морских миль. - Остров! Тетаити смотрел на Парсела, вытаращив глаза. Несколько мгновений они сидели, ошеломленно уставившись друг на друга, плечом к плечу, почти касаясь головами. Послышался пронзитель- ный свист ветра. Парсел увидел, что море за левым бортом как будто стало стеной, и, не успев даже подумать, резко повернул руль. Мачта низко склонилась и застыла в каком - нибудь метре над водой, потом с гнетущей медлительностью стала выпрямляться. Паруса яростно забились на ветру, а Парсел бессмысленно смотрел на них, не в силах пошевельнуться. Все произошло с невероятной быстротой! Он только потом понял, что они чуть-чуть не перевернулись. - Паруса! - закричал ему на ухо Тетаити. И снова показал жестом, что их следует убрать. Верно! Какая глупость, что Парсел до сих пор этого не сделал! Он передал руль Тетаити, прополз на четвереньках на носовую палубу с тросиком, обвязанным вокруг пояса, и распустил фалы. Он бросил плавучий якорь и провел десять мучительных минут среди обрушившихся на него потоков воды на накрененной палубе, свертывая большой парус и привязывая его к мачте. Действовал он не раздумывая, по привычке, руки сами знали, что надо делать. Так он убрал паруса, и шлюпка запрыгала на волнах вокруг якоря, как пробка, - они были в безопасности. Вдруг на- летела особенно высокая волна, Парсел ухватился за мачту, отфыркиваясь, и в голове у него, как молния, пронеслось: "Нас относит!" Нельзя допускать, чтобы их отнесло. Зюйд-вест может длиться несколько дней. Но даже если он будет относить их на северо-восток в течение всего нескольких часов, они никогда больше не найдут острова. Надо идти вперед, чего бы это ни стоило, или по меньшей мере бороться с дрейфом и хотя бы оста- ваться на месте. Парсел ползком добрался до каюты, достал малый кливер и позвал Тетаити. Привязавшись к мачте, Тетаити должен был крепко держать Парсела за тросик, пока тот уберет большой кли- вер, пропустит фал через верхушку мачты и укрепит малый кливер на переднем штаге. Проделывать все это в разгар бури было настоящим безумием, но Парсел все же справился. Когда он наконец поставил малый кливер и снова сел за руль, у него была содрана кожа на руках, а после тяжелых оплеух, которые надавало ему море, у него гудело в голове. Оглушенный, слыша лишь свист в ушах, Парсел смотрел на нос шлюпки, но ничего не видел. Руль рвался из рук, и это привело его в себя. Он взглянул на малый кливер. Парус так надулся, что едва выдерживал напор ветра. Но все же выдерживал. Он даже накренял шлюпку. Они снова двигались, они не сдавались буре. Парсел заметил, что сидит на большом кливере, который только что убрал, и ему пришла мысль завернуться в парус. Он сделал знак Тетаити, и, борясь вдвоем против жестоких порывов ветра, который рвал парус из рук, им удалось соорудить что-то вроде плаща, прикрыв им головы, плечи и спины. Для большей прочности они продели тросик в отверстия паруса, стянули их и прикрепили к банке. Но Парселу надо было смотреть вперед и править рулем, поэтому он слегка откинул кливер и освободил левую руку. Тетаити, напротив, весь съежился в парусиновой па- латке, где они сидели, мокрые, дрожащие, как два пса в одной конуре, крепко прижимаясь друг к другу. Минуту спустя Парсел почувствовал, что Тетаити просунул руку ему за спину, обнял его за левое плечо и прижался щекой к его щеке. - Хорошо, - сказал он ему в ухо. - Что? - крикнул Парсел. Целый сноп молний вспыхнул перед носом лодки, и он зажмурил глаза. - Кливер! Хорошо! Тетаити тоже приходилось кричать во весь голос, но среди рева бури до Парсела долетал лишь слабый отзвук. Парсел взглянул на кливер. И правда, он был хорош! Его не снесло и не разорвало. Их жизнь зависела от этого лоскутка, и он держался. Шлюпка неслась прямо в пасть урагана. Парсел почувствовал прилив надежды. - Держится! - заорал он изо всех сил, повернувшись к Тетаити. И Тетаити вдруг удивил Парсела. Он улыбнулся. В тени парусинового капюшона, прикрывавшего им головы, Парсел ясно разглядел его улыбку. "Какой он храбрый!" - подумал Парсел с благодарностью. Но в ту же минуту он вдруг понял, что такое медленное движение их не спасет. Не может спасти. Мало парусности, мало киля. Шлюпка двигается как краб - столько же вперед, сколько вбок. Если они будут идти таким ходом, они рискуют проскочить восточнее острова. Как он не подумал об этом раньше? Если их относит к востоку, значит следует держать к западу - надо лавировать. Идти короткими галсами. Чем чаще менять галсы, тем меньше опасности отклониться от острова. - Тетаити! - закричал он. Тетаити чуть отодвинулся и посмотрел на него. - Надо делать... вот так! - заорал Парсел. И зажав руль под коленом, он освободил левую руку и показал как надо лавировать. Тетаити кивнул головой и проревел: - Я иду! И тотчас, как будто обрадовавшись, что и он может действовать, Тетаити выскользнул из парусиновой будки и пополз на четвереньках, чтобы освободить шкот. Парсел переложил руль, и, к его великому облегчению, шлюпка послушно пошла на ветер. Великолепно! Если у нее достаточно хода, чтобы повернуть, зна- чит она идет вперед. Блеснула вспышка трепещущего света, и Парсел увидел Тетаити. Тот с трудом перетягивал шкот. Парсел подумал с тревогой: "Лишь бы шкот не оборвался!" На одну-две секунды он отпустил руль, чтобы ослабить напор ветра и помочь Тетаити. Тетаити вернулся назад, весь залитый водой, похожий на призрак, макушка его странно фосфоресцировала в тусклом свете. Парсел вытащил часы и дождался новой вспышки молнии, чтобы заметить время. Раз ничего не было видно, следовало хоть приблизительно отмечать, сколько продлится каждый галс. Десять минут на запад, шесть на восток. К западу можно идти дольше, так как это не отдаляет их от острова. Они двигались, регулярно меняя галсы. Время шло, буря не разгуливалась, но и не ослабевала, они чувствовали себя жалкими, несчастными - вот и все... Пронизывающий холод, удары волн прямо в лицо, ослепительные вспышки, бешеная качка... Оставалось только ждать и терпеть. Лодку сильно заливало, и Парсел решил вычерпать воду. Они сменяли друг друга, и после получаса напряженной работы вода в лодке стояла на том же уровне, что и до начала шторма. Парсел повесил ведро, проскользнул под парус и сел рядом с Тетаити, а тот обнял его за плечо и прижался к нему щекой. Парсел вынул часы. Прошло уже четыре часа с тех пор, как они покинули остров. Ему было невыносимо холодно. Руки посинели, и он слышал, как у него над ухом стучали зубы Тетаити. Он повернулся и крикнул: - Иди... под крышу... пироги... Тетаити отрицательно покачал головой. Молнии прекратились, и Парсел почувствовал невыразимое облегчение, когда перестал слышать раскаты грома. Хотя зюйд-вест дул с прежней силой и волны сталкивались вокруг, он в течение нескольких минут испытывал необыкновенное ощущение покоя и тишины. Но вскоре это ощущение