местность между городом и Уздечкой и обнаруживают лишь тепловой след скального угря. Целую неделю все спокойно. А потом появляются трупы. Скульптор Пит Гарсия найден в своей мастерской, в спальне... и во дворе дома. У начальника КСБ Труина Хайнса хватило глупости заявить по каналу новостей: "По всему видно, что он растерзан каким-то диким зверем. Но ни одно известное мне животное не может сделать ничего подобного". Все мы втайне испытывали эдакое приятное щекотание нервов. Спектакль, правда, не Бог весть какой - на уровне той голографической лабуды, которой мы раньше пугали друг друга, но ведь теперь мы сами стали участниками этого шоу. Первая и самая очевидная версия: среди нас бродит психопат, вооруженный импульсным ножом или "адской плетью". На этот раз ему (или ей) просто не хватило времени спрятать тело. Бедный Пит. Начальник КСБ Хайнс смещен, и глава городской администрации Прюетт получает от Его Величества разрешение набрать, обучить и вооружить городскую полицию в количестве двадцати человек. Подумывают о проверке на детекторе лжи всего населения Града Поэтов, всех шести тысяч человек. В кафе спорят о гражданских правах... Формально мы - вне Гегемонии. Так есть ли у нас вообще какие-нибудь права? Вынашиваются какие-то бредовые планы поимки убийцы... И вот тут начинается форменная бойня. В убийствах - никакой системы. Находят то два трупа, то три, то один, а то и вовсе ничего. Некоторые исчезают бескровно, после других остаются лужи крови. Свидетелей нет, нет и уцелевших. Убить могут где угодно. Скажем, семья Веймонт жила на отдаленной вилле, а Сира Роб никогда не выходила из своей мастерской, расположенной в башне неподалеку от центра города; два человека сгинули поодиночке во время ночной прогулки в Саду Дзен. А вот дочь канцлера Ломана имела личных телохранителей и, несмотря на это, исчезла из собственной ванной на седьмом этаже королевского дворца. На Лузусе, ТК-Центре и других крупных планетах Сети смерть тысяч людей проходит практически незамеченной - столбик цифр в конце сводки новостей или на вкладыше утренней газеты, не более. Но в городе, где проживает шесть из пятидесяти тысяч обитателей колонии, десятка убийств достаточно, чтобы оказаться в центре всеобщего внимания и чтобы каждый ощутил себя персонажем набившей оскомину логической задачки о преступнике, которого должны повесить завтрашним утром. Одну из первых жертв я хорошо знал. В свое время Сиссиприсса Харрис была одной из первых (и самых восхитительных) моих побед на сатировом поприще. Блондинка с неправдоподобно мягкими, длинными волосами и нежнейшими щечками (персик, да и только), к которым даже в мыслях прикоснуться боязно (вдруг помнешь), короче совершенство немыслимое: взглянув на такого ангелочка, любой самец, даже самый робкий, мечтает сорваться с цепи и... А тут кто-то действительно с цепи сорвался. Нашли только ее голову, стоявшую на мостовой, в центре площади лорда Байрона, словно Сиссиприссу погрузили по самую шею в ставший на мгновение жидким, а потом вновь затвердевший мрамор. Узнав эти подробности, я сразу же понял, с кем мы имеем дело: на Земле, в матушкином поместье, у меня была кошка, имевшая обыкновение чуть ли не каждым летним утром оставлять на южном патио подобные приношения - то голову мышки, с истинно мышиным изумлением глядящую вверх, то оскаленную в белозубой улыбке голову белки - охотничьи трофеи гордого, но голодного хищника. Печальный Король Билли зашел ко мне, когда я работал над "Песнями". - Доброе утро, Билли, - поздоровался я. - Ваше Величество, - сердито проворчал Его Величество (иногда он все-таки вспоминал о своем титуле). Кстати, с того самого дня, как его челнок приземлился на Гиперионе, он перестал заикаться. - Доброе утро, Ваше Величество Билли. Мой сюзерен прорычал в ответ что-то нечленораздельное и, отодвинув в сторону кучу черновиков, вознамерился усесться в единственную лужицу пролитого кофе на сухой скамье. - Опять пишете, Силен? Я не видел причины подтверждать то, что не нуждается в подтверждении в силу своей очевидности. - Вы что, всегда пользуетесь пером? - Нет. Только тогда, когда мне нужно записать что-нибудь стоящее. - А это, по-вашему, стоящая вещь? - Он указал на маленькую стопку исписанных листков - плод моей двухнедельной работы. - Да. - Да? В самом деле _д_а_? - Да. - И когда я смогу с ней познакомиться? - Никогда. Король Билли опустил глаза и обнаружил, что левая штанина намокла от кофе. Нахмурившись, он отодвинулся и вытер обмелевшую лужицу краем мантии. - Никогда? - переспросил он. - Разве что вы меня переживете. - Что я и намерен сделать, - сказал король. - Поскольку вы разыгрываете из себя самого настоящего козла, не пропускающего ни единой козочки в королевстве. - Это что, метафора? - Никоим образом, - ответил король Билли. - Просто жизненное наблюдение. - Да чихать я хотел на козочек. Я еще в детстве пообещал матушке не драть их без спросу. - И пока король Билли грустно смотрел на меня, я пропел несколько строк из старинной песенки "Где же ты, моя козочка". - Мартин, - сказал он, - кто-то или что-то убивает моих людей. Я отодвинул в сторону перо и бумагу. - Да, знаю. - Мне нужна ваша помощь. - Какая же? Скажите, Христа ради! Может, вы хотите, чтобы я выследил убийцу, как какой-нибудь детектив из голографического фильма? Или вызвал его на смертный бой над замудоханным Рейхенбахским водопадом? - Это было бы неплохо, Мартин. Но пока я всего-навсего хочу с вами посоветоваться. Что вы, собственно, обо всем этом думаете? - Что я думаю? Во-первых. Глупо было сюда соваться. Во-вторых. Глупо здесь оставаться. А совет один, первый и последний: уносить ноги. Король Билли скорбно кивнул: - Откуда? Из города или с планеты? Я пожал плечами. Его Величество поднялся и прошествовал к окну моего маленького кабинета, из которого открывался вид на кирпичную стену регенерационного завода-автомата. Некоторое время он изучал этот пейзаж и наконец спросил: - Вам не приходилось слышать древнюю легенду о Шрайке? - Только отрывки. - Туземцы связывают это чудовище с Гробницами Времени. - Туземцы курят нерекомбинированный табак и мажут пузо краской, когда справляют праздник урожая. Король Билли кивнул, признавая мудрость этих слов, и произнес: - Первая исследовательская экспедиция Гегемонии вела себя здесь очень осторожно. Главную базу они разместили к югу от Уздечки, а здесь отставили только многоканальные самописцы. - Я не понимаю. Ваше Величество, чего вы хотите? Отпущения грехов? Да, действительно, место для города выбрано неудачно. Ну и ладушки. Ступайте, сын мой, и больше не грешите. Отпускаются вам грехи ваши. А теперь. Ваше Королевское Величество, если вы не возражаете - adios. У меня на языке крутится парочка смачных лимериков, которые обязательно нужно записать. - Так вы, Мартин, рекомендуете эвакуировать город? - спросил король, не отводя взгляда от окна. Я колебался лишь секунду: - Конечно. - А сами-то вы уедете? - Почему бы и нет? Король Билли повернулся и посмотрел мне в глаза: - И все-таки, вы _у_е_д_е_т_е_? Я помолчал, потом не выдержал и отвел взгляд. - Так я и думал, - сказал правитель планеты. Сцепив свои пухлые руки за спиной, он снова уставился в окно. - Будь я детективом, - продолжил он, - я бы насторожился. Самый большой творческий неудачник нашего города после десятилетнего молчания берется за перо, причем всего... вы что-то сказали, Мартин?.. всего через два дня после первых убийств. Он совершенно оставляет общественную жизнь, в которой доселе играл весьма заметную роль, корпит над эпической поэмой... тихоня этакий, и даже юные девы не опасаются более его козлиной похоти. Я вздохнул: - Козлиной похоти, государь? Король Билли оглянулся. - Хорошо, - сказал я. - Вы изобличили меня. Признаюсь. Я убивал и купался в их крови. Это обалденно стимулирует творческую потенцию. Я думаю, еще две... нет, пожалуй, три сотни жертв... и моя новая книга будет готова. Король Билли отвернулся и вновь уставился в окно. - В чем дело, - спросил я, - вы мне не верите? - Нет, не верю. - Почему же? - А потому, - ответил король, - что знаю настоящего убийцу. Мы сидели в затемненной нише и смотрели, как Шрайк убивает романистку Сиру Роб и ее любовника. Света было маловато: из-за этого казалось, что слегка перезревшая плоть Сиры тускло фосфоресцирует, а белые ягодицы ее куда более юного приятеля словно бы плавают в полумраке спальни, отдельно от его загорелого тела Их любовный акт достиг своего апогея, как вдруг произошло нечто необъяснимое. Юноша, уже готовый замереть перед оргазмом, внезапно взлетел в воздух, как будто Сира непонятным образом вытолкнула его из себя. Звуковая дорожка на диске, воспроизводившая до этого обычные стоны, вздохи, всхлипы и неизбежные при такого рода занятиях указания, неожиданно наполнила нишу криком. Сначала закричал он. Потом она. Изображение покачнулось - это тело юноши ударилось о стену рядом с камерой. Сира лежала в позе трагикомической незащищенности: ноги широко раздвинуты, руки раскинуты в стороны, груди примяты, бедра белеют в темноте. В ожидании экстаза она запрокинула было голову, но время шло, и когда она снова приподняла ее, потрясение и злость на ее лице сменили до странности похожую на них гримасу. Она открыла рот, собираясь за кричать. Но крика не последовало. Вместо него послышался звук, похожий на хруст разрезаемого арбуза: с таким звуком лезвие проходит сквозь плоть, серп рассекает сухожилия и кости. Голова Сиры откинулась назад, рот раскрылся невероятно широко... и ее тело ниже грудины буквально взорвалось, а затем разошлось, словно разрубленное незримым топором. Затем вступили в дело невидимые скальпели, и на коже появились поперечные разрезы. Казалось, мы просматриваем в ускоренном темпе заснятую скрытой камерой операцию хирурга-маньяка. Это было жестокое вскрытие, ибо совершалось оно на живом человеке. Впрочем, нет, уже не на живом. Как только иссяк поток крови и прекратились конвульсии, руки и ноги Сиры безвольно раскинулись и застыли, выставив напоказ омерзительную груду внутренностей. И вдруг, на какую-то долю секунды, рядом с кроватью возникло нечеткое красное пятно, отливающее металлическим блеском. - Стоп! - приказал король домашнему компьютеру. - Крупнее! Контраст! Пятно стало четче, и мы увидели голову существа, которое может привидеться разве что в наркотическом кошмаре: лицо из стали, хрома и кости, пасть - как у помеси волка с экскаватором, глаза, как рубиновые лазеры, сверкающие сквозь кроваво-красные самоцветы; из переливающегося ртутного лба торчит кривой тридцатисантиметровый клинок; такие же шипы воротником окружают шею. - Шрайк? - спросил я. Король Билли кивнул. Точнее, шевельнул подбородком. - А что с мальчишкой? - спросил я. - Нашли только тело Сиры, - ответил король. - Его хватились, когда обнаружили вот этот диск. Оказалось, какой-то специалист по развлечениям из Эндимиона. - Голограмму нашли недавно? - Вчера. Служба безопасности осматривала спальню и на потолке обнаружила камеру. Совсем маленькую - меньше миллиметра. У Сиры была целая библиотека подобных записей. Очевидно, она использовала камеру только для того, чтобы увековечивать свои... - Постельные безумства, - подсказал я. - Именно. Я встал и подошел к плавающему в воздухе изображению чудовища. Провел рукой сквозь его лоб, шипы, челюсти. Компьютер рассчитал величину этого создания и дал его в реальном масштабе. Судя по размерам черепа, наш местный Грендель был более трех метров ростом. - Шрайк, - пробормотал я, скорее приветствуя его, чем называя по имени. - Ну, Мартин, что вы можете о нем сказать? Я вскинулся: - Почему вы спрашиваете у меня? Я поэт, а не мифоисторик. - Вы обращались к компьютеру "ковчега" с запросом относительно происхождения и природы Шрайка. Я приподнял бровь. Всегда считалось, что обращение к корабельному компьютеру остается анонимным и конфиденциальным - как подключение к инфосфере Гегемонии. Дело это сугубо личное, и анонимность гарантируется. - Ну и что, - парировал я. - С тех пор как начались убийства, наверняка уже сотни людей интересовались легендой о Шрайке. Может быть, даже тысячи. Потому что кроме этой единственной легенды мы не знаем о нем ни хора. - Совершенно верно, - король весь сморщился, - но вы-то полезли в эти файлы за три месяца до первого инцидента. Я вздохнул и снова плюхнулся на подушки. - Да, я запрашивал эти файлы. Да, я читал эту блядскую легенду. Ну и что? Я хотел использовать ее в своей поэме. Арестовать меня теперь, что ли? - И что вы узнали? Вот тут я разозлился всерьез. Даже топнул копытом по ковру. - Только то, что было в этих сраных файлах. И вообще, Билли, какого черта вам от меня нужно? Король потер бровь и замигал, так как случайно задел мизинцем глаз. - Не знаю, - сказал он. - Служба безопасности хотела забрать вас на корабль и устроить допрос третьей степени с полным интерфейсом. Но я решил поговорить с вами сам. Я заморгал, испытывая странное чувство невесомости о желудке. Допрос с полным интерфейсом - это кортикальные зонды и черепные разъемы. Почти все допрошенные подобным способом со временем опять становятся нормальными людьми. Почти все. - Не могли бы вы рассказать мне, какие именно аспекты легенды вы собирались отразить в поэме? - мягко спросил король Билли. - Разумеется, - ответил я. - Согласно основной доктрине культа Шрайка, возникшего у здешних туземцев, Шрайк есть Повелитель Боли и Ангел Окончательного Искупления. И придет он из места, находящегося вне времени, дабы возвестить о конце человечества. Мне понравился этот причудливый образ. - О конце человечества? - повторил за мной король Билли. - Ага, - ответил я. - Он архангел Михаил, Морони, Сатана, Мировая энтропия и чудовище Франкенштейна в одной упаковке. Он околачивается вокруг Гробниц Времени и ждет своего часа, чтобы выйти на сцену и вписать своей колючей рукой человечество в хит-парад вымерших видов - вслед за дронтом, гориллой и кашалотом. - Чудовище Франкенштейна, - задумчиво пробормотал пухленький коротышка в помятой мантии. - При чем тут Франкенштейн? Я перевел дыхание. - Дело в том, что поклонники Шрайка считают, что человечество каким-то образом само его _с_о_з_д_а_л_о_. (Король Билли, насколько мне известно, и сам это знал. Он много чего знал.) - А они знают, как его _у_н_и_ч_т_о_ж_и_т_ь_? - Понятия не имею. Считается, что он бессмертен, потому что пребывает вне времени. - Бог? Я замялся. - Вряд ли, - произнес я наконец. - Скорее, он некое концентрированное воплощение наших кошмаров. Что-то вроде старухи с косой, только в отличие от нее он имеет обыкновение нанизывать людские душонки на ветви гигантского дерева, утыканного шипами... конечно, вместе с телами. Король Билли молча кивнул. - Послушайте, - сказал я. - Раз уж вы так любите копаться в теологиях отсталых миров, почему бы вам не слетать в Джектаун и не расспросить жрецов культа? - Да-да, - рассеянно произнес король, подперев подбородок кулачком. - Хотя нет, их ведь уже допрашивали на корабле. И это еще больше все запутало. Я поднялся, собираясь уйти (хотя и не был уверен, что мне это позволят). - Мартин. - Угу. - Быть может, вы вспомните что-нибудь еще? Что-нибудь такое, что помогло бы нам понять это существо? Я остановился в дверном проеме. Сердце у меня колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит наружу. - Да, - выговорил я наконец срывающимся голосом. - Я знаю, что такое Шрайк. - Да? - Он моя муза, - сказал я, развернулся и пошел к себе в кабинет писать. Конечно, это я вызвал Шрайка. Я знал это. Я стал писать о нем - и он явился. Поистине, вначале было Слово. Я переименовал свою поэму в "Песни Гипериона". Речь в ней шла вовсе не о планете, но о гибели самозваных титанов, именуемых людьми. О невероятном самомнении расы, бездумно уничтожившей свой собственный дом, а затем, в преступной гордыне своей, устремившейся покорять звезды, но лишь затем, чтобы вызвать гнев божества, ею же и порожденного. "Гиперион" был моей первой за долгие годы серьезной вещью, и ничего лучшего я уже не напишу. То, что начиналось как комически-серьезная попытка воскресить дух Джона Китса, стало последним оправданием моей жизни, доказательством того, что в наш век жалкого фарса не иссякла еще эпическая мощь. Чисто технически "Песни Гипериона" были написаны на таком уровне, с таким мастерством, о каком я и мечтать не мог, но голос, певший эту песнь, принадлежал не мне. Я писал о гибели человечества. А потому моей музой стал Шрайк. Погибло еще человек двадцать, прежде чем король Билли решил эвакуировать Град Поэтов. Кое-кто уехал в Эндимион, Китс и другие новые города, но большинство проголосовало за то, чтобы вернуться на "ковчегах" в Сеть. Мечта короля Билли об идеальном городе творцов умерла, хотя сам он не уехал - остался в своем мрачном дворце в Китсе. Власть в колонии перешла в руки Комитета местного самоуправления, который первым делом направил петицию о приеме в Гегемонию и организовал Силы Самообороны. ССО (набранные преимущественно из тех самых туземцев, которые еще десять лет назад дубасили друг друга дубинками, и подчинявшиеся самозваным офицерам из числа таких же туземцев) преуспели лишь в одном: отныне мирную ночную тишину то и дело разрывал рев патрульных скиммеров, а самоходки наблюдательных отрядов совершенно испохабили прелестный ландшафт наступающей на город пустыни. К моему удивлению, не только я отказался покинуть город: осталось не менее двухсот человек. Общение между нами свелось к минимуму - обмену вежливыми улыбками во время прогулок по Бульвару Поэтов или за трапезой в гулкой пустоте обеденного купола (каждый садился за свой столик). Убийства продолжались. В среднем раз в две местные недели кто-нибудь погибал или исчезал. Трупы обычно обнаруживали не мы, а местный командир ССО, который в конце концов потребовал, чтобы мы регулярно пересчитывали друг друга по головам. Как ни странно, ярче всего мне запомнилась в этом году именно массовая сцена. Вечером мы собрались на Площади, чтобы проводить последний "ковчег". Осенний звездопад был в самом разгаре, и ночное небо Гипериона горело золотыми зигзагами и алыми росчерками. Но вот включились двигатели - словно вспыхнуло маленькое солнце... Целый час мы следили, как исчезает в небесных глубинах огненный хвост корабля... а вместе с ним и наши собратья по искусству. В тот вечер с нами был и Печальный Король Билли. Направляясь к своему изукрашенному экипажу, который должен был увезти его в безопасный Китс, он остановился и отыскал меня взглядом. Как он смотрел на меня тогда! На протяжении последующих десяти лет я покидал город раз пять: в первый раз - чтобы найти биоскульптора и избавиться от внешности сатира, потом лишь для приобретения провизии и прочих припасов. К тому времени Святилище возобновило паломничества к Шрайку, и в своих путешествиях я мог пользоваться этой столбовой дорогой к смерти, только наоборот пешком до Башни Хроноса, в вагончике подвесной дороги через Уздечку, дальше ветровозом и, наконец, на барже, именуемой "Ладьей Харона", по реке Хулай. На обратном пути я рассматривал паломников и гадал, кто из них останется в живых. Мало кто посещал Град Поэтов. Его недостроенные башни начали рассыпаться, превращаясь в груды развалин. Галереи с великолепными куполами из стекла и металла и крытые аркады зарастали диким виноградом, огневник и нож-трава пробивались сквозь каменные плиты мостовых. ССО внесли в этот хаос свою скромную лепту, установив по всему городу мины-ловушки против Шрайка, но добились только одного - окончательно разрушили некогда прекрасные городские кварталы. Ирригационная система пришла в негодность. Акведук обвалился. К городу подползала пустыня. Я жил в покинутом дворце короля Билли: менял комнату за комнатой, работал над поэмой и ждал свою музу. Когда я задумываюсь над всем этим, цепочка причин и следствий замыкается в порочный круг, в некую безумную логическую конструкцию, напоминающую гравюры Эшера или построения Каролюса, этого художника инфосетей. Шрайк возник благодаря заклинанию, роль которого сыграла моя поэма, но при этом сама она не могла бы явиться на свет без помощи моей грозной четверорукой музы. Возможно, в те дни у меня слегка поехала крыша. За десяток лет смерть, играя в орлянку, очистила город от дилетантов, и наконец в нем остались только Шрайк и я. Ежегодная процессия паломников к Гробницам Времени, пересекавшая в отдалении пустыню, раздражала меня, но не слишком. Порою кое-кто возвращался назад, и я провожал взглядом крохотные фигурки, бредущие по киноварно-красному песку на юго-запад. Так им предстояло идти еще двадцать километров, до самой Башни Хроноса. Но обычно никто не возвращался. Тени города приняли меня в свою компанию. Мои шевелюра и борода отросли настолько, что закрывали собой лохмотья, в которые превратилась моя одежда. Из дома я выходил обычно по ночам и бродил среди развалин, как пугливый призрак, нет-нет да и поглядывая на освещенную башню дворца, подобно Давиду Юму, который заглядывал во все окна своего дома, дабы удостовериться, что его самого дома нет. Я так и не перетащил пищевой синтезатор из обеденного зала в свою конуру, ибо предпочитал обедать в гулкой тишине под растрескавшимся куполом, словно безмозглый элой, спешащий насытиться перед неизбежной встречей с морлоком. Шрайка я никогда не встречал. По ночам, перед самым рассветом, я часто просыпался от внезапного звука - не то песок скрипел под чьей-то ногой, не то металл царапал по камню. Я постоянно чувствовал, что за мной наблюдают, но увидеть наблюдателя мне так и не удалось. Иногда я отправлялся к Гробницам Времени. Чтобы избежать мягких, но порою весьма ощутимых ударов антиэнтропийного прилива, я выходил по ночам и прогуливался меж причудливых теней под крыльями Сфинкса или любовался звездами сквозь изумрудную стену Нефритовой Гробницы. И вот однажды, вернувшись после очередной такой вылазки, я обнаружил у себя в кабинете незваного гостя. - Впечатляюще, М-м-мартин, - сказал Билли Печальный, барабаня пальцами по одной из многочисленных стопок рукописей, разбросанных по комнате. Король-недотепа, восседавший сейчас за длинным столом, буквально утонул в кресле и казался как никогда обрюзгшим и постаревшим. Судя по всему, он провел за чтением несколько часов. - Вы д-д-действительно полагаете, что человечество з-з-заслуживает такого конца? - мягко спросил он. (Десять лет я не слышал, как он заикается!) Я отошел от двери, но не ответил. Более двадцати лет Билли был моим другом и покровителем, но сейчас мне хотелось убить его. Мысль о том, что кто-то читает "Гиперион" без разрешения, привела меня в ярость. - Вы д-д-датируете свои с-с-с... песни? - спросил король Билли, перебирая последнюю стопку исписанных страниц. - Как вы сюда попали? - выпалил я. Вопрос был отнюдь не праздный. В последние годы скиммеры, десантные челноки и вертолеты неоднократно пытались проникнуть в район Гробниц Времени, но безуспешно. Машины прибывали на место, но без пассажиров. И это сильно укрепляло веру в миф о Шрайке. Коротышка в помятой мантии пожал плечами. Наряд, замышлявшийся как нечто королевски великолепное, делал его похожим на растолстевшего арлекина. - До Башни Хроноса я шел с последним караваном паломников. А оттуда с-с-свернул к вам. Послушайте, М-мартин, вы уже много месяцев н-ничего не пишете. Почему? Я сердито взглянул на него и стал молча придвигаться к столу. - Возможно, я смогу объяснить, в чем тут дело, - сказал король Билли. И он посмотрел на последнюю законченную страницу "Гипериона" с таким видом, словно там содержался ответна долго мучившую его загадку. - Последние строфы написаны в прошлом году, в те самые дни, когда исчез Дж.Т.Телио. - Ну и что? - Сейчас я был уже у дальнего конца стола. Как бы машинально я пододвинул к себе невысокую стопку исписанных страниц. Теперь Билли не мог до нее дотянуться. - А то, что, п-п-по сводкам ССО, это был последний житель Града Поэтов, - сказал он. - Точнее, п-п-предпоследний. Вы-то живы, Мартин. Я пожал плечами и начал обходите стол. Я хотел подобраться как можно ближе к Билли, но так, чтобы он не догадался, что мне нужно. - А знаете ли, М-Мартин, вы ведь не з-з-закончили еще эту вещь, - произнес он глубоким, печальным голосом. - Так что у человечества остался н-небольшой шанс пережить Падение... - Нет, - ответил я, подкрадываясь ближе. - Но ведь вы не можете писать ее, не так ли, Мартин? Вы не можете с-с-сочинять стихи, пока ваша м-м-муза не искупается в крови, не так ли? - Дерьмо собачье, - сказал я. - Возможно. Но совпадение поразительное. Вы никогда не задумывались, М-Мартин, почему Он пощадил именно вас? Я пожал плечами и отодвинул от него еще одну пачку. Я был выше, сильнее и решительнее, чем Билли. Но я должен быть уверен, что он не прихватит с собой рукопись, когда я стащу его со стула и вышвырну вон. - Н-нам нужно раз и навсегда п-покончить с этим, - сказал мой покровитель. - Нет, - сказал я, - это вам нужно отправиться куда подальше. Одним движением отбросив в сторону последнюю стопку страниц, я угрожающе поднял руки (с удивлением обнаружив в одной из них бронзовый подсвечник). - Не двигайтесь, пожалуйста, - негромко произнес король Билли, и в руках у него оказался нейростаннер. Я замер лишь на секунду. Потом расхохотался: - Не бери меня на пушку, ты, трепло несчастное. Да у тебя духу не хватит выстрелить, даже чтобы спасти свою шкуру. И я шагнул вперед. Я хотел избить его и вышвырнуть вон. Щеку холодил камень, и, уловив краем глаза сияние звезд в проломах решетчатого купола галереи, я понял, что лежу во внутреннем дворике. Моргнуть я не мог. По окаменевшему телу бегали мурашки, как будто я отослал его и теперь, после болезненного пробуждения, к нему возвращается чувствительность. Из горла рвался крик, но челюсти и язык были как чужие. Внезапно меня подняли и прислонили к каменной скамье. Теперь я мог видеть двор и бездействующий фонтан, сооруженный по проекту Рифмера Корбе. В мерцающем свете предрассветного звездопада бронзовый Лаокоон боролся с бронзовыми змеями. - Из-з-з-звини, Мартин, - произнес знакомый голос, - но этому с-с-сумасшествию нужно положить конец. В поле моего зрения появился король Билли с большой пачкой бумаги в руках. Остальные кипы исписанных страниц лежали на бортике фонтана у ног металлического троянца. А рядом стояла открытая канистра с керосином. Кое-как мне удалось моргнуть. Веки точно заржавели. - Паралич пройдет ч-ч-через минуту-другую, - успокоил меня король Билли. Он спустился в чашу фонтана, поднял пачку рукописей и щелкнул зажигалкой. - Нет! - выдавил я сквозь сведенные судорогой челюсти. Языки пламени плясали недолго. Дождавшись, когда последний комок пепла упадет в фонтан, король Билли поднял следующую пачку и свернул ее в трубку. При свете пламени я увидел, как по его щекам катятся слезы. - Это вы все нат-т-творили, - задыхаясь, выговорил он. - Так вот, пора этому положить конец. Собрав все свои силы, я попытался встать. Руки и ноги дергались как у марионетки, управляемой неумелой рукой. Боль была кошмарная. Я снова закричал, и этот отчаянный вопль, отражаясь от мрамора и гранита, заметался по двору. Король Билли поднял толстую пачку, помедлил немного и начал читать вслух верхнюю страницу. ...искал напрасно я опору Бессильной бренности своей, когда на плечи Покоя вечного легла мне тяжесть. Тот сумрак неизменный и три недвижные фигуры Мои терзали чувства долгий месяц. Пылающий мой разум измерял Серебряной Селены превращенья, И с каждым днем я походил все бале На бестелесный призрак. Молил я смерть Об избавленье от плена тяжкого Юдоли этой... И, задыхаясь в ожиданье тщетном, Судьбу свою бессчетно проклинал. [Д.Китс "Падение Гипериона" Песнь I, 387-399] Подняв лицо к звездам, король Билли предал эту страницу огню. - Нет! - прохрипел я и невероятным усилием заставил ноги согнуться. Встав на одно колено, я попытался опереться на ватную руку, но тут же повалился на бок. Черный силуэт в королевской мантии поднял еще одну пачку - слишком толстую, чтобы свернуть ее в трубку, - и стал читать еле видимые в темноте строки: ...и я лицо увидел, Людской не тронутое скорбью, но с печатью Неизгладимою тоски извечной, что убивает И убить не может, которой Смерть сама Не в силах положить конец; черта любая В нем гибель призывала. Белизной и хладом Оно превосходило и лилии, и снег, но эту грань Мой разум преступить не смеет... [Д.Китс "Падение Гипериона" Песнь I, 256-263] Щелчок зажигалки - и еще полсотни страниц подыхают огнем. Король бросил горящие листы в чашу фонтана и потянулся за следующей пачкой. - Не надо! - Всхлипнув, я выбросил тело вверх и, изо всех сил напрягая ноги, чтобы одолеть сумятицу нервных импульсов, привалился к скамье. - У-мо-ляю! И тут на сцене появилось новое действующее лицо. Нет, не появилось - встряхнуло мои мозги, чтобы я наконец обратил на него внимание. Казалось, он был здесь и раньше, но ни я, ни король Билли просто не замечали его, пока пламя не разгорелось ярче. Невероятно высокий, четверорукий, покрытый сверкающим панцирем, Шрайк устремил на нас свой огненный взгляд. Король Билли шумно вздохнул и отступил было на шаг, но затем снова двинулся вперед, чтобы бросить в огонь очередную порцию рукописей. Тлеющий пепел вместе с дымом уносился вверх. С полуразрушенного купола, увитого диким виноградом, сорвалась стая голубей. Хлопанье их крыльев прозвучало, как выстрелы. Я шагнул за королем и едва не упал. Но Шрайк даже не шелохнулся, даже глазом не повел. - Убирайся! - закричал король Билли. Он уже не заикался. Он стоял, держа в руках кипы горящих листов, и кричал срывающимся голосом: - Убирайся! Убирайся в бездну, которая тебя породила! Мне показалось, что Шрайк чуть наклонил голову. Алые отблески пламени играли на металлических гранях его тела. - Мой повелитель! - выкрикнул я, но кому были адресованы эти слова, королю Билли или сверкающему исчадию ада, я и сам тогда не знал и не знаю до сих пор. С трудом сделав несколько шагов, я попытался схватить Билли за руку. Но на прежнем месте его уже не было. Секунду назад я мог бы коснуться его рукой, а сейчас он висел в воздухе над каменными плитами двора, метрах в десяти от меня. Пальцы чудовища, словно стальные шипы, пронзили его руки, грудь, бедра, но, корчась от боли, король по-прежнему сжимал в кулаках горящие страницы "Песней". Шрайк держал его перед собой, как отец, поднявший сына над крестильной купелью. - Уничтожь! - кричал Билли, беспомощно дергая проколотыми руками. - Уничтожь! Я остановился у края фонтана и оперся на парапет. Что я должен уничтожить? Шрайка? Потом я решил, что он имел в виду поэму... И наконец до меня дошло: и то, и другое. Кучи рукописей - не менее тысячи страниц - лежали на дне фонтана. Я поднял канистру. Шрайк не сдвинулся с места, а в следующее мгновение он едва заметным плавным движением прижал короля Билли к своей груди. Билли скорчился от боли и слабо вскрикнул, когда длинный стальной шип, разорвав его аляповатый шелковый наряд, вышел над самой грудной костью. Я тупо уставился на него и почему-то вспомнил коллекцию бабочек, которую собирал в детстве. Потом медленно и неуклюже, как автомат, принялся поливать рукописи керосином. - Сожги их, Мартин! - задыхаясь, хрипел король Билли. - Ради Бога, сожги! Я подобрал выроненную им зажигалку. Шрайк не двигался. По королевской мантии, сливаясь с алыми квадратами узора, расползались пятна крови. Я щелкнул древним устройством раз, другой, третий, но пламени не было - только искры летели. Сквозь слезы я смотрел на труд своей жизни, сваленный кучей на дне пыльного фонтана. Зажигалка выпала из моих рук. Билли закричал и забился в объятиях Шрайка. Я слышал, как сталь со скрежетом прошла по кости. - Сожги! - хрипел король. - Мартин... О, Боже! Я развернулся, пятью быстрыми шагами преодолел разделявшее нас расстояние и выплеснул полканистры. От керосиновой вони у меня хлынули слезы. Билли и чудовище, державшее его, намокли и выглядели теперь как два комика из старого голо-бурлеска. Билли моргал и кричал что-то бессвязное, на граненой морде Шрайка отражалось расцвеченное метеорами небо, и в этот момент одна из искр от тлеющих страниц, которые Билли все еще сжимал в руках, попала на керосин. Я прикрыл лицо руками (поздно - бороду и брови опалило) и стал отступать, пока не уперся в парапет фонтана. На мгновение этот костер превратился в поразительное огненное изваяние - желто-голубую Pieta [пиета, плач богоматери - картина, скульптура и т.п. с изображением девы Марии, оплакивающей мертвого Христа] с четверорукой мадонной, держащей перед собой тело Христа. Затем объятая огнем фигура скорчилась и выгнулась дугой, словно ее не пронзали стальные шипы и два десятка скальпелеобразных пальцев, и раздался крик, такой крик... До сего дня не могу поверить, что он исходил от человеческой половины этой слившейся в смертельном объятии пары. Крик этот швырнул меня на колени. Тысячекратно отраженный от каменных стен, он возвращался ко мне снова и снова, поднимая в воздух голубей со всего города. Крик не прекратился и после того, как пылающее видение разом пропало, не оставив после себя ни кучки пепла на земле, ни пятнышка на сетчатке. Прошла еще минута или две, прежде чем до меня дошло: теперь кричу я сам. Все пошло прахом, как, впрочем, и следовало ожидать. В реальной жизни хорошие концовки случаются редко. Несколько месяцев, а может, и целый год, я переписывал испорченные керосином страницы и восстанавливал сгоревшие. Вряд ли вы удивитесь, узнав, что поэму я так и не закончил. И дело тут не во мне. Моя муза ушла. Град Поэтов дряхлел и разрушался. Я прожил там еще год или два - возможно, и все пять. Право, не помню. Тогда я был малость того. Доныне сохранились записи первых паломников, повествующие об изможденном, оборванном, заросшем бородою человеке с безумными глазами, который нарушал их гефсиманский сон непристойными выкриками. Этот помешанный постоянно околачивался возле Гробниц и, потрясая кулаками, требовал, чтобы трусливая тварь, прячущаяся внутри, вышла к нему. В конце концов безумие выгорело само, хотя угли его тлеют до сих пор. Протопав пешком полторы тысячи километров, я вернулся в цивилизацию. С собой я унес только рукопись. В пути я ловил скальных угрей, ел снег; последние десять дней и вовсе голодал. Прошедшие с тех пор двести пятьдесят лет, право же, не заслуживают ни воскрешения, ни, тем более, вашего внимания. Поульсенизации, чтобы дать инструменту возможность жить дальше и ждать своего часа. Две длительные заморозки в нелегальных субсветовых полетах, поглотивших по сотне с лишком лет каждая. И каждая взимала свою дань - клетками мозга, памятью. И все это время я ждал. И жду до сих пор. Поэма должна быть закончена. И она _б_у_д_е_т_ закончена. В начале было Слово. В конце... былая слава, былая жизнь, былые порывы... В конце будет Слово. 4 "Бенарес" достиг Эджа на следующий день, немного позже полудня. Одна из мант умерла прямо в упряжи, не дотянув до места назначения километров двадцать; Беттик не стал ее выпрягать, просто перерезал постромки. Другая продержалась до тех пор, пока они не ошвартовались у выцветшего старого пирса, - здесь она вдруг распласталась в изнеможении, и лишь пузырьки воздуха, поднимавшиеся из дыхал, показывали, что она еще жива. Беттик приказал выпрячь ее и выпустить в реку, объяснив, что в проточной воде у загнанного животного еще есть шансы выжить. Проснувшиеся на рассвете паломники любовались разворачивающимся передними пейзажем. Разговаривали они мало, а Мартина Силена попросту старались не замечать. Поэта, впрочем, это ничуть не огорчало... Запив вином свой завтрак, он приветствовал восход солнца парочкой непристойных песен. За ночь река расширилась до двух километров и представляла теперь собой огромную тускло-синюю дорогу, прорезавшую невысокие холмы к югу от Травяного моря. Здесь, на подступах к морю, деревья исчезли, а коричневато-золотистый вересковник мало-помалу сменили двухметровые ярко-зеленые северные травы. Холмы становились все ниже, пока не исчезли совсем, и по обеим сторонам реки теперь тянулись густо поросшие травой обрывистые берега. На севере и востоке над горизонтом повисла едва заметная темная полоска, и тем паломникам, которые жили прежде на планетах с океанами и знали, что эта густая синева говорит о близости моря, то и дело приходилось напоминать себе, что единственное в этих краях море представляет собой несколько миллиардов акров травы. Крупным аванпостом Эдж никогда не был, теперь же он и вовсе опустел. Два десятка домов, стоявших по бокам ухабистой дороги, которая поднималась от пристани, пялились пустыми глазницами окон, и, судя по всему, население бежало отсюда еще несколько недель тому назад. Гостиница "Приют Паломника", почти три столетия простоявшая на склоне холма, сгорела. Беттик повел паломников на вершину берегового утеса. - Куда вы теперь? - спросил андроида полковник Кассад. - По условиям, на которых мы служим Церкви, после рейса на север мы получаем свободу, - ответил Беттик. - "Бенарес" мы оставим здесь, чтобы вам было на чем вернуться, а сами отправимся вниз по реке на катере. А потом двинемся дальше. - Эвакуируетесь вместе со всеми? - спросила Ламия Брон. - Нет. - Беттик улыбнулся. - У нас на Гиперионе свои дела и свои пути. Незаметно для себя они выбрались на скругленный гребень. Стоящий у ветхой пристани "Бенарес" казался отсюда совсем маленьким; река Хулай убегала на юго-запад и скрывалась в голубой дымке. Выше города она резко сворачивала на запад и, постепенно сужаясь, через какой-то десяток километров упиралась в непроходимые Нижние Пороги. А с севера и востока к Эджу почти вплотную подступало Травяное море. - Боже мой, - выдохнула Ламия Брон. Казалось, они взошли на последнюю вершину Мироздания. За разбросанными внизу причалами, верфями и доками кончался Эдж и начиналось море. Трава уходила в бесконечность, отзываясь даже на легкий ветерок мелкой рябью и накатываясь зеленым прибоем на обрывистый берег. Поразительно ровная, без единой морщинки поверхность простиралась к горизонту и казалась неизменной и нескончаемой. И ни малейших признаков горных вершин Уздечки, которая лежала на северо-востоке, примерно в восьми сотнях километров отсюда. Иллюзия, что перед паломниками огромное зеленое море, была почти полной, даже верхушки колеблемых ветром стеблей казались белыми гребешками волн, бегущих к берегу. - К-а-к красиво! - воскликнула Ламия, впервые видевшая эту картину. - На рассвете и закате еще красивее,