нна. Я так рада. Тебя нет всего пять недель, а я уже тоскую по тебе. Десять лет тебя не будет. А главное: почему тебе даже в голову не пришло позвать меня с собой? Я бы не полетела, но мне было бы так приятно, если бы ты просто позвал меня. Но я беременна, Мерри. Врачи говорят - мальчик. Я расскажу ему о тебе, любовь моя. Может быть, вы когда-нибудь вместе под парусами уплывете на Архипелаг, вместе будете слушать песни Морского Народа, как мы с тобой когда-то. Возможно, ты научишься их понимать. Мерри, я тоскую по тебе. Пожалуйста, возвращайся поскорее. Голография мерцает и сдвигается. Я вижу девушку шестнадцати лет. Ее щеки пылают. Длинные волосы каскадом падают на обнаженные плечи и ночную рубашку. Она говорит сквозь льющиеся ручьем слезы: - Корабельщик Мерри Аспик, мне жаль твоего друга, мне в самом деле его очень жаль, но ты уехал, даже не сказав мне прощай, а я мечтала, как ты нам поможешь... как мы вместе... а ты даже не сказал - прощай. Мне теперь безразлично, что с тобой будет. Надеюсь, ты благополучно вернешься в свою Гегемонию, в ее мерзкие, перенаселенные ульи и грязь. Мерри Аспик, я действительно больше не хочу тебя видеть, ни за какие деньги. До свидания. Она поворачивается ко мне спиной, и изображение гаснет. В склепе темно, но голос не умолкает еще несколько секунд. Я слышу тихий смешок и голос Сири (не знаю, сколько ей в это мгновение лет), слышу в последний раз: - Прощай... прощай, Мерри. - Прощай, - отвечаю я и выключаю комлог. Толпа расступается, когда, щурясь от яркого света, я выхожу из гробницы. Я опоздал, нарушив этим весь сценарий, и улыбка на моем лице вызывает в толпе гневный ропот. Динамики доносят официальную риторику даже сюда, на вершину: - ...Начало новой эпохи сотрудничества, - слышу я звучный голос посла. Я ставлю ящик на траву и достаю ковер-самолет. Толпа напирает, чтобы лучше видеть, как я его разворачиваю. Рисунок выцвел, но левитационные нити сверкают, как начищенная медь. Я сажусь посередине ковра и придвигаю к себе ящик. - ...Будут следовать и другие до тех пор, пока пространство и время не перестанут быть препятствием. Толпа отступает, когда я нажимаю на сенсоры, и ковер поднимается в воздух на четыре метра. Теперь ничто не мешает мне осмотреться. Острова плывут сюда и образуют Экваториальный Архипелаг. Я вижу сотни островов, принесенных сюда теплыми ветрами с голодного юга. - Итак, с огромным воодушевлением я замыкаю эту цепь и приветствую колонию Мауи-Обетованная в момент вступления в сообщество Гегемонии Человека! Тонкая нить церемониального лазерного импульса устремляется в зенит. Раздаются торопливые аплодисменты, оркестр играет туш. Я поднимаю взгляд в тот самый миг, когда на небосклоне возникает новая звезда. С точностью до микросекунд я могу предсказать все, что там произойдет. Нуль-канал действует всего несколько микросекунд. На краткий миг пространство и время перестают быть препятствием. Затем притяжение искусственной сингулярности подрывает термитный заряд, который я поместил на наружной стороне защитного экрана. Взрыв заряда слаб и отсюда не заметен, но уже через секунду вырвавшаяся на свободу сфера Шварцшильда поглощает и его, и хрупкий додекаэдр весом в тридцать шесть тысяч тонн. Область пространства радиусом в Несколько тысяч километров сворачивается в кокон. Великолепная картина - ее видно даже отсюда: белая вспышка миниатюрной сверхновой звезды на голубом небе. Оркестр замолк. Люди мечутся в поисках убежища. Между прочим, без малейших на то оснований. При коллапсе нуль-канала происходит всплеск рентгеновского излучения, но интенсивность его слишком мала, чтобы проникнуть сквозь атмосферу Мауи-Обетованной. А вот виден и второй поток плазмы: "Лос-Анджелес" отходит на безопасное расстояние от быстро распадающейся небольшой черной дыры. Поднимается ветер, и море покрывается рябью. Ночью будут необычные для этих мест приливы. Мне хочется сказать что-то значительное, но я не нахожу слов. К тому же толпа не расположена слушать, хотя я пытаюсь внушить себе, что сквозь вопли и проклятия до меня доносятся и приветствия. Я кладу руку на сенсорный узор, и ковер-самолет быстро проносится над скалой и над гаванью. Лениво парящий в полуденных восходящих потоках царь-ястреб хлопает крыльями, когда я к нему приближаюсь. - Пусть только попробуют прийти! - кричу я вслед напуганной птице. - Пусть попробуют! Мне будет всего тридцать пять, и я буду не один. Пусть они приходят, если посмеют! - Я ударяю по ковру и смеюсь. Ветер раздувает мои волосы и холодит вспотевшую грудь. Успокоившись, я беру курс на самый дальний из подплывающих островков. Надеюсь, я встречу других. Я буду говорить с Морским Народом и скажу им, что время наконец пришло и в морях Мауи-Обетованной скоро появится Акула. Позже, когда будут выиграны все сражения и они станут владыками мира, я расскажу им о ней. Я буду петь им о Сири. Потоки света - отблески далекой космической битвы - были все так же ослепительны, но сюда доносились лишь завывания ветра на горных склонах. Паломники сдвинулись еще тесней и склонились над старинным комлогом, словно ожидая продолжения. Его не последовало. Консул вынул микродиск и положил его в карман. Сол Вайнтрауб, погладив спящую дочку, повернулся к Консулу: - Вы, конечно, не Мерри Аспик. - Конечно, нет, - ответил Консул. - Мерри Аспик погиб во время восстания. Того, что называют Восстанием Сири. - Как к вам попала эта запись? - спросил отец Хойт. Даже сквозь маску боли на его лице было видно, что история глубоко тронула его. - Потрясающая запись... - Он передал ее мне, - ответил Консул. - За несколько недель до гибели в Битве при Архипелаге. - Консул взглянул на удивленные лица слушателей. - Я их внук, - пояснил он, - внук Сири и Мерри. - Мой отец, тот самый Донел, которого упоминает Аспик, стал первым председателем Комитета местного самоуправления после включения Мауи-Обетованной в Протекторат. Позже он был избран сенатором и оставался в этой должности до самой смерти. В тот день, на холме возле гробницы Сири, мне было девять лет. И мне исполнилось двадцать - вполне достаточно, чтобы присоединиться к повстанцам, - когда однажды ночью Мерри Аспик появился у нас на островке, отвел меня в сторону и запретил участвовать в их борьбе. - А вы бы стали сражаться? - спросила Ламия. - Разумеется. И наверняка бы погиб. Как третья часть наших мужчин и пятая часть женщин. Как все дельфины и многие плавучие острова при всех стараниях Гегемонии сохранить их в неприкосновенности. - Поразительный документ, - сказал Сол Вайнтрауб. - Но почему вы здесь? Зачем вам паломничество к Шрайку? - Я еще не закончил, - ответил Консул. - Слушайте дальше. Мой отец был столь же слабым человеком, насколько сильна была бабушка. Гегемонии не потребовалось одиннадцати лет, чтобы вернуться, - факельные корабли ее ВКС появились на орбите, когда не истекло и пяти. Отец видел, как они разбили спешно построенный повстанцами космический флот. И все время, пока Гегемония вела осаду нашего мира, он был на ее стороне. Помню - я был тогда пятнадцатилетним подростком - как вдали горели десятки плавучих островов, а скиммеры Гегемонии освещали море разрывами глубинных бомб. Мы смотрели на эту картину с верхней палубы нашего семейного островка. Утром море стало серым от тел погибших дельфинов. В те полные безнадежности дни после Битвы при Архипелаге моя сестра Лира ушла с повстанцами. Есть свидетели ее гибели. Но тело так и не нашли. Отец никогда не упоминал ее имени. Через три года после прекращения военных действий мы, первые колонисты, стали на своей земле меньшинством. Островки были приручены и распроданы туристам в точности так, как предсказывал Мерри. Теперь Порто-Ново - одиннадцатимиллионный гигант: монументы, шпили и города-спутники на электромагнитной подушке заполнили все побережье. А гавань Порто-Ново - это некий экзотический базар, где потомки Первых Семей продают втридорога сувениры и прочие безделушки. Некоторое время после того, как отца избрали сенатором, мы жили на ТКЦ; там я и закончил школу. Я был примерным сыном, на все лады расхваливал присоединение Мауи к Сети, изучал великолепную историю Гегемонии Человека и готовился к карьере на дипломатическом поприще. И все время ждал. Завершив образование, я вернулся на Мауи-Обетованную, где работал в Центральной Администрации. В мои обязанности входило посещение сотен буровых платформ, которые росли, словно грибы, на отмелях, наблюдение за стремительно возводимыми подводными комплексами и осуществление связи между Администрацией и корпорациями-подрядчиками с ТКЦ и Седьмой Дракона. Работа мне не нравилась. Но работал я хорошо. Всегда улыбался. И ждал. Вскоре я женился на девушке из Первых Семей (она была мне дальней родственницей по линии Бертола, кузена Сири) и, получив на экзаменах в дипломатической академии наивысший балл, попросил направить меня на Окраину. Так для меня и Грэси началась наша личная диаспора. Работал я хорошо. Я был прирожденным дипломатом. Через пять стандартных лет службы я стал вице-консулом. Через восемь - полномочным консулом. Для дипломата, который служит за пределами Сети, это было вершиной карьеры. Я сам сделал свой выбор. Я работал на Гегемонию. И ждал. Поначалу моя роль заключалась в том, чтобы всеми ресурсами Сети помогать колонистам делать то, что получалось у них лучше всего, - разрушать свой естественный образ жизни. Не случайно на протяжении шестивековой межзвездной экспансии Гегемония так и не встретила видов, которые по шкале Дрейка-Тьюринга-Чженя можно было отнести к разумным. Еще на Старой Земле установили, что всякий вид, который включит человечество в свою пищевую цепочку, неминуемо погибнет. Всякий раз, когда в процессе экспансии встречался вид, который мог серьезно конкурировать с человеком по интеллекту, он погибал задолго до включения планеты в Сеть. На Вихре мы подкрадывались к неуловимым цеппелинам, прячась среди их облачных башен. Возможно, они не были разумны по нашим меркам или меркам Техно-Центра. Но они были прекрасны. Когда они погибали, переливаясь всеми цветами радуги, не услышанные (точнее, не увиденные) своими сбежавшими собратьями, красоту их агонии невозможно было выразить словами. Мы продавали их цветочувствительную кожу различным корпорациям Сети, импортировали их мясо в миры типа Небесных Врат, а кости перемалывали в порошок и продавали в качестве афродизиака импотентам и суеверным дуракам десятков колониальных миров. На Саде я был советником группы инженеров-экологов, которая осушала Великую Топь, кладя тем самым конец недолгому царствованию болотных кентавров, угрожавших в тех краях прогрессу Гегемонии. Они пытались мигрировать, но северные окраины были для них недостаточно влажны, и когда через несколько десятилетий я снова посетил Сад, о них напоминали лишь разбросанные по просторам планеты сморщенные оболочки - жалкие следы исчезнувшего буйства жизни. На Хеврон я прибыл как раз тогда, когда пришла к своему естественному завершению многолетняя вражда еврейских поселенцев с алуитами Сенешаи, созданиями столь же хрупкими, как и экология их безводной планеты. Алуиты были эмпатами: наш страх, наша алчность - вот что убило их, да еще наша непрошибаемая чуждость. И все-таки не гибель алуитов превратила мое сердце в камень, а та роль, которую я сыграл в судьбе самих колонистов. На Старой Земле для этой роли существовало особое слово - "квислинг". Хеврон не был моим домом, но люди, которые поселились там, сделали это по тем же причинам, по каким мои далекие предки со Старой Земли скрепили своими подписями Завет Жизни на Мауи. Я продолжал ждать. И тем самым действовал... во всех смыслах этого слова. Они доверяли мне. Я заливался соловьем, расписывая все прелести воссоединения с человеческим сообществом... с Сетью... и они поверили мне. Они настояли на том, что для посторонних на Хевроне будет открыт лишь один город. Я улыбался и соглашался с ними. И вот теперь в Новом Иерусалиме шестьдесят миллионов жителей на десять миллионов евреев-колонистов, разбросанных по всему континенту и почти во всем зависящих от одного-единственного города, принадлежащего Сети. Они продержатся еще десятилетие. Возможно, меньше. Я сломался после того, как Хеврон присоединили к Сети, открыв для себя алкоголь, благословенную антитезу флэшбэку и фантопликаторам. Грэси была со мной в больнице, пока меня не привели в чувство после запоя. Странная штука - мир еврейский, а больница - католическая. Помню, как по ночам в коридоре шуршали рясы. Мой срыв обошелся без осложнений и не вызвал особого шума. Мою карьеру, во всяком случае, он не испортил. В качестве полномочного консула я с женой и сыном перебрался на Брешию. Как тонко мы играли там свою роль! С какой прямо-таки византийской изощренностью действовали! В течение десятилетий, полковник Кассад, силы Техно-Центра преследовали рои Бродяг, куда бы они ни бежали. А теперь определенные фракции в Сенате и Консультативном Совете ИскИнов решили, что пора испытать военную мощь Бродяг непосредственно у границ Гегемонии. Для этой цели выбрали Брешию. Допускаю, что ее жители десятки лет до моего прибытия играли роль наших заменителей. Брешианцы с упоением копировали архаичный прусский образец, милитаризировав свое общество до абсурда. Они не знали меры в своих экономических притязаниях, а их ксенофобия позволяла с необычайной легкостью вербовать добровольцев, чтобы покончить с "Бродяжьей угрозой". Сначала им предоставили по ленд-лизу несколько факельных звездолетов, и они сами начали гоняться за роями. Плазменное оружие. Зонды для заражения искусственными вирусами. Вследствие незначительного просчета я остался на Брешии, когда к ней подошли орды Бродяг. Всего несколько месяцев! На мое место должны были прислать группу военно-политического анализа. Но это не имело значения. Интересы Гегемонии превыше всего. ВКС прошли всестороннюю проверку в боевых условиях, а Сеть при этом не подвергалась ни малейшей опасности. Грэси, конечно, погибла. При первой же бомбардировке. И Алан, мой десятилетний сын. Он все время был со мной... война уже кончилась... и тут ему вздумалось посмотреть, как какой-то идиот из ВКС подрывает мину-ловушку в непосредственной близости от бараков беженцев в столице Брешии Бакминстере. Меня не было рядом с ним в тот момент. После Брешии я получил повышение. Мне доверили сложнейшее и ответственное задание (такие редко выпадают обычным консулам) - вести прямые переговоры с Бродягами. Сначала по нуль-Т меня направили на ТК-Центр. Совещания в комитете сенатора Гладстон с участием советников-ИскИнов, беседы с самой Гладстон... Был разработан изощреннейший план. Суть его заключалась в том, чтобы спровоцировать Бродяг на нападение, и ключевая роль в осуществлении этой провокации отводилась Гипериону. Бродяги вели наблюдение за Гиперионом еще до битвы за Брешию. Наша разведка полагала, что они прямо-таки одержимы тайной Гробниц Времени и Шрайка. Их нападение на госпитальный корабль Гегемонии, на борту которого находился полковник Кассад, явилось результатом ошибки: капитан их факельщика принял госпитальный корабль за военный спин-звездолет и запаниковал. Но куда большую глупость с точки зрения Бродяг этот вояка сделал, посадив десантные катера рядом с Гробницами и тем самым выдав, что Бродяги умеют контролировать приливы времени. Как вы уже знаете, Шрайк истребил всех десантников, и по возвращении к Рою капитан был казнен. Наша разведка, впрочем, полагала, что этот просчет Бродяг не обескуражил. Они получили ценную информацию о Шрайке, и их одержимость Гиперионом только усилилась. Гладстон объяснила мне, каким образом Гегемония намерена сыграть на этой одержимости. План заключался в том, чтобы спровоцировать Бродяг напасть на Гегемонию. Фокусом нападения должен стать Гиперион. Мне дали понять, что война с Бродягами - лишь способ разрешить накопившиеся внутриполитические противоречия. Определенные группировки в Техно-Центре столетиями противились вхождению Гипериона в Гегемонию. Гладстон объяснила мне, что человечество не может мириться с этим и насильственная аннексия Гипериона - под предлогом защиты Сети - изменит в Техно-Центре соотношение сил в пользу прогрессивной коалиции ИскИнов, в чем кровно заинтересованы (я так и не понял, почему) и Сенат, и Сеть. Как потенциальный источник опасности Бродяги будут уничтожены раз и навсегда. Начнется новая эра в славной истории Гегемонии. Гладстон сказала, что я имею право отказаться, ибо эта миссия сопряжена с серьезными опасностями - и для карьеры, и для жизни. Но я принял предложение. Гегемония предоставила мне личный космический корабль. Я попросил сделать на нем только одну модификацию: поставить старинный "Стейнвей". Несколько месяцев я провалялся в криогенной фуге. Затем еще больше времени провел в странствиях по районам, через которые проходят обычные маршруты мигрирующих Роев. В конце концов мой корабль был обнаружен и захвачен. Они понимали, что я шпион, но сделали вид, будто верят мне. Поспорив немного, они решили меня не убивать. Поспорив еще, они в конце концов решили вступить со мной в переговоры. Не буду даже пытаться, описать красоту жизни Роя: плавающие в невесомости города-сферы, кометные фермы и гирлянды буксируемых модулей; микроорбитальные леса и блуждающие реки; десятки тысяч оттенков и фактуры во время Недели Рандеву. Достаточно сказать, что Бродяги, на мой взгляд, сохранили то, чего человечество Сети утратило за последнее тысячелетие: способность к _р_а_з_в_и_т_и_ю_. В то время как все мы завязли в своих вторичных культурах - бледном отражении жизни Старой Земли, Бродяги открыли новые измерения в эстетике, этике, биологических науках, искусстве - во всем, что должно расти и изменяться, отражая изменения человеческой души. Варвары - называем мы их, трусливо цепляясь за свою Сеть подобно вестготам, паразитировавшим на былой славе Рима и оттого считавших себя ц_и_в_и_л_и_з_о_в_а_н_н_ы_м_и_. Я провел среди них десять стандартных месяцев, раскрыв им свою величайшую тайну, а они поделились со мной своими. Я подробно изложил им планы их истребления, разработанные людьми Гладстон. Рассказал о том, как ученые Сети ломают головы над аномалией Гробниц Времени, и о необъяснимом ужасе перед Гиперионом, который испытывает Техно-Центр. Если они попытаются захватить Гиперион, он станет для них западней - все резервы ВКС будут подтянуты к планете, чтобы сокрушить их. Я открыл им все, что знал, и вновь стал готовиться к смерти. Но они не убили меня, а кое-что рассказали. Мне показали записи перехваченных переговоров по мультилинии и на узких пучках, а также хроники, которые они вели со времен исхода из Старой Солнечной системы, четыре с половиной столетия назад. Факты, которые открылись передо мной, были просты и ужасны. Большая Ошибка 38-го вовсе не была ошибкой. Уничтожение Старой Земли задумали и осуществили некоторые группировки Техно-Центра вместе со своими сторонниками в недавно оперившемся правительстве Гегемонии. Хиджра была продумана во всех деталях за несколько десятилетий до того, как вышедшая из-под контроля черная дыра "случайно" угодила в самое сердце Старой Земли. Великая Сеть, Альтинг, Гегемония Человека - все они были плодами гнусного преступления - убийства матери. А теперь они сами исподтишка промышляют братоубийством, целенаправленно уничтожая любой вид, имеющий хоть малейший шанс стать соперником человека. И Бродяги, е_д_и_н_с_т_в_е_н_н_о_е_ отличное от нас человеческое племя, свободно странствующее среди звезд и не подчиняющееся Техно-Центру, возглавляют список тех, кто подлежит истреблению. Я вернулся в Сеть. За время моего отсутствия там прошло более тридцати лет. Мейна Гладстон стала Секретарем Сената. Восстание Сири превратилось в романтическую легенду, маленькую сноску на одной из страниц истории Гегемонии. Я встретился с Гладстон. Я рассказал ей многое из того, что мне открыли Бродяги. Многое, но не все. Я рассказал ей, что Бродяги понимают: Гиперион - западня, и тем не менее они попытаются его захватить. А еще они хотят, чтобы я стал консулом на Гиперионе и выполнял там во время войны функции двойного агента. Но я не рассказал ей об их обещании передать мне устройство, которое откроет Гробницы Времени и спустит с цепи Шрайка. Гладстон долго беседовала со мной. Специалисты из разведки ВКС беседовали со мной еще дольше, иные из наших бесед длились месяцами. При этом применялись кое-какие технические средства и наркотики - дабы убедиться в том, что я говорю правду и ничего не скрываю. Бродяги тоже знали толк в подобных вещах. Я говорил правду. Но кое-что скрывал. В конце концов меня послали на Гиперион. Гладстон предлагала повысить статус Гипериона до уровня протектората, а мой - до посольского. Я отклонил оба предложения, но попросил оставить за мной личный космический корабль. Я прибыл туда на рейсовом спин-звездолете, а мой корабль был доставлен несколькими неделями позже в брюхе факельщика. Его вывели на парковочную орбиту, чтобы я мог воспользоваться им когда пожелаю. Оставшись на Гиперионе в одиночестве, я продолжал ждать. Шли годы. Я свалил все дела на своего помощника, а сам целыми днями пил в баре "Цицерон". И ждал. Бродяги связались со мной по секретному каналу мультилинии, после чего я взял в консульстве трехнедельный отпуск и вызвал свой корабль в уединенное место неподалеку от Травяного моря. Оттуда я направился к поясу Оорта и, встретившись с разведчиком Бродяг, взял к себе на борт их агента - женщину по имени Андил - и трех техников и совершил посадку севернее Уздечки, в нескольких километрах от Гробниц Времени. У Бродяг не было нуль-Т. Они проводили свою жизнь в долгих межзвездных перелетах, наблюдая за бешено мчащейся жизнью Сети, которая мелькала перед ними словно кадры пущенной с нормальной скоростью замедленной голосъемки. Их неудержимо влекла загадка времени. Техно-Центр дал Гегемонии порталы нуль-Т и контролировал их работу. Но никому - ни ученому-одиночке, ни коллективу ученых-_л_ю_д_е_й_ - не удалось даже в общих чертах понять принцип действия порталов. Бродяги пытались - и потерпели неудачу. Но даже эта неудача позволила им приблизиться к реальному овладению пространством-временем. Они поняли природу временных приливов и окружающих Гробницы антиэнтропийных полей. Генерировать такие поля они все еще не умели, но зато придумали, как экранировать их воздействие и даже (пока, правда, лишь на бумаге) вызвать коллапс поля. И тогда Гробницы Времени вместе со всем своим содержимым "остановятся". И откроются. Шрайк сорвется с привязи, удерживавшей его до сих пор в окрестностях Гробниц. А если в них есть еще что-то, это "нечто" тоже окажется на свободе. Бродяги полагали, что Гробницы Времени - артефакты из их с_о_б_с_т_в_е_н_н_о_г_о_ будущего, а Шрайк - орудие искупления, ожидающее руки, которая должна его направить. Церковь Шрайка видела в этом монстре ангела мщения. Бродяги считали его плодом человеческого гения, посланным назад сквозь время, чтобы освободить человечество от власти Техно-Центра. Андил и ее техники должны были проверить все на месте и поставить эксперимент. - Вы включите это устройство прямо сейчас? - спросил я. Мы стояли в тени сооружения, называемого Сфинксом. - Нет, - ответила Андил. - Это нужно сделать накануне вторжения. - Но вы говорили, что потребуется не один месяц, чтобы открыть при помощи этой штуки Гробницы. Андил кивнула. Я впервые заметил, что глаза у нее темно-зеленого цвета. Она была очень высока ростом, и на поверхности ее скафандра проступали тонкие полоски силового экзоскелета. - Наверное, год, если не больше, - сказала она. - Наше устройство разрушает антиэнтропийное поле очень медленно, но стоит процессу начаться, как он сразу станет необратимым. Поэтому мы не включим его, пока Десять Советов не решат, что вторжение в Сеть необходимо. - А есть сомнения? - спросил я. - Этические споры, - ответила Андил. Трое техников в нескольких метрах от нас натягивали маскировочную сеть и настраивали защитное поле. - Межзвездная война приведет к гибели миллионов, возможно, даже миллиардов. Вторжение Шрайка в Сеть чревато и вовсе непредсказуемыми последствиями. Но, раз уж мы хотим нанести удар по Техно-Центру, нужно выбирать. Я снова оглянулся на устройство, а затем окинул взглядом долину Гробниц. - Значит, если включить эту штуку, - сказал я, - обратной дороги нет? Шрайк вырвется на волю, а вам, чтобы взять его под контроль, нужно выиграть войну? Андил мягко улыбнулась: - Верно. Тогда я застрелил ее, а вместе с нею и трех техников. Потом отшвырнул принадлежавший еще Сири лазер Штайнера-Джинна, сел на пустой ящик из-под аппаратуры и зарыдал. Через несколько минут я взял себя в руки. С помощью комлога техников я проник в защитное поле, сбросил с устройства маскировочную сеть и включил его. Ничего не изменилось. Все вокруг было залито все тем же ярким светом уходящей зимы. Мягко светилась Нефритовая Гробница, Сфинкс по-прежнему смотрел в никуда. Тишину нарушало лишь шуршание песка о стенки ящиков и тела убитых. Но индикатор на устройстве Бродяг светился: оно работает... заработало. Я медленно шел к кораблю, ожидая появления Шрайка и надеясь, что он все же появится. А потом больше часа просидел на балконе, наблюдая, как тени затопляют долину и заносит песком трупы. Шрайк не появился. Ни он, ни дерево со стальными шипами. Я сыграл на "Стейнвее" прелюдию Баха, включил двигатели и вышел в космос. Связавшись с кораблем Бродяг, я сообщил им, что произошел несчастный случай: Шрайк уничтожил всех, кроме меня, устройство включилось раньше времени. Даже охваченные паникой и растерянностью Бродяги прежде всего предложили мне убежище. Я отклонил их предложение и направил свой корабль в Сеть. Бродяги меня не преследовали. Связавшись с Гладстон по мультилинии, я сообщил ей, что агенты Бродяг уничтожены. Я сообщил ей также, что вероятность вторжения очень велика, и что ловушка захлопнется, как и предусмотрено планом. Но я ни слова не сказал ей об устройстве. Гладстон поздравила меня и предложила вернуться. Я сослался на то, что нуждаюсь сейчас в покое и одиночестве, и направил корабль к одному из окраинных миров неподалеку от Гипериона, чтобы само это путешествие, пожирая время, приблизило следующий акт драмы. А потом, когда Гладстон направила мне мультиграмму с предложением совершить паломничество, я понял наконец, какую роль приготовили для меня Бродяги: Бродяги, или Техно-Центр, или Гладстон со своими интригами. Каждый из них считал, что именно он контролирует ситуацию. Но теперь ситуация окончательно вышла из-под чьего-либо контроля. Друзья мои, мир, каким мы его знали, приближается к своему концу, независимо от того, что станется со всеми нами. А я... У меня нет никаких просьб к Шрайку. Я ничего не скажу ему напоследок - ни ему, ни Вселенной. Я вернулся, потому что должен был вернуться, потому что это моя судьба. Я с детства знал, что должен сделать. Знал еще тогда, когда приходил к гробнице моей бабушки Сири и клялся отомстить Гегемонии. Я давно знаю цену, которую должен уплатить - и своей жизнью, и судом истории. Но когда придет время суда над предательством, которое, как пламя распространится по Сети, которое принесет гибель целым мирам, не вспоминайте обо мне - мое имя даже на воде не написано, как сказала заблудшая душа вашего поэта, - вспоминайте о Старой Земле, погубленной по чьей-то прихоти, о дельфинах, чьи серые тела высыхали и гнили под палящими лучами солнца; вспоминайте и постарайтесь мысленно увидеть - как видел это я - плавучие островки, которым некуда плыть, потому что уничтожены их пастбища, Экваториальные Отмели кишат буровыми платформами, а сами эти острова битком набиты вездесущими крикливыми туристами, от которых разит противозагарным кремом и марихуаной. Или нет, не надо, не вспоминайте об этом. Встаньте так, как некогда стоял я, включив устройство Бродяг: убийца и предатель с гордо поднятой головой, твердо стоящий посреди кочующих барханов Гипериона и кричащий, грозя небу кулаком: "Чума на оба ваших дома!". Я помню мечту моей бабушки. Я помню, каким все это могло быть. Я помню Сири. - Так вы шпион? - спросил отец Хойт. - Агент Бродяг? Консул потер щеки и ничего не ответил. Он выглядел очень усталым. - М-да, - задумчиво произнес Мартин Силен. - Секретарь Гладстон, сообщив мне о паломничестве, сразу же предупредила, что среди нас есть шпион. - Она говорила это всем, - резко возразила Ламия, внимательно смотревшая на Консула. В глазах ее застыла печаль. - Да, наш друг - шпион, - вступил в разговор Сол Вайнтрауб. - Но он не просто шпион Бродяг. - Рахиль проснулась, и Вайнтрауб снова взял девочку на руки. - Он, как это называют в триллерах, двойной агент, а в нашем случае даже тройной - агент в квадрате, в кубе, в бесконечной степени! Но на самом деле он - агент возмездия. Консул бросил взгляд на старика-ученого. - Тем не менее он шпион, - настаивал Силен. - А шпионов казнят, не так ли? Полковник Кассад держал "жезл смерти" в руке, но ни на кого его не направлял. - У вас есть связь с вашим кораблем? - спросил он Консула. - Да. - Как она осуществляется? - Через комлог Сири. Он... модифицирован. Кассад понимающе кивнул: - Вы выходили на связь с Бродягами с помощью корабельного мультипередатчика? - Да. - И сообщили им о нашем паломничестве? - Да. - Они вам ответили? - Нет. - Как можно ему верить? - Поэт был вне себя от возмущения. - Этому проклятому шпиону! - Помолчите, - сухо бросил ему полковник, ни на секунду не выпускавший Консула из вида. - Это вы напали на Хета Мастина? - Нет, - ответил Консул. - Но когда подбили "Иггдрасиль", меня кое-что удивило. - Что? - быстро спросил Кассад. Консул кашлянул. - Некоторое время я жил у тамплиеров. Связь Гласа Древа со своим кораблем носит почти телепатический характер. Мастин же практически не реагировал на гибель "Иггдрасиля". Или он не тот, за кого себя выдавал, или он знал заранее, что корабль будет уничтожен, и поэтому прервал контакт. Во время моей вахты я спустился, чтобы поговорить с ним начистоту. Но его уже не было. Каюту вы видели сами, но куб Мебиуса находился тогда в нейтральном состоянии: эрг едва не вырвался на волю. Я закрыл куб и поднялся наверх. - Так значит, вы не нападали на Хета Мастина? - переспросил Кассад. - Нет. - А какого хора мы должны тебе верить? - снова вмешался Силен, допивавший виски из последней своей бутылки. - Кто сказал, что вы должны мне верить? - пробормотал Консул, пожирая глазами эту бутылку. - Впрочем, это неважно. Полковник Кассад рассеянно постукивал пальцами по тусклому кожуху жезла смерти. - О чем теперь вы будете сообщать по мультилинии? - спросил он. Консул устало вздохнул. - Доложу, когда откроются Гробницы Времени. Если буду жив. Ламия Брон указала на старинный комлог: - Мы ведь можем сломать его. Консул молча пожал плечами. - Зачем же? - возразил полковник. - С его помощью мы сможем перехватывать военные и гражданские сообщения. И вызовем корабль Консула, если будет нужно. - Нет! - крикнул Консул. Он впервые не сдержался. - Мы теперь не можем повернуть назад. - Вряд ли кто-то из нас хочет повернуть, - сказал Кассад и обвел взглядом бледные лица окруживших его паломников. Все молчали. - Нам нужно что-нибудь решить, - сказал Сол Вайнтрауб и кивнул в сторону Консула. Мартин Силен сидел, уткнувшись лбом в горлышко пустой бутылки из-под виски. Но при этих словах он тут же поднял голову. - Наказание за измену - смерть. - Он захихикал. - Через несколько часов мы все равно умрем. Так почему бы не устроить напоследок казнь? По лицу отца Хойта пробежала гримаса боли. Он провел дрожащим пальцем по растрескавшимся губам. - Но мы не суд, - тихо сказал он. - Нет, суд, - возразил полковник. Консул уселся поудобней, обхватив колени руками. - Что ж, решайте, - произнес он будничным голосом. Ламия Брон вытащила отцовский пистолет, положила его рядом с собой на пол и с интересом посмотрела на полковника. - О чем мы здесь толкуем? Об измене? - заговорила она. - Но чему? Никто из нас, за исключением, быть может, полковника, не присягал на верность Гегемоний. Все мы игрушки в руках сил, которые никому не подвластны. Сол Вайнтрауб повернулся к Консулу: - Друг мой, вы упустили из виду, что Мейна Гладстон и элементы Техно-Центра, выбирая для контактов с Бродягами именно вас, очень хорошо представляли, что вы предпримете. Возможно, они не ожидали, что у Бродяг есть средство открыть Гробницы Времени, - хотя, когда имеешь дело с ИскИнами и Техно-Центром, ничего нельзя знать наверняка - зато они прекрасно понимали, что вы повернете оружие против обоих лагерей, сломавших жизнь вашей семьи. Все это часть какого-то дьявольского плана. Вы были вольны в своих поступках не более, - он приподнял ребенка, - чем это дитя. Консул растерянно огляделся. Он хотел что-то сказать, но потом просто покачал головой. - Вполне возможно, - заметил Федман Кассад. - Но считают они нас пешками в своей игре или нет, нужно что-то противопоставить их планам. - Вспышки космического сражения бросали на стены багровые отсветы. - В этой войне погибнут тысячи. Или даже миллионы. А если Бродяги или Шрайк прорвутся к порталам, миллиарды жизней в сотнях миров Сети окажутся под угрозой. Консул внимательно смотрел, как Кассад поднимает "жезл смерти". - Так было бы проще, - задумчиво сказал полковник. - Шрайк никого не пощадит. Все молчали. Казалось, Консул всматривается куда-то вдаль. Кассад поставил жезл на предохранитель и сунул его за пояс. - Мы вместе пришли сюда, - сказал он. - Вместе и пройдем оставшийся путь. Ламия Брон отложила пистолет в сторону и, подойдя к Консулу опустилась рядом с ним на колени и обняла его. Консул нерешительно поднял руку. Позади них, на каменной стене, плясали отблески красных зарниц. В ту же минуту Сол Вайнтрауб подошел к ним и обнял обоих свободной рукой. Тепло человеческих тел согрело Рахиль, и она задрыгала ножками от удовольствия. - Я ошибался, - сказал Консул, вдыхая запах талька и детского тела. - У меня есть просьба к Шрайку. Я буду просить за _н_е_е_. - И он прикоснулся к головке Рахили. Мартин Силен издал странный полусмешок-полувсхлип. - Наши последние просьбы, - с трудом выговорил он. - Исполняет ли муза просьбы? У меня их нет. Я хочу только одного: чтобы моя поэма была закончена. Отец Хойт повернулся к поэту: - Неужели это так важно? - Да, да, да, _д_а_! - задыхаясь, выкрикнул Силен. Отбросив пустую бутылку, поэт выхватил из своей сумки пачку тончайших пленок и потряс ею над голавли. - Хотите прочесть это? Хотите, я сам прочту вам их? Это происходит снова. Прочтите мои старые стихи! Прочтите "Песни", которое я написал три столетия назад и никогда не печатал. В них есть все. Все мы. Мое имя, ваши имена, наше паломничество. Неужели вы не понимаете... Я создаю не стихи, я творю будущее. - Он выронил пленки и, нахмурившись, поднял пустую бутылку. Казалось, он держит в руках потир. - Я творю будущее, - повторил он с опущенным взглядом. - Но изменить следует прошлое. Одно мгновение. Одно решение. Мартин Силен поднял голову. Его глаза покраснели. - Существо, которое завтра уничтожит нас - моя муза, наш создатель и погубитель - движется сквозь время из будущего в прошлое. И сейчас пусть оно схватит меня, но отпустит Билли. Пусть схватит меня, и пусть на этом оборвется моя поэма, останется незаконченной во веки веков! - Он еще выше поднял бутылку и, закрыв глаза, швырнул ее в дальнюю стену. Осколки стекла разлетелись облаком оранжевых искр. Полковник подошел к поэту и положил свои длинные сильные пальцы на его плечо. От этого простого жеста в комнате словно бы потеплело. Ленар Хойт оторвался от стены, воздел кверху правую ладонь, соединив большой палец с мизинцем, и негромко произнес: - Отпускаются грехи твои. Ветер бился о стены Башни и завывал в горгульях и на балконах. Отблески битвы, полыхавшей в сотне миллионов километров отсюда, окрасили лица паломников в кровавые тона. Кассад вернулся к дверям. Остальные начали устраиваться на ночь. - Нужно хоть немного поспать, - пробормотала Ламия Брон. Какое-то время Консул вслушивался в вопли и свист ветра, потом повернулся на бок и, поправив служивший ему подушкой рюкзак, натянул одеяло повыше. Уже много лет его мучила бессонница. Он подложил под щеку кулак, закрыл глаза и сразу же заснул. ЭПИЛОГ Консул проснулся от треньканья балалайки, такого тихого, что он даже подумал, будто оно ему снится. Ежась от холода, он встал, набросил на плечи одеяло и вышел на балкон. Рассвет еще не наступил. Небеса по-прежнему пылали отблесками битвы. - Извините. - Ленар Хойт поднял взгляд от струн и поплотнее запахнул накидку, в которую зябко кутался. - Ничего, - ответил Консул. - Я выспался. - И вправду: он давно уже не чувствовал себя таким отдохнувшим. - Поиграйте еще. Пронзительные звуки слились с воем ветра, налетавшего с горных вершин, в странный дуэт. Инструмент звучал так чисто, что у Консула защемило сердце. На балкон вышли Ламия Брон и полковник Кассад. Через минуту к ним присоединился Сол Вайнтрауб. Рахиль ерзала в своей люльке и тянула к ночному небу ручонки, словно пытаясь сорвать распускающиеся на нем неправдоподобно яркие цветы. Хойт играл. В этот предрассветный час ветер разгулялся вовсю, и чистые звуки свирели, издаваемые горгульями, вторили огромному фаготу Башни. - Башка трещит, а всем наорать, - раздался голос поэта. Держась за голову, он подошел к перилам и свесился вниз: - Если я блевану с этой высоты, моя блевотина достигнет земли только через полчаса. Отец Хойт не поднимал головы. Его пальцы летали по струнам. Северо-западный ветер все усиливался и становился все холоднее, но вплетавшиеся в его завывания чистые ноты балалайки несли с собой тепло и жизнь. Все кутались в одеяла и накидки, спасаясь от яростных порывов ветра, а маленький инструмент, не отставая от него ни на такт, вел свою партию. Никогда еще Консул не слышал более странной и прекрасной симфонии. Ветер отчаянно взревел, обрушился на паломников с новой силой и внезапно стих. Хойт ударил по струнам в последний раз и отложил балалайку. Ламия Брон огляделась: - Почти рассвело. - У нас есть еще час, - заметил полковник Кассад. Ламия пожала плечами: - К чему тянуть? - И в самом деле, - сказал Сол Вайнтрауб и показал на восток, где звезды уже начали бледнеть, предвещая восход солнца. - Похоже, будет хороший день. Что ж, давайте собираться, - согласился Хойт. - Как вы думаете, нужно брать с собой вещи? Все переглянулись. - Вряд ли они понадобятся, - сказал Консул. - Разве что комлог с мультипередатчиком - его возьмет полковник. Берите только то, что вы приготовили для встречи со Шрайком. Все остальное оставим здесь. - Ладно, - согласилась Ламия и, повернувшись к двери, м