ечает. Трапеза продолжается в молчании. Огненные гроздья гаснут, звезды вновь усеивают небо, а искры все летят и летят вверх, точно ища спасения. Блуждая в сонной дымке мыслей Ламии Брон, я пытаюсь восстановить события, произошедшие со времени моего последнего сна о паломниках. Незадолго до рассвета паломники, распевая песню, спустились в долину; впереди них ползли их длинные тени, отбрасываемые заревом космической битвы, бушующей в миллиарде километров от планеты. Спустившись, они начали осматривать Гробницы Времени, с минуты на минуту ожидая смерти. Через несколько часов, когда взошло солнце и холод высокогорной пустыни уступил место зною, страх и возбуждение стали понемногу рассеиваться. Царящую в долине тишину нарушало лишь шуршание песка, голоса окликающих друг друга паломников, да стоны ветра, неустанно, до звона в ушах бьющегося о скалы и стены Гробниц. И Кассад и Консул захватили приборы для замера антиэнтропийных полей, но Ламия первой заметила, что они не нужны - приливы и отливы волн времени отзывались в теле легкой тошнотой, сопровождаемой неослабным чувством ложной памяти. Ближе всего ко входу в долину находился Сфинкс; дальше располагалась Нефритовая Гробница, стены которой в утренних и вечерних сумерках становились полупрозрачными; далее, метрах в ста от нее, возвышалось сооружение под названием Обелиск; оттуда тропа паломников шла по руслу высохшего ручья, приводя к самой грандиозной, занимающей центральное положение Гробнице - Хрустальному Монолиту. То была голая глыба без единого прохода внутрь, с плоской вершиной, возвышавшейся над стенами долины. Еще дальше находились Пещерные Гробницы, входы в которые можно было отыскать благодаря дорожкам, проторенным тысячами ног; и, наконец, километром дальше высился так называемый Дворец Шрайка. Его острые зубцы и торчащие повсюду шпили лишний раз напоминали об острых шипах мифического обитателя этих мест. Весь день паломники ходили от гробнице к гробнице, держась тесной кучкой; перед сооружениями, в которые можно было пойти, они ненадолго задерживались. Сердце Вайнтрауба бешено забилось, когда он переступил порог Сфинкса; именно отсюда его дочь двадцать шесть лет назад вынесла болезнь Мерлина. Приборы, установленные университетской экспедицией, все еще стояли на своих треногах вокруг могилы, но понять, действуют ли они, никто не мог. Узкие и запутанные коридоры Сфинкса оказались точно такими, какими описала их Рахиль в своем дневнике. Гирлянды люм-шаров и электроламп давно погасли. Паломники осматривали помещения с помощью карманных фонарей и ночного визора Кассада. Им не удалось обнаружить ничего похожего на комнату, где была Рахиль, когда стены сомкнулись и в девушку вошла болезнь. От могучих приливов времени осталась лишь жалкая зыбь. Шрайк не давал о себе знать. Перед каждой новой Гробницей паломники переживали мгновение душераздирающего ужаса и нетерпеливого предвкушения, но оно сменялось часами досады, когда перед ними вновь и вновь представали вереницы пыльных, пустых комнат: все, что видели туристы и паломники минувших веков. Наконец, день, не принесший ничего, кроме разочарования и усталости, завершился; тени восточных гор накрыли Гробницы и долину - так опускается занавес после неудачного спектакля. Дневной зной испарился, и холод не заставил себя ждать, принесенный ветром вместе с запахом снега с вершин Уздечки, лежащей в двадцати километрах к юго-западу. Кассад предложил остановиться и разбить лагерь. Консул знал место, где паломники проводили свою последнюю ночь перед встречей с тем, кого искали. Ровная площадка подле Сфинкса, с горами мусора, оставленными исследователями и туристами, приглянулась Солу Вайнтраубу - он решил, что именно здесь стояла палатка его дочери, - и усталые путники без возражений сбросили с плеч свою ношу. Теперь, в полной темноте - последнее полено догорало - я ощутил, как эти шестеро подвигаются ближе... не просто к огню в поисках тепла, но и друг к другу, связанные слабыми, но почти материальными нитями общих переживании. Более того, я ощутил единство, более осязаемое, чем эмоциональные связи, возникшие между этими людьми. Ощущение было мимолетным, но я понял, что эта кучка людей создала свою информационную и сенсорную сеть. На планете, чьи примитивные системы инфосвязи расползлись в клочья с первым же залпом, эта группа соединила между собой все свои комлоги и биомониторы, дабы делиться информацией и по мере сил и возможностей следить друг за другом. Хотя входные барьеры стояли прочно, я без труда скользил мимо них, сквозь них, под ними, собирая не самые важные, но обильные данные - частота пульса, температура кожи, активность коры мозга, запросы на доступ, перечни полученных данных, - которые позволяли мне узнать кое-что о каждом из паломников. У Кассада, Хойта и Ламии были импланты, и движение их мыслей ощущалось очень четко. В эту секунду Ламия Брон размышляла, не было ли решение идти к Шрайку ошибкой; что-то настойчиво стучалось в дверь ее сознания. Она ощущала себя так, словно перед самым ее носом находится что-то ужасно важное, ключ к разгадке... Но от какого замка этот ключ? Ламия терпеть не могла тайн; то была одна из причин, побудивших ее оставить относительно спокойную жизнь и стать частным сыщиком. Но какая тайна мерещится ей сейчас? Она почти разгадала загадку убийства кибрида, ее клиента... и любовника, и прилетела на Гиперион, чтобы исполнить его последнюю волю. И все же она чувствовала, что не дающее ей покоя "нечто" почти не имеет отношения к Шрайку. В чем же дело? Тряхнув головой, Ламия поворошила угасающий костер. Ее сильное тело было закалено гравитацией Лузуса и постоянными тренировками, но она не спала несколько суток и устала до беспамятства. Как сквозь туман до нее донесся чей-то голос... - ...да просто, чтобы принять душ и раздобыть еды, - раздраженно заявляет Мартин Силен. - И еще можно узнать по мультилинии, кто выиграл войну. Консул качает головой. - Еще не время. Корабль - для чрезвычайных обстоятельств. Силен обводит рукой Сфинкса, черный мир вокруг. - Вы считаете, это не чрезвычайные обстоятельства? До Ламии доходит, что поэт упрашивает Консула вызвать его корабль из Китса. - А сам не кажется, что под чрезвычайными обстоятельствами вы подразумеваете отсутствие алкоголя? - вступает она в разговор. Силен свирепо смотрит на нее: - А что плохого в выпивке? - Нет, - повторяет Консул. Он трет глаза, и Ламия вспоминает, что Консул тоже неравнодушен к алкоголю. Однако он наотрез отказывается вызвать корабль. - Будем ждать крайнего случая. - А мультипередатчик работает? - спрашивает его Кассад. Консул утвердительно кивает и извлекает из своего рюкзака старинный комлог. Прибор принадлежал его бабушке Сири, а до этого ее родителям. Консул касается дискоключа: по нему можно передавать, но не принимать. Сол Вайнтрауб, положив спящего ребенка у входа ближайшей к нему палатки, поворачивается к огню. - А откуда вы передали последнее сообщение - из Китса? - Да, - подтверждает Консул. Мартин Силен саркастически цедит сквозь зубы: - И мы должны верить словам... предателя? - Должны. - Голос Консула - сгусток усталости. Изможденное лицо Кассада плавает в темноте. Его тело - черный силуэт на фоне темноты. - А по вашему комлогу можно вызвать корабль, если понадобится? - Да, - роняет Консул. Отец Хойт плотнее закутывается в плащ, чтобы он не развевался на ветру. На шерстяную одежду и парусину палаток с шуршанием сыплется песок. - Вы не боитесь, что портовая администрация или военные конфискуют корабль или что-нибудь с ним сделают? - спрашивает священник. - Нет. - Консул лишь чуть шевельнул головой, словно не в силах покачать ею. - Наше разрешение подписано секретарем Сената Мейной Гладстон. А генерал-губернатор - мой друг... бывший. Остальные видели новоиспеченного губернатора Гипериона лишь мельком, вскоре после прилета; Ламии показалось, что Тео Лейн - слишком мелкая сошка для тех больших событий, в которых ему выпало участвовать. - Ветер все сильнее, - говорит Сол Вайнтрауб, пытаясь заслонить ребенка от бури летящих песчинок. Вглядываясь сощуренными глазами в облака пыли, ученый произносит: - Интересно, где теперь Хет Мастин? - Мы обшарили здесь все. - Голос отца Хойта звучит глухо: голова его закрыта полой плаща. Мартин Силен хихикает: - Тысяча извинений, отче, но вы просто мешок с дерьмом. - Поэт встает и подходит к краю светового круга. Ветер ерошит мех его шубы и уносит слова в ночь. - В скалах - тысячи расщелин. Вход в Хрустальный Монолит скрыт от нас, но от Тамплиера вряд ли. И, кроме того, вы сами видели в подземелье Нефритовой Гробницы лестницу. Она наверняка ведет к лабиринту. Хойт поднимает голову, морщась от уколов бесчисленных песчинок. - Вы думаете, он там? В лабиринте? Силен со смехом поднимает руки, при этом широкие рукава его блузы раздуваются, как паруса. - Мне-то откуда знать, падре? Мне известно одно - Хет Мастин сейчас где-то бродит, наблюдает за нами и ждет момента, чтобы вернуться и забрать свой багаж. - Поэт жестом указывает на куб Мебиуса в центре небольшой кучи снаряжения. - А может, он уже покойник. Или того хуже. - Хуже? - переспрашивает Хойт. За несколько часов священник состарился на несколько лет. Его запавшие глаза - озерца боли, улыбка - гримаса мертвеца. Мартин Силен большими шагами возвращается к угасающему костру. - Да, хуже, - говорит он. - Может, он уже корчится на стальном дереве Шрайка. На ветках, куда и нас насадят через несколько... Ламия Брон внезапно вскакивает, хватает поэта за грудь, поднимает в воздух, встряхивает и опускает так, чтобы его глаза оказались на уровне ее глаз. - Еще слово, - негромко говорит она, - я сделаю вам очень больно. Не буду вас убивать, но вы сами запросите смерти. Поэт улыбается ей в лицо улыбкой сатира. Ламия разжимает руки и отворачивается. Кассад произносит: - Мы все устали. Отбой. Я остаюсь на часах. Мои сны о Ламии смешиваются со снами самой Ламии. В том, что мне приходится разделять сны и мысли женщины, нет ничего неприятного, даже если эта женщина отделена от тебя пропастью времени культур, пропастью шире любой существующей между разнополыми существами. Мне кажется, будто я смотрю в какое-то странное зеркало. Она видела во снах покойного любовника, его слишком курносый нос и слишком упрямый подбородок, слишком длинные волосы, ниспадавшие завитками на воротник, и его глаза - слишком выразительные, слишком правдивые глаза, оживлявшие лицо, которое могло бы, если бы не эти глаза, принадлежать любому из тысяч крестьян, родившихся в радиусе одного дня езды от Лондона. Лицо, которое она видела во сне, было моим. Голос, который она слышала во сне, был моим. Но к любовным утехам, снившимся или вспоминавшимся ей, я не имел никакого отношения. Я пытался ускользнуть из ее снов, хотя бы ради того, чтобы обрести свои собственные. Если уж мне суждено подглядывать в замочную скважину спальни, пусть это будет чехарда искусственных воспоминаний, выделенных мне в качестве моих собственных снов. Но мои собственные сны мне видеть не позволялось. Все еще не позволялось. Я начинаю подозревать, что родился - вновь родился на своем смертном одре, - дабы видеть сны о моем мертвом и далеком двойнике. Я покорился и, не силясь больше разлепить веки, отдался сновидениям. Ламия Брон мгновенно просыпается, вырванная из приятного сна каким-то звуком или движением. И целую секунду не может сориентироваться; вокруг темнота, шум - не механический, громче большинства звуков Улья, на Лузусе, в котором она живет. Она пьяна от усталости, почувствует, что спала очень недолго; в небольшом замкнутом пространстве, чем-то напоминающем растянутый спальный мешок, кроме нее никого нет. Выросшая в мире, где замкнутое пространство означает защиту от ядовитого воздуха, ветра и животных, где люди, оказавшись в немногочисленных открытых местах, задыхаются от агорафобии, а о клаустрофобии мало кто слышал, Ламия тем не менее реагирует на свое убежище как настоящий клаустрофоб: из последних сил пробивается к воздуху. Трещит по швам спальный мешок, рвутся застежки палатки... Лишь бы выкарабкаться из тесного фибропластового кокона... ползком, подтягиваясь на руках, упираясь локтями - пока под ладонями не окажется песок. А над головой небо. Но это не небо. Ламия вдруг осознает, где находится. Песок. Клокочущая, ревущая, стремительная песчаная буря. Песчинки колют лицо, как мириады маленьких булавок. Погасший костер засыпан песком. Под его тяжестью провисли наветренные бока всех трех палаток, их полотнища хлопают на ветру так, словно рядом палят из ружей. Вокруг лагеря выросли новенькие песчаные дюны, образуя валы, борозды и горки с подветренной стороны палаток и кучи снаряжения. Палатка, в которой Ламия ночевала вместе с отцом Хойтом, опасно накренилась, почти засыпанная растущими дюнами. Из остальных палаток никто не показывается. Хойт. Именно его отсутствие разбудило ее. Даже во сне какой-то частью сознания она улавливала слабое дыхание и почти неразличимые стоны спящего священника, боровшегося с болью. Возможно, он исчез всего за несколько минут до ее пробуждения - Ламия точно помнит, как поверх скрежета и воя песчаной бури до нее, витающей в глубинах сна о Джонни, донесся какой-то скользящий шорох. Она поднимается на ноги и прикрывает глаза ладонью. Очень темно, звезды поглотила буря, но слабое, похожее на электрический свет сияние вибрирует в воздухе, отражаясь от поверхности скал и дюн. Ламия понимает, что это действительно электричество - ее волосы встают дыбом и шевелятся, как у Медузы Горгоны. Электрозаряды взбираются по рукавам ее куртки и плавают над палатками, подобно огням Святого Эльма. Когда ее глаза привыкают к темноте, Ламия замечает, что ползучие дюны исходят бледным огнем. В сорока метрах от нее на востоке высится Сфинкс, превратившийся в трескучий и пульсирующий световой контур. Волны электричества обтекают растопыренные придатки, которые обычно называют крыльями. Ламия оглядывается и, не обнаружив никаких следов отца Хойта, хочет позвать на помощь. Но кто услышит ее за ревом ветра? Ей приходит в голову, что священник мог перебраться в другую палатку или просто пошел в примитивную уборную, но шестое чувство ей подсказывает, что это не так. Ламия смотрит на Сфинкса и на долю секунды ей чудится, что она видит в мертвенно-голубом свечении гробницы человеческую фигуру в развевающемся черном плаще. Человек, вжав голову в Плечи, придвигается против ветра. На ее плечо опускается чья-то рука. Ламия мгновенно выворачивается и принимает боевую стойку: левый кулак выброшен вперед, правая рука у пояса. Она узнает стоящего перед ней Кассада. Полковнике полтора раза выше Ламии, но уже ее в плечах. Миниатюрные молнии носятся по его худому телу, когда он наклоняется, чтобы прокричать ей в ухо: - Он пошел туда! - Длинная, черная, как у пугала, рука указывает на Сфинкс. Ламия кивает и кричит в ответ, сама себя не слыша: - Будить остальных? - Она забыла, что Кассад стоит на часах. Спит ли этот человек когда-нибудь вообще? Федман Кассад качает головой. Ночной визор его шлема поднят, а сам шлем откинут, как капюшон, на спину боевого скафандра. В свечении, исходящем от его одежды, лицо Кассада кажется обморочно-бледным. Универсальная винтовка удобно устроилась под его левым локтем. Гранаты, бинокль в футляре и какие-то совсем неведомые предметы свисают с крючков и ремней его панциря. Он снова указывает в сторону Сфинкса. Ламия наклоняется вперед и кричит что есть силы: - Его забрал Шрайк? Кассад качает головой. - Вы можете его видеть? - Она показывает на его визор к бинокль. - Нет, - отвечает Кассад. - Буря. Стирает тепловые следы. Ламия Брон поворачивается спиной к ветру, и спина ее тотчас оказывается под обстрелом обезумевших песчаных струй, точно под ураганным огнем десятка иглометов. Она запрашивает о Хойте свой комлог, но узнает лишь, что он жив и движется - других данных по общей волне не получишь. Она подходит к Кассаду вплотную - чтобы противостоять буре. - Пойдем следом? - кричит она. Кассад мотает головой. - Нельзя бросить лагерь. Я оставил сигнализаторы, но... - Он жестом обводит бушующее пространство вокруг. Ламия ныряет в палатку, натягивает сапоги и снопа появляется - в штормовке и с отцовским пистолетом в руках. Более традиционное оружие, парализатор Гира, торчит из нагрудного кармана штормовки. - Тогда пойду я, - говорит она. Ей кажется, что полковник не расслышал ее, но блеск в его глазах говорит об обратном. Кассад постукивает по военному комлогу на своем запястье. Ламия кивает и удостоверяется в том, что ее собственные имплант и комлог настроены на самую широкую полосу приема. - Я вернусь, - кричит она и карабкается на дюну, тут же проваливаясь по щиколотку. Ее штанины светятся от статических разрядов, а песок кажется живым от серебристо-белых импульсов тока, змеящихся по его неровной поверхности. Отойдя от лагеря метров на двадцать, она совершенно теряет его из виду. Еще десять метров, и над ней нависает громада Сфинкса. Никаких следов: отпечатки ног в такую бурю не держатся и десяти секунд. Широкий вход в Сфинкс открыт. Он был открыт всегда, с того момента, как человечество узнало о существовании Гробниц. Логика подсказывает, что Хойт вошел внутрь этого черного прямоугольного проема в слабо светящейся стене, хотя бы ради того, чтобы укрыться от бури, но что-то лежащее за пределами логики говорит Ламии, что священник направился в другое место. Ламия с трудом добирается до угла Сфинкса, отдыхает несколько минут под его прикрытием, отряхивается, переводит дух и вновь идет дальше по едва различимой тропе между дюнами. Впереди светится молочно-зеленая Нефритовая Гробница. Ее красивые изгибы и гребни словно намазаны каким-то колдовским маслом. Прищурившись, Ламия вглядывается и в какой-то миг видит на фоне этого свечения силуэт - кого-то или чего-то. Затем силуэт исчезает - либо нырнув внутрь гробницы, либо застыв на пороге и слившись с темнотой. Ламия, вжав голову в плечи, двигается вперед. Ветер подталкивает ее, понукает - словно торопя на необычайно важную встречу. 4 Заседание Военного Совета тянулось уже несколько часов, и конца не предвиделось. По-моему, в этом ритуале столетиями ничего не меняется: громкие голоса выступающих сливаются в монотонный гул, во рту горько от бесчисленных чашек кофе, клубы табачного дыма витают в воздухе, штабеля документов громоздятся на столах, в голове звенит от постоянного контакта с инфосферой. Подозреваю, что во времена моего детства все было гораздо проще. Веллингтон собирал людей - тех, кого презрительно и справедливо называл "отбросами земли", - и, ничего им не объясняя, посылал на смерть. Я снова обратил внимание на собравшихся. Мы находились в большом зале, однообразно-серые стены которого оживлялись белыми прямоугольниками световых панелей. Ковер грифельного цвета, свинцово-серый подковообразный стол, уставленный дисплеями и графинами с водой. Секретарь Сената Мейна Гладстон восседала посреди подковы, рядом с нею располагались сенаторы и члены кабинета министров. Штабные офицеры и другие второстепенные вершители судеб нации сидели дальше. За их спинами, не допущенная к столу, таилась армия помощников, причем среди военных не было ни одного чином ниже полковника, а на креслах похуже и пожестче размещались помощники помощников. Мне кресла не досталось. Вместе с другими, приглашенными чисто для проформы лицами я сидел на табурете в дальнем углу зала, в двадцати метрах от секретаря Сената и еще дальше от офицера-докладчика, молодого полковника с указкой в руке и без малейшей робости в голосе. Полковник стоял у серой с золотом демонстрационной панели, перед ним плавала в воздухе унисфера того типа, что можно встретить в любой голографической кабине. Демонстрационная панель то мутнела, то вновь оживала; порой в воздухе становилось тесно от причудливых трехмерных схем. Миниатюрные копии диаграмм с панели светились на каждом дисплее и парили над некоторыми комлогами. Я сидел на своем табурете, смотрел на Гладстон и время от времени делал наброски. В то утро, разбуженный щедрым солнцем Тау Кита, чьи лучи лились в щель между абрикосовыми гардинами гостевых апартаментов Дома Правительства, которые сами собой раздвинулись, как и требовалось, в 06:30, я на какой-то миг растерялся. Я был разорван между двумя мирами, все еще преследуя Ленара Хойта, все еще испытывая ужас перед Шрайком и Хетом Мастином. В следующее мгновение, еще больше запутавшись, будто некая сила позволила мне заглянуть в мои собственные сны, я привстал, задыхаясь и в панике озираясь по сторонам; мне казалось, что лимонный ковер и абрикосовый спет в гардинах вот-вот исчезнут, как все прочие мои горячечные сны, оставив только боль, мокроту и липкие красные простыни, а светлая комната Дома Правительства растворится в сумраке темной квартиры на Пьяцца ди Спанья, псе заслонит наконец выразительное лицо Джозефа Северна. Оно будет все ниже и ниже склоняться надо мной, жадно вбирая зрелище моей замедленной смерти. Я принял душ - сначала водяной, потом ультразвуковой, надел новый серый костюм, разложенный на кровати, которую убрали, пока я мылся, и отправился на поиски Восточного Дворика, где, согласно любезному приглашению, оставленному рядом с моей новой одеждой, гости Дома Правительства могли позавтракать. Апельсиновый сок только что выжали. Бекон тоже был свежим, а главное, натуральным. В газете сообщалось, что секретарь Сената Гладстон обратится к народу через Альтинг и средства массовой информации в 10:30 по стандартному времени Сети. Страницы изобиловали корреспонденциями с театра военных действий. Двухмерные фото армады сверкали всеми цветами радуги. С третьей полосы угрюмо глядел генерал Морпурго - журналист именовал его "героем второй Хайтовской войны". Дайана Филомель, завтракавшая со своим супругом-неандертальцем за соседним столиком, одарила меня загадочным взглядом. В это утро на ней было более строгое платье - темно-синее, не такое облегающее, но разрез сбоку заставлял вспомнить о вчерашнем роскошном зрелище. Не сводя с меня глаз, она взяла холеными пальчиками ломтик бекона и осторожно откусила. Гермунд Филомель, довольно хрюкая, наслаждался чтением финансового приложения. - Миграционная группа Бродяг... общепринятое название "Рой"... была обнаружена хоукинг-локационной станцией системы Камн немногим более трех стандартных лет назад, - говорил молодой докладчик. - Немедленно по ее обнаружении 42-я эскадра ВКС, сформированная для эвакуации системы Гипериона, перешла в состояние С-плюс и выступила с Парвати с секретным приказом соорудить военно-транспортный портал в радиусе прямой нуль-передачи на Гиперион. Одновременно с тактической базы Солков-Тиката на орбите Камн-3 вылетела эскадра 87.2 с приказом соединиться с эвакуационными силами в системе Гипериона, обнаружить миграционную группу Бродяг, вступить в бой с ее военным ядром и уничтожить его. - На панели перед молодым полковником появились изображения армады. Он взмахнул указкой, и рубиново-огненная линия, пронзив большую голограмму, осветила один из кораблей класса три-С. - Эскадрой 87.2 командует адмирал Насита, который держит флаг на корабле Гегемонии "Гебриды"... - Да, да, - проворчал генерал Морпурго. - Все это нам известно, Яни. К делу. Молодой полковник изобразил улыбку, едва заметно кивнул генералу и Мейне Гладстон и продолжил чуть менее уверенно: - В шифрованных донесениях по мультилинии, полученных от 42-й эскадры за последние семьдесят два стандартных часа, сообщается о заранее подготовленных сражениях между разведсоединениями эвакоотряда и передовыми частями миграционной группы Бродяг... - Роя, - перебил его Ли Хент. - Так точно, - поправился Яни. Он обернулся к панели, и пятиметровый матовый квадрат заполнили схемы и надписи. Изображения были мне абсолютно непонятны - оккультные символы, цветные векторы, субстрактные кодированные обозначения и аббревиатуры ВКС, заменяющие целые фразы - в общем, полная тарабарщина. Возможно, высокие военные чины и политики понимали в этом не больше моего, но виду не подавали. Я начал новый набросок Гладстон, с бульдожьим профилем Морпурго на заднем плане. - В первых донесениях предположительное число двигателей Хоукинга было ошибочно определено в четыре тысячи, - продолжал полковник Яни (Интересно, это имя или фамилия?). - Как вам известно, миграционные группы... м-м... Рои могут содержать до десяти тысяч отдельных транспортных единиц, но в большинстве своем невелики и либо не вооружены, либо не имеют стратегического значения. Данные мульти- и микроволновых детекторов, а также других средств наблюдения и анализ эмиссионного спектра позволяют предположить... - Извините, - усталый голос Мейны Гладстон прозвучал резким диссонансом солидному баритону докладчика, - но можете ли вы сказать точно, сколько кораблей Бродяг имеют стратегическое значение? - О-о... - выдохнул полковник и покосился на свое начальство. Генерал Морпурго прокашлялся. - Мы думаем, около шести... семи сотен, самое большее, - сказал он. - Сущие пустяки. Секретарь Сената приподняла бровь. - А каковы наши силы? Морпурго сделал знак молодому полковнику и ответил сам: - В состав эскадры 42 входит около шестидесяти кораблей, госпожа Гладстон. Эскадра... - Эскадра 42 - это эвакуационное, подразделение? - перебила его Гладстон. Генерал Морпурго кивнул и, как мне показалось, несколько снисходительно улыбнулся. - Да, мадам. Эскадра 87.2, представляющая собой боевое подразделение, перешла в систему Гипериона около часа назад и будет... - Хватит ли шестидесяти кораблей, чтобы противостоять шести или семи сотням? - спросила Гладстон. Морпурго покосился на своего офицера, как бы моля его перетерпеть. - Да, - с уверенностью произнес он, - хватит с лихвой, Видите ли, госпожа Гладстон, шестьсот турбин Хоукинга - цифра внушительная. Но их нечего бояться, пока они установлены на одноместных кораблях, или на разведчиках, или на тех пятиместных катерах-истребителях, которые они называют "уланами". Эскадра 42 - это без малого две дюжины крупных спин-звездолетов, включая ударные "Тень Олимпа" и "Станция Нептун". Каждый из них вооружен более чем ста истребителями и торпедоносцами. - Морпурго машинально порылся у себя в кармане, извлек оттуда наркотическую курительную палочку размером с сигару, но тут же спохватился и сунул ее обратно. Он нахмурился. - Когда эскадра 87.2 закончит развертывание, нашей огневой мощи хватит на десяток Роев. - Все еще хмурясь, он кивнул Я ни, чтобы тот продолжал. Полковник повел указкой в сторону демонстрационной панели. - Как видите, эскадра 42 без каких-либо помех расчистила пространство в объеме, необходимом для сооружения приемной решетки нуль-канала. Работы начались шесть стандарт-недель тому назад и закончились вчера в 16:24 по СВС. Первые мелкие атаки Бродяг были отбиты без потерь со стороны эскадры, в течение последних сорока восьми часов между передовыми отрядам эскадры и основными силами Роя велось крупное сражение. Центр схватки находился здесь, - Яни снова взмахнул рукой, и часть демонстрационной панели под кончиком указки запульсировала голубым светом, - под углом в двадцать девять градусов к плоскости эклиптики, в 30 астрономических единицах от солнца Гипериона и примерно в 0,35 астроединицы от гипотетической границы облака Оорта системы. - Потери? - лаконично бросил Ли Хент. - Не выходят за пределы приемлемых для столь длительного огневого контакта, - ответил молодой штабист. Судя по всему, он не видал вражеского огня даже с расстояния в пару световых лет. Его светлые волосы, тщательно расчесанные на косой пробор, блестели в ярком свете софитов. - Уничтоженными или пропавшими считаются двадцать шесть скоростных истребителей Гегемонии, а также двенадцать торпедоносцев, три факельщика, танкер "Гордость Асквита" и крейсер "Дракон-3". - Сколько погибло людей? - спросила Мейна Гладстон непривычно тихо. Яни переглянулся с Морпурго и ответил: - Около двух тысяч трехсот. Но спасательные операции продолжаются, и есть надежда, что удастся обнаружить уцелевших с "Дракона". - Он разгладил несуществующие складки своего мундира и напористо продолжил: - Следует учесть, что подтвержденные потери противника составили по меньшей мере сто пятьдесят военных кораблей. Наша собственная атака на миграционную гру... Рой привела к дополнительному уничтожению от тридцати до шестидесяти судов, включая кометные фермы, рудоперерабатывающие корабли и как минимум одно командное скопление. Мейна Гладстон потерла свои подагрические руки. - Входят ли в сводку потерь - наших потерь - пассажиры и команда погибшего корабля-дерева "Иггдрасиль", который был зафрахтован нами для эвакуации? - Нет, госпожа секретарь, - торопливо ответил Яни. - Хотя в том районе были замечены перемещения Бродяг, результаты нашего анализа указывают, что "Иггдрасиль" погиб не вследствие вражеского нападения. Гладстон снова вопросительно изогнула бровь. - И почему же он погиб? - Диверсия, насколько нам известно, - ответил полковник и поспешил вызвать на панели новую схему системы Гипериона. Генерал Морпурго, бросив взгляд на свой комлог, произнес с досадой: - Переходите к наземным операциям, Яни. Через тридцать минут госпожа секретарь должна произнести речь. Окончил рисовать Гладстон и Морпурго, потянулся и огляделся вокруг в поисках другого объекта. Ли Хент с его трудноописуемым измятым лицом показался мне достойной дичью. Когда я снова посмотрел в сторону докладчика, голографический глобус Гипериона перестал вращаться и распустился в целую вереницу плоских проекций - наклонную равнопрямоугольную, Бонна, орографическую, розетку, Вандер-Гринтена, Гора, прерывистую гомолосинусальную Гуда, гномоническую, синусоидальную, азимутальную эквивалентную, поликоническую, гиперкорректированную Купацу, компьютер-эшерированную, Бриземайстера, Бакминстера, цилиндрическую Миллера, мультистереографическую и графическую стандартную - пока не остановился на обычной Робинсон-Бейрдовой карте Гипериона. Я улыбнулся. Это было самое приятное, что я видел с начала совещания. Несколько сотрудников Гладстон нетерпеливо ерзали в креслах. Им нужно было по меньшей мере десять минут, чтобы поговорить с секретарем Сената перед ее выступлением. - Как вам известно, - поучительным тоном начал полковник, - соответствие Гипериона Старой Земле составляет девять и восемьдесят десять сотых балла по шкале Турона-Ломьера... - О Боже, - рявкнул Морпурго. - Переходите к диспозиции войск - и закончим на этом! - Слушаюсь, сэр. - Яиц, сглотнув слюну, поднял руку с указкой и заговорил, теперь уже не так уверенно. - Как вам известно... Я хочу сказать... - Он показывал на северный континент, похожий на неумелый рисунок конской морды и шеи с зазубринами на месте груди и хребта. - Это Эква. Официально он называется по-другому, но все называют его так... Эква. Цепь островов, которая простирается к юго-востоку... здесь и здесь... называется Девять Хвостов. В действительности это архипелаг с более чем сотней... в общем, второй по величине континент называется Аквила, и вы можете видеть, что он похож на земного орла с клювом здесь... на северо-восточном побережье... и с растопыренными когтями здесь, на юго-западе... Имеется и одно поднятое крыло - вот тут, примыкающее к северо-западному побережью. Эта область представляет собой так называемое плато Пиньон и почти недоступна из-за огненных лесов, но здесь... и здесь... на юго-западе находятся основные фибропластовые плантации... - Дис-по-зи-ция войск, - зарычал Морпурго. Зарисовывая Яни, я обнаружил, что графитовый карандаш не способен передать блеск пота. - Слушаюсь, сэр. Третьим континентом является Урса... Слегка напоминает медведя... но здесь войска ВКС не высаживались, так как это южное заполярье, почти обитаемое, хотя силы самообороны Гипериона держат там пункт прослушивания... - Яни и сам почувствовал, что его заносит. Он расправил плечи и провел по верхней губе ладонью. - Основные позиции наземных сил ВКС здесь... здесь... и здесь... - Его указка зажгла маленькие пожары вокруг Китса, в верхней части шеи Эквы. - Космические части ВКС взяли под охрану основной космопорт в столице, а также второстепенные площадки здесь... и здесь. - Он коснулся Эндимиона и Порт-Романтика на Аквиле. - Наземные части ВКС подготовили оборонительные позиции здесь... - Замигало два десятка красных огоньков; большинство на шее и гриве Эквы, несколько в районе клюва Аквилы и около Порт-Романтика. - Тут размещены подразделения морской пехоты, а также силы наземной обороны с вооружением класса "земля-воздух" и "земля-космос". Генштаб предполагает, что в отличие от Брешии на самой планете боев не будет, но в случае попытки вторжения мы достойно встретим врага, - скороговоркой закончил докладчик. Мейна Гладстон скосила глаза на свой комлог. До прямого эфира оставалось семнадцать минут. - А планы эвакуации? Яни, растеряв остатки самообладания, умоляюще посмотрел на начальство. - Никакой эвакуации, - четко произнес адмирал Сингх. - Это - отвлекающий маневр, приманка для Бродяг. Гладстон сцепила пальцы. - На Гиперионе несколько миллионов человек, адмирал. - Да, - спокойно отозвался Сингх, - и мы будем защищать их, но эвакуация даже шестидесяти тысяч граждан Гегемонии исключена. Если же мы допустим в Сеть все три миллиона, воцарится хаос. Кроме того, это невозможно по соображениям безопасности. - Из-за Шрайка? - поинтересовался Ли Хент. - По соображениям безопасности, - с расстановкой повторил генерал Морпурго. Он поднялся со своего места и забрал у Яни указку. Молодой военный постоял в нерешительности, не зная, куда бы сесть или отойти, и, смешавшись, направился в дальний конец зала и остановился невдалеке от меня, созерцая что-то на потолке - вероятно, крах своей карьеры. - Эскадра 87.2 переброшена в систему, - отчеканил Морпурго. - Бродяги откатились назад, к ядру своего Роя, примерно на шестьдесят астроединиц от Гипериона. Полная безопасность системы обеспечена. Гиперион в безопасности. Мы ожидаем контратаки, но уверенно заявляем, что в силах отбить ее. Кроме того, Гиперион теперь является частью Сети. Вопросы? Вопросов не было. Гладстон удалилась в сопровождении Ли Хента, нескольких сенаторов и своих помощников. Военное начальство распалось на группки, очевидно, в соответствии с табелью о рангах. Помощники помощников исчезли. Немногие допущенные на совещание репортеры бросились к своим имиджер-группам, ждущим на улице. Белый как мел полковник Яни остался стоять, как на параде, глядя перед собой невидящими глазами. Я посидел с минуту, разглядывая карту Гипериона. На таком расстоянии, сходство Эквы с головой лошади было еще заметнее. С того места, где я сидел, Уздечка и оранжево-желтое пятнышко пустыни под "глазом" лошади были едва различимы. Северо-восточнее гор не было оборонительных позиций ВКС, никаких условных значков, кроме крошечного красного огонька - видимо, мертвого Града Поэтов. Гробницы Времени не были отмечены вовсе. Складывалось впечатление, что Гробницы не имели никакого стратегического значения и не играли в происходящем никакой роли. Но я откуда-то знал, что это не так. Предчувствие подсказывало, что вся война, передвижения тысяч, судьбы миллионов - даже миллиардов - зависят от действий шести человек, затерявшихся на этой неразмеченной оранжево-желтой полоске. Я захлопнул блокнот, рассовал по карманам карандаши, поискал глазами выход и покинул зал. В одном из длинных коридоров, ведущих к главному входу, меня перехватил Ли Хент: - Вы уходите? Я шумно вздохнул. - Да. А разве нельзя? Хент изобразил что-то вроде улыбки, больше похожей на гримасу. - Конечно, можно, господин Северн. Но госпожа Гладстон просила передать, что хочет еще раз побеседовать с нами, во второй половине дня. - Когда именно? Хент пожал плечами. - В любое время после ее выступления. Когда вам удобно. Я кивнул. Миллионы лоббистов, искателей места, претендентов на роль биографа, деловых людей, обожателей Мейны Гладстон и потенциальных террористов отдали бы все на свете за одну минуту в обществе самого выдающегося лидера Гегемонии, но возможность видеть ее "когда мне удобно" предоставили мне одному. Никто еще не говорил, что вселенной правит разум. Проскользнув мимо Ли Хента, я двинулся к главному выходу. По давней традиции, в самом Доме Правительства общедоступные нуль-порталы отсутствовали. Нужно было миновать пропускные пункты главного вестибюля, выйти в сад и пройти по дорожке к невысокому белому зданию - пресс-центру и одновременно терминексу. Репортеры скопились вокруг центральной проекционной пиши, где маячило знакомое лицо Льювеллина Дрейка. Его голос - "голос Альтинга" - объявил, что сейчас начнется выступление секретаря Сената, имеющее первостепенное значение для судеб Гегемонии. Я кивнул Дрейку, нашел свободный портал, предъявил свою универсальную карточку и отправился на поиски бара. Гранд-Конкурс - при условии, что вам удалось туда попасть - единственное место в Сети, где можно нуль-транспортироваться задаром. Каждый мир Сети представлен здесь по меньшей мере одним из своих самых фешенебельных городских кварталов. ТКЦ предлагал целых двадцать три - с магазинами, разнообразными увеселениями, дорогими ресторанами и модными барами. Баров было больше всего. Подобно водам реки Тетис, Гранд-Конкурс катилась сквозь двухсотметровые порталы военного образца - кольцевая улица, казавшаяся бесконечной - стокилометровая эспланада услад плоти. Можно было стоять, как я в это утро, под ярким солнцем Тау Кита - и видеть полночную Денеб-3 с пляшущими неоновыми огнями и голограммами, различая на горизонте площадь Мэлл Лузуса и зная, что дальше дремлет тенистая Роща Богов с ее магазинчиками, булыжными мостовыми и лифтами, поднимающими гурманов в "Макушку", самый дорогой ресторан Сети. Но меня вполне устроил бы тихий бар. Бары ТКЦ буквально кишели чиновниками, репортерами и бизнесменами, поэтому я вскочил на один из челноков и переместился на главный проспект Седьмой Дракона. Здешняя гравитация пугала многих (и меня в том числе), зато в барах было куда свободнее и в них просто пили. Я выбрал подвальчик, спрятавшийся между пилонами внешней стены и витринами. Внутри все было темным: темные стены, темное дерево стоек, темнокожие клиенты - их лица были столь же черны, сколь бледным казалось мое собственное. Подходящее местечко, чтобы напиться, что я и сделал, начав с двойного виски. С каждым новым заказом моя жажда возрастала. Даже здесь я не смог отделаться от Гладстон. На двумерном телеэкране в дальнем углу бара появилось лицо секретаря Сената на сине-золотом фоне, предпочитаемом ею для заявлений государственной важности. У телевизора собралось несколько посетителей. До меня доносились об