мерещилось, что, пока она спала, все исчезли. Силен, Сол, ребенок... - нет, не хватает одного Консула. Группа паломников из семи взрослых и ребенка истаяла, как мартовский сугроб: Хет Мастин пропал, когда они пересекали Травяное море в ветровозе; Ленар Хойт был убит вчера ночью, вскоре после этого исчез Кассад... Консул... что случилось с Консулом? Ламия Брон снова огляделась, удостоверилась, что в сумрачном помещении нет ничего и никого, кроме рюкзаков, груды одеял и трех спящих - поэта, ученого и ребенка, нашла в складках одеяла автоматический пистолет отца, достала из рюкзака нейропарализатор и проскользнула мимо Вайнтрауба и младенца в коридор. Стояло утро, такое ясное, что Ламия невольно прикрыла глаза ладонью. Она сошла с каменных ступеней Сфинкса на утоптанную тропу, ведущую вглубь долины. Буря миновала. Небосвод Гипериона сиял хрустально-чистой первозданной лазурью с зелеными переливами, звезда Гипериона - яркая белая лампочка - только что взошла из-за скалистой стены на востоке. Тени утесов смешались с причудливыми тенями Гробниц Времени на дне долины. Нефритовая Гробница вся искрилась. Ламия увидела свежие сугробы и дюны, наметенные прошедшей бурей - белые сугробы и алые пески перемешались и сияли на солнце, образовав валы и горки вокруг камней. От вчерашнего лагеря не осталось и следа. Консул сидел на валуне, метрах в десяти ниже по склону. Он смотрел на долину, над его трубкой вился дымок. Ламия спустилась к нему. - Полковник исчез, - произнес Консул, даже не взглянув на нее, когда она подошла ближе. Ламия посмотрела в сторону Хрустального Монолита. Его сияющий фасад зиял дырами и выбоинами, а верхние метров двадцать-тридцать как ножом срезало. Обломки у подножия все еще дымились. Полукилометровое пространство между Сфинксом и Монолитом превратилось в выжженное, изрытое пепелище. - Да уж, драться полковник умеет, - заметила Ламия. Консул что-то промычал в знак согласия. От табачного дыма Ламии захотелось есть. - Я обшарил долину на два километра вплоть до самого Дворца Шрайка, - сказал Консул. - Бой, видимо, разыгрался вблизи Монолита. У основания в нем по-прежнему нет ни одного отверстия, но повыше дыр хватает. Ясно видна ячеистая структура, которую всегда показывали радары. - И никаких следов? - Никаких. - Кровь? Обугленные кости? Записка, что полковник отлучился сдать белье в прачечную? - Ничего. Ламия, вздохнув, уселась на другой валун, по соседству с Консулом. Солнце припекало. Прищурившись, она оглянулась на вход в долину. - Обалдеть можно, - пробормотала она. - Что же теперь делать? Консул вынул трубку изо рта, хмуро посмотрел на нее и покачал головой: - Сегодня я попытался вызвать корабль, но его по-прежнему держат под арестом. - Он выбил из трубки пепел. - Пытался использовать частоты экстренной связи, но никак не удается соединиться. Либо корабль не ретранслирует сигнал дальше, либо запрещено отвечать нам. - Вы бы улетели? Консул пожал плечами. Вместо вчерашнего парадного мундира на нем был шерстяной джемпер грубой вязки, серые вельветовые брюки и высокие ботинки. - Будь корабль под рукой, у нас - у вас - была бы возможность выбора. Я бы посоветовал всем хорошенько подумать, есть ли смысл оставаться теперь. Хет Мастин исчез, Хойта и Кассада больше нет с нами - я и сам толком не знаю, что делать. Низкий голос произнес у них за спиной: - Можно попытаться приготовить завтрак. Оглянувшись, Ламия увидела, как по тропе к ним спускается Сол. На его груди качалась в люльке Рахиль. Лысина старика сверкала на солнце. - Неплохая мысль, - встрепенулась Ламия. - Как там у нас с продуктами? - Позавтракать хватит, - ответил Вайнтрауб. - В резерве еще несколько пайков из мешка полковника. Потом примемся за тысяченожек, акрид и друг за друга. Консул, изобразив на губах что-то вроде улыбки, убрал трубку в карман джемпера. - Предлагаю вернуться назад в Башню Хроноса, пока до этого не дошло. Замороженные продукты с "Бенареса" мы съели, но в Башне есть кладовая. - Это было бы здо... - начала было Ламия, но ее прервал дикий крик. Похоже, из Сфинкса. Она первой добежала до Гробницы и, прежде чем войти, выхватила пистолет. В коридоре было темно, в помещении, где они спали, еще темнее, и Ламия не сразу разглядела, что там пусто. Снова раздался крик невидимого Силена: - Эй! Сюда! Оглянувшись, она увидела входящего в Гробницу Консула. - Стойте там! - приказала Ламия и быстро двинулась по коридору, прижимаясь к стене и держа в вытянутой руке снятый с предохранителя пистолет. У входа в небольшую комнату, где лежало тело Хойта, она остановилась на секунду, затем вошла, выставив перед собой оружие. Мартин Силен, сидевший на корточках перед трупом, поднял голову. В руке он сжимал угол фибропластовой простыни, которой они накануне накрыли тело священника. Он посмотрел на Ламию, невидяще глянул на пистолет в ее руке и снова уставился на тело. - Вы можете в такое поверить? - спросил он, скорее у самого себя, чем у Ламии. Ламия опустила пистолет и подошла ближе. Из-за ее плеча высунулся Консул. В коридоре послышались торопливые шаги: Сол Вайнтрауб спешил к ним с плачущей Рахилью на руках. - Боже мой, - произнесла Ламия и присела у тела Ленара Хойта. Изможденное бесцветное лицо молодого священника преобразилось. Перед ними лежал человек лет семидесяти: высокий лоб, изящный аристократический нос, тонкие губы, застывшие в легкой благожелательной улыбке, высокие скулы, заостренные уши под седыми прядями, окаймлявшими лысину, большие глаза с бледными, точно пергаментными веками. Консул наклонился над ним. - Я видел голограммы. Это отец Поль Дюре. - Смотрите, - прошептал Силен. Он стащил простыню с тела, помедлил, а затем повернул лежавшего на бок. Два маленьких крестоформа на груди мужчины пульсировали розовым цветом так же, как на теле Хойта, но спина была чистой. Сол стоял у входа, стараясь успокоить раскричавшуюся Рахиль. Когда ребенок замолчал наконец, он сказал: - Кажется, бикура для... регенерации требовалось трое суток. Мартин Силен вздохнул. - Бикура воскрешались крестоформами более двух стандартных веков. Возможно, по первому разу дело проходит быстрее. - Он что... - начала Ламия. - Живой? - Силен коснулся руки девушки. - Потрогайте. Грудь мужчины едва заметно подымалась и опускалась. Кожа была теплой. Под ней отчетливо прощупывались горячие крестоформы. Ламия, содрогнувшись, отдернула руку. Существо, которое шесть часов назад было трупом Ленара Хойта, открыло глаза. - Отец Дюре? - Сол шагнул к нему. Голова мужчины повернулась. Он заморгал, будто свет резал ему глаза, затем что-то невнятно произнес. - Воды, - догадался Консул и торопливо достал из кармана джемпера пластмассовую фляжку. Мартин Силен поддерживал голову незнакомца, пока Консул поил его. Сол опустился перед ним на одно колено и дотронулся до его руки. Казалось, даже темные глаза Рахили с любопытством наблюдают за происходящим. - Если вы не можете говорить, моргните дважды вместо "да" и один раз вместо "нет". Вы Дюре? - спросил Сол. Мужчина повернул голову в сторону ученого. - Да, - произнес он негромким, хорошо поставленным низким голосом. - Я отец Поль Дюре. Они позавтракали ломтиками мяса, поджаренными прямо на пластинах обогревателя, и болтушкой, состряпанной из пригоршни зерна и разведенного молочного концентрата. Огрызок последнего батона разделили на пять кусочков. Высыпали в котелок остатки кофе. Ламии показалось, что ничего вкуснее она в жизни не ела. Они сидели в тени растопыренного крыла Сфинкса вокруг "стола" - широкого валуна с плоской макушкой. Солнце было уже на полпути к зениту. Небо оставалось безоблачным. Стояла полная тишина - только звуки человеческих голосов да звяканье вилки или ложки нарушали ее. - Вы помните... прежнее? - спросил Сол. Священник надел запасной костюм Консула: серый, с гербом Гегемонии под сердцем. Эта домашняя, точнее, корабельная одежда Консула отцу Дюре была явно маловата. Он держал кружку с кофе обеими руками, словно чашу для причастия. - Прежнее... то есть то, что было, пока я не умер? - уточнил он, поднимая на собеседника глубокие умные глаза. Красивые старческие губы тронула улыбка. - Да, помню. Помню ссылку, бикура... - он опустил глаза. - И даже дерево тесла. - Хойт рассказывал нам о дереве, - тихо произнесла Ламия. - О том, как священник распял себя на активном дереве тесла в огненном лесу, предпочтя годы пытки бездумной жизни в симбиозе с паразитом-крестоформом. Дюре покачал головой: - В те последние секунды я думал, что победил их. - Вы и победили, - быстро отозвался Консул. - Отец Хойт и другие отыскали вас. Вашему телу удалось отторгнуть паразита. Тогда бикура прирастили ваш крестоформ Ленару Хойту. Дюре кивнул: - Значит, от юноши не осталось и следа? Мартин Силен указал на грудь Дюре: - Очевидно, эта гадина не может совладать с законом сохранения массы. У Хойта были страшные боли, и очень долго: ему никак не удавалось вернуться туда, куда его гнали эти твари. Поэтому он так и не набрал веса для этого... черт, как бы его обозвать... двойного воскрешения. - Это неважно, - сказал Дюре, грустно улыбнувшись. - Паразитной ДНК в крестоформе не занимать терпения. Если понадобится, она будет воскрешать своего хозяина из века в век. Рано или поздно оба паразита заживут своими домами. - Вы помните, что было с вами после дерева тесла? - помедлив, спросил Сол. Дюре допил кофе. - Вы хотите спросить, помню ли я свою смерть? Рай или ад? - Он смущенно улыбнулся. - Нет, ничего такого я, увы, не помню. Помню боль. Бесконечную. Потом избавление. А потом - тьма. И, наконец, пробуждение. Здесь. Сколько, вы говорите, лет прошло? - Почти двенадцать, - сказал Консул. - Но для отца Хойта вполовину меньше. Он провел много времени в перелетах. Отец Дюре встал, потянулся и принялся ходить взад и вперед. Он был высокого роста; несмотря на худобу, в нем чувствовалась сила. Глядя, как старик прохаживается вокруг стола, ступая по-кошачьи грациозно и уверенно, Ламия Брон с удивлением осознала, что этот человек волнует ее. Он был наделен харизмой - необъяснимым обаянием, обещающим немногим избранным либо безмерную власть, либо мученическую гибель. Ламия напомнила себе, что, во-первых, он священник церкви, требующий от своих служителей целомудрия, во-вторых, час назад был мертвецом. Интересно, как он действует на мужчин? Дюре между тем уселся на валун, вытянул ноги и начал массировать бедра, видимо, борясь с судорогой. - Вы не поведали вкратце о себе: кто вы и зачем вы здесь, - проговорил он. - Если не возражаете, я хотел бы узнать о вас побольше. Паломники молча переглянулись. Дюре понимающе кивнул. - Вы думаете, я тоже чудовище? Агент Шрайка? Я не удивлюсь, если у вас возникнет такая мысль. Это естественно. - Да нет, мы так не думаем, - Ламия подняла глаза на священника. - Шрайк не нуждается в агентах. Кроме того, мы знаем вас по рассказу отца Хойта и по вашим дневникам. - Она покосилась на остальных. - Но нам было... ужасно трудно... рассказывать друг другу, почему мы попали на Гиперион. И мы просто не в силах повторять сейчас эти рассказы. - Я делал записи на свой комлог, - сказал Консул. - Это только выжимки, но по ним можно составить некоторое представление о наших историях и об истории Гегемонии за последние десять лет. Почему Сеть ведет войну с Бродягами и тому подобное. Я с удовольствием предоставлю его в ваше распоряжение, если хотите. Это отнимет у вас не более часа. - Буду вам очень признателен, - живо откликнулся отец Дюре и двинулся вслед за Консулом к Сфинксу. Ламия, Сол и Силен направились к воротам долины. С седловины между, низкими скалами хорошо просматривались дюны и пустоши, простирающиеся на юго-запад, в направлении Уздечки, до которой было неполных десять километров. Разбитые купола, покосившиеся шпили и разрушенные галереи мертвого Града Поэтов, все глубже погружающегося в пески, виднелись в каких-то двух-трех километрах справа, за возвышенностью. - Я схожу в Башню за продуктами, - предложила Ламия. - Не стоит дробить группу, - возразил Сол. - Может, пойти всем вместе? Мартин Силен скрестил руки на груди. - Кто-то должен остаться здесь на случай возвращения полковника. - Тогда, - заметил Сол, - осмотрим сначала оставшуюся часть долины. Утром Консул не углублялся дальше Дворца Шрайка. - Верно, - отозвалась Ламия. - Давайте сделаем это прямо сейчас, чтобы я успела потом набрать в Башне провианта и вернуться до темноты. Они спустились к Сфинксу в тот момент, когда оттуда вышли Дюре и Консул. Священник держал в руке запасной комлог Консула. Ламия рассказала им о своем плане, и оба немедленно присоединились к остальным. Они вновь обошли все залы Сфинкса. И везде лучи карманных фонариков и лазерных карандашей выхватывали из тьмы лишь мокрый камень да причудливые выступы. Выйдя на полуденный солнцепек, паломники прошли триста метров до Нефритовой Гробницы. На пороге комнаты, где лишь вчера ночью им явился Шрайк, Ламию охватила дрожь. На зеленых изразцах еще темнело ржаво-коричневое пятно: кровь Хойта. Прозрачный люк в полу, ведущий в лабиринт, исчез бесследно. Не оставил следов и Шрайк. В Обелиске не было ни комнат, ни перегородок - лишь уходящая вверх шахта с черными как смоль стенами и винтовой лестницей, настолько крутой, что далеко не каждый отважился бы на подъем. Здесь даже шепот отдавался бесконечным эхом, и паломники старались обходиться без слов. В пятидесяти метрах над полом лестница обрывалась; обшарив гладкие, без единого отверстия стены, лучи фонарей уперлись в черный свод над головами. Прикрепленные к стенам веревки и цепи - память о двух столетиях паломничества к Гробницам - позволили спуститься с этой весьма опасной высоты без особого риска. У выхода паломники помедлили. Силен позвал напоследок: "Кассад!" - и эхо вырвалось вслед за ними наружу, в освещенный солнцем мир. На осмотр мертвой зоны вокруг Хрустального Монолита ушло не меньше получаса. Посреди песка блестели стеклянные проплешины, достигавшие пяти-десяти метров в диаметре. Эти зеркала концентрировали жар полуденного солнца, обжигая лицо и руки. Взглянув на истерзанный фасад Монолита, весь в дырах, выбоинах и потеках расплавленного хрусталя, можно было подумать, что Гробница стала жертвой вандалов, но все понимали: Кассад защищал свою жизнь. Приборы показывали, что Монолит по-прежнему пуст и изолирован от окружающего мира. Сотовидный лабиринт внутри него оставался недоступным. Постояв несколько минут, паломники направились по крутой тропе к подножию северных скал, где находились Пещерные Гробницы. - Первые археологи считали эти Гробницы самыми древними из-за грубой обработки стен, - тихо заметил Сол, когда они вошли в первую пещеру. Лучи фонариков заскользили по камню, испещренному тысячами не поддающихся расшифровке надписей. Все пещеры имели в глубину не более тридцати-сорока метров, все, как одна, заканчивались тупиками, за которыми не удавалось обнаружить ничего, кроме камня. Выбравшись из третьей Пещерной Гробницы, паломники расселись на чудом найденном островке тени и поделили поровну воду и белковое печенье из рациона Кассада. Разыгравшийся ветер вздыхал и свистел у них над головами, как Эолова арфа. - Не найти нам полковника, - сказал Мартин Силен. - Этот гад Шрайк утащил его с собой. Сол тем временем кормил Рахиль. Как ни старался он прикрывать ее от солнца, ее макушка порозовела. - Он может быть в одной из Гробниц, которые мы уже осмотрели, - проговорил он, не отрывая глаз от бутылочки. - По теории Арундеса там есть отсеки, существующие в другом времени. Он считает Гробницы многослойными четырехмерными объектами со сложной пространственно-временной структурой. - Великолепно, - саркастически заметила Ламия. - Значит, даже если Федман Кассад там, нам до него не достучаться. - Ну что ж, - Консул с видимым усилием поднялся на ноги. - Давайте тогда хотя бы прогуляемся для порядка. Осталась всего одна Гробница. Дворец Шрайка стоял километром дальше, в самой низкой части долины, прячась за изгибом скалистой стены. Дворец был невелик, меньше Нефритовой Гробницы, но из-за причудливой архитектуры - тщательно продуманному хаосу изогнутых выступов и шпилей, крученых контрфорсов и пилонов - выглядел куда массивнее. Внутри он представлял собой одну гулкую залу с неровным полом, состоящим из тысяч переплетенных между собой сегментов. Ламия мысленно сравнила их с ребрами и позвонками какого-то ископаемого чудища. В пятнадцати метрах над головой свод пересекали десятки хромовых "клинков", которые, проходя сквозь стены и сквозь друг друга, выныривали на крыше сооружения остроконечным гребнем. Сам свод был полупрозрачным, и казалось, что Дворец до краев налит опалесцирующей жидкостью. Ламия, Силен, Консул, Вайнтрауб и Дюре начали хором звать Кассада. Их голоса, отражаясь от утыканного клинками свода, снова и снова возвращались к ним искаженным эхом. - Никаких следов Кассада или Хета Мастина, - сказал Консул, когда они вышли наружу. - Возможно, так и задумано... Мы будем пропадать поодиночке, пока не останется один из нас. - И тогда, как гласит легенда, желание этого последнего - или последней - исполнится? - спросила Ламия. Она сидела на каменном фундаменте Дворца, болтая в воздухе крепкими ногами. Поль Дюре поднял глаза к небу. - Не могу поверить, что отец Хойт действительно пожелал купить мне жизнь ценой собственной. Мартин Силен, прищурившись, посмотрел на священника. - Каким же будет ваше желание, падре? Дюре не замедлил с ответом: - Я хотел бы пожелать... помолиться... чтобы Господь раз и навсегда избавил человечество от двух проклятий - войны и Шрайка. Воцарилось молчание, нарушаемое лишь вздохами и стонами послеполуденного ветра. - Ну, а пока, - сказала Ламия, - мы должны раздобыть какую-нибудь пищу. Или научиться питаться воздухом! Дюре кивнул. - Почему вы захватили с собой так мало? Мартин Силен рассмеялся и напыщенно продекламировал: Не брал он в рот ни хереса, ни джина, Не смешивал ни разу в чаше грог; Вкусней приправ была ему мякина; И, презирая всей душой порок, С гуляками якшаться он не мог, От дев хмельных бежал он легче лани К воды потокам: мирный ручеек Поил его - и, воздевая длани, Левкои поедал он в предрассветной рани. [Д.Китс. Из стихотворения "Сей юноша, задумчивый на вид...", написанного 16 апреля 1819 г. (Пер. С.Сухарева)] Дюре недоуменно улыбнулся. - Мы надеялись победить или погибнуть в первую же ночь, - пояснил Консул. - И не рассчитывали застрять здесь надолго. Ламия Брон встала и отряхнула брюки. - Я пошла, - объявила она. - Попытаюсь принести провианта дней на пять, если, конечно, там есть армейские рационы. - Я с вами, - внезапно сказал Мартин Силен. Воцарилось молчание. За ту неделю, что паломники провели вместе, поэт и Ламия раз пять чуть не подрались, а однажды, она пригрозила его убить. Ламия пристально посмотрела да Силена. - Ладно, - согласилась она. - Только сначала зайдем в Сфинкс - за рюкзаками и бутылками для воды. Тени западной стены уже начали удлиняться, когда паломники двинулись в обратный путь, к воротам долины. 17 Двенадцатью часами раньше винтовая лестница привела полковника Федмана Кассада на верхний из уцелевших этажей Хрустального Монолита. Со всех сторон бушевало пламя. В дырах, пробитых гранатами и лазером Кассада, чернела тьма. Буря вдувала в них пыль, черно-алую, как засохшая кровь, которая забивалась в каждую щель. Кассад снова надел шлем. В десяти шагах от него застыла в ожидании Монета. В силовом скафандре, надетом на голое тело, она казалась облитой ртутью. Языки пламени отражались на груди и бедрах, плясали зайчиками во впадинках на горле и у пупка. Шея у нее была длинная, как у птицы, серебряное лицо сияло безупречной красотой, а в глазах трепетал, раздвоившись, высокий призрак - Федман Кассад. Он покинул свою десантную винтовку и щелкнул селектором, переключив ее в мультиогневой режим. Тело полковника, защищенное силовым панцирем, напряглось в ожидании атаки. Монета повела рукой, и часть ртутного скафандра исчезла, открыв голову и шею. Кассад знал наизусть каждую черточку ее лица, каждую впадинку. Ее каштановые, коротко стриженные волосы были зачесаны налево. Глаза все те же - изумрудные, бездонные. Маленький рот с чуть оттопыренной нижней губой, который никак не решался раздвинуться в улыбке. Вопросительно изогнутые брови, маленькие уши, которые он так часто целовал, шепча ласковые слова, нежную шею, к которой приникал щекой, чтобы услышать биение ее сердца. Кассад прицелился. - Кто ты? - спросила она таким знакомым ласковым и страстным голосом, все с тем же чуть заметным акцентом. Кассад замер, держа палец на спусковом крючке. Десятки раз они любили друг друга, снова и снова встречаясь в его снах и в модельных сражениях - волшебной стране их любви. Но если она действительно движется навстречу времени... - Я знаю, - спокойно произнесла она, словно и не замечая, что его палец уже нажимает на спусковой крючок. - Ты тот, кого обещал мне Повелитель Боли. У Кассада перехватило дыхание. Сделав над собой усилие, он заговорил хриплым, срывающимся голосом: - Ты меня не помнишь? - Нет. - Склонив голову набок, она лукаво посмотрела на него. - Но Повелитель Боли обещал мне воина. Нам было суждено встретиться. - Мы уже встречались. Очень давно, - с трудом произнес Кассад. Винтовка автоматически наводилась налицо. Она будет менять длину волны и частоту лазерных импульсов каждую микросекунду, пока не пробьет защиту скафандра. Плюс к этому весь ее ассортимент: пули, электронные пучки, гранаты, теплочувствительные дротики... - Я не могу помнить твоего "очень давно", - сказала она. - Мы движемся в общем потоке времени, но в противоположные стороны. Как меня зовут в моем будущем и твоем прошлом? - Монета, - выдохнул Кассад, приказывая закаменевшей руке нажать на спуск. Она с улыбкой кивнула. - Монета. Дитя Памяти. Какая жестокая ирония! Кассад вспомнил ее предательство в песках над мертвым Градом Поэтов. Либо она сама превратилась тогда в Шрайка в его объятиях, либо позволила тому занять свое место. Акт любви вмиг обернулся мерзкой и страшной насмешкой. Полковник Кассад нажал на спусковой крючок. Монета прищурилась. - Здесь это не действует. Эта вещь не работает внутри Хрустального Монолита. Почему ты хочешь убить меня? Кассад взревел, отшвырнул бесполезное оружие в сторону, направил энергию в боевые перчатки и бросился вперед. Монета не шелохнулась. Она стояла и смотрела, как он преодолевает эти десять шагов, - набычившись, не обращая внимания на стоны силового панциря, перестраивающего на ходу структуру своего поверхностного слоя - а потом протянула руки ему навстречу. Кассад с разбега врезался в Монету, сбил ее с ног, и оба покатились по полу. Кассад тянул руки в наливающихся силой перчатках к ее горлу, но Монета железной хваткой вцепилась в его запястья. Кассад попытался взять в союзницы силу тяжести и у самого края площадки ему удалось подмять Монету под себя - выпрямив руки в отвердевших перчатках, он сжал пальцы на ее шее. При этом его левая нога свесилась с края площадки - в шестидесятиметровую пропасть. - Почему ты хочешь убить меня? - прошептала Монета и легко перевернула Кассада набок, сбросив этим движением их обоих с площадки. Вскрикнув, Кассад мотнул головой, чтобы опустить забрало. Они неслись сквозь тьму, сплетясь телами в свирепом захвате. Руки Кассада, сжатые ее железными пальцами, начали неметь. Казалось, время замедлило свой бег. Они все падали, падали, и воздух мягко щекотал лицо Кассада, как медленно натягиваемое одеяло. Метров за десять до пола время вновь побежало с прежней скоростью. Кассад мысленно произнес кодовую фразу для превращения панциря в жесткий кокон, и тут же последовал сокрушительный удар. С усилием вынырнув из кровавого омута, Федман Кассад понял, что с момента удара прошла всего секунда или две. Шатаясь, он поднялся на ноги. Рядом медленно поднималась Монета... Стоя на одном колене, она замерла, уставившись на расколотые их телами изразцы. Кассад включил ножные сервомеханизмы и изо всех сил ударил ее в голову. С легкостью увернувшись, Монета схватила Кассада за ногу и швырнула в трехметровую хрустальную панель, которая со звоном раскололась. Кассад вывалился наружу - на песок, в ночь. Монета дотронулась до своей шеи - по лицу ее заструилась ртуть - и вышла следом. Кассад поднял разбитое забрало, снял шлем. Ветер взъерошил его короткие черные волосы, царапая щеки песком. Он рывком подтянул ноги, встал. Индикаторы на воротнике мигали красным, предупреждая, что последние резервы энергии на исходе. Но это неважно - на следующие несколько секунд энергии хватит, вот и все, что ему нужно. - Что бы ни произошло между нами в моем будущем - твоем прошлом, - проговорила Монета, - не думай, что это я изменила обличье. - Я не Повелитель Боли. Он... Кассад одним прыжком преодолел разделявшие их три метра и, оказавшись позади Монеты, изо всех сил рубанул правой рукой сверху вниз. Боевая перчатка, армированная углепластовыми пьезоэлектрическими волокнами, мгновенно превратившими ее в смертоносный клинок, рассекла воздух со сверхзвуковой скоростью и опустилась на основание шеи Монеты. Но та даже не попыталась увернуться или отбить удар, которым можно было бы перерубить дерево или рассечь полметра камня. На Брешии, в рукопашной на улице Бакминстера, Кассад в два счета обезглавил таким ударом полковника Бродяг: перчатка рассекла силовой панцирь, шлем, личное защитное поле, мясо и кости - и голова убитого еще секунд двадцать глазела на собственное тело, прежде чем смерть взяла свое. Кассад правильно рассчитал удар, но над самой поверхностью ртутного скафандра его перчатка застыла. Монета не шевельнулась, даже не моргнула. Кассад почувствовал, как садятся батареи, и в ту же секунду рука его онемела, мышцы свело мучительной судорогой. Он попятился - рука повисла вдоль тела, как неживая, последние капли энергии вытекали из панциря, как венозная кровь из жил. - Ты не слушаешь меня, - сказала Монета. Шагнув вперед, она схватила Кассада за нагрудник и швырнула в сторону Нефритовой Гробницы. Он пролетел метров двадцать и со всего маху врезался в песок: разряженный панцирь лишь частично скомпенсировал удар. Левой рукой он пытался прикрыть лицо и шею, но доспехи затвердели, и бесполезная рука оказалась вывернутой каким-то немыслимым образом. Монета одним прыжком преодолела эти двадцать метров, подняла Кассада в воздух одной рукой, а другой играючи разодрала его доспехи - эту армированную углепластом двухсотслойную полимерную суперткань - сверху донизу. Потом несильно, как бы шутя шлепнула его по щеке. Голова Кассада откинулась назад, и он чуть не потерял сознание. Ветер и песок принялись терзать его голую грудь и живот. Монета сорвала с полковника остатки доспехов, выдернув заодно шунты обратной связи и биосенсоры. Затем подняла его в воздух и встряхнула. Кассад почувствовал во рту вкус крови, перед глазами поплыли красные круги. - Нам вовсе ни к чему враждовать, - проговорила она. - Ты... стреляла... в меня. - Не для того, чтобы убить. А чтобы проверить твою реакцию, - губы Монеты шевелились легко, словно не были покрыты ртутной мембраной. Новый шлепок - и Кассад, пролетев метра два, покатился по холодному песку. Воздух искрился от миллиардов частиц - снежинок, пылинок, каких-то разноцветных колючих огоньков. Кассад перевернулся на живот и попытался встать на колени, цепляясь за текучий песок руками - нет, онемевшими клешнями. - Кассад, - прошептала Монета. Он перевернулся на спину и стал ждать. Она разрядила свой скафандр. Ее тело, теплое, уязвимое, манило к себе, кожа была такой бледной, что казалась прозрачной. На ее высокой груди мерцали голубые жилки. Стройные, мускулистые ноги могли свести с ума кого угодно. А глаза были изумрудно-зеленые, бездна. - Ты любишь войну, Кассад, - прошептала Монета, опускаясь на него. Он попытался отползти в сторону, вскинул руки для удара, но Монета одним легким движением завела ему обе руки за голову и прижала к песку. Ее тело лучилось от жара, груди терлись о его кожу все сильнее, и вот она уже оказалась между его раздвинутых ног, прижалась к нему всем телом. Тут он понял, что это изнасилование, и лучший отпор - бездействие, отказ утолить ее жажду. Но ничего не получилось - воздух вокруг, казалось, стал жидким, вихри странно отдалились, а песок завис над ними кружевным покрывалом. Лежа на нем, Монета двигалась взад-вперед, и Кассад чувствовал, как медленно нарастает в нем радостное возбуждение. Он боролся с радостью, боролся с Монетой, дергался, пытаясь высвободить руки. Но ничего не получалось. Одним движением колена она отбросила его ногу в сторону. Ее соски терлись о его грудь, как теплые камешки, тепло ее живота разбудило его плоть, как солнечные лучи цветок. - Нет! - вскрикнул Федман Кассад, но Монета заставила его замолчать, приникнув к его губам. Левой ладонью она по-прежнему прижимала его руки к земле, а правую втиснула между телами, нашла его плоть и направила в себя. Борясь с обволакивающим его теплом, Кассад укусил ее в губу и попытался вывернуться, но тщетно: с каждым движением он все теснее прижимался к ней, все глубже проникал в нее. Он попытался расслабиться, и она тут же вдавила его тело в песок. Ему припомнились другие их свидания, когда они вот так же грели друг друга, исцеляя тело и душу, а снаружи магического круга их нежности бушевала война. Кассад закрыл глаза и запрокинул голову, чтобы оттянуть сладкую муку, накатывающую волной. Ощущая на губах вкус крови, он уже не знал, чья это кровь - его, ее? Прошла минута, а они все двигались и двигались в общем ритме. Кассад сообразил, что она отпустила его руки. Не задумываясь, он обнял ее и грубо прижал к себе, затем рука его скользнула выше, обхватив затылок женщины. Ветер возобновился, звуки возвратились, песок летел с гребней дюн, как пена с морской волны. Кассад и Монета соскользнули по плавно изгибающейся песчаной насыпи, скатились вместе на теплой волне к месту ее излома, позабыв о ночи, о буре, бессмысленной космической битве - обо всем, кроме своей любви. Позже, когда они вместе пробирались через изуродованный, но все еще прекрасный Хрустальный Монолит, она коснулась его золотым стержнем и еще раз синим тороидом. В осколке хрустальной панели он увидел, как его отражение превращается в ртутную копию человека, абсолютно точную вплоть до деталей половых органов и линий ребер, выдававшихся на худом торсе. "Что теперь?" - спросил каким-то особым образом, нетелепатически и не вслух, Кассад. "Повелитель Боли ждет". "Ты служишь ему?" "Ни в коей мере. Я его супруга и Немезида. Его хранительница". "Ты пришла с ним из будущего?" "Нет. Я была взята из моей эпохи, чтобы стать его спутницей в путешествии назад во времени". "Тогда кем же ты была?.." Вопрос Кассада был оборван внезапным появлением... Нет, не появлением, подумал он, внезапным присутствием, вот как, внезапным присутствием Шрайка. Внешне существо совершенно не изменилось с их первой встречи много лет назад. В глаза Кассаду бросился ртутно-хромовый блеск его тела, весьма напоминающего их собственные скафандры, но интуитивно он понимал, что этот панцирь прикрывает вовсе не мясо и кости. Чудовище было по меньшей мере трехметрового роста, четыре руки отнюдь не уродовали изящный торс, а туловище было слеплено из множества колючек, шипов, угловатых сочленений и клубков колючей проволоки. В тысячегранных глазах горел огонь - самые настоящие рубиновые лазеры. Картину довершали длинная челюсть и зубы в несколько рядов - реквизит типичного монстра. Кассад стоял наготове. Если скафандр может наделить его той же силой и маневренностью, какую дает Монете, он дорого продаст свою жизнь. Но боя не получилось. Только что Повелитель Боли стоял в пяти метрах От него - и тут же оказался рядом, стиснув плечо полковника стальными пальцами-ножами. Они пропороли поле скафандра и из бицепсов потекла кровь. Кассад напрягся в ожидании удара и приготовился ударить в ответ, понимая, что просто нанижет себя на лезвия, шипы и колючки. Шрайк между тем поднял руку, и перед ним возник четырехметровый прямоугольник полевого нуль-портала. От обычного он отличался фиолетовым свечением, странно озарившим внутренности Монолита. Монета, кивнув полковнику, шагнула в портал. Шрайк двинулся за ней, слегка оцарапав плечо Кассада пальцелезвиями. Кассад хотел было пойти на попятный, но понял, что любопытство пересиливает страх смерти, и шагнул в портал вслед за Шрайком. 18 Секретарю Сената Мейне Гладстон не спалось. Она поднялась с постели и прибегла к обычному средству от бессонницы - отправилась бродить по планетам Гегемонии. Ей не хотелось тревожить телохранителей, дежуривших в приемной ее апартаментов в недрах Дома Правительства, и она взяла с собой лишь дистанционного микростража. Если бы не законы Гегемонии и правила Техно-Центра, Мейна Гладстон охотно ушла бы без всякого сопровождения. Но закон есть закон. На ТКЦ давно перевалило за полночь, но во многих мирах царил ясный день, и поэтому Гладстон набросила на себя длинную накидку с маскарадным капюшоном. Брюки и башмаки не выдавали ни ее пола, ни положения, хотя кое-где качество ткани ее накидки вызвало бы немало любопытных взглядов. Взмах руки, и в воздухе возник трепещущий прямоугольник личного нуль-портала секретаря Сената. Мейна Гладстон шагнула в него, скорее почувствовав через имплант, чем увидев или услышав, что микростраж прожужжал вслед за ней и растаял в небе. Она стояла на площади Святого Петра в городе Новый Ватикан на Пасеме. На миг она растерянно замерла, недоумевая, почему заказала через имплант именно это место: может, из-за того ископаемого монсеньора на обеде, в "Макушке"? Но тут же вспомнила, что, лежа без сна, думала о паломниках - о семерых, отправившихся три года назад навстречу своей судьбе на Гиперион. На Пасеме родился отец Ленар Хайт. А еще раньше - другой священник, Поль Дюре. Пожав плечами, Гладстон пересекла площадь. Посещение родных миров паломников - прогулка не хуже любой другой. Обычно в бессонницу она успевала побывать на пятнадцати-двадцати планетах, возвращаясь на Центр Тау Кита перед самым рассветом. А сегодня ее ждут всего-навсего семь миров. Было раннее утро. По палевому небосводу Пасема струились зеленоватые облака. У Гладстон защекотало в носу и заслезились глаза от запаха аммиака - резкого, аптечного запаха мира, не слишком приспособленного для человека - но не враждебного, скорее равнодушно-холодного. Гладстон остановилась, чтобы оглядеться. Площадь Святого Петра, окаймленная полукругом колонн с огромной базиликой в середине, находилась на вершине холма. Справа от Гладстон, на юге, где колонны расступались и вниз сбегала длинная лестница, виднелся сам городок: невысокие простые дома, сгрудившиеся среди чахлых деревьев с белыми стволами, похожими на кости ископаемых тварей. Лишь несколько фигурок оживляли эту картину. Одни торопливо пересекали площадь, другие поднимались по лестнице - видимо, спешили к мессе. Откуда-то из-под необъятного соборного купола доносился звон колоколов, но разреженный воздух отнимал у этого звука всякую торжественность. Гладстон шла вдоль колоннады с опущенной головой, игнорируя любопытные взгляды утренних прохожих - людей в сутанах и мусорщиков, разъезжавших на животных, напоминающих пятисоткилограммовых дикобразов. Таких захолустных мирков только в Сети насчитывались десятки, а в Протекторате и на Окраине - неизмеримо больше. Они были слишком бедны, чтобы привлекать праздных туристов, но и слишком похожи на Землю, чтобы остаться невостребованными в мрачные дни Хиджры. Именно такой мир требовался кучке католиков, переселившейся сюда в надежде на возрождение веры. Гладстон знала, что тогда их были миллионы. Теперь, должно быть, несколько десятков тысяч. Прикрыв глаза, она вызвала голографическое досье Поля Дюре. Гладстон любила Сеть. Любила ее обитателей, ибо при всей их молочности, эгоистичности и неспособности перемениться к лучшему они составляли род человеческий. Да, Гладстон любила Сеть. Любила так сильно, что готова была способствовать ее гибели. Она вернулась к небольшому трехканальному терминексу, отдав инфосфере команду на замещение, вызвала свой собственный портал и вышла в солнечный день, пахнущий морем. Мауи-Обетованная. Гладстон точно знала, где находится. Она стояла на вершине горы, нависшей над Порто-Ново, у гробницы Сири, все еще отмечающей место, где лет шестьдесят назад началось восстание. В то время Порто-Ново был поселком с несколькими тысячами жителей, и каждый год с приходом Фестиваля флейтисты приветствовали стада плавучих островков, плывущие под присмотром дельфинов на пастбища в Экваториальном Архипелаге. Теперь Порто-Ново расползся по острову от горизонта до горизонта; повсюду выросли пятисотметровые махины городов - экобашен и жилых ульев, свысока глядевших на гору, с которой когда-то можно было охватить взглядом чуть ли не всю планету океанов Мауи-Обетованная. Но гробница уцелела. В ней больше не покоилось тело бабушки Консула, впрочем, его вообще там никогда не было, но, подобно прочим памятным местам планеты, этот пустой склеп нее еще рождал в душе почтение, даже благоговение. Гладстон смотрела мимо домов-башен, мимо старого волнолома и давно побуревших лагун, когда-то голубых, мимо буровых платформ и туристических барж - туда, где начиналось море. Плавучих островков теперь нет. Они уже не кочуют огромными стадами из океана в океан, подставив южным ветрам деревья-мачты. И не видно более на воде белоснежных следов их пастухов - дельфинов. Острова приручены и заселены гражданами Сети, а дельфины вымерли - некоторые погибли во время ожесточенных сражений с ВКС, большинство же покончило с собой в необъяснимом массовом самоубийстве в Южном море: последняя тайна древней и таинственной дельфиньей расы. Гладстон присела на низкую скамейку у обрыва, сорвала травинку и принялась ее покусывать. Что случается с планетой, когда из приюта ста тысяч человек, поддерживающих хрупкое равновесие ее хрупкой экологии, она превращается в увеселительный парк для четырехсот с лишним миллионов? Именно столько людей побывало на Мауи-Обетованной за первые десять стандартолет после вступления планеты в Гегемонию. Ответ ясен: планета гибнет, гибнет ее душа, хотя экосфера продолжает функционировать. Планетоэкологи и специалисты по терраформированию спасли от смерти оболочку, уберегли моря от тотального загрязнения неизбежным мусором, сточными водами и нефтью, постарались свести к минимуму шумовое загрязнение и тысячи других побочных явлений прогресса. Но Мауи-Обетованная, какой она была в день, к