оли. Печальный Король Билли смотрит на него. СМОТРИТ. Затем он выкрикивает короткое слово, в котором ценой неимоверного усилия Силен угадывает просьбу: "Еще!" Поэт заходится от боли, извивается, как безмозглый червяк, но, когда он затихает, изнеможенно качаясь на шипе, а боль, не уменьшаясь, просто изгоняется токсинами усталости из двигательных участков коры его мозга, внутренний голос то кричит, то шепчет: Дух всесильный - ты царишь! Дух всесильный - ты скорбишь! Дух всесильный - ты пылаешь! Дух всесильный - ты страдаешь! О дух! Я почил В тени твоих крыл, Поник головою всклокоченной. О дух! Как звездой Я грежу одной Твоею туманною вотчиной. [Д.Китс "Песня" (Пер. В.Багно)] Небольшой круг молчания расширяется, захватывая несколько соседних ветвей и десяток шипов, отягощенных людскими гроздьями. Силен поднимает глаза на Печального Короля Билли и видит, как его повелитель - жертва его предательства - открывает свои печальные глаза. В первый раз за два с лишним века покровитель и поэт встречаются взглядами. И Силен произносит слова, ради которых вернулся сюда и угодил на шип: - Ваша милость, простите меня. Прежде чем Билли успевает ответить, прежде чем хор криков заглушает всякий мыслимый ответ, воздух меняет цвет, замороженное время бьет хвостом, и дерево содрогается, словно проваливаясь на метр. Силен кричит вместе с другими, ибо ветвь трясется, и шип, на который он нанизан, рвет ему внутренности. Открыв глаза, Силен видит, что небо настоящее, пустыня настоящая, Гробницы светятся, ветер дует, и время началось сызнова. Пытка не стала легче, но сознание прояснилось. Мартин Силен смеется сквозь слезы. - Смотри, мамочка! - хихикая, кричит человек со стальным копьем в разрубленной груди. - Весь город как на ладони! - Господин Северн? С вами все в порядке? Стоя на четвереньках, задыхаясь, я повернул голову на голос. Глазам было больно, но никакая боль не может сравниться с тем, что я только что испытал. - С вами все в порядке, сэр? В саду, кроме меня, никого не было. Голос исходил из микроробота, жужжавшего в каком-то полуметре от моего лица и, видимо, принадлежал какому-нибудь охраннику из Дома Правительства. - Да, - произнес я наконец, поднимаясь на ноги и отряхивая с колен гравий. - Все нормально. Просто я вдруг почувствовал боль. - Медицинская помощь может быть оказана вам в течение двух минут. Ваш биомонитор сообщает, что органических повреждений нет, но мы можем... - Нет, нет, - поспешно сказал я. - Все нормально. Ничего не надо. Оставьте меня одного. Микроробот вспорхнул вверх, как испуганная пичужка. - Слушаюсь, сэр. Вызывайте нас, если что-то понадобится. Мониторы сада и территории немедленно отреагируют. Я покинул сад, прошел через главный вестибюль Дома Правительства - куда ни глянь, везде загородки и охрана - и вышел на живописные просторы Оленьего Парка. У пристани было тихо, река Тетис выглядела как никогда пустынной. - Что происходит? - спросил я у одного из охранников на пирсе. Тот связался с моим комлогом, получил подтверждение моего высокого статуса и разрешение секретаря Сената, но отвечать не спешил. - Порталы ТКЦ отключены, - пробормотал он наконец. - Река направлена в обход. - Отключены? Хотите сказать, что река больше не течет через Центр? - Угу. К нам приблизилась небольшая лодка, и охранник опустил забрало шлема, но, узнав сидевших в ней мужчин в форме, вновь открыл лицо. - Могу я отправиться в эту сторону? - Я указал вверх по течению, где маячили порталы - высокие прямоугольники, сотканные из непрозрачной серой мглы. Охранник пожал плечами: - Да, только обратно вам потом здесь не пройти. - Это неважно. Могу я воспользоваться лодкой? Охранник пошептался со своим микрофоном и кивнул: - Валяйте. Я осторожно ступил в ближайшее ко мне суденышко и уселся на заднюю скамью, держась за планшир. Когда лодка перестала качаться, я нажал кнопку подачи энергии и скомандовал: - Старт. Электродвигатели зажужжали, лодка сама отдала швартовы и повернулась носом к реке: я приказал ей плыть вверх по течению. Никогда не слышал, чтобы часть реки отсекалась, но занавес порталов действительно превратился в одностороннюю, полупроницаемую мембрану. Лодка с жужжанием пронеслась через нее, я стряхнул несуществующих мурашек и огляделся. Кажется, передо мной была одна из "Венеции" Возрождения-Вектор - видимо, Ардмен или Памоло. Тетис служила здесь главной улицей, и от нее отходили многочисленные переулки-притоки. Обычно здесь можно было встретить только туристские гондолы да яхты и вездеходки ультрабогачей на транзитных аквастрадах. Но сегодня здесь царило настоящее столпотворение. Центральные каналы буквально кишели судами всевозможных размеров и форм, спешащих в обоих направлениях. Здесь были плавучие дома, доверху набитые всяким барахлом, катера, нагруженные до такой степени, что, казалось, малейшая волна или ветерок их опрокинет, сотни размалеванных джонок с Циндао-Сычуаньской Панны и баснословно дорогие плавучие особняки с Фудзи - все они на равных боролись за место на реке. По-видимому, многие из этих плавучих жилищ до сих пор не покидали причалов. В мешанине дерева, пластика и перспекса мелькали серебряные яйца яхт-вездеходок; их силовые коконы работали сейчас в режиме полного отражения. Я навел справки в инфосфере: Возрождение-Вектор относился ко второй волне, и от вторжения его отделяло сто семь часов. Мне показалось странным, что беженцы с Фудзи заполняют здешние водные пути, хотя топор Бродяг обрушится на их мир лишь через двести часов, но потом я догадался, что, не считая отрезанного от Тетис ТКЦ, река течет своим обычным путем. Беженцы с Фудзи плыли от Панны, которой до вторжения оставалось всего тридцать три часа, через Денеб-3 (сто сорок семь часов) и Возрождение-Вектор на Экономию или Лужайку - им враг пока не угрожал. Я покачал головой, отыскал сравнительно спокойный приток, откуда было удобно наблюдать за всем этим безумием, и задумался, как скоро власти изменят течение реки, чтобы жители всех приговоренных миров могли найти на ней убежище. Но возможно ли это технически? Техно-Центр сконструировал реку Тетис, подарив ее Гегемонии на пятисотлетие. Наверняка Гладстон или еще кому-нибудь придется просить Техно-Центр помочь с эвакуацией. Вопрос в том, согласится ли он. Гладстон убеждена, что определенные силы в Техно-Центре хотят уничтожить род человеческий, и без войны сорвать их планы невозможно. Впрочем, этим человеконенавистникам война только на руку: им ничего не стоит отказаться от эвакуации миллиардов людей, бросив их на милость Бродяг! Я мрачно улыбнулся, но даже это подобие улыбки исчезло с моего лица, когда я понял вдруг с беспощадной ясностью, что именно Техно-Центр управляет сетью нуль-Т, от которой зависит и моя безопасность. Моя лодка была пришвартована у каменной лестницы, спускающейся в солоноватую воду. Нижние ступени ее, обросшие изумрудным мхом, казались старыми-престарыми. Возможно, они попали сюда из какого-нибудь знаменитого города Старой Земли: были вывезены после Большой Ошибки - в числе других древностей - по нуль-Т. Между пятнами мха змеились тонюсенькие трещины. Я пригляделся: то была схематическая карта Сети и ее миров. Стояла жара. Воздух был неестественно влажен и тяжел. Солнце Возрождения-Вектор висело низко, почти цепляясь краем за двускатные крыши башен. Его свет был слишком красным и каким-то тягучим. От гомона, стоящего на реке, закладывало уши даже здесь, в ста метрах от нее. Между черными стенами и под стрехами крыш беспокойно кружили голуби. Что я могу сделать? Мир катится в тартарары, и тем не менее все о чем-то хлопочут, что-то предпринимают. Только я, неприкаянный, шатаюсь без цели. Зачем? Кому это нужно? "Это твоя работа. Ты - наблюдатель". Я потер глаза. Кто сказал, что поэты должны быть сторонними наблюдателями? Ли Бо и Джордж Ву водили армии по равнинам Китая, и, пока их солдаты спали, сочиняли лирические стихи ошеломляющей глубины. Да и жизнь Мартина Силена была долгой и полной деяний. И неважно, что одна половина его деяний была непристойной, а другая - бесплодной. При мысли о Мартине Силене я не смог сдержать стона. А крошечная Рахиль? Она тоже на терновом дереве?.. Хотя - кто знает? - лучше висеть на стальном шипе, чем сгорать, как свечка, от болезни Мерлина. Нет, не лучше. Я закрыл глаза и попытался думать ни о чем, надеясь каким-то чудом установить контакт с Солом и разузнать о судьбе ребенка. Лодочка убаюкивающе покачивалась на волнах. Над головой захлопали крыльями голуби, опустились на ближайший карниз и заворковали. - Не желаю знать, выполнимо это или нет! - кричит Мейна Гладстон. - Все силы системы Вега-Прим должны защитить Небесные Врата. Надо перебросить необходимый контингент к Роще Богов и другим мирам, находящимся под угрозой. В данный момент мобильность - наше единственное преимущество! Лицо адмирала Сингха темнеет от тревоги. - Слишком опасно, госпожа секретарь! Если напрямую перебросить флот в систему Вега-Прим, он рискует застрять там. Бродяги наверняка попытаются разрушить сферу сингулярности, соединяющую систему с Сетью. - Так защищайте ее! - резко отвечает Гладстон. - Для того и существуют дорогие дредноуты. Сингх взглядом ищет поддержки у Морпурго и других военных. Все молчат. Совещание проходит в Военном Кабинете, стены которого испещрены голограммами и бегущими колонками данных. Никто не смотрит на них. - Для защиты сферы сингулярности в пространстве Гипериона потребуются все наши ресурсы, - негромко произносит адмирал Сингх, четко выговаривая каждое слово. - Отступать под вражеским огнем, в особенности под напором всего Роя - немыслимо трудно. В случае уничтожения этой сферы между нашим флотом и Сетью пролягут восемнадцать месяцев пути. Когда он подоспеет, война будет проиграна. Гладстон нетерпеливо кивает: - Адмирал, я не требую, чтобы вы рисковали этой сферой сингулярности до того, как закончится передислокация флота. Уступим им Гиперион ДО вывода наших кораблей. Но ни в коем случае нельзя сдавать миры Сети без боя. Генерал Морпурго встает: - Да, госпожа секретарь, мы будем биться с врагом. Но гораздо логичнее начать оборонительные бои на Хевроне или Возрождении-Вектор. Мы не только выиграем пять суток для подготовки к боевым действиям, но и... - Но и потеряем девять миров! - перебивает его Гладстон. - Миллиарды граждан Гегемонии! Людей! Утрата Небесных Врат - это ужасно, но Роща Богов - наше культурное и экологическое достояние. Невосполнимое! - Госпожа Гладстон, - вмешивается Аллан Имото, министр обороны, - есть доказательства, что многие годы тамплиеры были в сговоре с так называемой Церковью Шрайка. Многие программы культа Шрайка финансировались... Сингх, ссутулившись, как под невидимым грузом, пытается изобразить на лице ироническую улыбку: - На этом мы не выиграем и часа, госпожа секретарь. - Мое решение окончательно, - отчеканивает Гладстон. - Ли, что там с беспорядками на Лузусе? Хент по обыкновению откашливается, озирая присутствующих виноватыми собачьими глазами. - Госпожа секретарь, беспорядки охватили по меньшей мере пять Ульев. Уничтожено собственности на сотни миллионов марок. Наземным войскам ВКС, переброшенным туда с фрихольма, похоже, удалось справиться с грабежами и демонстрациями, но пока неизвестно, когда с этими Ульями будет восстановлено нуль-сообщение. Вся ответственность за происходящее лежит, несомненно, на Церкви Шрайка. Беспорядки в Улье Бергстром начались с манифестации фанатиков-шрайкистов, а их епископ даже появился на телеэкранах. Трансляцию удалось прекратить только... Гладстон наклонила голову: - Ага, значит, он все-таки выбрался из подполья. И где он сейчас? На Лузусе? - Этого никто не знает, - отвечает Хент. - Миграционный контроль пытается сейчас выследить епископа и его присных. Не вставая с кресла, секретарь Сената поворачивается к мужчине, которого я узнаю не сразу. Это капитан третьего ранга Вильям Аджунта Ли, герой войны за Мауи-Обетованную. Буквально вчера я слышал, что его перевели в какую-то дыру на Окраине за то, что он осмелился высказать собственное мнение при начальниках. Теперь на эполетах его морского мундира горят контр-адмиральские изумрудно-золотые полосы. - Что вы скажете о нашем намерении драться за каждый мир? - спрашивает его Гладстон вопреки собственному утверждению, что все уже решено. - Я считаю, что это ошибка, - не задумываясь, отвечает Ли. - Все девять Роев готовы к штурму планет. Единственный, о котором мы можем забыть на три года, - Рой, атакующий сейчас Гиперион. И если даже мы успеем вывести войска и сосредоточить наш флот - хотя бы половину его, - у Рощи Богов, вряд ли удастся перебросить эти силы для защиты остальных восьми миров первой волны. Гладстон покусывает нижнюю губу: - Что же вы предлагаете? Молодой контр-адмирал шумно набирает в грудь воздуха: - Рекомендую поберечь наши силы, уничтожить сферы сингулярности в этих девяти системах и перехватить Рои второй волны на подходе к их целям. Собравшиеся буквально взрываются криками негодования. Сенатор Фельдстайн с Мира Барнарда вскакивает с кресла. Гладстон ждет, пока утихнет буря, а потом произносит тихим будничным голосом: - То есть вы предлагаете выйти им навстречу? Упредить нападение? - Да, госпожа секретарь. Гладстон переводит взгляд на адмирала Сингха. - Это возможно? Мы в состоянии разработать, подготовить и нанести упреждающие удары в течение, - она косится на колонки данных на стене, - девяноста четырех стандарточасов, считая с этой минуты? Сингх вытягивается в струнку. - Возможно ли? Да, но, госпожа секретарь, реакция на потерю девяти миров Сети и... трудности, связанные со снабжением... - Я спрашиваю, это возможно? - настаивает Гладстон. - О... да, госпожа секретарь. Но если... - Тогда действуйте, - приказывает Гладстон. Она поднимается, и остальные торопятся последовать ее примеру. - Сенатор Фельдстайн, жду вас и других заинтересованных членов Сената в моих апартаментах. Ли, Аллан, пожалуйста, держите меня в курсе событий на Лузусе. Военный Совет продолжит работу здесь же через четыре часа. Всего доброго, леди и джентльмены. Я брел по улицам, как во сне, мысленно вслушиваясь в эхо слов Гладстон. Здесь, вдали от реки, каналы стали реже, а пешеходные дорожки - шире. И всюду толпились люди. Несколько раз я поручал комлогу вывести меня к терминексу, но на каждой новой платформе давка была еще невообразимее, чем на предыдущей. До меня не сразу дошло, что у терминексов сталкиваются два противоположных людских потока - обитатели Возрождения-Вектор стремились покинуть его, а любопытствующие со всей Сети, наоборот, рвались сюда. Интересно, учитывает ли эвакуационная комиссия Гладстон миллионы зевак, которым не терпится насладиться зрелищем военных действий? Я и сам не мог объяснить, как умудрился увидеть во сне совещание в Военном Кабинете, но никаких сомнений в подлинности увиденного у меня не было. Перебирая череду недавних событий, я вспомнил сновидения долгой вчерашней ночи - не только те, действие в которых происходило на Гиперионе, но и прогулку секретаря Сената по мирам Сети, и совещания в высших кругах. КТО ЖЕ Я ТАКОЙ? Кибриды были дистанционно управляемыми биороботами, придатками ИскИнов... или, как в моем случае, реконструированными ИскИнами личностями, чьи "души" надежно упрятаны в недрах Техно-Центра. Это, пожалуй, объясняет, каким образом Техно-Центр узнавал обо всем происходящем в Доме Правительства, в кабинетах и приемных лидеров человечества. Род людской привык бездумно делиться своей жизнью и тайнами с вездесущими ИскИнами - так на Старой Земле, в Америке периода рабовладения, южане свободно обсуждали свои дела и проблемы при рабах. И тут ничего нельзя было сделать: комлоги с биомониторами имели даже голодранцы со "дна" Ульев, вдобавок многие пользовались имплантами, и каждое из этих устройств было настроено на ритм инфосферы, управлялось элементами инфосферы, зависело от состояния инфосферы - поэтому люди смирились с тотальной публичностью общественной и частной жизни. Как сказал мне один художник с Эсперансы: "Заниматься сексом или ругаться с домочадцами при включенных домашних мониторах - все равно, что раздеваться в присутствии собаки или кошки. Первый раз как-то неловко, а потом и думать забываешь". Так, может, я подключался к какому-нибудь тайному, известному только Техно-Центру каналу? Это легко проверить: бросив моего кибрида, отправиться по тропам мегасферы к Техно-Центру, как поступили прямо у меня на "глазах" Ламия и мой бестелесный двойник. Ну уж нет. При одной мысли о мегасфере меня замутило. Я нашел скамью и присел на минутку, медленно и глубоко дыша. Мимо текли толпы. Чей-то голос взывал к ним, усиленный мегафоном. Есть хотелось зверски. Уже сутки во рту у меня не было и маковой росинки. Кибрид я или не кибрид, но в животе моего тела урчало. Я пробрался в боковую улочку, где царствовали разносчики с одноколесными гиротележками, на все лады расхваливающие свой товар. Отыскав тележку с самой маленькой очередью, я заказал медовую лепешку, чашку густого брешианского кофе и хлебец с салатом. Расплатился с помощью универсальной карточки и, поднявшись по лестнице к дверям явно пустовавшего здания, уселся на солнечной галерее и принялся за еду. До чего же вкусно! Потягивая кофе и лениво подумывая, не спуститься ли за второй лепешкой, я обратил внимание на толпу, бестолково колыхавшуюся на площади. Люди окружили нескольких мужчин в красном, забравшихся на парапет большого фонтана. Слова, усиленные электроникой, донеслись и до меня: - ...Ангел Возмездия отпущен на волю, пророчества сбылись, Тысячелетие началось... план Аватары требует такой жертвы, как и предсказывала Церковь Последнего Искупления, которая знала, всегда знала, что искупление неизбежно... Слишком поздно для полумер, слишком поздно для борьбы Человечеству приходит конец, кара падет на всех, Тысячелетие Господне близится. Я понял, что люди в красном - священники Церкви Шрайка. Похоже, им все-таки удалось расшевелить толпу. Сначала то здесь, то там раздавались одобрительные возгласы: "Да, точно!", "Аминь", затем голоса слились в хор, и над толпой взметнулись кулаки. Зрелище было и страшноватым, и нелепым. Вообще говоря, религиозная жизнь Сети очень напоминает таковую в земной Римской Империи накануне христианской эры: верхи проводят политику терпимости, сосуществуют самые невероятные религии, большинство из них, например, дзен-гностицизм, довольно сложны и ориентированы скорее на внутреннее совершенствование человека, чем на огульную агитацию профанов, в то время как среди широких масс царит беззлобный цинизм и безразличие к религиозным устремлениям. Но на этой площади дело обстояло совсем иначе. Я пришел к выводу, что последним столетиям повезло: они не знали сборищ и манифестаций. Чтобы собрать толпу, надо организовать митинг, а митинги в наше время заменены личным общением через Альтинг и другие каналы инфосферы. В людях, соединенных через тысячи километров и световых лет лишь ниточками инфоканалов и мультилиний, трудно воспитать стадное чувство. Мои размышления прервало неожиданное затишье внизу. И вдруг тысячи голов повернулись в мою сторону. - ...а вот один из них! - вскричал священник, указывая на меня, и его красная сутана вспыхнула на солнце. - Зломерзкие грешники, отгородившие себя неприступной стеной от простых людей Гегемонии, и навлекли на нас искупление. Эти люди хотят, чтобы Шрайк-Аватара заставил вас расплачиваться за их грехи, пока сами они будут отсиживаться на тайных планетах, приберегавшихся правителями Гегемонии специально для таких случаев! Я съел все до последней крошки, допил кофе и воззрился на оратора. Священник молол полную чушь. Но откуда ему известно, что я прибыл с ТКЦ? Или что я вхож к Гладстон? Заслонившись от слепящего солнечного блеска, я снова взглянул на него и, стараясь не замечать перекошенных физиономий и грозящих мне кулаков, стал вглядываться в лицо над красной сутаной... Боже мой, ведь это - Спенсер Рейнольдс, тот самый художник-перформист, которого я видел на обеде в "Макушке", когда он пытался всех переговорить. Рейнольдс обрил голову, и от завитых волос осталась только шрайкистская косичка на затылке, но загар не сошел, и лицо все еще сохраняло свою красоту - даже сейчас, под маской религиозного исступления. - Возьмите же его! - вскричал Рейнольдс, не опуская руки. - И взыщите сполна за разрушение ваших домов, за гибель родных и близких, за конец света! Я оглянулся, уверенный, что этот напыщенный позер имеет в виду кого-то стоящего за моей спиной. Но он говорил обо мне. Осатаневшая толпа ринулась в мою сторону, потрясая кулаками. Первая волна подвинула стоявших рядом, те, в свою очередь, нажали на следующих, и вот уже люди, стоявшие с краю, двинулись ко мне, чтобы не быть растоптанными. Это была уже не толпа, а орда: масса ревущих, беснующихся громил. Интеллектуальный уровень любого сборища всегда ниже, чем у самого тупого из его участников, ибо толпами движут страсти, а не разум. Я не собирался задерживаться и объяснять безумцам эти психологические аксиомы: толпа уже разделилась на два потока и ринулась вверх, по обеим лестницам. Я повернулся и дернул ручку двери за моей спиной. Заперта. Я пинал ее ногами, пока с третьей попытки доска не проломилась, нырнул в щель, еле увильнув от цепких рук, и стремглав понесся вверх по темной лестнице, провонявшей плесенью и гнильем. Позади раздавались крики и треск - толпа ломала дверь. На третьем этаже, как ни странно, оказалась обитаемая квартира. Я открыл незапертую дверь в тот миг, когда марш лестницы за моей спиной содрогнулся от топота погони. - Пожалуйста, помогите... - начал я и осекся. В темной комнате сидели три женщины; возможно, представительницы трех поколений одной семьи, ибо между ними было несомненное сходство. Все три были одеты в грязное тряпье и сидели на прогнивших стульях, вытянув белые руки. Бледные растопыренные пальцы словно сжимали невидимые шары. В седых волосах старухи поблескивал металлический кабель, подсоединенный к черной деке на пыльном столе. Такие же кабели шли от черепов дочери и внучки. Флэшбэчки, и, судя по всему, в последней стадии анорексии. Должно быть, кто-то навещал их, чтобы сделать внутривенное вливание и переодеть, а теперь, испугавшись войны, сиделки покинули несчастных. На лестнице, совсем рядом, раздался топот. Я захлопнул дверь и одним махом одолел два этажа. Запертые двери. Пустые комнаты с лужами на полу и протекающими потолками. Пустые ампулы флэшбэка, похожие на бутылки из-под лимонада. Не очень-то шикарный район, что и говорить. На десять ступеней опередив преследователей, я достиг крыши. Долю слепой злобы, которую толпа утратила за счет отсутствия подстрекателя, с лихвой компенсировали темнота и теснота лестницы. Люди наверняка забыли, почему гонятся за мной, но от этого перспектива попасть им в лапы не становилась приятней. Захлопнув за собой прогнившую дверь, я поискал глазами замок или хоть что-нибудь, чтобы могло преградить путь толпе, но ничего не нашел. Между тем грохот достиг уже последнего этажа. Я окинул крышу беглым взглядом: миниатюрные тарелки антенн, похожие на перевернутые ржавые поганки, белье на веревке, такое грязное, будто его вывесили несколько лет назад, разложившиеся тушки голубей и допотопный "Виккен-Турист". Еще немного - и преследователи будут здесь, Я бросился к электромобилю, который годился разве что для музея древностей. Ветровое стекло покрывал сплошной слой голубиного помета. Фирменные ускорители заменены дешевыми эрзацами с черного рынка, наверняка бракованными. Перспексовый верх был весь в ожогах и копоти, словно кто-то упражнялся на нем в стрельбе из лазерной винтовки. Но в данный момент для меня было важно одно: на дверце "Туриста" вместо папиллярного замка красовалась механическая защелка, к тому же давным-давно сломанная. Плюхнувшись на пыльное сиденье, я попробовал захлопнуть дверцу, но тщетно - она так и застряла полураскрытой. Не помню, подсчитывал ли я мизерные шансы запустить эту штуку или еще более мизерные - объясниться с толпой, когда меня вытащат и поволокут вниз, если не догадаются сразу скинуть с крыши. Помню только исступленные выкрики фанатиков на площади. Первыми на крышу выскочили великан в рабочем комбинезоне цвета хаки, худой мужчина в ультрамодном черном костюме, несомненно, одобренном бы щеголями ТКЦ, до отвращения толстая женщина, размахивавшая чем-то вроде длинного гаечного ключа, и коротышка в зеленом мундире местных сил самообороны. Придерживая открытую дверь левой рукой, я вставил в гнездо зажигания микрокарту Гладстон. Взвизгнув, включился стартер, а я зажмурился и принялся молить всех богов, чтобы аккумуляторы оказались заряженными. Кулаки уже молотили по загаженному голубями перспексу у самого лица, и кто-то рвал дверцу, вопреки моим отчаянным усилиям удержать ее. Крики толпы внизу слились в сплошной гул, напоминающий рокот океанского прибоя, тогда как вопли добравшихся до крыши можно было уподобить визгливым вскрикам гигантских чаек. В блок-схеме подъема наконец-то сработало реле, ускорители обдали окруживших машину людей пылью и голубиным пометом, и я, схватив рукоять управления и двинув ее назад и вправо, почувствовал, как старина "Турист" поднялся, закачался, нырнул вниз и снова поднялся. Отметив краем сознания, что сигнализатор на приборной доске тревожно пищит, а на открытой дверце кто-то повис, я заложил вираж над площадью и посмотрел вниз: толпа бросилась врассыпную, а вестник Шрайка Рейнольдс шустро нырнул за парапет фонтана. Невольно усмехнувшись, я выровнял машину и начал набирать высоту. Мой пассажир попил благим матом и не отпускал дверцу, но через пару секунд она отломилась, так что результат получился тот же самый. Я успел заметить, что пассажиркой была толстуха. Вместе с дверцей она рухнула в воду с восьмиметровой высоты, обдав брызгами Рейнольдса и тех, кто был рядом. Я поднял электромобиль выше, и бедняга жалобно застонал - то был ответ ускорителей с черного рынка на мое безрассудное решение. Сердитые окрики местных регулировщиков движения присоединились к хору аварийной сигнализации, ТМП споткнулся, подчинившись указаниям полиции, но я опять пустил в дело микрокарту Гладстон и радостно кивнул, когда машина вновь стала слушаться моих команд. Я двинулся над старейшей частью города, держась поближе к крышам и обходя шпили и часовые башни, чтобы лишний раз не попасть в поле зрения полицейского радара. В обычные дни полицейские на ранцевых антигравитаторах и, скиммерах-"метлах" уже перехватили бы нарушающий все правила ТМП, но, судя по толпам на улицах и давке возле государственных терминексов, сегодня им было не до меня. "Виккен" между тем предупреждал, что время его пребывания в воздухе исчисляется секундами. Правый ускоритель заглох, вызвав сильный крен, поэтому я, не долго думая, бросил свою колымагу вниз, к небольшому пятачку между каналом и невысоким закопченным зданием. От площади, где Рейнольдс распалял толпу, меня отделяло уже километров десять, и я решил, что теперь мне опасаться нечего... Впрочем, другого выбора у меня не было: искры летели во все стороны, металл рвался, как бумага, куски обшивки и обтекателя кувыркались за ними следом, но, как это ни странно, приземление прошло гладко. Плюхнувшись в двух метрах от стены, выходящей на канал, я выпрыгнул из "Виккена" и пошел прочь с самым беспечным видом, какой только мог изобразить. Улицы по-прежнему были во власти толпы, правда, еще не превратившейся здесь в полчище бесноватых, а каналы забиты лодками и судами, поэтому я укрылся в ближайшем государственном учреждении, где размещались музей, библиотека и архив. Здание понравилось мне с первого взгляда, вернее, с первого нюха, ибо здесь хранились тысячи печатных книг, в том числе очень старые, а что может быть лучше запаха старых книг! Я бродил между полками, изучая названия и соображая, могут ли оказаться здесь труды Салмада Брюи, когда ко мне подошел невысокий старичок в старомодном костюме из шерсти с фибропластом. - Сэр, - дружелюбно и почтительно произнес он, - давненько вы не радовали нас своим посещением! Я кивнул в полной уверенности, что никогда раньше не встречался с ним. - Три года, не правда ли? По меньшей мере три года! Боже, как летит время! - Голос старика был чуть громче шепота (так говорят люди, полжизни проведшие в библиотеке) и прерывался от волнения. - Несомненно, вы захотите пройти прямо к коллекции. - Он отступил в сторону, чтобы Пропустить меня. - Да, - сказал я, слегка поклонившись, - но только после вас. Маленький человечек - я был почти уверен, что это архивариус, - с видимым удовольствием двинулся по коридору. Мы шли через наполненные книгами комнаты, а он тем временем без умолку рассказывал о новых поступлениях, последних находках и визитах ученых со всей Сети. Многоярусные сводчатые залы, узкие коридоры, отделанные красным деревом, кабинеты, где звуки наших шагов отражались эхом от стеллажей во всю стену... И везде книги, книги, книги... и ни единого человеческого лица. Мы прошли по изразцовому балкончику с чугунной оградой, нависшему над глубоким колодцем, в котором темно-синие силовые поля защищали от капризов атмосферы свитки, пергаменты, рассыпающиеся карты, рукописи с цветными миниатюрами и древние комиксы. Наконец архивариус открыл низкую дверь, которая была толще обычного люка в воздушном шлюзе, и мы оказались в маленькой комнате без окон, где толстые портьеры полускрывали ниши, уставленные древними томами. На персидском ковре, сотканном еще до Хиджры, стояло кожаное кресло, а в стеклянном вакуумном шкафу лежали обрывки пергамента. - Скоро ли будет закончена ваша работа, сэр? - спросил человечек. - Что? - Я отвернулся от шкафа. - О... нет. Архивариус потер кулачком подбородок: - Простите за неуместное замечание, сэр, но ваше молчание - огромная потеря для науки. Даже по нашим редким беседам за эти годы нельзя было не заметить, что вы один из крупнейших... если не самый крупный специалист по Китсу во всей Сети, - он вздохнул и попятился. - Извините меня! Я уставился на него. - Не за что, - пробормотал я, внезапно догадавшись, за кого он меня принял и что привело сюда когда-то моего двойника. - Оставить вас, сэр? - Да, если можно. Архивариус с легким поклоном вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Единственным источником света здесь были три лампы, утопленные в потолке, и этот матовый ровный свет - идеальное освещение для чтения - напомнил мне церковный полумрак. Тишину нарушали лишь удалявшиеся шаги старого архивариуса. Я подошел к шкафу и коснулся створок, стараясь не испачкать стекло. Очевидно, "Джонни", первый кибрид Китса, провел здесь многие часы своей недолгой жизни в Сети. Теперь я вспомнил, что Ламия Брон упоминала некую библиотеку на Возрождении-Вектор. Ее клиент и любовник бывал здесь, когда она начала расследовать обстоятельства его "смерти". Позже, после того, как он был убит по-настоящему и от него осталась только личность в петле Шрюна, она сама побывала в библиотеке. Она рассказала другим паломникам о двух стихотворениях, к которым первый кибрид обращался ежедневно, упрямо силясь понять причины своего воскрешения... и смерти. Подлинные рукописи этих стихотворений как раз и находились в шкафу. Одно из них, начинавшееся словами "Не стало дня, и радостей не стало", на мой взгляд, было довольно слащавым. Другое получилось удачнее, хоть и оно не избежало романтической болезненности, свойственной той болезненно-романтической эпохе. Одно воспоминанье о руке, Так устремленной к пылкому пожатью, Когда она застынет навсегда В молчанье мертвом ледяной могилы, Раскаяньем твоим наполнит сны, Но не воскреснет трепет быстрой крови В погибшей жизни... Вот она - смотри: Протянута к тебе. [Д.Китс (пер. С.Сухарева)] Я смотрел на пергамент, нагнувшись к стеклу так близко, что оно запотело от моего дыхания. Ламия Брон восприняла послание от своего мертвого любовника, отца ее будущего ребенка, как адресованное лично ей. Но это не было ни посланием Ламии, ни даже принадлежащим тому давнишнему веку плачем по Фанни Брон, единственной и самой милой грезе моего сердца. Я смотрел на выцветшие строки - на тщательно выведенные буквы, пришедшие из далекого времени, из почти что другого языка, не ставшие от этого чужими и непонятными - и вспоминал, что написал их в декабре 1819 года на полях только что начатой сатирической поэмы "Колпак с бубенцами". Ужасная чушь, которую я, к счастью, забросил, вдосталь натешившись ею. Фрагмент "Воспоминанье о руке" был из числа тех поэтических ритмов, что долго кружатся в голове как расчлененный аккорд, побуждая записать их для глаз, на бумаге. Он, в свою очередь, был эхом более ранней, неудачной строки - восемнадцатой, по-моему, - по второй моей попытке рассказать историю падения солнечного Гипериона. Припоминаю, что первый вариант - тот, который, без сомнения, печатается во всех случаях, когда мои литературные кости выставляются напоказ, как мумифицированные останки какого-нибудь недотепы-святого, замурованного в бетон и стекло над алтарем литературы, - звучал так: ...Кто сказать посмеет: "Ты не Поэт - замкни уста!" Ведь каждый, кто душой не очерствел, Поведал бы видения свои, когда б любил И искушен был в речи материнской. А видел этот сон Фанатик иль Поэт, О том узнают, когда писец живой - моя рука - Могильным станет прахом. [Д.Китс "Падение Гипериона". Песнь 1, 11-18] Мне понравился этот вариант, в котором герой осознает себя одновременно преследователем и преследуемым, и сейчас я заменил бы им слова: "Когда писец живой - моя рука...", даже если бы для этого понадобилось слегка его переработать и смириться с добавлением еще четырнадцати строк к донельзя растянутому вступлению к Песни первой... Шатаясь, я попятился к креслу и сел, уронив лицо в ладони. Я плакал. Не знаю почему. Плакал и никак не мог остановиться. Слезы давно высохли, а я все сидел и сидел в кресле, размышлял, вспоминал. Несколько часов спустя послышался шум осторожных шагов. Идущий замер у двери моей комнатки и, подождав минуту-другую, почти беззвучно удалился. До меня дошло, что книги во всех нишах были трудами "мистера Джона Китса, пяти футов роста", как я однажды написал. Джона Китса, чахоточного поэта, который просил только об одном - чтобы на его безымянной могиле высекли надпись: Здесь лежит некто, чье имя написано на воде. Я не стал рассматривать книги, и тем более читать их. Зачем? Я был один в комнате, пропахшей кожей и старой бумагой, один в моем - и не моем - убежище и храме. Я смежил веки. Я не спал. Я видел сны. 33 Киберпространственный аналог Ламии Брон и восстановленная личность ее любовника пробивают поверхность мегасферы - так два ныряльщика, прыгнув со скалы, вонзаются в волны бурного моря. Ламии кажется, будто на пути какая-то неподатливая мембрана; удар током... и вот они _в_н_у_т_р_и_. Звезды исчезли, но открывшийся взору пейзаж неизмеримо сложнее любой инфосферы. Инфосферы доступные людям часто уподобляют многоярусным городам: небоскребы корпоративных и правительственных банков данных, внутренние инфомагистрали, широкие проспекты для пользователей, подземки ограниченного доступа, высокие ледяные стены защитных периметров, патрулируемые охранными микрофагами, а также визуальные аналоги всяческих микро- и макропотоков, струящихся в жилах обычного человеческого города. Но здесь все иначе. Грандиознее. Да, тут есть привычные аналоги городов, но совсем маленькие, подавленные масштабами мегасферы - так настоящие города кажутся крапинками при взгляде с орбиты. Мегасфера живет по тем же законам, что и биосфера любой планеты пятого класса: прямо на глазах растут леса серо-зеленых инфодеревьев, выпускающих в разные стороны новые корни, ветви и побеги, а в их тени копошатся целые биоценозы инфопотоков и вспомогательных ИскИнов, которые рождаются, буйно цветут и, став бесполезными, отмирают. А под самой матрицей - не то жидкой почвой, не то океаном - кипит сокровенная жизнь инфокротов, червяков-операторов, перепрограммирующих бактерий, корней инфодеревьев и зародышей странных аттракторов. И куда ни глянь - в любом уголке чащи фактов и взаимодействий, над и под ней, выполняют свои таинственные обязанности аналоги хищников и жертв: нападают и убегают, взбираются на деревья, дерут добычу когтями, а некоторые порхают на просторе между ветвями-синапсами с листьями-нейронами. Как только метафора наделяет зрелище смыслом, образ испаряется, и остается лишь поразительный аналог реальности - бескрайний океан света, звука, ветвистых цепей, усеянных водоворотами ИскИнов и зловещими черными дырами порталов нуль-Т. Чувствуя, как голова идет кругом, Ламия хватается за руку Джонни - словно утопающий за спасательный круг. "Все в порядке, - говорит Джонни. - Я тебя держу. Положись на меня." "Куда мы направляемся?" "Найти кое-кого... о ком я забыл." "??????" "Моего... отца..." Ламия крепко сжимает пальцы - глубины хаоса затягивают их с Джонни. Они присоединяются к потоку экранированных инфоносителей, эллипсоидов алого цвета, и Ламии кажется, что именно такая картина должна открыться взорам красных кровяных телец при путешествии по тесным венам. По-видимому, Джонни знает дорогу; дважды они покидают главную артерию и ныряют в какие-то мелкие ответвления. Очень часто Джонни приходиться выбирать из разветвляющихся дорог нужную. Он делает это не задумываясь, ловко пропихивая тела их аналогов между носителями величиной с космический катер. Ламии хочется вновь вызвать образ биосферы, но здесь, в самой гуще бесчисленных ветвей и побегов, за деревьями не видно леса. Они проносятся через район, где над ними... вокруг них... всюду общаются ИскИны - словно грузные серые холмы, нависшие над оживленным муравейником. Ламия вспоминает родную планету своей матери, Фрихольм: гладкую, как бильярдный стол, Великую Степь и родовое поместье - единственный живой островок посреди десяти миллионов акров жухлой травы... Ламия вспоминает тамошние ужасные осенние бури. Вот она стоит на границе поместья, чуть ли не прижимаясь носом к пузырю силового поля, и не сводит глаз с горы темных слоисто-кучевых облаков, растущей в кроваво-красном небе. В воздухе разлита такая энергия, что волоски на