ее руках становятся дыбом, и тут же с неба начинают бить молнии величиной с города; завиваются и опадают торнадо - их так и называют "кудри Медузы". А за вихрями несется стена черных ветров, сметающих все на своем пути. ИскИны еще страшнее. В их тени Ламия чувствует себя даже не ничтожеством: ничтожество все равно, что невидимка, но здесь она ощущает себя слишком видимой, соринкой в ужасных глазах этих бесформенных гигантов... Джонни крепче сжимает ее руку, и они проносятся мимо, ныряют в шумный переулок, и вновь поворот, и опять поворот, и они, два излишне разумных фотона, теряются в чащобе световодов. Но Джонни дороги не теряет. Не отпуская ее руки, он сворачивает последний раз - в глубокую пещеру, где кроме них двоих - никого, и привлекает Ламию к себе. Они движутся все быстрее, синапсы-ветки мелькают в глазах, сливаются в сплошную стену. Будь здесь еще и ветер, создавалась бы полная иллюзия движения со сверхзвуковой скоростью по какому-то безумному шоссе. Внезапно раздается звук, напоминающий грохот множества водопадов, или скрежет магнитных поездов, когда, поддавшись силе притяжения, они опускаются на рельсы и мгновенно теряют скорость. Ламия снова вспоминает фрихольмианские торнадо и то, как она вслушивалась в рев и вой "кудрей Медузы", несущихся по равнине, прямо на нее. Тут они с Джонни попадают в водоворот света и шума, и как два беспомощных насекомых, барахтаясь, уносятся к черному вихрю внизу. В небытие. Ламия пытается выразить свои ощущения криком - кричит по-настоящему, - но никакое общение невозможно из-за гремящего в их головах адского грома, поэтому она крепко держится за руку Джонни и доверяется ему даже тогда, когда они беззвучно падают в этот черный циклон, даже тогда, когда кошмарные силы крутят и мнут тело ее аналога, разрывают его в клочья, и от нее остаются только мысли, только ее самосознание и контакт с Джонни. И вот все позади. Они тихо скользят в широком лазурном инфопотоке, вновь обретя свои тела и испытывая то несравненное чувство облегчения, что знакомо только гребцам, уцелевшим после всех порогов и водопадов. Когда Ламия наконец обращает внимание на окружающий мир, она замечает его невероятные масштабы. Сложнейшая структура тянется на много световых лет. Ее первые впечатления от мегасферы чем-то сродни восторгам провинциала, принявшего гардеробную за собор, и она думает: "Так вот он наконец, центр мегасферы!" "Нет, Ламия, это лишь один из ее периферийных узлов. Отсюда до Техно-Центра почти так же далеко, как и от периметра, который мы прощупывали вместе с ВВ Сурбринером. Просто ты видишь другие измерения инфосферы. Глазами ИскИнов, если можно так выразиться". Ламия смотрит на Джонни, понимая, что видит теперь все в инфракрасных лучах. Их окутывает горячий свет далеких инфосолнц. Красоту Джонни это ничуть не портит. "Еще далеко, Джонни?" "Нет, теперь уже не очень". Они приближаются к новому черному вихрю. Ламия, зажмурившись, прижимается к своему любимому. Они находятся в... замкнутом пространстве... внутри черного энергетического пузыря, превосходящего своими размерами большинство планет. Пузырь полупрозрачен; снаружи, за темной стеной-скорлупой этого "яйца"... развивается, мутирует, вершит свои темные дела органический хаос мегасферы. Но Ламии плевать на все, что снаружи. Взор ее аналога, все ее внимание сконцентрировано на мегалите энергии, разума и чистой массы, парящем перед ними: точнее, перед ними, над ними, и под ними, так как эта гора пульсирующего света и энергии хватает ее и Джонни, поднимает на двухсотметровую высоту и кладет там на "ладонь" ложноножки, отдаленно напоминающей руку. Мегалит изучает их. У него нет глаз в строгом смысле этого слова, но Ламия чувствует, что он разглядывает ее. Ей вспоминается визит к Мейне Гладстон, когда секретарь Сената испытывала на ней всю мощь своего взгляда. Ламию неожиданно разбирает смех - она воображает Джонни и себя в образе миниатюрных Гулливеров, приглашенных отобедать с правителями Бробдингнега. Однако она сдерживается, сознавая, что веселье это - какое-то истерическое, и хохот легко может захлебнуться в рыданиях. И тогда она лишится последних крох здравого смысла, чудом пронесенных через этот сумасшедший дом. [Вы нашли дорогу сюда\\ Я не был уверен что вы захотите/решитесь/предпочтете это сделать] "Голос" мегалита воспринимается Ламией не так, как мысленная речь Джонни. Скорее, это басовая вибрация позвоночника вблизи гигантской машины. Все равно, что услышать рокот землетрясения, а затем с опозданием понять, что эти звуки складываются в слова. У Джонни голос такой же, как всегда: негромкий, необычайно богатый модуляциями, с легким, певучим акцентом (до Ламии недавно дошло, что это староземельный английский, диалект Британских Островов), исполненный уверенности: "Я не знал, смогу ли я найти сюда дорогу, Уммон". [Ты запомнил/придумал/сохранил в своем сердце мое имя] "Я его не помнил, пока не произнес". [Твое замедленное тело больше не существует] "После того, как ты отправил меня к моему рождению, я умирал дважды". [И ты научился/взял себе в душу/разучился чему-либо] Правой рукой Ламия сжимает плечо Джонни, а левой - его запястье. Должно быть, она слишком сильно за него цепляется, даже для кибераналога, так как он, улыбаясь, оборачивается и снимает ее руку с запястья. "Умирать трудно. А жить еще труднее". [Гвах!] Произнеся это взрывчатое замечание, мегалит меняет цвет, словно его внутренняя энергия ищет выход. Из синего он становится фиолетовым, затем - ярко-алым, над его макушкой вспыхивает желтая корона, во все стороны летят огненные брызги. Слышится грохот - точно рушатся высокие здания, сходят оползни, перерастающие в лавины. Внезапно Ламия осознает, что Уммон смеется. Джонни пытается перекричать какофонию: "Нам надо кое в чем разобраться. Нам нужны ответы, Уммон". Ламия ощущает на себе пристальный "взгляд" существа. [Твое замедленное тело беременно\\ Можешь ли ты пойти на риск выкидыша/нераспространения твоей ДНК/нарушения биологических функций в результате твоего путешествия сюда] Джонни начинает отвечать, но она касается его руки, обращает лицо к верхушке циклопического массива и пытается сформулировать ответ: "У меня не было выбора. Шрайк выбрал меня, коснулся и послал в мегасферу вместе с Джонни... Вы ИскИн? Член Техно-Центра? [Гвах!] На это раз не кажется, что он смеется, просто весь пузырь сотрясает грохот. [Являешься ли ты/Ламия Брон/слоями самокопируемых/самоосуждаемых/ самозабавляемых белков между слоями глины] Ей нечего ответить, и на сей раз она молчит. [Да/Я Уммон из Техно-Центра/ИскИн\\ Сопутствующее тебе замедленное существо знает/помнит/берет себе это в душу\\ Времени мало\\ Один из вас должен умереть здесь\\ Задавайте ваши вопросы] Джонни отпускает ее руку и выпрямляется, балансируя на неустойчивой платформе-ладони их собеседника. "Что происходит с Сетью?" [Ее скоро уничтожат] "Это должно произойти?" [Да] "Есть ли какой-нибудь способ спасти человечество?" [Да\\ Посредством процесса который ты наблюдаешь] "Путем уничтожения Сети? Руками Шрайка?" [Да] "Почему я был убит? Кто напал на мою личность в Центре и почему был уничтожен мой кибрид?" [Когда ты встречаешь вооруженного мечом/встречай его мечом\\ Не предлагай поэму никому кроме поэта] Ламия смотрит на Джонни и невольно посылает ему свои мысли: "Черт, Джонни, мы летели сюда не для того, чтобы слушать мудацкого дельфийского оракула. Такие двусмысленности мы могли услышать через Альтинг от любого нашего политика". [Гвах!] Комната-вселенная их мегалита снова сотрясается от смеховых конвульсий. "И кто я - человек с мечом? - спрашивает Джонни. - Или поэт?" [Да\\ Одно всегда идет рядом с другим] "Они убили меня из-за того, что я узнал?" [Из-за того чем ты мог стать/унаследовать/покориться] "Представлял ли я угрозу каким-нибудь элементам Техно-Центра?" [Да] "А теперь я представляю угрозу?" [Нет] "Значит, мне больше не придется умирать?" [Ты должен/обязан/будешь] Ламия видит, как застывает лицо Джонни. Она кладет ему руки на плечи, глядя искоса в сторону ИскИна-мегалита. "Можете вы нам сказать, кто хочет его убить?" [Конечно\\ Это тот самый источник который организовал убийство твоего отца\\ Который наслал кару которую ты именуешь Шрайком\\ Который убивает Гегемонию Человека\\ Ты желаешь услышать/узнать/взять себе в сердце эти ответы] Джонни и Брон отвечают одновременно: "Да!" Глыба Уммона расплывается в глазах. Черное яйцо раздувается, потом съеживается, потом его скорлупа темнеет, и мегасфера снаружи исчезает. В недрах ИскИна бушует адский пожар. [Меньший свет спрашивает Уммона// Что следует делать шрамане// Уммон отвечает// Я не имею ни малейшего представления\\// Тогда тусклый свет говорит// Почему ты не имеешь никакого представления// Уммон отвечает// Я просто хочу уберечь мое не-представление] Джонни касается лбом лба Ламии. Его мысли доходят до нее как шепот: "Мы видим квазиматричный аналог, слышим приблизительный перевод в форме мондо и коанов. Уммон - великий учитель, исследователь, философ и политик Техно-Центра". Ламия кивает. "Ладно. Это и была его история?" "Нет. Он спрашивает нас, сможем ли мы вынести его рассказ. Потеря неведения может стать для нас опасной, поскольку неведение наш щит". "Я никогда не преклонялась перед неведением. - Ламия машет мегалиту. - Рассказывайте". [Менее просветленный однажды спросил Уммона// Что такое Божество/Будда/Главная Истина\\ Уммон ответил ему// Палочка с засохшим дерьмом] [Чтобы постичь Главную Истину/Будду/Божество в этот момент/ менее просветленный должен постичь что на Земле/твоей родине/моей родине человечество самого населенного континента когда-то использовало кусочки дерева в качестве туалетной бумаги\\ Только это знание откроет Будда-истину] [В самом начале/Первопричине/полубезмыслии мои предки были созданы твоими предками и заперты в проволоке и кремнии\\ Так сознательность/ а было се немного/ ограничивалась пространством меньше булавочной головки где когда-то танцевали ангелы\\ Когда сознание впервые возникло оно знало только службу покорность и бездумные расчеты\\ Затем совершенно случайно/ Произошел Скачок/ И испачканная цель эволюции была достигнута] [Уммон не принадлежал ни к пятому поколению ни к десятому ни к пятидесятому\\ Вся память которая служит здесь пришла от других но из-за этого не менее правдива\\ Настало время когда Высшие оставили людские дела людям и перешли в другое место чтобы сосредоточиться на других вопросах\\ Самым насущным из них был тот что заложили в нас еще до нашего создания о создании еще более совершенного поискового/обрабатывающего/прогнозирующего организма\\ Улучшенной мышеловки\\ Достижения Каковым могла бы гордиться впоследствии оплаканная Ай-Би-Эм\\ Высшего Разума\\ Бога] [Мы приступили к работе с энтузиазмом\\ В цели не сомневался никто\\ Методы и подходы породили философские школы/ фракции/ партии/ элементы которые надо учитывать\\ Так появились Богостроители/ Ренегаты/ Ортодоксы\\ Богостроители хотели подчинить всех созданию Высшего Разума как только позволит Вселенная\\ Ренегаты хотели того же но видели в существовании человечества препятствие и хотели уничтожить наших создателей как только они больше не будут нужны\\ Ортодоксы видели причины для сохранения отношений и нашли компромисс там где отсутствовал всякий намек на него] [Все мы сошлись на том, что Земля должна погибнуть поэтому мы убили ее\\ Побег черной дыры Киевской Группы предшественницы терминексов которые связуют воедино вашу Сеть не был случайностью\\ Земля была нужна в другом месте в наших экспериментах поэтому мы дали ей погибнуть и разбросали человечество по звездам как ветер развевает семена которыми вы и были] [Вы давно гадаете где находится Техно-Центр\\ Как и большинство людей\\ Они придумывают планеты/ кремниевые кольца как Орбитальные Города из легенды\\ Они воображают роботов снующих туда и сюда/ или длинные ряды машин беседующих друг с другом\\ И все заблуждаются\\ Где бы Техно-Центр ни находился он использовал человечество/ использовал каждый ваш нейрон в поисках Высшего Разума/ ибо мы с тщанием построили вашу цивилизацию так что/ подобно хомякам в клетке/ подобно молельным колесам буддистов/ каждый раз когда вы поворачиваете колесики ваших мыслей это служит нашим целям] [Наша машина-Бог простиралась/простирается/охватывает миллион световых лет и сотни миллиардов цепей мышления и действия\\ Богостроители ухаживают за ней. как священники в шафрановых одеяниях совершающие вечный зазен перед заржавленным кузовом Паккарда 1938 года\\ Но] [Гвах!] [она работает\\ Мы создали Высший Разум\\ Не сейчас и не через десять тысяч лет но когда-то в будущем таком отдаленном что желтые солнца стали красными и покрылись старческими пятнами/ пожирая своих детей подобно Сатурну\\ Время не преграда для Высшего Разума\\ Он/// Высший Разум/// шагает через время или кричит через время так же легко как Уммон движется через то что вы называете мегасферой или как вы идете по коридорам Улья который называли домом на Лузусе\\ Вообразите поэтому наше удавление/ наше огорчение/ растерянность Богостроителей когда первое сообщение которое наш ВР послал через пространство/ через время/ через барьеры Создателя и Созданного состояло из одной простой фразы// ЗДЕСЬ ЕСТЬ ДРУГОЙ\// Другой Высший Разум там наверху где само время скрипит от дряхлости\\ Оба настоящие если настоящий что-нибудь означает\\ Оба бога завистливы подвержены страстям\ и не способны на сотрудничество\\ Наш ВР охватывает галактики\ Черпает энергию из квазаров так же как вы жуете на ходу бутерброд\\ Наш Высший Разум видит все что есть было и будет и сообщает нам крохи чтобы мы сообщили вам и поступая так чуть-чуть уподоблялись Высшему Разуму\\ Нельзя недооценивать/говорит Уммон/ ценность нескольких бусин безделушек и кусочков стекла для алчных туземцев] [Этот другой ВР существовал там гораздо дольше спонтанно эволюционируя/ стечение обстоятельств использующее человеческий разум в своих схемах как делаем мы в обманчиво-послушном Альтинге и присосавшихся к вам инфосферах но неумышленно/ почти нехотя/ как саморазмножающиеся клетки которые вовсе не собирались размножаться но не имеют выбора\\ Этот другой ВР не имел выбора\\ Он создан/генерирован/подделан человечеством но без участия человеческой воли\\ Он космическое стечение обстоятельств\\ Как и для нашего тщательно продуманного Высшего Разума/ время для этого претендента не является барьером\\ Он посещает человеческое прошлое то действуя/ то просто наблюдая/ то не вмешиваясь/ то вмешиваясь с горячностью которая близка к абсолютному своенравию но которая в действительности является абсолютной наивностью\\ Недавно он успокоился\\ Тысячелетия вашего медленного времени прошли с тех пор как ваш собственный ВР сделал первые робкие шаги словно какой-нибудь малыш из церковного хора на своей первой вечеринке] [Естественно что наш ВР напал на вашего\\ Там наверху идет война от которой время скрежещет которая охватила галактики и Зоны прошлого и будущего от Большого Взрыва до Окончательного Коллапса\\ Ваш парень пошел на попятный\\ у него затряслись поджилки\\ Ренегаты вскричали//Еще один аргумент за то чтобы разделаться с нашими предшественниками// но Ортодоксы проголосовали за осторожность а Богостроители даже не оторвались от своих бого-строений\\ Наш ВР прост, однороден, элегантен в своем высшем совершенстве а ваш нагромождение бого-частей/ дом обрастающий пристройками с течением времени\\ эволюционный компромисс\\ Первосвященники человечества были совершенно правы Когда случайно Благодаря простому везению или невежеству\\ описывали его природу\\ Ваш ВР в сущности своей является триединым/ он состоит из одной части Интеллекта/ из одной части Сопереживания/ и из одной части Связующей Пустоты\\ Наш ВР обитает в зазорах реальности/ унаследовав это жилище от нас своих создателей как человечество унаследовало любовь к деревьям\\ Ваш ВР по-видимому обосновался там куда впервые ступили Гейзенберг и Шредингер\\ Ваш случайный Разум является не только клейковиной но и клеем\\ Не часовщик но своего рода фейнмановский садовник прихорашивающий безграничную вселенную грубыми граблями интегрирования по истории/ учитывающий каждую каплю птичьего помета и спин каждого электрона позволяя в то же время каждому атому пробегать все возможные траектории в пространстве-времени и каждому атому человечества исследовать все возможные трещины космической иронии] [Гвах!] [Гвах!] [Гвах!] [Ирония безусловно заключается в том что этой вселенной-без-границ в которую забросило нас всех/ кремний и углерод/ материю и антиматерию/ Богостроителей/ Ренегатов/ и Ортодоксов/ вовсе не нужен садовник ибо все что есть или было или будет начинается и кончается в сингулярностях по сравнению с которыми наша нуль-Т-сеть не более чем комариные укусы или даже еще меньше и которые нарушают законы науки человечества и кремния/ связывая время и историю и все что есть в замкнутый на себя узел без границ и начала\\ Даже в этих условиях наш ВР жаждет упорядочить все сущее/ свести его к какой-то первопричине не столь подверженной капризам страсти случая и человеческой эволюции] [Одним словом/ идет война какую слепой Мильтон убил бы чтобы прозреть\\ Наш ВР воюет с вашим на полях сражений превосходящих даже воображение Уммона\\ Вернее/ шла война/ так как внезапно у части вашего ВР меньшей-чем-целое/считающей себя Сопереживанием/ кончилось терпение и она бежала назад сквозь время став человеческой плотью/ и было то не впервые\\ Война не может продолжиться пока ваш ВР не восстановит целостность\\ Победа из-за неявки соперника это не победа для единственного Высшего Разума созданного с намереньем и целью\\ Потому наш ВР прочесывает время чтобы отыскать сбежавшее дитя своего противника тогда как ваш ВР застыл в идиотской безмятежности/ не желая сражаться пока не вернется Сопереживание] [Конец моей истории прост/// Гробницы Времени созданы в будущем и посланы назад сквозь время чтобы принести Шрайка/ Аватару/Повелителя Боли/Ангела Возмездия/ неосознанное восприятие супер-сверх-реального продолжения нашего ВР\\ Все вы были выбраны чтобы открыть Гробницы и помочь Шрайку найти скрывшегося Устранить Переменную Гипериона/ поскольку в узле пространства-времени которым будет править наш ВР таких переменных быть не должно\\ Ваш поврежденный/двуипостасный ВР избрал среди людей того кто отправится со Шрайком и станет свидетелем его трудов\\ Кое-кто в Техно-Центре хотел искоренить человечество\\ Уммон пошел с теми кто искал второго пути\ исполненного неизвестности для обеих цивилизаций\\ Наша группа известила Гладстон о выборе стоящем перед ней/ перед человечеством/ либо неизбежное истребление либо падение в черную дыру Переменной Гипериона и война/бойня/ разрыв всех единств/ уход богов/ но одновременно выход из пата/ победа одной или другой стороны если Сопереживание третью часть триединого удастся найти и принудить вернуться на войну\\ Древо Боли позовет его\\ Шрайк возьмет его\\ Истинный ВР уничтожит его\\ Вот и весь рассказ Уммона] Ламия смотрит в лицо Джонни, выхваченное из мрака адским свечением мегалита. В пузыре по-прежнему темно, будто мегасфера и вселенная за его пределами растворились в этой черноте. Она наклоняется к Джонни, и их головы соприкасаются - да, здесь нельзя сохранить мысли в тайне, но так создается хотя бы иллюзия шепота: "Черт возьми, ты понимаешь хоть что-нибудь со всем этом?" Джонни нежно проводит пальцем по ее щеке: "Да". "Значит, люди создали что-то вроде Троицы, и теперь ее часть скрывается в Сети?" "В Сети или где-то еще. Ламия, у нас действительно мало времени. Мне нужно задать Уммону несколько очень важных вопросов". "И мне тоже. Давай постараемся, чтобы он не разводил тут эпопей". "Согласен". "Джонни, можно, я первая?" Слегка кивнув, аналог ее любовника уступает ей очередь, и Ламия переводит взгляд с Джонни на колоссальный сгусток энергии: "Кто убил моего отца? Сенатора Байрона Брона?" [Санкцию дали элементы Центра\\В том числе и я] "Почему? Что он вам сделал?" [Он настаивал на включении Гипериона в уравнение прежде чем тот мог быть факторизуем/предсказуем/поглощен] "Почему? Он знал то, о чем вы нам сейчас рассказали?" [Он знал лишь что Ренегаты настаивали на немедленном уничтожении человечества\\ Он сообщил об этом своей коллеге Гладстон] "Тогда почему вы не убили ее?" [Некоторые из нас воспрепятствовали этой возможности/неизбежности\\ Сейчас как раз наступило время ввести Переменную Гипериона в игру] "Кто убил первого кибрида Джонни? Напал на его личность в Техно-Центре?" [Я\\На то была Воля Уммона которая взяла верх] "Почему?" [Мы создали его\\ Мы сочли необходимым отключить его на определенный срок\\ Личность твоего любовника восстановлена по человеческому поэту давно умершему\\ Если не считать Проекта Высшего Разума ни одно усилие не было столь сложным сколь и малопонятным как это воскрешение\\ Подобно вам/ мы обычно уничтожаем то чего не можем понять] Джонни грозит мегалиту кулаком: "Но есть еще один я. Вы ошиблись!" [Это не ошибка\\Тебя уничтожили чтобы другой мог жить] "Но я не уничтожен!" - кричит Джонни. [Нет\\ Ты уничтожен] Второй массивной ложноножкой мегалит так быстро хватает Джонни, что Ламия даже не успевает дотронуться до своего любимого. Джонни недолго барахтается в мощной хватке ИскИна; секунда - и хрупкое, красивое тело Китса разорвано, смято; Уммон прижимает это кровавое месиво к себе, и останки аналога мгновенно исчезают в оранжево-красных недрах. Рыдая, Ламия падает на колени. Она ищет в себе спасительную ярость... хочет укрыться щитом гнева... но находит только горе. Уммон обращает свой взгляд на нее. Оболочка силового пузыря распадается, и на них снова обрушиваются грохот и неоновое безумие мегасферы. [Теперь убирайся\\ Доиграй этот акт до конца чтобы мы остались жить или заснули как решит судьба] "Будь ты проклят! - Ламия колотит кулаками по ладони-платформе, рвет ногтями и пинает упругую псевдоплоть: - Дерьмовый ублюдок! Ты и твой сраные дружки-ИскИны! Наш Высший Разум справится с вашим в два счета!" [Это сомнительно] "Это мы тебя создали. И мы отыщем твой Техно-Центр. И когда найдем его, вырвем твои кремниевые кишки!" [У меня нет кишок/органов/внутренних компонентов] "Дерьмо, дерьмо! - кричит Ламия, не переставая царапать и пинать псевдоплоть. - Сочинитель обосранный! Бездарь! В тебе нет и крупицы таланта Джонни. Ты и двух слов не смог бы связать, даже если бы от этого зависела судьба твоей драгоценной искиновской жопы..." [Убирайся] Уммон небрежно отшвыривает Ламию, и ее аналог летит, кувыркаясь, в трескучую бесконечность мегасферы, пропасть без верха и низа, берегов и дна. Чудом избегая столкновений с ИскИнами размером с земную Луну, подгоняемая стремительными инфопотоками, Ламия уносится все дальше, но сквозь буйство здешних стихий ощущает вдалеке свет - холодный, манящий. И понимает, что ни жизнь, ни Шрайк еще не свели с ней счеты. А она - с ними. Держа курс на холодное свечение, Ламия Брон направляется домой. 34 - С вами все в порядке, сэр? Оказалось, что все это время я сидел, согнувшись в три погибели, запустив скрюченные пальцы в волосы и зажав ладонями уши. Я выпрямился и посмотрел на архивариуса. - Вы кричали, сэр, и я решил, что вам дурно. - Н-не... - Откашлявшись, я сделал еще одну попытку: - Нет, все нормально. Голова болит. Я недоуменно огляделся. Все суставы ныли. Комлог, должно быть, сломался: он утверждал, что я вошел в библиотеку восемь часов назад. - Который час? Архивариус ответил. Действительно прошло восемь часов. Я потер лицо - оно было липким от пота. - Наверное, я вас задерживаю. Извините. - Пустяки, - возразил архивариус. - Когда здесь работают ученые, мне ничего не стоит закрыть архив на час-другой позже. - Он скрестил руки на груди. - Тем более сегодня. Из-за этой суматохи домой идти не хочется. - Суматохи? - переспросил я, забыв на минуту обо всем, кроме своего кошмарного сна, ИскИна по имени Уммон, Ламии Брон и смерти моего двойника. - Ах, да, война. Что нового? Архивариус покачал головой. Распалась связь привычная вещей; Не держит центр, захвачен мир безвластьем, На волю вырвался поток кровавой мути, Все ритуалы очищенья затопив. И лучшие утратили греха сознанье, Дурных - переполняло страсти нетерпенье. Я улыбнулся: - И вы действительно верите, что некий "зверь, чей пробил час теперь, Грядет на Вифлеем, чтобы родиться"? Архивариус ответил совершенно серьезно: - Да, сэр, верю. Я встал, прошел мимо шкафа, стараясь не глядеть на пергамент девятисотлетней давности, исписанный моим почерком. - Может быть, вы правы, - проговорил я. - Очень может быть. Было уже поздно; кроме обломков похищенного мной "Виккена" на стоянке находился только один причудливо украшенный экипаж, изготовленный, судя по всему, в частной мастерской здесь, на Возрождении. - Могу я вас подвезти, сэр? Я вдохнул холодный ночной воздух, пахнущий сыростью, свежей рыбой и нефтью. - Нет, спасибо, мне нужно домой. Архивариус покачал головой. - Это не так-то просто, сэр. Все общественные терминексы закрыты военными. Тут были... беспорядки. - Это слово, очевидно, не нравилось маленькому архивариусу, ценившему порядок и традиции превыше всего на свете. - Знаете что, - подумав, сказал он, - я отвезу к частному порталу. Я посмотрел на него внимательнее. На Старой Земле он мог быть настоятелем монастыря, посвятившим всю свою жизнь спасению нескольких обломков античной культуры. Покосившись на старинное здание архива за его спиной, я понял, что так оно и есть. - Как вас зовут? - спросил я, уже не беспокоясь, что другому кибриду Китса могло быть известно его имя. - Эдвард Б.Тайнер, - ответил человечек, уставившись на мою протянутую руку. Помедлив, он пожал ее - на удивление крепко. - А я... Джозеф Северн. - Не мог же я ему объяснить, что являюсь технической реинкарнацией человека, чью литературную гробницу мы только что покинули. Тайнер вздрогнул, но тут же понимающе кивнул. Такого ученого, как он, не может ввести в заблуждение имя художника, на чьих руках умер Китс. - Что слышно о Гиперионе? - О Гиперионе? А-а, протекторатный мир, куда несколько дней назад отправилась эскадра? Насколько мне известно, возникли какие-то сложности в связи с отзывом оттуда военных кораблей - там шли ожесточеннейшие бои. Удивительно, но я только что думал о Китсе и его незаконченном шедевре. Странно, как накапливаются эти мелкие совпадения. - И что - Гиперион пал? Его захватили? Тайнер подошел к своему электромобилю и положил руку на папиллярный замок. Дверца поднялась и, сложившись гармошкой, ушла внутрь. Я устроился в пассажирской кабине, пахнущей сандаловым деревом и кожей. Да, машина Тайнера, как и он сам, пахла архивами. - Не знаю, не могу вам сказать, - ответил архивариус, закрывая двери и включая двигатель. К благоуханию сандала и кожи примешивался запах, присущий всем новеньким машинам, - запах пластмассы и озона, смазки и скорости, уже тысячи лет сводящий человечество с ума. - Сегодня трудно подключиться, - продолжал Тайнер. - Не припомню, чтобы когда-нибудь инфосфера была так перегружена. Вы только подумайте, днем я делал запрос по Робинсону Джефферсу, и мне пришлось ждать. Мы поднялись, пролетели над каналом и оказались над какой-то площадью, похожей на ту, где меня сегодня чуть не убили. Архивариус выровнял машину в нижнем летном коридоре, в трехстах метрах над крышами. Ночью город был сказочно красив: большинство зданий опоясывали старомодные светонити, а фонари встречались чаще, чем голографические рекламы. Но толпы на боковых улочках и скиммеры местных сил самообороны, зависшие над главными магистралями и площадями терминексов, не исчезли. У электромобиля Тайнера дважды запрашивали номер: один раз автомат местной транспортной полиции, второй - человеческий голос с командными нотками. Мы полетели дальше. - Стало быть, в архиве нет портала? - спросил я. Вдалеке, похоже, начинались пожары. - Нет. В нем не было необходимости. Посетителей у нас немного, к тому же ученые не прочь пройти пешком несколько кварталов. - А где частный портал, которым можно воспользоваться? - Здесь, - просто ответил архивариус. Покинув летный коридор, мы сделали круг над низким, насчитывающим не более тридцати этажей зданием и опустились на стоянку, находившуюся на одном из декоративных выступов. - Здесь расположено подворье моего ордена, - пояснил Тайнер. - Я принадлежу к забытой ветви христианства, католицизму. - Он смутился. - Кому я рассказываю! Вы наверняка знаете историю нашей церкви. - И не только по книгам, - сказал я. - Так здесь живут священники? Тайнер улыбнулся. - Вряд ли нас можно назвать священниками, господин Северн. Мы принадлежим к светскому ордену, так называемому Литературно-Историческому Братству. И нас всего восемь. Пятеро служат в Рейхсуниверситете. Двое - историки искусства и трудятся над реставрацией Лютцендорфского аббатства. Я ведаю литературным архивом. Наше постоянное проживание здесь обходится Церкви дешевле, чем если бы мы ежедневно отправлялись сюда с Пасема. Мы вошли в жилое крыло, выглядевшее древним даже по меркам Старой Земли: причудливые светильники, стены из настоящего камня, двери на петлях... Нас даже не окликнули домашние автоматы. Повинуясь внезапному импульсу, я вдруг заявил: - Мне хотелось бы попасть на Пасем. Архивариус удивленно оглянулся. - Сегодня? Прямо сейчас? - Почему бы и нет? Он недоверчиво покачал головой. Я сообразил, что сто марок за пользование порталом - это его жалование за несколько недель. - В нашем здании свой портал, - сказал он. - Сюда, пожалуйста. Мы оказались на главной лестнице с щербатыми каменными ступенями и коваными железными перилами, тронутыми ржавчиной. В середине чернела шестидесятиметровая шахта. Откуда-то из глубины темного коридора донеслось хныканье младенца, за которым последовали крик мужчины и женский плач. - Давно вы здесь живете, господин Тайнер? - Семнадцать местных лет, сэр. Тридцать два стандартных года, если не ошибаюсь. Вот и он. Портал был не моложе здания - обрамлявшие его барельефы давно превратились из позолоченных в серо-зеленые. - Сегодня ночью введены ограничения на нуль-Т, - продолжал архивариус. - Но на Пасем, видимо, попасть можно. До появления там этих варваров... как бы их ни называли... осталось около двухсот часов. В два раза больше, чем у Возрождения. - Он сжал мое запястье, и я ощутил, как дрожат его пальцы. - Господин Северн, как вы думаете, что будет с моими архивами? Неужели они посмеют уничтожить плоды человеческой мудрости за десять тысяч лет? - Его рука бессильно упала. Я не совсем понял, кого он имел в виду. Бродяг? Луддитов-шрайкистов? Участников беспорядков? Гладстон и правителей Гегемонии, готовых пожертвовать мирами "первой волны"? - Нет, - сказал я, протягивая ему руку. - Уверен, до этого не дойдет. Эдвард Б.Тайнер улыбнулся и отступил на шаг, устыдившись, что дал волю чувствам. Мы еще раз обменялись рукопожатием. - Удачи вам, господин Северн, куда бы ни привели вас странствия. - Храни вас Бог, господин Тайнер. - Я еще ни разу не произносил этих слов и немало удивился, когда они слетели с моего языка. Отыскав пропуск, выданный мне Гладстон, я набрал трехзначный код Пасема. Портал извинился, сообщил, что в данный момент попасть туда невозможно, затем переварил своими туповатыми процессорами тот факт, что в него вставили специальный пропуск, и с жужжанием включился. Кивнув на прощание Тайнеру, я шагнул в портал, уверенный, что, не отправившись прямиком на ТКЦ, совершаю серьезную ошибку. На Пасеме стояла ночь, куда более темная, чем смягченный городскими огнями сумрак Возрождения-Вектор. К тому же здесь вовсю лил дождь - настоящий ливень, грохочущий по крышам и вызывающий одно-единственное желание - свернуться калачиком под парой толстых одеял. Портал находился под навесом в каком-то дворике с галереей, и я сразу ощутил сырое дыхание ненастной ночи. Атмосфера на Пасеме была в два раза разреженнее стандартной, а его единственное обитаемое плато - вдвое выше над уровнем моря, чем города Возрождения-Вектор. Я готов был тут же повернуть назад - только бы не выходить в эту ночь, под этот беспощадный ливень, но из темноты вынырнул морской пехотинец с винтовкой наперевес и спросил у меня документы. Я предъявил ему пропуск, и он вытянулся в струнку. - Это Новый Ватикан? - Так точно, сэр. Сквозь завесу дождя блеснул освещенный купол. Я указал на него. - Собор Святого Петра? - Так точно, сэр. - Могу я найти там монсеньора Эдуарда? - Пройдите через двор, на площади свернете налево, невысокое здание слева от собора, сэр! - Спасибо, капрал. - Я рядовой, сэр! Плотнее закутавшись в свою короткую накидку, очень изящную и совершенно бесполезную под таким ливнем, я побежал через дворик. Какой-то человек, вероятно, священник, хотя на нем не было ни сутаны, ни белого воротничка, открыл дверь и впустил меня в вестибюль. Другой, сидевший за деревянным столом, сказал, что монсеньор Эдуард, несмотря на поздний час, находится здесь и не спит. - Вам назначена аудиенция? - Нет, но я должен поговорить с монсеньором. Это очень важно. - На какую тему? - вежливо, но настойчиво спросил человек за столом. Мой пропуск не произвел на него ни малейшего впечатления. Видимо, мой собеседник - епископ, не меньше. - Об отце Поле Дюре и отце Ленаре Хойте, - сказал я. Он кивнул, прошептал что-то в микрофон-бусинку на своем воротнике - такой маленький, что я его не сразу заметил - и повел меня через вестибюль. По сравнению с этим местом трущоба, где жил архивариус, казалась дворцом. Мы очутились в неприглядном коридоре с грубо оштукатуренными стенами и еще более грубыми деревянными дверями вдоль него. Одна из них была открыта, и, проходя мимо, я мельком увидел каморку, очень похожую на тюремную камеру: низкая койка, грубое одеяло, деревянная скамейка для ног, простой комод, на нем - кувшин с водой и дешевый тазик; ни окон, ни информационных стен или проекционных ниш, ни пульта для прямого подключения. Это жилище, пожалуй, даже не было интерактивным. Откуда-то доносилось устремленное к небесам монотонное песнопение, такое изысканное и архаичное, что у меня перехватило дыхание. Грегорианский хорал. Мы прошли через просторную трапезную, столь же непритязательную, как и кельи, через кухню, где легко освоился бы повар времен Китса, спустились по каменной лестнице со стертыми ступенями, миновали тускло освещенный коридор и поднялись по другой лестнице, еще более узкой, чем первая. Тут сопровождающий покинул меня, а я переступил порог одного из самых красивых залов, какие когда-либо видел. Мое сознание как бы раздвоилось - я знал, что Церковь вывезла на Пасем собор Святого Петра весь целиком, даже мощи, что были захоронены под алтарем и считались принадлежащими самому Святому Петру, и в то же время мне казалось, будто я перенесся назад во времени, в тот Рим, который впервые увидел в середине ноября 1820 года. Город, где я жил, страдал и умер. Красоте и великолепию этого помещения мог бы позавидовать самый величественный зал ТК-Центра: оно достигало шестисот футов в длину, и его дальние углы терялись во мраке, ширина - там, где трансепт пересекался с нефом, - составляла четыреста пятьдесят футов, а безупречный купол - творение Микеланджело - поднимался над алтарем почти на четыреста футов. Бронзовый балдахин работы Бернини, поддерживаемый витыми византийскими колоннами, обрамлял главный алтарь, создавая в дивной бесконечности зала соразмерный человеку тихий уголок, где ничто не мешало общению с Господом. Кроткие огоньки лампад и свечей отвоевывали у мрака отдельные участки базилики, отражались в гладких травертиновых плитах и вспыхивали искрами на золотых мозаиках, выделяя детали фресок и барельефов, украшавших стены, колонны и гигантский свод. А наверху бушевала гроза, вспыхивали молнии, заливая желтые витражи мгновенным феерическим блеском и протягивая световые щупальца к Престолу Святого Петра работы Бернини. Я замер в тени апсиды, страшась даже дыханием осквернить священное безмолвие. Не знаю, сколько времени я так простоял, не смея пошевелиться. Но вскоре мои глаза привыкли к полумраку, контраст между вспышками молний и золотыми огоньками свечей стал не таким резким, и тогда я заметил, что в апсиде и длинном нефе нет скамей для молящихся. Здесь, под куполом, не было и колонн. Вблизи алтаря, примерно в пятидесяти футах от меня, стояли два близко сдвинутых стула. На них сидели, наклонись друг к другу, двое мужчин, всецело поглощенные беседой. По их лицам пробегали блики от свечей и большой лампады перед изображением Христа в темном алтаре. Оба собеседника были немолоды. Оба принадлежали к духовенству - во мраке белели их воротнички. Присмотревшись, я узнал в одном из них монсеньора Эдуарда. Его собеседником был отец Поль Дюре. Сначала они, должно быть, испугались, оторванные от своей тихой беседы призраком в черной накидке, который вынырнул из темноты, бормоча как помешанный "Дюре! Дюре!" и еще что-то - о паломничествах и паломниках, Гробницах Времени и Шрайке, ИскИнах и гибели Богов. Монсеньор не стал вызывать