охрану; совместными усилиями он и Дюре успокоили пришельца и попытались извлечь смысл из его горячечной болтовни. Мало-помалу завязалась вполне осмысленная беседа. Да, это был самый настоящий Поль Дюре - не гротесковый двойник, не андроид-дубликат, не кибрид с воскрешенным сознанием. Я уверился в этом, задавая ему вопросы и слыша ответы, разумные и обстоятельные, но окончательно убедило меня вето подлинности живое тепло старческих рук и глубокие, грустные глаза священника. - Вам известны мельчайшие подробности моей жизни, нашего пребывания на Гиперионе, событий в Долине Гробниц. Но кто же вы? - повторил Дюре. Настала моя очередь убеждать его. - Я кибрид, воскрешенная личность Джона Китса. Близнец его личности, о которой Ламия Брон рассказывала вам... Помните? - И вы могли поддерживать с нами связь, узнавать, что случилось, благодаря этому своему близнецу? Я воздел руки в знак капитуляции перед тайной: - Наверное. А может, в этом повинна какая-то причуда мегасферы. Я действительно видел во сне ваши странствия, слышал рассказы паломников... В том числе рассказ Ленара Хойта о жизни и смерти Поля Дюре. - Я снова дотронулся до его руки, ощутив тепло его тела сквозь толстую ткань сутаны. У меня просто голова шла кругом: я здесь, рядом, в одном пространстве и времени с участником небывалого паломничества... - Значит, вы знаете, как я попал сюда, - заметил отец Дюре. - Нет. Последнее, что я видел, - как вы входите в одну из Пещерных Гробниц. Там горел свет. Что было дальше, мне неизвестно. Дюре кивнул. Его аристократическое лицо оказалось куда более изможденным, чем я помнил по снам. - А что с остальными? Я набрал в грудь воздуха. - Поэт жив, он висит на терновом дереве Шрайка. Кассада я последний раз видел, когда он шел на Шрайка с голыми руками. Ламия Брон проникла через мегасферу в периферию Техно-Центра вместе с моим близнецом... - Так он уцелел в этой петле Шрюна... или как там она называется? - спросил пораженный Дюре. - Уцелел. Но один из ИскИнов, существо по имени Уммон, убил его, а Ламия отправилась назад. Что случилось с ее телом, пока не знаю. Монсеньор Эдуард придвинулся ко мне. - А Консул? Вайнтрауб с дочерью? - Консул пытался вернуться в столицу на ковре-самолете, но потерпел аварию в нескольких милях севернее города. Это все, что мне о нем известно. - Милях, - задумчиво повторил Дюре, словно что-то вспоминая. - Извините, - я жестом указал на базилику. - В таком месте поневоле начинаешь пользоваться единицами из... предыдущей жизни. - Продолжайте, - сказал монсеньор Эдуард. - Мы остановились на малышке и ее отце. Я опустился на холодный каменный пол - ноги не держали меня, руки тряслись от усталости. - В моем последнем сне Сол отдал Рахиль Шрайку. Этого захотела сама Рахиль. А потом стали распахиваться Гробницы... - Все? - спросил Дюре. - Да, кажется. Мой собеседники переглянулись. - Впрочем, есть еще кое-что. - И я пересказал им диалог с Уммоном. - Возможно ли, чтобы божество могло... развиться из человеческого сознания подобным образом, причем незаметно для человечества? Вспышки молний прекратились, зато ливень усилился: казалось, тяжелые потоки воды пытаются сокрушить высокий купол. Где-то в темноте скрипнула тяжелая дверь, простучали и затихли шаги. Восковые свечи в темных нишах базилики бросали красные блики на стены и драпировки. - Когда-то я проповедовал, что Святой Тейяр допускал такую возможность, - невесело проговорил Дюре, - но если этот Бог - ограниченное существо, эволюционировавшее подобно другим ограниченным существам, тогда это не он... не Бог Авраама и Христа. Монсеньор Эдуард утвердительно кивнул. - Была одна древняя ересь... - Да, - подхватил я. - Социнианская ересь. Я слышал, как отец Дюре рассказывал о ней Солу Вайнтраубу и Консулу. Но не все ли равно, как зародилась эта... сила... и ограничена она в своих возможностях или нет. Если Уммон говорит правду, мы имеем дело с мощью, которая черпает энергию из квазаров. Это Бог, который может играючи уничтожать целые галактики. - Значит, существует и такое божество, - заметил Дюре. - Но это не Бог. Я четко уловил ударение, сделанное им на последнем слове. - Но если оно не ограниченно? - сказал я. - Если это и есть Бог точки Омега, абсолютное сознание, о котором вы писали? Если это та самая Троица, чье существование ваша Церковь отстаивала еще до Фомы Аквинского, и если одна ипостась этой Троицы бежала назад сквозь время - сюда, в наше настоящее, - что тогда? - Но что заставило ее бежать? - негромко спросил Дюре. - Бог Тейяра... Бог Церкви... Наш Бог был бы Богом Точки Омега, в котором достигли абсолютного слияния Христос Эволюции, Личное и Всеобщее... то, что Тейяр называл En Haut и En Avant. Не может существовать ничего, что обратило бы в бегство одну из ипостасей этого божества Ни Антихрист, ни гипотетическая сила зла, ни "противо-Бог" не могут угрожать подобному всеобщему сознанию. Кем же должен быть тот, другой бог? - Бог машин? - спросил я так тихо, что сам не знал, произнес ли это вслух. Монсеньор Эдуард сложил руки лодочкой - я сначала подумал, что он собирается вознести молитву, но этот жест выражал только глубокую задумчивость и еще более глубокое волнение. - Однако и у Христа были сомнения, - проговорил он наконец. - Христос проливал кровавые слезы в Гефсиманском саду и молился, чтобы его миновала чаша сия. Если предстояла какая-то вторая жертва, что-то еще более ужасное, чем распятие... тогда я могу себе представить, что Христос - ипостась Троицы - проходит через время, бредет по некоему четырехмерному Гефсиманскому саду, лишь бы выгадать несколько часов - или лет - на размышления. - Еще более ужасное, чем распятие... - повторил Дюре хриплым шепотом. Монсеньор Эдуард и я одновременно посмотрели на священника, добровольно распявшего себя на высоковольтном дереве тесла, чтобы не покориться паразиту-крестоформу. Сколько же раз он претерпел крестные муки и казнь на электрическом стуле?.. - То, от чего бежало высшее сознание, - снова прошептал Дюре, - воистину должно быть ужасно. Монсеньор Эдуард коснулся плеча своего друга. - Поль, расскажи этому человеку, что ты видел по дороге сюда. Дюре вернулся из невероятной дали, куда его завлекли воспоминания, и устремил свой взгляд на меня. - Вам известны подробности нашего пребывания в Долине Гробниц на Гиперионе? - Думаю, что да. До того момента, как вы исчезли. Священник со вздохом провел по лбу длинными, слегка дрожащими пальцами. - Тогда есть шанс, - пробормотал он, - что вам удастся разгадать, почему меня забросило сюда и каков смысл, показанного мне по дороге. - Я увидел в третьей Пещерной Гробнице свет, - так начал Дюре свой рассказ. - И вошел внутрь. Не скрою, мысль о самоубийстве посещала меня, вернее, то, что от меня осталось после грубой реставрации... Я не хочу возвышать паразита, называя то, что он проделывает, воскрешением. Итак, я увидел свет и решил, что это Шрайк. Я уже устал ждать встречи с этим существом - первая, как вам известно, была много лет назад в лабиринте под Разломом, когда Шрайк пометил меня дьявольским крестоформом. Когда мы все вместе искали полковника Кассада, эта Пещерная Гробница была неглубокой, ничем не примечательной выемкой. Скальная стена преградила нам путь буквально через двадцать-тридцать шагов. Теперь же стена исчезла, уступив место проему, сходному с пастью Шрайка. Кривые камни казались как бы живыми существами, неким симбиозом механического с органическим. Сталактиты и сталагмиты ощерились, как острые зубы из карбоната кальция. За пастью начиналась каменная лестница, ведущая вниз. Именно оттуда, из глубины, изливался свет - то бело-голубой, то багровый. Безмолвие нарушали лишь вздохи ветра, точно дышали сами скалы. Я не Данте. Я не искал Беатриче. Мой недолгий приступ храбрости - точнее фатализма - испарился, как только исчах солнечный свет. Я повернул назад и почти бегом одолел тридцать шагов, отделявшие меня от входа в пещеру. Входа не было. Проход заканчивался тупиком. Обвал или лавина не могли закупорить пещеру бесшумно, и, кроме того, скальная порода на месте входа выглядела такой же древней и слежавшейся, как все стены. С полчаса я безуспешно искал другой выход, потом, не желая возвращаться к лестнице, уселся у стены, в том месте, где был вход, и провел там несколько часов. Еще одна проделка Шрайка. Еще один дешевый театральный трюк этой извращенной планеты. Своеобразный юмор Гипериона. Весьма своеобразный. Несколько часов я просидел в потемках, наблюдая за беззвучными пульсациями света в дальнем конце пещеры, и наконец догадался, что Шрайк не пожалует сюда за мной. И вход не появится вновь, как по волшебству. Я оказался перед выбором: либо сидеть на месте, пока не умру от голода (или скорее от жажды, так как мой организм был уже обезвожен), либо спуститься по проклятой лестнице. И я стал спускаться. Много лет, точнее, много жизней назад, я спустился в лабиринт под Разломом, где впервые повстречался со Шрайком. Тот лабиринт находился в трех километрах под поверхностью плато. Это довольно близко - большинство известных мне лабиринтов прячутся самое малое на глубине десяти километров. Я ничуть не сомневался, что эта бесконечная спиральная лестница с крутыми каменными ступенями, где на каждой могли бы выстроиться в шеренгу десять сходящих в ад священников, ведет к лабиринту. В такой вот преисподней Шрайк наложил на меня проклятие бессмертия. Если чудовище или руководящая им сила обладали хоть крохой иронии, то именно здесь я должен был лишиться и постылого бессмертия, и самой жизни. Лестница змеилась вниз; свет становился все ярче... Вначале это было розоватое сияние, через десять минут - багровое, спустя еще полчаса - мерцающее алое. Все это отдавало банальной иллюстрацией к Данте или дешевым балаганом. Я чуть не рассмеялся, предвкушая появление чертика во всем параде - с хвостом, трезубцем, раздвоенными копытами и дрожащими тоненькими усиками, словно пририсованными черным карандашом. Но мне стало не до смеха, когда я наконец увидел источник света - сотни и даже тысячи крестоформов, облепивших шершавые стены, словно грубо вытесанные кресты на пути неких подземных конкистадоров. Чем глубже, тем крупнее они становились и тем больше их было. Наконец они стали просто налезать друг на друга - кораллово-розовые, красные, как ободранное мясо, темно-багровые. Мне стало дурно. Это все равно, что спускаться в шахту, стены которой усеяны жирными, извивающимися пиявками. Только эти твари куда омерзительнее. Я видел на медсканере свои внутренности, когда во мне поселился только один из этих паразитов: бесчисленные ганглии, проросшие через все органы, как серые волокна, косички из извивающихся нитей, клубки нематод, похожие на чудовищные опухоли... Они были неподвластны даже милосердной смерти. Теперь я носил на себе целых два: Ленара Хойта и своего собственного. Лучше умереть, чем получить еще одного... Я спускался все ниже и ниже. От стен исходили волны тепла, то ли из-за глубины, то ли за счет скопления тысяч крестоформов - не знаю. Наконец я достиг дна. Лестница кончилась, я завернул за последний изгиб каменной спирали и очутился там, где и предполагал очутиться. Лабиринт. Он простирался во тьме - такой, каким я видел его на бесчисленных голограммах и один раз собственными глазами: аккуратные туннели тридцатиметровой ширины, пробитые в недрах Гипериона почти миллион лет назад, катакомбы, прогрызшие всю планету, словно осуществленная мечта какого-то умалишенного крота. Подобные лабиринты есть на девяти мирах: пять в Сети, остальные, как и этот, на Окраине. Все одинаковы, все созданы в один и тот же период, и ни в одном не нашлось ни малейшего намека на их предназначение. О строителях Лабиринтов сложены легенды, но эти мифические существа не оставили после себя никаких следов, никаких предметов, которые позволили бы понять, как и чем они строили, и ни одна из существующих теорий не отвечает на главный вопрос: что заставило их вырыть эти грандиознейшие туннели, какие только видела галактика. Все лабиринты пусты. Роботы-зонды изучили пробитые в камне коридоры на миллионы километров, но, кроме следов, естественно, эрозии, там ничего нет. Здесь все было иначе. В свете крестоформов передо мной открылось зрелище, сошедшее с полотен Иеронима Босха. Я смотрел, не отрываясь, на бесконечный коридор, бесконечный, но не пустой... о нет, не пустой. Сначала мне показалось, что передо мной толпы живых людей, река голов, плеч, рук, протянувшаяся на много километров, насколько хватало глаз; какое-то шествие, в которое затесались странные машины одинакового ржаво-красного цвета. И только когда я шагнул вперед, навстречу плотной людской стене, я понял, что вижу трупы. Десятки, сотни тысяч человеческих трупов сгрудились в коридоре, и конца им не было; некоторые распростерлись на полу, другие распластались по стенам, но большинство было выдавлено на поверхность напором других трупов - так тесно сбились они на этой причудливой подземной дороге. Через всю эту массу тел проходила тропа, словно проделанная какой-то чудовищной жаткой. Я двинулся по ней, прилагая все силы, чтобы не коснуться торчащих слева и справа рук и лодыжек. Тела были человеческие, некоторые в одежде. Зоны медленного разложения в этом лишенном бактерий склепе превратили их в мумии. Кожа и плоть потемнели, расползлись, прорвались, как истлевшая марля, лишь слегка прикрывая кости. Волосы ссохлись в какие-то перья. Из провалившихся глазниц и раскрытых ртов глядела тьма. Одежда, которая когда-то сияла всеми цветами радуги, стала рыжевато-коричневой, серой или черной и рассыпалась в пыль от малейшего дуновения. Потерявшие первоначальную форму пластмассовые комки на запястьях и шеях, вероятно, были комлогами или их аналогами. Огромные экипажи - должно быть что-то вроде ТМП - превратились в груды ржавчины. Нетвердыми шагами я прошел по узкой тропе метров сто, споткнулся и, чтобы не упасть на истлевшие останки, схватился за борт такой машины. Она моментально осела и буквально на глазах осыпалась прахом. Один, без Вергилия, брел я по ужасной тропе, пробитой в толще разложившейся человеческой плоти, размышляя, зачем мне все это показывают и что все это значит. После бесконечно долгого странствия, после лавирования между сваленными штабелями тел я вышел на перекресток туннелей; все три коридора впереди были заполнены телами. Тропка ныряла в левый. Я пошел по ней дальше. Спустя много часов - или дней? - я остановился и присел прямо на узкой полоске камня, бегущей сквозь этот океан ужаса. Если здесь, на маленьком отрезке туннеля десятки тысяч трупов, то во всем лабиринте Гипериона их должны быть миллиарды. Больше! Девять лабиринтных планет, - склеп для триллионов. Зачем мне показывали это запредельное Дахау человеческих душ? Недалеко от места, где я сидел, мертвый мужчина все еще загораживал мертвую женщину своей сгнившей до кости рукой. Из маленького свертка в ее руках торчали короткие черные пряди. Не выдержав, я отвернулся и заплакал. Занимаясь археологией, мне приходилось видеть извлеченные из земли жертвы казней, пожаров, наводнений, извержений вулканов и землетрясений, и подобные сцены не были для меня чем-то новым; таково уж sine qua non истории. Но это зрелище терзало несравнимой ни с чем мукой. Может быть, за счет масштабов - ведь число мертвых исчислялось миллионами. Или из-за дьявольского свечения крестоформов, покрывавших стены туннелей как тысячи богохульств. А может, причиной был ветер, который монотонно и жутко выл в бесконечных каменных коридорах. Не знаю. Моя жизнь, мое учение и страдания, маленькие победы и бесчисленные поражения привели меня сюда - за пределы веры и любви, за пределы бесхитростного, мильтонианского мятежа против Бога. У меня возникло ощущение, что трупы лежат здесь полмиллиона лет, не меньше, но люди, которыми они были когда-то, - из нашего времени или, еще страшнее, из будущего. Я закрыл лицо руками. Ни один звук не предостерег меня, но что-то неуловимое шевельнулось - может, то было дуновение воздуха... Я поднял глаза и не более чем в двух метрах от себя увидел Шрайка. Не на тропе, а среди тел: скульптурное изображение архитектора. Я поднялся на ноги. Нельзя сидеть или стоять на коленях перед этим чудовищем. Шрайк двинулся ко мне, скорее скользя, чем шагая, - как по рельсам, без всякого трения. Кровавый свет заливал ртутный панцирь, на морде застыл всегдашний фантастический оскал - стальные сталактиты и сталагмиты. Я не испытывал ненависти к чудовищу. Только печаль и огромную жалость - не к Шрайку, чем бы он ни был, - а к этим жертвам, не защищенным даже хрупкой оболочкой веры, в одиночку стоявшим некогда перед загробным ужасом, чьим воплощением и было существо с рубиновыми глазами. Впервые оказавшись так близко к нему, я ощутил запах Шрайка - запах прогорклого масла, перегретых подшипников и запекшейся крови. Пламя в его глазах пульсировало в такт свечению крестоформов, которые то разгорались, то тускнели. Я никогда не верил в сверхъестественную природу этого существа, в то, что оно является орудием добра или зла, считал его просто аномалией в непостижимых и, по-видимому, равнодушных к человечеству деяниях Вселенной - злой шуткой эволюции, не более. Самым жутким кошмаром Святого Тейяра. Но все же _с_у_щ_е_с_т_в_о_м_, подвластным законам природы, хоть и на свой чудовищный лад. Где бы и когда оно ни возникло. Шрайк протянул ко мне руки. Четыре его запястья были окружены розетками из лезвий, превосходящих размерами мою ладонь, а из груди торчал длиннющий, не меньше полуметра, шип. Когда одна пара рук, острых, как бритва, и упругих, как стальная пружина, взяла меня в кольцо, а другая скользнула между нами, я посмотрел чудовищу в глаза. Пальцелезвия щелкнули. Я поморщился, но все же не отступил, когда они вонзились в мою грудь, наполнив ее холодным огнем. Так лазерные скальпели режут нервы. Он попятился, держа в руке что-то красное, обагренное моей кровью. Я пошатнулся. Неужели чудовище сыграло со мной предсмертную шутку, и я, хлопая глазами, смотрю сейчас на собственное сердце, в то время как кровь покидает мозг, еще считающий себя живым? Но это было не сердце. Шрайк держал крестоформ, который я носил на груди, _м_о_й_ крестоформ, проклятое хранилище _м_о_е_й_ не желающей умирать ДНК. Я снова качнулся, чуть не упал, дотронулся до груди и увидел, что пальцы в крови, но не артериальной, которая должна была брызнуть фонтаном после столь варварской операции. Рана заживала у меня на глазах. Я _з_н_а_л_, что паразит пустил корни во все уголки моего тела. _З_н_а_л_, что ни один хирургический лазер не смог вырезать этот смертоносный плющ из тела отца Хойта, а значит, и моего. Но я _ч_у_в_с_т_в_о_в_а_л_, как уходила зараза, как волокна в моем теле засыхали, оставляя после себя микроскопические тканевые рубцы. На мне еще оставался крестоформ отца Хойта. Но это совсем другое дело. Когда я умру, из моей плоти восстанет Ленар Хойт, а дурных копий Поля Дюре, тупеющих и хиреющих с каждым новым искусственным воскрешением, больше не будет. Шрайк даровал мне смерть, не убивая. Чудовище швырнуло остывающий крестоформ в груду тел и взяло меня рукой за плечо, разрезав при этом три слоя ткани. Легчайшее прикосновение его скальпелей мгновенно высекло из бицепса струю крови. Шрайк провел меня сквозь тела к стене. Я следовал за ним, стараясь не наступать на мертвых, но так как приходилось торопиться, чтобы не остаться без руки, это не всегда удавалось. От малейшего прикосновения тела рассыпались в прах. В провалившейся груди одного несчастного остался след моей ноги. Часть стены внезапно очистилась от крестоформов. Я увидел что-то вроде ворот с энергетической завесой... Величиной и формой они отличались от стандартного портала, но характерное глухое жужжание ни с чем нельзя было спутать. Впрочем, будь там даже канализационный люк - лишь бы вырваться из этого склада смерти. Шрайк толкнул меня вперед. Невесомость. Лабиринт раздробленных переборок, путаница проводов, похожих на внутренности какого-то гигантского хищника, мигающие красные огни - на секунду мне показалось, что это крестоформы, но мгновение спустя я понял, что передо мной аварийная сигнализация гибнущего космического корабля. Затем я наткнулся на что-то, и с непривычки закувыркался в невесомости. Мимо, тоже кувыркаясь, проносились трупы - с разинутыми ртами, выпученными глазами, разорванными легкими, сопровождаемые облаками крови. Эти люди, видимо, погибли совсем недавно и временами даже казались живыми - когда их шевелили сквозняки или беспорядочные рывки разбитого корабля ВКС. Да, корабля ВКС. Я видел мундиры на телах юношей, аббревиатуры военного жаргона на переборках и оторванных крышках люков, бесполезные инструкции на абсолютно бесполезных аварийных рундуках со скафандрами и герметичными шарами-убежищами, которых так никто и не надул. Что бы ни разрушило этот корабль, беда грянула как гром среди ясного неба. Шрайк появился рядом со мной. ШРАЙК... В КОСМОСЕ! ВДАЛИ ОТ ГИПЕРИОНА, СВОБОДНЫЙ ОТ ОКОВ ТЕМПОРАЛЬНЫХ ПРИЛИВОВ! А КОРАБЛИ ВКС ОБЫЧНО ОСНАЩАЮТ АВТОНОМНЫМИ ПОРТАЛАМИ! Один как раз находился всего в пяти метрах от меня. К нему двигался труп молодого мужчины. Правая рука мертвеца погрузилась в непрозрачную энергозавесу, как бы пробуя температуру воды по ту сторону. Оттуда с усиливающимся визгом вырывался воздух. "Иди! Иди же!" - понукал я мертвеца, но разница давлений отнесла его от портала. Рука, к моему удивлению, оказалась неповрежденной, хотя лицо представляло собой наглядное пособие по анатомии. Я повернулся к Шрайку и по инерции сделал лишние полоборота. Шрайк подхватил меня, кромсая ножами кожу, и подтолкнул к порталу. Я не смог бы изменить траекторию, даже если бы захотел. Летя в жужжащий и шипящий портал, я успел вообразить все напасти, ожидающие меня на той стороне: вакуум, падение в пропасть, взрывная декомпрессия или - самое страшное - возвращение в лабиринт. Вместо всего этого я упал с полуметровой высоты на мраморный пол, не более чем в двухстах метрах от места, где мы с вами беседуем, в личных покоях Папы Урбана XVI, который, как оказалось, скончался за три часа до того, как я вывалился из его личного портала. В Новом Ватикане этот портал называют "Папскими Дверьми". Я испытал наказание болью за то, что посмел удалиться от Гипериона, от родины крестоформа, но боль - моя старая союзница и больше не имеет надо мной власти. Я отыскал Эдуарда. В доброте своей он выслушал мой рассказ. Такой исповеди не слышал и не произносил еще ни один иезуит. В доброте своей Эдуард поверил мне. Теперь вы все узнали. Такова моя история. Гроза прошла. Мы сидели втроем, при свечах, под сводами собора Святого Петра. Несколько минут никто не решался произнести ни слова. - Значит, Шрайк может оказаться в Сети, - выговорил я наконец. Дюре посмотрел на меня. - Да. - Этот корабль находился, вероятно, в окрестностях Гипериона... - По всей видимости. - В таком случае мы можем вернуться туда. Через эти... "Папские Двери". Монсеньор Эдуард вопросительно поднял брови. - Вы действительно хотите этого, господин Северн? Я замялся. - Не знаю... Мне приходил в голову и такой план. - Зачем? - негромко спросил монсеньор. - Ваш двойник-кибрид, личность которого несла Ламия Брон, нашел там только смерть. Я потряс головой, словно прогоняя сумбур в мыслях. - Но ведь я часть всего этого. Иначе я просто не знаю, какую роль мне играть - и где. Поль Дюре невесело улыбнулся. - Такое чувство испытываем все мы. Похоже на моралите о предопределении, сочиненное скверным драматургом. А куда подевалась свобода воли? Монсеньор внимательно посмотрел на друга. - Поль, паломники, все до одного, поставлены перед необходимостью делать выбор, который вы уже сделали. Пусть общий ход событий определяют высшие силы, но собственной судьбой по-прежнему распоряжаются сами люди. Дюре вздохнул. - Возможно, вы правы, Эдуард. Не знаю. Я очень устал. - Если Уммон сказал правду, - вмешался я, - и третья ипостась этого человеческого божества бежала в наше время, то где она и кто она, по-вашему? В Сети больше ста миллиардов жителей. Отец Дюре улыбнулся. Это была добрая улыбка, лишенная иронии. - А вам не приходило в голову, что ею можете оказаться вы сами? Я дернулся, как от пощечины. - Чушь! Да ведь я не... не совсем человек. Мое сознание плавает где-то в матрице Техно-Центра, а тело реконструировано по обрывкам ДНК Джона Китса и биосформировано, как у андроидов. Даже воспоминания мои имплантированы. А моя так называемая кончина и мое "выздоровление" от туберкулеза разыграны на планете, созданной исключительно для этой цели. Дюре все еще улыбался. - И что из вышеперечисленного мешает вам быть воплощением Сопереживания? - Я не чувствую себя частью какого-то там бога, - отрезал я. - Я ничего не помню, ничего не понимаю. И не знаю, что делать. Монсеньор Эдуард дотронулся до моего запястья. - Можем ли мы утверждать, что Христос всегда знал, как поступить дальше? Он знал, что придется сделать. Согласитесь, это далеко не одно и то же. Я потер глаза. - А я и этого не знаю. Голос монсеньора звучал по-прежнему спокойно. - Мне кажется, Поль имел в виду, что, если этот дух скрывается здесь, в нашем времени, он может и не догадываться о своей подлинной природе. - Бред, - пробормотал я. Дюре кивнул. - Многие события, происшедшие на Гиперионе и вокруг него, кажутся бредом. И, по-видимому, бред этот заразен. Я взглянул иезуиту в глаза. - Вот вы были бы идеальным кандидатом на роль божества. Провели жизнь в молитвах и размышлениях, крупнейший ученый-археолог. Плюс ко всему претерпели распятие. Улыбка сошла с лица Дюре. - Вы сами слышите, что говорите? Разве это не сплошное богохульство? Я предал мою Церковь, мою науку, а теперь, исчезнув, моих товарищей по паломничеству. Христос мог потерять веру на несколько секунд. Но он не торговал ею на рынке в обмен на бирюльки эгоизма и любопытства. - Хватит, - оборвал нас монсеньор. - Что толку в подобных разговорах? Поищите-ка кандидатов хотя бы в труппе, разыгрывающей нашу маленькую Мистерию о Страстях Господних. Секретарь Сената Мейна Гладстон, несущая на своих плечах бремя управления Гегемонией. Участники паломничества... Мартин Силен, который, как вы сами рассказывали, уже сейчас страдает на дереве Шрайка ради своих стихов. Ламия Брон, поставившая на карту все и все потерявшая ради любви. Господин Вайнтрауб, истерзанный дилеммой Авраама... и даже его дочь, вернувшаяся к младенческой невинности. Консул... - Консул мне представляется скорее Иудой, чем Христом, - возразил я. - Он предал всех - и Гегемонию, и Бродяг. Те ведь тоже считали его своим союзником. - Если исходить из того, что рассказывал Поль, - ответил монсеньор, - Консул не изменил своим убеждениям, и он остался верен памяти Сири. - Старик улыбнулся: - Кроме того, в нашей пьесе еще сто миллиардов действующих лиц. Бог не избрал в качестве своего орудия Ирода, или Понтия Пилата, или Цезаря Августа. Он выбрал безвестного сына безвестного плотника одной из самых захолустных провинций Римской империи. Я встал и принялся расхаживать по старым плитам, поглядывая на алтарную светящуюся мозаику. - Но что же делать нам? Отец Дюре, вы должны отправиться со мной и встретиться с Гладстон. Она знает о вашем паломничестве. Возможно, ваш рассказ поможет предотвратить кровопролитие, которое представляется сейчас просто неизбежным. Дюре тоже поднялся. Скрестив руки на груди, он устремил глаза вверх, словно вопрошая тьму под куполом. - Я собирался это сделать, - сказал он. - Но прежде мне нужно посетить Рощу Богов - переговорить с их эквивалентом Папы - Истинным Гласом Мирового Древа. Я замер на месте. - Рощу Богов? Она-то тут при чем? - Полагаю, тамплиеры - ключ к какой-то недостающей части этой жуткой шарады. Вы утверждаете, что Хет Мастин умер. Может быть, Истинный Глас объяснит нам, зачем им понадобилось паломничество, то есть восстановит так и не рассказанную историю Мастина. Мы ведь не знаем, что привело его на Гиперион. Я едва не подпрыгнул, пытаясь сдержать кипящий в душе гнев. - Боже мой, Дюре! У нас нет ни секунды. Какой там рассказ! Осталось, - я проконсультировался со своим имплантом, - полтора часа, до того как Рой войдет в систему Рощи Богов. Когда начнется бойня, будет поздно! - Возможно, - иезуит по-прежнему говорил тихо и неторопливо, - но сначала я побываю там. А потом буду говорить с Гладстон. Может статься, она санкционирует мое возвращение на Гиперион. Мне показалось весьма сомнительным, чтобы Гладстон позволила столь ценному источнику информации вернуться в этот ад. - Как бы там ни было, нам пора, - нетерпеливо сказал я, направляясь к выходу. - Минутку, - остановил меня Дюре. - Вы говорили, что обладаете способностью видеть "сны" о паломниках во время бодрствования. Кажется, в состоянии транса. Так я вас понял? - Ну, допустим. - Что ж, господин Северн, вот и попробуйте увидеть их. Сейчас. Я посмотрел на него в изумлении. - Здесь? Дюре указал на свой стул. - Именно. Здесь и сейчас. Вы не представляете, как это важно для меня - узнать о судьбе моих товарищей. К тому же ваша информация может оказаться бесценной при встрече с Истинным Гласом и госпожой Гладстон. Я покачал головой, опускаясь на предложенный мне стул. - А если не получится? - Тогда мы ничего не потеряем, - улыбнулся Дюре. Я кивнул, прикрыл глаза и откинулся на неудобную спинку. Взгляды двух моих собеседников скрестились на моем лице. Тонкий запах ладана и дождя веял здесь, в громадном зале, и я вдыхал его, совершенно уверенный, что ничего не получится: страна моих снов находилась не так близко, чтобы я мог перенестись туда, просто прикрыв глаза. И вдруг чувство, что за мной наблюдают, ослабло, запахи отдалились, а стены зала раздвинулись необозримо - я вернулся на Гиперион. 35 Столпотворение. В системе Гипериона три сотни кораблей ВКС отступают к порталам, отчаянно, увертываясь от назойливых, как осы, вражеских истребителей. Возле порталов сущее безумие. Автоматы-диспетчеры зацикливаются от перегрузки, корабли сгрудились в кучу, подобно магнитопланам на воздушных перекрестках ТКЦ, - любой улан Бродяг может перестрелять их, как куропаток. Безумие, подобно эпидемии, проникает в Сеть. Военные корабли, перейдя в систему-отстойник Мадхья, ползут к порталу-выходу, как овцы, бредущие по узкому загону. Корабли перебрасывают в систему Хеврона; жалкие кучки собираются у Небесных Врат, Рощи Богов, Безбрежного Моря, Асквита. Считанные часы отделяют миры Сети от атаки Роя. Столпотворение. Сотни миллионов беженцев из приговоренных миров заполняют города и лагеря для мигрантов, где царит нездоровое возбуждение - первая стадия военной чумы. На многих тыловых планетах вспыхнули беспорядки: три Улья на Лузусе - почти семьдесят миллионов граждан - блокированы полицией из-за бунта, развязанного шрайкистами; разграблены тридцатиэтажные супермаркеты; толпы громят жилые монолиты; термоядерные генераторы взорваны; еле удалось отстоять терминексы. Комитет местного самоуправления обратился к Гегемонии; Гегемония ввела военное положение и направила морскую пехоту ВКС, дабы изолировать мятежные Ульи. Восстания сепаратистов на Новой Земле и Мауи-Обетованной. Террористические акты роялистов Гленнон-Хайта, не подававших признаков жизни уже лет семьдесят, - на Талии, Армагасте, Нордхольме и Ли-Три. И опять бесчинства шрайкистов - теперь уже на Циндао-Сычуань и Возрождении-Вектор. Штаб ВКС на Олимпе тут же перебрасывает извращающиеся с Гипериона войска на планеты Сети. Срочно посаженные на факельщики команды подрывников в прифронтовых системах рапортуют: сферы сингулярности подготовлены к уничтожению. Дело за приказом с ТКЦ. - Имеется более эффективный способ, - спокойно сообщает советник Альбедо Мейне Гладстон, ведущей Военный Совет. Секретарь Сената оборачивается к послу Техно-Центра. - Существует оружие, способное уничтожить Бродяг, не причинив никакого вреда собственности Гегемонии. И даже собственности Бродяг, если уж на то пошло. Генерал Морпурго хмурится. - А-а, вы о бомбе, аналогичной по действию "жезлу смерти", - говорит он. - Она нам не подходит. Военные эксперты доказали, что дальность ее действия безгранична. Мало того, что это бесчестное оружие противоречит Нью-Бусидо - оно уничтожит вместе с захватчиками и наше население. - Отнюдь, - возражает Альбедо. - Если граждане Гегемонии будут защищены надлежащим образом, обойдется без жертв. Как вам известно, нейродеструкторы могут быть настроены на определенную длину церебральных волн. То же самое можно проделать и с бомбой. Она не тронет ни домашний скот, ни диких животных, ни даже человекообразных. Встает генерал ВКС Ван Зейдт, командующий морской пехотой: - Но защитить население невозможно! Эксперименты показали, что тяжелые нейтрино, испускаемые этой бомбой, проникают в толщу камня или в металл на глубину шести километров. Убежищ такой глубины не существует. Проекция советника Альбедо непринужденно облокачивается на стол. - У нас есть девять миров с готовыми убежищами для миллиардов, - замечает он негромко. Гладстон кивает. - Лабиринты, - шепчет она. - Но переместить туда такое количество людей невозможно. - Напротив. - Альбедо благодушно качает головой. - Теперь, когда вы присоединили Гиперион к Протекторату, каждый лабиринтный мир включен в нуль-сеть. Техно-Центр может организовать переброску населения Непосредственно в эти подземные убежища. За длинным столом Совета поднимается шум, но Мейна Гладстон не отрывает горящего взора от Альбедо. Она знаком призывает к тишине, и гомон стихает. - Расскажите нам подробнее, - говорит секретарь Сената. - Очень интересная идея. Консул сидит в пятнистой тени невысокой невиллонии и ждет смерти. Его руки, заломленные за спину, связаны обрывом фибропластика. Лохмотья, в которые превратилась его одежда, еще не успели высохнуть; лицо мокро от купания, а может быть, от пота. Двое мужчин, стоящие над ним, заканчивают инспекцию его рюкзака. - Блин, - говорит первый, - ну ничего стоящего. Только это мудацкое старье. - Он сует за пояс пистолет отца Ламии Брон. - Жаль, что мы не смогли достать его ковер-самолет, - вставляет второй. - Да уж, больно красиво летела эта рвань к лягушкам в гости! - И оба покатываются со смеху. Консул, скосив глаза, смотрит на двоих здоровяков - темные силуэты в хаки на фоне вечернего неба. Судя по акценту - оба уроженцы Гипериона, а их внешний вид - разномастные предметы устаревшей экипировки ВКС, тяжелые универсальные винтовки, накидки из кусков "хамелеоновых" скафандров - наводит на мысль, что перед ним дезертиры из гиперионовских сил самообороны. Судя по всему, оставлять своего пленника в живых они не намерены. Сначала, ошеломленный падением в реку Хулай, запутавшийся в веревках, которые накрепко связали его с рюкзаком и бесполезным ковром-самолетом, Консул счел их спасителями. Он сильно ударился о поверхность воды, долго, невероятно долго не мог выбраться на поверхность - и все же не захлебнулся. Всплыв, он попал в сильное течение и вновь пошел ко дну под тяжестью коврика. То была ожесточенная, но безнадежная схватка с судьбой, и Консул все еще находился в десяти метрах от мелководья, когда один из здоровяков выскочил из зарослей невиллонии и бросил Консулу веревку. На берегу бродяги избили его, связали, вывернули карманы и рюкзак, и, судя по небрежным замечаниям, готовились, не откладывая дело в долгий ящик, перерезать ему горло. Тот, что повыше, с каким-то вороньим гнездом из намасленных вихров на голове, присаживается на корточки перед Консулом и вытаскивает из ножен керамический кинжал. - Что скажешь на прощанье, дедуля? Консул облизывает губы. Он видел тысячи фильмов и гололент, где в подобный момент герой пинком ломал одному противнику ноги, колотил другого, пока тот не падал без чувств, хватал оружие и расстреливал обоих, даже не потрудившись развязать себе руки, а затем уходил навстречу дальнейшим приключениям. Но Консул не чувствует себя героем: он устал, он стар, на нем живого места не осталось после падения в реку и того, что за ним последовало. Ему ли тягаться с этими молодцами? Драки он видел и даже однажды сам помахал кулаками, но его жизнь и деятельность протекали хоть и в суровом, но таком далеком от физического насилия мире дипломатии. Консул снова облизывает сухие губы: - Я могу заплатить вам. Тип на корточках, улыбаясь, водит ножом перед носом Консула. - Чем, дедуля? Твоя универсальная карточка у нас, а на нее и дерьма не купишь. - Золотом, - приводит Консул единственный аргумент, пронесший свою магическую силу через века. Громила, сидящий перед ним, не реагирует. Стоит ему, взглянуть на лезвие, как в его глазах появляется зловещий блеск. Но тут подходит другой и кладет тяжелую руку на плечо напарника. - О чем ты болтаешь, мужик? Где ты возьмешь золото? - Мое судно, - отвечает Консул. - "Бенарес". Сидящий подносит лезвие к собственной щеке. - Да брешет он, Чез. "Бенарес" - это старая плоскодонная баржа, которую таскают манты. Знаешь, чья она была, - тех синежопых, которых мы три дня назад кокнули. Консул прикрывает глаза и борется с приступом тошноты. А.Беттик и другие андроиды - экипаж "Бенареса" - покинули баржу на катере менее недели назад и поплыли вниз по реке, в поисках свободы. Но, видимо, они так и не нашли ее. - А.Беттик, - говорит Консул. - Капитан судна. Он разве не говорил о золоте? Верзила с ножом ухмыляется. - Бухтел он много, но говорил мало. Сказал, что судно со всем своим дерьмом отправилось в Эдж. Я еще подумал: "Что-то далековато для баржи без мант". - Заткнись, Обем. - Второй опускается на корточки перед Консулом. - И что, мужик, ты держишь золото на этой дырявой барже? Консул поднимает голову: - Вы не узнали меня? Я был Консулом Гегемонии на Гиперионе. Много лет. - Эй, хватит пудрить мозги... - говорит бандит с ножом, но второй прерывает его: - Да, мужик, припоминаю, я видел твою личность в лагерной голонише, когда был пацаном. Но какого дьявола ты тащишь золото вверх по реке, когда небо того и гляди сверзится всем нам на голову? Отвечай! - Мы хотели укрыться в Башне Хроноса, - говорит Консул, стараясь ничем не выдать своей радости и вознося хвалу судьбе за каждую лишнюю секунду жизни. Почему? Ведь он так устал от всего. Готовился умереть. Но только не сейчас. Не сейчас, когда Сол с Рахилью и другие надеются на него. - Несколько самых богатых жителей Гипериона, - продолжает он. - Военные, ведавшие эвакуацией, не позволили им забрать с собой слитки, и я согласился помочь. Хотел укрыть золото в подвалах Башни Хроноса - это старый замок к северу от Уздечки. За комиссионные, конечно. - Ну, ты рехнулся! - насмешливо восклицает тип с ножом. - Теперь вся земля к северу отсюда Шрайкова. Консул