т на ком паразитирует? Сами симбионты запутались в своих отношениях. Но это смертный грех. Это козни Анти-Природы. И даже хуже, Дюре, - это эволюционный тупик. Иезуит встал и отошел к балюстраде, окинув взглядом сумрачные древесные кроны, парящие в ночи, подобно флотилии облаков. - Неужели из этого тупика нет другого выхода? Только Шрайк и всегалактическая война? - Шрайк не более чем катализатор, - живо откликнулся Хардин. - Очистительный огонь, возрождающий чахлый, больной лес. Грядут трудные времена, но они вызовут новый виток развития, новую жизнь, очищение всех видов... и не где-то вдали, а здесь, в доме человечества. - "Трудные времена", - задумчиво повторил Дюре. - И ваше Братство готово лицезреть гибель миллиардов в процессе этой... прополки? Тамплиер сжал кулаки. - Этого не случится! Шрайк - лишь предупреждение. Наши братья Бродяги стремятся взять под контроль Гиперион и Шрайка только на время, необходимое для нанесения удара по Техно-Центру. Это будет хирургическая операция: уничтожение симбионта и возрождение человечества в новом качестве - партнера Природы в священном круговороте жизни. Дюре вздохнул. - Если бы знать, где находится Техно-Центр. Как можно нанести удар по тому, чего никто никогда не видел? - Можно, - ответил Истинный Глас Мирового Древа, но уже без прежней уверенности. - Значит, вторжение на Рощу Богов - одно из условий соглашения? - помолчав, спросил священник. Теперь уже тамплиер вскочил и начал прохаживаться от стола к балюстраде и обратно. - Вторжения не будет. Именно потому я и задержал вас: чтобы вы увидели все собственными глазами и рассказали Гегемонии. - Если вторжения не будет. Гегемония и без меня об этом узнает, - озадаченно сказал Дюре. - Да, но там не поймут, почему Бродяги пощадили наш мир. Вы должны Передать им эту весть и истолковать ее. - К черту... - невольно вырвалось у отца Дюре. - Я устал быть всеобщим посыльным. Откуда у вас эти сведения? Например, о пришествии Шрайка и причинах войны? - Пророчества... - начал Сек Хардин. Дюре ударил кулаком по перилам. Как втолковать тамплиеру, что все они - игрушки в руках существа, способного манипулировать самим временем, или, как минимум, служащего силе, которая на такое способна? - Вы увидите... - снова начал Тамплиер, и, словно в подтверждение его слов, по планете прокатился глухой ропот. Казалось, миллионы ее обитателей вздохнули все разом, сорвавшись на негромкий стон. - Боже Милостивый, - воскликнул Дюре, глядя на запад, где медленно поднималось недавно зашедшее солнце. Зашелестев листвой, в лицо ударил горячий ветер. Ночь превратилась в сверкающий день, и над горизонтом выросли пять чудовищных грибов. Дюре инстинктивно прикрыл глаза рукой, а когда свечение пошло на убыль, перевел взгляд на тамплиера. Сек Хардин откинул Капюшон, и раскаленный ветер трепал его длинные зеленоватые волосы. Скуластое азиатское лицо окаменело от потрясения. Потрясения и растерянности. В капюшоне Хардина щебетали позывные множества комлогов, тревожно звенели похожие на птичьи голоса. - Взрывы на Сьерре и Хоккайдо, - прошептал тамплиер. - Ядерные взрывы. Орбитальная бомбардировка. Дюре вспомнил, что Сьерра - это закрытый для посторонних континент, расположенный менее чем в восьмистах километрах от Мирового Древа. А на священном острове Хоккайдо росли и приуготавливались будущие корабли-деревья. - Жертвы? - спросил он, но, прежде чем Хардин успел ответить, ослепительные стрелы рассекли небосвод Рощи Богов. Два десятка тактических лазеров, протонных пушек и плазмометов за несколько секунд выкосили пространство от горизонта до горизонта. Казалось, по крыше древесного мира Рощи Богов шарят безобидные лучи прожекторов, но вслед за ними бежали волны пламени. Дюре пошатнулся - луч стометровой ширины ураганом пронесся по чаще менее чем в километре от Мирового Древа. Древний пес мгновенно вспыхнул, в ночном небе выросла десятикилометровая оранжево-алая стена, и воздух с ревом устремился в эту адскую топку. Другой луч, летевший с севера на юг, прежде чем исчезнуть за горизонтом, чудом не срезал Мировое Древо. Все новые и новые столбы огня и дыма поднимались к вероломным звездам. - Они обещали... - прошептал Сек Хардин. - Братья Бродяги обещали! - Вам нужна помощь! - выкрикнул Дюре. - Свяжитесь с Сетью, пусть поспешат на выручку! Хардин схватил Дюре за руку и потянул к краю площадки. Лестница вновь была на своем прежнем месте, и ярусом ниже в воздухе мерцал портал. - Это... только авангард, - прохрипел тамплиер, силясь перекрыть хищный клекот лесного пожара. Зола и дым заполнили воздух, отовсюду летели горящие головешки. - Сфера сингулярности будет взорвана с секунды на секунду. Спасайтесь. - Без вас я не уйду! - Иезуит не слышал себя в ужасающем вое и треске. Внезапно в нескольких километрах к востоку в небе вспыхнул голубой круг плазменного взрыва и стал судорожно распухать, гоня перед собой концентрические окружности ударных волн. Охваченные огнем деревья-исполины гнулись и ломались, мириады листьев, срываясь с веток, вливались в сплошную лавину обломков, несущуюся к Мировому Древу. Позади голубого круга взорвалась еще одна плазменная бомба. И еще одна. Дюре и тамплиер скатились по ступеням, и ветер понес их через нижнюю площадку, как два листка бумаги. В последний момент Хардин успел схватиться за горящую балюстраду из мюира и удержал Дюре. Затем кое-как поднялся на ноги и, пригнувшись, будто шагая навстречу буре, стал пробираться к пока еще мерцающему порталу, волоча за собой потерявшего сознание иезуита. Когда Дюре пришел в себя, портал был уже совсем рядом. Священник взялся за раму и оглянулся, не в силах сделать последний шаг. Его глазам предстало зрелище, навсегда запечатлевшееся в его памяти. Много лет назад маленький Поль Дюре стоял вот так же у узкого оконца в прочном бетонном убежище на вершине скалы и смотрел, как цунами сорокаметровой высоты катится на их родной Вильфранш-сюр-Сон. Огненное цунами Рощи Богов имело в высоту почти три километра и неслось к Мировому Древу с немыслимой скоростью, оставляя за собой лишь пепел. Все ближе и ближе, все выше и выше - пока лес, небо и весь мир не потонули в воющем пламени. - Нет! - вскричал отец Дюре. - Уходите! - Тамплиер впихнул иезуита в портал, и в то же мгновение площадку, ствол Мирового Древа и сутану самого Истинного Гласа объял огонь. Портал тут же захлопнулся, как ножом срезав каблуки на ботинках Дюре. Одежда на священнике тлела, от разности давлений уши пронзила резкая боль. Ударившись затылком обо что-то твердое, он вновь провалился - в куда более глубокую тьму. Военные и политики в безмолвном ужасе смотрели на агонию Рощи Богов, а спутники посылали через ретрансляторы нуль-сети все новые и новые изображения горящей планеты. - Надо срочно взорвать ее! - адмирал Сингх старался перекричать треск горящего леса. Мейне Гладстон казалось, что она различает крики людей и животных. - Нельзя подпускать их ближе! У нас там только дистанционные детонаторы. - Давайте, - произнесла Гладстон, не слыша собственного голоса. Сингх отвернулся и кивнул полковнику ВКС. Тот дотронулся до своей оперпанели. Горящие леса исчезли, в гигантских голонишах воцарилась тьма, но крики все еще были слышны. Гладстон не сразу осознала, что это кровь шумит у нее в ушах. Она обернулась к генералу Морпурго. - Сколько... - фраза потонула в кашле. - Генерал, сколько времени осталось до нападения на Безбрежное Море? - Три часа пятьдесят две минуты, госпожа секретарь. Гладстон посмотрела на бывшего капитана третьего ранга Вильяма Аджунту Ли. - Ваша эскадра готова, адмирал? - Так точно, госпожа секретарь, - ответил Ли. Даже густой загар не мог скрыть его бледности. - Сколько кораблей участвуют в вылазке? - Семьдесят четыре, госпожа секретарь. - И вы отобьете Бродяг от Безбрежного Моря? - Прямо в облаке Оорта, госпожа Гладстон. - Отлично, - голос Гладстон обрел прежнюю силу. - Удачной охоты, адмирал. Молодой человек щелкнул каблуками и удалился. Адмирал Сингх наклонился к генералу Ван Зейдту и что-то прошептал ему на ухо. Седептра Акази, неслышно подойдя к Гладстон, тихонько произнесла: - Охрана ДП сообщила, что на резервный терминекс только что прибыл человек с просроченным чипом спецдоступа. Он ранен. Его отправили в лазарет Восточного Крыла. - Ли? - быстро спросила Гладстон. - Северн? - Нет, госпожа секретарь, - ответила Акази. - Священник с Пасема. Некто Поль Дюре. Гладстон кивнула. - Я навещу его после встречи с Альбедо. - И объявила во всеуслышание: - Если нет желающих прокомментировать увиденное, - перерыв на тридцать минут. Затем обсудим меры по обороне Асквита и Иксиона. Все встали. Секретарь Сената со своей свитой направилась через постоянный соединительный портал в Дом Правительства и исчезла в дальней двери. Зал тут же взорвался ожесточенными голосами спорящих и возгласами тех, кто еще не пришел в себя. Мейна Гладстон откинулась на спинку кожаного кресла и закрыла глаза. А когда, ровно через пять секунд, она открыла их, помощники все еще толпились вокруг. Одни выглядели потерянными, другие излучали энергию. Все ожидали ее следующего слова, следующего приказания. - Уходите, - тихо произнесла секретарь Сената. - Полежите минут десять лапками кверху. В ближайшие сутки - двое отдыха не предвидится. Все удалились. Лишь некоторые жестами выражали недоумение, остальные не отреагировали - они едва держались на ногах. - Седептра, - позвала Гладстон, и молодая женщина вернулась в кабинет. - Приставь двух моих личных телохранителей к священнику, который только что прибыл. К отцу Дюре. Акази, кивнув, сделала заметку в своем факс-блокноте. - Какова политическая ситуация? - спросила Гладстон, потирая глаза. - В Альтинге полный разброд, - низкий голос Акази был, как обычно, деловитым и ровным. - Фракции зарождаются, недееспособная оппозиция пока не сформировалась. Другое дело - Сенат. - Фельдстайн? - спросила Гладстон. Неполных сорок два часа оставалось до появления Бродяг на орбите Мира Барнарда. - Фельдстайн, Какинума, Питерс, Сейбенсторафен, Ришо... даже Сюдетта Шер требует вашей отставки. - А что ее муж? - Гладстон отлично знала, каким влиянием пользуется в Сенате Колчев. - Сенатор Колчев молчит. Ни публично, ни конфиденциально не произнес ни слова. Гладстон задумчиво прикусила нижнюю губу. - Как по-твоему, Седептра, сколько осталось жить администрации, пока вотум недоверия не отрубит нам головы? Акази, наделенная редким политическим чутьем, не задумываясь, ответила: - Максимум семьдесят два часа, госпожа секретарь. Голоса уже поданы. Просто чернь пока не поняла, что вправе вершить суд. Но очень скоро они найдут козла отпущения. Гладстон рассеянно кивнула. - Семьдесят два часа, - пробормотала она. - Больше чем достаточно. - Подняв голову, она улыбнулась. - Это все, Седептра. Ступай и ты отдохни. Лицо помощницы оставалось по-прежнему хмурым. Как только дверь за нею закрылась, в кабинете воцарилась тишина. На какую-то минуту Гладстон, подперев подбородок кулаком, задумалась. Затем распорядилась: - Советника Альбедо, пожалуйста. Спустя двадцать секунд воздух перед столом Гладстон затуманился, замерцал и отвердел. Представитель Техно-Центра выглядел как всегда импозантно. Коротко подстриженные волосы блестели в свете ламп, открытое спокойное лицо покрывал здоровый загар. - Госпожа секретарь, - начала беседу голографическая проекция. - Консультативный Совет и прогнозисты Техно-Центра вновь предлагают вам свои услуги в это время серьезных... - Где находится Техно-Центр, Альбедо? - перебила его Гладстон. Ни один мускул не дрогнул на приветливо улыбающемся лице. - Простите, госпожа секретарь? - Я говорю о Техно-Центре. Где он находится? На доброжелательном лице Альбедо отразилось легкое смущение, без малейшей тени враждебности. - Госпожа Гладстон, надеюсь, вам известно, что основа внешней политики Техно-Центра после Раскола - сохранение в тайне местонахождения... э-э... материальных элементов Техно-Центра. Иначе говоря, Техно-Центр не имеет определенного местонахождения, поскольку... - Поскольку вы существуете в сопряженных реальностях киберпространства и инфосферы, - вновь перебила его Гладстон. - Всю жизнь я слушаю этот бред, Альбедо, а до меня его слушали мой отец и отец моего отца. А теперь я задам свой простой, очень простой, прямо-таки детский вопрос: где находится Техно-Центр? Советник смущенно и в то же время с сожалением покачал головой, как взрослый, уставший от бессмысленных вопросов ребенка: "Па, почему небо голубое?" - Госпожа Гладстон, на ваш вопрос не существует ответа. Ответа, доступного человеческому существу, привыкшему к трехмерности мира. В каком-то смысле Техно-Центр существует и в пределах Сети и вне ее. Мы плаваем в той реальности, которую вы называете инфосферой, но что касается материальных элементов - "аппаратуры", как выражались ваши предшественники, - мы считаем необходимым... - Держать их местонахождение в секрете, - насмешливо закончила Гладстон и скрестила руки на груди: - Сознаете ли вы, советник Альбедо, что в Гегемонии найдутся люди... миллионы людей... убежденных, что Техно-Центр в лице вашего Консультативного Совета предал человечество? Альбедо развел руками. - Это весьма прискорбно, госпожа секретарь. Прискорбно, но объяснимо. - Люди привыкли думать, что ваши прогнозы непогрешимы. Но, Советник, вы ни единым словом не обмолвились о гибели Небесных Врат и Рощи Богов. Печаль, появившаяся на лице проекции, казалась почти искренней. - Госпожа секретарь, ради всего святого позвольте напомнить вам, что Консультативный Совет предостерегал вас. И неоднократно. Разве вас не предупреждали, что присоединение Гипериона к Сети чревато появлением случайной переменной, нефакторизуемой даже для Совета? - Но речь сейчас не о Гиперионе! - сорвалась на крик Гладстон. - Речь в Роще Богов - она гибнет в огне! Небесные Врата превращены в кучу мусора. На очереди Безбрежное Море. На кой черт нам Консультативный Совет, раз он не в силах предупредить даже о таком вторжении! - Мы предсказывали неизбежность войны с Бродягами, госпожа Гладстон. Мы также предупреждали вас об опасностях, связанных с обороной Гипериона. Поверьте, включение Гипериона в любое уравнение настолько снижает коэффициент надежности прогноза, что... - Хорошо. - Гладстон на секунду прикрыла глаза. - Мне необходимо поговорить еще с кем-то из Техно-Центра, Альбедо. С кем-то из вашей непостижимой иерархии, кто обладает реальным правом принимать решения. - Заверяю вас, что представляю все элементы Техно-Центра... - Да-да, конечно, но сейчас я должна услышать кого-нибудь из властей предержащих... Властителей - так, кажется, вы их называете. Кого-нибудь из старейших ИскИнов. Мне необходимо поговорить с кем-то, кто в состоянии объяснить, почему Техно-Центр похитил художника Северна и моего помощника Ли Хента. Голограмма удивленно выгнула брови. - Уверяю вас, госпожа Гладстон, клянусь памятью нашего четырехсотлетнего союза, что Техно-Центр не имеет никакого отношения к прискорбному исчезновению... Гладстон медленно встала. - Вот потому-то мне и нужен Властитель. Время заверений прошло, Альбедо, настало время говорить правду. Если, конечно, мы хотим, чтобы ваша и наша цивилизации уцелели. Все. - И Гладстон углубилась в разложенные на столе бумаги. Советник Альбедо постоял еще немного, и, пролившись мерцающим дождем, исчез. Гладстон, выждав с минуту, вызвала личный портал, назвала коды лазарета ДП и поднялась с кресла. Но буквально за миг до соприкосновения с непрозрачной поверхностью энергетического прямоугольника замешкалась. Впервые в жизни испугалась портала. Что, если Техно-Центр намеревается похитить ее? Или хуже того - убить? Или... Какая непростительная наивность! Ведь Техно-Центр распоряжается жизнью и смертью любого гражданина Сети, пользующегося нуль-сетью - только привычный взгляд на порталы как на безопасное транспортное средство вселяет уверенность в том, что они обязательно должны куда-то вести. Хента и Северна могли перенести просто в никуда. Прямиком в сингулярность. Разумеется, порталы не телепортировали людей и предметы - смешно думать об этом. Но куда смешнее и страшнее довериться устройству, которое пробивает ткань пространства-времени и пропускает своих клиентов сквозь люки черных дыр. Разве не величайшая глупость доверяться сейчас Техно-Центру в надежде, что он благополучно перенесет ее в лазарет? Гладстон вспомнился Военный Кабинет: три гигантских зала, соединенных постоянно функционирующими прозрачными порталами. Господи! Эти три зала отделены друг от друга тысячами парсеков реального пространства и десятилетиями во времени. Каждый раз, когда Морпурго или Сингх отходили от голографической карты к графикам, они перешагивали огромные, уму непостижимые пропасти пространства и времени. Стало быть, Техно-Центру достаточно слегка разрегулировать порталы, чтобы любой из граждан Сети и сама Гегемония перестали существовать, словно их никогда и не было. Да пошли они к черту! - подумала Мейна Гладстон и решительно шагнула в портал, чтобы навестить Поля Дюре в лазарете Дома Правительства. 39 Две узкие, с высокими потолками комнатки на втором этаже дома на Площади Испании погружены в сумрак, который не в силах рассеять тусклые лампы - видимо, зажженные привидениями-хозяевами в честь привидений-гостей. Моя кровать находится в комнате поменьше - той, что выходит на площадь. Правда сейчас за окнами царит тьма, прочерченная глубокими тенями, да раздается нескончаемый плеск воды - голос невидимого фонтана Бернини. На одной из башен-двойняшек церкви Санта-Тринита-дель-Монти, которая, словно толстая рыжая кошка, притаилась в темноте, колокола отбивают время. Всякий раз, когда я слышу в ночи эти звуки, мне представляются руки призраков, дергающие за сгнившие веревки. А иногда - сгнившие руки, дергающие за призрачные веревки. Не знаю, какой образ лучше соответствует мрачным мыслям, которым я предаюсь этой бесконечной ночью. Тяжелым сырым одеялом навалилась лихорадка. Трудно дышать. Когда жар проходит, кожа липка от пота. Дважды меня схватывали приступы кашля. Когда начался первый, прибежал Хент (он спит в соседней комнате на диване). Увидев, как у меня из горла хлещет кровь, он отпрянул, и его глаза округлились от ужаса. Со вторым приступом я справился сам (Хент не проснулся): дотащился до письменного стола, на котором стоит тазик, и долго сплевывал темные сгустки. Господи! Снова я здесь. Долгий путь - а в конце снова эти полутемные комнаты, это скорбное ложе. Смутно припоминаю, как проснулся здесь, чудесным образом "исцелившийся". В соседней комнате хлопотали доктор Кларк, коренастая синьора Анджелетти и "настоящий" Северн. Потом я "выздоравливал" от смерти и осознавал, что я не Китс и нахожусь не на Земле, что давно миновал тот год и век, когда в последнюю свою ночь я сомкнул глаза... что я вообще не человек. Часа в два пополуночи я наконец заснул и, как обычно, увидел сон. Подобных кошмаров у меня еще не было. Я лечу по киберпространству и инфосфере, потом через мегасферу... все выше и выше. И наконец попадаю куда-то. Я здесь не был - ни наяву, ни во сне. Бесконечное пространство, размытые текучие краски. Здесь нет ни горизонта; ни земли, ни неба. Вообще ни единого кусочка, который можно было бы назвать твердью. Мысленно я называю это место "метасферой", мгновенно ощутив, что новый уровень реальности включает в себя бесконечное разнообразие чувственного опыта моей жизни на Земле, все бинарные инфопотоки и все интеллектуальные наслаждения, испытанные мною в Техно-Центре. И все это перекрывает чувство... чего? Неудержимости? Свободы? Наверное, тут подошло бы слово "возможность". Я один в метасфере. Надо мной, подо мной, сквозь меня текут краски, иногда расплываясь в пастельные туманы или в фантастические облака, а иногда - гораздо реже - сгущаясь в какие-то объекты, странные, разнообразные, похожие на человеческие фигуры - и совсем не похожие на них. Я любуюсь ими, как ребенок, которому чудятся в облаках то слоны, то нильские крокодилы, то огромные канонерки, плывущие с запада на восток. Постепенно я начинаю различать звуки. В мозг проникает назойливое журчание шедевра Бернини, шелест крыльев и воркование голубей на карнизе, слабые стоны спящего Хента. И еще что-то. Не слухом, а, скорее, подсознанием, я улавливаю голос чего-то незримого, почти нереального, но от этого еще более пугающего. Что-то огромное крадется ко мне. Я напрягаю глаза, борясь с пастельно-ватным сумраком. Оно совсем рядом: еще немного, и я разгляжу его. Оно знает мое имя. В одной руке у него моя жизнь, а в другой - смерть. В этом пространстве по ту сторону пространства негде спрятаться. И бежать я не могу. Из мира, который я покинул, по-прежнему доносится сладкозвучная песнь боли: обычной боли обычных людей, боли жертв только что начавшейся войны, сфокусированной на мне немыслимой боли тех, кто висит на ужасном дереве Шрайка, и - что самое страшное - боли паломников и других людей, чьи жизни и мысли я отныне разделяю. О если бы можно было вскочить и броситься навстречу приближающейся тени судьбы. Как знать, может, она избавит меня от этой песни. - Северн! Северн! На долю секунды мне кажется, будто кричу я сам. Сколько раз в этой комнате я взывал по ночам к Джозефу Северну, когда боль и лихорадка становились невыносимыми. И он всегда прибегал - увалень с озабоченным кротким лицом и виноватой улыбкой. Порой меня так и подмывало содрать эту улыбку с его губ какой-нибудь мелкой пакостью или едким замечанием. Умирая, трудно оставаться великодушным. Всю жизнь я старался быть добрым, доброжелательным... но к чему мне это теперь, на пороге смерти, когда беда настигла меня самого и я судорожно выхаркиваю ошметки собственных легких в окровавленные носовые платки? - Северн! Нет, это не мой голос: меня трясет за плечи Хент. Он до сих пор уверен, что это мое настоящее имя. Я отталкиваю его и снопа падаю на подушки. - В чем дело? Что случилось? - Вы стонали, - говорит помощник Гладстон. - Кричали что-то. - Кошмары. Больше ничего. - Ваши сны не просто сны, - качает головой Хент и, подсвечивая себе лампой, оглядывает тесное помещение. - Какая ужасная квартира, Северн. Я кисло улыбаюсь: - Влетает мне в кругленькую сумму - двадцать восемь шиллингов ежемесячно. Семь скуди. Просто грабеж среди бела дня. Хент хмурится. Резкий свет лампы еще сильнее выделяет морщины, прорезавшие его лицо. - Послушайте, Северн, я знаю, кто вы. Гладстон рассказала, что вы - воссозданная личность поэта Китса. Его кибрид. Теперь ясно, что все это... - он жестом обводит комнату, черные прямоугольники окон, наши тени, высокую кровать, - каким-то образом связано с вашей истинной природой. Но как? Что за игру затеял с нами Техно-Центр? - Понятия не имею, - чистосердечно признаюсь я. - Но это место вам знакомо? - О да, - отвечаю я. - Еще бы. - Расскажите о себе, - просит Хент. Его сдержанность и неподдельное участие располагают к откровенности. И я рассказываю ему о Джоне Китсе, поэте, родившемся в 1795 году, о его недолгой, богатой на горести жизни, о смерти в 1821 году от чахотки, в Риме, вдали от друзей и возлюбленной. Рассказываю о моем инсценированном "исцелении" в этой самой комнате, о решении взять имя художника Джозефа Северна - случайного знакомого, не покидавшего Китса до самой его смерти. И, наконец, о кратком пребывании в Сети в качестве наблюдателя, обреченного видеть в своих снах паломников к Шрайку и многое другое. - Снах? - удивляется Хент. - Вы хотите сказать, что даже сейчас видите сны о событиях, происходящих в Сети? - Да. - И я пересказываю ему свои сновидения, связанные с Гладстон, гибелью Небесных Врат и Рощи Богов, непонятными событиями на Гиперионе. Хент не перестает расхаживать по маленькой комнате, меряя своей длинной тенью голые стены. - А связаться с ними вы можете? - С теми, кого сижу во сне? С Гладстон? - Я на секунду задумываюсь. - Увы, нет. - Вы уверены? Я пытаюсь ему объяснить: - Меня самого в этих снах нет. У меня нет ни голоса, ни облика... никакого способа дать знать о себе. - Но ведь иногда вы подслушиваете их мысли? Это так. Точнее, почти так. - Их переживания словно становятся моими... - В таком случае, оставьте и вы след в их мыслях. Хотя бы намекните, где мы находимся. - Невозможно! Хент опускается на стул у кровати. Он как-то сразу состарился. - Ли, - втолковываю я ему, - даже если бы я мог связаться с Гладстон или с кем-нибудь еще, что толку? Ведь копия Старой Земли с этой комнатушкой и фонтаном внизу находится в Магеллановом Облаке. Даже спин-звездолету потребуется несколько сот лет, чтобы добраться сюда. - Но можно предупредить их, - отзывается Хент. Кажется, еще немного и он заплачет. - Предупредить - но о чем? Все худшие предположения Гладстон сбываются буквально на глазах. Думаете, она еще доверяет Техно-Центру? Иначе бы нас не похитили так нагло. События развиваются столь стремительно, что Гладстон не может с ними совладать. Никто не может. Хент трет глаза, а потом, уткнув подбородок в сплетенные пальцы, как-то странно смотрит на меня. - А вы действительно воссозданная личность Китса? Я молчу. - Почитайте свои стихи. Или же сочините что-нибудь. Я отрицательно качаю головой. Уже поздно, мы оба изнервничались и устали, мой пульс все еще частит после недавнего кошмара. Я не позволю Хенту разозлить меня. - Давайте! - не отстает он. - Докажите, что вы улучшенный вариант Билла Китса. - Джона Китса, - поправляю я. - Не все ли равно! Валяйте, Северн! Или Джон. Или как там вас еще называют. Хоть один стишок. - Ладно, - говорю я, не спуская с него глаз. - Слушайте. Мальчишка озорной Ничем не занимался. Поэзией одной Все время баловался. Перо очинил Вот такое! И банку чернил Прижимая Рукою, И еле дыша, Помчался, Спеша К ручьям И холмам, И столбам Придорожным, Канавам, Гробницам, Чертям - Всевозможным. К перу он прирос И только в мороз Теплей укрывался: Подагры боялся. А летом зато Писал без пальто, Писал - удивлялся, Что все не хотят На север, На север Брести наугад, На север Брести наугад. [Д.Китс "Песня о себе самом", 25-57 (Пер. И.Ивановского)] - Ну, не знаю, - Хент явно озадачен. - Что-то не похоже на поэта, прославившегося в веках. Мне остается лишь пожать плечами. - Вы стонали во сне. Вам опять снилась Гладстон? - Сегодня - нет. Это был... обыкновенный кошмар. Для разнообразия. Хент встает, берет лампу и направляется к двери, унося с собой единственный источник света. Я снова слышу журчание фонтана на площади и возню голубей на карнизе. - Завтра, - примирительно произносит Хент, остановившись в дверях, - мы попытаемся распутать эту головоломку и найти выход из положения. Не может быть, чтобы он не отыскался. Если они смогли перенести нас сюда, значит, можно отсюда выбраться. - Да, - соглашаюсь я с притворной искренностью. - Спокойной ночи, - говорит Хент. - И чтобы никаких кошмаров. Договорились? - Договорились, - снова соглашаюсь я. Врать так врать. Монета оттащила раненого Кассада от Шрайка. Ее поднятая рука, казалось, пригвоздила чудовище к месту. Выдернув из-за пояса своего скафандра синий тороид, женщина быстро взмахнула им за спиной. В воздухе повис пылающий золотой овал в человеческий рост. - Не держи меня, - пробормотал Кассад. - Дай нам закончить. Там, где лезвия Шрайка пробили защиту, на скафандре запеклась кровь, полуотсеченная правая ступня болталась как тряпка. На ногах полковник удержался лишь благодаря тому, что во время схватки буквально повис на Шрайке, словно в каком-то жутком танго. - Не держи меня, - повторил Кассад. - Молчи! - резко бросила Монета. И потом, с нежностью и болью: - Замолчи, милый. Она втащила его в овал, и Кассад тут же зажмурился от ослепительного света. От удивления он даже позабыл о боли, раздирающей его тело. Они уже не на Гиперионе - в этом он был уверен. Широкая равнина простиралась до самого горизонта - куда более далекого, чем допускали логика и опыт. Низкая оранжевая трава, если это была трава, покрывала луга и низкие холмы, делая их похожими на исполинскую мохнатую гусеницу. Тут же торчали странные штуковины (возможно, деревья?), похожие на эшеровы фигуры из армированного углепласта - причудливые стволы и ветви, темно-синие и лиловые овальные листья, сверкающие под льющимся с неба светом. Но не солнечным. Когда Монета принялась оттаскивать Кассада от исчезнувшего портала (если это был портал, ибо полковник мог поклясться, что переместился не только в пространстве, но и во времени), он, подняв глаза к небу, испытал настоящее потрясение. Было светло, как днем на Гиперионе; нет, как в полдень на Лузусе, как в разгар лета на знойной родине Кассада - марсианской Фарсиде. Но не от солнца. В небе теснились звезды, созвездия, звездные скопления - мириады звезд. Их было так много, что для темноты просто не осталось места. Настоящий планетарий о десяти проекторах, промелькнуло в голове у Кассада. Будто в центре галактики. Центр галактики. Из сумрака под эшеровыми деревьями появились люди в таких же энергоскафандрах и обступили Кассада и Монету. Один из мужчин - великан даже по Кассадовым, марсианским меркам, - оглядев его, обернулся к Монете. Кассад ничего не слышал, но догадался, что они разговаривают. - Ложись, - велела Монета, укладывая Кассада на бархатистую оранжевую траву. Он попытался сесть, что-то сказать, но две ладони - Монеты и великана - прикоснулись к его груди, и он покорно лег. Перед глазами медленно закружились фиолетовые листья, заслоняя многозвездное небо. Еще одно прикосновение, и скафандр Кассада выключился. Полковник зашевелился, пытаясь прикрыть свою наготу, но Монета удержала его на месте. Сквозь жгучую боль Кассад смутно ощутил, как великан касается его изрезанных рук и груди, проводит серебряной ладонью по ноге, сжимает рассеченное ахиллово сухожилие. И вслед за этим по его телу начала разливаться прохлада. Ему казалось, что он, как воздушный шарик, поднимается над оранжевой равниной и холмами - все выше и выше, к усеянному звездами своду, где его поджидает неясная фигура, темная, как грозовая туча, и огромная, как гора... - Кассад, - прошептала Монета, и полковник вернулся к действительности. - Кассад, - повторила она, целуя его в щеку. Как по волшебству, полковника вновь окутало ртутное силовое поле. С помощью Монеты полковник кое-как сел и помотал головой. Ощутив привычное давление скафандра, он поднялся на ноги. Боль исчезла, сменившись легким покалыванием на месте заживших порезов и ран. Кассад сунул руку под скафандр и пощупал кожу, согнув ногу в колене, дотронулся до пятки. Даже рубцов не осталось. - Спасибо, - произнес он, обернувшись к великану. Тот кивнул и неторопливо отошел к остальным. - Он здесь вроде доктора, - сказала Монета. - Целитель. Но Кассад ничего не слышал: все его внимание было поглощено этими удивительными существами. Несомненно людьми - он чувствовал это, - но, черт возьми, до чего же разными! Скафандры - не серебристые, как у него с Монетой, а самых невероятных расцветок - почти сливались с телами. Только размытые контуры и едва заметные переливы выдавали их присутствие. А внешность... Вокруг головы не уступавшего ростом Шрайку плотного и лобастого целителя вздыбились гривой рыжие энергетические потоки; рядом с ним стояла женщина ростом с ребенка, но несомненно взрослая, изящная, с мускулистыми ногами, небольшой грудью и двухметровыми прозрачными крыльями, И они вовсе не были украшением. Когда по оранжевой траве скользнул легкий ветерок, маленькая женщина разбежалась, раскинула руки и плавно взлетела. За группой стройных женщин в синих скафандрах, с длинными перепончатыми пальцами, сгрудились невысокие крепыши в панцирях и шлемах. Лица их были закрыты забралами, как у морпехов ВКС, готовых принять бой в вакууме, но Кассад догадался, что панцири - часть их тела. В восходящих потоках воздуха парили крылатые мужчины; между ними пульсировали желтые лазерные лучи, сплетаясь в удивительные узоры. По-видимому, лучи испускались глазами, расположенными у них на груди. Кассад встряхнул головой, но видение не исчезло. - Пора, - сказала Монета. - А то как бы Шрайк не явился сюда за нами. У этих воинов и без него полно дел. - Где мы? - спросил Кассад. Монета коснулась золотой пряжки на поясе, и в воздухе появился фиолетовый овал. - В далеком будущем. Точнее, в одном из многих будущих. В том, где были созданы и отправлены в прошлое Гробницы Времени. Кассад огляделся. Что-то огромное скользнуло по небу, заслонив тысячи звезд и бросив на землю тень. Скользнуло и исчезло. Люди, мельком посмотрев вверх, вернулись к своим занятиям. Одни собирали со странных деревьев мелкие плоды, другие, обступив воина в панцире, рассматривали энергокарты, которые тот вызывал, щелкая пальцами; крылатые, рассекая воздух, понеслись к горизонту. А шарообразный индивидуум неопределенного пола принялся зарываться в мягкую почву и вскоре скрылся в ней с головой - лишь маленькая земляная горка, бегавшая вокруг Кассада с Монетой, выдавала его присутствие. - Где находится это место? - вновь спросил Кассад, словно не слышал, что сказала Монета. - Что это такое? - Внезапно на глаза ему навернулись беспричинные слезы. Будто, завернув за угол в чужом городе, он очутился дома, в Фарсиде: давно умершая мать машет из дверей; забытых друзья зовут играть в вышибалы. - Пойдем, - настойчиво повторила Монета, подталкивая Кассада к светящемуся овалу. Не сводя глаз с крылатых людей, тот сделал шаг, и чудесная равнина исчезла. Их окутала тьма. Через долю секунды включился визор скафандра, и Кассад разглядел мерцающие стены Хрустального Монолита. На Гиперионе была ночь. В небе клубились рваные тучи, завывал ветер. Долину освещало лишь пульсирующее сияние Гробниц. Кассада пронзила острая, как у ребенка, тоска по странному миру, где он только что побывал, но в следующий миг наваждение прошло. В пятистах метрах от него Сол Вайнтрауб склонился над Ламией Брон, лежавшей на ступенях Нефритовой Гробницы. Из-за поднятого в воздух песка они не замечали Шрайка, который словно тень скользил мимо Обелиска. Скользил к ним. Соскочив с мраморной глыбы, Федман Кассад бросился вниз по тропе, перепрыгивая через хрустальные осколки. Монета повисла у него на руке. - Остановись! - в голосе Монеты звучали нежность и отчаяние. - На этот раз Шрайк убьет тебя. - Там мои друзья, - возразил Кассад. Его разодранный десантный скафандр валялся на прежнем месте. Обшарив Монолит, полковник нашел свою десантную винтовку и ленту с гранатами. Убедившись, что винтовка цела, Кассад проверил заряд и, щелкнув предохранителем, бросился на перехват Шрайка. Меня разбудил звук льющейся воды. На миг почудилось, будто я лежу на речном берегу, у Лодорского водопада, рядом - Браун, мой товарищ по пешим странствиям. Но стоит открыть глаза... Вокруг тьма более беспросветная, чем тьма Гипериона в моих снах, а заунывный плач воды ничуть не похож на грозный рокот водопада, воспетого Саути. Чувствую себя ужасно - но это не та саднящая боль в горле, которую я заработал, когда мы с Брауном сдуру взобрались на рассвете на Скиддоу, - нет, меня душит страшная, смертельная болезнь, от которой ломит все тело, а в груди и животе клокочет огненная мокрота. Встаю, на ощупь пробираюсь к окну. Под дверью, ведущей в комнату Хента, - тусклая полоска света. Видно, он заснул, не погасив лампы. Мне следовало поступить так же, но теперь уже нет смысла: прямоугольник окна чуть светлее заполнившего комнату мрака. Воздух свеж и пахнет дождем. Над крышами Рима пляшут молнии, и я понимаю, что меня разбудил гром. Нигде ни огонька. Высунувшись из окна, вижу лестницу над площадью, мокрую от дождя, и среди молний - черные силуэты башен Тринита-дель-Монти. С лестницы дует холодный ветер. Возвращаюсь к кровати и, набросив на плечи одеяло, подтаскиваю к окну стул. Усаживаюсь. Сижу, гляжу в окно, думаю. Я вспоминаю брата Тома, последние недели и дни его жизни, судороги, сотрясавшие его тело на каждом вдохе и выдохе. Вспоминаю мать, ее бледное лицо, светящееся в сумраке комнаты с зашторенными окнами. Нас с сестрой приводили, позволяли коснуться ее влажной руки, поцеловать горячие обметанные губы - и тут же выводили. Вспоминаю, как однажды, выходя, украдкой вытер рот рукавом и боязливо покосился на сестру и родичей - вдруг заметили? При вскрытии тела Китса спустя сутки после смерти доктор Кларк и хирург-итальянец обнаружили следующее (цитирую письмо Северна к другу): "Ужаснейший из возможных случай туберкулеза... легкие совершенно разрушены, их просто не осталось". Ни доктор Кларк, ни итальянец не могли понять, как Китсу удалось прожить эти два месяца. Я размышляю об этом, сидя в потемках и созерцая темную площадь, прислушиваясь к клокотанию в груди и горле, ощущая, как боль словно огонь пожирает мое тело, а непрерывно звучащий во мне крик - душу. Это кричит с дерева Мартин Силен, виновный в том, что написал стихи, на которые у меня не хватило здоровья и духу; кричит Федман Кассад, готовясь принять смерть от клинков Шрайка; стонет Консул, не желающий совершить новое предательство; кричат тысячи тамплиеров, оплакивая свой собственный мир и брата своего, Хета Мастина. Кричит Ламия Брон, вспоминая убитого любовника, моего двойника. Стонет на больничной койке Поль Дюре, измученный ожогами и воспоминаниями, ни на миг не забывающий, что его грудь когтят, выжидая урочного часа, крестоформы. Кричит Сол Вайнтрауб, зовущий Рахиль. А в ушах его не смолкает жалобный крик новорожденной. - Будь все проклято, - шепчу я и стучу кулаком по подоконнику. - Проклято! Спустя некоторое время, с появлением первых проблесков зари, я отхожу от окна, ощупью добираюсь до кровати и ложусь - хоть на миг смежить веки. Генерал-губернатора Гипериона Тео Лейна разбудила музыка, но он долго не мог отличит