ь сон от яви. Реаниматор, кушетка в корабельной операционной, мягкая черная пижама... Наконец обрывочные воспоминания о прошедших двенадцати часах начали выстраиваться алогической последовательности: вот его извлекают из реаниматора, затем обклеивают датчиками, а Консул и еще какой-то мужчина, склонившись над ним, задают вопросы. По всей видимости, он дает вполне здравые ответы; и снова забытье. Снится ему Гиперион, горящие города. Нет, города и в самом деле горели! Тео сел, едва не взлетев при этом к потолку, нашел на ближней полке свою вычищенную и аккуратно сложенную одежду и быстро привел себя в порядок. Музыка звучала то громче, то тише, чарующе глубокая - никакой фонограмме не под силу воспроизвести все эти обертона. Тео поднялся на прогулочную палубу и остолбенел. Люки были распахнуты настежь, балкон выдвинут, силовое поле, по-видимому, отключено. Здешней силы тяжести едва хватало, чтобы удерживать его ноги на палубе, - процентов двадцать гиперионовской или одна шестая стандартной. Яркие солнечные лучи врывались через балконную дверь в кают-компанию, где Консул сидел за старинным клавишным инструментом, который он именовал роялем. К дверному косяку прислонился человек с бокалом в руке - археолог Арундес. Консул исполнял что-то древнее и очень сложное, пальцы его буквально летали над клавиатурой. Тео подошел ближе, чтобы заговорить с ушедшим в себя Арундесом, и замер, пораженный открывшимся ему зрелищем. Залитая светом полуденного солнца сочно-зеленая лужайка под балконом тянулась до самого горизонта - впрочем, недалекого. На траве вольготно расселись и разлеглись люди - видимо, слушатели импровизированного концерта Консула. Но что это были за люди! В первых рядах сидели худые индивидуумы в легких синих балахонах, бледные и безволосые, как эстеты с Эпсилона Эридана. Но ими аудитория отнюдь не ограничивалась. Обитателям Сети и не снилось такое разнообразие форм. Люди, заросшие шерстью, покрытые чешуей и мохнатые, как пчелы, с фасетчатыми глазами и усиками-антеннами. Хрупкие, как фигурки из проволоки, с черными крыльями, в которые они запахивались, как в плащи. Коренастые и мускулистые, как африканские буйволы, - их, должно быть, создавали для планет с высокой гравитацией; даже лузусцы показались бы рядом с ними дистрофиками. Какие-то диковинные существа, обросшие рыжей шерстью, - длиннорукие, с короткими туловищами. Если бы не глаза, светившиеся умом, их можно было бы принять за известных Тео по учебникам земных животных, называвшихся орангутангами. Некоторые больше походили на лемуров, чем на гуманоидов. На орлов, медведей, львов или древних антропоидов, чем на обычных людей. И все же это были именно люди. Внимательные глаза, расслабленные позы и сотни других едва уловимых признаков принадлежности к роду человеческому (даже то, как существо с крыльями бабочки извечным материнским жестом прижимало к груди своего крылатого младенца) говорили о том, что это не инопланетяне и не животные. Мелио Арундес обернулся и, улыбнувшись ошарашенному Тео, прошептал: - Бродяги. Тео Лейн только покачал головой. Эти красивые, почти эфирные создания с выразительными лицами - варвары-Бродяги? Пленные Бродяги на Брешии были все под одну гребенку: несоразмерно высокие и худые. И все же они больше соответствовали стандартам Сети, чем это головокружительно пестрое общество. Тео снова покачал головой. Между тем исполняемая Консулом пьеса достигла кульминации и завершилась ликующим аккордом. Сотни существ на лужайке разразились восторженными аплодисментами, звучавшими в разреженном воздухе необыкновенно мягко. Вскоре слушатели стали расходиться: одни быстро скрылись за головокружительно близким горизонтом, другие, расправив свои восьмиметровые крылья, поднялись в воздух. Остальные двинулись к кораблю Консула. Консул поднялся и, увидев Тео, улыбнулся ему. - Ты как раз вовремя. Скоро начнутся переговоры. - Он похлопал молодого человека по плечу. У Тео Лейна глаза полезли на лоб. Трое Бродяг, сложив за спиной крылья, опустились на балкон. В мохнатых шкурах, испещренных полосами и пятнами, они отнюдь не выглядели ряжеными: облик диких зверей удивительным образом сочетался в них с превосходными манерами. - Как всегда, великолепно, - заявил Консулу один из Бродяг, выступив вперед. Широкий нос, золотистые глаза и курчавая рыжая грива делали его похожим на льва. - Это "Фантазия ре-минор" Моцарта KV.397? Я не ошибся? - Совершенно верно, - улыбнулся Консул. - Свободный Ванц, я хотел бы представить вам господина Тео Лейна, генерал-губернатора Гипериона, протектората Гегемонии. Львиные глаза устремились на Тео. - Польщен, - с царственным видом произнес Свободный Ванц, протягивая Тео мохнатую ладонь. Тео как во сне пожал ее: - Рад познакомиться, сэр. Губернатору стало казаться, что он все еще плавает в реаниматоре, а все эти чудеса ему просто снятся. Однако слепящий солнечный свет и мощное рукопожатие вернули его к действительности. Свободный Ванц повернулся к Консулу. - От имени Собрания благодарю вас за концерт. С того дня, как мы последний раз слышали вашу игру, друг мой, протекло много лет. - Он обвел своими львиными глазами балкон. - Мы можем провести переговоры здесь или в одном из административных блоков - как вам удобнее. - Нас всего трое. Свободный Ванц. Давайте у вас, - не раздумывая ответил Консул. Огненногривая голова кивнула: - Мы вышлем за вами судно. Бродяги отошли к перилам и прыгнули вниз, лишь у самой земли раскрыв свои причудливые крылья. - Боже, - прошептал Тео, схватив Консула за руку, - что это? Где мы? - В Рое, - ответил Консул, бережно опуская крышку "Стейнвея". Он жестом пригласил спутников в кают-компанию, подождал, пока войдет Арундес, и убрал балкон. - А что за переговоры? Консул потер глаза. Похоже, за прошедшие десять - двенадцать часов он спал очень мало или вообще не спал. - Выяснится из очередного послания Гладстон. - Консул указал подбородком на проекционную нишу, в которой уже сгущался туман: корабль приступил к трансляции расшифрованного сообщения. Мейна Гладстон вышла из портала и оказалась в лазарете Дома Правительства. Врачи проводили ее в палату реанимационного отделения, где лежал Поль Дюре. - Как он? - негромко спросила она у своего личного врача. - Ожоги второй степени примерно на одной трети тела, - ответила доктор Ирма Андронова. - Он потерял брови и часть волос. Кроме того, на левой стороне лица и тела множественные третичные лучевые ожоги. Мы завершили эпидермическую регенерацию и сделали инъекции РНК. Больной в сознании и боли не испытывает. Крестоформы осложняют ситуацию, но непосредственной угрозы для пациента не представляют. - Третичные лучевые ожоги, - задумчиво повторила Гладстон, остановившись на мгновение, чтобы Дюре ее не слышал. - Плазменные бомбы? - Наверняка, - ответил врач, незнакомый Гладстон. - Видимо, больной перенесся с Рощи Богов в последние секунды существования нуль-канала. - Хорошо. - Гладстон подошла к парящей над полом койке Дюре. - Оставьте меня наедине с больным. Врачи понимающе переглянулись и, приказав роботу-санитару удалиться в стенную нишу, покинули ординаторскую, убрав за собой портал. - Отец Дюре? - спросила Гладстон, сразу же узнав священника по голопортретам и рассказам Северна. Лицо Дюре, все в багровых пятнах, блестело от регенерационного геля и аэрозольного анальгетика, сохраняя при этом всю свою благородную выразительность. - Госпожа секретарь, - прошептал священник, силясь приподняться. Гладстон осторожно коснулась его плеча. - Лежите. Не могли бы вы рассказать мне, что случилось? Дюре кивнул. В глазах иезуита стояли слезы. - Истинный Глас Мирового Древа до самого конца не верил, что они нападут, - прошептал он. - Сек Хардин дал мне понять, что тамплиеры заключили с Бродягами какое-то соглашение, договор... И все же они напали... Лазеры, плазменные снаряды, ядерные бомбы... - Да, - тихо произнесла Гладстон. - Мы видели это. Отец Дюре, я должна знать все. Начиная с того момента, когда вы вошли в Пещерную Гробницу на Гиперионе. Дюре изумленно взглянул на Гладстон: - Как? Вам и это известно? - Да. И многое другое. Предшествующие события. Но я должна знать все. Все. Дюре закрыл глаза. - Лабиринт... - Что? - Лабиринт, - повторил он более внятно. И, собравшись с силами, поведал секретарю Сената о своем странствии по туннелям, полным мертвецов, о том, как перенесся оттуда на военный корабль Гегемонии, а затем встретился с Северном на Пасеме. - Вы уверены, что Северн направлялся сюда? В Дом Правительства? - быстро спросила Гладстон. - Да. Вместе с вашим помощником... Хентом, кажется. Оба собирались немедленно перенестись сюда. Гладстон кивнула и осторожно коснулась необожженного места на плече священника. - Святой отец, события развиваются молниеносно: Северн пропал. Вместе с Ли Хентом. Мне необходимо с кем-то советоваться относительно Гипериона. Не могли бы вы мне помочь? Дюре растерялся. - Но... я должен вернуться! Вернуться на Гиперион, госпожа секретарь. Сол... и другие... ждут меня. - Понимаю, - с печалью произнесла Гладстон. - Как только откроется канал на Гиперион, я тут же отправлю вас туда. Однако сейчас гибель угрожает всей Сети. В опасности миллионы. И мне просто необходима ваша помощь, святой отец. Могу ли я рассчитывать на вас? Поль Дюре вздохнул и откинулся на подушки. - Да, конечно, госпожа Гладстон. Однако ума не приложу, чем могу... В дверь тихонько постучали. Вошла Седептра Акази и передала Гладстон тонкий листок из факс-блокнота. Секретарь Сената улыбнулась: - Я же говорила вам, что одно событие обгоняет другое. Вот еще одна новость. С Пасема сообщают, что конклав кардиналов, собравшись в Сикстинской капелле... - Гладстон прищурилась: - Я забыла, святой отец, это та самая Сикстинская Капелла? - Да. После Большой Ошибки церковь разобрала ее и восстановила на Пасеме. Кирпичик за кирпичиком, фреску за фреской. Гладстон заглянула в листок: - ...Так вот, кардиналы, собравшись в Сикстинской капелле, избрали нового папу. - Так скоро? - прошептал Поль Дюре и закрыл глаза. - По-видимому, сочли, что не следует терять время. От флота Бродяг Пасем отделяют только десять суток. И все же, так быстро принять решение... - Вам интересно, кто новый папа? - спросила Гладстон. - Либо Антонио, кардинал Гвардуччи, либо Агостино, кардинал Раддел, - помедлив, ответил Дюре. - Только они могли сейчас набрать нужное число голосов. - Ошибаетесь, - с мягкой улыбкой произнесла Гладстон. - Судя по письму епископа Эдуарда из Римской курии... - Боже мой, Эдуард - епископ! Извините меня, госпожа Гладстон, пожалуйста, продолжайте. - Судя по этому письму, конклав кардиналов впервые в истории церкви остановил свой выбор на человеке, не достигшем сана монсеньора. Здесь сказано, что новый папа - священник-иезуит, некто Поль Дюре. Невзирая на боль, Дюре сел в постели. - Что? - недоверчиво воскликнул он. Гладстон передала ему листок с сообщением. Поль Дюре уставился на бумагу. - Но это невозможно! Никогда еще папой не выбирали человека с саном ниже монсеньора, разве что символически, и то единожды. Так было со святым Бельведером после Большой Ошибки и Чуда... Нет, нет, это невозможно! - Моя помощница сообщила, что епископ Эдуард уже пытался дозвониться до вас, - продолжала Гладстон. - Мы распорядимся, чтобы вас немедленно соединили с ним, святой отец. Извините, я должна называть вас теперь Ваше Святейшество. - В голосе секретаря Сената слышалось глубокое уважение без тени иронии. Дюре, слишком потрясенный, чтобы отвечать, лишь смотрел на нее. - Я прикажу соединить вас с Пасемом. Мы сделаем все, чтобы вы поскорее вернулись в Новый Ватикан, Ваше Святейшество, но я была бы бесконечно признательна вам, если бы вы поддерживали с нами связь. Я нуждаюсь в ваших советах. Дюре, кивнув, снова поднес к глазам тонкий листок. На пульте в изголовье койки замигал глазок фона. Выйдя в коридор, Гладстон сообщила врачам новость с Пасема и, вызвав охрану, приказала доставить сюда епископа Эдуарда и других иерархов Нового Ватикана. Когда она вернулась к себе, Седептра напомнила ей, что через восемь минут возобновится заседание Военного Кабинета. Гладстон кивнула, подождала, пока помощница уйдет, и вошла в кабину мультисвязи, скрытую за панелью в стене. Отгородившись звуконепроницаемым экраном, она набрала код корабля Консула. Конечно, услышать эти сигналы может кто и где угодно, но расшифровать их способен лишь адресат. Хотелось бы надеяться на это. Загорелся красный глазок голографической камеры. - Из автоматического рапорта вашего корабля следует, что вы согласились встретиться с Бродягами и они приняли вас. Надеюсь, вы остались в живых, - произнесла Гладстон в камеру и, вздохнув, продолжила: - Много лет назад я попросила вас принести великую жертву Гегемонии. А теперь прошу ради блага всего человечества выяснить следующее: - Во-первых, почему Бродяги атакуют и крушат миры Сети? Все мы - вы, Ламия Брон, я сама - были убеждены, что им нужен только Гиперион. Каковы их истинные намерения? - Во-вторых, где находится Техно-Центр? Я должна это знать, если нам предстоит с ним воевать. Неужели Бродяги забыли о нашем общем враге? - В-третьих, на каких условиях они согласны прекратить огонь? Чтобы избавиться от Техно-Центра, я готова пойти на уступки. Большие уступки. Но кровопролитие должно прекратиться. Немедленно! - В-четвертых, согласен ли встретиться со мной Глава Собрания Роя? Если потребуется, я лично прибуду в систему Гипериона. Большинство наших кораблей оттуда ушло, но корабль-прыгун и его эскорт остаются возле сферы сингулярности. Глава Роя должен принять решение немедленно, так как руководство ВКС намерено уничтожить сферу, и тогда путешествие из Сети займет три года. - Наконец, Глава Роя должен знать, что Техно-Центр побуждает нас воспользоваться взрывным нейродеструктором. Многие руководители ВКС согласны. Время не ждет. И повторяю: мы не допустим захвата всей Сети! - Теперь дело за вами. Пожалуйста, подтвердите получение этого сообщения и свяжитесь со мной по мультилинии, как только начнутся переговоры. Гладстон взглянула в круглый глаз камеры, надеясь, что ее тревога и искренность, преодолев сотни световых лет, дойдут до Консула. - Умоляю вас исполнить мою просьбу. Смилуйтесь над родом человеческим! За мультиграммой последовал двухминутный репортаж об апокалипсисе на Небесных Вратах и Роще Богов. Ниша опустела, а Консул, Мелио Арундес и Тео Лейн все еще не могли произнести ни слова. - Отвечать? - нарушил тишину корабль. Консул прокашлялся. - Подтверди получение сообщения, - сказал он. - Сообщи наши координаты. - Он вопросительно взглянул на спутников. Арундес тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от кошмара. - Очевидно, вы и раньше бывали здесь, в этом Рое. - Да, - ответил Консул. - После Брешии. После того, как моя жена и сын... Короче, после Брешии я побывал в этом Рое и вел переговоры с Бродягами. - Вы представляли Гегемонию? - спросил Тео Лейн. Тревога состарила молодого губернатора Гипериона, избороздив его лицо стариковскими морщинами. - Нет, фракцию сенатора Гладстон, - объяснил Консул. - Это было еще до ее избрания на пост секретаря Сената. Ее соратники объяснили, что включение Гипериона в Протекторат может повлиять на исход политических распрей внутри Техно-Центра. Нужно только подбросить Бродягам информацию, которая побудит их оккупировать Гиперион. Что, в свою очередь, явится предлогом для вмешательства флота Гегемонии. - И вы это сделали? - В голосе Арундеса не звучало никаких эмоций, хотя его жена и взрослые дети находились на Возрождении-Вектор - в неполных восьмидесяти часах от первой волны вторжения. Консул откинулся на подушки. - Нет. Я выдал Бродягам этот план. Они послали меня назад, в Сеть, в качестве двойного агента. Они действительно намеревались оккупировать Гиперион, но лишь когда сочтут это необходимым. Тео, сцепив пальцы, откинул голову: - Значит, все эти годы в консульстве... - Я ждал известий от Бродяг, - спокойно договорил за него Консул. - Видите ли, у них имелось устройство, способное разрушить антиэнтропийный барьер вокруг Гробниц Времени. Распахнуть Гробницы, когда Бродяги будут готовы. Снять оковы с Шрайка. - Значит, это сделали Бродяги, - сказал Тео. - Нет, - невозмутимо возразил Консул, - это сделал я. Я предал Бродяг так же, как до того - Гладстон и Гегемонию. Я застрелил женщину из Роя, которая настраивала устройство... Ее и техников, что были с нею... Затем включил устройство. Антиэнтропийные поля исчезли. Было организовано последнее паломничество. И Шрайк вышел на свободу. Тео смотрел, не отрывая глаз, на бывшего наставника. В зеленых глазах молодого губернатора было, скорее, недоумение, чем гнев. - Но почему? Почему вы сделали это? И Консул рассказал им, коротко и бесстрастно, о Сири с Мауи-Обетованной и восстании против Гегемонии. Восстании, которое не прекратилось и после смерти Сири и ее мужа - деда Консула. Арундес поднялся с дивана и подошел к окну. Солнечные лучи играли на его одежде, на темно-синем ковре кают-компании. - А Бродяги знают, что вы... натворили? - Теперь знают, - ответил Консул. - Я рассказал об этом Свободному Ванцу... и другим... сразу же после нашего прибытия. Тео мерил шагами нишу. - Значит, встреча, на которую мы собираемся, может окончиться судебным разбирательством? Консул улыбнулся. - Или казнью. Тео остановился, сжав кулаки. - И Гладстон знала об этом, когда просила вас еще раз отправиться сюда? - Да, конечно. Тео отвернулся. - Просто не знаю, чего вам пожелать - казни или помилования. - Я сам не знаю, Тео, - с горечью отозвался Консул. - Ванц, кажется, говорил, что собирается прислать за нами судно? - сказал Мелио Арундес. Что-то в его интонации заставило обоих мужчин подойти к окну. Небесное тело, на котором они находились, было астероидом средней величины, окруженным силовым полем десятого класса и терраформированным многовековым трудом ветра, воды и дотошных инженеров. Солнце Гипериона висело над пугающе близким горизонтом. Сплошные травяные заросли колыхались на ветру, и по этому лугу струилась то ли широкая речушка, то ли небольшая река. Вода текла к горизонту, а там, казалось, воспаряла к небу, превращаясь в опрокинутый водопад, и уходила все выше и выше, пересекала далекую мембрану силового поля и исчезала в космической тьме. По этому бесконечно высокому водопаду спускалась лодка. На носу и корме виднелись человекоподобные фигуры. - Боже! - прошептал Тео. - Нам лучше приготовиться, - деловито сказал Консул. - Это наш эскорт. Солнце зашло удивительно быстро. Последние лучи пронзили водяную завесу в полукилометре над сумрачной поверхностью астероида, и в ультрамариновом небе расцвели радуги, настолько сочные и густые, что дух захватывало от их красоты. 40 Часов в десять меня будит Хент. В руках у него поднос с завтраком, в темных зрачках - ужас. - Где вы раздобыли еду? - спрашиваю я. - На первом этаже. Там что-то вроде маленького ресторана. Все стояло на столе, уже горячее, но людей не было. Я кивай. - Мини-траттория синьоры Анджелетти, - поясняю я. - Готовит она так себе. Как беспокоило доктора Кларка мое питание! Он считал, что чахотка гнездится в моем желудке, и держал меня на голодном пайке - молоко с хлебом, изредка - пара костлявых рыбок. Странно, но многие болящие сыны и дочери человеческие накануне воссоединения с вечностью более всего сокрушаются из-за расстройства кишечника, пролежней или несъедобных обедов. Я снова поднимаю глаза на Хента. - Что с сами? Помощник Гладстон подходит к окну и принимается созерцать площадь. Оттуда явственно доносится журчание проклятого шедевра Бернини. - Пока вы спали, я ходил прогуляться. - Хент говорит с трудом. - А вдруг кого-нибудь встречу. Или попадется фон. Или портал. - Конечно, - говорю я. - Не успел выйти... и... - Он оборачивается ко мне и облизывает пересохшие губы. - Там кто-то стоит, Северн. У подножия лестницы. Не могу поручиться, но, мне кажется, это... - Шрайк, - говорю я. Хент кивает. - Вы тоже его видели? - Нет, но для меня это не сюрприз. - Он... это ужас, Северн. В нем есть что-то, от чего бросает в дрожь. Вон, поглядите, там, в тени, с той стороны лестницы. Я приподнимаюсь на локтях, но от внезапного приступа кашля снова валюсь на подушки. - Хент, я знаю, как он выглядит. Но он пришел не за вами, - произношу я с уверенностью, которой не разделяю. - Значит, за вами? - Не... ду... м-маю, - произношу я, хватая ртом воздух. - Скорее всего он просто караулит меня, чтобы я не удрал... умирать в другом месте. Хент быстро подходит к кровати. - Вы не умрете, Северн! Я молчу. Он садится на стул с прямой спинкой рядом с кроватью и берет чашку с почти остывшим чаем. - Если вы умрете, что будет со мной? - говорит он чуть слышно. - Не знаю, - честно отвечаю я. - Не знаю даже, что будет со мной, когда я умру. Тяжелая болезнь, как правило, приводит к солипсизму. С той же неизбежностью, с какой космическая "черная дыра" глотает все, что имело несчастье очутиться в пределах ее досягаемости, интересы больного сужаются до крошечной точки - его собственного "я". День кажется вечностью. От меня не ускользает ни одна мелочь: я замечаю, как по-черепашьи медленно передвигаются по стенам с облезлой штукатуркой солнечные пятна, ощущаю фактуру простыней под ладонями и их запах, лихорадку, что набухает внутри, как рвота, а затем неспешно выгорает дотла в топках моего мозга, и, конечно, боль. Не мою - резь в горле и жжение в груди можно потерпеть еще несколько часов или дней. Они даже приятны, как нечаянная встреча в чужом городе со старым, пусть и занудливым знакомым. Нет, я о чужой боли... боли тех, остальных. Она сотрясает мой мозг, как тупой грохот камнедробилки, как удары молота о наковальню. От нее не спрячешься. Мое сознание воспринимает ее в виде шума - и тут же претворяет в стихи. С утра до ночи, с ночи до утра в душу мою вливается боль вселенной и разбегается по ее горячечным извивам, на бегу образуя рифмы, метафоры, строки. Замысловатый, бесконечный танец слов. То умиротворяющий, как соло на флейте, то пронзительный и сумбурный, будто множество оркестров одновременно настраивают свои инструменты. Но это всегда - стихи, всегда - поэзия. Я просыпаюсь перед самым заходом солнца - в тот самый момент, когда полковник Кассад бросается наперерез Шрайку, спасая жизнь Сола и Ламии Брон. Хент сидит у окна. Его длинное лицо кажется терракотовым в горячих закатных лучах. - Он все еще там? - спрашиваю я, не узнавая собственный голос. Хент вздрогнув, оборачивается ко мне, и я впервые вижу на его суровом лице виноватую улыбку. - Шрайк? - говорит он. - Не знаю. Давно его не видел Только чувствовал. - Он внимательно смотрит на меня: - Как вы? - Умираю, - отвечаю я и тут же спохватываюсь: лицо Хента искажает гримаса. - Да вы не волнуйтесь, - стараясь исправить положение, бодро говорю я. - Со мной уже было такое. И потом, умираю-то не я. Моя личность обитает где-то в недрах Техно-Центра, и ей ничто не грозит. Умирает тело Данный кибрид Джона Китса. Двадцатисемилетний манекен из мяса, костей и заемных ассоциаций. Хент присаживается на край кровати. Приятный сюрприз - пока я спал, он заменил мое испачканное кровью одеяло своим, чистым. - Ваша личность - тот же самый ИскИн, - размышляет он вслух. - Значит, вы способны подключаться к инфосфере? Я молча мотаю головой - на объяснения нет сил. - Когда Филомели похитили вас, мы обшарили инфосферу и наткнулись на следы, ваших подключений, - продолжает он. - Стало быть, вам не обязательно выходить напрямую на Гладстон. Просто оставьте где-нибудь весточку, и наша контрразведка ее заметит. - Нет, - хриплю я. - Центру это не понравится. - Они что, блокируют вас? Не пускают в инфосферу? - Пока... нет... Но скоро... додумаются, - я произношу слова с промежутками, словно укладываю в коробку хрупкие птичьи яйца. Мне вспоминается записка, которую я черкнул Фанни вскоре после тяжелого приступа кровохарканья, за год до смерти. "Если мне суждено умереть, - думал я, - память обо мне не внушит моим друзьям гордости - за свою жизнь я не создал ничего бессмертного, однако я был предан принципу Красоты, заключенной во всех Явлениях, и, будь у меня больше времени, я сумел бы оставить о себе долговечную память" [письмо к Фанни Брон: февраль 1820 г., Хэмпстед (пер. С.Сухарева)]. До чего же теперь эти рассуждения кажутся пустыми, смехотворными, наивными... и все же я не перестаю верить, хочу верить, что это так. Будь только у меня время... Месяцы на Эсперансе, когда я притворялся художником; дни, истраченные на беседы с Гладстон и на бесконечные совещания; а ведь все это время я мог писать... - Вы ведь даже не попробовали! - не унимается Хент. - Что именно? - спрашиваю я. Мизерное усилие вызывает новый приступ кашля, и я выплевываю почти твердые сгустки крови в тазик, поспешно подставленный Хентом. Наконец спазмы прекращаются. Снова ложусь, стараясь избавиться от тумана перед глазами. Становится все темнее, но никому из нас не приходит в голову зажечь лампу. На площади не умолкает фонтан. - Что? - спрашиваю я снова, пытаясь сохранить ясность сознания, наперекор сну и порожденным им сновидениям. - Чего я не пробовал? - Не пробовали послать весть через инфосферу, - шепчет Хент. - Связаться с кем-нибудь. - А что мы можем сообщить, Ли? - спрашиваю я, впервые за время нашего знакомства назвав его по имени. - Наше местонахождение. Каким образом Техно-Центр нас похитил. Что угодно. - Хорошо, - говорю я. Веки буквально слипаются. - Я попробую. Хотя не думаю, что это сойдет мне с рук. Чувствую, как Хент накрывает мою руку своей. Это внезапное проявление простого человеческого сочувствия трогает меня до слез. Я попробую. Прежде, чем сдаться на милость сна или смерти. Попробую. Не разбирая дороги, полковник Федман Кассад с традиционным боевым кличем ВКС бросился наперерез Шрайку, которого отделяло от Сола и Ламии не больше тридцати метров. Шрайк остановился, проворно вращая головой и сверкая красными глазами. Кассад вскинул десантную винтовку и ринулся вниз по склону. Шрайк _п_е_р_е_м_е_с_т_и_л_с_я_. Расплывшись в туманное пятно, он передвинулся во времени. Боковым зрением полковник увидел, что все в долине замерло: песчинки неподвижно зависли в воздухе, сияние Гробниц стало густым, как янтарь. А в следующую секунду скафандр Кассада необъяснимым образом переместился вслед за Шрайком, повторяя его маневры во времени. Существо вскинуло голову и настороженно застыло. Четыре руки выдвинулись вперед, как лезвия выкидного ножа. Щелкнув, растопырились алчущие крови пальцы. Кассад притормозил в десяти метрах от монстра и спустил курок, всадив полный заряд в песок под ногами Шрайка. Охваченное адским пламенем трехметровое чудовище словно уменьшилось в росте... начало погружаться в пузырящийся песок... нет, в озеро расплавленного стекла. Кассад издал торжествующий клич и подступил ближе, поливая широким лучом Шрайка и дюны, как когда-то в детстве, в марсианских трущобах, обдавал друзей водой из ворованного ирригационного шланга. Шрайк тонул, колотя руками по песку и камням в поисках опоры. Во все стороны летели искры. Он снова _п_е_р_е_м_е_с_т_и_л_с_я_, и время побежало назад, словно пленка, пущенная задом наперед, но Кассад без труда переместился вслед за ним, смутно осознав, что ему помогает Монета - соединив их скафандры, тащит его против течения времени. Он вновь принялся поливать чудовище концентрированными тепловыми импульсами. Песок под ногами Шрайка плавился, валуны вспыхивали один за другим. Все глубже погружаясь в эту огненную геенну, Шрайк вдруг запрокинул голову, распахнул чудовищную пасть - и заревел. От неожиданности Кассад чуть не выронил винтовку. Вопль - хриплый рев дракона, наложенный на грохот взрыва термоядерной бомбы, - пронесся по долине, отразился от стен ущелья, и зависший между небом и землей в невесомости-безвременье песок обрушился вниз. Стиснув завибрировавшие зубы, Кассад быстро переключил винтовку в обычный режим и послал в морду чудовища тысячи сверхтвердых пуль. Шрайк _п_е_р_е_м_е_с_т_и_л_с_я_ - на несколько лет, Кассад это почувствовал по головокружению и ломоте в костях, - и они оказались уже не в долине, а на борту ветровоза, идущего через Травяное Море. Время возобновило свое течение, и Шрайк ринулся навстречу Кассаду. Стальные руки, с которых струилось расплавленное стекло, вцепились в десантную винтовку, но полковник не выпустил оружие, и они закружились в неуклюжем танце. Шрайк сделал выпад двумя нижними руками, затем резко выбросил вперед шипастую ногу, но Кассад, вцепившись в приклад, внимательно следил за каждым движением чудовища и раз за разом уворачивался от стальных конечностей. Они находились в небольшом помещении - скорее всего, каюте. Монета вжалась в угол. Здесь же оказался какой-то высокий мужчина в накидке с капюшоном, который сверхмедленно пятился к двери, пытаясь убраться с пути клубка рук, ног и клинков. В другом углу мерцала сине-фиолетовая дымка - это фильтры скафандра перевели в видимый спектр силовое поле эрга, пульсировавшее под напором излучаемых Шрайком антиэнтропийных волн. Одним мощным ударом Шрайк рассек скафандр Кассада, и из раны брызнула кровь. Но полковник, изловчившись, засунул дуло винтовки в пасть чудовища и нажал на спуск. Голова Шрайка откинулась назад, как на пружине, и его отбросило к стене, однако, падая, он успел пропороть бедро Кассада своими шпорами. Снова брызнула кровь, теперь уже не только на стены, но и на иллюминатор. Шрайк _п_е_р_е_м_е_с_т_и_л_с_я_. Стиснув зубы, Кассад ждал, пока скафандр автоматически накладывал жгуты и зашивал раны. Затем он бросил взгляд на Монету, кивнул ей и пустился вдогонку за чудовищем через время и пространство. Вверх взметнулся и тут же исчез гигантский столб пламени. Сол прикрыл собой молодую женщину и вовремя - с неба посыпались капли расплавленного стекла. Некоторое время они падали на холодный песок и с шипением застывали. Затем все стихло. Заботливо укутав обоих паломников накидкой Сола, буря замела кипящее озеро песком. - Что за чертовщина? - выдохнула Ламия. Сол, помогая ей подняться на ноги, помотал головой и прокричал: - Гробницы открываются! Возможно, что-то взорвалось. Пошатнувшись, Ламия вцепилась в руку Сола: - Рахиль? Сол сжал кулаки и тряхнул бородой, в которую набился песок. - Шрайк... забрал ее. Не могу попасть в Сфинкс. Жду! Ламия сощурилась и посмотрела в сторону Сфинкса, смутно просвечивавшего сквозь песчаные вихри. - А вы? - спрашивает Сол. - Что? - С вами... все в порядке? Ламия рассеянно кивнула и пощупала за ухом. Нейрошунт исчез. Нет не только мерзкого щупальца Шрайка, но и самого разъема, который Джонни когда-то, еще в Дрегсе, вставил ей с помощью хирурга. А вместе с шунтом и петлей Шрюна утрачена всякая возможность увидеть Джонни. Тут Ламия вспомнила, что личности Джонни больше нет, что Уммон уничтожил ее, раздавил, как букашку, и всосал в свои недра. - Да, со мной все в порядке, - ответила Ламия, медленно оседая на песок. Сол успел подхватить ее и что-то крикнул. Ламия никак не могла сосредоточиться на происходящем. После мегасферы реальность казалась какой-то выморочной, узкой. - Н...В...ЗМО... говорить! - ветер уносил слова Сола. - ...немея к Сфин... Ламия, покачав головой, указала на северную стену долины, над которой среди мчащихся туч проступал мрачный силуэт дерева Шрайка: - Там Силен... Видела его! - Тут мы бессильны! - ответил Сол, плотней укутывая себя и Ламию в накидку. Рыже-красные песчинки забарабанили по фибропластовой парусине, как пули по панцирю. - Посмотрим, - возразила Ламия, согреваясь в его объятиях. Ей захотелось свернуться калачиком, как Рахиль, прижаться к Вайнтраубу и спать, спать. - Я видела... соединения... когда выходила из мегасферы! - Ее голос едва слышен сквозь рев ветра. - Терновое дерево как-то соединяется с Дворцом Шрайка! Если мы попадем туда, можно попытаться освободить Силена... Сол покачал головой: - Рахиль... Боюсь отойти от Сфинкса... Ламия все поняла. Дотронувшись до щеки ученого, она плотнее прижалась к нему, не обращая внимания на колючую бороду. - Гробницы открываются, - сказала она. - Представится ли еще когда-нибудь такой случай? В глазах Сола блеснули слезы. - Знаю. Я бы рад помочь. Но не могу отойти от Сфинкса... А вдруг... - Да, конечно, - согласилась Ламия. - Возвращайтесь. А я попытаюсь выяснить, как Дворец связан с деревом. Сол кивнул. - Значит, вы были в мегасфере? Ну, и что там? Личность Китса... он... - Расскажу, когда вернусь. - Ламия отступила на шаг, чтобы лучше видеть лицо старого ученого. Лицо отца, потерявшего дитя. Маску боли. - Идите к Сфинксу, - решительно сказала она. - Встретимся там. Через час - или раньше. Сол потеребил бороду: - Ламия, остались только вы и я. Нам нельзя... - расставаться. - Ненадолго можно. - Ветер обрушился на Ламию, раздувая широкие брюки и куртку. - Увидимся через час, не позднее. Она быстро зашагала по тропе, борясь с искушением вернуться и хотя бы на миг снова нырнуть в тепло дружеских объятии. Ветер в долине просто обезумел, подняв в воздух тучи песка, и Ламия поневоле опустила голову. Дорогу освещало лишь пульсирующее свечение Гробниц. Приливы времени тоже разбушевались не на шутку и буквально швыряли ее из стороны в сторону. Через несколько минут, миновав Обелиск, Ламия оказалась на усыпанном осколками хрусталя участке тропы вблизи Монолита. Сол и Сфинкс давно скрылись из вида. Сквозь клубящуюся стену песка бледно-зеленой тенью просвечивала Нефритовая Гробница. Ламия остановилась, пошатываясь от диких порывов ветра и толчков темпоральных волн. До Дворца Шрайка было не меньше полукилометра. Покидая мегасферу, она поняла, как связано дерево с гробницей, но до сих пор не придумала, как использовать эту связь. И ради кого она рискует жизнью? Ради этого проклятого писаки, который только и делал, что поносил ее на все лады... На долину обрушился новый порыв ветра, но Ламии показалось, что она слышит перекрывающие этот рев пронзительные вопли. Кричали люди. Она посмотрела в сторону северных скал, но из-за песка не было видно ни зги. Ламия спрятала лицо в воротник куртки и двинулась навстречу ветру. Не успела Мейна Гладстон выйти из кабины мультисвязи, как зазвенел звонок, и она снова заняла свое место, не сводя усталых глаз с голоэкрана. Корабль Консула подтвердил прием, но и только. Может, Консул передумал и все же отправил послание? Нет. Инфоколонки, всплывавшие в прямоугольной призме, свидетельствовали, что передача велась из системы Безбрежного Моря. Адмирал Вильям Аджунта Ли вызывал секретаря Сената для конфиденциального разговора. Штаб ВКС буквально раскалился от ярости, когда Гладстон настояла на производстве этого морячишки из капитанов третьего ранга в контр-адмиралы и назначила его представителем правительства в отряде, изначально сформированном для обороны Хеврона. После побоищ на Небесных Вратах и Роще Богов эскадра (семьдесят четыре линкора с надежным эскортом из факельщиков и сторожевиков) была переброшена в систему Безбрежного Моря с приказом как можно скорее прорваться сквозь авангард Роя к его ядру и нанести по нему удар. Ли был ушами, глазами и руками секретаря Сената. Его должность позволяла ему на равных участвовать в принятии решений, хотя четверо командиров в эскадре превосходили его по званию. Все правильно. Гладстон ждала его доклад. Воздух в нише сгустился. Из мглы выступило волевое лицо Вильяма Аджунты Ли. - Госпожа секретарь, эскадра 181.2 успешно перешла в систему 3996.12. 22... Гладстон подняла брови, не сразу сообразив, что таково официальное обозначение системы звезды класса G, вокруг которой обращалась планета Безбрежное Море. Мало кто задумывался о географии пустого пространства, в котором раскинулась Сеть. - ...силы противника держатся в ста двадцати минутах полета от радиуса поражения мира-мишени, - сообщил Ли. Гладстон знала, что радиус поражения, примерно 0,13 астроединицы, - это дистанция, с которой вооружение стандартного боевого корабля способно пробить наземные защитные поля. На Безбрежном Море их не было. Молодой адмирал продолжал: - Контакт с их авангардом предполагается в 1732:26 по стандартному времени, то есть минут через двадцать пять. Построение эскадры должно обеспечить нам максимальное проникновение в глубь Роя. На время сражения нуль-канал будет отключен, локальный перенос подкреплений и боеприпасов будет производиться силами двух наших кораблей-прыгунов. Мой флагманский корабль - КГ "Гарден Одиссей" - выполнит вашу специальную директиву при первой же возможности. Вильям Ли, конец связи. Изображение сжалось в белый вращающийся шар. - Отвечать? - спросил компьютер передатчика. - Прием подтверждаю, - сказала Гладстон. - Продолжайте. В кабинете ее ждала Седептра Акази. Заметив, что красавица-негритянка хмурится, Гладстон спросила: - Что случилось? - Военный Совет готов продолжить работу, - сообщила помощница. - А сенатор Колчев настаивает на немедленной аудиенции. По сверхважному, как он утверждает, вопросу. - Пусть зайдет. Передайте членам Совета, что я буду через пять минут. Гладстон села за свой антикварный письменный стол. Вот уже несколько ночей она не спала, и глаза буквально слипались. Но когда вошел Колчев, она как ни в чем не бывало смерила его проницательным взглядом. - Садитесь, Габриэль-Федор. Коренастый лузусец, будто не слыша, принялся мерить шагами кабинет. - Знаете ли вы, что происходит, Мейна? Она слегка улыбнулась. - Вы имеете в виду войну? Конец мира, в котором мы родились и выросли? Это? Колчев хватил кулаком одной руки по ладони другой. - Нет, черт возьми, не это! Вы следите за Альтингом? - По возможности. - В таком случае вы должны знать, что кое-кто из сенаторов и околосенатские интриганы сколачивают лобби: им не терпится выразить вам недоверие. И они это сделают, Мейна. Причем в самое ближайшее время. - Я в курсе, Габриэль. Садитесь же! У нас еще минута, даже две. Колчев рухнул в кресло. - Дьявольщина! Даже моя собственная жена вербует, где только можно, ваших противников, Мейна. Гладстон улыбнулась еще безмятежнее: - Сюдетта никогда не пылала ко мне любовью, Габриэль. - Внезапно улыбка исчезла с ее лица. - Последние двадцать минут я не следила за дебатами. Как по-вашему, сколько мне осталось? - Часов восемь. Может, чуть меньше. Гладстон кивнула. - Вполне достаточно. - Достаточно? Что за чушь вы мелете? Кто еще, по-вашему, способен быть главнокомандующим? - Вы, - не раздумывая, ответила Гладстон. - Вне всякого сомнения, именно вы займете мое кресло. Колчев что-то пробурчал