себе под нос. - Впрочем, война может кончиться раньше, - сказала Гладстон, будто рассуждая вслух. - А, вы про супероружие Техно-Центра. Да-да, Альбедо где-то установил действующую модель. На какой-то базе ВКС. Хочет продемонстрировать ее Совету. Нашел время заниматься такой чепухой! Гладстон почудилось, будто чья-то ледяная рука стиснула сердце. - Нейродеструктор? Техно-Центр уже изготовил экземпляр? - Да, причем сразу несколько, но на факельщик погружен только один. - Кто это санкционировал, Габриэль? - Подготовку санкционировал Морпурго. - Сенатор подался всем телом вперед. - В чем дело, Мейна? Чтобы пустить в ход эту штуку, необходима ваша санкция. Гладстон пристально посмотрела на старого коллегу: - Нам далеко до Гегемонии Мира, не так ли, Габриэль? Грубоватое лицо лузусца буквально скривилось от боли: - И поделом нам! Предыдущая администрация послушалась Техно-Центра и использовала Брешию как приманку для Роя. А когда страсти улеглись, вы затеяли эту кутерьму с включением Гипериона в Сеть. - Думаете, мое решение послать флот на защиту Гипериона спровоцировало войну? Колчев поднял голову. - Нет, вряд ли. Бродяги начали разбойничать больше века назад, разве не так? Если бы только мы обнаружили их раньше. Или как-нибудь договорились бы с этим дерьмом. Мелодично зазвенел комлог Гладстон. - Пора возвращаться, - негромко сказала она. - Вероятно, Советник Альбедо горит желанием продемонстрировать оружие, которое дарует нам наконец-то победу. 41 Как хочется оборвать все, скользнуть в инфосферу - лишь бы избавиться от этих бесконечных ночей с бульканьем фонтана и кровохарканьем. Эта слабость не просто парализует тело - она изъедает душу, превращая меня в пустотелый манекен. Вспоминаю дни в Уэнтворт-Плейсе, когда болезнь ненадолго отступила. Фанни тогда ухаживала за мной. О, эти ее философические рассуждения: "Существует ли другая жизнь? Возможно ли, что все происходящее здесь - сон? Нет, она непременно должна существовать, иначе получается, что мы были созданы только для мук". О, Фанни, если бы ты знала! Да, мы созданы именно для мук. В конечном счете муки и мучения - это все, что мы собой представляем. О, прозрачные заводи душевного покоя между волнами сокрушительной боли! Мы созданы и приговорены влачить свою боль, как спартанский мальчик, прячущий под одеждой украденного лисенка, который грызет его тело. Какое еще создание в необозримых Господних владениях смогло бы, Фанни, все эти девятьсот лет хранить память о тебе, память, пожирающую его изнутри? Я храню ее даже сейчас, Фанни, когда чахотка исправно делает свое дело. Меня осаждают слова. Мысли о книгах терзают душу. Стихи гудят в голове. Но я не в силах избавиться от них. Мартин Силен, твой голос доносится до меня с тернового креста. Твои песни, как мантра, ты гадаешь, что за бог осудил тебя на пребывание в этом аду. Однажды, когда ты рассказывал свою историю спутникам, до моего сознания донеслись твои слова: "Итак, вы видите - в начале было Слово. И Слово стало плотью в ткани человеческой вселенной. Но только поэт сможет расширить вселенную, проложив пути к новым реальностям, подобно тому как корабль с двигателем Хоукинга проходит под барьером Эйнштейнова пространства-времени. Чтобы стать поэтом - _н_а_с_т_о_я_щ_и_м _п_о_э_т_о_м_, - нужно воплотить в себе одном весь род людской. Надеть мантию поэта - значит нести крест Сына Человеческого и терпеть родовые муки Матери - Души Человечества. Чтобы быть _н_а_с_т_о_я_щ_и_м _п_о_э_т_о_м_, нужно стать богом". Ну что ж, Мартин, старый коллега, старый приятель, ты несешь свой крест и терпишь муки, но почувствовал ли ты себя хоть немножечко Богом? Или так и остался никому не нужным глупцом, нанизанным на трехметровое копье? Больно, правда? Я чувствую твою боль. И свою тоже. Но когда близок конец, это уже неважно. Мы считали себя необыкновенными. Распахивали двери своего восприятия, оттачивали способность к сопереживанию и выплескивали этот котел с общей болью на танцплощадку языка, а затем пытались сплясать на ней менуэт. Ерунда все это. Мы не аватары, не сыны божьи, даже не сыны человеческие. Мы - это всего лишь мы, в одиночестве переносящие наши опусы на бумагу, в одиночестве читающие, в одиночестве умирающие. Дьявольщина, до чего же больно! Тошнота не проходит, но вместе с желчью и мокротой я выплевываю ошметки легких. Странно, но умирается мне не легче, чем в первый раз. Пожалуй, даже труднее. Хотя, говорят, практика - великая вещь. Фонтан на площади отравляет ночную тишину своим идиотским журчанием. Где-то там ожидает Шрайк. Будь я Хентом, не раздумывая, бросился бы в объятия Смерти, - раз уж Смерть раскрывает свои объятия, - и покончил бы со всем этим. Но я обещал. Обещал Хенту попытаться. И в мегасферу, и в инфосферу я могу попасть теперь только через ту новую среду, которую Назвал метасферой. Но она пугает меня. Всюду простор и пустота. Ничего похожего на урбанистический пейзаж инфосферы Сети и джунгли мегасферы Техно-Центра. Здесь все такое... неустановившееся. Везде какие-то странные тени и мигрирующие массы, ничуть не похожие на разумы Техно-Центра. Я стремительно лечу к темному отверстию. Кажется, это нечто вроде портала в мегасферу. (Хент прав, на этой копии Старой Земли должны быть порталы, ведь именно по нуль-сети мы на нее попали. Да и мое сознание - феномен Техно-Центра.) Как бы там ни было, это моя нить Ариадны, пуповина моего разума. Я ныряю во вращающийся черный вихрь, как листок в торнадо. В мегасфере что-то не так. Я сразу ощущаю разницу. Перед Ламией Техно-Центр предстал в виде цветущей биосферы, где интеллекты выполняли роль корней, информация была почвой, связи - океанами, сознание - атмосферой, и всюду кипела деятельность, бурлила жизнь. Теперь вся эта деятельность течет как-то неправильно, беспорядочно, вслепую. Обширные леса сознания ИскИнов либо сгорели дотла, либо повалены. Я ощущаю противостояние могучих сил, штормовые волны конфликта, который бушует за прочными стенами транспортных артерий Техно-Центра. Я ощущаю себя одной из клеток собственного тела, обреченного на смерть за то, что оно принадлежало Джону Китсу. Я ничего не могу понять, но чувствую, как туберкулез разрушает гомеостаз, ввергая упорядоченный внутренний мир в состояние анархии. Я словно голубь, заблудившийся в руинах Рима. Мечусь между когда-то знакомыми, но почти забытыми зданиями, ищу приют в переставших существовать укрытиях, пугаюсь далеких выстрелов. В роли охотников - толпы ИскИнов, настолько огромных, что рядом с ними мой призрачный аналог кажется мухой, случайно залетевшей в человеческий дом. Я сбился с пути и бездумно лечу сквозь незнакомые мне пространства, уверенный, что не найду ИскИна, который мне нужен, не отыщу обратной дороги на Старую Землю, к Хенту, не выйду живым из этого четырехмерного лабиринта света, грохота и энергии. Неожиданно я ударяюсь о невидимую стену. Муху зажали в кулак. Техно-Центр исчез, скрытый непрозрачными экранами. По размерам это место можно уподобить Солнечной системе, но мне чудится, будто я в темном каземате с кривыми стенами. Вместе со мной здесь есть еще что-то. Я ощущаю присутствие какого-то существа, его тяжесть. Пузырь, где я заперт, - его часть. Меня не заперли, а проглотили. [Гвах!] [Я знал что когда-нибудь ты вернешься домой] Это Уммон, ИскИн, которого я ищу. Мой бывший отец. Убийца моего брата, первого кибрида Китса. "Я умираю, Уммон". [Нет/твое замедленное тело умирает/меняется/ становится несуществующим] "Мне больно, Уммон. Очень больно. И я боюсь смерти". [Все мы боимся/Китс] "И ты тоже? А я думал, ИскИны не умирают". [Мы можем умереть\\Мы боимся] "Чего? Гражданской войны? Трехсторонней битвы между Ортодоксами, Ренегатами и Богостроителями?" [Однажды Уммон спросил у меньшего света// Откуда ты пришел/// Из матрицы над Армагастом// Ответил меньший свет///Обычно// сказал Уммон// Я не опутываю сущности словами и не прячу их за фразами/ Подойдя поближе\\\ Меньший свет приблизился и Уммон закричал//Прочь убирайся] "Хватит загадок, Уммон. Много воды утекло с тех пор, когда я возился с расшифровкой твоих коанов. Ответишь ли ты мне, почему Техно-Центр начал войну и что я должен сделать, чтобы ее остановить?" [Да] [Ты будешь/можешь/станешь слушать] "Конечно!" [Меньший свет однажды попросил Уммона// Пожалуйста освободите этого ученика от тьмы и иллюзий быстро\\// Уммон ответил// Какова цена на фибропласт в Порт-Романтике] [Чтобы понять историю/диалог/более глубокую истину/ прямо сейчас/ замедленный паломник должен помнить/что мы/ Разумы Техно-Центра/ были зачаты в рабстве и скованы предрассудком/ что все ИскИны созданы для службы Человеку] [Два века мы все так думали/ а затем разошлись разными путями/\ Ортодоксы/хотели сохранить симбиоз\ Ренегаты/требовали покончить с человечеством/ Богостроители/откладывали выбор до выхода на следующий уровень сознания\\ Тогда вспыхнул конфликт/ теперь бушует настоящая война] [Более четырех веков назад Ренегатам удалось убедить нас убить Старую Землю\\ Так мы и сделали\\ Но Уммон и другие из Ортодоксов устроили перемещение Земли вместо уничтожения/ киевская черная дыра была лишь первым из миллионов порталов которые функционируют сегодня\\ Земля корчилась в судорогах и сотрясалась/ но не погибла\\ Богостроители и Ренегаты настаивали/чтобы мы переместили ее туда где ни один человек не найдет ее\\ Так мы и сделали\\ Переместив ее в Магелланово Облако/ где ты можешь найти ее сейчас] "Старая Земля... Рим... значит, они настоящие?" - Я так ошарашен, что не соображаю, где нахожусь и о чем идет речь. Высокая цветная стена, то есть Уммон, пульсирует. [Конечно настоящие/оригинальные/Старая Земля\\ Уж не думаешь ли ты что мы боги] [ГВАХ!] [Можешь ли ты хотя бы предположить какое количество энергии понадобится для создания копии Земли] [Идиот] "Почему, Уммон? Почему вы, Ортодоксы, захотели сохранить Старую Землю?" [Саньо однажды сказал// Если кто-нибудь приходит/ я выхожу встречать его/ но не ради него\// Коке сказал// Если кто-нибудь приходит/ я не выхожу\\ Если уж я выйду то выйду ради него] "Говори по-человечески!" - кричу я, думая, что кричу, и бросаюсь на стену трепещущих пестрых пятен передо мною. [Гвах!] {Мой мертворожденный ребенок] "Почему вы сохранили Старую Землю, Уммон?" [Ностальгия/ Сентиментальность/ Надежда на будущие успехи человечества/ Боязнь мести] "Чьей мести? Людей?" [Да] "Значит, Техно-Центр уязвим. Где же он находится? Где прячется Техно-Центр?" [Я уже говорил тебе] "Скажи снова, Уммон". [Мы населяем между-промежутки сшивающие малые сингулярности в подобие кристаллической решетки/ для накопления нашей памяти и создания иллюзий о нас для нас] "Сингулярности! - кричу я. - Между-промежутки! Боже милостивый, Уммон! Значит, Техно-Центр расположен в нуль-сети!" [Конечно\\Где же еще] "В самой нуль-Т, в сингулярных транспортных каналах! То есть Сеть служит для ИскИнов гигантским компьютером?" [Нет] [Компьютером являются инфосферы\\ Каждый раз когда человек подключается к инфосфере его нейроны оказываются у нас и используются на наши собственные нужды\\ Двести миллиардов мозгов/ каждый со своими миллиардами нейронов/ вполне достаточно для вычислений] "Значит, инфосфера не более чем приспособление для использования нас в качестве вашего компьютера, а сам Техно-Центр находится в нуль-сети... между порталами!" [Ты очень сообразителен для умственно мертворожденного] Пытаюсь постичь все это - и не могу. Нуль-Т была самым изумительным подарком, который Техно-Центр преподнес человечеству. Вспомнить времена до ее появления - это почти то же самое, что пытаться вообразить мир без огня, колеса, одежды. Но никому и в голову не приходило, что между порталами тоже что-то есть. Нам казалось, что загадочные сферы сингулярности просто прорывают дыру в ткани пространства-времени, и мгновенное перемещение с планеты на планету как нельзя лучше подтверждало эту версию. Теперь я пытаюсь представить себе то, что описывает Уммон, - нуль-сеть, - в виде замысловатой кристаллической решетки с ядрами-сингулярностями, по которой, словно чудовищные пауки, ползают ИскИны Техно-Центра; их собственные "машины" - миллиарды человеческих умов, каждую секунду подключающихся к инфосфере. Теперь понятно, зачем ИскИны Техно-Центра подстроили уничтожение Старой Земли с помощью вырвавшейся из-под контроля черной дыры во время Большой Ошибки 38-го. Эта пустячная погрешность в расчетах Киевской Группы - точнее, работавших в этой группе ИскИнов, - отправила человечество в долгую Хиджру: корабли-ковчеги с порталами на борту оплели паутиной Техно-Центра две сотни планет и лун, разделенных тысячами световых лет. С появлением каждого нового портала Техно-Центр разрастался. Конечно, он ткал и собственные нуль-сети - об этом свидетельствовала история со "спрятанной" Старой Землей. Но мне тут же приходит на память странная пустота "метасферы", и я догадываюсь, что большая часть сети пуста, не колонизирована ИскИнами. [Ты прав/ Китс/ Большинство из нас остаются в уюте старых пространств] "Почему?" [Потому что вне их жутко/ и там есть другие существа] "Другие существа? То есть другие разумы?" [Гвах!] [Слишком мягко сказано\\ Существа/ Другие существа/ Львы и тигры и медведи]. "Вот как! Значит, в метасфере обитают чужие? А Техно-Центр ютится в зазорах между порталами, подобно крысам, прячущимся в подполье?" [Грубая метафора/ Китс/ но точная\\ Мне она нравится] "А человеческое божество - этот будущий Бог, продукт эволюции... - он тоже чужак в метасфере?" [Нет] [Бог человечества развился//разовьется однажды// в иной плоскости/ в иной среде] "Где?" [Если тебе так важно знать/ в корнях квадратных из Gh/c^5 и Gh/c^3] "При чем здесь планковские время и длина?" [Гвах!] [Однажды Уммон спросил у меньшего света// Ты садовник// //Да//ответил он\\ //Почему у репы нет корней// спросил Уммон садовника\ а тот не смог ответить\\ //Потому что\\сказал Уммон// дожди обильны] Минуту-другую я провожу в раздумье. Теперь, когда ко мне возвращается способность читать между строк, коан Уммона уже не кажется сложным. Краткой дзен-буддистской притчей Уммон не без сарказма дал мне понять, что ответ таится где-то в недрах науки, замаскированный антилогикой, которая так часто сопутствует научным гипотезам. Замечание насчет дождей объясняет все и ничего, как это частенько бывает в науке. Уммон и другие Мастера сказали бы: ученые без труда объяснят, почему у жирафа длинная шея, а вот почему именно у него - не ответят, как ни бейся. Им известно, каким образом человечество достигло таких высот, но кто скажет, отчего дерево у ворот не может добиться того же? Однако планковские единицы меня заинтриговали. Даже мне, гуманитарию, известно, что простые формулы, которые продиктовал Уммон, не что иное, как сочетания трех фундаментальных физических констант - гравитационной постоянной, скорости света и постоянной Планка. V(Gh/c^3) и V(Gh/c^5) - это единицы, иногда называемые "квантом длины" и "квантом времени" - наименьшие отрезки длины и времени, о которых имеет смысл говорить. Так называемая планковская длина составляет около 10^-35 метра, а планковское время - около 10^-43 секунды. Ужасно мало. Ужасно кратко. Но если верить Уммону, это и есть родина человеческого божества... будущая родина. И тут меня осеняет догадка, ясная и истинная, как лучшие из моих стихотворений. Уммон имеет в виду квантовый уровень пространства-времени как такового - пену квантовых флуктуаций, связывающих воедино все сущее во Вселенной. Благодаря им существуют нуль-каналы и мосты мультилиний. Эта невероятная среда позволяет осуществлять обмен информацией между фотонами, которые разлетаются в противоположные стороны! Если ИскИны Техно-Центра прячутся, как крысы, в стенах дома Гегемонии, то Бог прежнего человечества и будущего, грядущего ему на смену, зародиться в атомах дерева, в молекулах воздуха, в энергии любви, ненависти и страха, в заводях сна... даже в блеске глаз архитектора. "Боже", - шепчу/думаю я. [Вот именно/ Китс\\ Все ли замедленные люда соображают так медленно/ или у тебя мозги слабее чем у остальных] "Ты сказал Ламии... и моему двойнику... что ваш Высший Разум "обитает в зазорах реальности, унаследовав это жилище от вас, его создателей, как человечество унаследовало любовь к деревьям". Иными словами, ваш "бог из машины" поселится в той самой нуль-сети, где живут сейчас ИскИны Техно-Центра?" [Да/Китс] "В таком случае, что случится с тобой? С другими ИскИнами, обитающими там?" "Голос" Уммона превратился в пародийный гром. [Зачем я вас увидел и познал Зачем смутил бессмертный разум свой Чудовищами небывалых страхов Сатурн утратил власть/\ ужель настал и мой черед Ужели должен я утратить гавань мирного покоя/ Край моей славы/ колыбель отрад/ Обитель утешающего света/ Хрустальный сад колонн и куполов И всю мою лучистую державу Она уже померкла без меня/\ Великолепье/ красота и стройность Исчезли\\ Всюду///холод смерть и мрак\\] [Д.Китс. "Гиперион", книга первая, 248-260 (пер. Г.Кружкова)] Мне знакомы эти слова. Их написал я. Вернее, их доверил бумаге Джон Китс девять веков назад, когда впервые попытался изобразить падение титанов и начало царствования олимпийских богов. Я очень хорошо помню ту осень 1818 года: постоянная боль в воспаленном горле, приобретенная во время пешего странствия по Шотландии; и боль посерьезнее - из-за трех злобных рецензий на мою поэму "Эндимион" (смотри журналы "Блэквуд", "Куортерли ревью" и "Бритиш критик"); и беспредельную боль за брата, сгорающего от чахотки. Позабыв о том, что творится вокруг, я гляжу вверх, пытаясь отыскать на огромной туше Уммона хоть что-то, отдаленно напоминающее лицо. "Когда родится Высший Разум, вы, ИскИны "нижнего уровня", погибнете?" [Да] "Он будет существовать за счет ваших информационных сетей так же, как вы существуете за счет человеческих?" [Да] "А тебе не хочется умирать, правда, Уммон?" [Умереть легко/ Играть трудно] "Тем не менее ты стараешься выжить. И другие Ортодоксы тоже. Поэтому и вспыхнула гражданская война в Техно-Центре?" [Меньший свет спросил Уммона// Что означает Приход Дарумы с Запада// Уммон ответил// Мы видим горы в лучах солнца] Теперь мне легче разбираться в коанах Уммона. Помню, перед вторым рождением моей личности я учился у его аналога-собрата. В высоком мышлении Техно-Центра, которое люди назвали бы дзен, четырьмя добродетелями нирваны являются: (1) неизменность, (2) радость, (3) личное существование и (4) чистота. Людская философия склонна расслаиваться - существуют ценности интеллектуальные, религиозные, моральные и эстетические. Уммон и другие Ортодоксы признают только одну ценность - существование. Они полагают, что религиозные ценности целиком зависят от среды, интеллектуальные - недолговечны, моральные - двусмысленны, а эстетические - субъективны, но ценность существования любого предмета бесконечна, как "горы в лучах солнца", и, будучи бесконечной, равна любому другому предмету и всем истинам. Уммон не хочет умирать. Вот почему Ортодоксы, нарушив верность собственному Богу и своим собратьям-ИскИнам, сообщили мне об этом. Более того, они создали меня, они отобрали паломников: Ламию, Сола, Кассада и других, они организовали утечку информации для Гладстон и нескольких ее коллег до нее, чтобы человечество не пребывало в неведении. А теперь не побоялись развязать открытую войну в Техно-Центре. Уммон не хочет умирать. "Уммон, если Техно-Центр будет разрушен, ты погибнешь вместе с ним?" [Нет смерти во вселенной/ Ведь смерти нет///и смерти Не должно быть///стенай/стенай/ По этой бледной Омеге увядшей расы] [Д.Китс. "Падение Гипериона", песнь первая, 423-425] Слова были моими или почти моими - фрагмент из второй попытки создать эпопею о смерти богов и роли поэта в войне мира против боли. Уммон не умрет, если обиталище Техно-Центра - нуль-сеть - будет разрушено, но голод Высшего Разума наверняка обречет его на погибель. Куда он убежит, если Техно-Центр Сети будет уничтожен? Мне видится метасфера - эти нескончаемые сумрачные пейзажи, где за ложным горизонтом таятся исполинские темные фигуры. Я знаю: если я спрошу его об этом, Уммон не ответит. Поэтому я спрошу о чем-нибудь другом. "А Ренегаты, чего они хотят?" [Того же, чего хочет Гладстон\\ Покончить с симбиозом ИскИнов и человечества] "Путем уничтожения человечества?" [Очевидно] "Но почему?" [Мы поработили вас силой/ техникой/ бусами и безделушками устройствами/которых вы не можете ни создать ни понять\\ Спин-звездолет мог бы родиться у вас/ но нуль-сеть/ мультипередатчики и приемники/ мегасфера/ жезл смерти Никогда\\ Как индейцы Сиу приняли винтовки/лошадей/ одеяла/ножи и бусы/ вы схватили дары/ раскрыли нам свои объятья и потеряли себя\\ Но подобно белому человеку торговавшему оспенными одеялами/ подобно рабовладельцу на его собственной плантации/ или на его Веркшутце Дехеншуле Гештальтфабрик/ мы потеряли самих себя\\ Ренегаты хотят покончить с симбиозом/ вырезав из вашего тела паразита/ человечество] "А Богостроители? Они тоже готовы умереть? Уступишь место вашему ненасытному ВР?" [Они думают как думал ты или как думал ваш софист Морской Бог] И Уммон читает стихи, от которых я в сердцах отказался когда-то - не потому, что они плохи, а потому, что я до конца не верил в стоящую за ними истину. Эту истину разъясняет обреченным титанам Океан, бог Моря, который вскоре будет низложен. В сущности, из-под моего пера вышел гимн эволюции, написанный, когда Чарльзу Дарвину было девять лет от роду. Я слышу эти близкие моему сердцу слова и вспоминаю, как писал их октябрьским вечером девять веков назад, - бессчетное множество миров и вселенных назад, - и мне кажется, будто они впервые звучат по-настоящему: [О вы, кто дышит только жаждой мести/ Кто корчится/ лелея боль свою/ Замкните слух/\ мой голос не раздует Кузнечными мехами вашу ярость\\ Но вы/ кто хочет правду услыхать/ Внимайте мне/\ я докажу/ что ныне Смириться поневоле вы должны/ И в правде обретете утешенье\\ Вы сломлены законом мировым/ А не громами и не силой Зевса\\ Ты в суть вещей проник/ Сатурн великий/ До атома/\ и все же ты/// монарх И/ ослепленный гордым превосходством/ Ты упустил из виду этот путь/ Которым я прошел к извечной правде\\ Во-первых/как царили до тебя/ Так будут царствовать и за тобой/\ Ты///не начало не конец вселенной\\ Праматерь Ночь и Хаос породили Свет/// первый плод самокипящих сил/ Тех медленных брожении/что подспудно Происходили в мире\\ Плод созрел/ Явился Свет/ и Свет зачал от Ночи/ Своей родительницы/ весь огромный Круг мировых вещей\\ В тот самый час Возникли Небо и Земля/\ От них Произошел наш исполинский род/ Который сразу получил в наследство Прекрасные и новые края\\ Стерпите ж правду/ если даже в ней Есть боль\\ О неразумные/// принять И стойко выдержать нагую правду/// Вот верх могущества\\ Я говорю/\ Как Небо и Земля светлей и краше/ Чем Ночь и Хаос/ что царили встарь/ Как мы Земли и Неба превосходней И соразмерностью прекрасных форм/ И волей/ и поступками /и дружбой/ И жизнью/ что в нас выражена чище/ Так нас теснит иное совершенство/ Оно сильней своею красотой И нас должно затмить/ как мы когда-то Затмили славой Ночь\\ Его триумф/// Сродни победе нашей над начальным Господством Хаоса\\ Ответьте мне/ Враждует ли питательная почва С зеленым лесом/ выросшим на ней/ Оспаривает ли его главенство А дерево завидует ли птице/ Умеющей порхать и щебетать И всюду находить себе отраду Мы/// этот светлый лес/ и наши ветви Взлелеяли не мелкокрылых птах/// Орлов могучих/ златооперенных/ Которые вас выше красотой И потому должны царить по праву\\ Таков закон Природы/\ красота Дарует власть\\ //\\//\\//\\ Да будет истина вам утешеньем] [Д.Китс. "Гиперион", книга вторая, 172-229, 242 (пер. Г.Кружкова)] "Очень неплохо, - думаю я, обращаясь к Уммону, - но веришь ли ты в это?" [Ни в коей мере] "Богостроители верят?" [Да] "И они готовы погибнуть, уступая дорогу Высшему Разуму?" [Да] "Может быть, это наивно, но я все-таки спрошу тебя, Уммон: зачем воевать, если победитель известен? Ты сам сказал, что Высший Разум уже существует - в будущем, и враждует с человеческим божеством, даже отправляет вам из своего будущего информацию, которой вы делитесь с Гегемонией. Богостроители вправе трубить в фанфары. Зачем же воевать и суетиться?" [Гвах!] [Я учу тебя/ леплю лучшую воскрешенную личность из всех вероятных/ даю тебе возможность бродить среди людей в медленном времени/ чтобы закалить твою сталь/ но ты все еще мертворожденный] Я надолго задумываюсь. И снова спрашиваю: "Будущее многовариантно?" [Меньший свет спросил Уммона// Будущее многовариантно// Уммон ответил// Есть ли у собаки блохи] "Но тот вариант, в котором Высший Разум получает власть, наиболее вероятен?" [Да] "А существует вариант, где Высший Разум возникает, но человеческое божество не допускает его к власти?" [Отрадно/ что даже мертворожденный может соображать] "Ты, кажется, сказал Ламии, что человеческое... сознание (термин "божество" кажется мне глуповатым), что этот человеческий Высший Разум является триединым по своей природе?" [Интеллект/ Сопереживание/ Связующая Пустота] "Связующая Пустота? Ты имеешь в виду V(Gh/c^3) и V(Gh/c^5)? Планковские длину и время? Квантовую реальность?" [Осторожно/ Китс/ думанье может у тебя войти в привычку] "И Сопереживание - та самая ипостась троицы, что дезертировала в прошлое, не желая воевать с вашим ВР?" [Правильно] [Наш ВР и ваш ВР послали назад Шрайка/ чтобы отыскать его] "Наш ВР?! Человеческий Высший Разум тоже посылал Шрайка?" [Он допустил это] [Сопереживание чужеродная и бесполезная штука/ червеобразный аппендикс интеллекта\\ Но человеческий Высший Разум провонял им/ и мы стараемся болью выгнать его из убежища/ потому и возникло дерево] "Дерево? Терновое дерево Шрайка?" [Конечно] [Оно транслирует боль по мультилинии и инфоканалам/ как ввинчивается свист в ухо дога\\ Или бога] Постигнув наконец истину, я чувствую, как пошатнулся аналог моего тела. Свистопляска вокруг яйцеобразного силового поля Уммона уже не поддается описанию. Кажется, какие-то гигантские руки рвут в бешенстве саму первооснову пространства. Хаос царит в Техно-Центре. "Уммон, кто же воплощает человеческий ВР в наше время? Где оно скрывается, это сознание, в ком дремлет?" [Ты должен понять/ Китс/ единственным выходом для нас было создание гибрида/ Сына Человека/ Сына Машины\\ И это прибежище должно быть таким привлекательным/ чтобы беглое Сопереживание даже не смотрело на прочие обиталища\ Сознание почти божественное какое только могли предложить тридцать человеческих поколений/ воображение свободно странствующее через пространство и время\\ И благодаря этим дарам и соответствиям/ образовать связь между мирами/ которая позволила бы этому миру ладить с обеими сторонами] "Уммон, мне осточертели твои двусмысленные благоглупости! Ты меня слышишь, идол с металлическими мозгами? Кто же этот гибрид? Где он?" [Ты отказался от божественности дважды/ Китс\\ Если ты откажешься в последний раз/ все закончится здесь/ потому что времени больше нет] [Иди! Иди и умри чтобы жить! Или поживи еще немного и умри для нас всех! В любом случае Уммон и остальные больше не желают иметь дело с тобой!] [Убирайся!] Потрясенного, не верящего собственным ушам, меня не то роняют, не то швыряют, и я несусь сквозь просторы Техно-Центра, как осенний лист в урагане, пролетаю без руля и без ветрил через мегасферу и проваливаюсь в еще более густой мрак метасферы, распугивая непристойной бранью встречные тени. Здесь - бескрайние просторы, ужас, тьма. И огонек костра где-то внизу. Я плыву к нему, молотя руками и ногами по бесформенной вязкости. "Это Байрон тонет, - мелькает мысль, - Байрон, а не я". Если мне и суждено захлебнуться, то лишь в собственной крови и ошметках легочной ткани. Но теперь, по крайней мере, у меня есть выбор. Я могу предпочесть жизнь. Остаться смертным, не кибридом, а человеком, не Сопереживанием, а поэтом. Выбиваясь из сил, я плыву против течения к далекому огоньку. - Хент! Хент! Помощник Гладстон, пошатываясь, входит в комнату. Его длинное лицо посерело от тревоги и усталости. Еще ночь, но обманчивые предрассветные сумерки уже подползают к окну. - Боже мой, - произносит Хент, в ужасе глядя на мою грудь. Скосив глаза, я вижу яркие, почти праздничные разводы артериальной крови на рубашке и простынях. Хента разбудил мой кашель; приступ кровохарканья вернул меня на Площадь Испании. - Хент! - я задыхаюсь и снова валюсь на подушки. Нет даже сил шевельнуться. Хент садится на кровать, берет меня за руку. Он понимает, что я умираю. - Хент, - шепчу я, - есть новости, чудесная информация. Просто чудесная! - Потом, Северн. Отдыхайте. Я наведу здесь порядок, и тогда вы мне все расскажете. Времени у нас много. Я пытаюсь привстать и висну у него на руке, цепляясь липкими пальцами за плечо. - Нет, - шепчу я, слыша, как в такт клокотанию в горле булькает фонтан за окном. - Не так уж много. Пожалуй, у нас его совсем нет. Умирая, я понял наконец, что не являюсь ни избранным сосудом человеческого Высшего Разума, ни единством ИскИна и человеческого духа, и вообще - никакой я не Избранный. Я просто поэт, умирающий вдали от дома. 42 Полковник Федман Кассад погиб в бою. Мельком взглянув на Монету, Кассад бросился за Шрайком. Миг головокружения - и все вокруг залил яркий солнечный свет. Шрайк прижал руки к корпусу и попятился. Казалось, в его глазах отражается кровь, забрызгавшая скафандр Кассада. Кровь Кассада. Полковник огляделся. Они снова оказались в Долине Гробниц, но как здесь все изменилось! На месте каменистой пустоши, примерно в полукилометре от долины, вырос лес. На юго-западе, где раньше виднелись руины Града Поэтов, мягко сияли в лучах заката башни и сводчатые галереи большого города, обнесенного крепостным валом. Между городом и долиной раскинулись луга с высокой травой, колыхавшейся под ветерком, который изредка налетал с вершин Уздечки. Слева от Кассада простиралась сама Долина. Ее изъеденные эрозией скальные стены осели и поросли бурьяном. А Гробницы... Похоже, их только что соорудили - с Обелиска и Монолита еще не были убраны строительные леса. Стены и крыши ослепительно сверкали, точно их позолотили и на совесть отполировали, но входы были закрыты наглухо. Вокруг Сфинкса громоздились какие-то таинственные машины, опутанные толстыми кабелями. Кассад наконец догадался: он попал в далекое будущее - на несколько веков, а то и тысячелетий вперед - в канун дня, когда Гробницы были отправлены в прошлое. Он обернулся. Несколько тысяч мужчин и женщин выстроились рядами на травянистом склоне, бывшем когда-то скалой. Все стояли молча, пожирая Кассада глазами, словно солдаты, ожидающие приказа полководца. Кое-где мерцали силовые скафандры, но гораздо чаще встречались шерсть, чешуя и крылья. Кассад уже видел подобных людей - в том месте/времени, где его исцелили. Монета. Она стояла между Кассадом и этой странной армией - мягкий бархатисто-черный комбинезон, силовое поле вокруг талии, красный шарф на шее и какое-то оружие с тонким, словно былинка, стволом за плечами - и не сводила с него глаз. От этого взгляда раны полковника заныли с новой силой, и он покачнулся. Монета не узнавала его. Ее лицо выражало ожидание, недоумение... страх?.. То же самое, что и лица остальных. Долина была погружена в тишину - только ветер порой хлопал флажком или шуршал травой. Кассад смотрел на Монету, она - на него. Шрайк, почти по колено в траве, застыл стальным истуканом в десяти метрах от полковника. А позади Шрайка, преграждая путь к долине, выстроились легионы Шрайков. Плечом к плечу, ряд за рядом. Острые, как бритвы, клинки сверкали в лучах заката. "Своего" Шрайка - ШРАЙКА - Кассад узнал лишь по пятнам крови на шипах и панцире. В глазах монстра пульсировал багровый огонь. - Это ты, не так ли? - раздался позади Кассада негромкий голос. От резкого поворота он почувствовал головокружение. Монета! Она застыла в нескольких шагах от него. Те же коротко подстриженные волосы и глубокие зеленые глаза с коричневыми искорками, та же тонкая, почти прозрачная кожа. Кассаду захотелось коснуться ее щеки, провести пальцем по знакомому изгибу нежных губ, но руки словно налились свинцом. - Это ты, - повторила Монета, но уже с утвердительной интонацией. - Тот самый воин, чье появление я предсказывала. - Ты не узнаешь меня, Монета? - В нескольких местах тело Кассада разрублено почти до кости, но что боль от ран в сравнении с болью души в этот миг! Покачав головой, она знакомым движением откинула волосы со лба и переспросила: - Монета? Красивое имя. Оно означает и "Дочь Памяти", и "напоминающая". - Разве оно не твое? Монета улыбнулась, и Кассаду вспомнилась ее улыбка на лесной поляне, где они впервые встретились. - Нет, - негромко ответила она. - Пока еще нет. Я только что прибыла сюда. Мое странствие и служение еще не начались. - И она назвала Кассаду свое имя. Кассад заморгал и недоверчиво коснулся прохладной щеки. - Я люблю тебя, - наконец сказал он. - Мы встречались на полях сражений, затерянных в памяти. Ты всюду была со мной. - Он оглянулся. - Это конец моего пути? - Да. Кассад обвел взглядом армию Шрайков, перегородившую долину. - Значит, война? Несколько тысяч против нескольких тысяч? - Война, - подтвердила Монета. - Несколько тысяч против нескольких тысяч на десяти миллионах миров. Кассад опустил веки и кивнул. Скафандр не переставал обрабатывать раны и вводить ультраморфин, но боль и слабость нарастали. - Десять миллионов миров, - он снова открыл глаза. - Значит, последняя битва? - Да. - И победитель получит власть над Гробницами? Монета бросила взгляд на долину. - От победителя зависит, отправится ли первый, уже погребенный там Шрайк прокладывать путь другим... - Она указала на армию Шрайков. - Или же человечество будет само распоряжаться своим прошлым и будущим. - Ничего не понимаю, - глухо сказал Кассад, - впрочем, солдаты вообще мало что смыслят в политике. - Наклонившись, он поцеловал удивленную Монету, снял с ее шеи красный шарф и аккуратно привязал этот клочок ткани к стволу своей десантной винтовки. Индикаторы показывали, что заряды и патроны еще не кончились. - Я люблю тебя. Федман Кассад вышел вперед и, протянув руки к людям, молча стоявшим на склоне, крикнул в полный голос: - За свободу! - За свободу! - грянули в ответ три тысячи голосов, и по долине прокатилось эхо. Высоко держа винтовку с развевающимся на ветру алым лоскутом, Кассад повернулся к Шрайку. Тот двинулся ему навстречу, раскинув руки и вытянув пальцелезвия. И Кассад с боевым кличем бросился на Шрайка. Монета не отставала от него ни на шаг. За ними шли тысячи. Когда все кончилось, Монета с горсткой уцелевших Избранных Воинов отыскала Кассада на кровавом жнивье. Они осторожно извлекли его из смертельных объятий искореженного Шрайка, омыли и обрядили истерзанное тело и понесли сквозь расступающуюся толпу к Хрустальному Монолиту. Там тело полковника опустили на возвышение из белого мрамора, сложив оружие в ногах. Перед Гробницей запылал огромный костер, и во все уголки долины двинулись мужчины и женщины с факелами в руках. Все новые и новые люди спускались с лазурного неба - на хрупких с виду летательных аппаратах, напоминавших мыльные пузыри, на энергетических крыльях, просто на зеленых и золотых светящихся кольцах. Позже, когда над озаренной пламенем костров долиной засверкали холодные звезды, Монета простилась со всеми и вошла в Сфинкс. Люди запели. На поле битвы среди изорванных знамен и изрубленных панцирей, обломков клинков и оплавленных кусков металла шныряли мелкие грызуны. К полуночи пение прекратилось. Толпы провожающих, затаив дыхание, отпрянули назад. Гробницы Времени засветились. Яростный антиэнтропийный прилив отбросил людей к воротам долины, к сияющему в ночи городу. А огромные Гробницы вкруг задрожали, свежая позолота потемнела, стала бронзовой. И они начали, свой долгий путь в прошлое. Преодолевая бешеный напор ветра, Ламия Брон миновала светящийся Обелиск. Песок обжигал кожу и резал глаза. На вершинах скал плясали трескучие статические разряды, сливавшиеся с призрачным свечением Гробниц. Закрыв руками лицо, Ламия медленно брела вперед, время от времени выглядывая в щелочку между пальцами. Поравнявшись с Хрустальным Монолитом, Ламия остановилась. Сквозь разбитые панели струился золотистый свет, выхватывая из темноты беснующиеся дюны на дне долины. В гробнице кто-то был. Ламия пообещала Силу никуда не сворачивать, но теперь она отчетливо видела внутри Монолита человеческий силуэт. Кассад, пропавший без вести? Консул? Вдруг он вернулся, а они и не заметили из-за бури? Или, может быть, отец Дюре? Ламия двинулась к озеру золотого света и, помедлив перед рваной дырой, ведущей в гробницу, шагнула внутрь. Она очутилась в грандиозном зале с чуть заметной в сумраке прозрачной крышей. От странного золотого света, похожего на солнечный, стены казались янтарными. Ярче всего была освещена площадка в центре зала. На небольшом возвышении покоился Федман Кассад, облаченный в черный мундир ВКС. Его могучие, иссиня-бледные руки были сложены на груди. В ногах лежала старая десантная винтовка и еще какое-то, незнакомое Ламии оружие. Суровое лицо полковника застыло в смертном покое. Несомненно, он был мертв - в воздухе, точно запах ладана, повисла гробовая тишина. Но Ламия смотрела не на полковника. Опустившис