лазах бывшего генерал-губернатора застыло какое-то неживое спокойствие. - Думаете... у них есть другая паутина? Другие нуль-сети? Запасные Техно-Центры? Консул развел руками. - Нам известно, что им удалось создать Высший Разум. Возможно, он и способствовал этому... рассеиванию Техно-Центра. Не исключено, что он сохранил несколько старых ИскИнов - для его нужд этого вполне достаточно. Ведь они собирались обойтись несколькими миллиардами человек. Внезапно шум мультипередач оборвался, - словно обрезали провод. - Корабль? - спросил Консул, подозревая, что вышло из строя питание мультиприемника. - Все передачи по мультилинии прекратились, оборвались на полуслове, - доложил звездолет. Сердце Консула забилось. "Жезл смерти"! Но нет, он не может поразить все миры разом. Даже если бы сотни таких устройств сработали одновременно, с кораблей ВКС и других отдаленных источников сообщения продолжали бы поступать. Тогда что же? - Представляется, что сообщения прерваны из-за возмущений в передающей среде, - вновь подал голос корабль. - Хотя вряд ли такое возможно. Консул встал. Возмущения в передающей среде? Передающей средой мультилинии, насколько известно, являлась суперструнная Планковская структура самого пространства-времени: то, что ИскИны загадочно именовали Связующей Пропастью. Нет, это невозможно. Внезапно корабль объявил: - Начало поступать сообщение по мультилинии. Источники передачи - повсюду; режим передачи - реальное время. Возмущенный столь бредовым заявлением Консул открыл было рот, но не успел ничего сказать - туман в проекционной нише сгустился, и раздался голос: ВПРЕДЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ДАННОГО КАНАЛА НЕ ПО НАЗНАЧЕНИЮ. ВЫ МЕШАЕТЕ ТЕМ, КТО ПОЛЬЗУЕТСЯ ИМ В СЕРЬЕЗНЫХ ЦЕЛЯХ. ДОСТУП БУДЕТ ВОССТАНОВЛЕН, КОГДА ВЫ ПОЙМЕТЕ, ДЛЯ ЧЕГО ОН. ДО СВИДАНИЯ. Трое мужчин замерли. Воцарившуюся тишину нарушали лишь шум вентиляторов да тысячи еле слышных звуков, производимых кораблем в полете. Наконец Консул сказал: - Корабль, дай по мультилинии стандартный опознавательный и наши координаты. Добавь: "Принявших прошу ответить". Наступила пауза - недопустимо долгая для сверхмощного компьютера - почти ИскИна, которым в сущности являлся корабль. Наконец он ответил: - Простите, это невозможно. - Что такое? - изумился Консул. - Дальнейшие передачи по мультилинии невозможны. Суперструны перестали воспринимать колебания. - Может, что-то стряслось с мультилинией? - спросил Тео, не отрывая глаз от пустой проекционной ниши. Так зритель смотрит на экран, когда фильм обрывается на самом интересном месте. Корабль снова надолго задумался, затем резюмировал: - В сущности, господин Лейн, мультилинии больше не существует. - Черт побери! - пробормотал Консул и, осушив свой стакан, пошел к бару за новой порцией. - Все то же древнее китайское проклятье. Мелио Арундес поднял глаза. - О чем вы? Консул сделал большой глоток. - Древнее китайское проклятие, - повторил он. - "Чтоб ты жил в интересное время". Словно компенсируя потерю мультилинии, корабль включил внутрисистемные радиоканалы и перехваты переговоров по узким пучкам, транслируя одновременно в реальном времени изображение сине-белого шара Гипериона, который поворачивался и разрастался по мере приближения 45 Я выхожу из инфосферы Сети за миг до исчезновения всех се выходов и входов. Странно и дико наблюдать, как мегасфера пожирает самое себя. Ламия Брон восприняла ее когда-то как организм, полуразумное существо, схожее больше с экосистемой, чем с городом, и была права. Теперь, когда нуль-сеть прекратила свое существование, мир, заключенный внутри нее, трещит и обваливается, и одновременно рушится внешняя инфосфера - точно охваченный огнем гигантский шатер, внезапно потерявший опоры, веревки и стойки. Мегасфера уничтожает себя, как обезумевший от голода хищник, который впивается в собственный хвост, пожирает внутренности, лапы, сердце - пока от него не останутся одни челюсти, щелкающие в пустоте. Метасфера, разумеется, никуда не делась. Но теперь в ней страшнее, чем когда бы то ни было. Черные леса неизвестного пространства-времени. Голоса ночи. Львы. И тигры. И медведи. Связующая Пропасть корчится в конвульсиях, транслируя в человеческую вселенную единственную свою информацию - крик. Так волны землетрясения проходят сквозь толщу камня. Пролетая над Гиперионом, я не могу сдержать улыбку. Похоже, аналогу Бога надоело попустительствовать муравьям, царапающим всякую ерунду на его пятках. В метасфере я что-то не заметил Бога - ни одного из них. Впрочем, я и не ищу их: у меня и без того хватает проблем. Черные вихри входов в Сеть и Техно-Центр исчезли, удалены из пространства-времени, словно бородавки. Исчезли в полном смысле этого слова - как волны, когда проходит шторм. Похоже, я здесь так и застряну, если не отважусь бросить вызов метасфере. А я не решаюсь. Пока. Но ведь я хотел попасть именно сюда. От инфосферы в системе Гипериона почти ничего не осталось - жалкие крохи на планете и несколько нитей между кораблями ВКС исчезают буквально на глазах, как лужицы под солнечными лучами, но сквозь непроглядную тьму метасферы, словно маяки, светятся Гробницы Времени. Если нуль-каналы походили на черные вихри, то Гробницы - на отверстия, из которых льется ослепительное сияние. И я устремляюсь к этому свету. До сих пор я был только Предтечей, персонажем и зрителем чужих снов. Настало время сделать что-нибудь самому. Сол Вайнтрауб ждал. Прошли часы с того момента, как он отдал свое единственное дитя Шрайку, и несколько дней с тех пор, как он последний раз ел или спал. Вокруг то бушевала, то утихала буря. Гробницы светились и громыхали, как взбесившиеся реакторы, а темпоральные приливы по-прежнему сотрясали долину. Но все это время Сол ждал, прильнув к каменным ступеням Сфинкса. Ждал и сейчас. В полуобмороке, измученный усталостью и страхом за дочь, Сол вдруг обнаружил, что мозг его лихорадочно работает, а голова ясна как никогда. Почти всю жизнь, с самого начала своей научной деятельности, Сол Вайнтрауб, историк-филолог-философ, занимался этическими аспектами религии. А ведь религия и этика далеко не всегда - точнее, очень редко - совместимы. Требования, налагаемые на человека религиозным абсолютизмом, фундаментализмом или релятивизмом, зачастую отражали худшие черты современной культуры или просто предрассудки, но не принципы, которые помогли бы людям и Богу сосуществовать на основах подлинной справедливости. Самый знаменитый труд Сола - "Авраамова дилемма" (в конце концов он остановился на этом названии, и неожиданно для автора книга сделалась бестселлером, хотя писалась для узкого круга коллег) - родился в годы, когда Рахиль таяла от болезни Мерлина. Сол подвергал в нем детальному анализу труднейший выбор, стоявший перед Авраамом, - подчиниться или не подчиниться приказу Бога, принести или не принести в жертву ему сына. Сол писал, что примитивные времена требуют примитивного повиновения. Потомки Авраама духовно выросли: родители уже предлагали в жертву самих себя, как это было в мрачный период печей, запятнавших историю Старой Земли. Теперь же, как он полагал, вообще не могло быть речи о жертвоприношении. Каков бы ни был образ Божий в человеческом сознании - рассматривать ли его как проявление подсознания со всеми его реваншистскими потребностями или как сознательное стремление к нравственному совершенству, - необходимо отказаться от самой идеи жертвоприношения. Жертвоприношение - и согласие на него - вписано в историю человечества кровавыми буквами. И все же несколько часов - несколько эпох назад Сол Вайнтрауб собственными руками передал единственное дитя отродью смерти. На протяжении многих лет голос из сна приказывал ему совершить это. И всякий раз Сол отказывался. Он согласился лишь когда времени не осталось, а надежда умерла. Когда он понял, что голос, который он и Сара все эти годы слышали во сне, не был голосом ни бога, ни дьявола, ни Шрайка. То был голос их дочери. Скорбь на миг отступила, и Сол неожиданно осознал, почему Авраам согласился принести в жертву Исаака, сына своего, как повелел ему Господь. Авраам сделал это не из покорности. И не потому, что любовь к Богу пересилила в нем любовь к сыну. АВРААМ ИСПЫТЫВАЛ БОГА. Отвергнув в последний момент жертвоприношение и отведя нож, Бог в глазах Авраама и сердцах его потомков заслужил право стать его, Авраамовым Богом. И Сол содрогнулся, представив себе, что значила для Авраама его решительная, лишенная какого бы то ни было притворства позиция, искренняя готовность принести сына в жертву, укрепившая связь между Высшей Силой и человечеством. В глубине души Авраам знал, что решится убить сына, и Бог, каков бы ни был его образ, тоже это знал, чувствовал скорбь Авраама и его решимость. Не ради жертвоприношения отправился в пустыню Авраам, а чтобы раз и навсегда уяснить себе, следует ли доверять и повиноваться Богу. Только так можно было его испытать. "Почему же, - думал Сол, прижимаясь к каменным ступеням Сфинкса, подрагивающего на волнах темпорального шторма, - почему это испытание должно вновь и вновь повторяться? Какие еще страшные откровения уготованы человечеству?" Из слов Ламии, из историй, рассказанных собратьями-паломниками, из всего, что открылось ему самому за последние недели страданий, Сол понял, что попытки машинного Высшего Разума (будь он бог, дьявол или еще кто-нибудь) уничтожить беглую ипостась человеческого Божества - Сопереживание - бесплодны. Обречены. Сол больше не видел тернового дерева с его металлическими ветвями и сонмом мучеников, но отчетливо понимал, что эта штука была такой же органической машиной, как и Шрайк, - средством трансляции страдания на всю вселенную, чтобы ипостась человеческого Бога, отреагировав, выдала наконец себя. Если Бог способен эволюционировать, - а Сол не сомневался, что так оно и есть, - тогда эволюция должна быть направлена в сторону сопереживания - сочувствия чужому страданию, а не в сторону силы и власти. Но мерзкое дерево, чью страшную силу бедняга Мартин Силен испытал на собственной шкуре, оказалось неудачной приманкой для беглой ипостаси. Теперь Сол понимал, что у машинного бога, каким бы он ни был, хватило проницательности сообразить, что сопереживание - реакция на боль других. И все же этот хваленый ВР оказался безнадежно глуп. Он не понял, что сопереживание - для человека и человеческого Высшего Разума - нечто гораздо большее. Сопереживание и любовь нераздельны и непостижимы. Машинному Высшему Разуму никогда не понять этого и не создать капкан для ипостаси людского ВР, сбежавшей от ужасов войны в отдаленное будущее. Любовь - наиболее банальное из переживаний, самый затасканный из религиозных символов, оказалась - как понимал теперь Сол - сильнее ядерных сил, сильнее электрослабого взаимодействия, сильнее гравитации. Все эти силы есть любовь. Связующая Пропасть, субквантовая невероятность, передающая информацию от фотона к фотону, - ничто иное, как любовь. Но можно ли объяснить любовью, обыкновенной любовью, так называемый антропный принцип, над которым ученые ломают головы уже лет семьсот, если не дольше? Эту почти бесконечную цепь совпадений, которые привели к возникновению вселенной с нужным количеством измерений, с идеальными характеристиками электронов, требуемым законом всемирного тяготения, звездами идеального возраста, идеальными прабиосистемами, породившими безупречные вирусы, которые превратились в идеальные ДНК? Эту череду до абсурда удачных совпадений, антилогичных, антипостижимых, необъяснимых даже религией? Можно ли? Семь веков существования теорий Великого Объединения, пост-квантовой физики суперструн и продиктованной Техно-Центром концепции замкнутой и безграничной вселенной без сингулярностей Большого Взрыва и соответствующих конечных точек, отстранили, сняли Бога - и примитивно-антропоморфного, и утонченного, пост-эйнштейновского - со всех должностей, даже с поста хранителя и прекреационного законодателя. В понимании машин и человека, вселенная не нуждалась ни в каком Создателе и вообще не допускала его существования. Возможно, кое-какие детали в ее законах потребуется подправить, но на общую картину это уже не повлияет. Она не имела ни начала, ни конца - расширялась, сжималась, потом снова расширялась, и циклы эти чередовались подобно временам года на Старой Земле. Какая там любовь! Следовательно, Авраам согласился пожертвовать сыном, чтобы испытать призрак? Следовательно, Сол напрасно нес дочь через сотни световых лет, через неисчислимые препятствия? Но теперь, когда над ним нависали Сфинкс и небо Гипериона с первыми проблесками рассвета, Сол понял, что им двигала сила более глубинная и могущественная, чем ужас перед Шрайком или узы боли. Если он прав - а он чувствовал свою правоту, хоть и не мог ее доказать, - значит любовь вплетена в структуру вселенной так же прочно, как гравитация и противоположность материи и антиматерии. Место для Бога, каков бы он ни был, не в паутине между стенами, не в сингулярных трещинах мостовой, не где-то вовне, впереди или позади событий... но в самой ткани вещей. Он развивается вместе с развивающейся вселенной. Познает, как познают способные к познанию элементы вселенной, любит, как любят люди. Сол поднялся сначала на колени, затем во весь рост. Темпоральный шторм, похоже, немного утих - быть может, ему наконец удастся приблизиться к Гробнице? Из проема, в котором скрылся Шрайк, все еще лился свет. Но звезды гасли одна за другой - наступало утро. Сол взошел по ступеням. Он вспомнил тот день на Мире Барнарда, когда десятилетняя Рахиль попыталась влезть на самый высокий в городе вяз и сорвалась с сорокаметровой высоты. Сол ринулся в медицинский центр, где увидел свою дочь плавающей в восстановительном растворе с проткнутым легким, сломанными ногой и ребрами, раздробленной челюстью и бесчисленными порезами и царапинами. Она улыбнулась ему, подняв большой палец, и, с трудом двигая стянутой проволочной шиной челюстью, прошептала: "В следующий раз я доберусь!" Всю ночь Сол и Сара просидели подле спящей Рахили. Сол держал ее за руку. Они ждали утра... Сейчас он тоже ждал. Темпоральный прилив все еще не подпускал Сола к Сфинксу, но он, пригнувшись, застыл в пяти метрах от входа, словно камень, который не сдвинуть с места. Сол только поднял глаза, но не пошевелился, когда в предрассветном небе появился звездолет. Оглянулся, но не отступил ни на шаг, когда корабль сел и из люка вышли трое. И лишь повернул голову, когда услышал оклик откуда-то из глубины долины и увидел у Нефритовой Гробницы знакомую фигуру, тащившую на себе кого-то. Все это не имело никакого отношения к его дочери. Он ждал Рахиль. Оказывается, мой аналог может перемещаться в густой каше Связующей Пропасти, окружающей теперь Гиперион, и без инфосферы. Первым делом мне хочется увидеть Того, Кто Придет, но я пока не готов к этому, хотя его сияние доминирует в метасфере. В конце концов я всего лишь малявка Джон Китс, а не Иоанн Креститель. Сфинкс - которому придали форму реального существа, созданного инженерами-генетиками через несколько веков - это вихрь темпоральной энергии. На самом деле - как видно теперь моему умножившемуся зрению, существует несколько Сфинксов: антиэнтропийная гробница, несущая свое содержимое - Шрайка - назад во времени, точно запаянный контейнер со смертоносными бациллами; активный, нестабильный Сфинкс, в котором при пробном открытии межвременного портала Рахиль Вайнтрауб заразилась болезнью Мерлина, и Сфинкс, который распахнулся и теперь синхронизован с потоком времени. Этот последний Сфинкс - сверкающее пятно света, уступающее по яркости разве что метасферическому костру Того, Кто Придет, освещающему весь Гиперион. Я спускаюсь к этому яркому пятну как раз вовремя - чтобы увидеть, как Сол Вайнтрауб вручает свою дочь Шрайку. Я не могу помешать ему. Не способен. И вообще не вправе: от его поступка зависит судьба множества миров. Зато я занимаю удачную позицию внутри Сфинкса, откуда хорошо вижу Шрайка с его драгоценным грузом. Вижу девочку. Мокрую, сморщенную, всю в пятнах - ей несколько секунд от роду, и она кричит во всю мощь своих крохотных легких. Мне, закоренелому холостяку и поэту, трудно понять, чем мила эта антиэстетичная пискунья своему отцу - и космосу. Тем не менее вид детского тельца (несмотря на всю физиологическую непривлекательность новорожденной) в острых когтях Шрайка задел какую-то струнку в моей душе. Три шага внутри Сфинкса перенесли Шрайка и ребенка на несколько часов вперед. Сразу за порогом потек времени убыстряет течение. Если я ничего не предприму в ближайшие секунды, будет поздно - Шрайк скроется через портал, унося ребенка к неведомой темной дыре в отдаленном будущем. Перед моим взором появляются пауки, высасывающие соки из своей добычи, земляные осы, откладывающие яйца в парализованные тела жертв - идеальный инкубатор, он же продуктовый склад. Необходимо действовать, но здесь я такой же призрак, как и в Техно-Центре: Шрайк проходит сквозь меня. От моей аналоговой личности никакого толку - она бесплотна, точно облачко болотного газа. Но у болотного газа нет разума, а у Джона Китса он есть. Шрайк делает два шага. Для Сола и тех, кто снаружи, проходит еще несколько часов. Я вижу кровь на коже заходящегося в крике младенца, - там, где в него вонзаются Шрайковы скальпели. К черту! Снаружи, на широком каменном крыльце Сфинкса, на самой стремнине темпоральных потоков, текущих в Гробницу и через нее, валяются рюкзаки, одеяла, недоеденные пищевые рационы, оставленные здесь Солом и другими паломниками. И еще куб Мебиуса. Когда на борту корабля-дерева "Иггдрасиль" Глас Древа Хет Мастин готовился к паломничеству, контейнер был запечатан силовым полем восьмого класса. В нем находился одиночный эрг, или Связующий, - одно из тех крохотных существ, которые, не обладая разумом в человеческом понимании этого слова, выработали в процессе эволюции способность генерировать мощные силовые поля. Тамплиеры и Бродяги научились общаться с этими существами, а обитатели Рощи Богов даже использовали их на своих красивых, открытых космосу кораблях-деревьях. Хет Мастин вез эрга через сотни световых лет, чтобы выполнить договор Тамплиеров с Церковью Последнего Искупления - вывести терновое дерево Шрайка в космос. Но, увидев Шрайка и дерево мучений собственными глазами, он не нашел в себе сил исполнить обет. И погиб. Куб Мебиуса. Я отчетливо видел эрга - плотный шар красной энергии в темпоральном потоке. Сквозь завесу тьмы проступал силуэт Вайнтрауба. Время снаружи шло быстрее, и фигура ученого комично дергалась - как персонаж древнего немого фильма. Однако куб Мебиуса находился в поле Сфинкса. Рахиль пронзительно закричала - страху подвержены даже новорожденные. Страху падения. Страху боли. Страху разлуки. Шрайк сделал еще шаг, и еще час прошел снаружи. Перед Шрайком я был ничто, но энергетическими полями могут управлять даже призрачные аналога Техно-Центра. Я снял с куба Мебиуса силовую оболочку. И выпустил эрга на свободу. Тамплиеры общались с эргами посредством электромагнитного излучения и кодированных сигналов, вырабатывали в них рефлексы... но главным образом при помощи той мистической связи, секреты которой были ведомы лишь Братству и немногим Бродягам. Ученые называют эту связь телепатией, хотя, скорее, это просто сопереживание. Шрайк делает еще шаг к открытому порталу в будущее. Рахиль кричит с силой, совершенно немыслимой для новорожденной. Эрг расширяется, понимает меня и сливается с моей личностью. Джон Китс обретает облик и плоть. Я спешно делаю пять шагов, вернее, пять прыжков в сторону Шрайка, вырываю ребенка из его лап и отступаю назад. Даже в безумствующем вокруг энергетическом вихре чувствуется особый, кисловатый и свежий детский залах, исходящий от девочки. Я прижимаю ее к груди, прикрывая ладонью мокрую головенку. Ошарашенный Шрайк резко оборачивается. Четыре руки взлетают вверх, с щелчком раскрываются лезвия, взор огненно-красных глаз останавливается на мне. Но темпоральный поток уже подхватил монстра и потащил к порталу. Скрежеща стальными зубами, Шрайк падает в него и исчезает из виду. Я поворачиваюсь ко входу, но он очень далеко. Иссякающая энергия эрга могла бы помочь мне добраться туда, вытащить против течения, как на буксире, но меня одного - без Рахили. Нести в такую даль еще одно живое существо не под силу эргу и мне вместе взятым. Малышка кричит, и я легонько подбрасываю ее, шепча какую-то бессмыслицу в теплое ушко. Если никак нельзя ни назад, ни вперед, мы с ней просто подождем немного. Авось кто-нибудь пройдет мимо. Зрачки Мартина Силена расширились. Ламия Брон резко обернулась и увидела парящего в воздухе Шрайка. - Вот погань, - вырвалось у нее. Ряды человеческих тел, привязанных пульсирующими пуповинами к терновому дереву, Машинному Высшему Разуму и дьявол знает, к чему еще, терялись в сумраке. А Шрайк, словно желая продемонстрировать свою власть, раскинул руки и завис в пяти метрах от мраморной полки, где Ламия сидела на корточках рядом с неподвижным Силеном. - Сделай что-нибудь, - прошептал он. Проклятой пуповины больше не существовало, но измученный пыткой поэт даже головы не мог поднять. - Есть идеи? - спросила Ламия, и голос ее предательски дрогнул. - Доверься, - произнес чей-то голос снизу. Ламия наклонилась и увидела под ярусом молодую женщину. Ту самую, которая стояла у ложа Кассада. Монета! - Помоги! - крикнула Ламия. - Доверься, - повторила Монета - и исчезла. Это не отвлекло Шрайка. Он опустил руки и шагнул вперед, ступая по воздуху, как по паркету. - Дерьмо, - у Ламии перехватило дыхание. - Именно, - проскрипел Мартин Силен. - Из огня - да жопой в полымя. - Заткнись, - прикрикнула на него Ламия. - Доверься... Кому? В чем? - Доверься долбаному Шрайку: он убьет нас или наколет на свое долбаное дерево, - пробормотал Силен. Ему удалось дотянуться до руки Ламии. - Лучше смерть, чем снова на дерево. Ламия успокаивающе коснулась его ладони и встала. Ее и Шрайка разделяла пятиметровая пропасть. Довериться? Она выставила ногу, ощутила под нею пустоту и закрыла на секунду глаза: под ногой оказалась твердая поверхность! Ламия быстро взглянула вниз. Там не было ничего, кроме воздуха. Довериться? Ламия перенесла тяжесть на выставленную ногу и шагнула. После некоторого колебания опустила вторую ногу. Она и Шрайк стояли друг против друга в воздухе на десятиметровой высоте. Ламии почудилось, будто монстр, раскинув руки, улыбнулся ей. Его панцирь тускло поблескивал в полумраке, красные глаза полыхали огнем. Довериться? Чувствуя, как кровь пульсирует в висках, Ламия взошла по невидимым ступеням и двинулась прямо в объятия Шрайка. Пальцелезвия разорвали одежду и впились в кожу, но монстру не удалось насадить ее на ятаган, торчавший из металлической груди. Ламия изогнулась и уперлась целой рукой в панцирь, ощутив леденящий холод - а затем странный прилив тепла. Энергия нахлынула волной и рванулась наружу. Сквозь нее. Кромсающие тело лезвия замерли. Шрайк застыл, словно обтекающая их река темпоральной энергии превратилась в янтарную смолу и затвердела. Тогда Ламия изо всех сил толкнула чудовище. В какие-то доли секунды Шрайк преобразился: металлический блеск исчез, сменившись сверканием хрусталя. Стальная глыба сделалась хрупкой и прозрачной. Парившую в воздухе Ламию теперь обнимала трехметровая стеклянная статуя. В груди четырехрукого чудовища, там, где положено быть сердцу, билась огромная бабочка, колотя о стекло угольно-черными крыльями. Поднатужившись, Ламия снова толкнула Шрайка. Он заскользил назад, закачался - и упал, потянув Ламию за собой. Вывернувшись из смертельных объятий, она услышала, как с треском рвется ее куртка, и, взмахнув здоровой рукой, сохранила равновесие. А стеклянный Шрайк, сделав в воздухе сальто, ударился о каменный пол и разлетелся фонтаном осколков. По невидимому мостику Ламия поползла на четвереньках к Силену, но когда до него оставалось всего каких-то полметра, она вдруг перепугалась до смерти, и невидимая опора туг же испарилась. Ламия рухнула как сноп на каменную полку. Отчаянно матерясь от боли в плече, сломанном запястье, вывихнутой лодыжке, ободранных в кровь коленях, - она отползла подальше от края. - За время моего отсутствия здесь многое изменилось. Мистический бардак какой-то, - прохрипел поэт. - Мы пойдем, или ты хочешь "на бис" прогуляться по воде? - Заткнись! - в голосе Ламии слышалась дрожь. Немного передохнув, она решила, что потащит поэта на себе. Они были уже у выхода, когда Силен бесцеремонно заколотил ее по спине: - Эй! А как же Король Билли и остальные? - После, - выдохнула Ламия. Она уже преодолела со взваленным на спину, точно тюк с бельем. Силеном, две трети пути, когда поэт спросил: - Ты все еще беременна? - Да, - ответила Ламия, моля Бога, чтобы это было так после всего того, что сегодня случилось. - Хочешь, я тебя понесу? - Заткнись. - Позади осталась Нефритовая Гробница. - Смотри! - Силен изогнулся всем телом, указывая на что-то. В свете разгорающегося утра Ламия увидела корабль Консула, стоявший на холме у ворот долины. Однако поэт указывал совсем в другую сторону. На фоне ослепительно сиявшего входа в Сфинкс выделялся темный силуэт Сола Вайнтрауба. Ученый застыл, воздев руки к небу. А из гробницы кто-то выходил. Сол первым увидел фигуру, идущую сквозь поток света и жидкого времени, не то вытекающего из Сфинкса, Не то втекающего в него. Когда фигура обрела четкие очертания, он понял, что это женщина. Женщина, несущая... Женщина, несущая младенца. Это была его Рахиль - та Рахиль, которую он провожал в путешествие на неведомый Гиперион, где ей предстояло собирать материалы для диссертации. Двадцатишестилетняя Рахиль - может быть, чуть-чуть старше. Вне всякого сомнения, это была она - с ее медно-каштановыми, стрижеными волосами и спадающей на лоб челкой. Раскрасневшаяся, как бывало обычно, когда в голову ей приходила новая замечательная идея. Ясная, но почему-то робкая улыбка озаряла ее лицо. Глаза, огромные, зеленые, с едва заметными золотистыми крапинками, были устремлены на Сола. Рахиль несла Рахиль, Малышка уткнулась в ее плечо и сжимала крохотные кулачки, словно решая, закричать ей или нет. Сол попытался что-то сказать, но язык его не слушался. Наконец он выдавил: - Рахиль. - Отец, - произнесла молодая женщина и, шагнув вперед, обняла ученого свободной рукой, стараясь не потревожить ребенка. Сол целовал свою взрослую дочь, обнимал, вдыхал аромат ее полос... Затем он взял на руки новорожденную и почувствовал, как по ее телу пробежала дрожь, предвещая уже привычный ему громкий плач. Рахиль, которую он привез на Гиперион в нагрудной люльке, была цела и невредима. Сол жадно рассматривал крохотное красное личико, сморщившееся от усилий сосредоточить еще непослушный взгляд на лице отца. Потом спросил, повернувшись к молодой женщине: - Это она?.. - Да. С ней все в порядке, - ответила дочь. Она была одета в нечто среднее между халатом и платьем из мягкой коричневой ткани. Сол покачал головой, любуясь ее улыбкой, снова перевел взгляд на младенца и заметил на подбородке под левым уголком рта знакомую ямочку. Он снова покачал головой. - Как... как это возможно? - Я не надолго, - не ответив на вопрос, сказала Рахиль. Сол снова поцеловал взрослую дочь. Слезы текли по его щекам, но он не мог смахнуть их, продолжая обеими руками держать малышку. За него это сделала взрослая Рахиль, нежно проведя ладонью по лицу отца. Внизу, на ступенях, послышался шум. Оглянувшись, Сол увидел, как Ламия Брон помогает Силену усесться на белую плиту каменной ограды, а возле них стоят трое запыхавшихся мужчин. Консул и Тео Лейн глазам своим не верили. - Рахиль... - прошептал Мелио Арундес. - Рахиль? - Мартин Силен, морща лоб, уставился на Ламию Брон. Та смотрела на девушку с раскрытым ртом. - Монета, - произнесла наконец она. - Ты Монета. Монета... Кассада. Рахиль кивнула. Улыбка сбежала с ее лица. - У меня всего несколько минут, - сказала она. - А рассказать вам нужно очень много. - Нет. - Сол взял свою взрослую дочь за руку. - Ты ведь не уйдешь от меня больше? Правда? Рахиль снова улыбнулась. - Конечно, нет, отец, - ответила она с нежностью, прикоснувшись к щечке ребенка. - Но только одна из нас может остаться... Ей ты нужнее. - Она повернулась к стоявшим внизу. - Выслушайте меня, пожалуйста. Когда поднявшееся над городом солнце озарило руины Града Поэтов, корабль Консула, западные скалы и верхушки Гробниц Времени, Рахиль закончила свой короткий рассказ - о том, как она удостоилась чести перенестись в грядущее, где бушевала последняя война между созданием Техно-Центра - Высшим Разумом - и человеческим духом. В будущее ужасных и чудесных таинств, где человечество расселилось по нашей галактике и вышло за ее рубежи. - В другие галактики? - переспросил Тео Лейн. - В другие вселенные, - улыбнулась Рахиль. - Полковник Кассад знал тебя под именем Монеты, - пробормотал Силен. - Будет знать под именем Монеты. - Глаза Рахили затуманились. - Я видела, как он погиб, и сопровождала его могилу в прошлое. Я знаю, часть моей миссии - встретиться с легендарным воином и повести его вперед, к последней битве. В сущности, мы с ним еще не знакомы. Она покосилась на Хрустальный Монолит в глубине долины. - Монета, - задумчиво повторила она. - По-латыни это означает "Напоминающая". Пусть так. Еще он может звать меня Мнемозиной - "памятью". Сол не выпускал руки дочери: - Ты отправляешься в прошлое вместе с Гробницами? Почему? Как? Рахиль подняла голову, и отразившиеся от скал солнечные лучи осветили ее лицо. - Это мой долг, отец. Моя обязанность. Они наделили меня средствами, позволяющими контролировать Шрайка. И только я была... подготовлена. Сол поднял дочурку еще выше. Она выпустила пузырь слюны и в поисках тепла уткнулась лицом в отцовскую шею. - Подготовлена? Ты имеешь в виду болезнь Мерлина? - Да, - ответила Рахиль. - Но ведь ты выросла не в каком-то таинственном будущем, а в университетском городе Кроуфорде, на улице Фертиг-стрит, на Мире Барнарда... - Он замолчал. Рахиль кивнула. - Это она вырастет там. Прости, отец, мне пора. - Она высвободила руку, сбежала по лестнице и коснулась щеки Мелио Арундеса. - И ты меня прости, - негромко сказала она потрясенному человеку, не отрывавшему от нее глаз. - Это было, словно в другой жизни. Арундес удержал ее руку у своей щеки. - Ты женат? - негромко спросила Рахиль. - Дети? Арундес кивнул, потянулся к карману, но быстро отдернул руку. Рахиль, улыбнувшись, поцеловала археолога и двинулась вверх по лестнице. Разгоралась заря, но вход в Сфинкс затмевал ее своим блеском. - Отец, - громко сказала Рахиль. - Я люблю тебя. Сол хотел ответить, но у него перехватило горло. - Как... как мне воссоединиться с тобой... там, в будущем? Рахиль указала на распахнутый вход в Сфинкс. - Для некоторых он будет межвременным порталом, о котором я говорила. Но тебе, отец... - Она помолчала. - Тебе придется снова растить меня. То есть в третий раз промучиться со мной. Разве можно просить о такой жертве? Сол через силу улыбнулся. - Ни одни родители на свете не отказались бы от этого, Рахиль. - Он переложил младенца на другую руку и снова покачал головой. - Наступит ли время, когда... вы обе... - Будем вместе? - договорила Рахиль. - Нет. Я ухожу другой дорогой. Ты и представить себе не можешь, сколько я уламывала Комиссию Парадоксов, пока мне разрешили эту встречу. - Комиссию Парадоксов? - не понял Сол. Рахиль вздохнула. Теперь они с отцом соприкасались лишь кончиками пальцев. - Мне пора. - Я буду... - Он посмотрел на ребенка. - Мы будем одни... там? Рахиль засмеялась, и при звуке этого смеха сердце Сола болезненно сжалось. - О, нет! Что ты! Там чудесно. Чудесные люди. Можно научиться чудесным вещам, увидеть изумительные места... - Она огляделась вокруг. - Нет, отец, ты будешь там не один. Я буду с тобою всей своей детской неуклюжестью и подростковым нахальством. - Она отступила назад, и ее пальцы оторвались от пальцев Сола. - Не переходи туда сразу, подожди немного, - посоветовала она, погружаясь в сияние. - Это не больно, но вернуться назад ты уже не сможешь. - Рахиль, погоди! - воскликнул Сол. Длинное платье струилось по камню, пока свет не объял Рахиль всю целиком. Голос ее зазвенел из сияния: - Счастливо, аллигатор! Сол помахал в ответ: - Пока, крокодил! Малышка проснулась и заплакала. Через час с лишним Сол вместе со всеми вернулся к Сфинксу. Они побывали на корабле Консула, наскоро перевязали раны Ламии и Силена, перекусили, а потом снарядили Сола с малышкой в далекое путешествие. - Глупо, пожалуй, укладывать вещи. Все наше путешествие может свестись к одному шагу сквозь портал, - рассудил Сол. - Правда, если в этом расчудесном будущем не окажется детского питания и пеленок, нам придется несладко. Консул похлопал битком набитый рюкзак, лежавший на ступенях. - На первые две недели, думаю, хватит. Если за это время не найдете бюро обеспечения пеленками, отправляйтесь в одну из тех вселенных, о которых говорила Рахиль. Сол покачал головой. - Неужели все это правда? А может, я сплю? - Подождите несколько дней, - пробовал уговорить его Мелио Арундес. - Побудьте с нами, пока все не уладится. Будущее не убежит. Сол почесал бороду. Он кормил ребенка молоком, синтезированным всемогущим кораблем. - Где гарантия, что портал будет открыт хотя бы еще неделю, - сказал он. - Кроме того, у меня могут сдать нервы. Я слишком стар, чтобы вновь растить ребенка... тем более в этой сказочной стране, где окажусь чужаком. Арундес положил свою сильную руку на плечо Сола. - Позвольте мне отправиться с вами! До смерти хочется увидеть это райское местечко. Сол улыбнулся и крепко пожал руку Арундеса. - Спасибо, мой друг. Но паша жена и дети ждут вас... на Возрождении-Вектор... У вас тоже есть обязанности. Арундес кивнул и посмотрел на небо. - Если нам удастся вернуться. - Мы вернемся, - сказал Консул. - Даже если Сеть исчезла навсегда, со старомодными спин-звездолетами ничего произойти не могло. Это будет стоить вам нескольких лет, Мелио, но вы вернетесь. Сол закончил кормить ребенка, повесил чистую пеленку себе на плечо и окинул взглядом кучку людей вокруг. - У всех свои заботы. - Он обменялся рукопожатием с Силеном, который категорически отказался залезть в реаниматор и даже слышать не хотел об удалении гнезда нейрошунта. - Со мной такое и раньше бывало, - беспечно заявил он. - Собираетесь дописывать поэму? - спросил Сол. Силен покачал головой. - Я закончил ее на дереве. И еще сделал там потрясающее открытие, Сол. Ученый поднял бровь. - Я узнал, что поэты не боги, но если Бог... или что-то вроде Бога... существует, то он поэт. И к тому же хреновый. Ребенок агукнул. Мартин Силен в последний раз пожал руку Сола. - Устройте им там веселую жизнь, Вайнтрауб. Скажите им, что вы их пра-пра-пра-пра-прадедушка, а если станут безобразничать, надерите им задницы. Сол кивнул и подошел к Ламии Брон. - Я видел, вы говорили с медицинским терминалом корабля. Все ли в порядке с вами и вашим будущим ребенком? Ламия улыбнулась. - Все отлично. - Мальчик или девочка? - Девочка. Сол поцеловал ее в щеку. Ламия коснулась его бороды и отвернулась. Частному детективу, даже бывшему, плакать не пристало. - С девочками столько хлопот. - Сол старался вытащить пальчики Рахили из своей бороды. - Обменяйте вашу на мальчика при первой же возможности. - Хорошо, - пообещала Ламия сквозь слезы. Он пожал руки Консулу, Тео и Мелио, надел рюкзак, пока Ламия держала девочку. Затем взял Рахиль на руки. - Вот будет номер, если эта машина не сработает. Мне что, тогда, вечно скитаться внутри Сфинкса? - пробормотал он. Консул, прищурившись, смотрел на светящийся вход. - Там все в порядке. Хотя как эта штуковина работает, ума не приложу. Вряд ли там портал... - Пердал, - предложил свой вариант Силен и закрылся рукой от разъяренной Ламии. - Если он сразу же не вырубится, народ туда так и попрет. Так что, Сол, одиночество вам не грозит. - Если разрешит Комиссия Парадоксов, - вздохнул Сол, теребя бороду, как делал всегда, думая о чем-то своем Он поправил рюкзак, крепче прижал ребенка и сделал первый шаг. На этот раз силовые поля пропустили его. - Не поминайте лихом! - крикнул он. - Клянусь Богом, игра стоила свеч! И они исчезли в сиянии. От воцарившейся тишины звенело в ушах. Первым ее нарушил Консул: - Пойдем на корабль? - Надеюсь, вы спустите лифт, - заметил Силен. - Мы не умеем ходить по воздуху, как госпожа Ламия Брон. Ламия смерила поэта гневным взглядом. - Думаете, все это устроила Монета? - спросил Арундес, имея в виду поединок со Шрайком. - Скорее всего, - откликнулась Ламия. - Достижения науки будущего, что-то в этом роде. - О да, - вздохнул Мартин Силен, - "наука будущего". Сколько раз я слышал эти слова от тех, кому нравится быть суеверным. Альтернатива, моя дорогая, заключается в том, что ты обладаешь некой доселе неизвестной энергией, которая позволяет левитировать и превращать чудовищ в стеклянных чертиков. - Заткнись, - бросила Ламия, на этот раз с плохо скрываемой неприязнью, и оглянулась. - Где гарантия, что с минуты на минуту не явится другой Шрайк? - В самом деле, где? - согласился Консул. - Наверняка найдется новое пугало. Тео Лейн, который всегда терялся, когда возникали разногласия, откашлялся: - Взгляните, что я нашел возле Сфинкса, среди багажа. - И он поднял над головой какой-то инструмент с тремя струнами, длинным грифом и ярко разрисованным треугольным корпусом. - Это гитара? - Балалайка, - ответила Ламия. - Она принадлежала отцу Хойту. Тео Лейн отдал инструмент Консулу. Тот пощипал струны. - Знаете эту песню? - Он взял несколько аккордов. - "Ноктюрн для четырех ног под одеялом"? - предположил Мартин Силен. Консул покачал головой и взял еще несколько аккордов. - Что-то старинное! - предположила Ламия. - "Выше радуги", - сказал Мелио Арундес. - Должно быть, это пели еще до меня, - Тео Лейн кивал в такт бренчанью Консула. - До всех нас, - сказал Консул. - Пошли, по дороге разучим слова. Фальшивя и перевирая текст, паломники двинулись под палящим солнцем вверх по склону, к ожидающему их кораблю. ЭПИЛОГ Через пять с половиной месяцев, на седьмом месяце беременности, Ламия Брон вылетела утренним рейсом дирижабля в Град Поэтов, на проводы Консула. Озаренная первыми солнечными лучами столица, которую все - и местные жители, и офицеры ВКС, и Бродяги - называли теперь Джектауном, нарядная и чистая, осталась внизу. Дирижабль о