Чтоб совсем дураком себя в собственной стране не чувствовать". -- Какая у этого Терентьевича машина? -- Красный "форд", -- ответила Кувыркалкина. -- А старый Новый год вы где встречали? Она засмеялась: -- Не поверишь: я -- с мужем. -- А Шекельграббер? -- С Размахаевой. -- И Терентьевич там был? -- Не знаю, -- ответила она. -- Значит, не поведешь меня в ресторан? -- Мы же не договаривались. Откуда я знал, что ты сегодня забежишь на холостяцкий огонек. -- Ну и подлец же ты! -- сказала она. -- Только пользуешься мной как женщиной и как информатором. -- А как еще тобой пользоваться? Хочешь, постирай мои носки. -- Сволочь! -- сказала она, встала, оделась и ушла. Я не препятствовал. Все-таки хорошая девчонка, эта Кувыркалкина! И детдом не сильно испохабил. Но огреть ее было просто необходимо. Чтоб не прыгала в постель ко всем подряд. Пошлю ей завтра букет роз... Опять бессмысленные траты! Да еще на чужое половое воспитание. Я же оделся, во что Бог послал из гардероба, и пошел в Армянский переулок. Заклепкина не пришлось даже ждать, он прилежно гулял с пуделем. Сразу видно, человек на пенсии: дома -- скука, на улице -- тоже скука, но хоть ноги двигаются и за собакой следить надо. -- Не помните, -- спросил я, -- стоял в то утро в переулке красный "форд"? -- Что-то красное стояло, а что -- не обратил внимания, -- ответил он. -- Перестаньте, вы знаете каждую машину в этом переулке и каждого владельца. -- Еще темно было, -- сказал он, -- а фонари через один светят. Это при социализме они работали... Не поручусь, что действительно была красная машина. Но и отрицать не буду: вдруг и впрямь стояла. -- Хорошо, поставим вопрос по-другому. Какие машины проезжали мимо с того момента, как вы обнаружили труп и до приезда милиции? -- Я как раз пошел звонить в милицию. -- Кстати, как вас зовут? -- Степан Николаевич, могли бы в протоколе посмотреть. -- У меня к вам просьба, Степан Николаевич, как к человеку, у которого много свободного времени и доброе сердце. Я сегодня поссорился с девушкой, но уже жажду помириться -- так бывает в любви. Не могли бы вы от моего имени преподнести ей букет роз. Само собой, я заплачу. И за букет, и за труд. -- Это можно, -- сказал он и подмигнул, -- я тоже когда-то любил с девушками ссориться. -- Зовут ее Оля, -- сказал я, доставая деньги из бумажника. -- Она работает секретаршей в похоронной фирме "Долина царей". Сейчас я напишу адрес... -- Это где покойник из машины? -- удивленно спросил Заклепкин. -- Да, но к нему это не имеет отношения. Просто я немного влюбился по ходу служебного расследования. Наверное, читали в книжках, до чего мы, детективы, народ влюбчивый. -- Не пойду, -- сказал он. -- И не просите. -- Почему? Я хорошо заплачу: и как посыльному, и как человеку с добрым сердцем. И тут мимо нас проехал Опрелин на своем "УАЗе". -- Кстати, эта машина вам не знакома, не попадалась на глаза в то утро? -- спросил я на всякий случай. -- Молодой человек, -- сказал Заклепкин, -- перестаньте меня пугать вопросами. Не таких видели, -- повернулся и ушел. Я понял, что разговаривать со мной без санкции прокурора он больше не станет, позвонил Горчицыну из ближайшего автомата и велел ждать меня. Горчицын приоткрыл дверь, троекратно переспросив "кто", и выглядел более испуганным, нежели Заклепкин. Впрочем, пугливость его нашла объяснение, едва он зажег свет в прихожей: под правым глазом Горчицына темнел синяк -- родной брат моему. -- Когда вас приложили? -- спросил я. -- Вчера вечером. -- Подробнее. -- Трое поймали в подъезде. Я их запомнил, у одного кличка "Квелый". -- Хорошая кличка для мордобойцы, -- сказал я. -- Давайте пройдем в комнату, и вы на листе бумаги напишите приметы и вообще весь ход событий с диалогами. Он послушно сел за стол и взял ручку, а я терпеливо подождал. -- А хуже не будет? -- спросил Горчицын, передавая листок. -- Вы забыли указать мотивы избиения. -- Ума не приложу. -- Все-таки напрягитесь и приложите, -- велел я и взялся подсказывать, -- месть, деньги, ревность, дурная болезнь... Он замахал руками: -- СПИДом только на уколах заражаются. Я думаю, может быть, Терентьевич. Только ему не говорите. -- А почему не ваши коллеги по сауне? -- Но вы-то что им сделали? -- Согласен. Но почему Терентьевич? Что я ему сделал? В глаза не видел! -- А мне он угрожал: если ты, извращенец, коснешься моей женщины, -- сильно пожалеешь. -- И какая женщина его? -- Марина Размахаева. -- Вот как? -- удивился я. -- И когда же она стала его: до смерти Шекельграббера или после? -- Я им свечку не держал. -- Жалко. А как вы касались Размахаевой? -- Она приезжала на массаж. -- Почему же Терентьевич просто не велел наложнице поменять сауну? -- Я ее тоже просил, но она упрямая. Она всегда делает наперекор. -- А за что, по-вашему, напали на меня? Я Размахаеву даже не гладил. Он ухмыльнулся: -- Вам лучше знать. -- Хорошо, -- согласился я, -- к ней еще ездит Поглощаев, но у него-то нет фингала под правым глазом. -- Может, сегодня появится, -- философски заметил Горчицын. -- Кстати, что общего у Поглощаева с Размахаевой? -- Спросите у них. -- А вы не знаете? -- Нет и не хочу. Так проще жить. -- Мне казалось, что вы близкий друг Поглощаева. Вместе в Сандуны ходите. -- Если вы думаете, что это я украл в бане его документы, то заблуждаетесь. Мне только в тюрьму угодить не хватало. -- По-моему, там бы вы с лихвой решили свои сексуальные проблемы. -- Не надо, -- попросил он слезно, -- не издевайтесь надо мной. Я пожалел о сказанном. -- Вспомните, кто делил с вами кабинку в Сандунах. -- В бане все одинаковые. Может быть, Поглощаев сам спрятал документы? -- подумал я. -- А какие у него основания? Во-первых, те, о которых я не подозреваю. Во-вторых, попугать самого себя до смерти. В-третьих, потратиться на частного сыщика. В-четвертых, заподозрить Горчицына. Ну и темная лошадка, этот Поглощаев. Сразу видно советского буржуя. Капиталист исподтишка. -- Мог ли Терентьевич из ревности убить Шекельграббера? -- спросил я. -- Ну что вы меня все время спрашиваете? -- устало сказал Горчицын. -- Сами сообразите. Убить, наверное, не мог: нас же не убили. Но его ребята могли перестараться. -- Тем более мы с Размахаевой не жили. -- Вот именно, только гладили. -- Куда вы из сауны поехали с Размахаевой позавчера? -- Ей надо было кое-что купить у моих знакомых. -- Ну что? Говорите. Или мне клещи взять и заставить вас язык высунуть. -- Они хотели построить дачу под Москвой, но потом пришел вызов из Израиля. Вот этот кирпичный полуфабрикат и торговали. -- Уверен, сошлись на миллионе деревянных. -- Да, где-то так. -- А вам не кажется странным, что за похищенные документы с Шекельграббера потребовали ту же сумму? -- А вам не кажется странным, что с Шекельграббера за документы потребовали такую несуразную сумму? Хлопоты с оформлением новых стоят гораздо дешевле. Если, конечно, ты чист перед законом и паспорт у тебя не поддельный. -- Как вы относились к Шекельграбберу? -- Ну какое это теперь имеет значение, -- устало ответил он. -- Ладно, пойду, -- сказал я и поднялся. -- А Квелого я вам через пару дней связанным предоставлю. Но услуга за услугу. Вы в понедельник будете в "Долине царей"? -- Да, -- ответил он, -- привезут клиента. Придется повозиться. -- Вот деньги. Купите, пожалуйста, букет роз и подарите от моего имени Кувыркалкиной. -- С удовольствием, но вряд ли она возьмет цветы из моих рук. Я для нее парасхит. -- Кто-кто? -- Так в древнем Египте назывались те, кто чистил трупы перед бальзамированием. Уже стоя в проеме дверей, он вдруг сказал: -- Был там один дед... -- Где? -- не сообразил я. -- В Сандунах, -- сказал Горчицын. -- Я его случайно запомнил. Никогда не видел, чтобы в баню с собакой приходили. -- То есть? -- Пришел с собакой. Его не пустили. Тогда он привязал ее у входа в мужское отделение, и она скулила, пока банщик не заехал ей по морде мокрой тряпкой. Дед его чуть не убил. -- Какой породы была собака? -- Белый пудель... -- Вы эти выходные лучше посидите дома от греха. Оставшись на лестничной клетке, я вскрыл распределительный щит и вырвал провода телефона, которые вели в квартиру Горчицына... Лучшие страны гибнут от демократии. Тут даже спорить не о чем. Возьми любой крупный европейский город, там давно негры, арабы и турки численностью забили коренное население. И так повсеместно, разве что Япония еще держится, но только за счет неповторимой работоспособности граждан: любой пришелец там выглядит бездельником. А Москве капут по общему шаблону, -- думал я, шагая к Заклепкину. -- Москва упорно превращается из третьего Рима во второй Вавилон. Вот в Лос-Анджелесе вся территория поделена на кварталы и зоны влияния, которые чужак обойдет стороной. Лос-Анджелес или Нью-Йорк какой-нибудь загаженный устроены вроде зоопарка, где у каждого народа или группы людей, объединенных по интересам, -- своя клетка, вылезать из которой не рекомендуется, несмотря на свободу. А в Москве как будто вавилонская башня Nо2 рухнула только вчера и народы еще объясняются знаками в поисках соплеменников. Прямо стыдно за банду каких-нибудь чучмеков, что их московский авангард не в состоянии выселить жителей пяти -- десяти близкостоящих домов, занять их и спокойно терроризировать население в радиусе трех километров. Но скоро они сообразят и опомнятся. Держитесь, тогда, москвичи! Не спасет вас ни лимитированная прописка, ни родная лимитная милиция. Выкурят чучмеки всех, как миленьких, для начала дверь подожгут, потом стекла выбьют, потом дочку изнасилуют, потом -- жену, а не поможет -- и на вас польстятся. Разбежитесь вы тогда по тверям и рязаням, опять броситесь искать Минина с Пожарским и, проиграв десять битв подряд на кольцевой автодороге, победите в одиннадцатой, потому что вас, как всегда, будет больше, а чучмекам без вас станет скучно: грабить-то некого... Заклепкина в переулке не было, но я знал адрес из протокола Квочкина. Когда я поднимался по лестнице, дверь квартиры открылась и выпустила девушку. -- Извините, -- остановил я ее, -- вы дочь Степана Николаевича? -- Нет, -- ответила она, -- присматриваю за домом и за ним. Я дал девушке хлопнуть парадной дверью, на всякий случай устроил газовый пистолет поудобней в кармане и позвонил в квартиру Заклепкина. Меня долго разглядывали в "глазок", потом долго возились с замками. Наконец, продолжая держать себя на цепочке, как заскучавший дворовый пес, дверь приоткрылась и в щель вылез нос пенсионера. -- Что еще? -- спросил Заклепкин недружелюбно. -- Говорить с вами желаю. Он не ответил и скрылся. -- Придется, Степан Николаевич, -- закричал я через дверь. -- Иначе через час я приду с участковым. Заклепкин опять высунул нос: -- Что вам надо? Я уже все сказал. Добавить нечего. -- А про то, как ходили в Сандуны и зачем-то спрятали документы Поглощаева за скамью? -- Ни в какие Сандуны я не ходил. -- У меня есть свидетель и ваши отпечатки на бумажнике Поглощаева, -- сообщил я. -- Ну как? Впустите меня? -- Нет, -- сказал он. -- Подождите на улице. Ждать его пришлось минут двадцать. Я даже испугался: уж не повесился ли Заклепкин, поняв, что проиграл? Но наконец он вышел живой и здоровый с пуделем у левой ноги, как всегда. -- Долго же вы одевались! -- попенял я. -- Наташа Ростова быстрее бы обернулась. -- Одевался быстро, -- ответил он, -- вы пришли во время обеда, а я не ем холодные котлеты. Вот это выдержка! -- подумал я. -- Человека того и гляди в кутузку уведут, а он обедать садится! -- Что вы от меня еще хотите? -- спросил Заклепкин. -- Правды, Степан Николаевич, -- сказал я. -- Остап Бендер хотел от Корейко любви, а я всего лишь правды. Лучше немногословной и с чистосердечным признанием в письменном виде. -- Но вы же и сами знаете, -- ответил он. -- Кое-что, но не во всех подробностях. Если б я знал все, вы бы сейчас в "воронке" ехали в следственный изолятор, а ваш милый пуделек бежал б следом и скулил от горя. Упоминание о собаке его покоробило. -- Я вашего Шекельграббера не убивал, -- заявил он. -- Охота была руки марать. -- Ну конечно! Вас подставили, как в американском боевике. А документы Поглощаева вы украли шутки ради, пытаясь развеять пенсионную скуку. Или вы клептоман? -- Да, -- сказал он. -- Могу достать справку. -- И где же, позвольте спросить, вы познакомились с объектом шутки и клептомании? Встретили в милиции на допросе? -- Как вам будет угодно. -- Вы сами-то верите в эту чушь? -- Нет, -- ответил он, -- это вы верите. -- Смотрите, -- сказал я, -- опять Опрелин мимо едет. Что это он каждый час дефилирует по переулку? Стоит вам из дома с собачкой выйти, и он тут как тут. Может, он за мной следит? А может, это он убил Шекельграббера и теперь на мою и вашу жизнь зарится? -- Не знаю я никакого Опрелина! -- Все, -- сказал я, -- мне надоело. Не хотите по-хорошему, будем врагами. Посидите, пожалуйста, дома или на лавочке, за вами скоро приедут. -- Ладно, -- смирился он. -- Если я скажу вам правду, вы от меня отстанете? -- Скорее всего, -- предположил я. -- Впрочем, зависит от правды. Мы сели на лавку, ножки которой пудель тотчас опрыскал. Я незаметно дал ему пинка, опасаясь, как бы он и под меня не сходил. -- В ноябре прошлого года меня положили в клиническую больницу, Я подозревал рак почек, готовился к смерти. Денег не было. Вернее, я откладывал на похороны, но инфляция их уничтожила. И таких, как я, была почти вся палата. Мы сидели у окна и смотрели на больничный морг. Однажды умер мой сосед, но повезли его не в наш морг, а в другую больницу. От сестер выяснилось, что морг под окном куплен какой-то фирмой и туда кладут трупы только за деньги, но и хоронят соответственно, а тех, кого демократы разорили на старости лет, сразу утаскивают чуть ли не на свалку и бросают в братские могилы, как бродяг, даже без гробов. Вернее, гробы в ту же ночь выкапывают и продают по второму разу. У них это называется "похороны за государственный счет". За счет того, чего нет, чего они, сволочи, собственными руками разрушили и продали!.. Вы только поймите меня правильно, -- попросил он, -- я всю жизнь работал, как проклятый, себя не жалел, у меня медали и нагрудный знак "Пятьдесят лет в КПСС", работал не для себя -- для страны. И вот за отданную жизнь на свалку с бомжами! Заслужил я отдельные два на два или нет? -- Всякий заслужил, -- ответил я. -- В общем, собрался я с духом и пошел в эту "Долину царей". Принял меня тот самый Шекельграббер -- других не было. Я ему рассказал, что и вам, и услышал в ответ: "Тут не благотворительная организация. Самые дешевые похороны стоят пятьсот тысяч, и те уже надо индексировать". Я сказал, что таких денег у меня нет и просто быть не может, я не вор, я трудящийся. Он развел руками, дескать, разговор окончен. "Впрочем, -- говорит, -- переоформите квартиру на меня после вашей смерти, тогда я похороню вас, как отца родного". Ах ты, недоносок, думаю. Я для того двадцать лет по углам да коммуналкам мыкался, чтоб ты, дерьмо иностранное!... В общем, встал и хлопнул дверью. На улице подошел ко мне этот самый Опрелин. Оказывается, он с секретаршей весь разговор подслушал. "Я тому стервецу тоже насолить хочу, -- говорит, -- он у меня жену увел, купил ее на иностранные шмотки". -- "А как?" -- спрашиваю: уж больно злой я в тот момент был. "У меня, -- говорит, -- есть дубликат ключа от его машины. Там, в бардачке документы и чековая книжка. Заберите и сожгите, пусть он тоже ходит голый". И я, можно сказать, в состоянии аффекта, взял ключ и украл. Сейчас, конечно, жалею, но тогда был уверен, что прав. Через две недели меня выписали частично здоровым, и чуть ли не на следующий день, а может, попозже, я вышел гулять с собакой, она остановилась у машины помочиться (у нее очень слабый мочевой пузырь, потому и гуляю так часто), я случайно поднял глаза и вижу этого самого Шекельграббера. Сначала испугался, подумал, рассказал ему все Опрелин, вот он и приехал поквитаться. А потом пригляделся, а он мертвый. Я закричал с испугу, прибежал прохожий... -- Значит, откупных за документы вы с Шекельграббера не требовали? -- спросил я. -- Нет, конечно. -- И Опрелин не требовал? -- Думаю, нет. Он перепугался еще больше, когда узнал о случившемся. Да и не такой он человек, не самостоятельный, поверьте моему слову. Он чужими руками привык работать или на вторых ролях. -- Кто же, по-вашему, требовал миллион за документы? -- Может быть, секретарша? -- спросил он. -- Она ведь слышала разговор, но не знала, что документы я бросил в почтовый ящик. -- Разве она присутствовала, когда Опрелин предлагал вам украсть документы? -- Нет, -- согласился он. -- Но Опрелин ей мог сказать, все-таки муж. Вы мне верите? -- Как я могу вам верить?! Столько времени утекло. Вы сто раз могли прорепетировать с Опрелиным все ответы и согласовать детали. Недаром он шныряет тут с утра до вечера. -- Я никого не убивал, -- сказал он. -- А билет? -- спросил я. -- Какой билет? -- Билет до Нью-Йорка на имя Шекельграббера, позднее изъятый в Шереметьево, -- объяснил я. -- Да, такое было, -- сознался Заклепкин. Он улетел с ветром за забор больницы. Я его не нашел. -- Этот билет разве что ураган унес бы. Он размером с брошюру. -- Вы мне не верите? -- спросил он опять. -- Зачем вы украли документы Поглощаева? -- Знать не знаю никакого Поглощаева! И в Сандунах сроду не был. Что там делать? Вшей собирать? -- А отпечатки ваших пальцев на его бумажнике? -- спросил я. -- Не может там быть моих отпечатков, -- довольно честно ответил Заклепкин. Я промолчал. Он тоже стих, потом опять спросил: -- Вы мне верите? -- Вот вы утверждаете, что на похороны денег не было, а на какие же шиши вы держите домработницу? -- Она не домработница, а просто очень хорошая и добрая девушка. Ей я и хочу оставить жилплощадь. -- Ну а ваша дочь? Неужели бы она не похоронила вас? -- Я с дочерью не знаюсь. -- По идейным расхождениям? -- спросил я. -- Нет, по нравственным, -- ответил он. -- А почему вас, ветерана КПСС, положили в районную больницу, а не в Кремлевку? -- В Кремлевку теперь шекельграбберов кладут, -- сказал он. -- Вы отстали от жизни. -- Вам не жалко убитого? -- Совершенно, -- сказал он. -- Сидел бы в своей вонючей Америке, пил бы кока-колу, жевал бы жвачку, как корова, был бы жив. Вы мне верите? -- Сейчас верю, -- ответил я и встал. -- Мне надо подумать... Вы в ближайшие дни никуда не уедете? -- Не собираюсь. Да и куда мне ехать! -- Тогда до свидания, -- я зачем-то пожал ему руку и пошел домой, думая: а ведь прав пенсионер! Эх, Шекельграббер, Шекельграббер, и зачем ты пожаловал в далекую Русь? Болтался бы сейчас в баре на Пятой авеню и запивал пивом очередной бейсбольный матч. И кой черт дернул тебя жениться на русской стерве, да еще послушаться ее и уехать в разведку? Неужели ты думал, что порядочная русская девушка добровольно поедет на вашу пестро выкрашенную человеческую свалку? Неужели -- сам из эмигрантов -- ты не знал, что все эмигранты -- проходимцы с комплексом неполноценности? Что сплавляя вам блядей, мы защищаем себя от их переизбытка и оздоравливаем нацию. Хотя такое место пусто не бывает, к сожалению... Утром я позвонил банщику и попросил вспомнить, приходил ли париться дед с белым пуделем. Леша не вспомнил, а он не из тех, кто быстро забывает. Выходило, что в какой-то мере Заклепкину стоит верить, всех грехов он не совершал. Круг упорно пытался замкнуться на Размахаевой и Терентьевиче. Да еще поклеп Горчицына на пенсионера был неясен. Но этот извращенец подождет: он сидит запуганный, без связи. На всякий случай я заехал к Леше и показал фотографию Заклепкина, ничего нового не выяснил. Хотел от него навестить Опрелина, чтобы расставить все точки и запятые в истории с кражей документов, но пришлось бы лицезреть Кувыркалкину до того, как Горчицын подарит ей розы от моего имени, и я решил отложить Опрелина на понедельник и вплотную заняться Размахаевой и Терентьевичем. Я набрал номер зиц-вдовы, предварительно подготовившись выслушать в свой адрес десятка два оскорблений, но получил другой ответ. -- Куда вы запропастились? -- спросила Размахаева. -- Я уже начала беспокоиться. -- Что-то на вас непохоже, но беспокоились не зря. -- А что стряслось? Вам погрозили пальцем? В вас стреляли из рогатки? Вы переходили улицу на зеленый свет и на вас набросился шальной автомобиль из-за угла? -- Мне поставили синяк на правый глаз. -- Всего-то? -- удивилась она. -- Но вы хоть дали сдачи? -- Некогда было, -- ответил я. -- Но дело не в этом, еще успею. Вашему массажисту поставили синяк-близнец. -- Внешне все синяки похожи друг на друга, как негры, -- ответила она. -- Скажите, не попадались ли среди ваших знакомых другие мужчины с синяками под правым глазом? -- Ну! Я всех не упомню, -- развязно ответила она. -- У меня есть и другие вопросы. Можно вас навестить с тортом? -- Не думаю. Вы приятней по телефону, да и гости у меня. -- Я видел, как к вам приезжал Поглощаев. Зачем? -- Вы шпион! -- И все-таки? -- Хотел тортом накормить, как вы. Но я и ему отказала. -- Что у вас общего с Горчицыным, кроме массажа? Мы иногда ходим в читальный зал публичной библиотеки. -- А вам не противно общество педераста? -- Это вам должно быть противно. -- Зря вы так со мной разговариваете, Марина Степановна. Добром для вас это не кончится. Она бросила трубку, а мне захотелось есть. Я пересчитал остатки денег в кармане и понял: по ступенькам ближайшего кафе мне придется взойти, как на эшафот, ибо на выходе я уже никак не буду связан с внешним миром финансово. Закусывая, я размышлял, что предпринять дальше. В голове все время складывались преступные парочки, причем из одних и тех же персонажей. Скажем, Терентьевич и Размахаева. Мотив у одного -- ревность, у другой -- деньги и опостылевший любовник. Если опостылевший. Или: Заклепкин и Опрелин. Оба хотели отомстить и поживиться. Если на самом деле хотели. Или: Кашлин и Размахаева. Друзья юности, патриоты. Если не понарошку. Хороша также парочка Поглощаев с Горчицыным, но какая-то она сбоку-припеку. Убей Бог -- не вижу мотива, и все-таки что-то тут нечисто. Горчицына, скорее, надо рассматривать в связке с кем-то другим. Но с кем? Со мной? По родственности фингалов? Или с ним самим? Или с каким-то инкогнито "голубым" из "Долины царей"? А может быть, во всем виновата Кувыркалкина, и хвост тянется за ней, как шлейф за Размахаевой? Не слишком ли я приблизился к этой девушке? Пригрел змеюку, а она и рада морочить мне голову... Одна лишь мысль угнетала меня: а вдруг все эти люди не при чем и существует какая-то другая, "правильная" причина смерти Шекельграббера? Мало ли с кем он общался, кроме моих подозреваемых. Вот, например, вечеринка, о которой упоминал Кашлин. Кто туда привел Шекельграббера? Условный дед Пехто?.. Мимо прошла стайка юнцов в умышленно драных джинсах. Зачем теперь такая мода? Чтобы чесать задницу, не снимая штанов? -- Никакого другого объяснения я придумать не сумел, как ни пыжился. Вот так и с делом Шекельграббера. Хватаюсь за ту версию, которая укладывается в голове и соответствует моему циничному и испорченному взгляду на мир. Чем я лучше Горчицына? Он извращенец тела, я -- извращенец духа. Встретив человека, первым делом ищу в нем какую-нибудь гадость-мерзость-скотство, щупаю, с какой стороны он сподличает, чтобы себя уверенней чувствовать, возвыситься в собственных глазах... Но это уже философия. Какой вырос -- таким и помирать. А вопрос вопросов: что делать дальше? Деньги кончились, Размахаева со мной торт есть не желает при гостях. Но надо, надо подежурить у ее подъезда на всякий случай. А завтра к Квочкину, выложу ему все, как на духу. Пусть подскажет, что дальше придумать... В часы пик на городском транспорте можно ездить без билета. Зажатые друг другом, висящие на подножке и злые, точно собаки, пассажиры просто выкинули бы контролера, как мусор и бесполезную, занимающую место вещь, и еще долго дивились бы его наглости и безделью. Но по воскресеньям в троллейбусах более-менее свободно и злого упрека никто контролеру не кинет. А в моем возрасте ездить "зайцем" уже несолидно, вернее, совестно должно быть. Поэтому я пошел к дому Размахаевой пешком. Нет ничего удивительного в том, что у подъезда стоял красный "форд". Правда, мало ли в Москве этих подержанных машин, которых теперь через таможню проходит больше, чем через все конвейеры страны. Но я чутьем угадал "форд" Терентьевича. Оставалось ждать и попутно наблюдать жизнь вокруг. Я почему-то был уверен, что сейчас застукаю Квелого или кого-нибудь из этой шушеры. В прошлый раз, когда я шел за Размахаевой, она знала об этом. Значит, кто-то следил за мной и потом "настучал" зиц-вдове. Но от кого ее охраняют? От всех мужиков подряд, что ли? Проще ходить по улицам, спрашивать, есть ли деньги? -- и в случае утвердительного ответа сразу бить морду за умозрительную возможность полового контакта с Размахаевой. Правота моя довольно быстро подтвердилась. Наблюдая жизнь вокруг, я заметил, что за мной исподтишка наблюдает гробокопатель Навыдов. Это было неожиданно. Ну ему-то на кой черт было ввязываться? Прекрасная, хорошо оплачиваемая работа на свежем воздухе, дармовая выпивка, нетребовательные клиенты, затихшие или в слезах, и вдруг -- филерство по совместительству. Я решил ускорить развязку и пошел к Навыдову. Он отвернулся и сделал вид, будто играет с малышом в песочнице, но бдительная бабушка, видимо, начитавшись газетных статей о насильниках, прогнала его. -- Не ожидал вас здесь встретить, -- сказал я. -- Что, в соседнем подъезде кто-то умер? Нужно снять мерку? -- Иди своей дорогой, -- пробурчал он. -- Я всегда хожу своей дорогой, но почему-то на ней меня подкарауливают странные люди и бьют, недолго думая. Он отвернулся. -- Так нечестно, Навыдов. Вы следили за мной, я вас "проколол" и теперь имею право задать несколько нескромных вопросов. -- Я за тобой не следил, я тут живу. -- Странно, мне казалось, что вы живете в Бирюлево. Так, по крайней мере, написано в вашем паспорте. -- Что тебе надо? -- Помните меня? Мы учились в одном институте. Не помните? Но это неважно, -- сказал я. -- Кто из ваших друзей в бригаде мастер бить с левой? А главное, за что? Меня, потом Горчицына. Кто следующий? -- Слушай, ты, -- рявкнул он, -- я сейчас милицию позову. -- А я скажу, что ты крадешь детей и насилуешь, и вот эта бабушка подтвердит. И милиционеры мне поверят, как частному сыщику, который давно тебя "вычислил" и, наконец, схватил с поличным. Он стал поспешно уходить. -- Караул! -- закричал я. Навыдов встал. -- Отстань от меня, -- сказал он. -- Говорят тебе русским языком: ты мне не нужен. Я шел к одному человеку. -- Неужели вам не хватает денег, Навыдов? -- я снова взял официальный тон. -- Неужели Терентьевич платит так много за охрану своей персоны? -- Чтоб ты понимал! -- Так объясните. Я не из дураков. -- Мы общаемся бескорыстно. -- Мы -- это кто? Коллеги с кладбища? -- Нет, я один оттуда. Остальные из других мест. -- А зачем его охранять? -- Так просто. -- Логично. И все-таки? -- Да никто его не охраняет! -- Вы меня интригуете, как девушку. Тут явно какая-то тайна. -- Ладно, попробую объяснить, -- снизошел он. -- Ты кто по убеждениям? -- Знаете, Навыдов, я в политике, как свинья во фруктах. Мое нелегкое дело -- ловить преступников на каждом шагу. -- Ну, про войну в Сербии ты-то слышал? -- Краем уха. Как и про Нагорный Карабах. До сих пор не разберу, кто там воюет. -- А еще журналист! -- Откуда вы знаете? -- Да ты один тут дурак набитый! -- рявкнул он. -- Бродишь впотьмах, вынюхиваешь, сам не знаешь чего, хотя у каждого на роже все написано. -- Почему? Я вынюхиваю вполне конкретного человека, которым можете оказаться и вы, потому что имеете необходимые задатки. -- Не могу, это не я. -- А кто? Он хмыкнул. -- Ладно, -- решил я блефануть. -- Я вас задерживаю. Пойдемте, ордер на арест я оформлю на месте. Вздумаете бежать, буду стрелять по ногам, а так как стреляю я из рук вон плохо, то могу попасть и в голову. -- Слушай, -- предложил Навыдов, -- сколько тебе надо, чтобы ты отвалил и забыл про меня? -- Двадцать пять тысяч, -- прикинул я. -- У меня только десять, -- ответил он. -- Давайте, -- согласился я, -- и рассказывайте все, что знаете и думаете. Мы присели возле песочницы напротив бабушки. -- Рассказывать особо нечего. Я и еще несколько ребят записались добровольцами в Сербию. Терентьевич скоро уезжает и заберет нас. -- Неужели наемнику платят больше, чем землекопу на кладбище? -- Тут дело совести. Тебе не понять. -- А при чем тут Шекельграббер? -- спросил я. -- Шекельграббер тут совершенно не при чем. -- И вы дали мне десять тысяч, чтобы поведать о своей поездке в бывшую СФРЮ? -- удивился я. -- Ладно, а Размахаева с какого бока? -- Это личное дело Терентьевича. -- Что ж он личные дела решает вашими совестливыми славянскими кулаками? Навыдов не нашел ответа. -- Хорош гусь, нечего сказать, -- решил я за него. -- А если в Сербии Терентьевич огород свой копать заставит? Я заметил, что Навыдов еле сдерживается, чтобы не наброситься на меня с кулаками, и встал, дружелюбно похлопав по плечу. -- Когда отъезд? -- спросил я. -- Билетов еще нет, -- буркнул он. -- Повезло вам с этой войной, Навыдов, -- сказал я. -- Лет пять назад вы бы уже лес в тайге валили. По совести и без права переписки. А в нынешнем бардаке армия исчезнет -- никто внимания не обратит. Не то что работник кладбища. Может, и мне рвануть в какую-нибудь Эфиопию, помочь родственникам Пушкина? Нет ли у вас на примете знакомого эфиопа-вербовщика? Я мог бы организовать пару установок "Град", на худой конец, танковый корпус. Списали бы по конверсии как гуманитарную помощь металлоломом и вперед на Аддис-Абебу! Только запевай: "И боец молодой вдруг поник головой..." Навыдов уже побагровел и сжал кулаки. Я решил больше не испытывать его больное терпение. В конце концов, вряд ли оно адское... По дороге домой проанализировал наш разговор и понял, что Терентьевича со счета сбрасывать пока рано. От таких революционеров чего хочешь можно ожидать. Чем джентльмен отличается от горе-патриота с оскорбленным чувством национального сознания? Джентльмен умеет и может за себя постоять, патриот же стоит за себя горой даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости. Сам факт, что его нечаянно толкнули локтем в очереди, он рассматривает как вызов своему маленькому угнетенному народу. И если джентльмен вызовет обидчика на дуэль, то патриот сразу даст по голове гаечным ключом. Допустим, Шекельграббер сказал в шутку: "Эх ты, серб недоделанный!" -- Терентьевич убил бы его, не задумываясь, мстя за сожженные хорватами деревни. Но убил бы сразу, а не спустя неделю и не мороча голову кражей документов, которые, как я уже выяснил, украл не он, а Заклепкин. Что-то не вяжется в словах этого пенсионера. Все в один голос уверяли меня, что Шекельграббер -- душа человек, лучше не придумаешь, а тут старику в четырех квадратных метрах отказал. С чего бы вдруг?.. Нет, не угадаешь. Бывает же так, что просто человек не понравился. Вот и отказал. Может, у него идиосинкразия на значок "50 лет в КПСС"... Дома в почтовом ящике я нашел письмо. По-моему, это первое за последние два-три-четыре года. Вскрыл, оказалось -- повестка в милицию. Сначала подумал, что это Квочкин вызывает меня таким оригинальным способом, но увидел сумму штрафа прописью. Действительно, пару месяцев назад меня забирали "за появление на улице в нетрезвом состоянии, оскорбляющем человеческое достоинство". Ну уж, дудки! Платить отделению, в котором начальник -- мой подельщик, я не буду. Но все равно, спасибо. Хоть милиция обо мне вспомнила. Теперь знаю, что нужно делать, если хочешь получать письма почаще... С утра я просмотрел список клиентов "Долины царей", который оставила Кувыркалкина. Фамилии ничего не сообщали. По ним, в лучшем случае, можно было бы составить социологический отчет о национальной клановости нуворишей. Правда, Заклепкина я в списке не обнаружил. Но с чего ему там быть? Карманом он не вышел, обворовать государство по возрасту не удалось, просил он, прямо скажем, милостыню, и договора на посмертное обслуживание с ним никто не заключал. Впрочем, сколько правды сказал мне пенсионер и сколько вранья -- это еще предстояло выяснить. Поэтому я посмотрел в досье, где обитают Опрелин с Кувыркалкиной, и собрался ехать туда. Но позвонила Размахаева. Я и не предполагал, что она встает в такую рань. Впрочем, телефон мог стоять у кровати, а разговаривать, не глядя в глаза, зиц-вдова и без телефона умела. -- Вы мне нужны, -- сказала она. -- Как воздух? -- Я вас хочу нанять. Меня донимают, мне надо, чтобы вы избавили меня от одного человека. Дело нетрудное, думаю, это он убил Шекельграббера из ревности, или с его подачи, а вы заодно убьете двух зайцев и подработаете. -- Какого Шекельграббера? -- поиздевался я. -- Который звал вас Мунькой? -- Ну ладно, хватит! -- разозлилась она. -- Хватит, хватит, тем более половым воздержанием Шекельграббера не воскресишь, -- согласился я. -- Подозреваю, что речь идет о Терентьевиче. -- Правильно подозреваете. Этот идиот меня измучил, проходу не дает, а вчера потребовал, чтобы я ехала с ним в Югославию. -- Наверное, санитаркой? -- предположил я. -- Сейчас многие девушки так делают, но до госпиталя почему-то не доходят, застревают в баре с обнаженной грудью. -- Вы пошлый дурак! Вы -- Терентьевич наоборот! -- сказала она. -- Вы нанимаетесь или нет? -- Как же я могу отказать девушке со стажем! А чем будете платить? Любовью? -- Нет. Я уже запятнала девичью честь нескромными поцелуями. Зачем вам такая? Вам нужна любовь чистая и светлая, как квартира после обмена или ремонта. Нечто похожее у вас уже есть, поэтому берите деньгами, -- предложила она. -- Какой же нахал покрыл ваши щеки пятнами стыда? -- спросил я. -- Муж, -- ответила она. -- Разве у вас был муж? -- Был. -- И куда он делся? -- Да куда-то делся. -- Посмотрите под кроватью или в шкафу, -- посоветовал я. -- Уже смотрела. -- Значит, вы еще замужем? -- Фамилией. -- Так что ж вам бояться этого патриота? Скажите, что муж вернулся. -- Вы не знаете Терентьевича. Он не уступит дорогу, даже если муж окажется лидером боснийских хорватов и сербских патриотов. Посмотрите на синяк под глазом -- и убедитесь. -- А почему бы вам не махнуть на Запад? Прекрасная возможность валять дуру с большим комфортом. -- Западный мир, безусловно, хорош, но я хочу им только пользоваться. Жить, как они, я не хочу и не буду. -- Хорошо, я подумаю насчет найма. Встретимся вечером в домжуре. Постарайтесь уйти от слежки. Второго синяка мой глаз не переживет. И не забудьте улики. -- Какие улики? -- Вы же сказали, что Шекельграббера убил Терентьевич! -- Нет у меня никаких улик. Если б были, давно б сама заставила его уехать, -- и бросила трубку. И что я за мужик такой? Ну на кой черт мне сдалась эта Размахаева? Зачем постоянно требуется общество красивых женщин и близость с ними? Для самоутверждения, что ли?.. "УАЗик" Опрелина стоял у подъезда и ждал хозяина с вечера, я тоже решил подождать, но с утра. -- Кого вы тут караулите? -- спросил Опрелин, когда вышел из дома. -- Не ревнуйте напрасно, не Олю Кувыркалкину. -- А я вам зачем сдался? -- Хочу, чтобы вы подтвердили свое соучастие или опровергли. -- Заклепкин же все рассказал! -- Где вы взяли ключ от машины Шекельграббера? -- Он сам попросил сделать дубликат, потому что забывал ключи где ни попадя. А я сделал два. -- С какой целью? -- Ну, мало ли, думаю. Вдруг оба потеряет. -- Где второй дубликат? -- В унитазе. -- Вы знаете, что вам с Заклепкиным светит от года до трех? -- Я действовал в состоянии аффекта, из ревности. -- Но вы лишитесь и жены и работы, даже если вас оправдают. -- Найду другую. -- Жену или работу? -- Там посмотрим. -- Странно вы разговариваете. Как будто вам на себя наплевать. -- Вот именно, достали вы меня все, -- пробурчал он. -- Подвезете до отделения милиции? -- спросил я и залез в кабину. Опрелин, по-моему, обрадовался. Небось, думал, бедолага, что только он со двора, как я сразу в койку к его жене. -- Где документы Шекельграббера? -- спросил я. -- Спросите у Заклепкина, -- ответил он. -- А вы не знаете? -- Мне скрывать нечего. -- Зачем вы так часто ездите по Армянскому переулку? Он не ответил. Или не нашелся. Я тоже замолчал. Только когда Опрелин затормозил у милиции, я посмотрел на него вопросительно и сказал: -- Ну что, пойдем? -- Куда? -- испугался он. -- Как куда? в КПЗ. -- Я же на работе. -- Работа -- не волк... -- сказал я. -- Ладно, еще раз пораскинь мозгами, как себя вести, я тебя повесткой вызову, -- и хлопнул дверцей... Квочкина я встретил в дежурной части. -- Примешь пятьдесят капель? -- спросил он, пока мы поднимались в кабинет. -- Рано еще, -- попытался я сопротивляться. Он неожиданно согласился: -- Тебе рано, а мне уже поздно. Видимо, Квочкин насмотрелся американских боевиков, где выпивают раз десять по ходу фильма, и решил вести себя соответственно, чтобы стать лихим парнем. В кабинете я протянул ему пятитысячную бумажку. -- Что это? -- не понял он. -- Навыдов дал взятку, чтобы я от него отвязался. -- Кто такой? -- спросил Квочкин. Я объяснил. -- А-а, это хорошо. Ерунда, а приятно, потому что с неба, -- сказал он и сунул купюру в кобуру. Совершенно непонятно, что он будет доставать при аресте бандитов. Тем более денег у них все равно больше. -- Тут еще такое дело, -- сказал я, -- Размахаева, экс-любовница Шекельграббера, хочет меня нанять. Якобы ее утомил некий югославский подданный по фамилии Терентьевич. Проходу не дает простой советской шлюхе, обещает жениться при случае. -- Это уже интересно, -- решил Квочкин. -- Они в тебя поверили. -- То есть? -- То есть поверили, что ты всерьез можешь выйти на убийцу, и морочат тебе голову, -- объяснил Квочкин. -- Вот что: денег ты у нее не бери, скажи, мол, есть данные о невиновности Терентьевича, а женихов пусть сама разгоняет. Будет настаивать -- отключим газ. Нет, перекроем кислород, -- и захохотал. -- Может, все-таки намекнешь, кто тут действующие лица? -- спросил я. -- Намекаю: сиди до первого апреля дома, выключив телефон, а второго позвони мне пораньше и поезжай к Поглощаеву за д