ще десятка три фамилий. Пистолет оказался именной: "... Начальнику политотдела такой-то армии за беспощадное укрепление боевого и политического духа бойцов", -- полная белиберда, но смысл вроде понятен. -- А кто он был, этот Заклепкин? -- спросил я Квочкина, заметно протрезвевшего и даже жевавшего нечто, отбивающее запах. -- Как кто! Бывший секретарь ЦК КПСС . А до девяносто первого года пенсионер союзного значения. Я посмотрел на обстановку в квартире и понял, что он не шутит. Ну и лентяй же я! Почему в бытность партийным журналистом не учил список членов ЦК наизусть? Решил бы задачу в первый же день! -- Вы сказали, попытка самоубийства? -- Да, он еще дышит, -- ответил оперуполномоченный. -- Отправили в реанимацию. Хотя на текущий момент не знаю, дышит ли. Я уже ничего не понимал и спросил Квочкина: -- А при чем тут Шекельграббер? Патологическая ненависть к иноземной идеологии? Квочкин покачал головой из стороны в сторону, дескать, и да, и не только. Я вышел в коридор и спросил Опрелина: -- Зачем ты сегодня заезжал за Размахаевой? -- Сюда привез. -- А сейчас она где? -- В больнице. -- Что она-то там делает? -- Как что! Она же единственная дочь Степана Николаевича! Вот те раз! Ну и балбес я оказался. Две недели собирал никому не нужную информацию, а надо-то было лишь выяснить девичью фамилию Размахаевой, сделать пустячный запрос в архив. Первый блин вышел комом и колом встал в горле. На второй мне вряд ли дадут теста, если учесть потребление алкоголя на душу Квочкина. Хотя он редкий тип пьяницы: чем больше пьет, тем больше преступников ловит, чтобы еще больше выпить от радости... Одно утешение для меня в этой истории -- Размахаева! Переживет ли она такую трагедию в сердцах поклонников: из роковой женщины обернуться заурядной роковой дочерью? -- Почему он именно сегодня застрелился? -- спросил я Опрелина. -- Не надо было говорить Поглощаеву, что вы нашли убийцу! -- рявкнул Опрелин. -- Он мог бы убежать. Опрелин хмыкнул: -- Из собственной страны? -- Значит, ты был его шофером в лучшие времена? -- спросил я. Говорить "шофером Заклепкина" как-то язык не поворачивался. -- я и в худшие его не бросил. Хороший был человек, себя не жалел и нас с ней, -- он кивнул на домработницу, -- не обижал. -- А мне не показался. Когда я поймал его на краже документов, он чуть не на коленях ползал. Опрелин плюнул мне в лицо: -- Документы украдены мной! -- но он врал, видно было. Я собрался врезать ему, но один из милиционеров уже заехал Опрелину по почкам. Видимо, он принял меня за "своего", только из другого ведомства. Мне бы утереться и обидеться, но я еще не все выяснил. -- Он случайно убил Шекельграббера или нарочно? -- Случайно кирпич убивает. -- И не жалко ему было иностранного подданного? -- Что их жалеть, безродных! Их ненавидеть надо, их везде убивают, потому что суются повсюду, как крысы! Опрелин пел голосом бывшего шефа, но я все-таки сказал: -- Совершенно бессмысленное занятие. Хоть половину перестреляй, они наберут на интернациональной свалке новых эмигрантов и вырастят точно таких же американцев, а может, и хуже нынешних. Но ведь Заклепкин не одного Шекельграббера прикончил, собственного зятя тоже приговорил персональным судом к сумасшедшему дому. -- Туда ему и дорога. Марина Степановна сильно не убивалась. Только рожей смазливый, а так -- бездельник и тупица. -- Ну уж не глупее тебя. -- Я из себя элиту не корчил, хотя мог, и мне бы простилось. -- Значит, верно служил. Подошел Квочкин, сильно расстроенный, и сказал: -- Поехали в отделение. Тут все ясно, а там ребята ждут, -- он чертыхнулся почти матом. -- Надо же, гад, из-под самого носа ушел! -- Давай этого прихватим, -- предложил я, кивая на Опрелина. -- Он все знал, помогал воровать документы, статья в законе найдется. Но Квочкин лишь махнул рукой. Мы выбрались в переулок и пошли к машинам. -- Значит, ты вышел на Заклепкина, когда узнал, что его дочь -- любовница Шекельграббера? -- спросил я. -- Это я потом узнал, -- ответил Квочкин. -- У меня изначально был свидетель, который видел, как Заклепкин вылезал из машины Шекельграббера. -- А если б он отперся. Сказал, что просто залез посмотреть. -- Это только в кино любой дурак милиционеру голову морочит, а милиционер во время допроса читает Уголовный кодекс. -- Почему же ты сразу не арестовал Заклепкина? -- Я тебе говорил: план, процент раскрываемости, будь он неладен! От него ни при каком режиме не отделаешься. Ну и деньгу, конечно, хотел по-легкому срубить. -- Одного не пойму: зачем Заклепкин украл документы? Не мог сразу по башке стукнуть? -- Наверное, хотел сделать Шекельграббера международным бомжем. Психология бюрократа: есть бумажка -- есть человек, нет бумажки -- гуляй, Вася. Помнишь фильм про итальянцев в России, как мужик без паспорта в самолете жил? -- А зачем деньги вымогал? -- Это кто-то другой, но он уголовно ненаказуем. -- Наверное, Опрелин с подсказки Заклепкина. Доводили мужика до кондиции, выражаясь по-твоему. А зачем? -- Какая разница! -- Но почему Шекельграббер оказался в Армянском переулке? -- Наверное, любовница предостерегла от папы, он и поехал объясняться. -- Спозаранку? -- Знал, что Заклепкин рано утром гуляет с собакой. Наверняка Размахаева "раскололась", поэтому и миллион Шекельграббер у нее оставил, -- подумал я... Домой попал поздно. В почтовом ящике нашел анонимную записку, но сообразил, что от сбежавшего Горчицына. Он продолжал делать намеки. Писал, что однажды подвозил Размахаеву в Армянский переулок и та, тяжко вздохнув, призналась, что отец расстроил всю ее половую жизнь. Лучше б сознался, что спрятал кошелек Поглощаева, мелкий пакостник!.. Записку я смял и поднялся на свой этаж. Выдернул гвозди из двери и починил замок на скорую руку, попросив у соседа инструмент. Потом позвонил Поглощаеву: -- Зачем вы разболтали всем кому ни попадя, что мне известен убийца? -- Да никому особенно... А что такое? -- Да ничего особенного: он застрелился. Поглощаев по привычке надолго умолк. Когда мне надоело ждать, я вспомнил о самом главном: -- Послезавтра приду за гонораром. При упоминании денег Поглощаев воспрял: -- За что ж теперь платить? -- за то, что человека отправили на тот свет по недомыслию. Или умышленно? Вы ведь даже не спросили, кто застрелился... Я прошел на кухню, зажег свет и обалдел. Ну когда, наконец, одомашнят животное, охотящееся на тараканов! Никаких денег за него не пожалею... Через два дня я пошел в "Долину царей" за гонораром. В конторе сидел один Кашлин. Он отдал деньги, высчитав триста долларов, и заставил расписаться в какой-то липовой ведомости. Я спросил, где остальные сотрудники. Оказалось, сегодня хоронили Шекельграббера и с кладбища все уехали на поминки. -- А у меня персональные поминки, как бы филиалом, -- объяснил Кашлин и вынул из-под стола бутылку. Прятал он ее, видимо, по старой совдеповской привычке. -- Не думал, что Поглощаев так легко расстанется с деньгами. -- Да, -- ответил Кашлин, размышляя о чем-то другом. -- В стране вырос новый тип жлоба-жадины -- Поглощаев. Он жалеет все для других, чтобы уничтожать самому. -- Зачем же он нанимал частного сыщика? -- Я настоял, -- сказал Кашлин. -- Терентьевич доставал какую-то левую нефть для Югославии, а "Долина царей" была официальной "крышей" за посреднический процент. Милиция могла до этого докопаться, если бы всерьез занялась Шекельграббером и подняла документацию. Вот и пригласили вас. -- Все равно платить, -- сказал я. -- Одно дело оплатить вас, другое -- всю правоохранительную кормушку. -- Для этого Размахаева и просила меня подозревать Терентьевича? -- Почти, но велел ей я. -- А кто спрятал документы Поглощаева? -- Горчицын по моей подсказке, чтобы Поглощаев перепугался до смерти и чтобы активизировать вашу деятельность. Меня отчего-то тоже потянуло на откровенность. -- Зря старались. Думаете, это я поймал Заклепкина? Это милиция, а я -- подставка, создававшая видимость поиска Заклепкина вычислили в первый же день. -- Ну и правильно, -- сказал Кашлин. -- Идет перераспределение средств любыми немыслимыми способами. Сами видите, вся деятельность в стране -- суета и только. И как ни крути, грабим мы собственное добро очень дружно и по взаимному согласию, только одни -- по мере возможности, а другие -- посильно мозгам. Но смешнее всего смотреть на эти жалкие потуги сохранить и увеличить награбленное, вложить в какое-нибудь дело, которым заправляют такие же воры, но организованные в банду. Мы выпили за помин души Шекельграббера. -- А старик еще жив? -- поинтересовался я. -- Жив, но не выживет, потому что не хочет. Он умер вместе с партией в девяносто первом. -- А что будет с Размахаевой? -- Замуж Марина больше не выйдет. Я обрекаю ее быть моей любовницей до климактерического возраста за ошибки юности. -- Кажется, я понял: Заклепкин спал и видел дочь за Терентьевичем, Шекельграббер путался у всех под ногами и знал много компромата, а Кашлин собрал их в снежок, бросил в стену и ушел с Размахаевой в обнимку... Но ничего у вас не выйдет: во-первых, вы скоро сопьетесь; во-вторых, Размахаевой вашего кошелька надолго не хватит. -- Нет, я очень богатый. Могу подкладывать стодолларовые бумажки под ножки стола, чтоб не качался, -- сказал Кашлин. -- Заберу свой пай из фирмы и уйду обратно в институт. Брошу пить и буду жить по Брэггу: питаться салатом, аплодировать каждому своевременному "стулу" и, глядя на двухнедельную мочу в баночках на подоконнике, радоваться, что осадок так и не выпал. Где, кстати, ваш друг из "Московского лесбиянца"? Он сулил мне экземпляр "Чудо голодания"... P.S. "Товарищ полковник. Нормативно оформленный рапорт о проделанной работе по делу гр. США Д.Шекельграббера я представил, но, будучи куратором Союза журналистов, не удержался и написал еще беллетризованный (то есть олитературенный) отчет, изменив фамилии и исказив факты. Прошу Вашей санкции на печать данного произведения в периодике под псевдонимом. Прошу также вынести благодарность куратору Сандуновских бань". Дата и подпись неразборчиво.