но это, конечно же, не так. Когда-то на ее месте была грязная смесь травы, гравия и резины, из чего можно сделать вывод о том, что у старого военного истребителя в прошлом здесь лопнула шина, Терпеливая память взлетной полосы хранит это все точно так же, как и воспоминания об ослепительных огнях, освещающих ночью низкие облака и долгожданные первые дюймы твердой поверхности под колесами. Она помнит отчетливо перевернутый биплан Уако, одна из неподвижных лопастей которого находится как раз на уровне глаз замершей толпы зевак. Она хранит в памяти фейерверк разлетающихся деталей, который возник, когда старый тренировочный самолет приземлился на неисправное шасси. С этого места больше чем один парень взлетел ввысь, чтобы осуществить свою мечту и взглянуть вниз на облака. Под темным покровом более поздних следов резины сохранились прерывистые полоски, которые сделал при первом приземлении тот летчик-ас, что теперь летает командиром экипажа в рейсах Нью-Йорк - Париж. А вот там еще по-прежнему видны длинные полосы резины, оставшиеся от колес самолета, на котором летал парень из этого города. В последний раз его видели, когда он один вступил в воздушный бой с шестью вражескими истребителями. Были ли эти истребители Спитфайрами, Тандерболтами или Фокке-Вульфами-190, - не имеет значения для этой взлетной полосы. Она бесстрастно хранит на себе почерк смелого человека. Вот что такое взлетная полоса. Вез нее не было бы ни летной школы на краю аэродрома, ни рядов самолетов, ни УКВ-радиоволн, летающих туда-сюда над травой, ни сигнальных огней, которые видны ночью с неба, ни 140-ых, "%b`. "k% стекла которых аккуратно защищены чехлами поверх плексигласа. Здесь были новички и профессионалы. Здесь взлетали и садились тренировочные и боевые самолеты. Здесь были люди, которые оставили после себя след в воздухе, а также те, что поднялись до самых вершин. Их дух отразился в этом волшебном путеводном знаке, в черных полосах на поверхности асфальта, в реве двигателей при взлете. Этот дух можно встретить во всех аэропортах от Адака до Буэнос-Айреса и от Аббевилля до Портсмута. Ты прикасаешься к этому духу, когда чувствуешь себя в аэропорту не так, как во всех других местах на земле. Давай не будем заниматься Ей было скучно заниматься. Ведь просто быть в воздухе - это так прекрасно! Смотреть на небо! В такой день! Поля стелются теплым бархатом до самого горизонта, и океан: мой великий океан! Давай просто полетаем некоторое время и не будем заниматься медленным полетом: давай смотреть на этот океан! Что ты скажешь такой ученице? Мы летели на ее собственном аэроплане, на ее новеньком Эйркупе, и небо было таким же ясным, как и воздух, промытый ночным дождем. Что ты скажешь? Я хотел объяснить ей так: - Слушай, ты будешь получать еще больше удовольствия от полетов днем, если научишься мастерски управлять своим аэропланом. Научись этому сейчас, хорошенько изучи возможности машины, и тебе больше никогда не нужно будет думать о ней в воздухе. Потом: ты почувствуешь себя подобно маленькому пушистому облачку. Ты будешь отдыхать в небе, и оно станет твоим домом. Но я не мог убедить ее в этом ни под шум двигателя, ни в спокойной обстановке на земле, хотя пытался сделать это много раз. Ей так не терпелось прыгнуть вперед, окунуться с головой в величественную магию полета, что поэтапное изучение возможностей аэроплана казалось ей страшной обузой. Ей не хотелось думать о потере скорости, крутых виражах и отрабатывании вынужденной посадки. Поэтому, пока мы некоторое время кружили в воздухе, я думал, глядя на поля, море и фантастически прозрачное небо, что бы случилось с ней, если бы в этот погожий день двигатель ее самолета вышел из строя. - Хорошо, - сказал я наконец. - Прежде чем мы сядем, давай отработаем еще один элемент. Давай представим себе, что мы набираем высоту после взлета, и вдруг останавливается двигатель - прямо на подъеме. Давай проверим, какая тебе нужна высота для того, чтобы развернуть аэроплан, вернуться к взлетной полосе и зайти на посадку по ветру. Давай? - Давай, - сказала она, но ее это в действительности не интересовало. Я сымитировал выход из строя двигателя, а затем показал, как заходить на вынужденную посадку, для чего мне понадобилось сто пятьдесят футов высоты от момента выключения двигателя до полной готовности к посадке. - Твоя очередь. - Она неумело воспользовалась первой попыткой и потеряла четыреста футов. Со второго раза ей понадобилось триста. Третий заход удался хорошо, подобно моему, на который ушло сто пятьдесят футов. Но она не была настроена отрабатывать ситуации с поломкой двигателя и через несколько минут после приземления уже снова говорила об этом чудном погожем деньке. - Если ты хочешь наслаждаться полетом, - сказал я, - ты должна стать хорошим пилотом. - Я и стану хорошим пилотом. Ты ведь знаешь, как внимательно я проверяю все перед полетом. Я сливаю воду из всех баков до последней капли - мой двигатель не подведет меня на взлете. - Но он может подвести! Это уже случалось! И со мной тоже! - Ты летаешь на своих старых аэропланах, а у них моторы вечно останавливаются. У меня же новый двигатель: - Она взглянула на меня. - Ну, + $-.. В следующий раз мы позанимаемся еще немного. Но скажи, разве это не самый лучший день в году? Через три недели она была сама в Эйркупе, а я в Свифте, когда наши аэропланы выкатили на исходную позицию перед взлетом в направлении леса. День был снова великолепным, и рядом со мной на сидении лежал фотоаппарат: я пообещал ей снять, как ее аэроплан парит над полями. Она взлетала первой, и к тому времени, когда мой Свифт разгонялся на полном газу, ее Эйркуп уже набирал высоту. Как только я оторвался от земли и убирал шасси, я заметил, что Эйркуп поворачивает направо, а не налево на высоте двести футов над землей. "Что она делает". - подумал я. Эйркуп не набирал высоту. Он снижался, круто поворачивая над деревьями, и его винт стоял, как мельница в безветренную погоду. Абсолютно неожиданно, после прекрасного разгона ее двигатель отказал на взлете. Я был ошеломлен, беспомощно наблюдая за происходящим. Ведь она только начинающий пилот! Так не честно! Это должно было случиться со мной! Впереди и по бокам для приземления места не было; везде тянулся дубовый лес. Если бы она была немного ниже, ей бы пришлось садиться на деревья, но, к счастью, высоты для разворота хватило, и она летела обратно к месту взлета. Было ясно, что до главной взлетно-посадочной полосы она не дотянет, но, может быть, поперечная окажется достаточно широкой. Я был уже на высоте сто футов, когда Эйркуп спланировал подо мной в противоположном направлении. Его крылья были немножко наклонены, а колеса задели крайние деревья на высоту человеческого роста. Она смотрела прямо перед собой, сосредоточив все свое внимание на приземлении. Мой Свифт после резкого виража быстро пошел на снижение над поперечной взлетной полосой. Я видел, как Эйркуп коснулся земли перед асфальтом полосы, прокатил поперек нее сотню футов по асфальту и въехал в траву с другой стороны. Слабое маленькое переднее шасси не продержалось и трех секунд, повернув аэроплан в облаке желтой пыли и заставив содрогаться его хвост, торчащий высоко над землей. Почему это случилось не со мной? Когда я подкатил к этому месту с дымящимися тормозными колодками, фонарь Эйркупа отъехал назад и она встала в кабине в полный рост, нахмурившись. Я забыл и думать об утешениях. - С тобой все в порядке? - Да, все. - Ее голос был спокоен. - Но посмотри на мой несчастный самолетик. У него было шасси, и вот теперь его нет. Как ты думаешь, он сильно поврежден? Винт, обтекатель и радиатор были погнуты. - Мы починим его. - Я помог ей выйти из кабины на наклоненное крыло. - Однако у тебя неплохо получился этот маневр. Ты прекрасно выдержала высоту, пролетая над последними деревьями, ты воспользовалась каждым имеющимся дюймом. Если бы не это переднее шасси, которое не крепче спички: - Действительно ли я сделала все возможное? - Влияние инцидента чувствовалось только в том, что она хотела слушать мои объяснения. Обычно ее совсем не интересовало то, что я знал или думал. - Я собиралась развернуться и приземлиться на взлетную полосу не поперек, а вдоль. Но мне просто не хватило высоты. Когда осталось уже совсем немного, я решила, что лучше будет, если я выровняюсь и сяду. Чем больше я стоял здесь и смотрел на то пространство, в котором ей удалось приземлить свой аэроплан, тем более мне становилось не по себе. После минуты или двух изучения обстановки я начал спрашивать себя, смог ли бы я выйти из затруднения так же хорошо, как она, и чем больше я себя спрашивал, тем сильнее сомневался в этом. Несмотря на весь мой опыт посадок аэропланов с отказавшим двигателем, несмотря на то, что мне часто приходилось садиться вне аэропорта на маленьких площадках в поле, я сомневался в том, что смог бы справиться с приземлением на Эйркупе лучше, чем эта моя ученица, которая не хотела заниматься, растрачивая время c`. *. " на прямой горизонтальный полет и рассматривая с воздуха поля и море. - Знаешь, - сказал я ей позже, и в моем голосе прозвучало немного больше уважения, чем я хотел показать, - эта посадка: была совсем неплохим маневром. - Спасибо, - сказала она. Мотор вышел из строя в результате образования воздушной пробки в трубке подачи топлива, и когда мы отремонтировали аэроплан, мы поставили новую трубку, чтобы этого не повторилось. Но я продолжал думать о том, как ей удалось так хорошо сесть. Может, ей помог опыт, который она получила, в тот день, когда мы три раза имитировали поломку-двигателя-на-взлете? Трудно поверить, что она тогда чему-то научилась - ведь она занималась тогда только в угоду мне. Я начал верить в то, что она уже имеет в себе все необходимые ей в жизни навыки, и просто хладнокровно ожидает того момента, когда их нужно будет применить. Я думал о том, может ли быть так, что умение управлять самолетом присутствует в ней, независимо от моих попыток ее чему-то научить. В конце концов я решил, что, наверное, все, что нам нужно знать о чем бы то ни было, всегда уже имеется у нас и ожидает того мгновения, когда мы обратимся к нему. Я сказал об этом ей, и теперь она уже верила мне - ведь оказывается, что даже новые моторы могут выходить из строя на взлете. Но я по-прежнему считаю сейчас, что бывают случаи, когда полетный инструктор - это не более чем приятный компаньон девушки, которая хочет полетать на аэроплане в погожий день. Путешествие в совершенное место Поле было покрыто травой штата Миссури. Это, пожалуй, все, что о нем можно было сказать. Окружающие холмы ощетинились деревьями, а с одной стороны было озерцо, в котором можно было искупаться. Вдали виднелась грязная дорога и ферма, но наше внимание с воздуха привлек этот бархатный зеленый квадрат, цвет которого был цветом густой глубокой травы. Мы приземлились на двух небольших аэропланах, чтобы разжечь огонь у озера, расстелить наши спальные мешки и приготовить себе ужин на костре, глядя, как заходит солнце. - Эй, Джон, - сказал я, - не такое уж и плохое местечко, не правда ли? Он смотрел на догоравший закат и на то, как его отблески движутся по воде. - Это хорошее место, - сказал он после паузы. Но вот что странно: хотя это и было прекрасное место для полетов, мы не хотели останавливаться здесь больше, чем на одну ночь. За это короткое время поле становится знакомым и немножко скучным. К утру мы уже были готовы подняться в воздух и уступить озеро, траву и холмы лошадям. Через час после восхода солнца мы уже были на высоте двести футов в воздухе, бороздя небо двумя аэропланами, пролетая над полями цвета молодой кукурузы, над старыми лесами и глубоко вспаханной землей. Бетт некоторое время управляла аэропланом, соблюдая дистанцию до второго самолета, а я выглядывал через борт вниз и спрашивал себя, существует ли где-нибудь во всем этом мире хоть одно совершенное место. Может быть, именно его мы ищем все это время, думал я, летая на наших движущихся горных вершинах, построенных из стали, дерева и ткани. Может быть, мы желаем найти одно-единственное идеальное место где-то на поверхности земли, я когда заметим его, мы спланируем вниз, чтобы приземлиться и больше никогда не чувствовать нужды лететь дальше. Возможно, пилоты - это просто те люди, которые несчастны в местах, где они уже бывали, и как только они обнаружат это одно заветное место, где они могут быть счастливы на земле, как и все другие люди, они продадут свои аэропланы и не будут больше всматриваться в горизонт, путешествуя под.! + *, (. Наши разговоры о прелестях полета, должно быть, являются разговорами о прелестях побегов. Ведь даже само слово "полет" в английском языке является синонимом слова "побег". В то же время, если бы мне удалось за этой небольшой полоской деревьев разглядеть свое идеальное место, у меня больше не возникло бы желания летать. Эта мысль показалась мне неприятной, и я посмотрел на Бетт, которая лишь улыбнулась, не отрывая взгляда от другого аэроплана. Я снова огляделся по сторонам и заметил, что земля под нами на какое- то мгновение превратилась во все самые прекрасные места, которые я видел. Вместо фермерских угодий внезапно под нами заиграло море, и мы начали заходить на посадку на небольшую полоску ровной поверхности, вырубленную на кромке океанского побережья, нависающего над водой. Вместо фермерских полей вдруг показался Мейгз-филд, который находится в десяти минутах ходьбы от неисследованных джунглей штатов Чикаго и Иллинойс. Вместо полей я увидел Траки-Тахоу, окруженный со всех сторон острыми, как бритва, вершинами горного массива Сьерра. Вместо полей внизу оказались Канада, Багамские острова, Коннектикут, калифорнийская Баджа, днем и ночью, на закате и на рассвете, в ненастье и в хорошую погоду. Все эти места были интересны, большинство из них прекрасны, некоторые просто великолепны. Но ни одно из них не было совершенным. Затем снова внизу появились фермерские угодья, а двигатель заработал сильнее, когда Бетт прибавила газу, чтобы последовать за Аэронкой Джона и Джоан Эдгренов на высоту первых летних облаков. Она передала мне управление аэропланом, и я почти забыл все, что думал о полетах, побегах и идеальных местах. Но не совсем. Существует ли на земле такое место, которое может положить конец потребности летать у того пилота, который его нашел? - Замечательные облака, - сказала Бетт, перекрикивая двигатель. - Да. К этому времени облака уже заполонили все небо, разрастаясь своей белоснежной массой по направлению к солнцу. У них были отчетливые, яркие края. Можно было лететь, задевая облако крылом, но не ухудшая при этом видимости перед ветровым стеклом. Вокруг нас проплывали, клубясь, большие снежные глыбы, исполинские скалы и бездонные пропасти. Именно в это время ответ на мой вопрос откуда-то возник и похлопал меня по плечу. Ведь само небо - это и есть та сказочная земля, к которой мы стремимся, к которой мы летим! В облаках не встретишь валяющихся баночек из-под пива и сигаретных упаковок. Здесь нет уличных знаков, светофоров и бульдозеров, которые превращают воздух в бетон. В небе не о чем беспокоиться, потому что все здесь всегда одно и то же. Но и не скучно, потому что все здесь всегда, меняется. Что вы можете знать об этом! - думал я. - Наше единственное идеальное место - это само небо! Я взглянул на Аэронку и засмеялся. Мертвые петли, голоса и страх смерти Это должна была быть простая мертвая петля, фигура высшего пилотажа, которую проделывают высоко над землей, просто ради удовольствия. Ветер с ревом продирался сквозь туго натянутые расчалки моего аэроплана со встречной скоростью сто миль в час, и я поднял нос аэроплана вверх, набирая высоту, затем летел вертикально, затем продолжал взлетать вверх на перевернутом самолете: и вдруг в верхней точке двигатель заглох, и я повис на ремнях вниз головой над тридцатью двумя сотнями футов прозрачного и пустого воздуха. Ручка управления бездействовала в моей руке, а самолет, лениво переваливаясь с боку на бок, начал медленно выпадать из неба, как #(# - ba* o ладья. Песок и солома, которые лежали на дне кабины, посыпались вниз по моим очкам и лицу. Ветер перестал выть равномерно и стал как-то странно посвистывать. Это напоминало агонию тридцатифутового шмеля. Нос аэроплана ничто не заставляло обратиться в направлении к земле, двигатель упрямо не заводился, и я впервые в своей жизни оказался пилотом самолета, который просто падал вниз: его кто-то поднял над землей и отпустил. Сначала я был раздосадован, затем у меня возникло плохое предчувствие, когда я понял, что механизмы управления не работают, и вдруг меня охватил страх. Мысли вспыхивали передо мной, как сигнальные ракеты: мой самолет вышел из-под контроля, и у тебя еще есть время, чтобы выпрыгнуть с парашютом; но при этом мой самолет разобьется; это была совсем безобидная петля; я - самый никудышный пилот; почему я не могу управлять падением; ведь самолеты никогда так не падают; нужно направить нос к земле: Все это время наблюдатель, находящийся за моими глазами, с интересом следил за происходящим. Его совсем не волновало, останусь ли я жить или погибну. Другая часть меня была панически испугана и вопила, что это очень серьезно, что ей это совсем не нравится. ЧТО Я ЗДЕСЬ ДЕЛАЮ? Что я здесь делаю? Я могу поклясться, что этот вопрос обрушивается на каждого пилота, который встречается лицом к лицу с опасностью. Когда Джон Монтгомери начал отрезать веревку, соединявшую его планер с воздушным шаром, который поднял его над землей, он обязательно спрашивал себя: "Что я здесь делаю? " Когда Уилбур Райт понял, что не сможет выровнять крылья прежде, чем его Флайер столкнется с землей; когда пилоты-испытатели понимали, что Иглрок Буллет или Салмсон Скай-Кар после пятнадцати оборотов в штопоре не могут выйти из него; когда пилоты почтовых самолетов, сбившись с пути в тумане над морем, осознавали, что двигатель заглох, использовав последнюю каплю горючего - все они слышали этот вопрос, произносимый внутри испуганным голосом, хотя, возможно, у них не хватило времени ответить на него. Поговорка гласит, что тот пилот, который утверждает, что никогда не был испуган, - либо глупец, либо обманщик. Наверное, бывают исключения, но их немного. Когда я учился летать, самым трудным для меня был штопор. Боб Кич обычно сидел спокойно на правом сидении Ласкомба и говорил: "Сделай мне три оборота вправо". Я ненавидел его за это, становился напряженным, как сталь, и с ужасом ожидал тех мгновений, которые должны вот-вот последовать. Отводя ручку управления назад, я сильно давил на правую педаль, и мое лицо становилось бледным, как старое мыло. Я выдерживал это испытание, прищурив глаза для того, чтобы считать обороты. Когда я снова возвращался к нормальному полету, я с болью понимал, что знаю, что он собирается мне сейчас сказать. Он собирается сказать: "А теперь сделай мне три оборота влево". И Кич, сидя рядом со сложенными руками, говорил: "А теперь сделай мне три оборота влево". Однако, этот час уходил в прошлое, мы заходили на посадку, а затем приземлялись, и стоило мне только коснуться ногой земли, как все мои страхи улетучивались, и я вновь горел желанием подняться в небо. Что я здесь делаю? Пилот-ученик слышит в своих ушах этот вопрос, когда, летая над пересеченной местностью, не может в течение тридцати секунд найти ориентир для посадки. Многие другие пилоты слышат его, когда погода меняется от хорошей в сторону не-та-кой-уж-хорошей, или когда двигатель начинает работать с перебоями, или когда температура масла выходит за красную черту, а его давление при этом понижается. Одно дело - разговаривать о том, как здорово летать, развалившись в кресле летной конторы, а совсем другое - почувствовать себя высоко в небе на самолете, двигатель которого взорвался, заливая ветровое стекло жидким золотистым маслом, а внизу имеется лишь небольшое овсяное поле на вершине холма, которое может подойти для посадки, причем с одной стороны поля находится забор. Когда со мной это случилось, в течение всего времени, пока мой самолет a-(& +ao, у меня в голове непрерывно происходил диалог, или, если быть более точным, звучало два монолога. Одна часть меня стремится к тому, чтобы сделать все возможное для удачной посадки: поддерживать постоянной скорость снижения, отключить магнето и подачу топлива, точно рассчитать место, куда нужно спланировать, сделать еще один круг над местом посадки, чтобы высота была как раз оптимальной: Другая часть, перепугавшись, нечленораздельно бормочет: - Ага! Ты испугался, разве не так? Большой ас, ты летал на всевозможных аэропланах и думаешь, что любишь летать, но сейчас ты "испуган"? Сначала ты боялся, что двигатель загорится, а теперь ты боишься, что не сможешь приземлиться, не так ли? ТЫ - ТРУС. ТЫ - ХВАСТУН И БОЛТУН. СЕЙЧАС ТЕБЕ НЕ ПОВЕЗЛО, И ТЫ МЕЧТАЕШЬ О ТОМ, ЧТОБЫ БЫТЬ НА ЗЕМЛЕ, ПОТОМУ ЧТО БОИШЬСЯ! В тот день мы довольно удачно приземлились, и хотя винт не вращался, масло залило аэроплан и образовало под действием ветра на его поверхности неожиданно красивые узоры, я был горд, как павлин, что мне удалось посадить его без единой царапины. Но даже тогда, когда я поздравлял себя с удачным приземлением, я помнил тот издевательский голос, который говорил мне, как я был испуган. Мне пришлось признать, что голос был прав. Но как бы то ни было, - вот стоял мой самолет, мастерски посаженный на овсяное поле. Вопрос "Что я здесь делаю" не обязательно должен иметь ответ. Голос, который его задает, надеется, что мы ответим ему бездумно: "Мне не следовало быть здесь вообще. Человек не рожден для того, чтобы летать, и если я выйду из этой переделки живым, я никогда больше не буду настолько глупым, чтобы летать снова". Голос доволен только тогда, когда мы не делаем вообще ничего, когда мы полностью бездействуем. Вот какой это парадоксальный голос. Перед лицом смерти он учит нас дорожить жизнью. Для того, чтобы заставить время течь медленно, нужно всегда скучать. Когда человек скучает, минуты кажутся месяцами, а дни тянутся, словно годы. Поэтому, если мы хотим прожить самую длинную из всех возможных жизней, нам нужно закрыться в пустой серой комнате и сидеть в ней годами, ничего не ожидая. Вот какой идеал проповедует этот голос - мы должны оставаться в этом теле, в этой комнате как можно дольше. Вопрос "Что я здесь делаю? " имеет и другой ответ. Однако предполагается, что его-то нам не отыскать: Он гласит: "Я живу". Помнишь, когда ты был еще ребенком, каким испытанием для тебя была вышка в бассейне? Наступило мгновение, когда ты после многих дней разглядывания ее снизу наконец поднялся по холодным влажным ступеням на ее высокую платформу. Отсюда она казалась тебе еще выше, чем когда-либо раньше, а вода выглядела такой, будто ты на нее смотришь с высоты в тысячу футов. Возможно, тогда ты слышал этот вопрос: "Что я здесь делаю? Почему я вообще оказался в этом месте? Я хочу вернуться туда, где мне ничего не угрожает". Но вниз вели только два пути: ступеньки означали поражение, а прыжок - победу. Других возможностей не было. Можешь стоять на вышке сколько хочешь, но рано или поздно ты должен сделать выбор. Ты стоял на краю, смертельно испугавшись, дрожа под лучами палящего солнца. И вдруг ты наклонился вперед слишком сильно, отступать было поздно, и ты нырнул с высоты. Помнишь это? Помнишь, какая радость выталкивала тебя обратно на поверхность, когда ты вынырнул, как дельфин и истекая водой закричал "УРА! " Вышка была покорена в этот миг, и ты провел остаток дня, поднимаясь по ступеням и ныряя в воду из чистого удовольствия. Мы живем, поднимаясь на тысячи различных вышек. Победив страх тысячу раз, совершив тысячу прыжков, мы становимся людьми. В этом прелесть полета, который манит нас, как песня сирены. Полет - это твой шанс, летчик, победить страх в самом большом масштабе, поднимаясь в прекрасную лазурную страну. Ответом для любого страха, будь это страх перед вышкой или перед штопором на самолете, есть знание. Я знаю, как управлять телом, когда отталкиваюсь от края вышки, поэтому вода не причинит мне зла. Я знаю, как зафиксировать угол поворота закрылков и * * o рукоятка приводит их в движение. Я знаю, что мир превратится в размытое пятно, подобно вращающемуся зеленому винту, и что ручка управления не будет слушаться моей руки. Я знаю, что для того, чтобы прекратить вращение, нужно будет нажать на другую рулевую педаль, и сделать это будет нелегко. Однако я знаю, что могу нажать на нее, и вращение сразу же прекратится. Пройдет еще немного времени, и я буду взмывать ввысь и делать штопор ради удовольствия. Мы боимся только неизвестного. Когда облака сгущаются вокруг нас, например, мы не боимся, если в поле зрения есть посадочная полоса. Мы страшимся лететь слишком низко, когда не знаем, что находится под нами: поля, холмы или верхушки деревьев. Посадка на поле тоже опасна, если мы никогда раньше не приземлялись на полях. Но если мы приземлялись на полях уже многие годы, если мы знаем, к чему присматриваться с воздуха при выборе подходящего места, посадка на незнакомое поле не более пугает, чем посадка на длинную бетонную полосу. Вся наша жизнь, говорят некоторые люди, - это возможность победить страх, а любой страх является тенью страха смерти. Ученик, который судорожно сжимает ручку управления, предчувствует смертельную опасность. Его инструктор, сидящий рядом, говорит: "Не беспокойся. Расслабься. Смотри, ты поднимаешь руки, а самолет летит мягко, как пушинка: " Он доказывает своим присутствием, что смерти поблизости нет. Каждый пилот вначале преодолевает страх перед низким горизонтальным полетом. Вначале мы знаем аэроплан и себя лишь настолько, что можем летать по кругу над площадкой в солнечные дни. Затем мы узнаем больше и переходим к полетам в тренировочной зоне; затем мы вылетаем в мир в облачную погоду, и в дождь, над морями и над пустынями - везде мы летим без страха. И все это потому, что мы знаем аэроплан и себя. Мы становимся все более похожими на людей, и боимся только тогда, когда теряем контроль. Мы научились избегать ситуаций, которые мы не можем контролировать, что означает, что мы начали одолевать глупость. "Никогда не летай в грозу", - эту аксиому большинство пилотов принимают, не пытаясь ее проверить. "Никогда не доверяй свою жизнь ненадежному двигателю", - эту аксиому не так уважают. Ее обычно не принимают во внимание те, кто никогда не сталкивался с отказом двигателя в воздухе. Те пилоты, которые летают без парашютов ночью над пересеченной местностью или над морем в тумане, не имеют ни малейшего представления, где приземлиться, если двигатель выйдет из строя. Таким образом, они рискуют попасть в ситуацию, которой они не смогут контролировать. Когда летишь в проверенном, зарегистрированном, современном, фирменном самолете и вдруг в моторе заклинивает коленвал, не срабатывает клапан или заканчивается топливо, несмотря на то, что индикатор показывает ПОЛНЫЙ БАК, охватывает ужасное сквозящее чувство. Это чувство хуже, когда некуда приземлиться, и еще хуже, когда нет возможности воспользоваться парашютом. Оно переходит в полное отчаяние, когда человек обнаруживает себя беспомощным пассажиром, пойманным в ловушку в своем собственном аэроплане. Конечно, сотни пилотов бесстрашно летают в ночной темноте и через мили непроглядного тумана, но их спокойствие при этом основывается не на знании и контроле ситуации, а на слепой вере в кучку металлических деталей, из которых собран двигатель. Их страх не побежден, он просто утоплен в реве этого мощного устройства. Когда этот звук изменяет нам в воздухе, страх возвращается, еще более сильный, чем когда-либо. Наша безопасность гарантирована не проверкой и не патентованностью конструкции двигателя, а тем, как хорошо мы умеем летать. Меня называли Дьявольским Асом за то, что я не отказывался подниматься в воздух с узкой взлетной полосы, перед которой находились холмы и деревья. Я был Безумным Безответственным Дикарем, потому что поднимал кончиком крыла с земли носовой платок, но Сверхосторожным, потому что решил не летать ночью без парашюта. Все же я считаю, что страх - это нечто такое, что нужно победить в честном поединке, а не игнорировать или заметать под коврик иллюзии о надежности двигателей. Страх, страх - ты $. ab. )-k) противник. Мой биплан падал вниз, кувыркаясь и вздрагивая. "Что я здесь делаю? " - завизжал знакомый голос. Ответ пришел через секунду. Я живу. И я выпрыгну с парашютом, если не смогу контролировать падение самолета на высоте двух тысяч футов. На этой высоте я отстегну ремни, которые прижимают меня к сидению, и свободно покину аэроплан, а затем потяну за кольцо парашюта. Стыдно было бы потерять его потому, что я не умею сделать обычной мертвой петли. Я этого себе никогда не прощу. Медленно, как большой летающий шкаф, мой биплан повернулся носом вниз. Ужасное вибрирующее дрожание начало понемногу затихать, и поток воздуха в ветровое стекло стабилизировался. Возможно: Мы пронеслись через отметку две тысячи футов, направляясь вниз. Ручка управления снова работала, а двигатель запустился, кашлянул и снова заработал. "Ну, парень, - сказал голос. - На этот раз тебе повезло, но вначале ты испугался, как крыса. Ты испугался насмерть. Эти полеты не для тебя, разве не так? " Мы снова поднялись на высоту три тысячи футов и ушли носом вниз до тех пор, пока ветер снова не заревел, продираясь сквозь туго натянутые расчалки со скоростью сто миль в час. На этот раз мы с бипланом сделали хорошую компактную мертвую петлю. Затем еще одну и еще. Что мы здесь делаем? Побеждаем страх смерти, конечно. Почему мы сейчас в воздухе? Можешь ответить, что мы постигаем то что значит жить. Вещь под диваном Начнем с того, что привязные ремни в этих аэропланах отличаются от наших. Вместо американской лямки с пряжкой они используют приспособление с четырьмя застежками, которое так приковывает человека к кабине, что он чувствует себя мухой, запутавшейся в паутине. Парашюты здесь тоже не такие. Вся подвесная система парашюта крепится к одному стальному блоку. Достаточно лишь повернуть этот блок и посильнее ударить по нему, и весь парашют сразу же отцепляется. Все ездят не с той стороны аэродромных дорог и к тому же говорят с сильным ирландским акцентом о бензине и карбюраторах, о разворотах с остановкой и двойных переворотах, а не о хаммерхедах и снэпах, о кругах, а не о тренировочных площадках, о нижних станках, а не о шасси. В Ирландии нетрудно чувствовать себя одиноким иностранцем. Аэродром представляет собой большой зеленый квадрат со стороной три тысячи футов, на котором пасется стадо похожих на шерстяные шарики овец. Их легко можно отпугнуть, сделав перед посадкой круг над полем на небольшой высоте. Над этим полем однажды в воскресенье после обеда появилась новая модель Тэйлоркрафта, оснащенная целиком стеклянной кабиной и небольшим рядным двигателем, который при ближайшем рассмотрении оказался "Остером". Пилота звали Билли Рирдон, и первое, что он сделал после того, как мы с ним познакомились, было предложение одинокому иностранцу покататься в его аэроплане. Это смахивало на один из научно-фантастических романов о путешествиях в параллельные миры, когда жизнь кажется будто бы обычной, но не совсем. Винт вращается по часовой стрелке вместо того, чтобы вращаться против нее, как в Америке; ручка управления соединена не с тросами под полом кабины, а с каким-то непонятным узлом соединений за приборной панелью; стрелка прибора, измеряющего обороты двигателя, не движется медленно от низких оборотов до высоких, а перемещается скачками, будто ее показывают на киноэкране, и пленка время от времени заедает. И все же, "Остер" поднял нас в воздух и понес над скалами и зелеными холмами в небо, удивительно похожее на родное американское. Мы летели, (-cb двадцать, и все это время Билли Рирдон показывал возможности своего аэроплана, как это делал бы на его месте, мне кажется, пилот любой другой страны. Мои две попытки посадить его аэроплан оказались одними из самых неудачных, которые я когда-либо предпринимал, но Билли тактично настаивал на том, что у меня есть на то оправдание. - Не меньше часа уходит на то, чтобы привыкнуть к нему, честное слово. С прибранным газом он может лететь со скоростью двадцать восемь миль в час - ты можешь коснуться земли и, как только начнет подниматься пыль, снова взлететь! Я был очень признателен Билли Рирдону за его слова. Затем через несколько дней я принял приглашение пообедать в доме Джона Хатчинсона, англичанина, который работает летчиком на ВАС-111s в дублинской авиакомпании "Aer Lingus". Он купил себе аэроплан Моран 1930 года выпуска, а недавно впервые полетел на нем после длительного ремонта. На стенах его комнаты было множество фотографий аэропланов - точно как у меня дома; у него, как и у меня, оказалось несколько полок книг по авиации. После обеда мы разговаривали, и он неожиданно произнес: "Давайте я вам покажу: самую прекрасную: " Затем он стал на четвереньки и начал шарить рукой под диваном в своей гостиной. Через некоторое время он вытащил оттуда что-то тяжелое. Оказалось, что это цилиндр от салмоновского двигателя его Морана, мощность которого составляет двести тридцать лошадиных сил. - Разве не чудная вещь? Цилиндр был чернильного цвета, но его отточенные края поблескивали в комнате, в которую заглядывало солнце. Кому, думал я, скольким людям он может сказать так, кому он может признаться, что у него под диваном в действительности валяется деталь от старого двигателя? Наверное, он может заговорить о ней только с жителем своей страны - неба. Я был польщен. - Да, это великолепный цилиндр, Джон. Великолепный. А что это такое здесь? Три отверстия для свеч? - Нет, это отверстие для воспламенителя: Через неделю я познакомился еще с одним пилотом компании "Aer Lingus", аэроплан которого, Тайгер Мос, стоял на том же зеленом овечьем поле, с которого я взлетал. Голос Роджера Келли, если не принимать во внимание дублинский акцент, звучал так же, как голоса, которые я все чаще слышал в последние несколько лет. - Тот факт, что на твоем удостоверении летчика написано "Пилот транспортных самолетов", не означает, что ты летаешь лучше других, - сказал он. - Может случиться, что в один прекрасный день пилот, который летает, чтобы зарабатывать деньги, потеряет все. Его кабина разлетится на куски, или случится что-нибудь с двигателем, и тогда ему придется показать, как он умеет летать, пользуясь лишь ручкой управления и рулевыми педалями. Его слова нельзя, наверное, принимать буквально, но ясно, что он имел в виду то разочарование, которое говорило устами пилотов спортивных самолетов: - В тот день, когда они заставили меня установить на моем Mоce радиопередатчик, я прекратил летать. Приблизительно в это время, мне кажется, я наконец понял, что пилот, оказавшийся за пределами своей страны, вовсе не обязательно должен чувствовать себя посторонним. В какой бы части мира он ни путешествовал, может случится, что под диваном окажется цилиндр от двигателя аэроплана; может случится и так, что другой пилот, который положил туда цилиндр, тоже находит его великолепным. Спальный мешок за $71000 Ничего особенного, я должен был просто перегнать самолет Цессна Супер Скаймастер с завода изготовителя в Уичите к заказчику в Сан-Франциско. Ничего примечательного не могло случиться во время такого обычного перелета, и действительно, ничего особенного не произошло. Неожиданные события случились на земле. Скаймастер и я приземлились в Альбукерке поздно вечером и откатили в дальний западный конец поля, где находилась территория, арендованная дилером фирмы "Цессна". Я сходил в новое здание аэровокзала, чтобы съесть тарелку супа и горсть крекеров, и где-то около полуночи возвращался обратно к самолету. Иногда, когда я лечу на самолете, на котором я обычно не летаю, я разыгрываю для себя роль того, кто в соответствии с моими представлениями может летать на таком самолете. Подходя к Скаймастеру, я почувствовал себя пилотом-администратором, который приближается к самолету своей компании. Вот как выглядит типичный пилот-бизнесмен: все сухо и точно; факты и цифры; маленький дипломат черного цвета, наполненный деловыми бумагами - ты знаешь, о ком я говорю. И это был я, идущий в темноте и пытающийся определить, насколько сейчас погода благоприятствует полету, хотя я и не собирался лететь до утра. Прохладно. Безмозгло. Хватит чепухи! Идя вот так, подобно бизнесмену, направляясь от улицы к тому месту, где стояли самолеты, проходя мимо низкого решетчатого заборчика, я вдруг заметил силуэт Скаймастера на фоне луча мощного прожектора: два неподвижных заостренных хвоста, кажущиеся абсолютно черными на фоне освещенного пространства. Я тут же почувствовал сильный порыв привязанности к самолету. Это все потому, что мы с ним взмывали в небо днем, подумал я, и летели навстречу ветру. Привязанность к самолету. Почему-то я никогда не думал о том, что деловые пилоты могут испытывать такие чувства. Но они действительно могут. Это было первая неожиданность. На крыше ангара "Цессны" установлен громкоговоритель, настроенный на диспетчерскую частоту и включенный довольно громко, чтобы служащий ангара мог знать, когда самолеты садятся, и был готов просигналить прилетевшему о возможности заправки. В это время громкоговоритель издавал только шум усилителя. Внезапно он разразился потоком слов, которые произносил голос парня, летящего где-то в невидимом ночном небе. - Прием, диспетчер Киртланда, прием. Твин Бич-9 номер шесть Бейкер Кайло входит в зону аэродрома и просит разрешения на посадку. Никакого звука в небе, только этот голос из динамика, звучащий эхом по полю на фоне далекого гудения двигателей. Затем через несколько минут я услышал едва различимый приглушенный шум винтов и увидел медленно плывущие сигнальные огоньки. Парень начинал материализовываться; он постепенно переходил из потустороннего мира в жизнь. - Шестой Бейкер Кайло находится в пункте пять на подходе к посадочной полосе. - Бейкер Кайло разрешено садиться. Это была, прекрасная драма, разыгранная на десятимильной сцене, и я был ее единственным зрителем. Через несколько минут послышалось шарканье колес по бетону, а затем постепенное затихание гудения двигателя. Снова тишина. Затем звук двигателя снова раздался уже не так громко, он стал приближаться и был слышен все лучше и лучше до тех пор, пока внезапно не прекратился в пятидесяти футах от того места, где я стоял рядом со Скаймастером. Винт сделал еще несколько оборотов, а затем последовали обычные слабые звуки, свидетельствующие об окончании полета: скрип тормозов, звук открываемой дверцы и разговор пилотов. Это была вторая неожиданность. Когда пилоты Бича ушли, я опустил спинку правого сидения Скаймастера до конца и растянулся на нем как можно удобнее. Летный комбинезон стал одеялом, а набитый ватой подголовник - подушкой. Но было совсем неудобно: " десять раз приятнее залезть в спальный мешок под крылом Чемпа и смотреть на звезды. Этот аэроплан отличался от Чемпа. Он был сварен из листового дюралюминия, а не сделан из арматуры и ткани. Он осна