аров: пока она не издана, ее можно дописать, а после издания -- только прочесть. Надо проверить свою память... Первое что придет на ум... Сестра Веда. Что я помню о встрече с ней? Я помню, как мы встретились, как пошли на поле, как лежали на траве, как я читал ей свои стихи... Но я совершенно не помню, как мы возвращались обратно в Интернат и что сказали на прощание друг другу! Единственная размытая картинка из серии "прощание с Ведой" -- ее губы возле моей щеки... Почему размытая? Наверное, потому что губы были слишком близко от глаз... Но о чем мы говорили? Или простились молча? Если бы я вспомнил об этом раньше, то помнил бы и сейчас, а теперь не вспомню никогда. Целый эпизод моей... "моей" жизни безвозвратно утерян. Ну что ж, смерть мальчика -- не моя смерть. Он -- это он, я -- это я. Он умер, я жив. Жаль мне его? Нет, не жаль. Его смерть фигуральна. Где труп? Был бы труп -- стало бы жалко. Жил-был мальчик, бегал, резвился, румяный такой, а теперь лежит бледный и без движения на ковейере, уходящем в печь, -- тогда жалко. А так -- нет. Я присмотрелся к своему отображению, и мне показалось, что оно чему-то радуется. В душе я страдал, а из зеркала на меня глядела наглая развратная рожа. "Ты садист и пидор!" -- сказал я ему. Он только ухмыльнулся мне в ответ. Я плюнул в его самодовольную харю -- он высунул длинный острый язык и медленно, сладострастно слизал стекающие по стеклу слюни... 5. Девятая заповедь Я оглядывался по сторонам, и мне вспоминалась детская страшилка: "по черной-пречерной дороге ехала черная-черная машина с черными-черными людьми..." Дорога на самом деле была черной от пепла, как и вся тундра в округе, и за мотоциклом низко стелился длинный черный шлейф. Только теперь я оценил практичность черной униформы: если присмотреться, то станет заметно, что она не "черная-пречерная", а с серым оттенком, и пепел на ней почти не виден и хорошо с нее отряхивается. Мы въехали в черный-черный город, на черных-черных улицах которого тесно лепились один к другому одноэтажные черные-черные дома, своей формой действительно напоминавшие бараки. Перед нами медленно полз черный-черный бульдозер. Игор резко вырулил на встречную полосу, обгоняя его, и тут же метнулся обратно: нам навстречу лоб в лоб несся черный самосвал. Спинным мозгом я ощутил быстро надвигающиеся на нас несколько тонн железа. Под яростные гудки бульдозера и самосвала наш мотоцикл впритирку протиснулся между ними -- с моей стороны раздался скрежет и посыпались искры. Игор взволнованно обернулся и, чуть отъехав, затормозил. Проезжающий мимо бульдозерист густо осыпал нас отборным матом, отчетливо слышным даже сквозь лязг гусениц. Лина шутя закрыла Игору руками уши. -- Ты жив? -- спросил меня Игор. -- Все в порядке, -- ответил я. -- А что ему будет, он же вечный! -- рассмеялась Лина. Игор слез и подошел к коляске рассмотреть царапину. -- Я попрошу своего механика -- он все замажет и закрасит в лучшем виде, -- пообещал он. -- Да, а вот мотоцикл -- не вечный! -- еще больше развеселилась Лина. Мотоцикл -- черт с ним, но если бы нам настал конец, было бы обидно. Как ни прискорбно, вечные люди тоже в некоторых случаях смертны. И если бы нас перехал самосвал... Хотя, это был бы красивый конец для моей повести: трое старых друзей, связанных в прошлом запутанными отношениями, встречаются после четырнадцати лет разлуки, радуются встрече и легко умирают случайной смертью, чтобы вместе отправиться на небеса. Я, может быть, успел бы надиктовать на записыватель мыслей эффектную концовку: "Истекая кровью, с перебитыми ногами, Вальт из последних сил подполз к умирающим Лине и Игору, взял их судорожно дрожащие руки и соединил в своей ладони. Все трое умерли в одну и ту же секунду..." Но это, конечно, при том условии, что самосвал не проехал бы по моей голове. Да, кстати, а найдут ли в случае моей внезапной смерти вшитый под скальп записыватель? Надо на всякий случай носить бумажную записку в кармане, мол, будьте добры, поищите в двух сантиметрах над левым ухом. Нет, что ни говори, а ЗМ -- гениальная приставка для мозга. Мозгу свойственно стирать информацию, которая долгое время не вызывается из памяти, а если она и сохраняется, то зачастую -- в сильно искаженном виде. В ЗМ -- все надежно, как в банке. Ничто не пропадет. К тому же, всегда можно подключиться к компьютеру и обменяться с ним информацией, распечатать свои мысли и т.д. ЗМ -- идеальный инструмент для написания книг. Что видишь, о том и пишешь, только заменяешь на ходу имена и прочие формальности, которые могут кому-то не понравиться. Так что могу поручиться за правдивость событий по сути. По форме, разумеется, все глубоко законспирировано, иначе мне придется худо. Мой начальник -- не "Главный инспектор", но не менее суров. А "доктор Морт" -- пусть не Морт и не доктор, но мне все равно его нужно найти, черт бы его побрал! И если я говорю про некоего странноватого "Каальтена" -- лишь для того, чтобы не обидеть чувства верующих. Тут вообще надо быть начеку, а то напишешь про какого-нибудь "великомученика", которого утопили в "параше", -- тут же найдутся смертельно обиженные люди, которые были его соседями по нарам. Поэтому я и выбрал Кальтенбруннера: вроде бы ему никто на самом деле не поклоняется. Но если кого-то раздражает этот образ, замените его сами на своего любимого кумира. Или такой момент: один мой знакомый, с которым я поделился своими мыслями, выразил недоумение, при чем тут немцы? "Разумеется, по сути моей истории -- ни при чем, -- ответил я ему, -- им просто не повезло, что прототип Каальтена был одним из их лидеров, а то, что действующие лица моей повести используют немецкие слова, не говорит о том, что они немцы. Для них немецкий язык -- как для нас латынь". Равным образом, если кого-то раздражает тундра, замените ее на пустыню, степь, сьерру или пампу. Бараки поменяйте на небоскребы, если они вам больше по душе, фабрики смерти -- на крематории, а ЗМ -- на PC ("пи-си") или электронный "ноутбук", но только не ищите прямых аналогий: вы их не найдете, потому что, как я уже сказал, все очень хорошо законспирировано. Тусуйте образы, как хотите, замените вечность на выигрышный лотерейный билет, а грязный разврат -- на тихие прогулки под луной, но знайте, эстеты и чистоплюи, что суть останется той же, и никуда вы от нее не денетесь, даже если растопчете мои мысли, отключив компьютер от сети или выбросив книгу в мусоропровод! Ладно, вернусь к своей повести. Как вы уже, наверное, заметили, она до сих пор укладывалась в рамки реального времени. То есть, пока я ехал на вездеходе, ждал вертолета, летел в поселок и трясся в мотоциклетной коляске, мне нечего было описывать, и я предавался воспоминаниям. Но теперь, кажется, надвигаются кое-какие события, поэтому придется ускорить повествование. Вообще, я с самого начала собирался писать детектив, но увлекся воспоминаниями. Наверное, я плохой писатель: я пишу о том, что мне самому интересно, и забываю про читателя. Кажется, мы скоро подъедем к моим апартаментам, поэтому я, если позволите, вкратце опишу свое посвящение в вечные люди, чтобы уже окончательно закрыть тему воспоминаний. Перед посвящением нужно было отработать неделю на благо общества, и меня отправили в помощь часовому на охранной вышке Интерната. Мне даже выдали форму и автомат. Форма, правда, оказалась великовата: штаны гармошкой нависали над сапогами, рукава пришлось заворачивать, а каска наползала на глаза. С автоматом меня также постигло разочарование. Выяснилось, что всем охранникам выдают холостые патроны, потому что стрелять в малолеток категорически запрещено, даже при попытке к бегству. Настал тот день, когда я поднялся на вышку. Впервые я увидел Интернат с высоты птичьего полета, и сверху он мне уже не казался таким огромным и беспредельным: весь он был передо мной как на ладони. Днем я забавлялся тем, что высматривал в бинокль знакомых девчонок, а по ночам -- шарил прожектором по окнам. Только в свое окно я избегал светить даже мимоходом: мне отчего-то неприятно было высвечивать безлюдную пустоту покинутой комнаты. Накануне посвящения выдался теплый безоблачный день. Я в последний раз дежурил на вышке. Мой наставник дремал в тени широкого прожекторного рефлектора, поручив мне "бдеть в оба". Бдеть было не за чем и не за кем: нарушителей днем, как обычно, не предвиделось, а девушки, спасаясь от злого полуденного солнца, высовывали из бассейна только головы, оставляя под водой более интересные части тела. Меня одолевала скука, и я стал думать о предстоящем посвящении в вечные. Неожиданно пришла бредовая мысль: став бессмертным, я не смогу вполне распоряжаться собой, потому что у меня не будет возможности лишить себя жизни. Сегодня, теперь и сейчас -- последний день, когда у меня есть выбор между жизнью и смертью. Мысль о лишении себя жизни на пороге вечности необычайно взволновала и возбудила меня. Мне словно предлагали на выбор: в одном варианте -- взойти на Олимп, поправ мирские ценности, вспыхнуть яркой звездой и ослепить своим светом самих богов, и в другом -- вечно идти по проторенной дороге, по наезженной колее, дыша в затылок тем, кто всегда будет впереди. Впервые перспектива вечной жизни показалась мне не такой заманчивой, более того, она угнетала меня безысходностью. В голове, между макушкой и шейными позвонками, бешеным веретеном завертелась будоражащая воображение идея: спрыгнуть с вышки. Но это обязательно нужно было сделать, добравшись до ее вершины. "Это-очень-важно, -- стучал в висках настойчивый голос, -- это-очень-важно-это-очень..." Не долго думая, я забросил автомат за спину и полез по скрещенным металлическим реям наверх. С обзорной площадки вершина казалась совсем рядом, но на самом деле до нее было не меньше десяти метров: именно эта вышка, в отличие от других, была высокой, потому что на ней стояла радиоантенна. Подниматься вверх по крестовинам очень неудобно, но у меня не было ощущения, что я совершаю глупый поступок. Напротив, сердце мое трепетало от осознания того, что я делаю нечто экстраординарное, на что не способны остальные люди. Через семь минут я достиг вершины и очутился на крошечном, полметра в диаметре, пятачке, из которого стрелой уходил в синее небо красно-белый шпиль. Здесь, на высоте, дул прохладный ветерок, и, казалось, он вот-вот подхватит меня и унесет в неведомые дали. Передо мной расстилались пологие зеленые холмы, на которых можно было различить миниатюрные кудрявые деревца и шоколадные фигурки лошадей. А дальше... Неожиданно для себя я увидел на горизонте, за последним холмом, зубчатые силуэты небоскребов. Это был Каальтенград, тот самый город, который с детства мне казался бесконечно далеким и волшебно-сказочным и в котором я давно мечтал побывать... Да, я никогда не был в Каальтенграде и даже не видел его издали! И я никогда не был в сотне других замечательных городов, не говоря уже о заморских странах. Черт побери, я нигде не был и ничего не видел! Эта мысль моментально протрезвила мой ум и вселила в меня жажду жизни. Я быстро спустился обратно на площадку, радуясь удачному окончанию своей авантюры. Мой наставник так и не проснулся -- он сладко спал с открытым ртом, чуть похрапывая. До сих пор мне часто снится сон: на фоне пронзительно-синего неба я лезу вверх по бесконечной вышке, чтобы увидеть с ее недосягаемой для непосвященных вершины нечто волнующе-важное и дающее сокровенное знание, а снизу раздается сопение и храп охранника. Когда храп становится совсем громким, я просыпаюсь и с досадой вижу, что храплю я сам... Но вернусь к событиям тех дней. На посвящение в вечную жизнь собрались все, кто получил аттестат, одиннадцать человек. Не было только Игора. Его родители накануне прислали в Директорат письмо, в котором писали, что он сильно простужен, и просили разрешить ему пройти обряд посвящения не в интернатском храме, а в местном. Директор дал такое разрешение. Об Игоре, кстати, я теперь вспоминал все меньше и меньше, а если и вспоминал, то без любви, как о человеке, оставившем друга. Процедура посвящения держалась в тайне, и никто из нас не знал, что нам предстоит. По одному нас заводили в специальную комнату за алтарем, а тех, кто приобщился к вечным, выводили через другую дверь, и не было никакой возможности расспросить их о том, что произошло. В какой-то момент одна девочка стала испуганно нашептывать остальным, что случайно подсмотрела, как первого посвященного вынесли из ритуальной комнаты на носилках, но в это никто не поверил... Я был пятым. Меня завели в заветную комнату. Посередине нее была установлена высокая деревянная виселица, упиравшаяся в потолок. Под ней стоял табурет, по бокам -- два священника. Этот ритуальный антураж не вызвал во мне ни возвышенного трепета, ни страха, только интерес. Я почему-то был уверен, что со мной не сделают ничего плохого, и когда мне сказали снять рубашку, встать на табурет и засунуть голову в петлю, я с улыбкой повиновался, воспринимая это как сакральную игру. "Опусти руки, сын мой," -- сказал один из священников. Я вытянул руки по швам, и он стал читать заповеди: Заповедь первая. Не строй иллюзий. Заповедь вторая. Ни о чем не жалей. Заповедь третья. Ни в чем себе не отказывай. Заповедь четвертая. Жизнь имеет смысл только если она вечна. Презирай смертных. Заповедь пятая. Сруби засохшее дерево, добей умирающего. Заповедь шестая. Убей в себе страх. В этот момент второй священник выбил из-под моих ног табурет. Это было так неожиданно, что в первый момент я безумно удивился... Заповедь седьмая... ...и только в следующий момент ощутил отчаянную беспомощность, когда под ногами нет опоры... Забудь родителей, думай о потомстве... ...мои руки инстинктивно дернулись вверх, чтобы зацепиться за веревку, но петля от резкого движения затянулась еще туже, так туго, что спазм в горле заставил меня забыть обо всем... Заповедь восьмая... В моих легких застрял воздух, выход наружу был для него перекрыт, и какое-то время я мог дышать им... Бог сентиментален, не стесняйся просить у него многого... ...Боже, как болит шея! Позвонки вытягиваются и хрустят под весом тела... Заповедь девятая... Перед глазами у меня пошли красные круги, потом черные, потом запестрели белые точки, потом отключился звук и точки быстро закружились по спирали, сворачиваясь, как вода в воронке, и увлекая меня за собой... Время остановилось, пространство исчезло. Но остался свет, он был у меня над головой. Я висел в темноте на веревке, не чувствуя ни боли, ни своего тела. У меня не было тела, но я мог смотреть по сторонам. Это было удивительно, потому что у меня не было глаз. Я смотрел по сторонам и видел везде темноту, за исключением светящегося круга над головой. В этот неясно очерченный круг уходила толстая веревка, к которой я был подвешен. Сверху, из круга, доносились голоса и приглушенная органная музыка. Там была жизнь, таинственная и недосягаемая. Снизу послышался хриплый нечленораздельный голос. Я всмотрелся в темноту и увидел безобразное синее лицо с высунутым набок опухшим языком. Туловища не было видно, только изуродованную кровоподтеками шею. -- Кто это? -- спросил я самого себя. -- Это Каальтен, -- ответил я себе сам. -- Тот самый? -- Да. -- Почему он так беспомощен? -- Потому что он ничего не может. -- Но он ведь Человеко-Бог. -- Такой же, как его изображение. Ни больше ни меньше. Люди поработили его душу. -- Зачем мне это знать? -- спросил я самого себя. -- Если я вернусь на Земмлю, это знание помешает мне. -- Ты вернешься на Земмлю и забудешь то, что видел, -- ответил я себе сам. -- А если вспомнишь, тебе это покажется собственной фантазией. Я почувствовал, что поднимаюсь вверх на веревке. Снизу послышались нечленораздельные вопли, и я увидел, как ко мне протягивается из темноты прозрачно-голубая рука с ветхой книгой. Я взял эту книгу -- она мне показалась важной, и я крепко прижал ее к груди. Свет становился все сильнее и сильнее, и когда он стал совсем нестерпимо слепить глаза, я увидел над собой небо. Я лежал в глухом церковном дворике на носилках и крепко прижимал руки к груди, словно в них должно было что-то быть. Но что -- я не помнил. (Когда позднее ко мне вернулось воспоминание о книге, я решил завести себе записыватель мыслей, чтобы никогда не терять их). Под вечер все одиннадцать человек окончательно пришли в чувство после посвящения, и нам сказали десятую заповедь, которую никто во время обряда не услышал: "Девятую заповедь установи себе сам". Тотчас мой мозг озарила мгновенная вспышка, и я на долю секунды вспомнил, что на том свете говорил с самим собой, а при возвращении потерял какую-то книгу. Этой ничтожно малой доли секунды мне хватило, чтобы зафиксировать свое воспоминание, и я сформулировал для себя собственную заповедь: "В мире нет ничего, кроме меня самого, моего воображения и моей книги". Эту заповедь я вывел не логическим путем, но на основе собственных ощущений. Разумеется, это платоника чистой воды, и такой постулат трудно принять нормальному здраво мыслящему человеку, но, как ни странно, его невозможно опровергнуть, по крайней мере, в рамках данного повествования, потому что любые аргументы и контраргументы будут плодами моего собственного разума, отраженными в моей же книге. 6. Привет от дяди Пока я предавался воспоминаниям, мы прибыли в гостиницу. Снаружи она выглядела так же неказисто, как и остальные хибары, но просторному светлому холлу не чужды были элементы роскоши: живые цветы в красочных вазах, миниатюрные фонтанчики по углам и в центре -- причудливо изогнутая гипсовая виселица с лепкой в стиле барокко и с подвешенными к ней целующимися розовыми ангелочками. Но и на этом идеальном образце кича лежала печать декаданса: у ангелочка был отбит гипсовый членик. "Пьяные господа офицеры упражнялись в стрельбе", -- театрально вздохнула Лина, поймав мой взгляд. Портье провел нас в номер. Я осмотрелся по сторонам и несколько опешил... В центре огромной комнаты возвышалась греховным алтарем просторная овальная кровать под атласными покрывалами и воздушно-легкими капроновыми балдахинами, которые затейливо отражались разноцветными лоскутами на потолке, щедро облепленном осколками зеркал; за ее изголовьем в стену был вделан бар из красного дерева с плотными рядами разнокалиберных бутылок, веселящих глаз яркими этикетками. По одну сторону от кровати насыщенно-алым углублением в форме сердца красовалось джакузи, а по другую -- широкий камин из крупного неотесаного камня. За легкой стеклянной перегородкой голубел прозрачной водой объемный бассейн. -- Это что, взятка? -- изумленно поднял я брови. -- Произошло небольшое недоразумение, -- пояснил Игор. -- Директор распорядился выдать тебе самый лучший номер, и хозяин гостиницы тут же выполнил приказ, не зная, кто в этом номере будет жить. Только перед самым твоим приездом выяснилось, что "самый лучший номер" -- люкс для молодоженов. Менять что-либо было поздно: все приличные номера заняты. -- Может, мне и молодую жену в придачу выдадут? -- усмехнулся я. -- О, тут есть и сауна, -- сообщила Лина. Она была занята тем, что открывала все двери подряд и любопытно заглядывала внутрь. -- И парилка! -- И двухсот-ваттная квадрофоническая система, -- заметил Игор, пробуя все кнопки подряд. Воздух вокруг нас оглушительно сотрясся блюзовыми нотами. -- Как дети, ей-богу! -- сделал я своим друзьям выговор, уворачивая звук. -- Директор сказал, что ждет меня к ужину. Вы в курсе? -- Да, -- ответил Игор. -- Нам нужно быть у него уже через полчаса. Прими душ и переоденься. Я займусь тем же и заеду за тобой. У тебя есть цивильная одежда? -- А что, униформа здесь не приветствуется? -- саркастически вопросил я. -- На званых директорских ужинах -- нет, -- серьезно ответил Игор. -- Я распоряжусь, чтобы тебе принесли все, что надо. -- Чао! -- помахала рукой Лина, выходя из комнаты вслед за Игором. Как только они удалились, я первым делом достал из портфеля спутниковый телефон засекреченной связи и, как мне предписывалось, набрал номер личного секретаря Главного инспектора. Когда я доложил о своем прибытии на объект, секретарь пожелал мне удачи и добавил: -- Главный передает вам привет от дяди Юрга. -- Спасибо, -- ответил я, не задавая лишних вопросов. На этом разговор был закончен. Разумеется, я не знаком ни с каким "дядей Юргом", хотя и допускаю, что в целях конспирации было взято настоящее имя одного из моих многочисленных родственников. Эта фраза явно была кодовой, но я пока не знал, что она означает. Оставалось только запомнить ее и ждать, когда она всплывет в дальнейшем. Такая тщательная конспирация стала особенно необходима в последние месяцы, после того как межведомственная борьба за раздел сфер влияния между инспекцией, тайной полицией и контрразведкой приобрела формы жестокой войны с использованием любых доступных средств, кроме физического уничтожения соперников. Я принял горячий массажный душ и только вышел из ванной, в дверь постучали. Портье вкатил в комнату тележку. На ней одиноко стояли черные лакированные ботинки, над которыми на высокой перекладине покачивались на вешалках смокинг цвета антрацита, брюки с шелковыми лампасами, открытый жилет и крахмальный пластрон. Вдобавок я получил от портье широкий атласный пояс, галстук-бабочку и серебряные запонки. В этом городе проявляли фантастическую заботу обо мне! Но к добру ли это? Когда за мной заехал Игор, я был полностью экипирован. На нем была точно такая же светская "униформа". -- Отлично смотришься, -- коротко бросил он, смерив меня быстрым взглядом с головы до ног. -- Нас ждет машина. Внешне он был как всегда сосредоточенно-спокоен, но по отрывистости речи можно было заключить, что он не в духе. -- А где Лина? -- спросил я, когда водитель усадил нас на заднее сидение роскошного черного лимузина. -- Официально мы не женаты, как ты можешь догадаться, -- ответил он. -- Кроме того, она не "вечная". Поэтому я не могу ее брать с собой на приемы. -- Но у нее ведь есть какой-то статус? -- Статус моей служанки, -- невесело усмехнулся Игор. -- Долго вы вместе? -- спросил я, вспомнив, что никто не имеет права держать прислугу из числа ликвидантов больше года. -- В любом законе есть лазейки, -- уловил он мою мысль. -- В конце года я ее увольняю, а первого января снова принимаю на работу. И так четырнадцать лет... -- Сколько?! -- я был ошеломлен. -- Но это значит... Это значит, что ты сразу разыскал ее, когда она ушла из Интерната! -- Да, -- невозмутимо подтвердил он. Черт побери, почему я не догадался броситься вдогонку за Линой, чтобы спасти ей жизнь?! Отчего Игору пришла в голову такая очевидная идея, а мне -- нет? -- И ты мне ничего не сказал, уходя из Интерната, чтобы найти ее? -- посмотрел я на него с укором. -- Только не говори мне ничего про братство, -- спокойно предупредил он меня. -- На мою психику это давно не действует. -- Значит, любовь выше братства? Я тебя не упрекаю ни в чем, я просто хочу понять... -- Я скажу тебе честно, как прежде, когда мы во всем доверяли друг другу, -- он понизил голос. -- Я всегда любил Лину, но мне казалось, что ты любишь ее больше меня, поэтому я не хотел мешать тебе. Но в ту последнюю ночь я увидел, что ты любишь меня больше нее. Это давало мне моральное право... -- Какая же ты свинья! -- перебил я его, пораженный таким цинизмом. -- Извини, -- сказал он, не обижаясь на мое оскорбление. -- Просто я люблю ее больше всего на свете, понимаешь? Больше тебя, больше себя и больше своей жизни. -- Ладно, ты тоже извини, -- хлопнул я его ладонью по руке. Лимузин подкатил к светящейся огнями резиденции Директора. Это была классическая помпезная вилла в два этажа, с порталом и колоннами, с верандой и оранжереями. На фоне остального унылого ландшафта она смотрелась дворцом из восточной сказки. В вестибюле под огромной хрустальной люстрой гостей встречал сам Директор. Он оказался точно таким, каким я его себе представлял: массивным, пухлым и румяным, с круглым мясистым лицом. Его жена была под стать мужу, крупна и широка в плечах. Вместе они смотрелись как два спекшихся боками пышных пирожка. Игор торжественно представил меня. -- О, известный писа-а-атель! -- Директор радостно схватил меня за руку, как давнего знакомого. -- Читали мы вас, читали! "Смерть на цыпочках" -- очень даже! Мрачновато, но со вкусом. -- Да-да, -- так же радостно вторила ему жена. -- Я польщен, -- приложился я губами к ее тяжелой розовой руке. -- "Говори, стерва! -- взревел майор Камински, вздергивая Смерть на дыбы и вонзая ей в пятки иглы электродов", -- процитировал Директор. Я еле сдержался, чтобы не поморщиться. Терпеть не могу, когда меня цитируют мне же. В моем воображении при этом неизменно рисуется сцена с котенком, которого тыкают мордочкой в наложенную им кучу. -- "Говори, сука!" -- сдержанно поправил я Директора, принимая от официанта бокал с вином. -- Точно, "сука"! -- захохотал он. -- "Говори, сука!!!" Его жена только сконфуженно кивала, с легким осуждением глядя на мужа как на расшалившегося ребенка. -- Говори, сука! -- крикнул он вдогонку просеменившему мимо нас поджарому догу. Собака повернула голову и посмотрела на хозяина грустными преданными глазами -- тот покатился со смеху. Она радостно гавкнула в ответ. -- Ха-ха-ха, молчи, сука! -- заорал Директор сквозь хохот. -- Я когда прочитал этот кусок, меня самого будто током шибануло. Жена с улыбкой протянула ему свой бокал с вином: она явно мечтала заткнуть ему рот. -- Да, а этот ваш святой... Как его? -- спросил он, залпом осушив бокал. -- Смирян Гивно, -- напомнил я ему имя заключенного-мученика, которого гонители новой веры утопили в моей книге про тюрьму в "параше". -- Да, этот Смирян... У него непонятная религия. И сам он странный. Ненатуральный. Откуда вы его взяли? Таких в жизни не бывает. Я промолчал. Не буду ведь я доказывать, что Смирян Гивно не более странен, чем "Каальтен-Бруннер". Меня в лучшем случае не поймут. А могут и побить. -- Ваша идея с записывателем мыслей -- просто гениальна, -- Директор вновь принялся терзать меня комплиментами. -- А сейчас, в эту минуту, вы тоже пишете у себя в голове? -- Да, -- признался я без особой охоты. -- Представляю, что вы обо мне понаписали, -- хохотнул Директор. -- Кем вы меня сделали? Сторожем клеток в зоопарке? -- Нет, что вы, -- любезно улыбнулся я. -- Я вас сделал директором фабрики смерти. Он неопределенно крякнул в ответ, и я не понял, понравилось ему это или нет. -- Пишите ближе к жизни, -- назидательно сказал он. -- А то в некоторых местах выходит слишком заумно. Больше правды. Реалистичнее. Кстати, Главный инспектор тоже считает, что вам следует писать все как есть. Я сдержанно кивнул, а в мыслях сильно удивился. Никогда бы не мог подумать, что сам Главный читает мои книги! Кстати, откуда это известно Директору? Значит, они говорили обо мне... Однако, представляю, как бы вытянулись их лица, если бы "В смерти на цыпочках" я описал "все как есть"! Тем временем прибыли новые гости, и хозяева переключили внимание на них. Бочком-бочком, я улизнул и прошел в большой гостиный зал, где уже кучковалось человек тридцать. В дальнем конце зала на просторной сцене выступал необычный квинтет: за огромным золоченым клавесином, покоившемся на плечах бронзовых тритонов, наигрывали в четыре руки Аccис и Полиффемус, все одеяние которых состояло из набедренных повязок и лавровых венков, на крышке клавесина перед ними полулежала сверкающая золотой пыльцой обнаженная Галаатея с лютней, чуть поодаль справа в перламутровой морской раковине, запряженной зубастыми рыбами с хищным оскалом, раздувал щеки, играя на дудке, розовотелый ангелок -- пухлый карлик, а слева восседал на высоком пне в обнимку с волынкой проросший зелеными ветками Фаввн. На заднем плане возвышалась гора, недра которой содрогались от низких органных аккордов. Исполняли они почему-то не гайддновскую "Галаатею", а "Полет ваалькирий", композицию, явно не предназначенную для таких экзотических инструментов, и на меня накатило ощущение нудной и вялой перебранки Аccиса, Полиффемуса и Фаввна из-за Галаатеи, в которую пытался вклиниться ангелок, но безуспешно: его никто не слушал. Ко мне подошел Игор. -- Вальт, я услышал твой разговор с Директором, и меня в нем нечто настрожило, -- сказал он, отводя меня в сторону. -- Что именно? -- поинтересовался я, отхлебывая вино из тонкого бокала. -- Ты действительно считаешь, что у тебя в голове зашит ЗМ? -- Хочешь посмотреть? -- я повернулся к нему левым боком. -- Видишь небольшую шишку в двух сантиметрах над левым ухом? -- Ты сам в это веришь? -- спросил он. Меня начала раздражать его дотошность. -- Я не верю, я знаю, -- сказал я веско. -- Еще вопросы есть? -- Да, -- не отставал от меня он. -- Ты представляешь себе, где мы находимся на самом деле? -- Что? Ты принимаешь меня за сумасшедшего? -- удивился я. -- Конечно, знаю. Но для конспирации записываю в мыслях, что мы находимся на приеме у директора фабрики смерти и слушаем выступление музыкантов в костюмах мифических персонажей. И не сбивай меня с толку своими вопросами! Пойми, я должен на ходу менять имена и место действия. Плюс к тому -- камуфлировать происходящие события, изменяя их формальную сторону. Это крайне тяжело. Я должен постоянно сверяться с тем, что написал ранее, чтобы не вышло ляпов. А ты задаешь мне слишком много провокационных вопросов. Зачем ты пытаешься дезавуировать мое повествование? -- Вальт, ты болен, -- покачал он головой. -- Это я тебе говорю как доктор. -- Как доктор? -- невольно сорвалось у меня с языка. -- Ты удивлен? -- Нет, не очень, -- ответил я, пытаясь скрыть смущение. -- Просто я думал, что ты... Что у тебя какая-то другая профессия. -- Скажи прямо, о чем ты пишешь свою книгу? -- заглянул мне в лицо Игор. Кажется, он мне не поверил про прием у Директора. Придется теперь что-нибудь соврать. -- Не волнуйся, -- ответил я как можно спокойнее. -- Ничего имеющего отношения к нашей действительности. Повесть о жизни и смерти спермотозоидов. Фабула проста: из миллионов выживают единицы. -- И как они в твоей книге выглядят? -- Так же, как мы, только с длинными пушистыми хвостами. -- Бред, -- пробормотал Игор. -- Ты хочешь сказать, что у спермотозоидов нет хвостов? -- попытался сострить я. -- Есть, но... почему пушистые?! Игор отправил в рот маслину из тарелки и поискал вокруг себя глазами салфетку. Не найдя ее, он аккуратно промокнул губы кончиком перекинутого через плечо короткошерстного хвоста. -- Что с тобой? -- спросил он, заметив, видимо, перемену в моем лице. -- Все в порядке, -- ответил я, с любопытством рассматривая его хвост. С верхней стороны он был волосатым, а с нижней заметно вытерся и облысел. -- Я забыл тебя предупредить, -- встревоженно сказал он. -- Директор подмешивает в вино списанные со склада психотропные вещества галлюциногенного действия. Я уже привык, а у тебя может быть острая реакция на них. Если ты увидишь что-то необычное, делай вид, что ничего не заметил. Ни в коем случае не вступай в контакт со своими видениями! Ты меня понял? -- Я тебя понял, -- ответил я, теребя пальцами его хвост. Неожиданно мне пришла в голову хулиганская идея: я сильно ущипнул его за хвост ногтями. -- Ай! -- вскрикнул он. -- Что? -- спросил я, отдергивая руку. -- Нет, ничего, в боку кольнуло, -- ответил он, потирая хвост. -- Бывает, -- сочувственно заметил я. К нам подошел высокий седой человек в длинном фраке. Своим важным видом он напоминал то ли дворецкого, то ли конферансье. -- Знакомьтесь, -- представил нас Игор друг другу. -- Инспектор Вальт Стип. Мой коллега доктор Браст. -- Можно просто Руфиэл, -- пожал мне руку Браст. "Прекрасно, -- отметил я про себя. -- Очерчивается круг поиска. Интересно, сколько в этом городе есть еще докторов?" -- Вы работаете в одной клинике? -- начал я выведывать издалека интересующую меня информацию. -- При фабрике всего одно лечебное заведение, -- услужливо ответил доктор Браст. -- Зато ночных клубов, домов терпимости и других очагов инфекции наберется с полсотни! -- Должно быть, вам приходится тяжело, -- сочувственно заметил я. -- Насколько я знаю, штаты постоянно сокращаются... -- Да! -- воскликнул он. -- На весь город -- три специалиста и главврач. Это безумно мало. Отметьте, пожалуйста, в своем отчете. -- Непременно, -- пообещал я. -- Кстати, вон и начальство, -- Игор помахал рукой стройной женщине с короткой стрижкой. -- У вас что, консилиум? -- подошла она к нам с улыбкой. -- Вальт Стип, -- представился я. -- Инспектор Стип, -- многозначительно уточнил доктор Браст. -- Очень приятно. Лана Крой, -- протянула она мне узкую ладонь. -- У вас что, консилиум? -- подбежал к нам невысокого роста толстяк с редкими волосами на голом круглом черепе. Мы дружно рассмеялись. -- Это у нас такая дежурная шутка, -- пояснила Лана. -- Вальт Стип, инспектор, -- представился я в очередной раз. -- Доктор Чуз. Смат Чуз, -- горячо потряс он мою руку в своей потной ладони. -- Очень рад знакомству. Круг поиска определен. Кто из них доктор Морт? Первый претендент -- Лана Крой. На нее падает большее подозрение как на главврача. Правда, она женщина... Но кто сказал, что Морт обязательно должен быть мужчиной? Надо ей серьезно заняться. Даже если она не Морт, то как администратор клиники должна знать, кто он. Второй подозреваемый -- Руфиэл Браст. Внешне очень подходит под образ Морта: серьезный, сухой, напряженный. Что он там говорил про очаги инфекции? Вполне вероятно, что он находит подопытных для своих экспериментов в злачных местах. Смертных берет с фабрики, а вечных -- из ночных клубов. Опаивает их какой-нибудь дрянью... Ну, если не он сам, то его подручные. Обязательно проследить за ним! Кто следующий? Смат Чуз... С виду добродушен, но это, разумеется, не снимает с него подозрения. Носит маску весельчака, однако сразу чувствуется, что это напускное. В сущности -- темная лошадка. Придется с ним повозиться. Наконец, Игор Бойд... Оставлю его напоследок хотя бы потому, что мне неприятно подозревать его. И все же... надо подумать над тем, почему Главный поручил это задание именно мне. Ясно, что он знает о нашем с Игором давнем знакомстве. И если он послал сюда именно меня, это может означать одно из двух: либо он рассчитывает на то, что я использую доктора Бойда как хороший контакт в поисках доктора Морта, либо у него есть сведения, что Бойд и Морт -- одно лицо, и он хочет это проверить. Альтернатива... Мои размышления были прерваны голосом Директора. Музыка стихла, разговоры умолкли. Директор, стоя в центре зала, произносил речь: -- Позвольте мне приветствовать нашего гостя Вальта Стипа, опытного инспектора и выдающегося писателя, если позволите, без пяти минут живого классика, автора нашумевшего романа "Смерть на цыпочках", удостоенного престижной премии "Золотой тюлень". Директор зааплодировал, и зал поддержал его. Все повернулись в мою сторону, я благодарно кивал головой и приветственно помахивал рукой. -- Для нашего дорогого гостя я приготовил нечто необычное, редкое, экзотическое, -- продолжил Директор. -- Надеюсь, ему придется по вкусу. Он хлопнул в ладоши, раздался глухой и низкий удар гонга, и официанты вкатили в комнату тележку с длинным двухметровым блюдом под крышкой. По своей форме оно напоминало саркофаг, и у меня появились нехорошие предчувствия. -- "Мечта романтического гурмана"! -- объявил Директор название блюда. Официанты откинули крышку -- из-под нее повалил густой пар. Гости вытянули шеи, каждому не терпелось поскорее увидеть нечто экстравагантное. Когда пар рассеялся, послышались возбужденные вздохи: на тележке в эмалированном блюде лежала запеченная в кляре красивая молодая женщина с ожерельем из укропа на шее. В плотной хлебной корке она напоминала закутанную в холст египетскую мумию. Ее смуглое точеное лицо с узкими бровями и тонкими губами было копией царицы Неффертити. -- По традиции первый кусок -- почетному гостю! -- провозгласил Директор. Где-то под потолком дробно застучали барабаны, как в цирке перед опасным номером, а возле блюда-саркофага возник повар в высоком белом колпаке, с протянутыми в мою сторону широким ножом и длинной вилкой. В меня выжидающе вперились несколько десятков глаз. -- Меня сейчас стошнит! -- вполголоса пожаловался я Игору. В ответ он еле заметно подмигнул мне, и я догадался, что все происходящее -- не более чем шутка. Директор, приплясывая от нетерпения, красноречивыми жестами приглашал меня к тележке. Я медленно подошел, стараясь улыбаться. -- Сначала -- соус! -- громко объявил Директор. Официант протянул мне увесистый флакон с прозрачной желтоватой жидкостью. Я обильно полил тело девушки, пожалев только лицо. От соуса почему-то пахло керосином. Повар протянул мне нож с вилкой. -- Попросим! -- Директор призвал публику к аплодисментам. Под редкие хлопки присутствующих я широко замахнулся ножом, но в последний момент не воткнул его в девушку, а задержал в миллиметре от тела, лишь слегка царапнув ножом тонкую поджаристую корку... Тем неожиданнее было для меня то, что случилось в следующий момент: мне в лицо ударила тонкая, но сильная струя крови -- я брезгливо отпрянул, но в ту же секунду понял по кислому привкусу на губах, что это клюквенный сок. Как бы то ни было, весь мой белый воротничок был заляпан алыми крапинами. Девушка тем временем резко открыла глаза, и из них ударили в потолок два идеально прямых красных лазерных луча. Публика облегченно зааплодировала, радуясь, очевидно, тому, что не придется в угоду Директору приобщаться к каннибализму. Заиграла тягучая музыка, волнующая и таинственная, и девушка, не меняя позы, медленно поднялась над саркофагом. Это было очень реально: я видел, как с боков ее вытянутого струной тела падают капли "соуса". Она поднималась все выше и выше, и все, кто был в зале, завороженно следили за ней... На какую-то долю секунды мне даже почудилось, что зрители не провожают, а поднимают ее своими пристальными взглядами. В трех метрах от пола она на секунду замерла и так же медленно развернула тело в вертикальное положение. Исходящие из ее глаз тонкие лучи несколько раз пробежали, скрещиваясь и расходясь, по головам гостей и потухли. Она быстро опустилась на тележку, и я с удивлением увидел, что она непрочно на ней стоит, ее ноги подрагивают, кляр на них крошится и осыпается в блюдо, к запаху хлеба и керосина примешивается запах пота... Волшебство изчезло, передо мной была обычная фокусница. Девушка с улыбкой раскаланялась на все стороны, принимая восторженные рукоплескания, а затем повернулась ко мне и поманила меня длинным хрустящим пальцем. Я подошел -- она гибко склонилась надо мной, плавным движением поднесла руку к моим губам и щелкнула пальцами. Я непроизвольно открыл рот, и она ловко вытянула из него метровую змею. Отвратная гадина с мелкими черными глазками мерзко зашипела мне в лицо... Девушка взяла змею за хвост, раскрутила и бросила вверх -- под потолком она превратилась в веревку и безвольно упала в руку своей повелительницы. Присмотревшись, я увидел, что это не простая веревка, а бикфордов шнур. Один конец шнура чародейка обвязала вокруг тонкой талии, а другим концом помахала, пританцовывая, передо мной. На моих глазах пятна клюквенного сока исчезли с моего