Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 (Алексрома)
---------------------------------------------------------------




   Осенью 19.. года  ветер  дальних  странствий  занес  меня  в
маленький испанский городок H. Даже не могу сказать, как звучит
название  этого  странного  места по-русски, потому что буква H
(h) в испанском языке не произносится. Вот  и  получается,  что
по-русски  город  "Эн",  а  по-испански  -- пустой звук. Кстати
заметить, я  даю  ему  здесь  такое  имя  не  потому,  что  это
литературный  прием,  а  просто  по  причине того, что от всего
названия запомнил только первую букву.
    О существовании этого оторванного от туристских магистралей
места я узнал из путеводителя по Ла-Манче,  где  было  сказано,
что  есть  у них один небольшой город, в котором стоят ветряные
мельницы, увековеченные Мигелем де  Сервантес  Сааведра  в  его
бессмертном  произведении.  Там  же,  кстати, утверждалось, что
"Дон Кихот Ламанчский" -- самая популярная книга всех времен  и
народов,  если не считать Библию и Коран. Но не буду понапрасну
заинтриговывать читателя и сразу скажу, что с виду эти мельницы
великолепно сохранились, но давно бездействуют. Получается, что
справедливость все-таки побеждает, хотя и задним числом.
           Через два месяца по возвращении  из  той  поездки  я
просмотрел   видеокассету,   на   которую   заснял  легендарные
мельницы, и заметил нечто ускользнувшее от  моего  внимания  во
время   съемки  видеофильма.  И  это  "нечто"  навело  меня  на
размышления... Однако начну по порядку.

    Понятно, что я не мог проехать мимо такого  знаменательного
места,  и,  не  долго  думая,  направил колеса своего железного
"Россинанта" в город Н. Дорога вытягивалась стрелой и проходила
по выжженной красноземной степи, в конце которой поднимались до
тучных,  как  перины,  облаков   огромные   пологие   холмы   с
миниатюрными  силуэтами  ветряных  мельниц  на вершине. По этой
дороге я проехал  больше  часа,  не  увидев  никаких  признаков
жизни:  даже  птиц  не  было  заметно,  и  главное,  на всем ее
протяжении мне не встретилось ни  одной  другой  машины.  Через
какое-то время стало казаться, что я еду из ниоткуда в никуда и
непонятно  зачем.  Но  вот,  поднявшись на невысокий, но крутой
пригорок, я увидел вдали маленький провинциальный городок...

           Город H оказался самым безлюдным и странным  местом,
которое я когда-либо видел в своей жизни. Безлюдным он, правда,
был   по  вполне  понятной  причине:  я  попал  в  него  в  час
послеобеденной сиесты -- все магазины и кабаки были закрыты,  и
город  спал  крепким сладким сном. Туристов там тоже не было по
случаю мертвого сезона. В воздухе висела полная тишина, и  даже
собаки  не  лаяли,  чтобы не тревожить своих спокойно дремлющих
хозяев. (Не сочтите за кощунство, но если вы верите в загробную
жизнь и вам  вдруг  предложат  выбирать,  куда  отправиться  на
вечный покой, я рекомендую именно этот тихий городок).
   А  странным  город  H  был  по причине своей архитектуры: он
стоял у подножия холма, увенчанного осроверхими  мельницами,  и
поднимался  круто  вверх  низкими одноэтажными белыми домиками,
которые плотно лепились друг к другу, образуя  сплошные  стены.
Эти   стены   издали  походили  на  ярусы,  разделенные  узкими
улочками, и мне  тут  же  представился  длинноногий  тощий  Дон
Кихот,  который  шагает  по  этим  ярусам,  как  по ступеням, к
вершине холма, чтобы сразиться с грозными великанами в  обличии
ветряных мельниц.
   Но  самым  странным  в  этом безмолвно спящем городишке была
расцветка его домов: сами дома, как я уже сказал, были белые, а
внизу по стенам вдоль всей улицы  на  уровне  моего  пояса  шла
ярко-синяя   полоса.   "Сюр   какой-то",   --   пробормотал  я,
останавливаясь закурить. И только я закурил, мне в голову,  как
это часто бывает после первой затяжки, пришла новая мысль, даже
не  мысль,  а  ощущение: я понял, что этот бело-синий городок с
его безмолвной пустотой останется на всю жизнь моим самым ярким
воспоминанием об Испании, словно я ехал в эту страну именно  за
ним, а не за кабаком, в котором великий "Ernesto" пил пиво (как
оказалось,  в  Мадриде  Хемингуэй не пропустил ни одной пивной,
если верить памятным табличкам), не за "Обнаженной  махой",  не
за   корридой,   не   за   Севильей,  не  за  фламенко,  не  за
Коста-дель-Соль, не за домом в Малаге, где родился  Пикассо,  и
не за сказочной Альгамброй.
   Я  поднялся  до  края  города  у  самой вершины холма, и мое
ощущение еще больше окрепло, когда я увидел небольшую брусчатую
площадь, которая  как-то  непонятно  плавно  выгибалась  сверху
вниз,  справа  налево и сзади наперед, повторяя своими изгибами
своеобразный  профиль  холма.  Она  была   выложена   странными
дугообразными  камнями,  которые  веером  расходились от меня в
разные стороны, в какую бы точку площади  я  не  становился.  В
центре  этой  площади  одиноко  стоял  без  всякого постамента,
вырастая, как дерево, прямо из камня, прямоугольный  фонарь  на
тонкой  железной ножке. Высотой он был примерно с меня, если не
ниже... Когда я его увидел,  мне  почему-то  захотелось  горько
заплакать, до сих пор не пойму, почему.
   Взяв  себя в руки, я огляделся: с одной стороны чуть выше за
площадью начинались ветряные мельницы из белого камня,  которые
по  сравнению  с  игрушечными  домиками  и  маленьким фонарем и
правда выглядели  устрашающими  великанами,  с  другой  стороны
площадь  обрамляла  невысокая  белая стена с ярко-синей полосой
понизу, с третьей был обрыв за низеньким каменным парапетом,  а
с  четвертой открывалась панорама на холмы Ла-Манчи с контурами
мельниц на вершинах.  И  опять  я  увидел  нечто  странное:  на
пронзительно-голубом   небе  висела  рваная  темно-серая  туча,
сквозь дыры которой пробивалось несколько неярких лучей, и  все
эти  лучи по неведомой причине освещали только вершины холмов с
мельницами, как будто невидимый  экскурсовод  указывал  на  них
гигантской лазерной указкой.
   И  тут  мне  стало настолько не по себе, что по спине прошел
холод, а волосы на голове слегка зашевелились:  до  меня  вдруг
дошло,  что  я  и  сам стою на вершине одного из таких холмов в
луче солнечного света... Я поднял вверх глаза, и в них  ударила
ослепительная  вспышка,  словно  мне  кто-то  запрещал смотреть
туда... Я еще раз огляделся по сторонам,  пытаясь  отогнать  от
себя  навязчивых  солнечных  зайчиков,  и  только  тут осознал,
почему этот город мне сразу показался знакомым: просто я  здесь
родился  и  прожил  всю жизнь до настоящего дня, и проживу весь
остаток своей жизни, и никуда я  из  этого  города  никогда  не
уезжал,   а   все   остальные   города  --  Москва,  Ленинград,
Севастополь, Волгоград,  Минск,  Таллин,  Хельсинки,  Бухарест,
София,  Загреб,  Цюрих,  Женева,  Париж,  Рим,  Милан, Венеция,
Нью-Йорк, Вашингтон, Филадельфия, Квебек,  Монреаль,  Мадрид  и
даже  Курмайер  у подножия Монблана -- мне только приснились во
время сладкой полуденной сиесты.




   Я вот почему еще так подробно описал этот город H: во  время
видеосъемки  там произошла путаница с кнопкой "Запись", и когда
я думал, что включаю камеру, наводя  ее  на  разные  интересные
объекты, я ее на самом деле выключал, а когда заканчивал съемку
и опять нажимал на кнопку, чтобы отключить камеру, она на самом
деле  включалась  и,  болтаясь у меня на плече вниз объективом,
добросовестно снимала камни у меня под  ногами.  Так  что  весь
город  Н  остался в видеопамяти брусчатой мостовой, колышущейся
на экране телевизора в такт моим шагам. Но теперь  я,  кажется,
хоть  отчасти  восстановил  утерянную картину города, добавив к
ней, к тому же, свои ощущения, которые в любом случае  остались
бы за кадром.
   А   ветряные   мельницы   получились   в  видеозаписи  очень
симпатичными. Всего их там осталось шестнадцать, но если верить
туристскому проспекту, то во времена Сервантеса было  несколько
десятков. Эти мельницы еще знамениты тем, что им больше пятисот
лет и они -- самые старые из всех сохранившихся в Испании.
   Мельницы  эти стояли без движения: из деревянного каркаса их
лопастей ветер давно уже выдул всю солому -- умерли  они  не  в
бою  с  Дон  Кихотом,  а своей естественной смертью, медленно и
мучительно. Но если бы даже какой-то  ненавистник  благородного
идальго  и вздумал подложить в лопасти соломы, они бы все равно
уже не смогли вращаться, потому что механизм еще в незапамятные
времена вышел из строя, оставшись без ухода.
   Вид у этих мельниц был вполне парадный: их, судя  по  всему,
недавно  подкрасили,  и в своих нарядных белых мундирах они уже
походили не на кровожадных великанов, а на свадебных генералов.
На каждой мельнице над входом в нее красовалась свеженадраенная
медная табличка, на которой было написано  ее  название  и  год
постройки  (при входе в этот мельничный заповедник висел щит --
на нем говорилось, что каждой мельнице при  постройке  давалось
свое имя).
   Когда  я  снимал  таблички  на мельницах, я это делал, чтобы
запечатлеть год постройки (не помню уже,  зачем  мне  это  было
нужно), а когда просматривал кассету, стал обращать внимание на
названия.  И  вот  что  я  увидел:  первая  мельница называлась
Севилья, следующая --  Гранада,  потом  --  Кордоба,  потом  --
Толедо,  потом  Мадрид  и  так далее, а самая дальняя справа на
отшибе называлась Барселона.
   И тут меня осенило: да ведь это карта Испании! То  есть  все
мельницы-города  были  расставлены на холме так, будто это были
отметки городов Испании на ее карте... Так вот что это было  за
сражение!  В  следующий момент я задумался: почему Сервантес не
написал в своей книге, как называются эти мельницы? И  до  меня
дошло: если бы он это сделал, то поединок с мельницами навсегда
остался  бы  дешевым  и  пошлым  литературным  приемом,  а  так
получается,  что,  по  сути,  не  какой-то  выживший   из   ума
литературный  персонаж  сражается с ветряными мельницами, а сам
автор, Мигель де Сервантес Сааведра, выходит на бой против всей
Испании. И вот ведь в чем величие его книги!

          Нет, не могли ученые испанские гранды  не  знать  про
это  --  они ведь целый Институт Сервантеса создали, и мельницы
эти тоже не я открыл, и таблички для них не  я  обновлял  и  до
блеска   драил,   так   значит...  Значит,  им  просто  выгодно
умалчивать правду, представляя Дон Кихота безумцем. Ну, а каков
герой -- таков и писатель, пусть и великий. Не  даром  ведь  до
сих пор многие Сервантеса гениальным чудаком считают!




   А  дальше  я  вот  еще что понял, услышав, как ветер шумит и
гремит в телевизоре (ветра там на редкость сильные, а  микрофон
у  камеры  чувствительный): не мельницы победили, не Сервантес,
не справедливость и даже не гранды и академики, а вот тот самый
ветер, который вращал лопасти, когда Дон Кихот на них с  копьем
бросался,  а  потом всю солому из них выдул, а скоро (лет через
тысячу, но все равно для ветра это не время)  и  сами  мельницы
разрушит,  выдувая из них ежесекундно по миллиону атомов, и нет
ему никакого дела ни до Дон Кихота, ни до мельниц, ни до  книг,
ни  до академиков, ни до справедливости, ни до моей писанины --
он как дует, так и будет дуть, и ему, в  сущности,  все  равно,
куда  дуть  и  зачем,  а  для  человека  важны  только  два его
направления: в лицо или в спину.

           Ветер...

                                                март 1997 года
---------------------------------------------------------------
 Copyright (c) 1997 Alexandre Romadanov
 http://kulichki.rambler.ru/XpomoiAngel/

Last-modified: Fri, 05 Jun 1998 05:18:51 GMT
Оцените этот текст: