о мы еще увидим, -- зловеще промолвил градоначальник и направился к особой подвесной полочке, где стояла скляночка водки. Такие полочки, шкапчики и погребки были устроены чуть ли не во всех помещениях градоначальнического терема (если не считать покоев княгини), и князь всегда мог "поправиться" прямо там, где его заставала такая надобность. Однако на сей раз "поправиться" князь не успел -- в гостиную вошла Евдокия Даниловна. -- Здравствуй, князь, -- поздоровалась она. -- Здравствуй, Маша. Горничная попыталась было подать знак хозяйке -- мол, барин не в духе -- но князь столь уничижительно зыркнул на нее, что Маша вздрогнула и принялась с удвоенной силой вытирать пыль. -- Ну, что скажешь? -- не менее грозно посмотрел Длиннорукий на супругу. -- А что я должна говорить? -- пожала плечами княгиня. Она уже почувствовала что-то неладное, но еще не могла понять, в чем дело. -- Говори, где была! -- возвысил голос князь. -- В первый раз вижу, что тебя это волнует, -- улыбнулась Евдокия Даниловна, хотя и несколько натянуто. -- А ты не увиливай, -- не унимался грозный муж. -- Отвечай, когда тебя спрашивают. -- Сначала в церкви... -- На Сороках?! -- Нет, ну отчего же? В храме Ампилия Блаженного, а потом в приюте твоего имени, раздавала милостыню сиротам. -- Да все ты врешь, -- бросил князь. -- Можешь проверить. -- Проверю, проверю! А то знаю я вас, баб: чуть что -- на сторону глядите. -- И, недолго, но многозначительно помолчав, князь произнес слова, которые нарочно обдумывал и даже заучил по пути домой: -- Жена, сегодня способная изменить законному супругу, завтра готова изменить Царю и Отечеству! (О том, что поведение и образ действий самого князя Длиннорукого далеко не всегда способствовали благу Царя и Отечества, он из скромности умолчал). -- Не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне, -- сдержанно промолвила Евдокия Даниловна. А про себя подумала: "Неужели он что-то проведал?.." -- Не понимаешь? -- вскинулся князь. -- Да о твоем непристойном поведении уже весь город гудит, вплоть до последней мыши в самой засраной харчевне! -- Какие мыши? -- искренне изумилась княгиня. -- Какая харчевня? Ты что, опять лишку выпил? -- С тобой не то что запьешь, а и вовсе сопьешься! -- не унимался князь. -- Ты ж не токмо себя позоришь -- невелика потеря. И даже не меня, а все наше царство-государство. Что теперь о нас иноземцы думать будут, когда узнают, что градоначальничья жена -- фройляйн с Чака штрассе! -- Кто-кто? -- не поняла княгиня. -- Кто, кто! -- передразнил князь. -- Известно кто -- Реалисмо! -- блеснул он еще одним заморским ругательством. Княгиня обернулась -- и увидела Машу, которая уже не делала вид, что вытирает пыль, а слушала, открыв рот. Хотя она и не очень понимала, о чем речь, но всецело была на стороне хозяйки. -- Маша, сходи в прихожую, забери мои вещи и отнеси ко мне в светлицу, -- велела Евдокия Даниловна. -- Ага, уже и перед собственной прислугой стыдно, -- не без ехидства подхватил князь. -- Маша, останься -- мне, в отличие от некоторых, нечего скрывать от простого народа! -- Незачем ей слушать все эти гадости, -- сдержанно возразила княгиня. -- Маша -- чистая и невинная девушка... -- В отличие от своей хозяйки, -- перебил Длиннорукий. -- Ну ладно, только снисходя к ее чистоте и невинности. Маша, ступай и делай, что хозяйка велела! Маша поспешно вышла, а градоначальник продолжал разоряться: -- И не думай, что я буду все это терпеть! Ежели не угомонишь свою похоть, то я сам это сделаю! -- Какую похоть? -- чуть не плача, проговорила Евдокия Даниловна. -- Я никогда не давала тебе повода заподозрить себя в чем-то подобном! -- А какого беса ты чуть не каждодневно шляешься на Сороки? -- В церковь хожу, -- ответила княгиня, побледнев. К счастью, супруг этого не заметил. -- В церковь или к этому попу, как его, отцу Александру? -- не унимался князь. -- Может быть, ты еще скажешь, что вместе с ним Богу молишься? -- Естественно, -- справившись с волнением, не без некоторого вызова сказала Евдокия Даниловна. -- А чем еще я должна с ним заниматься? -- Чем? Известно чем! -- И князь произнес не совсем приличное слово, обозначающее то, чем, по его мнению, занимаются Евдокия Даниловна и отец Александр в храме на Сороках. -- Я -- и отец Александр? -- искренне изумилась княгиня. -- Да-да, ты и отец Александр! -- стукнул по столу князь. -- И не смей говорить, что это пустые поклепы! -- Именно что пустые поклепы, -- подтвердила Евдокия Даниловна. Только теперь она поняла, что истинная причина ее посещений церкви Всех Святых пока что остается для мужа неведомой. Что, конечно, ни в коей мере не освобождало от соблюдения всевозможной осторожности впредь. А градоначальник продолжал свои обличения: -- Ну ладно, раз уж законный муж тебе наскучил, так спала бы со своим попом -- леший с тобой! Так нет же, ты же, чтобы угодить своему полюбовничку, еще и используешь мое государственное положение! -- Что?!! -- еще более изумилась княгиня. И вдруг в ее голосе послышалось непритворное сострадание: -- По-моему, князь у тебя уже началась белая горячка. -- Не прикидывайся дурой! -- грозно прикрикнул князь. -- А то я не знаю, кто от моего имени послал на Сороки чиновника, чтобы он составил смету на починку храма! Княгиня ничего не ответила -- речь ее супруга все более походила на какой-то дичайший бред, который можно было бы назвать пьяным бредом, если бы князь был пьян. -- Ну как же, -- с желчью в голосе продолжал Длиннорукий, -- а то других надобностей у нас нет, кроме этой церкви, от которой городу одно разорение! Ничего, погодите -- скоро я ее вообще прикрою ко всем бесам, а твоего любовничка сошлю за десятую версту!.. -- Во-первых, отец Александр -- мой духовник, а не любовник, -- воспользовавшись передышкой в обличениях супруга, возразила Евдокия Даниловна. -- А потом, насколько я знаю, церкви состоят в ведении Духовного управления, и не от тебя зависит, какую закрывать, а какую открывать. -- Ну так пускай твое сраное Духовное управление и чинит им стены с подвалами в придачу, -- напоследок взъярился градоначальник, -- а меня увольте! И князь, бросив на прощание уничтожающий (как ему казалось) взор на супругу, удалился на свою половину -- завивать горе веревочкой. x x x Библиотека Загородного Терема оказалась уютной комнатой, вдоль стен которой тянулись полки искусной деревянной резьбы, тесно уставленные книгами. Одна из полок была заполнена книгами возвышенного содержания -- Библиями и поучениями Святых Отцов, собранными, надо полагать, боголюбивым царем Федором Степановичем. Куда больше книг было светского содержания -- и исторических, и географических, и по ведению хозяйства, причем немало на иностранных языках. Посреди книгохранилища стоял длинный стол, за которым гости царя Дормидонта изучали имеющиеся в Тереме рукописные документы. Недоставало лишь доктора Серапионыча -- бывший монарх выразил желание душевно побеседовать со своим давним приятелем, а заодно и посоветоваться насчет здоровья, которое в последнее время начало немного сдавать. Отсутствие доктора восполнял Чумичка. Доселе он принципиально уклонялся от работ, связанных с поисками клада, так как вовсе не считал, что сокровища, если их удастся найти, будут употреблены во благо. Но в читальню его удалось залучить намеками, что среди рукописей может обнаружиться нечто и по части его ремесла. Кроме того, Чумичка, наряду с Васяткой, мог оказать помощь в прочтении рукописей, так как и Дубов, и Чаликова еще не привыкли к письменности, которая в "нашем мире" более соответствовала оригиналам "Слова о полку Игореве", "Повести временных лет" или "Домостроя". По предложению Надежды, имеющей профессиональный опыт работы с письмами и прочими документами, обязанности были распределены следующим образом: Василий извлекал из ларца очередную рукопись, просматривал ее, и если это было нечто, по его мнению, малозначительное, то откладывал в сторону. Если документ чем-то привлекал его внимание, то Дубов передавал его Чумичке или Васятке -- на более подробное прочтение. Тексты на иностранных языках шли напрямую к Надежде, которая по долгу службы немного была знакома с некоторыми из них. Правда, разобраться в готических буквах было для нее нелегко, даже при беглом знании немецкого. Было похоже, что бумаги в сундучок складывали, но ни разу оттуда не извлекали, и действия наших исследователей походили на археологические раскопки, когда чем глубже, тем более давние культурные слои открываются изумленным любителям древностей. Ход работ выглядел примерно так. -- Здесь какие-то счета, -- говорил Дубов и откладывал их в сторону. -- А вдруг там что-то важное? -- возражала Чаликова. -- Едва ли, -- еще раз глянув на бумагу, отвечал детектив. -- Документ датируется пятым годом царствия Дормидонта, стало быть, эпоха не та... Ага, вот уже для Чумички: "Смешать конский навоз с собачьей шерстью и плавить в печке, покамест не позолотится". -- Чушь, -- говорил на это Чумичка. -- Я думал, и впрямь что ценное по колдовству, а тут шарлатанство и глупость похлеще Каширского! Через пол часа. -- Какой-то листок, наполовину изорванный, и чернила расплылись, ничего не понять, -- проворчал Василий. -- Давай сюда, -- сказал Чумичка. Положив бумажку перед собой, он небрежно провел по ней ладонью и вернул Дубову. Листок был как новенький. -- Вот это да! -- изумился Василий и принялся читать: "Для исцеления царевны от..." Ну и почерк, ничего не разберешь. Так, "смешать две доли черники с одной долей меда и добавить сока рябины..." -- Да уж, это вам не собачий навоз с конской шерстью, -- ввернула Надежда. -- А-а, ну я знаю, -- подхватил Васятка, -- у нас в Каменке так простуду лечат, и другие хворости тоже. Только вместо черники малину кладут. -- Ну хорошо, покажем Серапионычу, он уважает всякие народные средства, -- решил Дубов и отложил листок в сторону. -- Вася, я тут немного отвлеклась, в какой эпохе мы теперь находимся? -- спросила Надежда. -- Сейчас... Так-так, -- Дубов извлек из ларца очередную рукопись. -- Внимание -- третий год царствования Владимира Федоровича. А он был внуком царя Степана. Ну, тут опять явное не то -- указание, что выращивать на огороде и сколько посадить молодых яблонь. А вот это что-то... Никак не разберу. -- Дайте мне, -- Васятка взял рукопись и бегло прочел: -- Иконы и прочую утварь из домашней часовни бережно уложите и перешлите в Преображенский монастырь старцу Варсонофию, опричь образа св. Иоанна Крестителя, коий во исполнение воли о. Варсонофия передайте в Боровихинскую церковь, которую царь Феодор Степанович посещал всякий раз, бывая в Тереме..." Еще через час Василий извлек последнюю бумагу: -- А тут вообще какие-то каракули. Васятка, глянь -- может быть, чего и разберешь. -- И что, больше ничего? -- с некоторой разочарованностью спросила Чаликова. -- Неужели все впустую? -- Нет, ну отчего же? -- улыбнулся Дубов, передав последний манускрипт Васятке. -- То, что мы здесь обнаружили, имеет несомненное историческое значение. Мы открыли несколько медицинских рецептов, которые, возможно, пригодятся нашему эскулапу Владлену Серапионычу. В ларце оказались рукописи, так сказать, отчасти метафизического направления, которые могли бы быть полезны уважаемому Чумичке, если бы он не счел их шарлатанством. Наконец, кое-что, возможно, привлечет внимание Его Величества Дормидонта, ибо касается его семьи. Но собственно по нашему делу -- увы и ах. Документы эпохи Федора Степановича по преимуществу духовно-религиозного направления, а имя Дмитрия Смурного, бывшего первые двенадцать лет его царствования завхозом Терема, даже ни разу не упомянуто. А от годов правления грозного Степана и вовсе ничего не осталось. Что не удивительно -- Терем начал строиться в самом конце его жизни... -- А вот и нет, -- раздался голос Васятки. -- То, что ты назвал каракулями -- на самом деле чертеж Терема. И, как мне кажется, не такого, как сейчас, а как его задумал царь Степан. -- Это уже кое-что, -- оживился Дубов, принимая у Васятки чертеж. -- Но здесь так нарисовано, что ничего не поймешь. -- По-моему, вы его держите вверх ногами, -- осторожно заметила Надя. Дубов перевернул чертеж, однако более понятным он от этого не стал. -- Поизучать этот документ, конечно, следует, -- сказал детектив. -- Но лично я на него особых надежд не возлагаю: вряд ли там будет крестик с указанием -- "сокровища тут". Другое дело, если нам удастся разглядеть то, чего здесь нет. Кажется, я выразился не совсем удачно, но вы меня понимаете. -- Лично я пока что не могу разобраться даже в том, что тут есть, -- усмехнулась Чаликова, еще раз глянув на пожелтевший лист, испещренный разноцветными линиями, черточками, пометками и трудноразборчивыми надписями. -- Значит, попросим разобраться человека, знающего Терем лучше нас, -- подытожил Василий. -- То есть уважаемого хозяина. А пока, я так думаю, следует вернуться к тем бумагам, что мы поначалу отложили в сторону. -- Ко всем? -- ужаснулась Надежда, так как стопка рукописей, отложенных в сторону, имела вид очень уж внушительный. -- Для начала еще раз изучим документы, относящиеся к первым годам правления царя Федора Степановича, -- успокоил Дубов. И вдруг, откинувшись на стуле, посмотрел в потолок: -- А может, ну их совсем? Мы свое дело сделали, что могли -- выяснили, а что не смогли -- так мы ж не волшебники... -- Правильно, -- тут же поддержал Чумичка, который хоть и был волшебником, но его отношение ко всей этой затее с самого начала было далеко не самое благосклонное. -- Не знаю, где эти сокровища сокрыты, да и знать не хочу, но одно скажу точно -- добра от них никому не будет! Чаликова находилась как бы на перепутьи -- умом она полностью разделяла взгляд Чумички. Но тайна, но лихорадка поиска уже безвозвратно захватили ее, а журналистское чутье подсказывало, что истина где-то рядом. Поэтому на предложение Василия прекратить поиски Надежда откликнулась неким невразумительным междометием, которое можно было истолковать и так, и эдак. x x x Солнце уже клонилось к закату, а работы близ пруда шли полным ходом. Яма, копаемая Каширским на том месте, где ее наобум обозначил Васятка, все расширялась и углублялась, а сокровища все не показывались. И Анна Сергеевна, и Каширский в глубине души понимали, что поиски в этой части приусадебной земли вряд ли увенчаются хоть сколько-то значимым успехом, но бросить все и уйти значило бы уступить Петровичу, который ревностно следил за каждым движением кладокопателей. -- Копайте, копайте, -- мстительно скрипел Петрович, -- все едино ничего не отыщете. А отыщете, так ничего не получите, ибо все, что сокрыто в недрах земных, принадлежит нашему Государю Путяте, а кто попытается что-то себе присвоить, тот есть Государев ворог. А как поставили меня блюсти дело Государево, то всех, кто нашего царя облапошить захотит, буду грабить и убивать! И дабы показать, что его слова не расходятся с делами, Петрович извлек из-под исподнего два ржавых ножа и торжественно предъявил их Анне Сергеевне и Каширскому. Однако на кладоискателей аргументы Петровича должного воздействия явно не оказали: Каширский продолжал самозабвенно рыть яму, а Анна Сергеевна продолжала давать ему ценные указания, каковые Каширский, впрочем, таковыми вовсе не считал. -- Анна Сергеевна, я прекрасно знаю, где и как нужно копать, -- не переставая размеренно работать лопатой, говорил Каширский. -- Более того, уже пол часа я все явственнее ощущаю золотые корпускулярные потоки, исходящие из земли, и если бы вы не отвлекали меня посторонними разговорами, то клад уже давно был бы найден. -- Какие еще потоки! На огороде вы тоже чуяли всякую хренотень, а чем все кончилось? Но второй раз это у вас не пройдет, и не ждите! -- Очень хорошо, тогда помолчите хоть немного и не мешайте мне работать, -- с легким раздражением произнес Каширский и быстрее замахал лопатой. -- А и вправду, чего я тут вожусь с вами, -- неожиданно согласилась Анна Сергеевна. -- Лучше пойду искупаюсь. И с этими словами госпожа Глухарева направилась к берегу. -- Куда? Нельзя! -- закричал Петрович, совсем забыв, что он теперь не на службе. Или, вернее, на службе, но другой, не связанной с охраною водоемов. -- Тьфу на вас, -- бросила Анна Сергеевна Петровичу и стянула с себя черное платье, обнаружив под ним такого же цвета добротное кружевное белье. -- Что ты делаешь, паскудница! -- возопил Петрович. -- Людей бы постыдилась! Блюститель нравственности даже не подумал, что собственно людей, помимо Анны Сергеевны, поблизости было лишь двое, но Каширский, занятый раскопками, вовсе не глядел в сторону Глухаревой, а Петрович мог бы просто отвернуться, чтобы не смотреть на это безобразие. Но, разумеется, столь сложные мысли его не посещали. Петрович видел, что творится непорядок, и был готов сделать все, чтобы навести порядок. Однако съемом верхней одежды Анна Сергеевна отнюдь не ограничилась: следом за платьем на траву легло и исподнее белье, а его обладательница прямо с бережка бултыхнулась в воду. -- Да что же это творится, люди добрые! -- взверещал Петрович. -- Да где ж это видано, чтобы такое непотребство учиняли, да еще на земле, принадлежащей государственной казне! (Почему-то именно это последнее обстоятельство возмущало Петровича не менее, чем непотребственное поведение Глухаревой как таковое). -- Ну что там опять за шум! -- раздался из ямы недовольный голос Каширского. -- Господа, решайте ваши конфликты с меньшим количеством децибеллов, а то я опять упустил радиальный вектор направления молекулярно-астрального потока частиц Аурума... Тем временем Анна Сергеевна, поплескавшись на прибрежном мелководье, решительно поплыла к середине озера с явным намерением переплыть его до другого берега, где находилась рыбацкая избушка. -- Ах вот ты как! -- еще больше разозлился Петрович. -- Ну что ж, посмотрим, чья возьмет! С этими словами ревнитель нравственности вприпрыжку побежал вдоль берега, надеясь оказаться у избушки раньше, чем Анна Сергеевна. Поскольку Глухарева особо не спешила, то задумка Петровича удалась: когда Анна Сергеевна подплывала к берегу, тот уже поджидал ее, стоя на рыбацких мостках. Петрович полагал, что при всем бесстыдстве Анна Сергеевна не решится выходить на берег и будет вынуждена уплыть обратно, однако он горько просчитался: достигнув мелководья, госпожа Глухарева встала во весь рост и как ни в чем не бывало шла прямо навстречу Петровичу. -- Прочь, прочь! -- завизжал Петрович и даже осенил себя крестным знамением, чего отродясь не делал. Но не помогло и сие крайнее средство: Анна Сергеевна спокойно вышла на берег и обернулась в сторону Петровича, все еще стоявшего на мостках: -- А-а, Петрович, ты уже здесь? Это даже к лучшему... -- Не подходи ко мне! -- отчаянно завизжал Грозный Атаман, пятясь задом по мосткам. А Анна Сергеевна спокойно надвигалась на него. Ее тело, покрытое капельками воды, источало прохладу тихого летнего вечера. -- Нет! Нет! Только не это! -- задребезжал Петрович, позабыв даже о своем последнем доводе -- ржавых ножах под лохмотьями. -- Все, что угодно, только не это! Не надо-о-о!... -- Надо, Петрович, надо, -- похотливо проурчала госпожа Глухарева и, протянув руку, с силой рванула на нем рубаху. Ножи со стуком упали на доски... x x x Дормидонту и Серапионычу было о чем поговорить и о чем вспомнить, хотя, в сущности, их знакомство длилось всего несколько дней прошлого лета. Но эти несколько дней в самом прямом смысле перевернули всю жизнь Дормидонта. Тогда Владлен Серапионыч был призван в Царь-Город для выведения Государя из глубокого запоя. В других случаях на пьянство главы государства никто бы и не обратил особого внимания, но обстоятельства сложились так, что на столицу шли полчища вурдалаков, а в самом Царь-Городе почти открыто зрел предательский заговор, поэтому запой Государя лишь усугублял обстановку, угрожающую самому существованию Кислоярского царства. И доктор как нельзя лучше справился с возложенным на него ответственным заданием -- в какие-то три дня он пробудил Дормидонта от беспробудного пьянства, и царь, преодолев сопротивление изменников, возглавил борьбу с захватчиками и довел ее до победы. Справедливости ради следует отметить, что свою лепту в сие благое дело также внесли многие другие -- и Дубов, сорвавший заговор в Новой Мангазее, и заключенный ныне в темницу боярин Андрей, который с помощью царевны Татьяны Дормидонтовны сумел вдохновить войска на справедливую войну, и майор Селезень, проводивший диверсии в тылу противника, и... Впрочем, если бы мы стали перечислять всех, то далеко уклонились бы от нашего повествования. Посему отошлем уважаемого читателя к книге "Холм демонов", а точнее -- к ее третьей части "Золотая лягушка". Теперь же заметим, что Серапионыча весть о добровольной отставке царя Дормидонта изумила не менее, а может, и более, чем его спутников. Узнав и поняв сущность Дормидонта, доктор не мог представить, чтобы такой человек мог совершить то, что он совершил: в здравом уме и твердой памяти отказаться от своих обязанностей. И если утром Надя по-журналистски немного прямолинейно допытывалась у Дормидонта о причинах его ухода, то доктор делал это осторожно, исподволь, в неспешной беседе, расспрашивая как бы о чем-то совсем другом -- о здоровье, о дочке Танюшке и зяте Рыжем, о том, какие ягоды и грибы водятся в здешних лесах и какие рыбы в пруду. -- Уставать я, понимаешь, стал в последнее время, -- говорил царь, прихлебывая чаек прямо из глубокого блюдца с позлащенной каемочкой. -- Вроде и не делаю ничего, а утомляюсь, будто целый день трудами занят! Может, старость подходит? -- Не думаю, -- улыбнулся Серапионыч, который пил чай из кружки, но с привычной добавкой из скляночки, которую постоянно хранил во внутреннем кармане. -- Я уверен, что человек настолько стар или молод, насколько старым или молодым он сам себя чувствует. В вашем же случае, любезнейший Государь, я думаю, имеет место сочетание многих разных причин. -- Например? -- Ну, например, раньше вы снимали усталость и напряжение способом вечным, как мир, а с тех пор как с моей скромной помощью вы от него отказались... -- И, с лукавинкой глянув на собеседника, доктор предложил: -- А хотите, я вас опять к нему приохочу? -- Нет-нет, да что ты! -- как-то даже испуганно замахал руками Дормидонт. -- Я ж как подумаю, какую жизнь раньше вел, как сам себя хмельным зельем изводил, облик человеческий в себе губя, так всякий раз, понимаешь, сам себе противен становлюсь. Нет уж, эскулап, ты мне чего другого пропиши! -- Ну ладно, -- решился доктор. -- Быстрых результатов не обещаю, но попытаться можно. Отпив еще немного чаю, Серапионыч прокашлялся и заговорил низким голосом, не очень умело подражая интонациям Каширского: -- Даю вам установку... Серапионыч осекся -- он увидел, как Дормидонт резко побледнел, стиснул зубы, а в глазах его явилась тень невыразимого страдания. -- Ну что ж ты замолк? Продолжай, -- выдавив из себя улыбку, с каким-то даже вызовом промолвил царь. -- Но мне кажется, Ваше Величество, что воздействие моих слов... Царь стукнул кулаком по столу, да так, что чашки подпрыгнули: -- Продолжай! -- Вы должны добровольно отказаться от усталости, -- продолжал доктор уже своим обычным голосом, -- и передать ее... Серапионыч вновь замолк -- Дормидонт застонал и сжал голову руками: -- Прекрати, эскулап. Не надо! -- И, как бы придя в себя, добавил: -- Давай лучше выпьем. -- Но вы же не пьете, Государь, -- напомнил доктор. -- Того вина, что дон Альфонсо привез, -- указал царь на кувшинчик, который все еще стоял на обеденном столе. -- Брат Александр знает, что я теперь не употребляю, оттого и вина прислал бесхмельного. -- И Дормидонт сам наполнил две чарки. Выпили. Помолчали. Решив, что царь уже пришел в себя после неудавшегося "сеанса", Серапионыч заговорил как бы совсем о чем-то постороннем: -- Государь, тут у вас в лесу по всем приметам должны подосиновики водиться, а мы с Надюшей ни одного не нашли... -- Дождей давно не было, -- буркнул царь. И, помолчав, добавил, обращаясь не к доктору и даже не к себе, а так -- неизвестно куда: -- Вот так же все и начиналось -- "даю вам установку"... А знаешь ты, эскулап, что это были за установки? -- внезапно бросил он пристальный взор на гостя. -- Государь, а может, не надо? -- попытался было доктор уйти от разговора. -- По-моему, вам тяжело говорить об этом. -- В себе держать -- еще тяжелее, -- вздохнул царь. -- Никому другому я про то сказать не могу -- скажут, мол, с ума спятил. А ты меня поймешь. -- В таком случае я весь внимание, -- проговорил Серапионыч и откинулся в кресле, приготовляясь внимательно слушать. Хотя уже догадывался, что он услышит. -- Именно эти слова -- "даю вам установку" -- я слышал постоянно, почти что ежечасно в последние месяцы своего царствования. И вставая, и отходя ко сну -- одно и то же... -- Простите, что перебиваю, -- перебил доктор. -- Вы сказали -- "слышал". Вы только слышали, или видели того, кто вам это говорил? -- Нет, не видел, -- твердо ответил Дормидонт. -- Да и слышал -- это не совсем так. То есть я действительно слышал, но не извне, а как бы внутри себя. Может, я выражаюсь не очень ясно, но ты меня понял. -- Да, я понял, -- подтвердил доктор. -- И даже слишком хорошо понял. Ваше Величество, знакомо ли вам такое имя -- Каширский? -- Догадываюсь, к чему ты клонишь, -- невесело усмехнулся царь. -- Да я и сам тогда подумал -- уж не Каширского ли это изыски. И отдал приказание -- выяснить, не объявился ли сей проходимец в наших, понимаешь, краях. -- Простите, а кому вы отдали приказание? -- с самым невинным видом полюбопытствовал Серапионыч. -- Путяте, -- ответил Дормидонт. -- И он, недолго времени спустя, ответил, что никакого Каширского в Царь-Городе не обнаружено, но коли сей охальник и чернокнижник появится, то немедля препровожден будет в темницу и предан справедливому суду. И, знаешь ли, вскоре после того разговора "установки" исчезли. -- На время? -- Да. Но потом опять возобновились. И были... Как бы тебе сказать? Даже слова подобрать не могу. Какие-то вязкие. Дремучие. Нет, не знаю, как точнее назвать. Но ты меня понимаешь? -- Да, -- твердо ответил доктор. -- Теперь я вас понимаю. "Ничего ты, эскулап, не понял, -- подумал Дормидонт. -- Небось, считаешь, будто эти дурацкие установки заставили меня от престола отречься? Ну и считай на здоровье, не буду я тебя ни в чем переубеждать..." Царь надолго замолк. Серапионыч тоже молчал, привычно попивая чаек. Содержание заветной скляночки, неожиданно приятно сочеталось с брусничным вареньем, которым гостя потчевал Дормидонт. Молчание прервалось появлением Дубова и его друзей. -- О-о, вот и гости пожаловали! -- оторвался от раздумий Дормидонт. -- А то я уж подумал, что вы там совсем, понимаешь, закопались в этой старой писанине. -- Так оно и есть, Ваше Величество, -- рассмеялся Василий. -- И поняли, что без вашей помощи не раскопаемся. -- Да уж, давно моей помощи никто не искал, -- вздохнул царь. -- Как раз с Рождества... Ну и чем же я могу вам подсобить? -- Разобраться вот с этим, -- Надя торжественно разложила на столе перед Дормидонтом чертеж, найденный на дне сундучка. -- А-а, так это ж наш Терем, -- едва глянув на беспорядочное скопление черточек и значков, определил Дормидонт. -- Вот здесь вот мы с вами теперь сидим, а тут входное крыльцо. А это что? -- вгляделся царь. -- Вот бес, намельчили, ничего не разглядеть, понимаешь. Василий пошарил в кармане и извлек лупу. -- Хорошая вещица, -- одобрил Дормидонт, -- хоть бы даже для чтения. А то пару страниц прочитаю, и книгу откладывать приходится -- ничего не вижу. -- В таком случае, дарю ее вам, -- сказал Дубов. -- Спасибо тебе, -- сердечно поблагодарил царь. -- Погоди, Василий Николаич, а сам-то как? -- Ну, в нашей стране такую лупу достать -- не вопрос, -- улыбнулся детектив. -- А вы, Государь, поможете нам разобраться в чертеже. -- Ну, тут и разбираться-то особливо нечего, -- махнул рукой Дормидонт. -- Здесь Терем в таком виде, как его задумал Степан. то есть чуть не втрое больше, чем теперь. Оттого-то и понять сразу нелегко. И что ж вам отсюдова нужно? А то ежели я его начну весь объяснять, так до утра, понимаешь, прообъясняю. -- Как что? -- простодушно удивилась Надя. -- Место, где запрятан клад! -- А-а, ну ясно, -- усмехнулся царь. -- Только боюсь, дорогие други мои, что должен буду вас разочаровать -- надпись, что там-то или там-то находится клад, здесь вряд ли отыщется. -- А на это мы и не надеемся, -- совершенно серьезно ответил Василий. -- Но, может быть, вы увидите какое-то указание... Нет, не впрямую, конечно, но хоть какой-то намек на то, что где-то что-то не так, как обычно. -- Чегой-то я не шибко понял, об чем ты говоришь -- пробурчал царь, -- но попробуем. -- Некоторое время он молча водил лупой над чертежом, внимательно вглядываясь в нагромождение значков. -- Ну, с чего начнем? -- Государь, а нет ли здесь каких-то поправок, сделанных рукою царя Степана? -- вдруг спросил доселе молчавший Васятка. И пояснил: -- Я не думаю, что тайник входил в изначальный замысел -- иначе слишком многие про него знали бы. А так можно было бы что-то немного изменить, ну там дверь или окно передвинуть, или стенку чуть потолще, а в стене что-нибудь оборудовать, хоть даже своими силами, или при помощи верного человека. Нельзя сказать, что путанные рассуждения Васятки кого-то убедили, но доля здравого смысла в них все-таки имелась. -- Рукою царя Степана? -- переспросил Дормидонт. -- Есть, как же без них. И я даже точно могу сказать, где именно. -- И как вы это определяете? -- заинтересовалась Надежда. -- Да очень просто. У Степана была такая привычка -- делать пометки красными чернилами. Я видел наброски старых указов и посланий -- обычно его помощники и люди из Посольского приказа писали их черным цветом и отдавали царю Степану. Тот проходился красным и отдавал писцам, чтобы переписывали набело, с учетом его пометок. А здесь... -- Дормидонт еще раз бегло пробежался лупой по чертежу. -- Видать, Степан и тут порядком отметился. Хотя больше по мелочам. -- Например? -- Василий достал свой сыщицкий блокнот. -- Да вот хотя бы. Видите, тут должна была быть дверь, а Степан передвинул ее с середины горницы на самый край. -- Так это ж то, что нам надо! -- вскричала Надежда. -- Там, где должна была быть дверь, в проеме он и спрятал сокровища. Давайте пойдем туда теперь же и разломаем стену... -- Не спешите, сударыня Надежда, -- остудил ее пыл Дормидонт. -- Во-первых, это лишь одна из множества подобных пометок, и ежели бы мы по-вашему делать стали, так половину терема попортили бы, понимаешь. А во-вторых, эта Степанова пометка относится к той части, которая так и не была построена. Так что извините великодушно -- ни двери там, ни проема, ни сокровищ. -- То есть Ваше Величество хотите сказать, что от красных пометок Степана большой пользы не будет? -- разочарованно переспросила Чаликова. -- Увы, похоже, что так, -- с сожалением ответил Дормидонт. -- Хотя, впрочем... Вот не угодно ли сюда глянуть? -- Царь указал на красную пометку почти на самом краю чертежа. -- Но это ж, должно быть, в недостроенной части? -- неуверенно проговорил Василий, который понемногу начал "въезжать" в чертежные премудрости. -- Как раз наоборот, -- возразил Дормидонт. -- По первоначальному замыслу, от основной части терема отходили как бы два крыла, которые оканчивались такими вот небольшими теремками. -- Ага, значит, тот домик на отшибе... -- смекнула Надежда. -- Ну да, он должен был стать частью всего терема, -- подтвердил Дормидонт. -- Строить начали одновременно в двух местах -- главную часть и одно из крыльев, но с дальнего конца. Ну а дальнейшее вам известно. -- Царь стал прилаживать лупу и так, и сяк, но никак не мог разобрать красной надписи. -- Ох и намельчил же мой грозный пращур! Глянь-ка ты, Васятка, может, молодыми-то глазками чего и разберешь. Васятка стал вглядываться в надпись и с лупой, и без нее, и с близкого расстояния, и отодвинув чуть ли не длину вытянутой руки, потом сказал: -- Я не очень уверен, но похоже -- "тайник". -- Тайник! -- не в силах сдержать чувств, вскочила Надя. И вновь Дормидонту пришлось ее разочаровать: -- Это, сударыня Надежда, вовсе не то, что вы думаете. -- Как, не то? -- искренне возмутилась Надежда. -- А для чего же еще тайники делают, как не для сокровищ? -- Наденька, мне кажется, что когда хотят что-то надежно спрятать, то на плане слово "тайник" обычно не пишут, -- терпеливо объяснил Дубов. -- И это тоже, -- согласился царь. -- Но я хотел другое сказать -- такие тайники, они чуть не в каждом тереме есть, и даже в крестьянских избах бывают. -- Но для чего? -- спросил Серапионыч. -- Ну, много для чего. Кому, понимаешь, чтобы полюбовничков али полюбовниц было где скрыть. Или какие-то вещи там держат, чтобы другие не увидали. Да что там -- я и сам в опочивальне за ложем закуток устроил, у меня там всегда чарка стояла. Это чтобы жену не огорчать, царствие ей небесное, -- вздохнул Дормидонт. -- Много она, бедняга, терпела от моего тогдашнего пьянства... -- То есть вы полагаете, Государь, что тайник, который на чертеже, Степан велел построить для каких-то своих личных нужд? -- подытожила Чаликова. -- Не хочу вас разочаровывать, но так оно, похоже, и есть, -- подтвердил Дормидонт. -- И это еще в том случае, ежели тайник вообще, понимаешь, успели сделать... -- А вы как думаете, Вася? -- обратилась Надя к Дубову. -- Что говорит ваш дедуктивный опыт? -- Знаете, Наденька, впечатление двоякое, -- охотно откликнулся детектив. -- Если рассуждать здраво, то Государь прав, и искать там нечего. Но ежели немного пофантазировать, то можно представить себе такое, например, развитие событий. Допустим, что тайник в указанном месте действительно был устроен и что Дмитрий Смурной о нем знал. Хотя вряд ли он очень велик по размеру и вряд ли туда можно много чего засунуть. Но предположим, что Дмитрий положил туда что-то очень ценное -- более ценное, чем то, что мы нашли на огороде. Еще одно допущение -- что царь Степан должен был лично прибыть в Терем и "распорядиться по своему усмотрению", то есть перепрятать сокровища понадежнее. Но он, как известно, заболел и вскоре умер, так и не успев ничем распорядиться. И, наконец, допущение последнее: не зная более надежных мест, Смурной не стал ничего перепрятывать. А о существовании чертежа с пометой царя он мог и не ведать. Следовательно, имеется некоторая вероятность, что в домике что-то есть. Но, пожалуй, довольно ничтожная. Пришли, взяли чертеж, увидели надпись "тайник" и нашли кучу золота -- такого не бывает даже в кладоискательских книжках. К тому же в домике, наверное, мало что сохранилось из того, что там было спервоначалу. -- Ну еще бы! -- подхватила Чаликова. -- Чего там только не бывало -- молельная, вертеп распутства, лаборатория алхимика... -- А еще теплица для выращивания плодов из полуденных стран, -- добавил царь. -- Моя покойная матушка этим делом зело увлекалась. Даже велела еще одну печку для пущей теплоты пристроить. -- Дормидонт глянул в чертеж. -- Хотя и не на том месте, где тайник обозначен. -- Ну так давайте сходим и проверим, -- вдруг предложил Васятка. -- А ведь и правда, -- согласился Дубов. -- Признаться, столь простое решение мне даже и в голову не приходило! -- Ну вот, понимаешь, и поищите. -- Дормидонт вытащил из кармана увесистую связку ключей, а самый потемневший отделил и протянул Василию. Видно было, что ключом давно не пользовались. -- А сам я тут останусь. Тяжело мне туда входить. Ведь матушка там же и скончалась, у своих цветов. Вот с тех пор уж годов двадцать все стоит в запустении... Ну, ступайте же! x x x Каширский продолжал раскопки, радуясь уж тому, что не слышит над ухом неразумных указаний Анны Сергеевны и истошных воплей Петровича. Теперь ничто не мешало ему настроиться на "золотую волну" и более точно определить, откуда она исходит. Каширский на миг прекратил кидать землю, приподнял лопату наподобие антенны и стал медленно поворачивать по кругу. И вдруг, отложив в сторону свое орудие, решительно бросился в самый угол ямы, где стал лихорадочно, руками раскапывать влажный песок. Похоже, на сей раз экстрасенсорика все-таки не подвела господина Каширского -- очень скоро его пальцы наткнулись на что-то твердое, оказавшееся поверхностью небольшого металлического сундучка, уже изрядно заржавевшего. Даже не извлекая его из ямки, Каширский с замиранием души отодрал крышку и обнаружил внутри ларец поменьше, сделанный из зеленого камня, похожего на малахит. Крышка была украшена непонятным, но очень красивым узором, а по стенкам бежали тонко выточенные зеленые слоники. "Ценная вещичка, -- подумал кладоискатель, невольно залюбовавшись отделкой шкатулки, -- а что внутри..." -- Анна Сер... -- крикнул было Каширский и осекся: на радостях он совсем забыл, что кроме него и Анны Сергеевны, здесь крутился Петрович. Каширский поставил шкатулку на землю и осторожно выглянул из ямы, однако не обнаружил поблизости не только Петровича, но и самой Анны Сергеевны. И лишь приглядевшись повнимательнее, узрел на другом берегу озера двоих копошащихся обнаженных людей. Один из них, в коем Каширский опознал Петровича, то и дело пытался сбежать, а другой, точнее другая, а еще точнее госпожа Глухарева, не давала ему этого сделать. -- И чем они там занимаются? -- в недоумении вопросил Каширский. -- Впрочем, что ни происходит, все к лучшему... Содержание малахитовой шкатулки оказалось подстать самой шкатулке -- она была до краев наполнена золотыми монетами, украшениями и иными драгоценными предметами, предназначения которых Каширский не знал. Недолго думая, он стал набивать сокровищами карманы, однако более крупные изделия, вроде золотого кувшинчика, если и влезали в карман, то подозрительно оттуда выпирали. На дне ларца лежал исписанный листок пергамента, на котором Каширский прочел следующее: "Малая толика Ново-Мангазейских сокровищ была перепрятана здесь мною, Димитрием Смурным, на пятом году царствия Феодора Степановича". Далее следовал длинный и подробный перечень: сколько золотых денег и какого достоинства; сколько перстней, сколько жемчужных ожерелий, золотых сосудов и прочих драгоценностей. Каширский на миг задумался. Ход его мыслей был примерно таков: "Стало быть, здесь только часть сокровищ. Анна Сергеевна, конечно, захочет продолжать поиски остального, и все кончится, как всегда. То есть мы попадемся охранникам и потеряем даже то, что я нашел путем сложнейших астральных изысканий. Вот именно -- нашел-то я, а Анна Сергеевна только под ногами мешалась. И что ж теперь, делиться с ней пополам? Ну уж дудки!". В голове Каширского возник весьма хитроумный план, однако его исполнение требовало некоторого времени. Выглянув из ямы и убедившись, что Анна Сергеевна и Петрович все еще на прежнем месте и предаются прежнему непонятному зан