ии, только более обширном, безо всяких видимых причин замолкло мерное тиканье будильника с прикрепленными к нему проводками, ведущими к мешочку, из которого через дырку медленно сыпался белый порошок. x x x Надежде уже доводилось бывать и на работе, и дома у Серапионыча. И вот, оказавшись в морге двадцатилетней давности, Надя увидела, что и тогда все было, как теперь: и стол, заваленный всяким хламом, и лампочка под потолком, и репродукция левитановской картины "Над вечным покоем", приклеенная прозрачной изолентой прямо к обоям. Не говоря уже о докторских сюртуке, пенсне и авторучке. В общем, если бы Чаликовой предложили сравнить кабинет заведующего Кислоярским моргом сегодня и двадцать лет назад и "найти 15 различий", то она бы нашла, пожалуй, только одно: вместо "ВЭФ"а стоял "Панасоник". Хотя объяснялось это достаточно просто: "ВЭФ" работал только от батареек -- шести больших цилиндров "Марс" ценой 17 копеек за штуку, итого 1 рубль 2 копейки. По тем временам это было совсем не дорого, а теперь такие батарейки понемногу выходят из обращения, да и стоят значительно дороже, так что увы -- пришлось приобрести радиоаппарат, работающий от электросети, да еще имеющий диапазон "FM", отсутствующий у приемников советского производства. Заметим, однако, что такая привязанность к старым вещам и к старым модам отнюдь не мешала Серапионычу идти в ногу со временем -- Надя многократно в этом убеждалась, когда речь заходила и о современном искусстве, и об общественной жизни, и даже об Интернете. Когда Серапионыч привел гостей в свою квартиру на четвертом этаже дома старой постройки, Надежда убедилась, что и здесь никаких существенных перемен за двадцать лет не произошло -- обстановка была такая же, как и раньше, разве что на комоде вместо десяти слоников стояли только девять: не хватало десятого, которого Чаликова привезла доктору в позапрошлом году из командировки в Кот д'Ивуар и который, в отличие от прочих, был сделан не из фарфора, а из самой настоящей слоновой кости. (Так, во всяком случае, уверял торговец на базаре, уступивший ей этот симпатичный сувенир за полтора доллара). В целом же квартира Серапионыча и тогда, и теперь производила куда более благоприятное впечатление, чем его рабочий кабинет -- было видно, что доктор старается держать ее в порядке, хотя и чувствовалось отсутствие заботливой хозяйки. Приведя гостей к себе домой, Серапионыч решил их напоить чаем (в стенном шкафу обнаружился початый чайный пакетик No36), но вот с закуской было сложнее -- в холодильнике лежали только банка кабачковой икры и несколько "Завтраков туриста". Зато в хлебнице оказалась едва начатая буханка черного хлеба за 14 копеек. Лишь когда они уселись за кухонный столик, Надя обратила внимание на странное молчание Васятки. "Ну еще бы -- попал совсем в чужой мир, -- сочувственно подумала Надя, -- а мы, вместо того чтобы помочь ему освоиться, сами ничего понять не можем". -- Видишь ли, Васятка, дело какое, -- начала Надя, -- мы должны были пройти между столбами и попасть в свой мир. В свою страну. Но произошло нечто необъяснимое, и мы оказались не совсем там. То есть не то чтобы не совсем там, а не совсем тогда... Почувствовав, что несколько запуталась, Надя глянула на доктора, который сосредоточенно резал хлеб тонкими кусочками. -- Да не нужно объяснять, я все понял, -- разомкнул уста Васятка. -- Мы попали в вашу страну, только на два десятилетия раньше. И вот я думаю -- отчего такое произошло? -- Провал во времени, -- предположил Серапионыч. И, припомнив некогда столь почитываемую им советскую научную фантастику, мечтательно добавил: -- Ну там, аннигиляция времени и пространства, сдвиг в нуль-транспортации, нарушилась связь времен... -- Нет-нет, я о другом, -- продолжал Васятка, терпеливо выслушав доктора. -- Ведь вы же несколько раз проходили между столбов, но всегда попадали в одно и то же место и время. -- Ну, так, -- кивнула Чаликова, еще не понимая, к чему клонит Васятка. -- И я так думаю, что это не случайность, -- уверенно заявил Васятка. Подув на горячий чай, он осторожно сделал несколько глотков. -- Отчего такое произошло именно сегодня? Почему мы попали именно на двадцать лет назад, а не на десять, пятнадцать или все сто? -- А ведь верно! -- Серапионыч откусил кусок хлеба. -- Как говорил поэт, если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно. -- Но кому и зачем? -- тихо промолвила Чаликова. -- Мне кажется, кому-то понадобилось отправить вас в ваше прошлое, -- продолжал Васятка. -- Однако это произошло как раз в то время, когда мы переходили из "нашего" в "ваш" мир. Значит, и здесь существует какая-то связь... -- А-а, кажется, до меня начинает доходить! -- воскликнула Надежда. -- Мы должны вспомнить во-первых, всех, кто бывал и в том, и в другом мире, и во-вторых, что они делали в начале -- середине восьмидесятых годов. Только таким путем у нас есть шанс нащупать хоть какую-то ниточку к разгадке. -- Хорошо бы так, -- с сомнением вздохнул доктор. -- Но вообще-то попробовать можно. В таком случае начать следует с тех, кто участвовал в предыдущих походах "за городище". -- Серапионыч извлек "золотую ручку" и стал записывать прямо на полях "Кислоярской газеты": -- Дубов, вы, я, майор Селезень, баронесса Хелен фон Ачкасофф. Еще кто-то? -- Еще Иван Покровский, -- вспомнила Надя. -- Итого -- шесть человек, -- подытожил доктор. -- Начнем с Василия Николаича, ведь его деятельность в параллельном мире была наиболее активной. Но двадцать лет назад он был примерно в том же возрасте, что теперь Васятка, так что вряд ли это как-то связано с ним. -- И доктор поставил рядом с именем Дубова знак "минус", хотя совсем вычеркивать не стал. -- Меня смело зачеркивайте, -- с грустью улыбнулась Чаликова. -- Я в те годы жила в Москве и даже понятия не имела, что есть такой город -- Кислоярск. Серапионыч послушно вычеркнул Чаликову из списка, но так как ручка у него была все-таки не шариковая, а перьевая, то с ее помощью можно было писать с разной степенью нажима. И Надю доктор вычеркнул со слабым нажимом. -- А вот мою кандидатуру прошу взять на заметку, -- сказал Серапионыч. И пояснил: -- Как раз во время своего первого пребывания в Царь-Городе я сталкивался с таким явлением, как зомби. Это были покойники из нашего мира, которых известный вам Каширский каким-то способом оживлял и переправлял в параллельный мир. Там они послушно помогали ему совершать всякие злодейства, вплоть до убийств. И вот я подумал -- а не понадобилось ли Каширскому, или кому-то еще, вербовать себе таких "помощничков" среди мертвецов двадцатилетней давности? А я как раз руковожу заведением, где всегда можно разжиться покойниками... -- Да, но вас-то, доктор, зачем нужно было отправлять в прошлое? -- перебила Надя. -- Ведь там уже есть один Владлен Серапионыч, и тоже заведующий моргом. Вот с ним бы и договаривались. Хотя после вашей склянкотерапии, боюсь, это будет не так-то просто... Доктор ничего не ответил, но поставил напротив себя жирный вопросительный знак. -- Пойдем дальше. Кандидат исторических наук баронесса Хелен фон Ачкасофф. Впрочем, в начале восьмидесятых она еще не была ни баронессой, ни кандидатом. -- Кстати, госпожа Хелена всегда проявляла особый интерес ко всяким тайнам, скрытым в былых временах, -- оживилась Надя. Но тут же сама себе возразила: -- Хотя вообще-то она специализируется в более отдаленных эпохах, чем закат советского застоя. -- Однако есть еще одно обстоятельство, -- со своей стороны возразил доктор, -- о котором вы вряд ли знаете. В конце восьмидесятых годов в нашем городском архиве случился пожар, и многие ценные документы сгорели. А Хелена как раз тогда вела усиленные поиски по части краеведения и очень кручинилась, что ее изыскания заходят в тупик как раз из-за сгоревших бумаг. И как-то раз в шутку сказала, что будь у нее машина времени, то вернулась бы на год назад и более плотно поработала в архиве. На что я ей возразил, что, имея такую машину, она могла бы съездить хоть на сто, хоть на двести лет назад и узнать, как все происходило на самом деле, а не из архивных свидетельств. Им ведь тоже, знаете ли, не всегда можно верить. -- Все так, но ведь сейчас баронесса далеко от Кислоярска, на какой-то конференции, -- заметила Чаликова. -- Могла и вернуться, -- пожал плечами Серапионыч и обозначил имя баронессы, как и свое, знаком вопроса. -- Ну, кто у нас следующий? Майор Селезень. Он же честной отец Александр. Не знаю, как вы, Наденька, но я его в этом раскладе никак не вижу. Дело в том, что в начале восьмидесятых Александр Иваныч оказывал помощь дружественному народу Афганистана, а в Кислоярске появился значительно позже. Так как ни Чаликова, ни Васятка не возражали, доктор вычеркнул майора Селезня из списка подозреваемых. -- Ну и номер последний -- поэт Иван Покровский, -- сказал Серапионыч. -- Который двадцать лет назад тоже был поэтом, но молодым. Хотя и сейчас не старый. Насколько я понял из его рассказов, в Царь-Городе Иван Покровский если и бывал, то только проездом, а в основном его приключения имели место в Новой Ютландии. Да и как-то я не представляю себе этого служителя муз впутанным в межвременные разборки... Доктор уже занес ручку, чтобы вычеркнуть Покровского из списка, но этому неожиданно воспротивилась Чаликова: -- Владлен Серапионыч, погодите. Ведь Иван Покровский -- единственный известный наследник тех баронов Покровских, что обитали в усадьбе Покровские Ворота. И несколько лет назад усадьба была ему возвращена. А раньше в ней, как вам лучше меня известно, находилось правление колхоза. -- Ну да, разумеется, -- доктор подлил себе в кружку горячей воды из чайника, -- но какое это имеет отношение... -- Самое прямое! -- воскликнула Чаликова. -- Есть наследник -- надо возвращать. А нет наследника -- нет и проблемы. -- Так что же, Надя, вы хотите сказать, что кто-то хочет в прошлом избавиться от Ивана Покровского, чтобы в будущем не отдавать ему усадьбу? -- аж вскочил Серапионыч. -- Но это же невозможно! Иван жив, я сам его неделю назад видел, и не где-нибудь, а в Покровских Воротах, и разговаривал, как с вами сейчас! Да если каждый начнет лазить в прошлое и вытворять там, что захочет, так это ж вообще будет черт знает что! -- Ну не волнуйтесь, Владлен Серапионыч, это ж я так, в виде предположения, -- стала успокаивать Надежда. И вдруг вскочила еще резче, чем доктор, едва не расплескав чай. -- Я поняла, в чем дело -- Рыжий! -- Погодите, Надежда, а Рыжий-то при чем? -- удивился Васятка, сосредоточенно молчавший, пока Надя и Серапионыч перебирали знакомых. -- Сейчас объясню. Рыжий -- тоже человек из нашего мира. Когда-то его звали Толей Веревкиным, он жил в Ленинграде и учился не то на историка, не то на археолога. Их группа под руководством профессора Кунгурцева приезжала сюда, чтобы проводить раскопки в окрестностях Кислоярска, и в частности -- на Гороховом городище. Однажды, оказавшись на Городище после захода солнца, Веревкин случайно открыл существование параллельного мира, пробыл там несколько дней, а затем окончательно туда ушел. Ну а чтобы его не искали, устроил инсценировку, будто утонул, купаясь в Финском заливе под Питером. -- Ну да, вы уже мне как-то об этом рассказывали, -- откликнулся доктор, выслушав сбивчивый Надин рассказ. -- И что же? -- А то, что это произошло как раз летом, во время археологической практики. И как раз двадцать лет назад. Может, пока мы тут разговариваем, Толя Веревкин переходит через Горохово городище! -- Надя плюхнулась обратно на табуретку. Некоторое время все сидели молча, переваривая "информацию к размышлению". Потом доктор глянул на настенные часы "Слава", висящие над холодильником, и сказал: -- Давайте, друзья мои, пойдем спать. Я пока слазаю в чулан за раскладушкой. А с утра на свежую голову разберемся. -- А если не разберемся? -- тихо спросила Надежда. -- Тогда вечером вернемся на городище и пройдем между столбов. А дальше видно будет, -- сказал Серапионыч уже в дверях. -- Ну что же, Васятка, приберем со стола, -- предложила Надя. С этими словами она пустила воду и стала машинально споласкивать посуду, отдавая ее вытирать Васятке. При этом мысли ее текли куда быстрее, чем вода из крана: "Легко сказать -- вернемся и пройдем. А где уверенность, что мы не попадем, например, во времена царя Степана? А вернувшись в "свою" реальность, не окажемся в эпохе Наполеона или Ивана Грозного. Или, того хлеще, угодим в какое-нибудь далекое будущее? А домой так и не вернемся..." Однако делиться этими тревожными мыслями ни с Васяткой, ни с Серапионычем Надя, разумеется, не стала. x x x Как обычно по вечерам, Михаил Федорович принимал доклад о событиях дня от своего ближайшего подчиненного Глеба Святославовича. Михаил Федорович и Глеб Святославович чем-то неуловимо походили друг на друга -- и внешность, и одежда, и повадки у обоих были таковы, что в любом обществе, при любых обстоятельствах они всегда выглядели совершенно естественно и, если можно так выразиться, умели заставить окружающих не обращать на себя внимания. Такому нельзя было выучиться -- это приобреталось только многолетним опытом. Михаил Федорович начал с того, что крепко пожал руку Глебу Святославичу и торжественно вручил ему золотой кубок и небольшой, но увесистый мешочек золотых монет: -- Извините, Глеб Святославич, что приходится поздравлять вас частным порядком, без огласки. Но Государь знает о вашем усердии и обещал не оставить в дальнейшем. -- Служу Царю и Отечеству! -- вскочив со стула, отчеканил Глеб Святославич. -- Да садитесь, садитесь, -- с улыбкой проговорил Михаил Федорович. -- Не буду допытываться, как вам удалось справиться с заданием -- но сделано было на высшем уровне. -- Надо отдать должное Петровичу, -- улыбнулся и Глеб Святославич. -- Он-то свое дело выполнил отменно -- все время отвлекал на себя господина Дубова и прочих, а у меня руки были настолько развязаны, что я даже мог себе позволить такое, на что при других обстоятельствах никогда не решился бы. -- Скажите, а Петрович знал о той роли, которую ему приходилось играть? -- осторожно полюбопытствовал Михаил Федорович. -- Разумеется, нет, -- хмыкнул Глеб Святославович. -- И сыграл как нельзя лучше. Именно потому все поверили, будто он блюдет царское добро, что он действительно совершенно искренне блюл царское добро! -- Петрович-то блюл, за что ему честь и хвала, -- задумчиво произнес Михаил Федорович. -- А вот наши дорогие гости проявили, прямо скажем, неблагонадежие. Мало того, что сокровища пытались скрыть, так еще и решили вывезти Мангазейские иконы. -- Да, так точно, -- кивнул Глеб Сваятославич. -- Но и эту попытку мы пресекли. -- За что вам дополнительная благодарность от наших духовных властей, -- отметил Михаил Федорович. -- Надеюсь, иноземцы не покинули Царь-Город? Глеб Святославич привычно заглянул в бумаги: -- Василий Дубов, будучи в Господской слободке, посетил дом боярина Андрея, только что отпущенного из-под стражи. -- И добавил уже от себя: -- И не удивительно -- один другого стоят... Затем он ненадолго зашел в терем князя Святославского, а потом гулял по городу, заглядывая в разные лавки и покупая всякие мелочи, после чего возвратился в терем Рыжего. -- А остальные? -- Госпожа Чаликова все время находилась и сейчас находится там же. Лекарь Серапионыч вернулся туда чуть позже, после того как пользовал захворавшую княгиню Длиннорукую, -- зачитал Глеб Святославич. -- А вы уверены, что они не улизнули? -- Наблюдение за теремом Рыжего ведется очень плотное. Последним, кто его покинул, был настоятель Храма Всех Святых отец Александр. При имени отца Александра Михаил Федорович непроизвольно вздрогнул, и это обстоятельство не укрылось от внимания его подчиненного. Да и вообще, Глеб Святославич видел, что Михаил Федорович нынче как-то не по-всегдашнему возбужден, и хотя пытается свое возбуждение скрыть, это ему не очень удается. Терпеливо выслушав отчет, Михаил Федорович не выдержал: -- Глеб Святославич, неужели вы ничего не слышали -- ну, такого?.. -- Нет, ничего. А что? -- Да так, ничего особеного. Ну ладно, ступайте, Глеб Святославович, вам после вчерашнего нужно хорошенько отдохнуть. Выспитесь как следует, никуда не спешите, в общем -- возьмите себе настоящий полноценный выходной, вы его заслужили. А послезавтра -- снова в бой... Когда Глеб Святославович покидал обиталище своего начальника, в дверях его чуть не сбил с ног Лаврентий Иваныч. Он находился в необычайном возбуждении, но, в отличие от Михаила Федоровича, даже не пытался с ним совладать. Михаил Федорович понял, что произошло нечто непредвиденное, однако виду не подал: -- Добрый вечер, Лаврентий Иваныч. Вообще-то я вас не ждал, но раз уж явились, то присаживайтесь. Лаврентий Иваныч плюхнулся на стул: -- Ты еще не слышал?.. -- И что я, по-твоему, должен был слышать? У меня здесь такая звукоизоляция, что вообще ничего не слышно. А коли ты чего услышал, то доложи. Но четко, спокойно, без лишних чувств. Отдышавшись, Лаврентий Иваныч заговорил медленно, тщательно подбирая слова, так как Глеб Святославович по-прежнему торчал в дверях: -- То, что должно было, не случилось. И все осталось, как было. -- Ничего не понял, -- проворчал Михаил Федорович. -- Уважаемый Глеб Святославич, кажется, я вас уже отпустил домой? -- До свидания, -- вежливо попрощался Глеб Святославич и нехотя вышел, медленно затворив за собою дверь. -- Ну, в чем дело? -- с тревогой спросил Михаил Федорович. -- Говори скорее! -- В чем, в чем, -- почти выкрикнул Лаврентий Иваныч. -- Механизм не сработал, вот в чем! А теперь туда и не подобраться, там весь Сыскной приказ, да еще и боярин Павел в придачу! -- М-да, опять произошел сбой, -- совершенно спокойно проговорил Михаил Федорович. -- Пожалуй, ты был прав -- в таких делах на технику лучше не полагаться. -- Какой сбой?! -- вскочил Лаврентий Иваныч, будто ошпаренный. -- Какая, к дьяволу, техника? Ты понимаешь, что это уже провал?!! -- Молчать! -- вдруг гаркнул Михаил Федорович во весь голос, а для пущей убедительности еще и грохнул кулаком по столу. -- Смирно! Истерику тут, понимаешь ли, устраиваете. -- И, убедившись, что Лаврентий Иваныч понемногу приходит в себя, начальник продолжал уже обычным голосом: -- Причитаниями делу не поможешь. Что случилось, то случилось. И надо не пороть горячку, а думать о том, как использовать имеющиеся обстоятельства на пользу дела. На пользу нашего дела, -- подчеркнул Михаил Федорович. -- Так что ступай домой и... -- И жди ареста? -- перебил Лаврентий Иваныч. -- Какого ареста? -- искренне удивился Михаил Федорович. И добавил с нескрываемым пренебрежением: -- Да кому ты нужен? Ладно, иди и спи спокойно. Оставшись один, Михаил Федорович заглянул было в отчет, который оставил ему Глеб Святославич. Но вскоре с досадой отодвинул бумаги в сторону и, подперев голову руками, крепко задумался. Конечно, последнее сообщение его не обрадовало, но и впадать в панику следом за Лаврентием Иванычем он вовсе не собирался. Аналитический мозг Михаила Федоровича уже "прокручивал" как минимум три варианта дальнейших событий, и каждый из них имел "плюсов" ничуть не меньше, чем "минусов". x x x  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  BACK IN THE USSR Стояло теплое летнее утро. Кислоярск жил своей обыденной жизнью -- рабочие на заводах работали, продавцы в магазинах торговали, дворники подметали дворы, маляры красили стены, журналисты собирали информацию для завтрашней газеты, а школьники предавались заслуженному (или не очень) летнему отдыху. И лишь три человека во всем Кислоярске решительно не знали, чем им заняться, и даже более того -- не представляли, что их ждет в самом ближайшем будущем. Так и не придя ни к какому объяснению случившегося, Чаликова, Серапионыч и Васятка решили положиться на волю судьбы, то есть -- провести день в городе, а к вечеру возвратиться на Городище и попытаться еще раз пройти между столбов в надежде, что на сей раз все произойдет без сдвигов, и они окажутся если и не в своем мире, то хотя бы в своем времени. Надя с опаской думала о том, что будет, коли этого не случится и они так и останутся непонятно где и непонятно когда. Серапионыч же просто вывел для себя этот вопрос "за скобки", справедливо полагая, что волнением делу все равно не поможешь, а чему быть, того не миновать. Поэтому доктор с удовольствием водил своих спутников по улицам Кислоярска, показывал им достопримечательности, ностальгически вздыхая при виде старинных деревянных домиков, снесенных за прошедшие двадцать лет, и то и дело раскланивался со знакомыми, кое-кого из которых давно уже не было в живых. А Васятке так и вообще все было в новинку. Он чуть не на лету схватывал реалии окружающей действительности и уж, конечно, более не вздрагивал при виде рычащих и движущихся чудищ на четырех колесах. Почувствовав, что городской шум все же утомителен для Васятки, привыкшему к тишине и покою Сорочьей улицы, Серапионыч завел своих гостей в городской парк, в ту пору называвшийся Калининским. В парке тоже шла своя обычная жизнь -- садовники поливали клумбы и газоны, ребятишки игрались в песочнице, бабушки судачили на лавочке, на другой лавочке пьяницы "поправлялись" мутноватым "Вермутом" (отчего Калининский парк иногда в шутку называли "Вермутским"), на третьей ворковала влюбленная парочка. Серапионыч привычно ностальгировал: -- Поглядите, какой цветник -- настоящий узор из маргариток, анютиных глазок и настурций. И каждый год что-нибудь новенькое придумывали. В семидесятом к столетию Ильича даже высадили клумбу в виде его портрета. А сейчас посадят, чего под руку попадется -- и никакого вида, никакой эстетики... Давайте я вам лучше покажу скульптуру жеребенка, в наше время вы ее уже не увидите -- воры цветмета постарались. Следуя за доктором, Надя и Васятка свернули с главной аллеи, потом повернули еще раз и оказались на неширокой дорожке, выложенной квадратными плитками. Главная аллея осталась чуть в стороне, обозначенная стенкой аккуратно подстриженного кустарника. Там, где стояли скамейки, стена делала изгибы. Вдруг доктор как-то резко замолк и прислушался -- ветерок донес до его чуткого уха какие-то звуки из того места, где по излому кустов с торчащими сверху двумя макушками голов угадывалась скамейка. -- Знакомые голоса, -- озабоченно проговорил Серапионыч. -- Ну, ничего удивительного, -- усмехнулась Надя, -- вы же с пол-города знакомы. -- Помните, у покойного... хотя нет, здравствующего Булата Шалвовича есть такая милая песенка -- "Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век"? -- спросил Серапионыч. И сам же ответил: -- Так вот, друзья мои, улицу, город и век перепутали не одни мы. Надежда прислушалась. Слов было не расслышать, но голоса она узнала почти сразу. В приятном низком голосе нельзя было не уловить "установочных" интонаций Каширского, а резкий женский говор, вне всякого сомнения, принадлежал Анне Сергеевне Глухаревой. Парочку авантюристов узнала не только Чаликова -- эти голоса хорошо запомнил и Васятка, хотя слышал их всего раз, в Боровихе, когда Анна Сергеевна пыталась "наезжать" на Патапия Иваныча, а в итоге оказалась в куче навоза. -- Давайте я их подслушаю, -- первым сориентировался Васятка. -- Только осторожно, чтобы, не дай бог, они тебя не заметили, -- забеспокоилась Надя. -- Погоди, возьми вот это. Нажмешь на красную кнопочку, а когда закончишь подслушивать, то нажмешь еще раз. С этими словами Чаликова извлекла из сумочки диктофон и вручила его Васятке. Васятка быстрой перебежкой подкрался к скамейке и затаился под кустами. А Серапионыч провел Надежду чуть вперед, где на траве резво скакал бронзовый жеребенок, и как ни в чем не бывало стал объяснять ей свое видение замыслов скульптора, с которым, кстати говоря, тоже был коротко знаком. Надя слушала, кивала, даже задавала какие-то вопросы, но время от времени косила взор в сторону Васятки. Если Серапионыч остался в своем "вечном" сюртуке, дополнив гардероб соломенной шляпой и сменив ультрасовременные кроссовки на более созвучные эпохе туфли, то Надя и Васятка переоделись, что называется, самым кардинальным образом. Для этого Серапионыч обратился к соседям с трогательной историей о родственниках с крайнего Севера, которые приехали к нему в гости не то из Норильска, не то из Нарьян-Мара без летней одежды, ибо у них в холодном Ханты-Мансийске о таком понятии, как летняя одежда, никто даже не слышал. Разумеется, сердобольные соседи тут же принесли целую кучу ношеной одежды и обуви, из которой "северяне" могли подобрать наряд "по себе". Надя выбрала строгое темно-синее платье, делавшее ее похожей на учительницу -- Серапионыч подтвердил, что именно соседка-учительница его и подарила. Зато с обновками для Васятки пришлось немного повозиться. Сандалии-"босоножки" пришлись как раз впору, нашлась и белая рубашка, которую Надя тут же отутюжила магическим кристаллом. Сложнее оказалось с брюками -- их было несколько пар, но все либо велики, либо малы. Впору пришлись джинсы, но выяснилось, что они чуть коротковаты. Тогда Надежда, недолго думая, взяла ножницы и оттяпала по куску на каждой штанине. -- Что вы делаете?! -- возопил было доктор. -- Или уж режьте побольше -- получатся шорты. -- Да это ж последняя мода -- "три четверти"! -- возмутилась Надя. -- Или, иначе говоря, бриджи. У нас в Москве все ребята так носят! (Правда, Чаликова не уточнила, о какой Москве идет речь: о Москве восьмидесятых, или Москве двухтысячных). Васятка одел "три четверти" -- и остался доволен. А вдобавок Надя еще и повязала ему на шею красный треугольный платочек, так что теперь Васятка, затихарившийся с диктофоном под кустами, очень напоминал героя старого советского фильма, где пионеры разоблачают вражеского диверсанта. Хотя, собственно, так оно и было. Или почти так. Вскоре Анна Сергеевна и Каширский, вволю наспорившись, встали со скамейки и скорым шагом удалились, а Васятка, выждав некоторое время, вернулся к Наде и доктору. -- Ну и о чем они говорили? -- нетерпеливо спросила Чаликова. -- По правде сказать, я толком ничего не понял, -- сознался Васятка. -- Особенно господин очень уж учено выражался. Но одно ясно -- там какое-то злодейство замышляется. Они прошли к скамейке, которую только что оставили Глухарева и Каширский, Надя перемотала пленку, и из диктофона заслышались знакомые голоса. КАШИРСКИЙ: -- Последний раз прошу вас -- одумайтесь, Анна Сергеевна. Ваши действия могут вызвать самые непредсказуемые последствия. Вспомните, как у Бредбери: в прошлом наступили на бабочку, а в настоящем избрали другого президента. ГЛУХАРЕВА (презрительно): -- Ну и топчите бабочек с вашим Бредом, а у меня дела поважнее. Да и вообще, хватит тут сидеть и слова в ступе толочь. Херклафф дал нам один день, и до вечера надо успеть, хоть кровь из носа. А меня вы знаете -- я ни перед чем не остановлюсь. КАШИРСКИЙ (осторожно): -- А не кажется ли вам, что это как раз тот случай, когда лучше было бы все-таки остановиться, пока не поздно? ГЛУХАРЕВА: -- Как же! Ежели мы его не замочим, то этот мерзавец так и будет нам гадить. Попомните мое слово -- коли дело выгорит, то в Царь-Город мы вернемся уважаемыми и богатыми людьми. КАШИРСКИЙ: -- Почему вы так думаете? ГЛУХАРЕВА: -- Болван! Потому что все наши проекты проваливались из-за него. А если он подохнет двадцать лет назад, то и помешать нам уже не сумеет! КАШИРСКИЙ (нерешительно): -- Может, вы и правы... Но поймите и меня -- я не в состоянии поднять руку на человека, тем более, на ребенка. ГЛУХАРЕВА (раздраженно): -- Ну да, вы только свои идиотские "установки" давать умеете, а как "мокруха" -- так всегда я. КАШИРСКИЙ: -- У всех своя специализация... Но вот как вы, Анна Сергеевна, представляете себе практическую сторону дела? Ведь мы даже не знаем, где он живет. ГЛУХАРЕВА: -- Ну так узнайте по своим астральным каналам. Или кишка тонка? КАШИРСКИЙ: -- Ладно, я попытаюсь установить физическое местонахождение объекта. Но прежде уйдемте отсюда -- здесь отрицательная биоэнергетическая аура. И предупреждаю сразу -- я снимаю с себя всякую ответственность за возможные исторические последствия. ГЛУХАРЕВА: -- Все, хватит булдеть, пошли! Надя выключила диктофон: -- Ну и что все это значит? -- Только одно, -- вздохнул Серапионыч, -- и вы, Наденька, сами знаете, что именно: они хотят уничтожить Василия Николаича, покамест он еще не вышел из отроческого возраста. -- Но как же такое возможно? -- бурно возмутилась Надя. -- Тогда ведь вообще переменится ход событий, которые уже случились... -- Ну, это само собой, -- перебил доктор. -- Вопрос в другом -- нам-то с вами что дальше делать? -- Как что? -- Надя сунула диктофон в сумочку (тоже из соседской гуманитарной помощи). -- Естественно, заявить в милицию! С этими словами Чаликова решительно встала с лавки и зашагала по аллее, так что спутники едва за нею поспевали. -- Я не знаю, что это за ми... лимиция такая, -- на ходу заговорил Васятка, -- но что вы ей скажете? -- Правду, -- вместо Нади ответил Серапионыч, -- и ничего, кроме правды. А именно, что злодеи из будущего прибыли в Кислоярск, дабы убить местного пионера Васю Дубова. И я даже догадываюсь, что вам ответят. -- И что же мне ответят? -- Надежда чуть замедлила шаг. -- Посоветуют меньше смотреть телевизор. -- При чем тут телевизор? -- Вчера, заглянувши в газету, я попутно пробежал и телепрограмму. Оказывается, как раз в эти дни по Москве идет "Гостья из будущего". Помните, там еще Невинный с Кононовым в роли космических пиратов... Однако некоторое рациональное зерно в вашем предложении есть. Мы позвоним в милицию, но не по ноль-два, а приватным порядком инспектору Лиственницыну. -- И вы думаете, он вам поверит? -- печально спросила Надя. Доктор ничего не ответил, лишь загадочно улыбнулся. На краю Калининско-"Вермутского" парка, где аллея упиралась в шумную улицу, стояли несколько телефонных будок, но, разумеется, половина "автоматов" были испорчены, а те, которые работали, нетрудно было определить по очередям из двух-трех человек. К счастью, очередь двигалась быстро, и вскоре Серапионыч, водворившись в будочке, извлек из кошелька монетку, опустил ее в прорезь автомата и уверенно набрал номер: -- Алло, милиция? Можно попросить господина Лиственницына? То есть пардон, я хотел сказать -- товарища. Кто спрашивает? Да пустяки, доктор Владлен Серапионыч. А-а, это вы, Николай Палыч?.. -- Надя, с кем это Серапионыч разговаривает? -- удивился Васятка. -- Вроде не сам с собой, а никого другого рядом нет. Чаликова принялась было разъяснять принцип действия телефона, хотя и сама имела о нем весьма приблизительное представление, но тут из будки вышел доктор: -- Ну, друзья мои, теперь наш путь -- на Кленовую улицу, дом 27, где сейчас, по всей вероятности, и находится юный Василий Дубов. Это недалеко, всего несколько кварталов. -- Вот оперативность! -- подивилась Чаликова. -- Как это Лиственницын за минуту выяснил, где живет Дубов? Вася же не какой-нибудь юный правонарушитель! На светофоре загорелся зеленый свет, и путешественники поспешили на другую сторону улицы. Надя крепко держала за руку Васятку -- несмотря на свою природную смышленость, он еще не совсем освоил правила уличного движения. Тем более, что далеко не все водители их соблюдали. -- Наденька, а разве Василий Николаич не рассказывал вам о своих отношениях с инспектором Лиственницыным? -- спросил доктор, когда они миновали переход и шагали по тротуару Ивановской улицы. -- Нет, -- чуть удивленно откликнулась Чаликова. -- Пожалуйста, просветите. -- Дело в том, что Лиственницын приходится Василию Николаичу кем-то вроде крестного отца. Если, конечно, такое обозначение уместно для инспектора милиции. -- И доктор пояснил для Васятки: -- Милиция -- это наподобие Сыскного приказа. Именно Николай Палыч Лиственницын, тогда еще не инспектор и даже не следователь, а просто патрульный, или постовой, или как это тогда называлось, однажды утром нашел новорожденного малыша лежащим под дубом, прямо в Калиниском парке. Оттого ему и дали фамилию Дубов, а отчество -- Николаевич, по Лиственницыну. -- Надо же, -- удивилась Чаликова, -- а Вася никогда мне об этом не рассказывал. -- Кто же станет говорить всем встречным-поперечным, что он подкидыш? -- заметил Васятка. -- Но я же для него не всякий встречный-поперечный, -- возразила Надежда. -- Во всяком случае, хотела бы надеяться... -- И в дальнейшем Лиственницын был связан с юным Дубовым, если можно так сказать, родственными узами. Часто навещал его в доме малютки, а когда тот подрос и пошел в школу, то брал его из интерната на выходные, на каникулы... Вы, наверное, знаете, что у Николая Палыча случилась беда -- погибли жена и сын. -- Как?! -- чуть не одновременно вскричали Надя и Васятка. -- В автокатастрофе, -- вздохнул Серапионыч. -- Погодите, когда же это случилось?.. Ну да, как раз нынешней осенью. То есть эта трагедия произойдет через два-три месяца. Лиственницын тогда едва было руки на себя не наложил. Вася это сразу почувствовал и чуть не по пятам за ним ходил. Служебное оружие прятал, а однажды просто из петли вынул. Но это, конечно, строго между нами, -- спохватился доктор. И нарочито по-деловому закруглил печальный рассказ: -- Так что звонил я Николаю Палычу, чтобы убедиться, что Вася теперь у него. Не в милиции, разумеется, а дома, на Кленовой 27. Слушая невеселый рассказ Серапионыча, Надя и не заметила, как доктор вывел их на просторную улицу, обсаженную молодыми кленами. -- Вот здесь, должно быть, и есть Кленовая улица? -- предположил Васятка. -- Она самая, -- подтвердил Серапионыч. -- А вон тот трехэтажный дом -- двадцать седьмой. Доктор не стал рассказывать друзьям, каким образом эта улица получила свое нынешнее название, а история была весьма занятная. Когда-то улица звалась Мещанской, но в конце сороковых годов была названа именем некоего товарища Кленовского, который в тридцатые годы возглавлял местное отделение НКВД и отправил под расстрел и в лагеря чуть не половину Кислоярска, но сам успешно избежал "второй волны" чисток и даже пошел на повышение -- первым секретарем райкома. В свете решений Двадцатого съезда перед городскими властями встала довольно щекотливая задача: что делать с улицей? С одной стороны, зверства Кленовского-чекиста, во много раз перевыполнившего "разнарядки" по врагам народа, у многих еще оставались в памяти, а с другой стороны он был все-таки заметным деятелем той партии, которая продолжала находиться у власти, и переименование нанесло бы ущерб ее престижу. И городские власти нашли довольно остроумное решение: при очередной замене табличек вместо "Улицы Кленовского" появилась "Кленовая улица". А чтобы закрепить такое название, вдоль тротуаров были высажены клены, которые в жаркие летние дни кидали на прохожих спасительную тень, а золотой осенью радовали буйством красок -- от ярко-желтых до темно-багровых. x x x Вася Дубов уже давно проснулся, но глаз не открывал, предаваясь сладкой дремоте. Стояли летние каникулы, и можно было никуда не торопиться, а бесконечно долго валяться под уютным одеялом на раздвижном кресле-кровати. Лишь какой-то неприятный скрип заставил Васю нехотя открыть один глаз. Первым, что он увидел, было круглое, в огромных веснушках лицо Гриши Лиственницына. Жесткие, коротко остриженные ярко-красные волосы торчали на его голове, будто лучики солнца. Гришу все так и звали -- Солнышко. И не только за внешнее сходство с дневным светилом. Солнышко сидел на тахте со скомканной простыней и, положив на коленки двадцать пятый том Большой Энциклопедии, водил карандашом по листу бумаги -- отсюда и проистекал скрип. Убедившись, что Вася уже не спит, Солнышко отбросил рисование в сторону и, вскочив с тахты, исполнил дикарский танец "Антилопа у истоков Замбези" -- жизненная энергия просто клокотала и бурлила в обычном тринадцатилетнем пареньке, а ее приходилось сдерживать, чтоб не разбудить Василия. В отличие от своего друга, Солнышко всегда вставал ни свет ни заря и был готов прыгать, бежать куда угодно, что угодно делать, лишь бы не сидеть на месте. "Наш ядерный реактор" -- так Гришу в шутку звали его родители, супруги Лиственницыны. Сегодня Солнышко встал еще раньше, чем обычно -- на прошлой неделе он перезагорал на солнце, и спина обгорела и страшно болела. Пока Вася спал, Солнышко всю ночь ворочался и никак не мог найти положения, при котором не чувствовал бы боли и жжения. Однако все эти мучения плоти нисколько не повлияли на состояние духа -- он испытывал всегдашний прилив сил и был готов любить как минимум все человечество. -- Ну дайте еще немножко поспать, -- пробормотал Вася, понимая, что заснуть ему уже не удастся. А Солнышко радостно подпрыгнул, издал гортанный крик и в избытке чувств даже чмокнул Васю прямо в нос. Вообще-то Вася не очень любил такие "нежности", но разве можно было сердиться на Солнышко? Однако, чтобы не оставаться в долгу, Вася незаметно протянул из-под одеяла тонкую загорелую руку и слегка ущипнул Солнышко ниже спины. -- Ай! -- вскрикнул Солнышко, не столько от боли, сколько от избытка энергии. -- Извини, Солнышко, -- виновато сказал Вася. -- Я забыл, что ты у нас хворый. -- Да не, за попу можешь трогать, -- засмеялся Солнышко. -- Она-то не очень перегорела... Слушай, Вась, будь другом -- помажь спинку, а то мне самому не дотянуться. Солнышко стремглав выскочил из комнаты, а уже миг спустя вернулся, неся баночку вместимостью 0,2 литра с остатками сметаны. Баночку он торжественно вручил Васе, а сам лег спиной кверху на тахту. Вася присел на краешек тахты и стал осторожно втирать холодную сметану в красную спину Солнышка. Тот урчал и повизгивал -- не то от боли, не то от удовольствия, а может быть, от того и другого сразу. А так как Солнышко не мог больше трех секунд находиться в покое, то он нащупал на тахте рисунок и принялся его внимательно разглядывать, дополняя отдельными черточками, насколько это было возможно в том неудобном положении, в котором он лежал. Даже из этого бесхитростного портрета можно было увидеть в Солнышке немалые дарования, которые могли бы сделать его большим художником, если бы он обладал хоть малою толикой усидчивости и целеустремленности. Портрет спящего Васи, при несомненном сходстве, отражал состояние души не столько Васи Дубова, сколько самого Гриши Лиственницына. Именно в этом смысле Вася и высказался, заглянув в рисунок. В это время он растирал художнику плечи и руки, ощущая жар, исходящий от его кожи. -- Я же не фотограф, -- гордо возразил Солнышко. -- Ты сам, как человек искусства, должен это понимать! Конечно, "человек искусства" было некоторым преувеличением, но в общем-то соответствовало действительности: Василий учился в музыкальной школе по классу скрипки. Правда, особых талантов он не проявлял, беря больше старанием и упорством. Тут через приоткрытое окно с улицы долетел автомобильный рев. Мальчики прислушались -- вообще-то Кленовая улица находилась в стороне от главных магистралей города, и крупн