Мужчина засмеялся. - Аттракцион, - сказал мужчина. - Как же на ней спать-то?.. - Ответа он ни от кого не ждал, посему обернулся к качкам: - А вы, мальчики, идите, оставьте нас, мы тут сами разберемся. - А это... - косноязычно начал один из мальчиков, намекая, видно, на буйство духов, на легкий полтергейст, который вполне способен учинить помешанный Ильин. - А вы недалеко, - мгновенно усек мужчина. - Вы за дверью побудьте, ежели что... Да только, думаю, Иван Петрович бунтовать не станет. Ведь не псих же он. Ильин молчал, не собираясь подтверждать смелое предположение. Хотя молчание - знак согласия. Мужчина так и понял. - Я кликну, - ласково сказал он качкам, и те неохотно слиняли, но дверь прикрыли не плотно, оставив-таки щелочку для контроля. - Ах, непослушные, - вздохнул мужчина, но с места не двинулся и обратился к помешанному Ильину: - Вы, надеюсь, поняли, Иван Петрович, куда это мальчики вас привезли? - Чего ж не понять, - буркнул Ильин. - И психу ясно... - А тогда и разговор будет короткий. Короткий - здесь. А уж где длинный - выберем. Или, может, вы предпочитаете полечиться малость? С месячишко так... - Я здоров. - Не сомневаюсь, но определять степень нашего здоровья дано специалистам. Лишь им. А они не верят в здоровых людей... Знаете, Иван Петрович, в этой городской психушке есть, на мой взгляд, совсем здоровые люди. Вернее, были здоровые. А к докторам только попади... Так, значит, вы не хотите к ним попасть? - Не хочу. - Вот и ладно. Я ведь только показал вам возможные печальные перспективы, только намекнул... Но Москва-то слухами полнится. И вы, наверно, слыхали о гебистских застенках в больнице имени господина Кащенко? Или в иных, в этой, например?.. Слыхали, слыхали... Так давайте скорей уйдем отсюда, и не дай вам Бог воротиться обратно... Впрочем, все от вас зависит, от вашей откровенности... - Он встал. Чем-то он напоминал Ильину гебиста из рентхауса: такое же псевдосветское многословие, фальшивое актерство, только костюмчик подороже и морда посвежее. Ну, и чин небось повыше. Все они одинаково фуфлово работали, пошло. Тот, который его в полуподвал на Полянке пристроил, тоже так начинал - велеречиво и с плохо скрытой угрозой. Намеренно плохо скрытой. Это у них стиль такой, похоже: мол, знаем-знаем все, да не протреплемся... - Почту за честь, - культурно сказал Ильин и тоже встал. - Ловко ты! - одобрил невесть откуда всплывший Ангел. А что ловко - не объяснил, некогда было: гебист уже стремился к приоткрытой двери, вроде бы даже забыв об Ильине, но мальчики-качки о нем не забыли, приняли подопечного по инструкции - шли пообок, аки псы лагерные... Да псами и были. - Это куда меня ведут? - спросил Ильин. - Не знаю, - беспечно ответил Ангел. - Но не страшись. Ничего ужасного впереди не вижу. - Ты, видно, ослеп, - обозлился Ильин. - Вообще ни хрена не видишь, и час назад не видел, исчезаешь куда-то всю дорогу, а меня чуть в психушку не заныкали. Хранитель, называется... - И называюсь. - Ангел сделал вид, что обиделся. - И храню, между прочим. Где бы ты сейчас был без меня, урод? - За урода можно и в глаз, - машинально отреагировал Ильин, не вдумываясь в смысл сказанного. Иное волновало: "амбулансию" они счастливо миновали, шли куда-то к воротам, до которых он недавно чуток не добежал. А Ангел ничего сказанного мимо ушей не пропускал. - Кому в глаз? - нагло засмеялся он. - Мне?.. Следи за словами, Ильин. Я ж бестелесен. Мне вон даже психушка - семечки. Ты перетрухал, я - нет. Тебя б там каким-нибудь аминазином в доходягу превратили, врачи-суки наблатыкались, а я все равно парил бы над плотью, и, замечу, не без пользы для тебя. Неубитый дух - эт-то что-то да значит... И, к слову, могу тебе сообщить, что за воротами нас ждет вполне пристойный "БМВ", на котором мы куда-то поедем. - Куда? - Эманация у гебистов слабовата, не улавливаю... Куда-то в _приятное_. Может даже, обедать... Обедать - это было бы хорошо. Обедать - это было бы вовремя. Остался бы на дежурстве в котельной - давно б разгрузил холодильник... И ведь не ошибся Ангел! (Автор уже устал повторять: _как всегда_ не ошибся...) Левее ворот к тротуару был припаркован синий "БМВ"-635-й, двухдверный вариант. Гебист, выпендриваясь, щелкнул на подходе брелочком-пультом, авто само мгновенно завелось, а дверные пупки тоже сами собой выскочили, отперев двери. - Прошу. - Гебист повел рукой, как на танец Ильина, красну девицу, пригласил. Ильин оглянулся. Качки замерли поодаль, а еще более поодаль замерла в низком старте давешняя "амбулансия", невесть как объявившаяся по эту сторону больничной ограды. Мистика - сестра психиатрии. - Прошу, - повторил гебист. Ильин открыл бээмвэшную дверь и сел. Гебист тоже сел, а качки пошустрили к "амбулансии", чтоб, значит, страховать по медицинской части. Гебист выжал сцепление, врубил первую передачу и, пока не трогаясь, светски поинтересовался: - Где обедать предпочитаете, Иван Петрович? - Пусть в "Максим" везет, - подсказал наглый Ангел. Недоступно дорогой ресторан на Тверской вряд ли был по карману рядовому секретному агенту. Да и подопечный его более чем на пивную не тянул. Но мелочиться, прав Ангел, не стоило. - Предпочитаю в "Максиме", - скромненько так заявил Ильин. Гебист засмеялся, отпустил сцепление и мощно рванул по улице Матросская Тишина, не жалея "мишленовскую" резину. - Проверяете: не слабо ли? Не слабо, Иван Петрович. Для нужного человека нашей конторе и на "Максим" не жалко потратиться. А вы - нужный. Вел он машину лихо, но умело, скорость держал под сотню, за рулем помалкивал. А это Ильину на руку было: стоило тоже помолчать, подзарядить скисшие с утра батарейки перед серьезным разговором. Полицейские гебисту не мешали, за скорость не тормозили, знали, что ли, машину, поэтому по Тверской - через вечных три вокзала, через строгую Мясницкую, по родной водителю Лубянской площади, где давно уже не торчал "железный Феликс", а красовался фонтан, вернувшийся на законное место из дворика Академии наук, по Охотному ряду мимо Большого театра, мимо Дворянского собрания, мимо вязевого, прихотливого, в подбор к Думе и Историческому музею, здания отеля "Охотный ряд", построенного на месте снесенной после войны гостиницы "Москва", мимо, мимо, мимо, и через десять буквально минут - вот он, "Максимчик", совсем рядом с красно-белым кубиком городской мэрии, бывшим Моссоветом. Развернулись через сплошную осевую, встали колом. - Очнитесь, Иван Петрович. Приехали. Очнулся, вылез из машины, отметил: напротив, через улицу, затормозила знакомая "амбулансия", медицинский суровый контроль. Пасли психа. Время было обеденное, народу в ресторане хватало, но гебист уверенно шепнул что-то метрдотелю, и тот сразу увел новоприбывших в уголок неподалеку от зеркального окна, выходящего непосредственно на Тверскую, усадил за двухместный столик, а рядом немедля выросли два официанта-близняшки. Один протянул гостям меню в кожаных папках и отошел на шаг, скромно уступая место второму, спецу по выпивке, который вопросительно глядел на гебиста, без промаха определив в нем главного. - Аперитивчик? Извольте выбрать... - поторопил гебист. - Да, я ж не представился! Олег Николаевич, к вашим услугам... Ильин рассеянно кивнул, сказал официанту: - Джин с тоником. - А мне - двойной "Чивас Ригал", - прибавил гебист, и официант спец-по-выпивке-для-пищеварения исчез. А оставшийся его близнец-по-харчам терпеливо ждал. - Рекомендую эскарго, гулять так гулять, - оторвался от меню гебист Олег Николаевич. - Здесь они чудесны, каждое утро - из Парижа. Вы как к эскарго, Иван Петрович? - Из Парижа, как же! - прорезался Ангел. - Знаток фиговый... Из Румынии их сюда гонят. Из Транснистрии. Но тем не менее рекомендую, не отравишься. - Годится, - сказал Ильин. Близнец-по-харчам пожелания гурманов чутко ловил, но ничего не записывал: показывал класс. - А из горячего что выбрали? - Почки я бы взял. Телячьи почки в соусе по-ломбардски. - Одобряю. Вундербар! Мне тоже почки... "Шабли" девяносто второго года - сказочное вино. Пойдет? - Пойдет. - Остальное - потом. - Это уже официанту: - Поспешайте, голубчик. Голубчик умчался поспешать, а взамен возник спец-по-выпивке и мгновенно поставил перед Ильиным тяжелый, даже на взгляд холодный стакан с джин-энд-тоник, со льдом, с долькой лимона, надетой верхом на край стакана, а перед гебистом - стакашку поменее - с двойным скотчем. И еще орешки соленые, и еще маслинки лоснящиеся трех сортов. Процесс пищеварения у Ильина начался незамедлительно, как у собаки профессора Павлова, в этом мире тоже широко известной. Ильин некуртуазно цапнул маслинку, разжевал, косточку уложил на тарелку, глотнул инопланетно вкусного джина, заел орешком, словил летучий кайф и полез в карман за обычной своей предобеденной сигареткой огнедышащей марки "Житан". По ресторану, кстати, и сигареты - французские, но не по ресторану - дешевые, имевшие в столице хождение среди простого люда. А вот откуда у Ильина, типичного с некоторых пор представителя этого люда, откуда у него подозрительное знание всяких почек в соусе по-ломбардски, эскарго и шабли? Олегу Николаевичу, ладному гебисту, впору бы удивиться и задать соответствующий вопрос, но ладный гебист вопроса не задал, а достал из кармана красную пачку "Данхилла" и золотую зажигалку и спешно закурил, поскольку тоже сей момент откушал фиолетовую маслинку и пригубил дорогой скотч. Так они и покуривали, помалкивали, словно исполняли некий известный им ритуал, требующий полной сосредоточенности и отстранения от пошлой действительности. А в пошлой действительности Ильин в своих обеих жизнях ни разу не был во французском кабаке, и уж тем более во Франции, а про почки и эскарго читал в худлитературе, запомнил, и, как оказалось, с пользой. А в пошлой действительности Олег Николаевич разыгрывал стандартную, видать, для него сценку охмурения клиента на деньги Конторы, да и сам получал массу радостей от использования реквизита. А в пошлой действительности клиент, то есть Ильин, зачем-то крепко нужен был Конторе, если цепной ее пес повел клиента, скажем, не в популярную, но всем доступную пивную "Рейнеке лис", что на углу Тверской и Страстной - в доме, где в прежней жизни был магазин "Армения", если вообще не в казенный кабинет к себе вызвал, а не пожалел на него _такого_ реквизита. - Хорошо, - сказал наконец Олег Николаевич, с чувством сказал и пустил к потолку "данхилловский" дорогой дым. Дым до потолка не добрался, а растаял в сильно кондиционированном воздухе - неподалеку от полотна замечательного отечественного художника Ильи Глазунова. Что это его полотно, Ильин знал из телепередачи "В мире прекрасного". Сейчас была возможность сравнить телевизионное изображение с реальным. Реальное смотрелось куда ярче. Ценя талант, Ильин выпустил "житановый" дым в другую от полотна сторону, но тоже сказал с чувством: - Хорошо! А и впрямь хорошо было. Даже Ангел разнежился, размяк и, не исключено, вырубился до поры. Ильин в Этой жизни по престижным кабакам особо не шлялся, разве что в пивнухи заглядывал да в теплых кафушках иной раз ужинал-обедал. Выходило дешевле, чем дома. И уж куда менее хлопотно. Но в хорошем ресторане был лишь дважды: когда Тит его в Москву из деревни привез - в "Славянский базар" на Никольской сходили, и когда опять же Тит полгода назад свой полтинник справлял - гудели в "Эрмитаже" в Каретном. Но те рестораны не шли, конечно, ни в какое сравнение с "Максимом", "Максик" - это оберст-класс, в "Максике" тусовались "деловые" из самых крутых, акулы капитализма, загнивали они здесь со страшным понтом, а парни из Конторы скромно паслись рядом на казенные "бабульки". И сладко было Ильину представить на миг, что он - по-прежнему обласканный судьбой и начальством летчик-испытатель, что с "бабульками" у него - полный порядок, что сидит он здесь не на птичьих правах гебешного сироты, а на своих законных, и напротив - не "благодетель" из Конторы, а знакомый сотрапезник... Сладко было так все представить, но не вышел номер: "благодетель" и не дал. Он снова отхлебнул скотча, перегнулся через стол и спросил страшным шепотом: - Давно про Черное озеро не слыхали, а, Иван Петрович? И пропала сладость. Маслина горчить стала, сигарета горло драла, а знакомый сотрапезник колол в упор лазерным взглядом, как и полагалось работнику недреманных органов. Ангел опять всплыл. - Аларм! - сказал Ангел. - Кайф в сторону. Бди! В самом деле, с чего бы это гебисты про озеро вспомнили?.. - Давно, - ответил Ильин. - Забыл уже. - А вот мы помним. - Ваша служба... - безразлично пожал плечами Ильин. Не удержался, добавил: - И опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не нужна... Здесь этой песни не знали, здесь по телевизору другие полицейские сериалы крутились. Поэтому Олег Николаевич на незнакомую ему цитату среагировал в лоб: - Это только на первый взгляд. А на второй... Там, как вы помните, в Черном озере то есть, хорошо окунь ловится... - Не помню, - отрезал Ильин. - Не ловил. Не пришлось. - Да знаю, знаю, - отмахнулся гебист. Ему явно не до подробностей Ильинского анамнеза было, его несло. - Так вот рыбачок местный, Филимонов фамилия, ловил там окунька поутру, а поймал - не поверите! - что. - Что? - поддержал беседу Ильин. - Шлем! - торжествующе закончил Олег Николаевич. Тут-то и принесли эскарго. Официант поставил на стол большое мельхиоровое блюдо с двумя дюжинами крохотных фарфоровых урночек на нем, в каждой из которых покоился прах улитки. Перед едоками официант положил специальные щипчики, чтобы эти урны легко хватать и выковыривать прах маленькой вилочкой, которую официант тоже не забыл. - Приятного аппетита, - пожелал официант и отступил, а его близнец, почтительнейше склонившись перед Олегом Николаевичем, капнул тому в бокал вина из завернутой в крахмальную салфетку бутыли, да так и остался склонившимся, ожидая. Олег Николаевич шабли пригубил, глаза закатил, потом прикатил их обратно и ожиданий близнеца не обманул: - Пойдет. И близнец, вроде бы обрадованный результатом, сию же секунду наполнил бокалы и ласково поставил бутылку в ведерко со льдом. И тоже отступил. - Понтярщик хренов! - возмутился нетерпимый Ангел. - Как будто чего в вине сечет! Парвеню, рожа сыскная!.. Да, кстати, Ильин, ты интересуйся, интересуйся подробностями, но - аккуратно. Он же тебя поймать хочет... Так что не спеши, потяни резину, выпей вот лучше для затравки, вино классное, аусгезейхнет. И улитки стынут... Ильин поднял бокал. - Ваше здоровье, - сказал он гебисту. - Спасибо, - принял тост Олег Николаевич. Чокнулись, глотнули - вино как вино, Ильин вообще-то водку предпочитал. Он замешкался, исподтишка глядя, как сотрапезник справится с поданными приборами. Оказалось - несложно. Зацепил улитку - она была горячей, ощутимо жирной и все же вкусной. Проехала без задержки. - Так я о шлеме, - сказал Олег Николаевич. И вдруг будто бы усомнился: - Вам интересно? Ильин мысленно поблагодарил Ангела за совет - не спешить. Ангел тоже мысленно ответил, что, мол, не стоит благодарности. - Интересно или нет, - невежливо сказал Ильин, не оставляя, впрочем, процесс поглощения улиток, - а вы все одно расскажете. За тем и пригласили... Валяйте. Интересно, интересно, не буду врать. - А коли интересно, то вот вам факт. Шлем-то был _летный_, - голосом выделил Олег Николаевич, - да не простой, а _высотный_. - Прямо стихи, - усмехнулся Ильин. И спросил: - Ну и что, что летный-высотный? Не спеша запил улитку холодным глотком шабли. - Следовало ожидать, - сказал Ангел. - То, что ушло под воду, рано или поздно всплывет. - Никак Бернард Шоу? - ехидно поинтересовался Ильин. По инерции поинтересовался, поскольку не привык давать спуску Ангелу, а на самом деле его весьма волновала нештатная ситуация, и без Ангела из нее, понимал Ильин, ему не выпутаться. - Мое! - обиделся Ангел. - Вот замолчу сейчас навек, закуклюсь - что станешь делать? Угроза была жуткой. - Извини, - сказал Ильин, - погорячился. И вправду: как себя держать? - Получи ответ на твое "ну и что". Действительно, ну и что? Шлемов, что ли, не видывали?.. Ответ ждать не заставил. - Как "ну и что"? - Олег Николаевич про Ангела не знал, но заочно с ним согласился. - По-вашему, высотные шлемы в глухих озерах так прямо и складируются?.. Там, милейший Иван Петрович, ни одного аэродрома в округе и близко нет. Шлему взяться неоткуда. - Нападай, - посоветовал Ангел. - Слушайте, чего вы ко мне пристали с этим шлемом? - возмутился Ильин, даже вилку положил. - Я, что ли, его там потерял? - Это я и хочу узнать, - сообщил гебист. - Не терял. Ничего про шлем не знаю. В глаза его не видел! - Хорошо, - быстро согласился Олег Николаевич, - не видали так не видали. Черт с ним, со шлемом. Но вот в чем загвоздка. Рыбачок этот, благонамеренный гражданин, об улове в полицию сообщил. А полиция, интеллигентнейшие все люди, сами ничего не решают, полиция - нам. А мы... - Спроси: кто "мы", - быстро посоветовал Ангел. - Кто "мы"? - послушно спросил Ильин. Ангел любил непонятные ходы. - То есть как? - осекся Олег Николаевич. Гладкую его, отрепетированную речь, полную тонких намеков и гибких аллюзий, вдруг - р-раз! - и сбили дурацким вопросом. Это как на пешем ходу нарваться на столб: не смертельно, но удивительно. Ошеломляет. Хотя все это - не более чем краткая потеря темпа. - А так. Праздный вопрос. Вы - это безопасность, голому ежу ясно. Выпьем за вас! - И поднял бокал. И выпил. А гебист пить не стал. Засмеялся. - Хи-итрый вы человек, Иван Петрович. Все-то вам ясно, все-то вам известно, дурочку только ломаете. Давайте про самолет, я жду. - Про какой самолет?.. Олег Николаевич, уважаемый, дурочку я, может, и ломаю, да только ни хрена не секу: шлем, рыбачок, полиция... Теперь вот самолет какой-то... Поневоле дурочку-то ломать станешь. Объяснитесь, голубчик, битте. - Извольте. Я ж только того и хочу. Короче, мы - вы правы, мы это мы, госбезопасность, - мы спустили в озеро водолазов, и те обнаружили не дне самолет. Военный. Истребитель сверхзвуковой. - Упал, значит, - задумчиво огорчился Ильин. - Значит, упал, - ласково согласился гебист. - А я здесь при чем? - Не знаю. Но хотел бы знать. - Слушайте, - Ильин начал злиться, потому что пришла пора злиться, обижаться, показывать зубы, - сколько можно меня мучить? Ну, нашли меня возле Черного озера. Ну, не помню я ничего, амнезия, так ведь врачи диагноз поставили - не сам придумал. Ну, прилетел я на этом самолете, допустим. Прилетел, сломался, упал, обгорел, потерял память. Логично. Так поднимите самолет - есть же у него бортовой номер! - пошарьте в своих компьютерах, найдите концы - аэродром приписки, часть, полк и скажите мне наконец, кто я! Если это мой самолет, значит, я - летчик, так? А если так, значит, я не только _есть_, но и _был_! Кем? Где? С кем?.. Это же шанс! Я от вас не вопросов жду, а ответов. Я устал быть Маугли... - Неплохо, - прокомментировал спич Ангел. - В меру страстно, в меру взвешенно. Убеждает. Если б я не знал, что ты - летун, принял бы за актера... Ну и каких же ты ответов ждешь, Станиславский? - Развернутых, - туманно сказал Ильин, сам довольный монологом. И получил один - вполне развернутый: - К великому моему сожалению, ваши вопросы останутся без ответов. Пока... - Гебист был - само сочувствие. Фигура горя. Тоже, кстати, актер несостоявшийся... - В памяти наших компьютеров нет бортового номера самолета, а значит, нет части, полка и нет вас. Вы, конечно, были, это факт, но вот где, кем, с кем?.. - Не понял, - настороженно сказал Ильин. - Объясняю. Самолет, который мы, естественно, подняли, сделан не в России, не в Германии и даже не в Америке. - На Марсе он, что ли, сделан? Или, может, в Южной Африке? - А-а-а! - надрывно завыл Ангел, и Ильин всерьез взволновался. Похоже, вышла промашка. Похоже, исправлять ее поздно. Ангел всегда выл, когда было поздно, когда он. Ангел, не успевал заткнуть рот Ильину. - Фигец котенку. - Ангел оборвал фермату и деловито сообщил: - Сам подставился, сам и выбирайся. - В самую точку! - торжествующе сказал Олег Николаевич. - Именно в Южной Африке. Скорее всего в Южной Африке. Иначе почему он маркирован знаком конструкторского бюро Микояна? А? Как вы сей факт объясните, Иван Петрович? - А никак, - заявил малость припупевший Ильин. - Никак не объясню. Да и как, в самом деле, мог он что-либо объяснить, если даже сам Ангел воскликнул ошарашенно: - Вот тебе и раз! Кто ж знал, что Артем Иваныч и в Этой жизни выберет социализм? Самолет, на котором Ильин чего-то там прорвал в пространстве-времени и сверзился в Черную лужу, и впрямь сделан был в знаменитом бюро Героя и лауреата Микояна Артема Ивановича, сделан был его наследниками и учениками, поскольку сам конструктор в Той жизни почил в бозе аж в семидесятом, Ильин его уж и не застал. А в Этой тоже почил? Или не почил?.. - Знал бы, где упасть, соломки подстелил бы, - оригинально заявил Ильин Ангелу. - Чего будем делать? Уйдем в несознанку? - Из любой ситуации, даже самой безвыходной... - наставительно начал Ангел, но закончить тоже оригинальную мысль не успел. С тяжким грохотом раскололось задымленное оконное стекло, осколки посыпались на пол, на столы, прямо в супы, жульены и иные герихты, в бокалы и стаканы, на головы вкушающих, на плечи и за шивороты, за декольте, на брюки и на юбки, и вот уже кто-то крикнул от боли, а кто-то от страха, и вот уже чья-то кровь красиво обагрила накрахмаленную скатерть, и боковым зрением Ильин поймал какое-то скоростное движение в ресторанном пространстве-времени, будто рассек его немедленный самолет конструкции Героя и лауреата. Но то был не самолет. - Ложись! - гаркнул Ангел. И Ильин бросился на пол, на осколки, подобрал под себя колени и закрыл голову руками. Тут как раз раздался взрыв. Ильин естественно и вмиг исчез из Этой жизни, но в Ту, к сожалению, не попал, а через малое мгновение вернулся назад, в ресторан, и увидел разбитое окно, перевернутые столы, панически орущих мужчин и женщин, развороченный взрывом паркет. А еще он увидел Олега Николаевича, неудобно, с подвернутой ногой, лежащего поодаль и, по-видимому, тоже исчезнувшего из Этой жизни. На время исчезнувшего или навсегда - Ильин проверить не успел. Сверху, может быть даже с неба, стремительно падал какой-то блестящий неопознанный объект. Ильин понял, что бомбежка не Закончилась, только и смог резко откатиться в сторону. Объект бухнулся рядом, но не взорвался, а из него плеснулась черная страшная начинка, мгновенно и больно обожгла щеку. "Кислота!" - панически подумал Ильин. "Размечтался", - ернически подумал Ангел. И Ильин увидел рядом мельхиоровый кофейник, вокруг которого разливалась горячая густая жижица. Стало смешно, но щека горела. Откуда-то издалека слышались сирены то ли полиции, то ли пожарных машин, они явственно приближались, и Ангел, совсем от взрыва не пострадавший, не преминул вставить свое: - Так я не закончил. Из любой ситуации, даже самой безвыходной, умный человек всегда найдет один-два выхода. Два есть: окно и дверь. Вали отсюда, пока можно. - Куда? - спросил Ильин. - Куда глаза глядят, - философски заметил Ангел. И Ильин недрогнувшей ногой перешагнул через несчастного гебиста и пошел к одному из двух выходов. Почему не к оконному пролому, который был куда ближе? Да потому, что, зорко увидел Ильин, к пролому через Тверскую неслись давешние крутые качки, а в гардеробе висела куртка Ильина, а идти куда глаза глядят без теплой одежды было вредно для здоровья. - Помнишь, о чем я утром предупреждал? - скромно спросил Ангел. - О том, что ошпаришься. Вот и ошпарился, поздравляю. ВЕРСИЯ Пришла пора поговорить о той малопонятной роли, которую играет в жизни этой России (вообще) и в жизни _этого_ Ильина (в частности) серьезная организация с несерьезным названием "гебе". Хотя почему _этого_ Ильина? Россия - да, иная. Политика, экономика, быт - все иное. Мир - не тот, к которому Ильин привык за почти сорок лет нормальной (до мига с "МИГом") жизни. Но Ильин-то, Ильин, извините, тот же самый! А что ему, высококлассному инженеру-испытателю, почему-то удобно прикидываться здесь чуркой-слесарем - так это, опять же извините, его личное дело. Его и, естественно, гебе... Как ясно показывает история нашего века, любая диктатура может держаться и тем более процветать, если опорой для нее служит либо сильная армия, либо сильная партия. Причем партия, как опять-таки не скрывает честная дама История, для диктатуры надежнее армии. Но ни диктатура партии, ни диктатура армии (Личность внутри диктатуры подразумевается...) не может существовать без системы тотального сыска, пронизывающей как партию и армию, так и нацию в целом, не исключая старцев и младенцев. То есть без вульгарного животного страха, который вселенский сыск, иначе - подозрение всех и вся во всем, рождает у любого нормального гражданина, не выдюжит никакая уважающая себя диктатура. Помянутая в скобках. Личность, руководящая страной, партией, армией, должна вызывать у народа любовь, круто замешенную на страхе. Причем страх этот не обязательно должен быть страхом перед физической расправой. Куда эффективнее страх перед потерей житейских благ! Так сказать, перед отлучением от Общенародного Корыта. Создание такого Корыта - огромная заслуга диктатуры в странах, где означенные блага зарабатываются не трудом, не талантом, не подвигом даже, но - чинами. Чин гражданину дает партия (или армия, коли диктатура - _военная_), сообразуясь с лояльностью персоны, а уж лояльность определить не может никто, кроме как раз аппарата сыска. Иными словами, в таких системах диктатура держит в руках и воспроизводство житейских благ - по максимуму, на который способна, и их распределение - по минимуму, который определен ею же для каждого чина. Задачка из курса школьной алгебры: к некоему бассейну, то есть к Корыту, подведены две трубы, в одну все вливается, из другой кое-что выливается. Кому положено, тот котелок и подставит... И вот вам закономерность. Как только диктатура переходит от системы распределения по чинам к системе распределения по труду, то есть от мнимого социализма к истинному, то постепенно сама слабеет, сдает позиции, даже вырождается, ибо исчезает у людей страх потерять место у Корыта, каждый сам себе лудит собственное корытце - по труду и по способностям, а даже оставшийся страх перед физической расправой (тюрьма, психушка, смертная казнь, наконец...), на коем продолжает стоять диктатура, весьма абстрактен для индивида. Где она, психушка? Какая она, тюрьма? Кто их видел?.. Известно: пока гром не грянет, индивид не перекрестится... И постепенно служба тотального сыска, как бы она где ни называлась, становится государством в государстве, с нею - несмотря на любую демократию! - приходится считаться всем: и тем, кто правит, и тем, кем правят. Эта служба, то есть государство в государстве, предельно замкнута, закрыта от внешнего мира, живет по своим законам. И не дай бог кому-то нарушить какой-либо! Если эта служба строилась десятилетиями, если диктатура не жалела на нее ни средств, ни людей, если давала ей волю и бережно отгораживала от официальных законов, то пусть диктатура сдохнет - сыск останется жить! Он будет жить _самоцельно_. Он изо всех сил будет притворяться _нужным_. И юная доверчивая демократия поверит ему, потому что трудно не верить тому, кто изо всех сил-и жутко искренне хочет тебя, молодую и наивную, охранить от всяких врагов. Юная демократия с пеленок усекла, что ее со всех сторон окружают несдавшиеся и затаившиеся враги, юная демократия хочет, чтобы ее защищали - пусть даже старый и прожженный сыскной аппарат, который к тому же для виду круто почистился. Говоря казенно: освободился от элементов, скомпрометировавших святое дело сыска в тяжкие годы диктатуры. Как тут не поверить! Ситуация, знакомая с детства: Красная Шапочка и Серый Волк. Юная демократия, конечно, дура... А когда она окрепнет и поумнеет, она уже привыкнет к партнеру, да и он привыкнет к ней, притрется к ее смешным лозунгам, станет, конечно, осторожнее, на рожон почем зря не полезет, но и афишировать свои действия по-прежнему не будет. А что он там делает - разве за всем углядишь! Тем более что все официальные, демократической конституцией утвержденные законы _внешне_ соблюдаются партнером, это он и при диктатуре умел делать - _внешне_, дело нехитрое. А в пылу разных политических кампаний, до коих дура демократия весьма охоча, такой партнер очень даже необходим: ничто так не ценится в тесных коридорах любой власти, как знание людей. А кому их лучше всего знать, как не службе сыска... Другое дело, если речь идет о странах, где демократия не билась насмерть с диктатурой, где и диктатуры не было, а коли была, то недолго и не успела означенную службу сформировать и укрепить. Так ведь это - не о Германии и не о России. В одной был Гитлер, НСДАП и гестапо. В другой - Сталин, ВКП(б) и НКВД. Когда СССР капитулировал в сорок втором, умные гестаповские начальники не стали ломать и корежить отлаженный энкаведешный многотысячный аппарат, просто кого-то поначалу посадили, кого-то отпустили в Африку (в Африке - гориллы, злые крокодилы стали их кусать, так те там быстро-быстро свою службу сыска восстановили), а остальных - профессионалов! - использовали по их прямому назначению. Да и тех, кого посадили, попозже выпустили и тоже к делу пристроили. Ну, были они социалистами, стали национал-социалистами - большая ли разница! Вывески меняются - дело остается. А опыт энкаведе плюс опыт гестапо - такая арифметическая сумма дорогого стоит! От нее откажутся только полные идиоты, которых, к счастью, не было у власти ни в свободной Германии, ни в еще более свободной России. Как, кстати, не было их и в руководстве Совсем Свободных Соединенных Штатов Америки, где профессиональные защитники демократии из эфбеэр вполне могли конкурировать с русскими и немецкими коллегами. Что изо всех сил и делали. Так что прав был гебист Олег Николаевич, не захотевший принять от Ильина цитату из песни про бойцов невидимого фронта. Пусть "на первый взгляд" их служба казалась ненужной в мире свободного, демократического, плюралистического, гласного и перестроечного национал-социализма, но кто же умный довольствуется _первым_ взглядом?.. ФАКТ В Москве Тит лечил Ильина у экстрасенса. Ильин еще в деревне прилично окреп и, хотя по-прежнему страдал головкой, по-прежнему влетал время от времени в черные провалы памяти, когда не то что происхождения - собственного имени не помнил, но вне означенных провалов чувствовал себя хоть куда. Так уж счастливо случилось, что речь к нему вернулась в последнюю очередь, практически уже в Москве, и не без помощи экстрасенса, поэтому Ильин и хотел бы, да не мог выдать себя дурацкими вопросами типа: "Где у вас тут ближайший военный аэродром?" или: "Как позвонить в Москву, в Генштаб?" А вопросы эти просились с онемевшего языка, но вот вам милый медицинский парадокс: немота - гарантия политической бдительности. Задай их Ильин, где бы он сейчас был?.. Это только вслух и прилюдно так считается, что в свободной России за инакомыслие не преследуют. За инакомыслие, может, и не преследуют, но если сие инакомыслие выдает... кого?.. шпиона, например, или кого?.. сумасшедшего, например, то для первых существуют исправительные лагеря, а для вторых - уже известные читателю психиатрические больницы. В этом смысле Ильину, надо сказать, отменно повезло. Если курва фортуна и завела его в дыру в пространстве-блин-времени, то в дальнейшем она вела его (и себя) вполне пристойно. Сначала вернула Ильину сознание. Он стал соображать, что жив, что лежит не у врагов (а где взять врагов в мирное время?), что действие происходит в деревне, на какой-то фермерской базе (термин военный), это не удивило его, потому что до катастрофы с "МИГом" все газеты социалистической Родины славили приватизацию и фермерство, полагая их панацеей от экономического бардака. Тит и его сестра, а также ее домочадцы пахали (в буквальном и переносном смыслах) с рассвета и дотемна, однако и за убогим приглядывали: кормили, поили, обтирали, а здоровый Тит и до ветру носил. Руки-ноги двигались скверно, но глаза видели, уши слышали, а в комнате, где лежал Ильин, имелся малоэкранный телеящик "Блаупункт" и довольно мощный радиоприемник "Грюндиг", из коих Ильин мало-помалу узнавал вещи для него фантастические (а для кого, любопытно, они б реальными показались?..). Нет смысла вдаваться сейчас в давно миновавшие психологические стрессы, ошарашивавшие Ильина в те тяжкие дни, - что было, то было. И не понимал ни фига сначала, а потом понимал, но не верил, не хотел, не мог верить, а потом тыщу раз умирал оттого, что влезала в него эта безнадежная и упрямая вера в реальность за окном, за экраном телевизора, да и как в нее, в реальность, не поверить, когда она - реальность! Короче, проехали. А проехав, начали смиряться. И привыкать. Тут как раз руки стали послушнее и в них можно было вложить то книгу, то газету. Газет на ферме было вдосталь - на любой вкус, поскольку вкусов хватало. Тит читал одно, сестра его - другое, ее сыны вообще третье предпочитали. Информация. И посему первыми словами однажды заговорившего Ильина были вполне уместные в любой социальной системе: "Доброе утро!" Утро, когда Ильин заговорил, было и впрямь добрым. Весна в Москве гуляла зеленая, солнце с рассвета уже припекало, птицы пели, розы цвели, а тут еще Ильин заговорил. Лепота! Тит сильно обрадовался, а экстрасенс, пользовавший больного, загордился от зримого успеха своей темной науки. Ильин, повторимся, заговорил так, как надо, потому что был уже, к горю своему, готов осознанно и невесть на сколь долгий срок (выходило - навечно!) начать веселенькую игру в красного героя Штирлица, у которого злые люди отняли любимый Центр с любимым Юстасом - или кто там у него начальствовал? Впрочем, если уж пошли литературные аллюзии, то тут-то и стоит вспомнить фантастическую книжку про человека в высоком замке. Ильин ее быстро вспомнил и тут же начал сравнивать _придуманное_ с _реальным_. Кстати, он потом частенько хвалил себя за звериную осторожность, рожденную первыми же телепрограммами новостей, потому что он ведь мог, будучи немым, _письменно_ задать указанные выше оригинальные вопросы. А здешнее гебе, как он впоследствии выяснил, любило письменные доказательства, мягко заметим, нелояльности. Но Ильин сказал: "Доброе утро!" Больше он ничего сказать не мог - по его же рожденной в долгой лежке легенде. Поэтому, когда обрадованные донельзя московские гебисты припорхали в квартирку Тита (а кто их позвал? Да Тит и позвал! Не мог не позвать: они аж с самого момента появления Ильина в деревне Боково ножонками вокруг одра сучили: когда? когда? И вот - свершилось! Грех было не позвать, а то бы они сами пришли и Титу два-три яйца повырывали бы), когда примчались они на всех парах, то ничего толкового из заговорившего подозреваемого не выудили. Он помнил себя лишь с того мгновения, когда впервые осознал себя на пуховой перине в доме Титовой сестры. А что было до того, не помнил. Извините. И вот вам реальные плоды демократии. Что при Сталине, что при Гитлере гебисты (или гестаповцы - не суть важно!) пытали бы беспамятного, иголки бы под ногти загоняли, ребра ломали, упекли бы на сколько-то лет в дальние холодные лагеря, а нынешние вежливые гебисты и пальцем больного не тронули, потолкались около, потом время от времени вновь возникали, потом выправили Ильину документы на то имя и ту фамилию, которые он сам себе придумать захотел (Иван Ильин Петров сын - так он захотел, простое русское сочетание, кто докажет, что это его настоящие позывные?), выдали паспорт, страховку, прописали являться к районному офицеру гебе. Выжидали. Ну, об этом здесь уже говорилось... ВЕРСИЯ Лежа на перине и глядя в телевизор, а позже - читая книги по местной истории, столь отличной от той, которую Ильин столько лет зубрил в школе и вузе, он пришел к нехитрому выводу. Почему постсоветская демократия, от которой Ильин противу воли вырвался сквозь дыру в пространстве-времени, так тяжко приживалась в его мире, в его эСэСэСэРе сначала, эСэНГэ позже и в эРэФ потом? Так не хотела приживаться, сопротивлялась сверху и снизу, слева и справа, все сворачивала то на славно пройденный административно-командный путь, то на митинговую вольницу, то на гражданские войны местного значения? Да потому, что экономика в его старом мире была начисто, до фундамента, развалена десятилетиями правления придуманной большевиками Системы. Имеется в виду Система так называемого "социалистического ведения хозяйства", когда насквозь фальшивая, из чьей-то грязной фиги высосанная рабская идеология диктует столь же рабской экономике все и вся - от того, как резать гайку, до того, как сеять хлеб. И, диктуя, на самом деле нимало не заботится ни о гайке, ни о хлебе, но единственно - о неколебимой "верности идеологическим принципам". Естественно, что "народным массам", покорно и в страхе блюдущим верность этому монстру, уже не до прочной гайки и не до вкусного хлеба: лишь бы сварганить поскорее и быть бы живу. Так это, так, потому что ни хорошо сделанная гайка, ни вовремя выращенный хлебушек не перевесят в глазах Хранителей Идеологии (аббревиатура: ХИ) даже малой неверности оной. Кстати, за несделанную гайку - если ты громко и вовремя орешь идейно выдержанные лозунги! - тебя не накажут, а, скорее, повысят по идеологической линии. Выдвинут, блин, в ХИ! Так было, так есть, оттого ХИ в покинутой Ильиным державе становились, как правило, крикуны и бездельники. Работа, известное дело, вольготная, не пыльная. Поэтому на кой хрен ее, гайку, делать? Проще орать громко: заметят. И отлично заплатят: служение маме-идеологии ценится куда выше, нежели верность падчерице-экономике... Вот и катилась падчерица под откос крутым накатом, рушилось, сыпалось все в означенной державе, извините, конечно, за гаечно-булочную примитивность рассуждении. А на разрушенном экономическом фундаменте (воспользуемся еще некими строительными терминами: на плывунах, на песке...) никакая демократия не удержится: рухнет. Потому что народ хочет хлеба, а зрелища в виде митингов и съездов быстро надоедают. Возникает ненависть к словоблудию на государственном уровне и острое ожидание "сильной руки", которая болтливых и бездеятельных демократов скрутит, выкинет, введет железную дисциплину и вскоре накормит, напоит, оденет и обует народ. Только могучая эта, стальная даже рука должна иметь место не при выхолощенном социализме, а при нормальной экономике - с частной собственностью на все и вся, с конкуренцией, полной свободой предпринимательства, с поощрением инициативы и тэ дэ и тэ пэ. Ублюдочная идеология вселенского равенства меняется на идеологию (все-таки идеологию!) предприимчивости, здоровой силы (есть такая идеология - _силы_? Ильин не знал, но термин нравился...) - во всех ее проявлениях, экономической не исключая. Вот тогда, обеспеченная "сильной рукой" (какой рукой? Полуграмотный Сталин был единоликим диктатором, а за экономистом Пиночетом стояла просто армия плюс армия сильных предпринимателей...) и верной все же рукой, дисциплина (плюс страх, который, к слову, и должны насаждать недреманные органы), круто добавленная