товить. На оружие можно ответить оружием. А почему вам подчиняются не только кучера и консьержки, но и директора "Сириуса"? Не выписывают же они свои чеки под дулом наведенных на них автоматов. Бойл засмеялся: - Верное наблюдение. А вывод? - Денег у них не меньше, чем у вас. Но деньги не фишки, у них должно быть какое-то мерило стоимости. - Что ты имеешь в виду? - прищурился Бойл, на этот раз, как мне показалось, не дружелюбно, а настороженно. Я вывел свою судьбу на опасный стрежень, но сворачивать не собирался. Возможно, отсюда и не возвращаются. Но я почему-то был уверен, что Бойл в конце концов оценит мою откровенность. С другими бы я подумал, но с Корсоном Бойлом... - Завод или заводы по изготовлению пищи. Пищевой комбинат вроде химического, - решительно произнес я. - Это большая сила, чем оружие, и большая ценность, чем деньги. Последовал вопрос - как выстрел: - А что ты знаешь о заводе? - Ничего. - Но ты же знаешь, что это завод? - Предполагаю. А предположение - не знание. - Ты с кем-нибудь делился таким предположением? Спрашивал только Бойл. Тренинг-эксперты давно ушли. Экзаменаторы молчали с серыми, как мундиры, лицами. Вероятно, таких экзаменов еще не было. - С кем у нас можно делиться? - изобразил я пренебрежение и равнодушие. - С людьми без памяти? - У тебя есть друзья. - Они умствований не любят. Обеспечь себя - предполагай что угодно. Вот их кредо. - А секретарь Томпсона? - Мы с ним почти не встречаемся. Он очень занят. - Пишут историю, - скривился Бойл. - А кому нужна эта история? Как трамвай превратился в конку, а в квартире погасли лампочки? Мы восстановили телефон для себя, а Городу он не нужен. Мы замораживаем изобретения только потому, что считаем прогресс преждевременным. Статус-кво - вот что нам нужно. Объяснить? - Не надо. Но я не уясняю угрозы прогресса. - Память возвращается, мальчик. Когда-нибудь мы все вспомним, что было и как было. Судный день, как говорят церковники... - Он посмотрел на меня, как прицелился, и помолчал, словно взвешивая все, что хотел прибавить. - То, что в наших руках пища, - известно. И то, что не любят нас в Городе, - тоже известно. Так почему бы нам не завоевать любовь, когда все так просто? Снизить цены. Пустить продукты по дешевке. Всем, всем, всем. Уменьшатся прибыли? Не так уж страшно... - Страшно другое, - перебил я. - Поднимется жизненный уровень, повысится платежеспособность. Будут больше покупать, больше продавать и больше производить. Расширится рынок труда. А за счет чего? И еще: судя по товарным этикеткам, завод работал и до Начала. А помнит ли кто-нибудь его мощность? Есть ли уверенность в том, что эта мощность неограниченна и сможет удовлетворить любой спрос? А если нет такой уверенности, значит, вы заинтересованы в стабильности положения, в сохранении нынешнего уровня платежеспособности, в понижении, а не в повышении спроса. - Соображает, - похвалил Бойл. - Даже слишком, - поморщился старший экзаменатор: ему явно не нравился такой оборот разговора, и мне он, по-видимому, не верил. Он долго буравил меня своими колючими глазками-шильцами и наконец спросил: - А не коммунист, случайно? - А что это? - ответил я вопросом на вопрос как мог равнодушнее. - Не притворяйся. Кто называет себя так в Сопротивлении? - Это допрос или экзамен? - озлился я. - Не горячись. За излишнюю горячность мы снижаем очки, - сказал Бойл. - Мы и без тебя знаем, кто называет себя коммунистом, а почему - они и сами не помнят. Мы знаем и о тебе все, что можно знать. Ты не сопротивленец и не бунтарь. Тебе хочется хорошо жить и многим владеть. Но тебе придется столкнуться с сопротивленцами. Вот мы и проверяем твои реакции. - Я не считаю Сопротивление серьезной угрозой, - стараясь выглядеть как можно более размышляющим, произнес я. - Конечно, можно достать оружие... - Уже достают, - сказал Бойл. - Можно отбить грузовик с продуктами. - Уже отбивают, - сказал Бойл. - Но пока мерило стоимости в наших руках, любая акция Сопротивления бессмысленна. Бойл засмеялся дружелюбно и поощрительно. - Куда его? - спросил он экзаменаторов. Старший сказал: - Парень дошлый, умеет думать. Может быть, в БИ-центр? Я счел нужным сыграть непонимание, хотя отлично знал, о чем речь. - Вычислительный, - пояснил Бойл. - Это там, где очкарики? - поморщился я. - Не по мне. - Пусть начинает патрульным, - сказал Бойл. - Мне нужны люди, прошедшие все ступени лестницы. Экзамен окончился. 19. ТАЙНОЕ ТАЙНЫХ Но не окончилось мое пребывание в полицейских чертогах. В почти ресторанной столовой меня накормили отличным завтраком, подогнали в цейхгаузе новенький золотогалунный мундир, одели в желтые канадские сапоги с отворотами и подвели к контрольному зеркалу. Оттуда на меня взглянул двухметровый - зеркало увеличивало, - обшитый золотом хлыщ, такой напыщенный и нахальный, что мне самому стало противно. - Не морщитесь, - предупредил оператор. - Что-нибудь не в порядке? - Да нет, ничего, - вздохнул я. Меня прижали к стене в нелепой позе, разместив руки и ноги в прозрачных пластмассовых зажимах, почти не отражавшихся в зеркале. Но постовая поза эта меня отнюдь не украсила. - Зачем все это? - спросил я недовольно. - Зеркальное отражение фиксируется особым аппаратом и передается в Би-центр. - Для чего? - Если будете назначены туда на дежурство, пройдете лишь в том случае, когда совпадет отражение. Мы сообщаем только контрольный номер. - Канитель, - сказал я. - Зато верняк. Любой пропуск можно подделать, а отражение - нет. В словах седого оператора звучала гордость. - Сами придумали? - спросил я. - Нет. Я пришел к контрольному зеркалу уже в первое утро Начала. Все забыл, а как работать с зеркалом и фиксировать отражение, помнил. - И как устроено? - Этого никто не знает. Сзади герметически закрытый цилиндр без единого отверстия или соединения. Не требует ни ремонта, ни смазки. Видите? - Он показал на табло, на котором проступили какие-то цифры. - Это наш контрольный номер. Если вас назначат в Би-центр, мы сообщим его по телефону. Вот и все. - А отражение? - Никто не знает, как оно фиксируется. Я проделываю только подготовительную работу, все остальное закрыто. Отражение каким-то образом оказывается в Би-центре и сверяется, если понадобится, тамошней контрольной системой. - И ни одной ошибки за девять лет? - Ни одной. Я подумал, что "облака" несомненно запрограммировали оптимальный вариант снабжения этого мира продуктами. Но зачем такая строгость и сложность контроля? Зеркала-фотоскопы, беспроволочная дистанционная передача изображения, последующие контрольные наложения... Для чего? Неужели "облака" не доверяли людям и сами запрограммировали полицейскую надстройку? Муравьи-солдаты для безопасности муравейника. Безопасность от кого? Тут я совсем запутался, да и нечто новое оборвало размышления. Я получил назначение в патруль Шнелля. Почему? Случайно или не случайно? И кто позаботился об этом? Корсон Бойл или сам Шнелль? И с какой целью? Рискнул спросить об этом у капитана-экзаменатора. - А вам не все равно? - поморщился тот. - К сожалению, нет. - Почему? - Я два раза обошел Шнелля. В первый - на ипподроме, на скачках, вторично - здесь, на ковре. - Это не имеет значения. Да и подчиняетесь вы ему только во время рейса. Если будут недоразумения, подайте рапорт. Все. Капитан снова обращался ко мне на "вы", как и в первые минуты экзамена, и был почему-то подчеркнуто сух и официален. Я понял, что дальнейший разговор бесполезен. С подчинением Шнеллю придется временно смириться и не зевать. А Шнелль с Оливье уже поджидали меня у входа, оба верхом: Шнелль - на своей караковой Искре, Оливье - на рыжей тонконогой кобылке; мне же достался лениво переступавший с ноги на ногу лопоухий вороной жеребец, дохлый на вид, лишь под кожей играли выпуклые стальные мускулы. - Опять повезло, - завистливо сказал Шнелль, - лошадку получил стоящую. Хоть меняйся. Лошадь звали смешно - Уголек. Да и глаза у нее вспыхивали, как угли, когда отражался в них свет ручных фонарей, с какими нас встречали дорожные патрули в лесу. Лес начался прямо за городом и протянулся до Эй-центра, как называли здесь по первой букве английской азбуки загадочный пищевой завод, который к тому же был еще и невидим. Но до встречи с заводом-невидимкой мне еще предстояла трехчасовая скачка вдоль шоссе, покрытого не камнем и не асфальтом, а незнакомым стекловидным пластиком; потом обильный обед на последней полицейской заставе и, наконец, экскурсия на площадку в лесу, где, как призраки, возникали ночные фургоны Эй-центра. Поехали мы сюда еще засветло, чтобы я мог как следует все рассмотреть, и Шнелль, собираясь поразить меня еще на последнем километре, где редела окаймлявшая дорогу чащоба, предупредил: - Смотри внимательнее. Сквозь деревья сверкнуло что-то огненно-голубое - не южное небо и не морская даль, а словно синее пламя спиртовки, внезапно отрубившее лес. Но чем больше я всматривался, чем ярче блистал этот густо замешанный лазурный огонь, тем решительнее уходило удивление. Все это я уже видел когда-то - за Уманаком на ледяном плато Гренландии. Точно такая же стена голубых огненных языков тянулась на север, к горам, и на юг, к пустыне, одинаково терявшаяся вдали между небом и лесом. Языки, вытянувшиеся в километровый рост, загибались внутрь и почти сливались с такой же лазурью неба. Как и в Гренландии, эти голубые протуберанцы образовывали будто гигантский кристалл со множеством граней неодинаковых и несимметричных, за которыми сверкал и струился, как в миллионах газосветных трубок, немыслимой красоты ледяной огонь. Нигде не было видно ни одного постового, и я знал почему. По всей линии голубого свечения действовало знакомое силовое поле. - Можешь подойти и потрогать, - сказал Шнелль, не слезая с коня. - Не обожжешься. - Подойди сам, а я посмотрю, - отпарировал я его незатейливый розыгрыш. Но он настаивал: ему очень хотелось посмотреть, как невыносимая тяжесть пришлепнет меня к земле. - Да не бойся: огонь холодный. - Охотно верю. - Так подойди. - Зачем? - Неужели не интересно? Ну, верхом подъезжай. - Коня мучить? - Знал или догадался? - не скрывая разочарования, протянул Шнелль, поняв, что розыгрыш не получится. - Излучения подобного рода не могут не сопровождаться побочными физическими явлениями, - сказал я. - Или магнитное поле, или что-нибудь в этом духе. Фактически глухая стена. Даже охраны не нужно. - Силен, - сказал Шнелль с завистью. - А откуда же грузовики выходят? - Никто не знает. Близко не подойдешь, а издалека не видно. Принимаем здесь, на площадке. Ночь, видимости никакой, а они, как черные тени, вырастают перед тобой неизвестно как и неизвестно откуда. Я поискал глазами по верхнему краю голубых граней и наконец нашел то, о чем вспомнил, - темную, тоненькую, еле заметную снизу каемочку, край "фиолетового пятна". Оттуда, скрытое в ночи, оно передвигалось книзу, снимая силовую защиту в пределах свободного от перегрузок воздушного тоннеля, по которому выезжали на площадку грузовики с продуктами. Эти пятидесятитонные машины, как пояснил мне Шнелль, выезжали одна за другой с десятиминутными промежутками, чтобы не столкнуться на уличных маршрутах, - около пятидесяти груженых автофургонов за ночь. Полицейские тройки встречали их, оставляли лошадей конюхам и сопровождали дистанционно управляемые машины до возвращения их на заставу. Помогать при разгрузке запланированных на каждой стоянке контейнеров, получать деньги по действующим оптовым расценкам и стрелять в каждого появляющегося в поле зрения нежелательного свидетеля - таковы были наши обязанности с минуты посадки в бронированную стальную кабину с пуленепроницаемыми стеклами. "Зачем это? - опять встревожила мысль. - Неужели угроза нападения была заранее предусмотрена?" Оказалось, что я ошибся. Кабины были реконструированы в недоступном людям Эй-центре на другой же день после первого дорожного инцидента, когда беглецы из Майн-Сити, остановив автофургон и перестреляв охрану, вывезли более половины продуктов в лес. Так начался и мой первый рейс. Бриллиантовая россыпь звезд при всей своей летней яркости все же не давала возможности хорошо разглядеть друг друга в окружавшей нас черноте. На площадке было темно, как в июльские безлунные ночи где-нибудь у нас в Причерноморье. Черное небо и черный цилиндр тьмы с сетчатой звездной крышкой где-то на головокружительной высоте. А странно подвижные стенки цилиндра даже просматривались, то отдаляясь, то суживаясь, как будто смещались, сдвигались, заслоняя и вытесняя друг друга: гигантские плоские фигуры различных оттенков черноты. Иногда они синели густо замешанным индиго, иногда поблескивали крышкой рояля, скрывая за собой пугавшую тишину ночи. Вероятно, то была просто игра ночных теней - кустов и леса, стекловидной площадки и различно нагретых слоев воздуха вблизи невидимого сейчас голубого свечения. Но ощущение чужого мира было здесь еще сильнее, и сердце знакомо защемила тоска по дому, оставшемуся где-то за недоступной нашему знанию мерой пространства и времени. "А вернулся бы ты сейчас домой, если бы вдруг представилась такая возможность?" - строго спросила мысль. И я заколебался: "Не знаю. Пожалуй, нет". Не закончена еще наша миссия в этом мире, не сделано дело, завершения которого ждут друзья наши "облака": даже на побывку не отлучишься... И далекое воспоминание об Ирине отодвинулось еще дальше, как солдатская тоска по дому перед ночной атакой. А темнота впереди вдруг сгустилась огромной тенью доисторического ящера, чиркнула спичка рядом, осветив открытую дверь темной стальной кабины, и голос Шнелля сказал: "Оливье первым, ты за ним, я замыкаю". Мы сели, дверь щелкнула, как в "Москвиче" или "Волге", и что-то под нами двинулось, бесшумно увлекая нас по дороге. Кабина была просторна: в центре ветрового стекла прямо передо мной отчетливо виднелась пристрельная щель, открывавшаяся нажимом рычага сбоку. "По команде "Стреляй" открывай огонь, - предупредил Шнелль, - даже если не видишь цели. Ясно?" - "Ясно". Мы ехали не слишком быстро, километров пятьдесят в час, не больше, электричества в кабине не было, а спичка освещала лишь темную гладь стекла и металла - никаких указателей, приборов, часов, даже руля я не обнаружил. "Вот так и сидим, как крысы в норе, - сказал вдруг Шнелль. - Понадобится - вылезем, а то и отсюда пощелкаем". Что он подразумевал, о чем беспокоился, я так и не понял. Оливье молчал. Работенка, надо думать, была не из приятных. Что-то тяжелое, непонятное, пугающее угнетало, как ночная прогулка по кладбищу. В воскресших покойников не веришь, а почему жуть так и подхлестывает - не знаешь. "Трусоват был Ваня бедный..." Очевидно, в каждом человеке это заложено. И тишина... Сквозь броню кабины не доносилось ни звука - ни хруста брошенной на дорогу ветки, ни шелеста листьев на ветру, ни шума мотора - да и был ли мотор? - даже шуршания шин. Но опытный Шнелль все же учуял что-то неладное. "Приглядывайтесь, парни. Ничего не видите?" А мы видели только черные тени леса, подступавшего к дороге, и россыпь звезд на небе. "Что-то с машиной впереди, по-моему", - забеспокоился Шнелль. "Неужели видишь?" - "Догадываюсь". Машина почти без толчка остановилась, причем мы тоже скорее догадались об этом, чем заметили. Шнелль открыл пристрельную щель, и в тишину ворвались глухие голоса издали, а где-то впереди заржала лошадь. "Кажется, фургон раздевают", - шепнул Шнелль и шагнул в темноту: дверь, должно быть, уже открылась, хотя я ничего, кроме клубящейся темноты, не видел. "Оливье, со мной! - скомандовал Шнелль откуда-то снизу. - Ано считает до пятнадцати, потом жмет на гашетку. Бей под углом вниз по ногам, по ногам..." Тишина и темнота поглотили обоих. Я сразу сообразил: под прикрытием моего огня из машины, когда они смогут подойти ближе, у них все шансы на внезапность и сокрушительность нападения. Вероятно, они даже смогут стрелять в упор. А в кого стрелять? В "диких" или в беглецов из Майн-Сити? Не об этом ли говорил на экзамене Корсон Бойл? Но с кем я? И зачем тогда считать до пятнадцати? Сразу, сейчас, немедленно! И предупредить этим замысел Шнелля. Я не раздумывал. Открыл огонь, но не вниз, а вверх, не по ногам, а по кронам деревьев, очередь за очередью, истошно, бессмысленно. "Может, поторопятся, поспешат, - с надеждой подсказывала мысль. - Есть же у них лошади, есть оружие. Только бы успеть до подхода Шнелля". Я снял палец со спускового крючка и вслушался. Где-то впереди ржали кони, кто-то кричал. Потом хлопнул выстрел, другой, застрекотал автомат. Затем все стихло. Кто кого? Каюсь, я ждал с холодным потом на лбу. И не только на лбу - даже ладони вспотели. Чьи-то сапоги застучали рядом. Шнелль, уже не понижая голоса, сказал: - Идиот. Я же приказал считать до пятнадцати. Медленно, не торопясь. Ты только спугнул их. - Где Оливье? - Ранен. - А они? Шнелль сплюнул - я даже услышал звук плевка на подножке. - Двоих мы сняли, остальные ушли. Разберем завал. Минут пятнадцать мы разбирали завал на шоссе с помощью патрульных с подошедшей машины. Охрана фургона, напоровшегося на засаду, была перебита. Шнелль принял наиболее разумное в этом положении решение. Легко раненного Оливье он положил рядом с собой, а меня посадил в машину, оставшуюся без охраны, и отправил в город с напутствием: - У тебя будет только одна остановка - с ближайшей заставы я передам в Би-центр. Сгрузишь и обратно. Повтори. Я повторил. Дверца новой кабины захлопнулась, и повторилось все с самого начала: ночь, беззвучное скольжение по стекловидному покрытию, бег черных теней за стеклом, немигающие звезды на небе. "Больше ни одного выстрела, что бы ни произошло", - подумал я вслух и закрыл глаза. А когда открыл их, в ветровом стекле отражалась цепочка уличных фонарей: фургон сворачивал на широкую улицу, должно быть, американского сектора, потому что слепые окна верхних этажей где-то высоко-высоко таяли в ночи. Я узнал их по тоненьким и тусклым линеечкам доходившего до них и умиравшего в них света тех же газовых фонарей, которые позволяли мне видеть улицу. На всем ее протяжении она как вымерла - даже постовых полицейских не было видно. Какой страшный удел жить все ночи под угрозой комендантского часа, как во вражеской оккупации! Я вспомнил призрачную ночь в Сен-Дизье во время парижского конгресса три года назад. Неужели "облакам" так понравилась эта чернота обезлюдевших улиц? Или же это создание такого же черного человеческого разума? Я уже ничего не понимал. Машина остановилась в конце улицы у здания, напоминавшего тюрьму или форт. Трехметровый каменный или бетонный забор, наглухо пригнанные ворота и часовые у пропускной будки только дополнили подсказанное памятью сходство. Ворота открылись, однако, без моего предупреждения, и пятидесятитонная махина, никем и ничем не управляемая, довольно ловко, даже с каким-то изяществом, проскользнула во двор. Фонарь осветил открытый пролет в здании, плоскую тележку на рельсах и полицейских в таких же, как и мой, золотогалунных мундирах. - Гони путевку, - сказал один из них, подойдя к открытой двери кабины. - Почему один? Где остальные? Я кратко объяснил ему, что произошло на дороге. Он свистнул: - Второй случай за месяц. Пора бы пришпорить, а то обнаглеют. Кого пришпорить и кто обнаглеет, я, честно говоря, не понял, а спросить не рискнул. Тем временем полицейские без моей помощи довольно быстро разгрузили фургон. Задние двери его, как и кабины, открывались автоматически на любой остановке, и мне сразу стала ясна механика ночного набега. Нападавшие забаррикадировали дорогу, вызвали вынужденную остановку машины, перебили охрану и до нашего прибытия успели перегрузить часть ящиков и мешков на поджидавших у шоссе лошадей. Вероятно, не более тонны, потому что полицейские, принимавшие груз, казались не слишком встревоженными, а угроза пришпорить кого-то прозвучала, пожалуй, чисто риторически, потому что путевка с печатью тут же вернулась ко мне обратно, двери автоматически щелкнули, свет погас, и машина моя с такой же ловкостью проскользнула в открытые ворота на улицу. А куда я привез продукты, так и осталось нерешенной задачей - очевидно, не в магазин, и не в ресторан, и даже не в тюрьму, потому что явно не для заключенных предназначались контейнеры с консервированной высокосортной рыбой, полиэтиленовые мешки с жареными цыплятами и ящики с типично французским коньяком и шампанским. 20. ПОКУШЕНИЕ Решение задачи пришло на очередной встрече четырех, вновь собравшей нас под одной крышей. Мои доклад, как наиболее обстоятельный, заслушивался последним. Начал Мартин, и начал с тревожного сообщения. От Марии он узнал, что несколько дней назад из Майн-Сити бежало более ста человек. Побег был тщательно подготовлен, отлично организован и удачно выполнен. Одной группе заключенных удалось взорвать лагерную электростанцию; в результате вышли из строя все прожектора на сторожевых вышках, обесточились проволочные заграждения и погас свет в полицейских казармах. Другая группа ворвалась на склад оружия, перебила охрану и ушла в лес, соединившись с первой. Более полусотни стражников было убито во время преследования, многие погибли при взрыве электростанции. Тревожил, конечно, не сам побег, а последовавшие за ним репрессии. В городе начались аресты. За один день только на заводах компании "Сириус" исчезло более восьмисот человек. Их видели в цехах, но ни один из них не вернулся домой. Мария рассказывала, что Корсон Бойл накануне в баре "Олимпии" назвал сопровождавшим его бизнесменам из "Клуба состоятельных" цифру предполагаемых арестов. "Ди-центр, - сказал он, - ощиплет перышки с двух тысяч петушков". - Что за Ди-центр? - спросил я. - Не знаю. И Мария не знает. - Я знаю, - сказал Зернов. - Они помечают свои секретные организации буквами английского алфавита. Ди-центр, между прочим, от слова "дефенс" - "защита", нечто вроде здешнего гестапо. - Зернов нахмурился и вдруг встревоженно спросил Мартина: - А ты говорил кому-нибудь о цифре арестов? - Только Маго. - Зря. - Я никого из вас не нашел. - А кому же сообщать? - пришел на помощь Мартину Толька. - Она же связная. Я знал Зернова. Он явно сдерживался, чтобы не сказать резкость. Но резкость эта все же прозвучала в ответной реплике: - Ваше слово, Дьячук. Рассказывайте. И Толька сделал поистине сенсационное сообщение. Он был на вечере у Корсона Бойла. Он пел любимые песенки галунщиков. Его накормили, напоили и увезли с величайшим почетом. Ничего особенного он не услышал - солдатские анекдоты и сплетни. Но он увидел. - Вы все обалдеете, когда узнаете, кого я увидел. - Кого? - взревели мы все. - Бориса Аркадьевича собственной персоной. Мы молча переглянулись. Толька явно сошел с ума. - Меня? - осторожно переспросил Зернов. - Вас. - А вы не ошиблись, Дьячук? В тот вечер я был у Томпсона. - У Томпсона гостевал некто Зерн, писарь с козлиной бородкой, - лукаво подмигнул Толька, - а у начальника фуд-полиции был Зернов. Чисто выбритый московский Борис Аркадьевич Зернов. Выдающийся ученый Города и директор Би-центра. Усекли? Мы усекли. Вероятно, каждый вспомнил трагически окончившуюся встречу двух Зерновых в кают-компании Мирного. Что скажет сейчас Зернов, вернее, Борис Зерн, писарь личной канцелярии мэра? И он сказал: - Теперь я понимаю, почему Томпсон посоветовал мне отрастить бороду. Он знал. - А я одного не понимаю, - недоумевающе протянул Толька. - Вы же ледовик по специальности, Борис Аркадьевич. А здешний - кибернетик, хозяин счетной машины Города. - Выучился, - равнодушно сказал Зернов. - Может, его таким и запрограммировали. А биологически я и он идентичны. Тот же характер, те же способности. Даже усиленные за счет частичной блокады памяти. Мне захотелось поддеть эту профессиональную самоуверенность. - Может быть, о характере уточним, Боря? Твой дубль с аппетитом ест из хозяйской миски. Но Зернов не пошел на "подначку". - Не думаю, чтобы с аппетитом. Блокада памяти - не решающий фактор в изменении характера. Среда тоже. Может быть, здесь известную роль играет научная одержимость? - Он даже спит в аппаратной, - подтвердил Толька. Но Зернов не откликнулся. Он уже не объяснял, а размышлял вслух. - Научная одержимость, - задумчиво повторил он. - Но разве ее не было у Эйнштейна или у Оппенгеймера? Или у Жолио-Кюри? - Быть может, он таким и задуман? Ты же упомянул о программировании, - перебил я. - Только в одном смысле. Моделируя, они учитывали склонность, призвание, если хотите. Кстати, я не мечтал быть гляциологом. Это получилось, в общем, случайно. - А если в нужную им модель они внесли и нужные им черты характера? - Кто? "Облака"? Эй-центр и Би-центр - единственное, что внесли они в моделируемый ими мир, в отличие от земного. Но это же чистейшая автоматика. А систему контроля, я убежден, придумали сами люди. И характер им не придумывали: у них был свой. Так что и у моего двойника... - Он не закончил. - По-моему, над этим стоит подумать, - сказал я. - Твой аналог в перспективе... - Нет, нет, - оборвал меня Зернов, - не сейчас. Не будем отвлекаться. Твоя очередь, Юра. Ждем. Я рассказал со всеми подробностями об экзамене и последовавших рейсах. Реагировали по-разному. Зернова больше всего заинтересовал разговор с Бойлом, он все время перебивал и расспрашивал о деталях. Тольку и Мартина привлекали главным образом действенные или, как говорят в кино, остросюжетные эпизоды. Смущавшую меня загадку первого рейса, когда я привез продукты в здание, напоминавшее казарму или тюрьму, Зернов разъяснил сразу: - Это же холодильник, Си-центр, от слова "колд" - "холод". Не в чистом виде рефрижератор, а еще и склад, запасец, так сказать, на черный день. Ты правильно заметил в разговоре с Бойлом, что они не знают пределов мощности своего пищевого завода, не уверены они и в проблеме его надежности. Отсюда совершенно правильный вывод об экономическом статус-кво, о стабильности спроса и предложения, о сохранении пониженной платежеспособности населения. С выводом Бойл согласился, но дополнений не сделал. Ну а если завод остановлен, что тогда? Город остается без хлеба и мяса, деньги обесцениваются, горит промышленность, закрываются банки, а население частично вымирает от голода, частично превращается уже не в "диких", а в дикарей. Думаешь, Корсон Бойл этого не понимает? Все понимает и учитывает. Отсюда и холодильник с двухлетним запасом продуктов, и зачатки сельского хозяйства, которое за эти два года уже может давать Городу хлеб и овощи. - Но ведь сельское хозяйство запрещено местным законодательством, - возразил я. - Ты в этом уверен? А откуда, по-твоему, берется овес для лошадей? Где достают его конские заводы? А ты знаешь, что в Городе более ста предприятий извозного промысла и два десятка фирм, поставляющих им овес? Где, по-твоему, они берут его? Твои грузовики развозят по Городу хлеб. Но хлеб не положишь на двухлетнее хранение в амбары - нужна мука. Без зерна ее не получишь, без мельниц не смелешь. А почему, ты думаешь, не караются "дикие"? Официально они под запретом, но за последние годы не предпринято ни одной карательной экспедиции в лес. Если остановится пищевой завод, "дикие" образуют основу будущего фермерского хозяйства. Этого тебе Корсон Бойл не сказал. А сказал ли он о том, чем поддерживается пресловутое статус-кво? Сохранением цен? Кстати, цены на товары не сохраняются, а повышаются. Зато сокращается число едоков. Интересуешься, каким способом? А вспомни Мартина: с двух тысяч петушков будут ощипаны перья. И петушков можно ощипывать ежегодно, поквартально, ежемесячно. Лицо Зернова побелело от ярости - таким я его еще не видел. Может, и у меня будет такое же, когда я смогу поставить к стенке Этьена и Шнелля? - Второй двигатель полицейского статус-кво, - продолжал Зернов, - это искусственное торможение технического прогресса. Я вспомнил о замораживании изобретений в бюро патентов: кажется, даже телеграф заморозили. - Только ли телеграф? - воскликнул Зернов с ноткой горечи; ярость уже погасла. - Энергетическая база не расширяется, электроэнергия поглощается крупной промышленностью, а в домах жгут свечи и масленки, как при Карле Девятом. Геологическая разведка не ведется. Недавно еле-еле вырвали лицензию на производство бензина из горючих сланцев. И то лишь потому, что это процесс длительный и дорогостоящий. А электромобили заморозили. Превосходный проект двигателя на воздушно-металлических аккумуляторах. Энергоемкость в сто десять ватт-часов на килограмм веса. Даже у нас на Земле изобретение стоящее, а здесь прямо-таки бесценное. Так нет - угроза пресловутой стабильности: зачем электромобили, когда извозчиков девать некуда? Не умирают Простаковы и Скотинины. - Тебе все ясно, - вздохнул я. - И тебе. В Сопротивлении люди не глупее нас с тобой и тоже по-своему политически грамотны. Рано или поздно эта мерзкая полицейская клика найдет свой конец на десятом или одиннадцатом году своей истории. Может быть, и позже, но найдет обязательно. Не помогать этому было бы непорядочно и нечестно, но у нас есть и свои задачи. Анохин удачно разыграл дебют, партия переходит в миттельшпиль. Мы знаем теперь, где находится тайное тайных галунной хунты. Остается продумать, как туда проникнуть. В этот момент кто-то проник к нам с такой стремительностью, что незапертая входная дверь завизжала и грохнула. - Кто?! - крикнул я, бросаясь в соседнюю комнату. Передо мной стоял Джемс, без фуражки, всклокоченный и грязный. Половина его серого пиджака стала рыжей от жидкой глины, словно он только что вывалялся в сточной канаве. К виску он прижимал платок, побуревший от крови. - Не пугайтесь, "хвоста" нет, - сказал он тихо. - Я, кажется, ушел от них. - От кого? - Кто у нас с автоматами? Смотри. - Он отнял платок от лица: на виске алел кровоточащий след пули. - Только скользнула по кости, - хрипло рассмеялся Джемс, словно речь шла о забавной лесной охоте. - Я через забор - и в канаву. С головой в рыжую жижу. Они мимо. Сколько я там пролежал, не помню. Потом переулками сюда. К счастью, даже портье не было - никто не видел. Мы, окружив его, молчали в полной растерянности. Лишь Дьячук нашелся. - Бинт! - не сказал - приказал он. Рану промыли и перевязали, грязный пиджак сменили на Мартинову шоферскую куртку. Джемс впервые облегченно вздохнул, - лишь сейчас мы заметили, каких усилий стоило ему только что пережитое. - Что же все-таки произошло? - спросил Зернов. - Вы знаете, что у Маго был автомат? Я не знал, но Толька Дьячук подтвердил, что был. - Его достал кто-то из друзей Маго, обучали стрелять ее в подпольном тире. - Джемс медленно оглядел всех нас и спросил: - Кто сообщил ей о предстоящих арестах? - Я, - сказал Мартин. - Это и довело ее до точки кипения. Мы должны были встретиться с ней под кронами Тюильрийского парка, там, где я обычно назначаю свидания связным. Пришел вовремя - ее нет. Подождал, потом пошел навстречу. Дорога к парку по бульвару мимо полицейского управления. И тут я увидел ее. Он закрыл лицо руками и закачался, как от нестерпимой боли. - Она шла навстречу тебе? - спросил я, предчувствуя недоброе. - Нет, стояла у витрины универмага близ входа в полицию. А там дожидался экипаж, который знают все в городе: беговая американка без кучера на велосипедных колесах - выезд Анри Фронталя, - только он один предпочитает такой способ передвижения по Городу. У Маго в руках был скрипичный футляр. Она поставила его на гранитную каемочку у витрины и почему-то замешкалась. Все выглядело естественно и обычно: девушка идет на репетицию в оркестр или в музыкальную школу. Охранники у входа, по-моему, даже на нее не взглянули. И в эту минуту вышел Фронталь с адъютантом. Я остановился не доходя - не в моих привычках искать сближения с полицией даже пространственно. Стояла и Маго спиной к полицейским, она поспешно открыла футляр, и, когда Фронталь уже уселся в своем экипаже, широко расставив ноги и поманив адъютанта - вероятно, хотел что-то сказать ему, - между ним и Маго никого не было, ни одного человека из охраны. Все произошло в какие-то десятые доли секунды. Из футляра Маго извлекла не скрипку, а полицейский автомат без ремня, нажала гашетку и срезала одной очередью и Фронталя и адъютанта. Но уйти не ушла, а могла бы. Испуганная лошадь понесла, тело Фронталя, зацепившегося носком Сапога, протащило по мостовой метров двадцать, и растерявшиеся постовые не сразу пришли в себя. Но один из них все же успел открыть огонь, как только Маго снова нажала гашетку. Второй охранник упал, даже не вскрикнув, но первый на какое-то мгновение предупредил свою смерть: Маго упала раньше. Джемс закрыл глаза, должно быть стараясь зрительно представить себе увиденное. Никто из нас не решался прервать его. - Я побежал, когда уже начали оцеплять улицу, - почти шепотом закончил он: у него уже не было голоса. - Полицейский промазал, когда я перемахнул через забор. Остальное вы знаете. - А Маго, Маго?! - не закричал - взвизгнул Толька. - Я же сказал: упала. - Джемс даже не поднял головы. - Живая? Мы молча посмотрели на Тольку. Нужно ли отвечать на этот вопрос? Джемс и не ответил. В тишине, повисшей почти осязаемой тяжестью, вдруг раздался тоненький, протяжный звук. Это плакал Толька. Не по-мужски - по-детски, заливчато и жалобно. 21. Д'АРТАНЬЯН И РИШЕЛЬЕ Я отвел Тольку в ванную - пусть выплачется и умоется. Пиджак Джемса в рыжей грязи засунул под ванну. Но где спрятать самого Джемса? - Уходить нельзя, - решил Зернов, - на улицах, вероятно, уже идут облавы. У Джемса пустяковое, но пулевое ранение. Разбинтуют и сразу поймут, что к чему. Здесь оставаться тоже рискованно - отель не застрахован от обыска. Если не считать переулков, мы на одной магистрали с бульваром. - А если в подвале? - спросил я. - В типографии. Там сейчас никого нет. Джемс поднял голову. - Дверь в стене хорошо пригнана, - вспомнил он, - но щель все-таки заметна. Когда мы работаем, кто-нибудь из оставшихся шпаклюет щель и подбеливает. Ни черта не заметно, разве только с лупой и разглядишь. - Вода там есть? - спросил Зернов. - Есть. - Возьми сыр и свечи. Мы спустились в подвал по черной лестнице - я страховал их на пролет впереди. Дверь в подвальной стене закрывалась плотно. Но, пропустив Джемса внутрь, мы все-таки замаскировали еле заметную щель. Полоска свежих белил легла действительно незаметно. Даже придирчивый обыск едва ли бы ее обнаружил. - Порядок, - облегченно вздохнул Мартин. - Как сказать, - усомнился Зернов. Тольки с нами не было. Он сидел у стола, положив голову на руки, и никак не реагировал на наше возвращение. Даже о Джемсе не спросил. - Толя, - сказал я по-русски, - ты все равно бы вернулся домой без нее. Он посмотрел на меня сухими, без слез, ненавидящими глазами: - А ты спроси: вернулся бы я вообще? - Тебя бы вернули. Мы здесь гости. Толя. Расставанье неизбежно. - Но не такое. - Анохин, - позвал меня Зернов из соседней комнаты, - оставь его. Он все поймет без нашей подсказки. Мы перешли на английский язык. - Я не верю Этьену, Дон. - Я тоже. - Если найдут Джемса, найдут и подпольную типографию. И наоборот. Этьен не пойдет на это. - У него не будет выхода. Убийство Фронталя - повод к репрессиям. Галунщики жаждут крови. - Фронталь - пешка, - сказал я. - Жертва пешки обещает атаку. А с Этьена потребуют взнос. - Гибель Джемса - это гибель газеты. - Нет, - сказал Зернов. - Нужна новая типография. - Она есть. - А редактор? - Есть и редактор. - Кто? - заинтересовался Мартин. - Ты. - Злая шутка, Борис. - Я не шучу. Ты в резерве, запомни. А потом, обыск еще не начался. Но Зернов ошибся. Обыск уже начался. К нам в дверь без стука ворвались четверо полицейских с автоматами на изготовку. - Руки! - крикнул ближайший. Все, кроме меня, подняли руки. - А ты? - Он чуть не ткнул меня автоматом. - Болван, - сказал я. - Формы не видишь? - Стреляю. - Попробуй. - Погоди, - сказал кто-то за ним знакомым голосом. Оттолкнув автоматчика, вышел Шнелль. - Ты? - удивился он. - Что ты здесь делаешь? - Живу. - В "Омоне"? - Об этом сказано в моей личной карточке. - А эти кто? - Он кивнул на стоявших с поднятыми руками товарищей. - Мои друзья. Одного ты, наверное, знаешь. - Я показал на Тольку. - Толли Толь? - Шнелль растерялся. - Личный гость Корсона Бойла, - прибавил я. - И убери своих дураков. - Отставить! - закричал Шнелль сопровождавшим его галунщикам. - Везет тебе, Ано, - заключил он загадочно и вышел не прощаясь. Дверь захлопнулась. Мартин тотчас же открыл ее. - Зачем? - Хочу знать, что происходит в отеле. А "Омон" гудел, как воскресный рынок. Кто-то бегом проскочил по коридору. Кто-то кричал. Где-то громыхнули выстрелы. Стучали по лестницам подкованные солдатские сапоги. Кто-то совсем близко тоненько взвизгнул: "Не смей бить! Не смей!" Зазвенело разбитое стекло. Еще одна автоматная очередь, и грохот сапог на лестнице в холл. И хриплый крик в нашем коридоре: "Проходи, проходи: здесь уже были!" "Омон" постепенно затихал. Звуки гасли в портьерах, перинах, коврах. По грохотавшим коридорам и лестницам разливалась пугливая тишина. - Пойду понюхаю, - сказал Мартин и выскользнул за дверь. Через полчаса он вернулся. За ним шел старик с зонтиком, мокрым от дождя. - Разве на улице дождь? - спросил я. Вопрос прозвучал глупо, потому что всех интересовал гость, а не его зонтик. Старик выпрямился и улыбнулся. Очень знакомой была эта улыбка. - Фляш! - обрадовался я. - Тссс... - остановил меня гость. - Не так громко. Считайте, что я постарел на десять лет, и не узнавайте. А дождь, между прочим, идет. - Как вы прошли сюда? - удивился Зернов. - Патрули повсюду. - Старик с мокрым зонтиком всегда может зайти в лавочку. А из одной в другую, не выходя на улицу. Из соседней, между прочим, можно пройти в здешнюю гардеробную. Швейцар в таких случаях закрывает глаза. - Этьен знает о вашем приходе? - Все то, что он знал, он уже выдал. - Я вас предупреждал. - И я, - сказал я. Фляш смущенно погладил фальшивые баки. - И счетные машины иногда ошибаются. Все ему верили. - Джемс внизу? - спросил я у Мартина. Мартин отвернулся. - Джемс уже на пути в Майн-Сити, если только остался жив, - проговорил Фляш с такой горечью, что мы только сейчас поняли, как тяжело переживает он новый провал. - Что-нибудь уцелело? - Все вывезли - и шрифт и бумагу. - Как же они нашли? Мы загрунтовали все стыки. - Всегда найдешь, если знаешь, где и что надо искать. - Газета выйдет, - сказал Зернов. - Знаю, - усмехнулся Фляш, - я даже успел поговорить с ее новым редактором. По коридору за стеной знакомо застучали тяжелые сапоги. Одним прыжком Фляш очутился на подоконнике. - Окно выходит в переулок. Под нами балкон. Все уже освоено, - сказал он тихо. - Задержите его, если это за мной. В дверь постучали. Я открывал медленно-медленно, умышленно возясь с замком. - Ключ не поворачивается. Минутку. За дверью ждали. Кто? Дольше тянуть было нельзя, и я, выпятив расшитую золотом грудь, открыл наконец дверь. У входа стоял галунщик. - Лейтенант Ано? - вежливо спросил он. Я важно кивнул, хотя и не был лейтенантом. Когда это меня произвели? - Войдите, - пригласил я его. Что еще можно было сказать - я попросту тянул время. Но он даже не вошел в комнату. - Поторопитесь, - козырнул он. - Вас ждут, лейтенант. Бессмысленно было спрашивать, кто меня ждет в этот