лся сложить из черных стеклянных шариков строгий мозаичный рисунок. Он странно повторялся, этот зародыш рисунка: точки группировались через равные промежутки в одинаковые скопления. И вдруг кто-то смазал все, плеснув на абстрактный рисунок грязную воду из ведра, краски смешались и растеклись, а потом из бесформицы цвета вырвались уже знакомые пояса и замелькали перед глазами, вытягиваясь в строго выверенные ряды. И тут я совсем уже перестал понимать: мимо нас текли цветными струями ленты рекламных этикеток. "Молоко сгущенное", "пастеризованное", "повышенной жирности", "сладкое" и "порошковое". Головы рыжих и черных коров, глазастые и рогатые, поворачивались к нам и фас и в профиль. Я сам покупал молоко с такими этикетками в лавчонке напротив нашего "Фото Фляш". И тушенку с веселым поросячьим пятачком, и вермут с пунцовым бокалом на этикетке, и сигареты с привычными земными названиями и примелькавшимися рисунками на пачках. Почти у моего лица будто выстрелила и развернулась, устремляясь в глубину зала, лента с повторяющимися, как припев, словами: "кока-кола", "пепси-кола", "оранжад", "лимонад", и тут же нагнали ее, сформировавшись из линий и пятен, ленты, такие же многоцветные, рекламирующие конфеты и сыр, вина и колбасу, шоколад и мясные консервы. Приглядевшись, я заметил, что возникавшие ниоткуда и пропадавшие в никуда ленты содержали не только рисованные этикетки. Реклама сыра материализовалась в сырные брикетики в цветной обертке, реклама конфет - в гран-рон конфетных коробок, ленточки этикеток с серебряными рыбками - в жестяные струи коробок с сардинами. Танец красок с каждой минутой открывал нам свои тайны. Я протянул руку к параду желтых консервных банок с черной надписью "Пиво": тайна их зарождения заинтриговала меня. И вдруг эта тайна обернулась прямым вызовом второму закону Ньютона. На протянутую руку тотчас же легла одна из этих летящих банок. Я повернул руку ладонью вниз, но банка не упала - она по-прежнему давила на ладонь своей трехсотграммовой тяжестью. Я вопросительно взглянул на Зернова, а тот только рукой махнул: сам, мол, не понимаю. Я легонько подтолкнул банку, чтобы проверить, не прилипла ли. Она так же легко сорвалась и полетела догонять свою ленту. Я даже удивиться не успел: новое чудо возникало в сверкающей пляске красок и лент. Из глубины зала, ритмично подпрыгивая, как танцоры в летке-енке, быстро-быстро прямо на нас полз в воздухе розово-серый червяк. Кто и для чего вдохнул жизнь в эту бесконечную связку сосисок, не знаю, но она была живой и агрессивной. Изогнувшись подобием логарифмической кривой, она наступала на Мартина. Тот стоял разинув рот, как завороженный, а я, испугавшись за него, схватил ее и дернул. И тут же выпустил, вскрикнув от боли в плечевом суставе. Связка рванула, как автомобиль, несущийся с превышенной скоростью. Я пошевелил рукой - боль несусветная. Еле-еле протянул ее Мартину: - Дерни. Мартин дернул. Я вытерпел и эту боль. Сустав стал на место, рука опухла, но боль уже утихала. - Железные они, что ли? - сказал я сквозь зубы. - Такие же, как в любом гастрономе. - Зернов, не отрываясь, следил за движением гирлянды: скачок - полметра, скачок - полметра. - Ухватись ты за ленту конвейера, да еще так натянутую, как эта связка, - не слабее дернет. Мартин предусмотрительно отодвинулся, уступая дорогу агрессивным сосискам, а они уже исчезали в стене из струящегося сурика. Какие-нибудь четверть часа назад эта "стена" была дверью, ведущей на кухню, набитую всякой снедью, в которой я, впрочем, не видел сосисок, а сейчас они чудовищным червяком устремлялись на ту же кухню. Только на ту ли? В этом дьявольском луна-парке можно было сделать два шага, переместившись на километр. Или совсем пропасть, как Мартин в соседстве с прыгающими "мешками". Вы не верите в материализацию мыслей? Я поверил, потому что Мартин опять исчез. Человека не было: в красноватом воздухе висела только голова, увенчивающая вместо тела тонкую огненную спираль. Внутри спирали что-то вспыхивало и переливалось, освещая голову без тела, а потом снова гасло, и спираль казалась уже обыкновенной красной ниткой, которую можно было дернуть и оборвать. Памятуя свой опыт с сосисками, я этого не сделал, а только растерянно спросил Зернова: - Опять дополнительный фактор? - Процесс же не остановлен, - отозвался он. - А голова? Опять телеинформация? - Болтуны! - взревела голова. - Да помогите же наконец! Из разведенного сурика к нам протянулась пятерня Мартина, за которую мы и ухватились, рискуя вывихнуть сустав и ему. Что-то крепко держало его в невидимом нам пространстве. А голова морщилась и ругалась: - Не пускает, собака! - А что это, Дон? - Черт его знает. Держит, и все. - Не унывай, старик, вытащим. - Давай-давай, ребята. Мы и "давали", выигрывая понемножку, по сантиметру, но все же выигрывая. Так "давали", что минуту спустя Мартин выкатился из пустоты, чуть не свалив нас на землю или, вернее, на такой же красный, как и "стены", но по крайней мере твердый пол. Что с ним случилось, он так и не понял. Повернулся неловко и попал в какой-то капкан, одновременно исчезнув из трех измерений. Даже всезнающий Зернов молчал, ошарашенный этим вихрем загадок. А в зале что-то неуловимо менялось. По-новому перестраивались цветные линии, уплывали в темноту пестрые ленты этикеток, зал суживался, превращаясь в коридор, ровно очерченный горизонтальными рядами трубок. Сначала они просто казались окрашенными в разные цвета, потом, приглядевшись, мы заметили, что внутри их струится не то жидкость, не то газ, то и дело меняющий цвет. Красные, желтые, оранжевые и лиловые струи как бы указывали нам новое направление. Значит, о нас помнили, нас приглашали дальше смотреть и учиться, удивляться и познавать. От нас хотели, чтобы мы во всем разобрались, и нам верили, что мы разберемся и поймем. В конце концов, все здешние чудеса служили определенной цели - поддержать созданную на этой планете жизнь. Следовательно, нам ничто не угрожало здесь, кроме собственной неосторожности. Не сговариваясь, мы только переглянулись и пошли дальше в знакомом красноватом тумане, следуя разноцветным ариадниным нитям, которые кто-то развесил, может быть, и для нас. 29. ЛОВУШКА ДЛЯ ЗОЛУШКИ - Скорее всего, нет, - сказал Зернов. - А для кого? - Вероятно, это сеть коммуникаций, сконцентрированных в общем коллекторе: энергопитание, подача реагентов или даже готовой продукции. Может быть, в этих цветных трубках течет вино или молоко? А винные бочки и коров мы уже видели. - И этикетки. - Почему же в других цехах не было трубок? - усомнился Мартин. - Даже на Земле пользуются скрытой проводкой, - рассуждал Зернов: видимо, он пытался объяснить это себе. - Да и кто может поручиться, что такой общий коллектор не идет вокруг каждого цеха, каждой камеры, разветвляясь на сотни ходов, по которым протянуты необходимые производству инженерные сети. - По-твоему, мы попали в такой коллектор? - Возможно. По крайней мере, он нас куда-нибудь выведет. - А если нет? - Забыл Сен-Дизье? - возмутился Зернов. - Откуда этот пессимизм? - Однажды, еще мальчишкой, я заблудился в лабиринте. В увеселительном парке в Майами, - вспомнил Мартин. - Меня нашли только к вечеру, когда я уже охрип от крика. - Жалеете голос? - усмехнулся Зернов. - Нет, просто с тех пор не люблю лабиринты. С лабиринтами я был знаком только по разделу "Для смекалистых" в научно-популярных журналах. К смекалистым я себя не причислял и никогда не мог увести мышь от кошки или козу от волка - фантазия журнальных смехачей не шла дальше курса начальной зоологии. Слыхал от кого-то, что в лабиринтах следует всегда поворачивать только направо: путь, правда, длиннее, зато наверняка доберешься до выхода. Этими сомнительными данными я и козырнул у первого поворота. Коридор разветвлялся на три узких отростка, совсем как в старой сказке: три пути от придорожного камня, перед которым стоит растерянный витязь. Но я не растерялся, решительно повернув вправо. Мартин и Зернов нерешительно, но все же не споря последовали за мной. Коридор был заметно уже прежнего, и, сразу бросилось в глаза исчезновение зеленых трубок. Красные, синие, желтые по-прежнему тянулись вдоль стен, подмигивая нам золотистыми искрами, а зеленых не было. Я вспомнил рассуждения Зернова: быть может, он и прав: цветные трубки в лабиринте - это кровеносная и нервная системы завода. Зеленые, допустим, протянуты в цех синтеза, а в дегустаторской они, скажем, и не нужны. И все же я сомневался. Не в назначении, а в направлении трубок. По логике, они должны вести в какой-то общий коллектор. Но ведь логика-то земная! А здесь и разум чужой, и логика чужая, и даже мои повороты направо могут привести нас Бог знает куда. Я невесело усмехнулся запоздалому озарению. Зернов тотчас же это подметил: - Сомневаешься? - Сомневаюсь. Как бы не оказаться Сусаниным. - Один конец, - вздохнул Мартин. - Другого же выхода нет. - Есть, - сказал я. - Какой? - Старый способ: через "стену" - и в другой зал! - А трубы? - Бутафория. - Я резко остановился. - Попробуем. - Попробуй, - улыбнулся Зернов. Я шагнул к стене и, протянув руку, коснулся красной трубки, в которой искрилось что-то жидкое и холодное. Материала трубки, стекла или пластика, я не почувствовал: струя касалась руки - жидкость не жидкость, а какой-то странно упругий шнур. Рука разрезала шнур надвое. Он вошел в ладонь и вышел с тыльной ее части, но боли я не почувствовал, и ни капельки крови не выступило. Шнур был нематериальным, иллюзорным, несуществующим и в то же время ощущался на ощупь. Мартин боязливо повторил опыт: сначала коснулся пальцами, пробормотав: "Холодный, черт!", потом сжал "шнур" в кулаке. Упругая струя прошла и сквозь кулак. - Задачка из курса проницаемости, - насмешливо заметил Зернов. Я удивился: - Есть такой курс? - Пока нет, но я бы с удовольствием написал его, если б мне подарили по куску таких цветных ниточек. Мартин отпустил "шнур" и осмотрел руку. - Трюк, - сказал он, - фокус. Это было бы слишком просто. Руку у меня все-таки покалывало. - Может быть, это газ, особый газ для химических реакций? - предположил я. - Может быть, и газ, - согласился Зернов, - аммиак или метан. Только почему он пронизывает, а не обтекает руку? Странно. Проницаемость проницаемостью, но рука не малиновое желе. Скорее всего, это какие-нибудь функциональные группы, свободные радикалы или гамма-кванты, - я не фантаст, в конце концов. В том-то и дело, что Зернов не был фантастом. Все, что он предполагал, было достаточно обосновано и могло сойти за рабочую гипотезу. Иногда он ошибался - в такой дьявольщине любая ошибка простительна, - но умных догадок было гораздо больше, а его гениальной догадке на парижском конгрессе аплодировал весь ученый, да и не только ученый мир. Но догадку о гамма-квантах я отбросил - газ был предпочтительнее, хотя бы просто потому, что понятнее. - А где же течет этот газ, если это газ? - спросил я. - Трубка не трубка, шнур не шнур. Может быть, тоже магнитная ловушка? - Я не уверен, что это газ, - возразил Зернов, - но даже если так, он нигде не течет. - То есть как - нигде? - А разве потоку нейтрино нужны коммуникации? - Вряд ли это нейтрино. - А способность проникать сквозь любую среду, не нарушая ее структуры, по существу, та же. Если бы мы решили проблему проницаемости, то давно бы пустили в утиль любой трубопровод. Как перегоняют нефть от скважин к портам? По трубам. А если просто пустить струю нефти из скважин под землей сквозь глину и камень? Чуешь? А воду в города? Под мостовой сквозь стены прямо в кран. А водопровод в музей коммунхоза! Ясен принцип? Тогда шагай - не зевай. Время не терпит. А время терпело: оно было самым терпеливым здесь, в мире, не знавшем покоя. Оно просто не шло. Часы наши остановились с первых шагов под куполом, когда фиолетовая пленка затянула входной тоннель. Я не совсем понимаю, зачем нашим любезным хозяевам потребовалось отделить пространство от времени. А может быть, стрелки часов остановило магнитное поле? Мы даже не могли определить, сколько часов прошло в этих багровых коридорах и залах с чудесными превращениями. Шесть часов, десять или сутки - не знаю: мы не видели ни настоящего неба, ни настоящего солнца. А если солнце над пастбищем было все-таки настоящим? Может быть, оно не двигалось только потому, что мы сами оказались вне времени? Сто тысяч "может быть" с вопросительным знаком в конце предложения. А мне нужна была точка или хотя бы запятая перед очередным нуль-переходом в другое пространство, скупо освещенное разноцветными шнурами и струями или залитое ярким светом невидимых юпитеров и софитов. Я не оборачивался - знал, что друзья идут следом, только ускорял шаг, торопясь пройти этот бесконечный коридор-лабиринт. Поворот налево, поворот направо, снова налево, опять направо - я шел автоматически, не раздумывая, куда же все-таки приведет нас ариаднина нить, тянувшаяся рядом. Она не обрывалась и не пропадала, подмигивая золотистыми светляками огней, завораживала пульсацией света и тени, усыпляла тревожную мысль о том, что ожидает нас, когда она погаснет и оборвется. Я опомнился, пройдя добрый десяток поворотов, - что-то вдруг остановило меня. Как подсознательный сигнал, как удар в спину. Я обернулся и никого не увидел. "Борис! Дон!" - закричал я. Никто не откликнулся. Только красная струйка по-прежнему текла рядом. Где-то я потерял их, где-нибудь позади она разветвлялась, разделив нас в этом гофмановском лабиринте. Не раздумывая, я побежал назад, следя за струйкой. Нигде она не раздваивалась, и нигде не отзывались на мой зов ни Зернов, ни Мартин. Лабиринт молчал, стойко охраняя мое невольное одиночество. Даже эхо не откликалось в темно-красных проходах: голос тонул в них, как в вате, а я все звал, звал, звал, чувствуя, как немеют губы и сдает сердце. Самое страшное, что я не знал, куда идти дальше. Вспомнилось земное: "Если вы потеряли друг друга, встречайтесь в центре ГУМа у фонтана". Смешно. Где здесь этот спасительный фонтан, у которого дожидаются насмешливые друзья. "Надо думать, куда идешь". - Это Зернов. "Воробьев считал?" - Это Мартин. А может быть, все это просто ошибка хозяев, как шпага Бонвиля, сотворенная из того же тумана, в котором бесследно пропал Зернов. Сколько их уже было, таких ошибок, - и в прошлом, и теперь. Уже исчезал и возникал размноженный Мартин, смыкались стены, закрывались проходы, били наотмашь силовые поля. Не много ли для одного путешествия хоть и в Неведомое, но не гибельное, иначе не было бы смысла пропускать нас сюда без предупреждения. Во всем, что происходило, был свой, особый смысл. Должно быть, есть смысл и в моем одиночестве. Надо только найти этот смысл - и все станет на свое место: коридор снова соединит нас и лекторский голос Зернова объяснит, что именно произошло, почему и зачем. Я снова внимательно и пытливо огляделся вокруг и в ужасе отшатнулся. В полуметре от меня на уровне моего лица прямо в воздухе, никем и ничем не поддерживаемая, висела свеча. Не тоненькая церковная свечечка, а толстая, с золотыми полосками-кольцами, точь-в-точь такая же, какими московские модники освещают свои вечеринки и ужины. Острый язычок пламени чуть вздрагивал, колеблемый ветром, но ветра не было. Еще одно наваждение! Не долго размышляя, я схватил эту загадочную свечу-призрак, и... она оказалась совсем не призраком, а вполне реальной свечой, тепловатым на ощупь, оплывшим столбиком стеарина или воска. Я взял его из воздуха, как со стола или полки, - тоненький огонек задрожал, и горячая капля упала мне на руку. Я разжал пальцы, и... свеча не свалилась на пол, а осталась висеть. Мистика? Чушь! Ведь свеча появилась именно в тот момент, когда я подумал о том, что найти их в багровых сумерках без фонаря или свечки было совсем не просто, даже если бы они без сознания лежали рядом. Я подумал именно о свечке, может быть, потому, что в этом мире она заменяла людям электролампочку, и вдруг увидел ее воочию. Что это? Исполнение желаний? Материализация мысли? Неожиданная способность творить чудеса? Но свеча была лишь частью желания - я просто хотел выбраться из этого лабиринта. А может, хотение не было достаточно ясно мысленно сформулировано? Я тотчас же сконцентрировал все внимание на неподвижно висевшей свече, грозно нахмурил брови и, как в детской сказке, мысленно приказал: "Хочу немедленно выйти из лабиринта". Свеча чуть подпрыгнула в воздухе, огонек качнулся и погас. И ничего не произошло больше, даже сказочный джинн не вырос из потухшего пламени. И стены лабиринта не распались, и цветные струи коммуникаций по-прежнему убегали в чернильно-красную мглу коридора, а я все так же стоял, тупо разглядывая погасшую, но не падавшую свечу. "Борис бы, наверно, нашел объяснение, - подумал я. - Частичная материализация желаний. Воспроизведение мысленно воображаемых объектов. Самым желаемым из воображаемых объектов был, конечно, он сам. Плюс Мартин с его кулачищами и безрассудной смелостью. Все-таки где они? Быть может, где-нибудь рядом, в таком же немыслимом зале с прыгающими "мешками" и висящими свечками. Я представил себе, как Зернов что-то внушает Мартину, а тот внимательно слушает, согласно кивая. Потом Борис командует: "Вперед!" - и оба устремляются между такими же струями искать меня, для них бесследно исчезнувшего. Я так ясно представил себе эту картину, что она вдруг возникла передо мной в клубящемся тумане стены. Сквозь его сумеречно красную дымку я действительно увидал Мартина, внимательно слушающего явно горячившегося Зернова. Голосов я не слышал: что-то глушило их. "Борис! Дон!" - снова закричал я. Они даже не вздрогнули, даже не обернулись. Мой голос так же не долетал до них, и я в отчаянии обрушился на прозрачную стену - прозрачную, но непроницаемую. Этот знакомый клубившийся дым-туман, не то кровавого, не то малинового оттенка, отталкивал вроде батута, на котором я прыгал, бывало, в институтском спортивном зале. Отталкивал и швырял на пол, как взбесившиеся силовые поля-невидимки, пока я наконец, совсем обессиленный, так и остался лежать не подымаясь. А туманное "окно" в стене уже погасло, как экран телевизора, выключенного из сети. Вот и все. Последнее желание исполнено: показали, успокоили, и, как говорится, хорошего понемножку. Шагай дальше, если знаешь, куда шагать. А я не знал. И сидел на полу, в сотый раз спрашивая себя: что делать, что делать, что делать? А вдруг это конец? Вдруг я никогда уже не увижу ни голубого неба над головой, ни травы или хотя бы камней под ногами, ни друзей, так странно пропавших в этом гибельном лабиринте? - А почему гибельном? Почему пропавших? Почему не увидишь? - спросил меня где-то рядом до жути знакомый голос. 30. ЗДРАВСТВУЙ, ЮРКА! Я медленно обернулся, боясь, что ничего не увижу, но, увидев, отшатнулся, словно к лицу поднесли зажженную спичку. Он стоял и щурился, хитренько посмеиваясь, совсем как в Гренландии, когда я увидал его в салоне неожиданно возникшей на льду "Харьковчанки". Да, сомневаться не приходилось - то был мой земной аналог, Анохин-второй, воссозданный вновь неизвестно для какой цели. И он явно наслаждался моим замешательством - не отражение, не Алиса, выглянувшая из зазеркалья, а я сам, раздвоившийся, как на снегу в Антарктиде. Он был мной до конца, до самых глубин сознания, и я это знал не хуже его. - Ну, что уставился? - спросил он. - Думаешь, встретил призрака в этом царстве теней? Можешь пощупать. Настоящий. Шок мой прошел, как и в прежних наших встречах. - Не притворяйся, - сказал я. - Ты отлично знаешь, что я думаю, и я знаю, что ты это знаешь. К тому же я заблудился, что ты тоже, наверное, знаешь. Он не ответил - я был прав: знал он все и все понимал отлично. Именно потому и возник, что потребовался контакт. Мне или им? Я вгляделся в него повнимательнее. Как в зеркало? Нет, пожалуй. В зеркале я был бы иной. Что-то новое появилось в облике моего повторения. - А ты постарел. Юрка, - сказал я. - Как и ты. Три года прошло. Почему три? Для меня - три, а для него - десять. Скоро юбилей может справлять вместе с Бойлом. - Три, - повторил он. Пришлось объяснить упрямцу, в чем разница. Он слушал равнодушно, словно все знал заранее. - Азбука, - зевнул он. - На Земле - три года, здесь - десять. Почему? Честно, не знаю. Но сейчас я в ином качестве - опять твой дубль. Значит, и для меня - три. - А в своем качестве ты существуешь? Или роль связного пожизненна? - Балда, - отрезал он. - Связной я не всегда и не по своей воле. А что я делаю в Городе в настоящее время, не знаю. Не помню. - Десять лет прожил и все забыл? - На какие-то часы или минуты - да. Не спрашивай об этих годах - не вспомню. Да и не для того мы встретились. Не для взаимных воспоминаний. - А для чего? - Подумай, - улыбнулся он дружески и доброжелательно. Так улыбаюсь я приятному собеседнику или обрадовавшей встрече. - И думать нечего. Я заблудился, а ты выведешь. - Эгоист, как всегда. О друзьях забыл? - Ничуть. У тебя не постная физиономия. Значит, они где-то рядом. - Это вторая часть задачи. Не плачь - выведу. Только сначала поговорим. - Лицо его напряглось, словно он приложил к уху микрофон невидимой телефонной трубки. - Внимаешь приказу? Он не ответил. - Это "они" так считают? Он нахмурился. - Не повторяй прежних догадок. Я знаю то, что мне нужно знать в настоящую минуту. А теперь слушай. Помнишь, что говорил на парижском конгрессе американский фантаст? Не помнишь - напомню. - Он процитировал: - "Мне радостно думать, что где-то в далях Вселенной, может быть, живет и движется частица нашей жизни, пусть смоделированная, пусть синтезированная, но созданная для великой цели - сближения двух пока еще далеких друг от друга цивилизаций, основы которого были заложены еще здесь, на Земле". - А что последовало? - спросил я, не скрывая иронии. - Наивный вопрос. Вы видели. Они все-таки создали мир по земным образцам, высшую форму белковой жизни, сиречь гомо сапиенс. Разве Город с его окрестностями не благодатный слепок с Земли и землян, с их буднями и праздниками, мечтами и надеждами? - Ты спрашиваешь как моя копия или как их связной? - Не разделяй, - поморщился он. - Тогда единственно возможный ответ: нет! Не благодатный слепок. - Погоди, - перебил он меня, - я еще не закончил. Людям этого мира было дано все для дальнейшей разумной эволюции - земная природа, земные жилища, земной транспорт, земная техника и - самое главное - земная пища в неограниченном объеме с неограниченным воспроизводством. Мне надоела эта подсказанная извне преамбула. Ограниченная мысль технически сверхвооруженных копиистов нашего мира действительно не понимала, что она недодумала. - А что же дал этот созидательный опыт, товарищ связной? - Я поднял брошенную мне перчатку. - Каждому по потребностям? Кучка подлецов в серых мундирах по-своему поняла этот принцип. Потребности у них - будь здоров! А народу - дырка от бублика: боятся вздохнуть в этой уродской утопии. Ваши сверхмудрецы создали модель капиталистической цивилизации в ее наихудшем, диктаторском варианте. Воспроизведена техника, кстати не во всем умно и последовательно. Воспроизведена природа - тоже не очень грамотно. Воспроизведено общество, социальной структуры которого модельеры так и не поняли. - Я знаю, - сказал он грустно. - Сам допер или запрограммировали? Он не принял шутки. Он был не мной, а связным пославших его ко мне. - Они уже осознали, что в чем-то ошиблись, - продолжал он, как лента магнитофона, - но в чем, как и когда, они не знают. Эксперимент не удался, но остановить его уже нельзя. Это как цепная реакция: не вмешаться, не задержать, не повернуть. - Повернуть можно, - сказал я. - Как? Что я мог подсказать без Зернова? Мы еще не сделали всех необходимых выводов. Единственное, что я мог взять на себя, - это совет не мешать людям. Любое вмешательство извне неминуемо приведет к новым ошибкам. Человек не научит пчелу строить соты, и никакая суперпчела не построит идеального человеческого общества. - Рано советовать, - сказал я. - Если нас и пригласили как экспертов, то мы еще мало знаем, чтобы дать разумный совет. - Ты готов его дать. - А ты знаешь какой? - Конечно. - Так о чем же разговаривать? Кому и зачем нужна эта встреча? Он обиженно нахмурился - снова Юрка Анохин, дубль, двойник, человек. И как похож на меня - и в радости, и в обиде. Но, честное слово, я не хотел его обижать. - Ты меня не понял, старик. Кому вообще нужны наши советы? "Облакам" или их созданиям? Если об этом просят твои хозяева, скажи: не вмешивайтесь! Люди сами найдут отправную точку прогресса. И советы им не нужны. С нами или без нас (я невольно повторил Зернова), а они свое дело сделают. Подождите. - Как долго? - Я не пророк. Революцию не предсказывают - ее делают. - Кто делает? - Ты явно глупеешь. Юрка, когда перестаешь быть мной. Люди, сами люди, дружок, делают революцию. Обыкновенные люди. Встретишься на улице - не обернешься. Я замолчал. Он, двойник, конечно, понял меня. Он, связной, посланец другой цивилизации, еще раздумывал. Может быть, мои ответы через него снимали чьи-то рецепторы. Могли ли "они" понять, что не вожаки, а массы куют победу, что матч выигрывает не центрфорвард, забивший решающий гол, а вся команда, девяносто минут готовившая этот гол. - Эксперимент давно уже вышел из-под контроля экспериментаторов, - помолчав, прибавил я. - Он продолжается сам по себе. Как ты сказал? Цепная реакция? Что ж, верная мысль. Теперь нужно ждать взрыва. - Когда? - Скоро. - И тогда вы уйдете. Он вздохнул: это был не вопрос, а вывод. - Ты думаешь? - Знаю, - повторил он. - Когда ты перестанешь спрашивать меня о субзнании? Значит, скоро домой. Теперь и я вздохнул. Радость и горе стали рядом, вместе заглядывая в будущее. Радость встречи с Землей, с родным небом, близким и любимым, и делом, которому ты служил. И горечь расставания с людьми, которых ты тоже успел полюбить, и делом их, которое тоже стало твоим. Что связывает бойцов, снова встречающихся в День Победы? Воспоминания? Поиски прошлого? Или память о погибших друзьях? Нет, пожалуй, счастье самой победы, добытой вместе, в одном строю. Я не могу, не хочу уйти раньше. - Только нам не встретиться в этот день, - грустно улыбнулся он, - ни завтра, ни спустя годы. Да я бы и не узнал тебя. Мне вспомнилась вдруг случайная встреча на улице - даже не встреча, а какой-то кинопроход: взглянули друг на друга в толпе и разошлись, не вспомнив, не узнав. - Это был ты? - Возможно... - Он пожал плечами. - Сейчас я не знаю, чем занимаюсь в Городе, как зовусь, где живу. - Но ведь ты знаешь Город? - настаивал я. - В данную минуту только через тебя. Таким, каким его знаешь ты. А вообще, вероятно, даже лучше. Но сейчас не помню, не спрашивай. И не спрашивай о заводе: я знаю его таким, каким его увидел и понял ты. А мое личное бытие началось, как и в прежних встречах, в гуще красного киселя. В первичной материи жизни, как говорит Зернов. Я еще разок хлебну этой кашки, если все же придется встретиться. - Вероятно, уже в последний раз. - Возможно. - Гренландский вариант? - Кто знает? - А сейчас? - Иди вперед, не пугайся туманов - пройдешь. Тебя давно ждут. - А ты? - Сам знаешь. Связной перестает быть связным, когда отпадает в нем надобность. Иди и не спрашивай. Я послушался. Не прощаясь и не оглядываясь, шагнул в темную извилину широкой трубы, чувствуя шестым, или седьмым, или Бог знает каким чувством на себе его пытливый, внимательный взгляд: не дубля - товарища. Но и это ощущение исчезло. Туман вокруг густел, обтекая, подобно холодному резиновому клею. Нечто вроде тончайшей, нерастворяющейся среды не позволяло ему коснуться кожи. Я шел вслепую, ничего впереди не видя и не стараясь оглянуться назад. Я даже помогал себе, разгребая руками этот захлестывающий малиновый кисель, пока не ударил в глаза дневной свет и не прозвучало в ушах полурадостное-полутревожное восклицание: - Юрка! Наконец-то! 31. ЗАВТРАК НА БАСТИОНЕ СЕН-ЖЕРВЕ Первые минуты я ничего не видел. Меня обнимали и тискали как вернувшегося из многолетней командировки. Потом огляделся. Помню, как-то в детстве, впервые заглянув в церковь, я увидел на стене седовласого Саваофа, восседающего, скрестив ноги, на прочно закрепленных облачных комьях. Эти же комья клубились вокруг, замыкая Бога Отца в некий межоблачный вакуум. В таком же розовом вакууме находились и мы, все трое, ухитрившись довольно прочно стоять на загадочной стереометрической поверхности. Объем нашего вакуума трудно было определить или измерить: то он казался огромным, как ипподром, то замыкался вокруг нас, как розовая артистическая уборная оперной примадонны. Только не было ни зеркал, ни стола, ни брошенных на него принадлежностей туалета. Пустота. Солнечное убежище Саваофа, пожелавшего отдохнуть вдали от беспокойной Земли. Мне тоже захотелось отдохнуть, и я присел на край облака. - Как это вы пропали? - Ты свернул, мы за тобой. А в коридоре пусто. Кругом тишина, оглядываемся - никого. Подумали: ты в стену и мы в стену! Блуждали, блуждали - коридорам счет потеряли, нет тебя - испарился, растаял. Остановились в этой скорлупе без яйца, а ты - как джинн из бутылки! Выпалив все это, Мартин моего плеча все же не выпустил: а вдруг опять пропаду? Теперь мне предстояло рассказывать. Но я тянул. Честно говоря, хотелось есть - с утра куска не перехватил. Зернов хоть грушу съел не то в "Охотном ряду", не то в "лавке Снайдерса", - как еще назовешь эту кухню, сквозь которую мы прошли, как очередной круг ада, даже ничего не успев пощупать. А сейчас желудок неумолимо напоминал о себе. Я, глотая слюну, тут же представил себе аппетитный кусок мяса с поджаристой корочкой и гарниром из хрустящего на зубах картофеля. Представил и обомлел. Прямо передо мной повисла в воздухе пластмассовая тарелка с вожделенным бифштексом. Он был именно таким, каким я его вообразил: поджаристым, сочным, в венке из румяной соломки картофеля. Я не слишком удивился: львиная доля удивления пришлась на материализованную в лабиринте свечу. А бифштекс был уже повторением пройденного. Но на моих друзей волшебное появление тарелки с мясом произвело ошеломляющее впечатление. Мартин, онемев, воззрился на чудо, а Зернов пробормотал: - Что за фокусы? - Это не фокусы, - сказал я небрежно. - Это бифштекс. - Откуда? - взревел Мартин. - Заказал, - продолжал я игру. - Есть что-то захотелось. И снова обомлел. Рядом с моей тарелкой повисла другая с таким же бифштексом, только посыпанным жареным луком. Зернов самодовольно посмеивался. - Разгадал? - Конечно. Все-таки вы пижон, молодой человек. Запишите на память: любое открытие может быть повторено в таких же лабораторных условиях. К сведению Мартина, который таращит глаза на чудо. Это не чудо, а элементарная материализация мысленной информации. Когда-нибудь мы с той же легкостью будем творить такие же чудеса на Земле. Футурологи относят эту возможность примерно к двадцать первому или двадцать второму веку. Ну а здесь пораньше справились - вот и все. - Интересно, - подумал я вслух, - а почему эти чудеса не творятся в Городе? Проще ведь, чем гнать грузовики и обогащать полицейских. Зернов взглянул на меня с сожалением. - Что ж, по-твоему, эти бифштексы возникли из ничего? - Почему - из ничего? Из воздуха. - Кол тебе по физике. И по химии тоже. Два кола. Из воздуха только мыльные пузыри делают, и то пополам с мылом. А воспроизведение реальных предметов, по существу, даже не новость. Скажем, в электронике монолитные схемы для электронных приборов создают с помощью "намыления" атомов. Процесс этот управляем, и управление полностью автоматизировано. Продолжим мысленно линию развития и вместо схемы для прибора получим все, что угодно. - Например, свечу, - засмеялся я и рассказал о происшествии в лабиринте. - Ну а сейчас бифштекс, - сказал Зернов. - Тот же принцип. А что это с Мартином? Тот кряхтел, моргал, шевелил губами и надувался от напряжения. - Не получается, - жалобно признался он. - Что - не получается? - Бифштекс. Каюсь, мы не удержались от смеха. - А ты представь себе его, - посоветовал я. - Закрой глаза и представь. Мартин безнадежно махнул рукой: - Не выходит. Лезет в голову чушь какая-то. - В этом все и дело, - сказал Зернов. - Мартин не дает чистой мысли, а устройство не реагирует на "грязную" информацию. На информационную основу ложатся посторонние наслоения: корова на лугу, официант из ресторана, газовая конфорка. Я не знаю, что именно лезло в голову Мартина, но чистой информации - бифштекса с его внешним видом и вкусом - не было. - Еще один цех, - усмехнулся я. - Лампа Аладдина или скатерть-самобранка. - Вот именно, - подхватил Зернов, - еще один цех, так сказать, индивидуальных заказов. "Облака" предусмотрели все потребное человеку, но в этом потребном далеко не все годится для поточного производства. Бифштекс с луком или седло из барашка - это не сосиски или этикетки. Их поточное производство не рационально и не экономично. Вот в этом цехе и запрограммировано выполнение таких индивидуальных заказов. Наши выполняются, потому что мы здесь; все остальное - по требованиям из Города. Фактически это цех-репликатор, изготовляющий любой продукт, какой только человек в состоянии пожелать или придумать. Материал - все известные и неизвестные на Земле химические элементы, механизм производства: уже давно знакомое нам розовое месиво, когда туман, когда взвесь, когда кисель или желе. И мы не в вакууме и не в скорлупе, а у пульта машины. Не знаю какой - биоэлектронной, биокибернетической, но - машины. Зернов уже не обращался ко мне. Он просто размышлял вслух, открывая нам процесс рождения гипотезы. - Вероятность вероятностью, но должен же быть какой-то критерий. Иначе производство свелось бы к хаосу и бессмыслице. Какой же критерий позволит достичь оптимума? Пожалуй, расход продуктов. Как раз это величина, легко поддающаяся учету. И очень точному учету. А учет отпадает, потому что расход продуктов - постоянная величина. Абсолютная нелепость. Переменная величина стала стабильной. Искусственно стабилизированной. Мы слушали буквально разинув рты. Два давно остывших бифштекса были прочно забыты. Зернов выводил теорию гигантского замысла пришельцев, теорию неограниченной мощности завода, искусственно ограниченной невежественными захватчиками. - Прирост населения, смертность, какие-то катаклизмы изменяют этот критерий, - задумчиво продолжал он. - Я бы не взялся экстраполировать в будущее график расхода пищевых продуктов у нас на Земле: слишком много побочных факторов, которых не учтешь. Но эту величину можно измерить на какой-то определенный день. Измерить и ввести в "память" кибернетического мозга завода. Изменится программа - изменится и режим работы. "Облака" моделировали жизнь Города по земным образцам. Они должны были учесть, что его население будет расти с каждым годом. Первоначальной мощности завода не хватило бы уже через год. Я не допускаю, что технология была ошибочной. Я рискнул вставить свое замечание: - Я давно подозревал, что мощность завода искусственно ограничена. Она постоянна уже десять лет. Значит, смертность в Городе выше рождаемости. - Конечно. Таким образом и поддерживается уже известный тебе статус-кво. Хозяева Города безумно боятся, что неведомый для них завод может встать. Отсюда и переполненные бараки Майн-Сити, и попустительство "диким", и запасы Си-центра. А все это ни к чему. Завод создан для того, чтобы люди ели. Досыта, до отвала, не ведая забот о хлебе насущном. Собственно, это и не завод. Это непрерывно увеличивающийся континуум с неограниченной мощностью, самоорганизующееся производство, способное видоизменяться и совершенствоваться в зависимости от" условий и требований. Помните евангельскую легенду? И в воздухе рядом с бифштексами повисло блюдо с пятью булками и двумя живыми, еще трепещущими золотистыми карасями. - Вот так и без Божьей помощи можно накормить даже не тысячи, а миллионы людей. - Только они есть не будут, - сказал Мартин, откусив и тотчас же выплюнув кусочек бифштекса. - Почему? - удивился я. - Пробка. Факир из тебя неважный. - Неудача начинающего материализатора, - усмехнулся Зернов. - Ограничился внешним видом, запахом и забыл о вкусе. Самое трудное, между прочим, представить вкус. - Попробую. - Не надо, - взмолился Мартин. - Поджарьте лучше рыбок, мальчики. - Я ему сейчас шашлык сотворю, - сказал я и театральным жестом убрал висевшие в воздухе тарелки. Затем мысленно представил себе кусочки сочной, прожаренной баранины, мысленно же ощутил ее запах, еще кровяной вкус, чуть-чуть кисловатый от уксуса, насадил куски почему-то не на шампур, а на шпагу Бонвиля - Монжюссо, утроил шпаги и воочию увидал их в действительности. Весь процесс длился не более минуты. Мартин боязливо откусил кусок мяса, не снимая его со шпаги, пожевал, причмокнул и улыбнулся. У меня отлегло от сердца. - Завтрак на бастионе Сен-Жерве, - сказал Зернов, принимая от меня другую шпагу, пронзившую нежнейшие куски мяса. - Д'Артаньян рассказывает о своих приключениях. 32. КОНТИНУУМ - Д'Артаньяну рассказывать нечего, кроме одной встречи, пожалуй... Слушатели насторожились. - Третья встреча, - сказал Зернов. Он уже все понял. - Будет и четвертая, - прибавил я. - На прощанье. В общем, миссию нашу считают законченной. Пришлось объяснить все Мартину, потому что он не был Зерновым. - Все встретимся? - спросил он. - Вероятно. Не спрашивай где - не знаю. Мешать ничему они не будут. По-моему, это главное. - Главное - выбраться, - вздохнул Мартин. Он был прав. После встречи со связным наших хозяев нас уже ничто не удерживало на заводе. Самое существенное мы уже знали. Но меня интересовали детали. Объяснил ли себе Зернов все нами увиденное, или многое осталось для него такой же загадкой, как и для нас. Прыгающие "мешки", золотое пятно, цветные струи коммуникаций, параболы этикеток и консервных банок, прыжки пола и удары силовых полей... Что все это значило, чему служило, откуда возникало и куда исчезало - таких вопросов я мог бы задать десятки. Вероятно, у Зернова есть какое-то объяснение или гипотеза. Пусть съест шашлык, "распылит" шпагу-шампур и поделится наверняка уже разгаданными тайнами. Все это я ему и выложил. - Что тебе особенно непонятно? - спросил он. - По-моему, многое уже выяснилось по пути. - Для тебя. Мне хочется детализировать. Скажем, начиная с "Генисаретского озера". - Плазма в магнитной ловушке. Я уже говорил. - Для чего? - Я могу только предполагать. Вероятно, это "печь". Плазменный реактор. Плазма может служить каким-то целям и при сравнительно низких температурах, порядка десятков тысяч градусов. Химический синтез в такой струе легко поддается управлению. А магнитное поле нечто вроде сосуда для таких реакций. Его давление может достигать оптимальных вариантов. Возможно, именно оно и образовало пленку, по которой мы прошли, яко посуху. - Значит, все-таки синтез? - закинул я удочку. Он поймался. - Вероятно. Даже на Земле химический синтез давно не новинка. Синтетические жиры производились в Германии уже в сороковые го