ды. Существует микробиологический способ получения белков из углеводородов нефти. Не решена только проблема синтеза углеводов, но это - вопрос времени. - А почему мы переносим нашу научную методологию на их процессы? - спросил я. - Может быть, у них все иначе? - Конечно, иначе. Но общие, единые для Вселенной принципы неизменны и на Земле, и на какой-нибудь альфа Эридана. Периодическая система элементов может быть записана по-разному, но смысл ее от этого не изменится. Технология синтеза у "облаков" наверняка иная, но сущность его та же, что и у нас. - Ладно, с синтезом ясно. Истоки - в плазме. А дальше? - Что - дальше? - Кисель, - сказал Мартин. - Или желе. Почему оно красное, малиновое или пунцовое? Все оттенки сурика или кармина. - Опять только предположение, - вздохнул Зернов. - Красный цвет в той или иной концентрации присутствует в каждом цехе. То дымок, то кисель, то каша. Верно. Думаю, это - катализатор, ускоряющий производственные процессы. Кстати, и при моделировании земных объектов они применяли тот же красный кисель, только степень его концентрации зависела от задачи. - Был и совсем непроходимый кисель, - вспомнил Мартин. - Был. Естественный вопрос: зачем? Что моделировалось? А вдруг ничего не моделировалось? Просто склад, запасы катализатора. Каюсь, я не подумал о такой возможности. Пороху не хватило. Зернов засмеялся: - Сейчас о "мешках" спросишь. А если это элементарные емкости с переходными материалами? - Так почему они прыгают? - А почему тарелка с бифштексом висела в воздухе? Управляемая гравитация. Способ транспортировки или изоляции моделируемого объекта. Многое, конечно, объяснить нелегко. Зачем, например, заводу лаборатория? - Ты же сказал: для нас. - В ту минуту. Сегодня. Но разве мы каждый день появляемся в коридорах континуума? А лаборатория существует не с сегодняшнего утра. Недаром охрана упорно не пропускала нас. - Какая охрана? - Силовые поля. - Их же выключили в конце концов. - Выключили. А почему они включились? С какой целью? Если Зернов еще мог отвечать на мои вопросы, то мы с Мартином только помалкивали. Да и спрашивал он чисто риторически. Сам спрашивал и сам отвечал. - А не существуют ли на заводе моделированные лаборанты для проверки готовой продукции? Оборотни без личности. Биомашины с определенной программой; пробовать и переваривать пищу. Один желудочно-кишечный тракт, без мозга, с одной только реакцией: проверка качества продукции. Бесчеловечно? Отбросьте земные определения: здесь они не годятся. Синтезированная пища предназначается для людей - значит, дегустировать ее должны человеческий вкус и желудок. - Почему же все-таки включились силовые поля? - недоумевал я. - Как они отличили нас от привычных для них экспертов? - А ты уверен, что мы похожи? Что у нас один цвет, один запах, одни биотоки? А может быть, есть определенное время для такой дегустации, определенный режим? Мы, вероятно, нарушили этот режим, за что и были наказаны. Все ясно? - Не все. А потемкинская деревня с бутафорским солнцем и живыми коровами? - Тоже лаборатория. Мы не знаем вкус синтезированного парного мяса. Может быть, целесообразнее зарезать синтезированную корову? А может быть, это только проба? Для сравнения с готовой кулинарной синтетикой? Есть еще вопросы? Ему уже надоело играть роль терпеливого гида. Но я все же рискнул. - Два, - сказал я. - Сосиски и этикетки. - Поточные линии. Мы еще не видели ни шоколада, ни жареных кур, ни серебряной фольги. Все это тоже где-то формуется, охлаждается и плывет на склады. Спросишь: где склады? Вероятно, там, где загружают машины. У выхода в Город. Он встал со своего застывшего облака и заковылял в розовое пространство, неизвестно куда. Страх, что он тут же исчезнет, мгновенно погнал нас за ним. Я даже шашлык не доел - так и бросил вместе со шпагой. В наш розовый вакуум вдруг ворвалось что-то темное и большое, возникнув горой не горой, а каким-то непонятным пригорком или камнем, преградив путь. Я отшатнулся, почувствовав, как дрогнуло у меня под рукой плечо Мартина. Темная масса не двигалась. "Не узнал?" - услышал я насмешливый шепот Зернова. Впереди чернел кузов продовольственного фургона. Мы подошли ближе. Кабина была пуста, и все дверцы плотно закрыты. По-видимому, загрузка фургона произошла раньше и где-то в другом цеху. Я встал на подножку и попробовал открыть дверцу - ничего не вышло. Я едва успел отскочить, как черный автофургон беззвучно двинулся в сторону. Куда? В розовой дымке уже возникали очертания знакомого фиолетового пятна. Оно темнело как вход в тоннель, открывшийся в мутных клубах распыленного в воздухе сурика. Откуда-то издалека пахнуло ночной сыростью, влажной листвой - запахами близкого леса. Какое-то мгновение черная тень фургона была еще видна в лиловом тоннеле, и мне даже показалось, что где-то над ней в разрыве прикрывающей тоннель пленки высоко-высоко мелькнула еле заметная звездочка. Я вспомнил о колючих кустах по краям стекловидного лесного шоссе, росистую траву под ногами, ржание ожидавших в темноте лошадей - видение живого мира за голубыми протуберанцами континуума обрадовало до предательской слезы на глазах. Хорошо, что ее никто не увидел. Потрясенный, я даже не расслышал, о чем говорили между собой Зернов и Мартин, - только последние слова: - Проморгали машину! - Успеем. Только теперь я разглядел в центре окружавшего нас пустого пространства знакомое золотое блюдце, тускло поблескивавшее посреди смятой розовой скатерти. Точно в таком же исчез и возник снова во время нашей недавней экскурсии Мартин. - Телепортация, - вырвалось у меня. И, как бы в подтверждение моих слов, посреди золотой плоскости возник новый черный фургон. Он стоял на месте прежнего, только тогда, взволнованные увиденным, мы не разглядели под ним золотого пятна. Новый фургон появился сразу, как чертик из ящика, - просто возник, и все, привычный, массивный, с длинным широким кузовом и просторной кабиной с большим смотровым стеклом. Вдруг дверцы кабины открылись, и мы, уже не спрашивая ни о чем друг друга, не удивляясь и не пугаясь, полезли внутрь один за другим. Я не помню, открылись ли вместе с кабиной и дверцы кузова, - думаю, что нет: едва ли здесь перед выходом за пределы континуума фургоны вообще открывали свои дверцы. Для кого? Все дегустации и проверки были уже давно сделаны. Нет, сезам "облаков" открылся специально для нас, выпуская на свободу в Город. Миссия наша, предпринятая без согласования с "облаками", но, очевидно, ими одобренная, была закончена. - А где они загружаются? - вдруг спросил Мартин. Зернов только плечами пожал: не все ли равно теперь, мы уже этого не увидим. Дверцы кабины захлопнулись, тихо щелкнув, и фургон так же беззвучно и плавно, как и предыдущий, двинулся к фиолетовому тоннелю. - Финис, - щегольнул любимым словечком Зернов. Но мы-то знали, что до конца еще далеко. ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПЕПЕЛ КЛААСА 33. ГНЕВ КАРДИНАЛА Возвращались мы сквозь толщу фиолетового тумана или взвеси, не мешавшей дышать, но мешавшей видеть и слышать, как мне показалось, несколько дольше, чем когда въезжали в континуум. Может быть, с нас снимали какие-нибудь энцефалограммы с записью мыслей и выводов о модели земной жизни, построенной "облаками" в неизвестно каком уголке нашей или не нашей галактики. Не впечатление же наше о заводе-континууме интересовало "всадников ниоткуда" - тут для них все было привычно и слаженно. Неслаженной была жизнь, к которой мы возвращались. Незаметно туман почернел, сгустился до ночной темноты, блеснули незнакомые звезды на небе, к которым я так и не мог привыкнуть, вблизи и вдали легли зубчатые тени леса. Мы выехали к повороту на шоссе, и машина остановилась. Тихонько щелкнув, открылись двери кабины; из лесной благостной тихости вдали донеслось конское ржание и - совсем близко чьи-то слова и смех: машину, как обычно, поджидали спешившиеся патрульные. Зная, с какой стороны они подойдут к открытой кабине, мы выскочили с другой в темноту. "Никого", - сказал, как мне показалось, разочарованно и тревожно голос подошедшего Оливье, а незнакомый голос очередного патрульного - я мало кого знал на заставе - спросил: "Вы о чем, лейтенант? Ведь это же отъезжающая, а не прибывающая машина". Оливье вздохнул; я отчетливо услышал, как он щелкнул сейчас же пальцами - признак тревоги и нетерпения, - и, честно говоря, обрадовался: беспокоится парень. "Так, - сказал он патрульным, - порядок. Поезжайте". И машина уже без нас растаяла в окружающей темноте. Тень Оливье молча двинулась к лесу, где ждали стреноженные лошади. Он прибыл один вместо конюхов и не затем, чтобы только отвести лошадей на заставу, а потому, что втайне надеялся на мое возвращение. - Оливье! - позвал я. Тень впереди остановилась. - Ано? Удивление, оборвавшаяся тревога, вмиг снятое напряжение и просто радость слились в этом негромком вскрике. - Как видишь или, вернее, слышишь, - засмеялся я. - Неужели оттуда? - Оттуда. Зернов и Мартин подошли ближе. Незачем было прятаться и оттягивать встречу. - Эти с тобой? - спросил Оливье. - Со мной. Это Борис. - Я дотронулся в темноте до Зернова. - А это Дон. Не зажигай фонаря - это не обязательно. Верные друзья и добрые парни. - Плохих не выберешь, - отозвался Оливье. - Их нужно поскорее отправить в Город. Мундиры, сам понимаешь, липовые. Включи по одному в патруль и отправь с какой-нибудь подходящей машиной. - Куда? - На улицу Дормуа. Я имел в виду "Фото Фляш" - ателье, которое после гибели Маго и ухода Фляша в глубокое подполье удалось арендовать Зернову не без помощи Томпсона. Там он с Мартином мог переодеться и переждать до утра - не в полицейских же мундирах являться в "Омон". - Посмотри маршруты рейсов и подбери парочку с остановками поблизости, - прибавил я. - Зачем? Я их наизусть помню. Одиннадцатый и двенадцатый рейсы. Остановки у булочной Фрезера и у кафе Марди. Там близко. Меня больше тревожило, как Зернов доберется до заставы: ездить верхом он так и не научился. Но Мартин меня успокоил: "Доберемся. Езды всего четверть часа. Темно, и смеяться некому". Так и добрались. Оставив друзей дожидаться у дороги - незачем было им привлекать внимание в полицейской казарме, - мы с Оливье прошли в дежурку. - Включаюсь, - изрек торжественно Оливье. Я сделал вид, что не понял. - Во что? - Во все, что бы ты ни предпринял. На меня тоже можно положиться. - Верю. Но пока тебе лучше оставаться в стороне. Дело опасное, и рисковать не стоит. Оливье обиделся: - Я, кажется, никогда не был трусом. - Знаю. Но ты не знаешь, на что мы идем. - На грязное дело ты сам не пойдешь. - Не пойду. Но сейчас, подчеркиваю, сейчас лезть в огонь незачем. Договоримся позже. Обязательно договоримся - обещаю. Пока же тебе, полицейскому, лучше не знать всего, что мы знаем. - Ты тоже полицейский. "Сказать или не сказать? Все равно сказать придется, если ищешь союзника. Для врага же Оливье и так знает больше, чем нужно. Достаточно для того, чтобы всех нас поставить к стенке. Рискну". - Я разведчик во вражеском лагере, - не сказал - выдохнул я. Но эффекта не получилось. Слова "разведчик" в нашем его понимании в словаре Оливье не было. Пришлось пояснить. - Я из Сопротивления, понял? - Я давно это понял, - сказал Оливье. - Добрые люди не идут в полицию. - А ты? Я знал, что Оливье - сын полицейского, и Оливье знал, что мне это известно. Но мне хотелось услышать его ответ. - Я в мать, а не в отца, - признался он. - Галун меня не тешит. Тем более дела. - Он вздохнул и прибавил: - Я с тобой, Ано, что бы ни случилось дальше. И так уж случилось многое. Он многозначительно замолчал, ожидая обещанного рассказа. И я рассказал обо всем, что мы видели за голубыми протуберанцами. О тайном тайных, неведомом даже самому Корсону Бойлу. То, что Оливье не понял, я обещал объяснить впоследствии: о "всадниках ниоткуда" походя не расскажешь. Но о заводе-континууме, созданном до Начала, пришлось выложить. - Почему вы называете это континуумом? - спросил Оливье. Объяснить было трудно: Оливье латыни не знал. - Ты слушал когда-нибудь мессу? - Конечно. - На каком языке говорит кюре? - На церковном. - Это латынь, - сказал я. - А "континуум" по-латыни - нечто постоянное, вечное. Этот завод никогда не остановится и никогда не иссякнет. - А если увеличится население? - Увеличится и объем продукции. Сколько затребуем, столько и получим. - Значит, не нужно уменьшать прирост населения? - Конечно. Оливье задумался: он получал и переваривал свой первый урок политграмоты. - И можно снизить цены? - На продукты? Бесспорно. Хоть вдвое. Можно даже раздавать их бесплатно, но тогда придется коренным образом изменить экономику Города. Сразу это трудно. - Я не очень хорошо тебя понимаю, - растерянно признался Оливье. - Но, по-моему, Бойл ничего не захочет менять. - Почему? - Потому что это... ну, в общем... невыгодно. - Оливье нашел нужное слово. - Кому невыгодно? Городу? - Ему самому невыгодно. - Соображаешь, - усмехнулся я ободряюще. - Пошевелим мозгами и все поймем. Конечно, Бойл ничего не захочет менять. - А если ему рассказать? - Зачем? - Убедить. В их же интересах понизить цены. Еще бы! Если бы Корсон Бойл действительно убедился в неистощимости дарованного ему богатства, он бы кое в чем реформировал экономику Города. Может быть, даже и политику. Это бы только повысило и его личный престиж, и престиж его хунты. Из замаскированного диктатора он вырос бы до живого Бога. Но какой правитель поверит голословному утверждению трех, с его точки зрения, авантюристов? Кто подтвердит наш рассказ? Кто проверит его, если сквозь фиолетовый коридор можем пройти только мы? Уже за одно это нас расстреляют или повесят на первом лесном суку. Опасных свидетелей не оставляют в живых. Я сказал все это Оливье, в заключение добавив: - Что в наиболее выгодном для Города случае сделает Корсон Бойл? Сменит ценник в продовольственных магазинах. Не лучше ли уж сменить его самого? Моя реплика не испугала и не удивила меланхоличного Оливье. Он просто обдумал ее и спросил: - А на кого? Одного убили, придет другой. Какая разница? "Соображает, - подумал я. - Трезвый ум. Такого не соблазнишь романтикой покушения". - Сменить всю клику, - сказал я вслух. - С чем? С луками против автоматов? - Найдутся и автоматы. Оливье снова замолчал, размышляя. - Трудно, очень трудно, - вздохнул он. - Такие победы легко не даются, - сказал я и покраснел: ну и штамп! Хорошо, что хоть Оливье не смотрел на меня, а быть может, и не вслушивался. Он просто молчал. Я почти догадывался, что с ним происходит: он выбирал "с кем?". С нами или остаться нейтральным? И я почти предугадал вопрос, который наконец последовал: - Что же мне делать? - Пока жив - молчи. И помни: пока молчишь - жив. - Угрожаешь? - Не я. Твое же начальство тебя не помилует. За одни раздумья. - А где Шнелль? - вдруг спросил он. - Лежит в лесу под придорожным кустом, если лисы не съели. - И Губач? - Я уже говорил тебе. Забыл или жалеешь? - С ума сошел! Как справился? - Пощелкали. Я разгадал их тактику сразу после Си-центра. - А если начнется следствие? - Скажу правду. А ты подтвердишь, что слышал, как они договаривались меня прикончить. Вовремя вспомнил Оливье о Шнелле, вовремя я подсказал ему легенду. Дверь с грохотом распахнулась от удара ногой, и в дежурке появился сам Корсон Бойл. Он был в парадном мундире, но в грязных сапогах - должно быть, ехал верхом. Судя по красноватым белкам и воспаленным припухлостям под нижними веками, он производил впечатление кутилы или картежника, смахнувшего со счетов еще одну бессонную ночь. Но он не был ни тем, ни другим - значит, что-то случилось все-таки, если даже розовые щеки его подтянулись и посерели. - Оставь нас, - бросил он Оливье. Тот вышел. Корсон Бойл прошел мимо, искоса и, как показалось мне, без прежнего дружелюбия взглянул на меня. Он сел в мое кресло и кивком указал на противоположный стул: - Садись. Я сел. - Кто вчера привел последнюю машину? - рявкнул он, как выстрелил. Я вскочил: - Я. - Можешь отвечать сидя. Кто был в патруле? - Шнелль и Губач. - Кто это - Губач? - Патрульный из Майн-Сити. - Почему переведен сюда? - Заключенные вынесли ему смертный приговор. - Где оба? - Убиты. - Кем? Мне показалось, что он все знает, и я пошел напролом: - Мной. Я убил обоих, защищаясь на первых километрах лесной дороги. Бойл, должно быть, не ожидал такого ответа. Он пожевал губами и спросил уже мягче: - Что значит - защищаясь? - Как защищаются, комиссар, когда на тебя нападают? - Они стреляли, верно. Мы это проверили. Хвала Мартину, предварительно опустошившему магазины их автоматов. - Но в кого они стреляли, Ано? - Они еще до отъезда сговорились меня прикончить. - Откуда знаешь? - Меня предупредил Оливье. Он слышал их разговор на крыльце. Дверь была открыта. Он еще вчера написал рапорт на ваше имя. Я задержал его: хотел объяснить лично. Бойл долго молчал. В холодных глазах его не промелькнуло ни доверия, ни теплоты. - Все-таки странно, - наконец сказал он. - Их было двое против одного. А Шнелль стрелял без промаха. - Я все время был начеку с отъезда из Си-центра, как только они оба перебрались в кабину. Там они не рискнули меня пристрелить: я не выпускал из рук автомата. Но я ожидал какой-нибудь штучки вроде завала. И дождался. Кто срубил дерево, не знаю - вероятно, у них был сообщник. Но когда машина остановилась, я не выскочил первым, на что они, вероятно, рассчитывали, а предложил им выйти и посмотреть, что случилось. Они не выстрелили сразу - в этом была их ошибка, - а позвали меня. Якобы на помощь. Я выпрыгнул и мгновенно плюхнулся на шоссе под колеса. Грохнули две очереди, но поверх меня. По звуку выстрелов я понял откуда и ответил. Кстати, я тоже стреляю без промаха, комиссар. Бойл все еще сомневался: - Я давно знаю Шнелля. Шнелль и убийство товарища - это несовместимо. - Он невзлюбил меня после скачек, затаил злобу после экзамена и возненавидел, когда начальником заставы стал я, а не он. - Может быть, и зря, что не он, - задумчиво произнес Бойл. - Может быть, я ошибся. А теперь начальником я назначу Минье из Майн-Сити. Я слыхал о Минье, заместителе начальника лагеря, - тупом и жестоком солдафоне, яростно ненавидимом заключенными. Почему его переводят сюда? Из-за меня? Едва ли. Внутренне даже довольный, что расстаюсь с опротивевшей мне казармой, я поднялся. - Разрешите вопрос, комиссар. - Мог бы задать его сидя. - Я разжалован, комиссар? - Пока еще нет. Есть шанс сохранить лейтенантские нашивки. - Тогда еще один вопрос, комиссар. Почему Минье, а не Оливье? - Оливье поедет вместе с тобой. Я знал, что спрашивать больше не полагалось, но у меня вырвалось: - Куда? - В Майн-Сити. Теперь уж я сел без всякого разрешения, донельзя растерянный и ошеломленный. Вероятно, это отразилось у меня на лице, потому что Корсон Бойл засмеялся. Кстати, впервые после его появления в дежурке. Гроза прошла мимо. - В Майн-Сити готовится бунт, - пояснил Бойл. - Нам сообщили об этом информаторы - у нас есть свои в каждом бараке. Но когда именно, выяснить пока не удалось: на другой день трех информаторов нашли задушенными в шахте. Одного убили куском угля. А на столе у себя Минье нашел свой смертный приговор, изложенный печатными буквами. Он так испуган, что рассчитывать на него в лагере уже не приходится. Конечно, можно расстрелять каждого десятого или пятого, но что мы узнаем? Ничего. Кроме того, нам сейчас нужны рабочие - необходимо форсировать добычу угля. Потому я и посылаю тебя на место Минье. Бриск, начальник лагеря, тяжело болен, толку от него мало. Значит, тебе понадобится помощник. А лучше Оливье не найдешь. Я не выразил ни угодливой радости, ни служебной готовности. - Недоволен? - спросил Бойл. - Не очень, - честно признался я. - Дела я не знаю, а дело нелегкое. И лагерники, по-моему, отлично сорганизованы. - Вот ты и докопаешься до организации бунта, сорвешь его подготовку и ликвидируешь зачинщиков. Как? Дело твое. В качестве начальной меры могу подсказать. Смени связь с Городом. Связь поддерживается через вольнонаемных шоферов, подвозящих продукты для кухонь. Смени всех. Связи в Городе есть? Есть. Значит, и люди найдутся. Вмешиваться не буду. Я постарался сдержать улыбку. Люди, конечно, найдутся: Фляш подберет их сколько угодно. Неплохо одним из водителей послать Мартина. Совсем неплохо. Я наконец разрешил себе улыбнуться: нам потрясающе везло. Бойл вскинул брови. - Рано. Я не понял. - Улыбаться рано. Вот взгляни. - Он желчно усмехнулся и протянул мне сложенный вчетверо газетный лист" То был очередной номер подпольной газеты сопротивленцев "Либертэ", вернее, ее английский дубликат "Фридом" - детище предусмотрительности Зернова и активности Мартина. Последнего я узнал по перу в фельетоне "Игра с джокером", высмеивающем самого Бойла. Как джокер, подменяющий любую карту, всесильный диктатор появлялся то в мундире начальника фуд-полиции, то под личиной скакового мецената и коннозаводчика, то под еще более скромной вывеской владельца ресторана "Олимпия" (последнее Мартин узнал, конечно, от своей барменши). Хроника рабовладельческих нравов в Майн-Сити плюс статистика систематического сокращения населения Города объясняли и резкость Бойла, и его несдерживаемое раздражение. Но тревожило его другое. - Сослали редактора, разгромили типографию, даже бумагу вывезли, а пакость эта выходит, - вдруг сказал он. Я понимал недоумение Бойла. Профессиональная память его не знала опыта борьбы с революционным подпольем: в Сэнд-Сити такого подполья не было. Полисмены Сэнд-Сити чинили расправу над коммунистами, неграми и, если требовалось, над мелкими нарушителями общественного благополучия - крупных гангстеров они не трогали. Если бы "облака" смоделировали жандармского умельца Медникова из московской охранки, тот сразу понял бы, что перед ним продукт хорошо сорганизованного подполья. Бойл этого не знал, считая Сопротивление чем-то вроде гангстерской шайки. Но оно уже начинало его тревожить. 34. ПЛЕТКА И ШОКОЛАД Мы выехали в Майн-Сити на рассвете по окружной дороге в сопровождении эскорта патрульных с автоматами. Вдвоем было небезопасно: одинокого полицейского здесь часто подстерегали или нож, брошенный из-за куста, или стрела, пущенная с дерева. Заехать в Город Бойл не разрешил - торопил скорее ознакомиться с положением в горняцких поселках, и я поэтому не мог повидаться с друзьями и Фляшем. Кажется, мое назначение опережало события. Бойл сказал: готовится бунт. Вероятно, он имел в виду локально ограниченный мятеж в одном из бараков, обеспечивающий побег, может быть, и значительной группе заключенных, но всего только побег. Такие побеги случались: лес был наводнен шайками одичавших беглецов, время от времени нападавших на патрули и машины с продуктами. Но с моей помощью Сопротивление могло превратить мятеж в восстание, отнюдь не ограничивая его цели побегом. Сложность заключалась в том, что организация побега уже началась (у Бойла были такие сведения), а я не мог связаться с Фляшем: без соответствующих паролей и явок нечего было и думать о связи с лагерными подпольщиками. Даже выданные им списки провокаторов они, в свою очередь, могли посчитать провокацией. Правда, меня знал Джемс, но при его недоверчивости и пылкости моя самодеятельность могла иметь самые пагубные последствия. На подобную самодеятельность без директив Сопротивления я не имел никакого права. С такими мыслями я ехал в лагерь, опасливо поглядывая на окружавшую нас чащобу. К счастью, она редела по мере нашего продвижения по горной дороге, и я еще раз мог наблюдать, в каком своеобразном преломлении воспроизвели "облака" нашу земную природу. Не знаю, какова она в их родном уголке Вселенной, но самая суть природы нашей планеты - ее хаотичность, стихийность и беспорядочность - осталась ими непонятой. Или, быть может, они захотели ее улучшить по-своему, подбирая однородность видов и форм. Мы проезжали сосновые корабельные чащи, насквозь пронизанные солнечным светом, дубовые и кленовые перелески, рощи голубых елей и белых акаций. Казалось, все это было посажено упрямым садовником, чуждым всякой эстетики, но поклонником однородного музейного принципа. А если, скажем, среди голубых елей пробивался молодой дубок, а в кленовом лесу - заросли боярышника или барбариса, то это сама воссозданная природа вносила коррективы в замысел ее создателей. Пройдет пять-шесть десятилетий, и эти коррективы полностью изменят лик окружающего питомника. На неведомой планете зашумит подлинно земной лес, где будут шастать грибники и охотники. Были и приключения, заставлявшие нас ехать в объезд и делать многокилометровый крюк по звериным, нехоженым тропам. Участок высохшего почему-то кустарника облюбовали полчища змей, висевших на голых ветках как куски провода или каната. Ядовитость их мы не проверяли, свернув на первую попавшуюся тропу. Кони сами выбирали дорогу, загодя чуя опасность. Так мы избежали встречи с тучей пчел, жужжавших над полем цветов, словно проходившая под облаками эскадрилья скоростных самолетов. Я взглянул на лица сопровождавших нас патрульных: они посерели от страха. Значит, я просто не представлял себе масштабы подстерегавшей нас опасности. Близость человеческого поселения стала заметной по мере нашего приближения к лагерю, показались конские табуны на лугах, обнесенных высоким забором, зелено-желтые массивы овса и плантации роз, явно посаженных человеком. "Участки полицейских-отставников, - пояснил Оливье, - заготовка розового масла". К лагерю мы подъехали не со стороны железной дороги, отделенной от леса колючей проволокой, а по грунтовке, изрезанной колесами и копытами, которая и привела нас к воротам в серой бетонной стене с лаконичной надписью "Уголь". На мой недоуменный взгляд Оливье разъяснил, что на таких же воротах к югу отсюда красуется надпись "Железо", а выше в горах - "Медь", в зависимости от того, на какие разработки ведет дорога. Я вспомнил роман Синклера: мы въезжали в царство "короля-угля", только здешний король был во много раз свирепее синклеровского. Однако поселок за воротами производил даже симпатичное впечатление и чем-то напоминал виденные мною во Франции. Оттуда, вероятно, и были скопированы эти дома с черепичными крышами и цветными палисадниками, уцелевшими со времен Второй республики, одноэтажные коттеджи-модерн, нечто вроде мэрии в центре маленькой площади и трактир с вынесенными на улицу столиками под курортно-полосатым тентом. "Административный поселок, - подсказал Оливье, - комендатура, службы, техническое управление и ресторан для нашей услады". - "А рабочие?" Даже сопровождавшие нас патрульные заржали как лошади: "Ты еще бараки не видел. И плеточный плац, и собачий питомник". - "Зачем питомник?" - поинтересовался я. Оливье ответил лаконично и грустно: "Увидишь". Но я ничего не видел, кроме пустой улицы и нескольких человек в шортах за столиками под тентом. Никто из них даже не обернулся. "Чины, - усмехнулся Оливье. - Коньяк со льдом хлещут. И мы будем. Жарко, сам понимаешь". Освенцим и Маутхаузен мы увидели позже, когда осматривали шахтерские обиталища в блоках-бараках, возглавлявшихся блок-боссами. Кто придумал концентрационные лагеря, до сих пор не знает история. За несколько десятилетий до гитлеровцев их с успехом применяли англичане в Южной Африке, сокращая количество военнопленных в годы англо-бурской войны. Историки ее уверяют, что прообразом для таких лагерей послужили каторжные поселения английской короны в Австралии. Говорят, что такие же поселения создавались и рабовладельцами Древнего Рима в их колониальных владениях, что упоминание об этом будто бы можно найти у Тацита или у Флавия. Впрочем, не это существенно. Существенно то, что "облака" смоделировали человеческую жестокость, а человеческая жестокость придумала и оборудовала Майн-Сити. То, что мы видели в бараках, кухнях и на плеточном плацу, где наказывали провинившихся окованными медью ременными плетками, можно сравнить с любой гиммлеровской фабрикой смерти и описание увиденного заимствовать из любого документального фильма, смонтированного по материалам Нюрнбергского процесса. Будет очень похоже. Несколько архаично, не столь модернизованно: не было печей, газовых камер, изделий из человеческой кожи, стерилизации... Но древние формы человекоистребления, вплоть до травли собаками, применялись здесь ревностно и успешно. Собак, впрочем, я отменил, плетки тоже. На самом большом плацу я собрал всех блок-боссов - типичнейших капо, с выражением жестокости и хамства на лицах. Они были в таких же серых мундирах, обшитых вместо галуна черной тесьмой. В отличие от "золотарей-галунщиков", в лагере их называли могильщиками. За голенищем у каждого торчала плетка. Плетки были первое, что я увидел. С них я и начал. - Вынуть плетки, - скомандовал я. Недоуменно, но послушно плетки были извлечены из сапог. - Теперь выбросьте их на два шага вперед. Перед строем мундирных блок-боссов легла почти ровная линия ременных треххвосток с медными наконечниками. У меня в комендатуре был не то управдел, не то писарь, почти мой однофамилец Онэ. Он тут же вел записи для приказа. Если первое мое распоряжение вызвало у него, как и у всех, только недоумение, то последующее повергло в ужас. - Плетки сжечь, а все плацы уложить дерном, - приказал я. - Пусть будут лужайки для отдыха. Наступила глубокая тишина, которую Онэ прервал не сразу, но все-таки прервал. - Пункт седьмой охранительного устава гласит: плетка с тремя хвостами считается непременным условием всякого наказания, - деревянным голосом произнес он. - Пункт седьмой временно отменяется, - сказал я. Онэ вскочил: - Кем отменяется? - Мной. Не задавайте лишних вопросов. Молча стоял каменный строй блок-боссов. - Почему вы ходите всюду с собаками? - спросил я. Онэ снова подпрыгнул, как чертик из ящика. - Пункт восьмой... - начал он. - Пункт восьмой временно отменяется, - перебил я. - Собаки используются только за колючей проволокой. Никакой травли людей на территории лагеря. Все. Так было покончено с плетками и собаками. Кроме того, я закрыл все карцеры - земляные норы без света и воздуха, ввел наблюдение за безопасностью работ на лесоповале и в шахтах и увеличил дневной рацион для рабочих. Порядок в столовых и лазаретах наводил Оливье. На большее я пока не рискнул, да и реформы вводил не для того, чтобы задобрить рабочих и вызвать у них признательность к новой начальственной метле, а с тем, чтобы внести некое смятение в умах, отсрочить тем самым подготовку мятежа. Мятеж не должен начинаться без участия и до вмешательства Сопротивления. Джемса я в бараках не нашел, но имя его в списках видел. Значит, Джемс был жив и, по-видимому, относительно здоров, потому что в больнице не числился. Мой интерес к нему тотчас же привлек внимание Онэ: мои предшественники не интересовались заключенными. - Вы знаете, кто этот Джемс Стил? - спросил он. - Знаю, - ответил я хладнокровно. - Бывший редактор подпольной газеты. Онэ сейчас же насторожился: что это я затеял? - Собираюсь расширить канцелярию, - небрежно заметил я. - Объем работы увеличивается, один вы не справитесь. А из бывшего редактора может выйти хороший писарь. Онэ промолчал. Он копил наблюдения для доноса. Кому? Больному Бриску, которого я замещал, или самому Бойлу? Бриск меня не пугал, но вмешательство Бойла могло сорвать мои планы. Онэ становился опасным, а наш раунд - решающим. Противника, как говорят на ринге, надо было нокаутировать. Для начала я послал его в нокдаун: - Вы готовите рапорт, Онэ? О моих действиях и через мою голову. Но учтите: первым об этом узнаю я. Он взглянул на меня исподлобья, как бы оценивая мою угрозу. - Вам еще не выносили смертного приговора? - спросил я. - Н-нет... - заикнулся он. - В таких случаях полицейских спасают. Переводят в другое место, как Минье, например. Так запомните: вас не переведут. Это я вам обещаю. Я мог спокойно считать до десяти, как на ринге. С Онэ было покончено. Требовался кислород, и я его дал. - Мне поручено, Онэ, любыми средствами, я подчеркиваю - _любыми_, поднять добычу руды и угля. Сделать это можно при помощи кнута и пряника. (Я перевел "кнут" как "плетку", а "пряник" как "плитку шоколада".) Мои предшественники предпочитали плетку, и добыча падала. Поэтому я решил попробовать шоколад. По-видимому, он понял, потому что мое требование разыскать и доставить Джемса бросился выполнять сам. Сейчас предстоял разговор потруднее. Джемс вошел в зеленой куртке каторжника: до полосатых местные Гиммлеры не додумались. Сначала я даже не узнал его, настолько он изменился. Работа в Майн-Сити действительно сокращала прирост населения. - Садись, - сказал я, подвигая стул. Он сел, не отводя устремленных на меня глаз. В них я читал презрение и недоверие. - Не веришь? - Не понимаю вопроса. - Прекрасно понимаешь. Только считаешь, что я предатель и делаю карьеру в полиции. - А разве это не так? - скривился он. - Мне что-то неизвестно от Сопротивления о твоем назначении. - Будет известно, - сказал я. - Оно произошло неожиданно для меня самого. Связаться с руководством и получить директивы еще не успел. Он молчал. Сжатые губы его по-прежнему презрительно кривились: не верил ни одному моему слову. - Не доверяешь? - Не доверяю. - Ты прав, - вздохнул я. - Доверие не просят, а завоевывают. Подождем. Где ты работаешь? - На седьмой-бис. - В шахте? - Конечно. Думаешь, буду восхищаться твоими реформами? Они, конечно, гуманны, но в создавшемся положении приносят больше вреда, чем пользы. Так и есть: смятение в умах уже началось. Надо развивать партию. Шах королю! - Ты ошибаешься и скоро осознаешь свою ошибку, - сказал я. - А пока я перевожу тебя из шахты. Он вскочил испуганно: - Куда? - Сюда. В канцелярию. Ты должен быть у меня под рукой. - А если я не хочу? Я усмехнулся. - Оставь меня в шахте, Ано. Прошу. Сейчас это очень для меня важно. - Голос его дрожал, он почти умолял, этот голос. - Нет. - Я решительно отверг его просьбу. - Ты сам поймешь, где ты нужнее. - Никогда! - крикнул он. - Никогда не пойму. Я решил добить его: у меня не было выхода. - Ты и раньше мало что понимал. Из-за непонятливости и газету погубил. Он сразу сник, даже голову опустил, как провинившийся школьник. - Я не обвиняю тебя в предательстве, потому что знаю предателя, - сказал я. - Но твое недомыслие и доверчивость, столь же легкомысленные, как и сейчас твое недоверие, привели к провалу. Он вздохнул и выдохнул; казалось, он задыхался. - Ты знаешь предателя? Кто? - Этьен. Я же предупреждал тебя. - Но ведь он сам оборудовал типографию. - Был в одной стране - до вашего Начала, конечно, - некий провокатор по имени Евно Азеф. Он организовывал революционные акции, чтобы потом донести полиции. Этьен помельче, но из той же породы. Джемс уже не отвечал, не глядел, не кривился. А я выдавливал из него упрямство, как зубную пасту из тюбика. - Кстати, газета выходила и выходит без перерывов. Была оборудована резервная типография, о которой не знали ни ты, ни он. И редактирует ее неплохо один наш общий знакомый. - Кто? - Мартин. - Твой Мартин? - Наш Мартин, - сказал я. - Такие-то пироги, юноша. Забирай свои пожитки и переселяйся в административный барак. - И все-таки не верю, - повторил Джемс, но уже без прежней уверенности. - Поверишь, - усмехнулся я. - Даже плечики опустишь, когда увидишь очередной номер. Мат! - Что? - не понял Джемс. - Ничего, - сказал я, уже думая о другом. Теперь мне нужен был только повод для отъезда в Город. Время работало на нас. 35. ГАМБИТ ЭТЬЕНА Повод нашелся. Нужно было сменить вольнонаемных шоферов, подвозивших из Си-центра муку ручного помола, из которой замешивалась лагерная похлебка для кухонь, и деликатесные продукты для администрации и охраны. Я выехал ночью, рассчитывая застать Зернова или в крайнем случае Мартина. Конечно, жаль было подымать их с постели, но кто-нибудь - или Борис, или Дон - нашел бы способ добраться до Фляша. А с Фляшем требовалось связаться до вечера: времени у меня не было. Конюшня отеля была на замке, конюхи спали, и я, привязав лошадь к афишной стойке, прошел в вестибюль "Омона", не рискуя никого удивить, - мой мундир был идеальным ночным пропуском. Но и удивлять было некого - швейцар дремал у себя в каморке, а портье просто спал, положив голову на руки. Тоненькая струйка слюны текла по губам на полированный дуб, и требовалось что-то погромче стука моих сапог, чтобы разбудить спящего. Так я и добрался незамеченным до нашего номера, тихонько открыл дверь собственным ключом и вошел. Вошел и отшатнулся. На меня из соседней комнаты прыгнул с безумными глазами Мартин. Он был одет, в руке сверкнул знаменитый нож. Прыгнул и тоже отшатнулся - я стоял ярко освещенный трехсвечником на камине. - Будь ты проклят! - воскликнул Мартин и сплюнул. - Галунщик чертов! Как вошел? - У меня же ключ, - удивился я. - Почему ночью? - "Почему, почему"! - обозлился я. - А почему ты одет? И кто там в комнате? - Ну, входи, - сказал он, подумав, и пропустил меня вперед. В комнате было так накурено, что даже десяток свечей не позволил сразу рассмотреть лиц собравшихся. Я никого не узнал, но все вскочили, различив мой проклятый мундир. - Порядок, - сказал Мартин. - Тревога отменяется. Это Юри Ано лично и срочно. - Ну и напугал ты нас, Юрка, - услышал я в дыму голос Зернова. - Меня он не помнит, - засмеялся сидевший ближе всех Стил. - А меня не узнает, - откликнулся Фляш. Теперь я разглядел всех и даже узнал сидевшего на диване Томпсона, такого же седого и худощавого, каким я знал его на Земле. - Я о вас столько слышал, молодой человек, - сказал он, - что горю нетерпением узнать вас поближе. Даже голос его был знакомый, томпсоновский. И все же это был другой Томпсон, что-то в нем изменилось. Я не разглядел еще, что именно, но что-то изменилось. Я скорее угадал это, чем понял. - Простите, господа, если помешал. Я не знаю ни причин, ни целей этого ночного собрания и могу сейчас же уйти, но мне именно срочно, как сказал Мартин, нужен Фляш. Разрешите, я оторву его на несколько минут, - выпалил я все разом. - Отрывать незачем, - ответил Фляш, - здесь все равны. - Кроме меня. Я могу выйти, - сказал Мартин. - Не дурите, Мартин. Вы специально приглашены, как и Ано, хотя мы и не могли с ним связаться. - Я назначен комендантом Майн-Сити, - объявил я. И все умолкло. Как долго длилось молчание, я не могу сказать, но в эти минуты каждый, вероятно, обдумывал и рассчитывал перспективы, которые открывало мое назначение. Наконец Фляш спросил: - Давно? - Уже несколько дней, как я в лагере, - поспешно проговорил я. - С подпольем связаться не могу: нет ни паролей, ни явок. А без них мне по вполне понятным причинам не доверяют. Даже Джемс. - Вы видели мальчика? - взметнулся Стил. - Как он выглядит? - Плохо. Кто же в бараках хорошо выглядит, кроме собак и блок-боссов? Впрочем, я перевожу его к себе в канцелярию. - Оставьте его в шахте, - жестко потребовал Стил, и я, конечно, знал почему. - Бессмысленно. Корсон Бойл уже знает о предстоящей акции. Ее надо готовить иначе и в других масштабах. - Гамбит Анохина, - усмехнулся Томпсон. Я вздрогнул. Отк