штаба, - командовал конниками-связными, поддерживавшими сообщение между очагами восстания. Он сидел внизу за конторкой портье и отдавал распоряжения входившим и выходившим наездникам. Когда возникала необходимость, я спускался к нему и сообщал, куда нужно послать нарочного. - Не забыл Макдуффа? - вздыхал он. - Какого коня сгубили! Сгубил его Бойл во время одной неосторожной поездки не то на заставу, не то в Майн-Сити. Узнавший об этом Хони Бирнс перестал разговаривать со всеми знакомыми полицейскими. Он не здоровался с ними, не подавал руки и отворачивался при встрече. За это его сослали в Майн-Сити, откуда совсем недавно вызволил Оливье. Кстати, Оливье аккуратно позвонил в десять. - Все в наших руках, - начал он без преамбулы. - Обошлось почти без жертв: какие-нибудь два десятка убитых и раненых. Тяжелых ранений нет. Зато блок-боссы, информаторы и пытавшиеся сопротивляться охранники уничтожены полностью. Остальных без оружия и мундиров погнали в лес. - Почему без мундиров? - поинтересовался я. - Мундиры переданы авангардным группам, предназначенным для штурма товарной станции и Си-центра. Есть кое-что и для вас, лейтенант, - лукаво присовокупил Оливье. - Звонил Корсон Бойл. Спрашивал вас. Я ответил, что вы еще с утра выехали в Город. Минут десять назад он звонил опять, явно чем-то недовольный или встревоженный. Я пожал плечами: для себя, не для Оливье. - Что он мог узнать? Ничего. Где Мартин? - Командует автоматчиками, выехавшими на омнибусах. - А Джемс? - Повел безоружных на соединение с лучниками, наступающими вдоль продтрассы. - Успеете задержать? - Нет, конечно. А что? - встревожился Оливье. Я вздохнул: еще одна порция "робин гудов". - Безоружные не должны появляться в Городе, пока не будут захвачены все опорные полицейские пункты. Пусть прочесывают периферию, - повторил я приказ Томпсона. - Попробую связаться, - подумал вслух Оливье. - Пошлю верхового. Мы могли говорить свободно, не опасаясь последствий: телефонная станция к этому времени была уже занята "коммунарами" Фляша. Но после нашего разговора телефон замолчал, и я грыз ногти, представляя себе, что может произойти, когда несколько сот голодных людей, не знавших до сих пор никакой другой дисциплины, кроме дисциплины страха, ворвутся в Город, требуя оружия, да еще когда на улицах повсюду шумит пьяная ярмарка и ливнем льется сидр и вино. "Запирайте етажи, нынче будут грабежи!" Я уже тянулся разбудить Томпсона, но все еще медлил. Пусть поспит. Что мы сможем сделать у телефона, когда неизвестно, где Фляш, где Стил, где Мартин, где Оливье, когда приказ о задержании лучников отдан уже на все въездные заставы. Но устоят ли они против толпы напирающих "тилей уленшпигелей"? Наконец телефон зазвонил опять. Я жадно схватил трубку. - О'кей, - сказал знакомый голос, - Мартин докладывает. - "О'кей, о'кей"! - передразнил я его. - Где пропадал? Откуда говоришь? - Из Си-центра. Только что захватили. Чистенько, гладенько, десяток кокнули, остальные лапки кверху. Пока заправляемся коньяком и сардинами. Ждем указаний. - Отставить коньяк! - закричал я. - В Городе и так все пьяны, от полисмена до велорикши. Не хватает того, чтобы и мы ворвались туда пьяной оравой. Поставь надежных людей у винных складов! Обезоруживай всех любителей выпивки! Если понадобится, грози расстрелом. - Есть контакт, - хладнокровно согласился Мартин. - Проугибишен ["сухой закон" (англ.)] так проугибишен! Когда выступаем? - Жди указаний, - буркнул я в трубку, собираясь на этот раз уже окончательно разбудить Томпсона. Но не успел. Телефон снова потребовал меня к трубке. Потом вторично. Затем еще и еще. Я едва успевал щелкать рычагом. Звонили с въездных, ныне уже наших, застав о задержанных полицаях, спешивших в Город доложить начальству о происшедшем. С продтрассы сообщали, что колонна лучников, подошедшая к городским окраинам, ожидает у заставы, но отдельным группам все же удалось просочиться в Город. Уведомляли также о полученном приказе комиссара Бойла разыскать и доставить в управление некоего Жоржа Ано, бывшего коменданта Майн-Сити. Об этом же позвонил Оливье, успевший уже захватить вокзал и товарную станцию. Приказ о розыске коменданта Ано, если таковой появится в пределах железной дороги, очень его встревожил. - Что случилось, лейтенант? Почему разгневался Бойл? Честно говоря, я боюсь за вас. Почему разгневался Бойл, я и сам не понимал. Только бы он не предпринял чего-нибудь неожиданного, не предвиденного штабом. Я знал, что посоветует Томпсон: ждать. Но я знал и Бойла. Неучтенную вспышку его гнева, чем бы она ни вызывалась, следовало погасить. Но как? Мне везло. Помог неизвестно откуда объявившийся Фляш. Откуда, я не успел спросить - так краток был наш телефонный разговор. Голос его к тому же звучал глухо, будто издалека: или провод был не в порядке, но все, что мне удалось разобрать, было указание немедленно известить Бойла, что приказ о розыске мне известен, что я не скрываюсь и прибуду в "Олимпию" к началу банкета. Формулировка была наглая, но именно такая и должна была погасить гнев или тревогу Бойла. Я позвонил в управление. Мне ответили пьяным голосом: - Дежурный слушает. Я слово в слово повторил все сказанное мне Фляшем. Дежурная жаба мгновенно протрезвела и спросила, где меня найти, если ей удастся связаться с комиссаром. Я положил трубку; главное было сделано. После этого я разбудил Томпсона и рассказал ему о своих разговорах. Его больше всего заинтересовали лучники. - Что с ними будет? - Ничего не будет. Или они доберутся до нас, или растворятся в толпе на улицах, благо угощенье бесплатное. Луки они забудут или бросят и тогда утратят всякую ценность для нас. Правда, они могут и сболтнуть лишнее, но кто будет сегодня вслушиваться в пьяную болтовню на улице? - Не знаю, - все еще сомневался Томпсон. - Корсон Бойл дьявольски умен. Он что-то подозревает. Почему он так усиленно вас разыскивает? Почему вы вдруг стали "бывшим"? - Бойл умен, но и капризен. Я - это его каприз. - А если он уже все узнал и мы не дотянем до банкета? - Будет больше жертв - только и всего. Какие-то группы окажут сопротивление. Но уже сейчас вся периферия и важнейшие опорные пункты в Городе в наших руках. Что остается Бойлу - отречение, самоубийство, бегство? А потом, я думаю, что блокада Города отрезала полицейскую клику от информации. Связи нет. Я сужу по ответу дежурного. Когда начнется банкет? В четыре. А в три мы уже замкнем третье кольцо. Кстати, я не совсем понимаю диспозицию. Какая разница между кольцами? - Первое - это периферия: Майн-Сити, продтрасса, железная дорога, омнибусное шоссе. Второе - границы Города: товарная станция, ипподром, Си-центр, въездные заставы. Третье - опорные пункты противника непосредственно в Городе, такие, как Главное управление и центральный склад оружия в четырнадцатом блоке, Вычислительный центр, мэрия и телефонная станция. Последние два пункта уже не могут быть использованы противником, вы правы: они в наших руках. В мэрии сосредоточены группы Фляша, телефонистки на станции работают под нашим контролем. Конечно, можно соединить аппараты и незаметно для контролера. Поэтому третье кольцо особенно настораживает. Противника могут предупредить. - А если перерезать линию? - Нет, - не согласился Томпсон. - До последней минуты в основной полицейской цитадели должна быть телефонная связь. Пусть иллюзорная, но должна. На каждый звонок должен ответить дежурный. Наш дежурный. Он подчеркнул слово "наш" с неколебимой уверенностью, что в нужный момент нужную телефонную трубку, засекреченную и охраняемую, как сейф с шифром, возьмет в руки наш человек. Ну а если наш человек рухнет с простреленной грудью, а телефон-предатель все же выполнит свое черное дело? Томпсон даже улыбнулся моей наивности. - Если то, что задумано, затем продумано, выверено и рассчитано, а потом выполнено с такой же точностью, случайностей не бывает. - Ну а дрогнет рука, например. Что тогда? Промах? - Рука не дрогнет, если вы подготовились. - Ко всему не подготовишься. Наступил на улице на корку банана - и хлоп! Сотрясение мозга. - Если смотреть под ноги, на банан не наступишь. - Вы отрицаете непредвиденное? - Нет, конечно. Но надо уметь предвидеть. Что-то от земного Томпсона все-таки было в моем собеседнике. Я попробовал атаковать с другой стороны: - А ошибка? Могут же быть ошибки. - Могут. Но не должны. Моя блокированная земная память подсказывает мне нечто очень верное: это хуже, чем преступление, - это ошибка. Кто это сказал? - Талейран Наполеону. - Кто кому? - Министр императору. В свое время вспомните, адмирал. У меня это вырвалось по старой привычке, но Томпсон зацепился: - Я даже не знаю, что делает на Земле адмирал. - Командует флотом, эскадрой. Это - на море. Иногда министерством или разведкой. Это - на суше. На суше - за письменным столом, на море - с авианосца или подводной лодки. Глубокие морщины на лбу Томпсона казались еще глубже. - Из двух десятков слов, которые вы произнесли сейчас, я знаю точно два или три. Некоторые объяснил мне Зерн, остальные слышу впервые. Как бессмыслицы из детской сказки. А-ви-а-но-сец! Я объяснил, что такое авианосец. Томпсон извлек объемистый блокнот и записал. - Начал вторую тысячу, - грустно усмехнулся он, - ребенок учится ходить. Тысячу пять слов дал мне Зерн. Кстати, почему он молчит? Действительно, почему молчал Борис? Я взял трубку. - Погодите, - остановил меня Томпсон. - Связь с Би-центром только через продуправление. Сообщите им номер мэрии, если спросят, откуда вы звоните. Я последовал его совету. Вопреки опасениям с Вычислительным центром соединили немедленно. Я спросил: - Борис? - Я. - Какой из двух - земной или здешний? Я спрашивал по-русски. В трубке засмеялись. Я выжидающе молчал, даже смех у них был одинаковый. - А не все ли равно. Юрка, если по делу? - Старик волнуется. - У нас по-прежнему. Ждем. Галунщики на плацу, и в лабораториях ничего не знают. В трубке что-то щелкнуло, будто подключили еще аппарат, и грубый знакомый голос дежурного недовольно спросил: - По-каковски говорите? Не понимаю. - Вам и не требуется понимать, - сказал по-английски Зернов. - Вам требуется передать по начальству, что подслушиваемый разговор непонятен. Все! Отключайтесь или соедините меня с комиссаром. Что-то щелкнуло опять, и голос пропал. - Передай старику, - продолжал по-русски Зернов, - что ровно в три снимаем зеркальный контроль и блокаду "проходов". Блокируется только телепортация. Я тотчас же перевел это Томпсону. - Не в три, а в два, - сказал Фляш. 42. КОНЕЦ "ОЛИМПИИ" - Иначе говоря, через десять минут. Так и передай. Он стоял в дверях без шапки, с какими-то щепками в волосах, с красными от бессонных ночей глазами и землистым цветом лица - измотанный ночной сменой рабочий. Из-за спины его выглядывал Джемс, уже сменивший лагерную куртку на ковбойку и шорты "дикого". Грудь его наискосок пересекала желтая тетива лука, а у пояса болтался синий колчан с торчавшими из него длинными хвостами стрел. - Почему в два? - спросил Томпсон. - Банкет начнется не в четыре, а в три. Съезд гостей к половине третьего. К этому времени все опорные пункты должны быть уже захвачены. "Олимпию" берем последней. Командуешь операцией ты. - Фляш даже не посмотрел на меня - только плечом шевельнул. - С какими силами? - спросил я. - Сотни тебе достаточно. Мы перебрасываем из Си-центра четыре омнибуса автоматчиков во главе с Мартином. Я еле сдержал радость: лучшего соратника трудно было и пожелать. - Завершив окружение, - продолжал Фляш, - начинаете штурм. Четыре входа - четыре группы. Мартин с тремя проникает через главный и два боковых входа и занимает зал. Ты - через артистический за кулисы и займешь все внутренние проходы и лестницы. На сцену выходишь в последнюю минуту. Сигнал - взрыв! Я знал, что правительственная ложа минирована, но считал это излишним. С сотней автоматчиков можно было бы обойтись и без пиротехники. - Ты не знаешь Корсона Бойла, - отрезал Фляш. - Он только мертвый не страшен. А пешек его жалеть нечего. Подрывник будет у барьера ложи, переодетый официантом. Мина заложена за барельефом с орлом. Свеча на любом столе. Стоит прикоснуться свечой к орлу - он вспыхнет, как пакля. - Он же резной, деревянный, - усомнился я. - Мы его заменили другим, пропитанным горючим составом. Конечно, жаль подрывника. Но что ж поделаешь: мы еще не умеем делать самовзрывающиеся снаряды. - Постой, - сказал я, - у нас есть бикфордов шнур? - Какой шнур? - не понял Фляш. - Запальный. Одним концом прикрепляешь к барельефу или еще проще - к мине, другой... - Пока он будет гореть, заметят. - Есть выход, - сказал я, вспомнив американский фильм с почти аналогичной ситуацией. - Взорвать можно и на расстоянии. Понадобится меткий лучник. Сверхметкий. - Сгожусь, - вынырнул из-за спины Фляша Джемс. - Пошли другого, - поморщился Фляш, - сейчас будем перевооружать твоих лучников. - Пусть другой и перевооружает. А я с Ано, - осклабился Джемс. Я вспомнил соотношение сцены и ложи. Метров тридцать, не больше. Сколько летит стрела? - Сейчас проверим, - сказал Джемс и распахнул дверь в коридор. - Тридцать и будет. - Он снял лук и достал стрелу. В конце коридора висел портрет Анри Фронталя в траурной рамке. - Левый глаз. Засекай время - у тебя часы с секундами, - обернулся Джемс к Фляшу. Тот вынул из кармана часы на ремешке. Стрела свистнула, и мы даже издали увидели, что она торчит в левом глазу портрета. Анри Фронталь был убит вторично. - Две секунды, - ответил Фляш. - Прикрепи кусок шнура с запасом секунды полторы на прицел и поджигай, - сказал я Джемсу. - Целься в орла - со сцены он виден. А промахнешься... - Исключено, - возразил Джемс. - Приводи себя в порядок, мэр, - сказал Фляш, по-видимому считая, что вопрос о взрыве исчерпан. - Ты будешь с олдерменами в зале. Завидую. - А ты? - Ну, у меня дел много. Фляш спрятал часы. - Учти, что омнибусы Мартина уже выехали, - сказал он мне и подмигнул Томпсону. - Получится у него, как ты думаешь? - Как у первой скрипки в оркестре. Она никогда не фальшивит. А я сомневался. Вдруг случится что-нибудь непредвиденное, чего не могли предполагать ни точный, как хронометр, Фляш, ни самоуверенный Томпсон. И случилось. Я прибыл за четверть часа до банкета, привязал лошадь к стойлу, вынесенному на обочину, и поискал глазами Мартина. - Я здесь, - сказал он, выходя из-за экипажей, вытянувшихся на квартал вдоль тротуара. Он был красив и величествен, как римский легионер, напяливший на себя вместо доспехов серую куртку с золотым галуном. Кучера не обращали на нас никакого внимания - они уже давно угощались, опережая своих господ за банкетом. - Где люди? - спросил я его. - Размещены у входов. Пришлось срочно добывать мундиры патрульных - форма стражников не годилась. Ты знаешь, где артистический? Мы пожали друг другу руки и разошлись. Я не повторял инструкций Мартину: с таким товарищем это было не нужно. - Встретимся в зале! - крикнул он вдогонку, совсем как важный полицейский гость, торопившийся на банкет. Я тоже торопился. Гостей не разглядывал - не интересовался. Людей своих не искал - они сами нашли меня, разместившись у входа как встречающая начальство охрана. А где же действительная охрана? - Мы ее сняли, лейтенант, - откозырнул мне один из гвардейцев Мартина. - А почему не требуете пропуска? - строго спросил я, вспомнив о красной фишке. - Мы вас и так знаем, комендант. То были "мои" заключенные. Только худоба отличала их от подлинных полицейских - золотогалунные мундиры выглядели как на параде. И когда только успели их подогнать! Да и походка у моих "полицейских" была свободной и легкой, а не усталой и настороженной, как в Майн-Сити. Один за другим проскользнули они за кулисы, сняли вахтеров, одних связали, других втолкнули в пустые артистические уборные, заняли все проходы и лестничные клетки. Пробегавшие мимо актеры даже не замечали нас - настолько мы были естественны, как фон этого триумфального сборища. А банкет уже начался. Со сцены доносилось мелодичное бренчание гитары и бархатный голос Тольки, сопровождаемый бурно подтягивающим залом: - "...Пригласи к столу... золотой галун... отведет от тебя беду! А уйдешь от пуль... золотой патруль... достанет тебя в аду!" Я высунул нос из-за кулисы взглянуть на популярного полицейского шансонье - давно уже мы с ним не видались - и подмигнул: "Сейчас начнется, Толь. Мы уже здесь". И тут произошло нечто никем не предвиденное. Едва стихли аплодисменты, Толька снова вскочил, шагнул к авансцене и запел так звонко, что казалось, зазвенели ответно бокалы в зале: - "Мой последний тост, золотой патруль... твой последний пост, золотой патруль... твой последний час, твой последний миг... твой последний вздох и последний крик!" Я замер. Что-то дрогнуло во мне, подсекнув колени. Зал притих. Я видел только, как рванулся из-за стола Корсон Бойл. Толька начал операцию. Преждевременно начал, стервец, но медлить уже было нельзя. - Поджигай! - бросил я сквозь зубы стоявшему рядом Джемсу. Джемс, как мне показалось, неторопливо, с какой-то элегантной пластичностью поджег кусок шнура на стреле, натянул тетиву и, почти не целясь, пустил стрелу. Полторы или две секунды прошло, не знаю, но золотой орел на барьере ложи вспыхнул ядовито-зеленым пламенем. А в следующее мгновение грохнул взрыв. Зал тотчас же заволокло дымом. Кто-то вскрикнул. Зазвенело сброшенное со столов серебро. Зашумели голоса. Загромыхали стулья. Я свистнул в четыре пальца, как свистел в детстве, и выбежал на просцениум, сопровождаемый автоматчиками. - Смирно! - крикнул я. - Смирно! Кто-то сел, другие, не обращая внимания, пробирались к выходам. - Зал окружен, - сказал я уже тише. - Садитесь. В стоящих будем стрелять. Стоявшие плюхнулись куда попало. Я всматривался в рассеивавшийся дым над ложей: не мелькнет ли кто. - Что происходит? - спросили в зале. - Государственный переворот, - спокойно ответил я. - Сдать оружие. Я был убежден, что слушавшие меня так ничего и не поняли, кроме того, что со всех сторон глядели на них угрожающие дула автоматов. Но автоматы эти направлялись людьми в таких же расшитых мундирах, в какие было облачено и большинство находившихся в зале гостей. Мне показалось вдруг, что среди них, поближе к развороченной взрывом ложе, мелькнуло улыбавшееся лицо Мартина. - Дон! - позвал я. - Здесь, - ответил он весело. - Взгляни, жив ли Бойл? Мартин перешагнул обломки барьера, осторожно обошел остатки того, что еще несколько минут назад было банкетным столом и правительством, и отрицательно покачал головой. - Тут сам черт не разберется. Сплошной гуляш по-венгерски. Но, по-моему, Бойла нет. - Отбирай оружие! - крикнул я. - Никого не выпускать! Еду в штаб. - Я с тобой, - тихо, но твердо сказал Толька Дьячук. Он воинственно помахал пистолетом. - Откуда? - удивился я. - Ты же стрелять не умеешь. - Научился, - ухмыльнулся он и заговорщически добавил: - А он сбежал, между прочим. Я все понял. Только губами пошевелил: - Когда? - Еще до взрыва. Я видел. Если Бойл бежал живой и невредимый, я знал, где его искать. И знал, что грозило Городу, если мы и на этот раз промахнемся. 43. АТОМНАЯ ПЫЛЬ Мы нашли верховых лошадей, привязанных у главного входа. Тотчас же нас окружили полицейские - "наши" полицейские. Я предъявил фишку, а Тольку и так узнали - по портретам на стендах. - Бери мою, - сказал я ему, - она смирная и быстроногая. - А сам, мельком оглядев привязанных лошадей, выбрал себе гнедую поджарую кобылу с длинными ногами и подстриженной гривой. Сначала она рванулась, почуяв чужого, но тут же пошла, когда я взял поводья. Если Бойл и опередил нас, то на немного - можем догнать. Но, кроме нас, по улицам, ведущим к Би-центру, не было ни прохожих, ни всадников - только посты на перекрестках. Я проезжал мимо, держа на виду красную фишку. Иногда вслед стреляли, но, к счастью, мимо. Я больше боялся лучников: стрелы этих "робин гудов" настигали вернее пуль. Но за четверть часа езды мы не встретили ни одного в ковбойке и шортах, а на плац Би-центра нас пропустили, ни о чем не спросив. - Почему вы не задерживаете? - удивился я. - Выходящих задерживаем, а вход бесплатный, - засмеялись в ответ. "Просчет", - подумал я. Так и прошел Корсон Бойл. Вход бесплатный. Но Бойл заплатит, только бы успеть! - Кто-нибудь входил сейчас? Подтвердили, что входил. Даже бежал. Когда? Минуты две-три назад. Побежали и мы с Толькой. Он даже на кривозеркальные стены не успел подивиться. Контрольный зал был открыт. Но поверхности его уже не мерцали, а матово-ровно поблескивали. Не то замутненное стекло, не то металл. Посреди зияла фиолетовая щель, знакомый газированный вход в неведомое. Может быть, все-таки работает нуль-проход? - Лаборатория поля, - громко назвал я, повторяя Зернова. Ничего не произошло. Холодно поблескивали стены. Беззвучно клубился лиловый дымок. - Зернов! - крикнул я. - Борис! Никто не ответил. И ничто не изменилось вокруг. Тогда мы ринулись сквозь фиолетовую щель. Вспомнились приключения в континууме. Что-то будет? Ничего удивительного. Из лиловой дымки мы выскочили в такой же бесцветный матовый коридор, светлый, но без видимых источников света. И без углов, как внутренность трубы большого диаметра и непонятного протяжения. Непонятного потому, что труба загибалась то вправо, то влево, то скручивалась винтом, то завивалась кольцами, словно вы шли внутри сброшенной шкуры гигантского питона в далекие, третичные времена. Самое любопытное - были миражи. Они возникали неожиданно и таяли по мере нашего продвижения вперед. Призраки больших помещений загадочных металлических форм, аппаратов неведомого назначения и людей в белых халатах, что-то записывающих, просматривающих, вычисляющих. Опять вспомнился континуум с его проницаемостью замкнутых поверхностей. Нет, здесь это была не проницаемость, а нечто совсем иное. Но нечто иное было и в континууме, когда со всех сторон, словно из другого измерения, смотрело на нас многократно повторенное лицо Мартина. Может быть, здесь мы двигались по какой-то четвертой координате, подобно жителю двухмерного пространства, свернувшего в трехмерное и вдруг увидевшего со стороны свой плоскостной мир. Может быть, и мы смотрели здесь тоже "со стороны", с какой-то неведомой "стороны", заключенной в эту бесформенную трубу? Внезапно она расширилась, но уже не призрачно, а вполне натурально в замкнутый лабораторный зал с бегущими кривыми по стекловидным экранам и пультом управления, за которым полицейский в белом халате пристально рассматривал отрезок прозрачной перфорированной ленты. Услышав нас, он поднял голову и долго-долго удивленно моргал, прежде чем спросить: - Откуда вы? Переход блокирован. - Телепортация блокирована, - сказал я. - Обычные проходы свободны. - А видимость? - Не знаю. Он полузакрыл глаза, вероятно пытаясь мысленно вызвать ту или иную лабораторию, но никаких изменений кругом не возникло. - Вы правы, - проговорил он, явно недоумевая. - Не понимаю, что случилось? Они даже видимость сняли. Вам куда? Я объяснил. - Придется ножками, как пришли, - засмеялся он. - Шагайте прямо в эту лиловую дырку. Пол тронется - не упадите. На световом табло выжмите "двойку". Там все пять, начиная с единицы. - Этажи? - спросил я. - Нет, плоскости. Лаборатория Зернова на второй плоскости. Мы недолго думая последовали его совету. Но что отличало плоскости от этажей, не понял ни я, ни тем более Толька, тенью следовавший за мной и молчавший, как пионер в церкви: все кругом ему чуждо, но удивляться и осуждать окружающее он не решается. Мысли Тольки были написаны у него на лице: зачем городить газовые проходы и трубы, а не построить нормальные коридоры и лестницы? Но разъяснять я не стал. Дьячук не был с нами в континууме, а это, в сущности, был второй континуум, только поменьше и с менее ошеломлявшими чудесами. Я своевременно выжал "двойку" на световом табло, но ничего не произошло: пол скользил, мы двигались по-прежнему в призрачном мире незнакомой и непонятной техники, то возникавшем из тумана, то уходившем в туман и чуточку искаженном в пропорциях, словно невидимое стекло, сквозь которое мы смотрели, все время кривилось и выгибалось. Характерно, что туман повсюду был фиолетовым, а не багровым, не алым, не малиновым. В нем не было ни одного оттенка красного - катализатора всех атомных превращений. Видимо, фиолетовый, со всеми его оттенками, газ служил иным целям - сверхпроходимости, видимости, брешам в силовом поле, геометрическим метаморфозам. Впрочем, я это лишь предполагал, взирая на окружавшие нас качественно иные, чем на Земле, пространственные структуры. Я не мог ничего объяснить, не имея экспериментальных данных. Просто говорил себе: может быть, так, а может быть, этак. Вдруг движение наше изменило направление. Мы устремились вниз, как на лифте. - Падаем? - крикнул я. - Подымаемся, - сказал Толька. - С ума сошел. - Я недоуменно осекся. - А ведь верно - подымаемся. Толька отрицательно мотнул головой: - Теперь падаем. Мы по-разному воспринимали движение. Почему, не знаю. Может быть, мой вестибулярный аппарат иначе устроен? Но размышлять было некогда. Нас швырнуло в лабораторный зал навстречу Зернову. И зал был не призрачный, а реальный, и Зернов тоже. Он подхватил меня под руку, кивнул Тольке и повел нас мимо огромных выпуклых экранов, похожих на телевизорные, на которых стереоскопически наглядно воспроизводились сложные цветовые формы - что-то напоминающее западноевропейский поп-арт. Я невольно, как говорится, разинул рот. - Скорей! - рванул меня Зернов. - Не задерживайся! - Не понимаю, - сказал я, кивнув на экраны. - Как раз в этом ничего принципиально нового. Структура молекул, воспроизводимая пучками нейтронов. В Москве уже опыты делаются. Пошли. - Почему спешка? - спросил я. - Потому что он только что прошел над нами. - Где? - В третьей плоскости. Так мы его не догоним. Видишь, труба разветвляется? Разветвления я не увидел - только в лиловом тумане змеились белые и желтые струи, тончайшие, будто лазерные световые пучки. - Как в континууме, - сказал я. - Нет, - отмахнулся Зернов, - там химический синтез, здесь - просто индикаторы. Действительно, белые и желтые нити повернули в разные стороны, как бы приглашая нас последовать по тому или иному пути. - Желтый - кратчайший, - сказал Зернов, - но он приводит к автосбрасывателю. Помнишь экран с надписью "дэйнджер!"? Дальше "прохода" нет - только телепортация. А поскольку телепортация блокирована, у него только один ход - назад! - А белый? - Белый - длиннее. Если он выберет белый, мы его перехватим. Но может выбрать и желтый - карты у него нет. Думаю, нам следует разделиться. - А у тебя есть оружие? - спросил я. Зернов растерянно улыбнулся. - Возьму с собой Толю - у него пистолет. - Стреляйте не раздумывая. Без гуманностей! - Ай-ай-ай, Жан Маре преследует Фантомаса! Это - Толька. Но я уже не видел его: я бежал в проходе, не отклоняясь от желтых струй. Та же труба, те же путаные, непонятные повороты. Мне показалось вдруг, что я взбираюсь по винтовой лестнице, догоняя мелькающего наверху человека. Вот он темной тенью возник надо мной справа, переместился влево, исчез в завитке невидимого винта и снова возник, повторяя движение по убегающей кверху спирали. Я ускорил шаг, но тень впереди даже не обернулась: в этом ракурсе, вероятно, я был невидим. Внезапно она исчезла. Куда? Я тотчас же понял это, когда меня швырнуло в знакомое замкнутое пространство с черно-желтым экраном. Знакомые буквы английской надписи вспыхивали и угасали: ОПАСНОСТЬ! ОПАСНОСТЬ! ОПАСНОСТЬ! Человек впереди меня замер: он знал это место и шагнул назад. Двигался он, несмотря на тучность, легко и неслышно, как зверь кошачьей породы. - Бойл! - позвал я. Он обернулся: - Ано?! От изумления он даже растерялся, чего с ним никогда не случалось. Любопытно, что ни он, ни я не схватились за оружие - это произошло позже, - а сейчас мысль об этом никому из нас не пришла в голову. И первые наши слова только обнаружили обоюдную неловкость. - Я тебя искал, - почему-то сказал Бойл. - Зачем? - Мне было совершенно неинтересно зачем, но я спросил. А он ответил: - Потому что ты изменил. Раньше я только догадывался. Теперь знаю. Ну и пусть знает! Не все ли равно. Мы с ним явно не о том говорили. - Вы не пройдете, Бойл, - сказал я. Смешок в ответ. - Через тебя, мой милый. Я положил пальцы на спусковой крючок автомата. Он тоже. - Ты не осмелишься выстрелить, Ано. - Дуло вашего автомата опущено. Если оно шевельнется... Дуло не шевельнулось. А Бойл сказал нарочито равнодушно: - Зачем нам умирать обоим? Пропусти меня, и разойдемся... живыми. Вспомнились слова из Толькиной песенки: "Первый успех... первым успеть... точно нажать курок". Но я медлил. Как трудно все-таки убить человека! - А что ты хочешь? - вдруг спросил Бойл. - Бросьте автомат и шагайте к выходу. - Оглянись назад. Мы не одни. - Старый трюк. Не двигайтесь - выстрелю. - Я первым. - Сомневаюсь, - сказал рядом знакомый голос. Но я даже не повернул головы, не спуская глаз с руки Бойла, лежавшей на спусковом крючке. А у него почему-то задрожали губы, отвисла челюсть и разжавшиеся пальцы выпустили автомат, бесшумно коснувшийся пола. Я понял, почему так неслышны были наши шаги: пол или, вернее, плоскость под ногами поглощала все звуки. - Вы были правы, комиссар, мы не одни, - сказал голос. Я взглянул и увидел свое повторение с автоматом, так же прижатым к бедру. Анохин-бис в таком же полицейском мундире стоял в двух шагах от меня и улыбался. Бойлу, вероятно, показалось, что я раздвоился. Он закрыл лицо руками и снова отнял их. - Неужели схожу с ума? - прошептал он. - Вы кончите иначе, - сказал мой альтер эго, - отступайте спокойно, не оглядываясь. Вот так. Бойл, как загипнотизированный, попятился назад, не отводя глаз от моего двойника. - Еще, - сказал тот. Бойл сделал еще шаг и исчез, словно провалился сквозь землю. - Только не в землю, а в люк, - поправил меня мой спаситель. - Видишь, экран погас. Экран действительно сплошь почернел, как аспидная доска. Ядовито-желтая надпись, предупреждавшая об опасности, исчезла. - А он? - вырвалось у меня. - Его уже нет, - сказал Анохин-второй. - Еще секунду назад это был сгусток атомной пыли. А сейчас и она рассеялась. 44. ВОЗВРАЩЕНИЕ - Не очень научно, - объявил я. - Приблизительно, - сказал он миролюбиво, - мы ведь не физики. - Я думал, ты здесь кое-чему научился. Были шансы. - А я не помню, чему я здесь научился. Я уже говорил тебе: не помню, - повторил он. - Сейчас я - это ты со всем объемом накопленной тобой информации. Я выиграл скачку в гандикапе, я поступил в полицию, я был комендантом Майн-Сити и сидел у телефона в повстанческом штабе. А что я делал в действительности, не знаю. Я даже не знаю, как меня зовут, есть ли у меня семья, чем занимаюсь, кого люблю и кого ненавижу. - Вернешься в Город - узнаешь. - Мне захотелось сказать ему что-нибудь приятное, но я никак не мог найти ни подходящего тона, ни подходящих слов. - Спасибо, - сказал он, сразу прочитав мои мысли, - я и так все понимаю. Вероятно, я не сделал здесь столь блестящей карьеры. - Думаю, что ее обусловили не мои способности. - Обстоятельства. Не считай себя пешкой на шахматной доске, на которой кто-то разыгрывает партию. - Но партия-то играется. Когда мне плохо, появляешься ты. - Только для того, чтобы увеличить объем воспринятой через тебя информации. Кроме того, вас хотят сохранить. Вероятно, твоя дуэль с Монжюссо в ложной жизни, спроектированной режиссером Каррези, тоже чему-то научила. - Конечно, Бойл мог выстрелить первым. - Не мог. Я знал, чем все это кончится. - Запрограммированное знание? - Я не мог удержаться, чтобы не подчеркнуть своего человеческого, свободного от каких-либо программ естества, но он принял это как должное. - Как всегда при наших встречах: все знаю - и что было, и что будет. - А что будет? - Чьи-то рецепторы снимут с меня накопленную тобою память и вернут мою. - Зачем им понадобилась моя дилетантская память, когда у них есть второй Зернов? Он посмотрел на меня так, словно хотел спросить: зачем спрашивать, когда у самого готов тот же ответ? Но все же ответил: - Вероятно, мощность рецепторов ограничена. Один канал связи, и этот канал - ты. Или я, - засмеялся он и добавил: - А сейчас этот канал начнет действовать. Я не понял. - А что тут понимать, когда все ясно, - сказал он. - Возвращаешься домой, на дачу. Дочка, дачка, тишь да гладь, - засмеялся он, - а тянет. Родина. Даже меня тянет - теперешнего. Помнишь лужайку в лесу, где вы очутились после дачного ужина? - спросил он без всякой связи с предыдущим. - Узнаешь, если увидишь опять? - Допустим, - сказал я. - Оглянись. Я оглянулся. Вместо фиолетовой дымки, окружавшей замкнутое ею пространство, я увидел поваленное дерево, на котором сидели тогда Зернов и Толька, и лесную чащобу кругом с белесыми пятнами просвечивающего неба. - Прыгай, Юрочка. Проститься еще успеем. - Мой "дубль" почему-то спешил. - Иди, иди. Земля близко. Я сделал шаг вперед и остановился. Что-то во мне воспротивилось. - Не могу же без них, - сказал я. - Они появятся одновременно с тобой. Расположитесь примерно так же, как очнулись в лесу, сумеете? Это важно для того, чтобы вернуть вас на Землю. - А как? - спросил я. - Телепортация? - Неважно, как это называется. Поспеши. Не задерживай их и меня. Потребуется еще некоторое время, чтобы резюмировать все, что вы поняли. Моя информация должна быть полной и законченной. - Ты с нами? - Незримо. Как в Гренландии, помнишь? - Он подтолкнул меня в спину, и я очутился в лесу. Мой двойник и "проходы" Би-центра исчезли. Но я был не один. На стволе поваленного дерева сидели Зернов и Толька. Мартин стоял рядом со мной, растерянно озираясь. Должно быть, дождь прошел: было тепло и влажно. И упоительно пахло густым настоем из липы, каштана и молодой хвои. - Где это мы, мальчики? - Мартин все еще недоуменно оглядывался. - На последней станции перед возвращением на Землю, - сказал я. Я-то знал больше, чем все они, вместе взятые. - Кто это тебе сказал? - Анохин-бис. Я перехватил внимательный взгляд Зернова. - Опять? - спросил он. - В последнюю минуту нашей милой беседы с Бойлом. - Ты его догнал? - вскрикнул Толька. - Догнал. - И что? Он сопротивлялся? - Я уже думал, что отдаю Богу душу. - Говоря, я так и видел перед собой автомат Корсона Бойла и его дрожащие пальцы на спусковом крючке. - Правда, в рай или в ад мы бы отправились вместе, но, откровенно говоря, меня это не утешало. Он бы не промахнулся. Но Зернова не интересовало сослагательное наклонение. - Значит, никто не стрелял? - уточнил он. - Никто. - Значит, он жив? Я вздохнул: мне не хотелось рассказывать о конце Бойла. - Где же он? Все глядели на меня, ожидая ответа. - Где-то вместе с радиоактивными осадками. Провалился в люк. Зернов свистнул: - Понятно. Потому мы и возвращаемся. Ты точно знаешь? - Абсолютно. Сейчас они принимают всю накопленную нами информацию. Мой дубль спешил. Вероятно, через несколько минут мы будем дома. - Где? - На даче за ужином. Допивать скотч Мартина. - Значит, нас еще задерживают на всякий случай, если что-то в информации, воспринятой их рецепторами, окажется непонятно или недостаточно, - задумчиво проговорил Зернов. - Последняя нить контакта. Замыкающая эпилог некой комедии ошибок. Или трагедии, если хотите. - Чьих ошибок? - спросил Мартин: он все еще думал о своих переодетых в полицейские мундиры повстанцах, оставленных им в зале ресторана "Олимпия". Зернов его понял. - Нет, Мартин. Там все безошибочно. Люди хотели жить по-человечески и добились этого. Я говорю о розовых "облаках". Благие намерения их несомненны так же, как и ограниченность мышления. Они действовали сообразно своим представлениям о жизни. Но это качественно иная жизнь. Они не смогли или не сумели понять это качественное различие, отделить гипотезу от фактов, строить ее на основании фактов, а не подгонять факты под основание. Они создали разумный человеческий мир по виденным ими земным образцам, но не поняли несправедливости воспроизведенных классовых отношений. Они создали деньги как атрибуты земного быта, но истинной их роли не поняли. Два их великих деяния - континуум и Вычислительный центр, как два сказочных чуда - скатерть-самобранка и сапоги-скороходы. В социалистическом обществе такая скатерть-самобранка накормила бы миллионы миллионов, а сапоги-скороходы в два шага сократили бы расстояние, отделяющее один научный уровень от другого. Но великое благо стало великой бедой. Скатерть-самобранка обогатила одних и поработила других, а подкованные свинцом сапоги-скороходы на столетие задержали научный прогресс: столпам здешнего общества он был не нужен. Быть может, то, что я говорю, не совсем понятно качественно иной форме мышления, но ошибки очевидны, и корень их именно в недопонимании человеческой природы, человеческого мышления и человеческих отношений. И еще: одна цивилизация лишь тогда превосходит другую, когда превосходит ее не только технически, но и духовно. А духовного превосходства я, честно говоря, и не вижу. Совершить более чем евангельское чудо, мгновенно насытить не тысячи, а сотни тысяч людей и лишить эти сотни тысяч их земной памяти, огромного духовного богатства, накопленного за несколько тысяч лет человечеством, - это проявление не духовного превосходства, а духовной узости. Что делать дальше... - Зернов оборвал речь и задумался, словно подыскивал какие-то аргументы в памяти, а я услышал: - Я знаю рецепт. Ты говорил о нем еще в континууме. Но так ли должен развиваться эксперимент? - Ты уже заговорил их языком. "Эксперимент"! Мы не морские свинки. - Я уже не ты. Я - канал связи. Как сказал Зернов: замыкающая контакта. - Ты все слышал? - Через тебя. Можешь не пересказывать. Ваш рецепт - невмешательство в эволюцию. - В революцию. - Называй как хочешь. Пусть Зернов определит дальнейшие формы эксперимента. - Что он хочет? - спросил Зернов. - Ты догадался? - Нетрудно. Отсутствующий вид, и губы шевелятся. Уже был опыт. - Они хотят, чтобы ты высказал свое мнение о дальнейшем развитии эксперимента. - Прежде всего не называть это экспериментом. Исключить это понятие из отношений обеих форм жизни. Никаких экспериментов! Создание - пусть неземным, не эволюционным путем - высшей стадии белковой жизни не отменяет дальнейшей ее эволюции. И никакого вмешательства! Любое вмешательство извне будет ее тормозом или гибелью. Люди этого мира сами найдут разумный путь к счастью. Может быть, "облакам" непонятно слово "счастье". Назовем его оптимальным вариантом благоденствия. Не совсем точно, но "облакам" будет понятно. Так вот, этот оптимальный вариант теперь найдут сами люди. Начало уже положено. Они же сумеют наиболее целесообразно использовать и два подаренных им сказочных чуда. Спроси своего двойника, помнит ли он заключительные слова писателя на парижском конгрессе о встрече двух цивилизаций, взаимно обогащенных духовными и техническими контактами? - Можешь не спрашивать, - услыхал я голос своего невидимого собеседника. - Хочешь, повторю? - Не надо. А ты хотел бы сохра