е, - индифферентны. Их мог бы купить Мердок, да у него, к счастью, и партии нет". - "А трудовики?" - "Заводов здесь нет - нет у трудовиков здесь и базы, а приезжих агитаторов мы не любим, - сказал хозяин. - Мы, настоящие популисты, не очень-то жалуем своих левых". Утром, простившись с Веррье, Мартин и я уже сидели в купе первого класса железной дороги Вудвилль - Город. Как не похоже было это путешествие на первую нашу поездку в Город пятьдесят лет назад. Тогда - запряженный шестеркой битюгов автобус, облупленный и запыленный, не дилижанс, воспетый Андерсеном и Диккенсом, а именно земной автобус, без мотора, который выбросили из-за отсутствия бензина, с рваными, обтрепанными сиденьями, торчащими пружинами; пассажиры - несколько запоздавших с загородной прогулки туристов, одетых совсем как земные парни и девушки. Сейчас - роскошное купе железнодорожного вагона, пассажиры в цветных сюртуках и длинных бархатных и кружевных платьях, толстые свечи в медных подсвечниках, старомодные саквояжи и кофры, обед, принесенный вышколенным официантом из вагона-ресторана, и медленно плывущие пейзажи за окном - то лиственный лес, то газон на фермах, то коровы на лугах, то редкие трубы заводов, поближе к Городу. Так, должно быть, ездили в Южной Германии или Швейцарии в восьмидесятых годах прошлого века. До самого вокзального перрона меня не оставляла тревожная мысль о встрече с Городом. Что живо, что умерло, что изменилось? Не изменилась каменная брусчатка у заставы и утрамбованная сухая глина в примыкающих переулочках. Сохранилась центральная, немощеная, с рыхлой землей дорожка посреди улицы - по ней, как и раньше, скакали верховые: курьеры, порученцы государственных и частных контор, конные полицейские и просто любители верховой езды. Остались и велорикши. Появились легкие ландо и фиакры, а проще говоря, двухместные и четырехместные кареты и коляски на литых и дутых шинах, как у московских лихачей в дореволюционные годы. Я увидел и конку - легкий, открытый со всех сторон вагон, запряженный четверкой лошадей, тащивших его довольно быстро по врезанным в камень рельсам. Начинался Город тогда - полстолетия назад - с ободранных автобусов, поставленных на сваи ушедшими на пенсию полицейскими, и "бидонвиллей" - самодельных хижин из пустых бидонов, канистр и ящиков, а сейчас началом его стал вокзал. Выстроенный, вероятно, лет двадцать назад, ныне он постарел, облупился, но для меня он был неким новым явлением, преобразовавшим въезд в Город. Отсюда расходились длинные серые заборы, почерневшие от дыма и гари приземистые заводские корпуса и высокие каменные трубы, извергавшие в ясное прежде небо облака черной копоти. Ехали мы в открытой коляске. Кучер в желтой крылатке время от времени взмахивал плетеным бичом, странно напоминающим удочку. Чем глубже проникали мы на территорию Города, едва уловимые изменения становились для меня все ярче и разительнее. На улицах стало как бы просторнее и тише: мне объяснили потом, что почти половина или по меньшей мере треть городского населения - в большинстве одинокие мужчины и жаждущая романтики молодежь - покинула Город в поисках счастья на необжитых землях. Любопытные последствия этой миграции я узнал позже, пока же удивляло отсутствие привычной уличной толкотни, памятной мне по совместным нашим хождениям по здешним улицам пятьдесят лет назад. Удивляло обилие магазинов и всевозможных частных контор. Вовсю шла частная торговля и торговлишка, как в любом земном городе, куда еще не докатились чудеса супермаркетов и универсамов. Большие магазины и крохотные лавчонки, ларьки и киоски попадались буквально на каждом шагу. Девятнадцатый век, как и в Сильвервилле, соседствовал с двадцатым. В центре высились электрические фонари, и гирлянды лампочек украшали входы кинотеатров и кафешантанов - я употребляю именно это слово, потому что увидел его над застекленным входом в дом, по фасаду которого даже днем бежали электрические буквы. Судя по всему, и кинотеатры, и этот, видимо, самый модный в Городе кафешантан с мопассановским названием "Фоли-Бержер" имели достаточно средств для того, чтобы позволить себе электрическую рекламу. Что показывали в кинотеатрах - немые или звуковые фильмы, - я еще не знал, только позже мне стало известно, что до звукового кино здешний прогресс еще не добрался и маленькие городские киношки обходились Глупышкиным и Верой Холодной на местный лад. По когда-то лесистым, а теперь наголо "обритым" горным склонам, продолжавшим Город, рассыпались в беспорядке улиц и переулков уже не самодельные бревенчатые хижины, а каменные хоромы богачей, окруженные садами. Город, несомненно, разбогател, подравнялся, и удивлявшая прежде в нем "склеенность" американского и французского провинциальных пейзажей стала как-то менее заметной, не бросающейся в глаза. Отель "Омон" нас встретил бальзаковской старомодностью, характерной для него и пятьдесят лет назад. Те же тяжелые плюшевые портьеры, старинные канделябры, пузатая мебель, которую на Земле увидишь лишь на аукционах или в музеях. Только вместо фотографий Города и афиш, украшавших когда-то стены холла, теперь висели картины. Свечи в канделябрах были прежние - восковые, но люстра уже светила электрическими лампами. Отель, видимо, был настолько преуспевающий, что мог тоже позволить себе и электрическое освещение, и телефон, правда, не в комнатах, а только у стойки похожего на директора банка портье. Сейчас, после недельного бездействия, на которое я был обречен отсутствием Стила, неожиданно уехавшего в Ойлер для встречи с будущими своими избирателями и не успевшего даже познакомить меня с обязанностями советника канцелярии, я уже вжился в тихий отельный быт, привык к некрикливым темным краскам, бесшумной поступи слуг, к угрюмой неразговорчивости коридорных и чинной клубной обстановке бара. Отель наполовину пуст - говорят, из-за летних сенатских каникул, и я часами просиживаю за стойкой бара с единственным собеседником, шестидесятипятилетним барменом, помнившим и отель, и Город такими, какими видел их я пятьдесят лет назад по здешнему времени. - Да, Город тогда был другим, - приходится кое-что присочинять мне, - еще отец рассказывал. Впрочем, и с моих мальчишеских лет здесь многое изменилось. - Вы долго здесь не были? - спрашивает бармен. - Лет десять. Теперь мне уже тридцать. После колледжа ушел в леса. Далеко по северо-востоку бродил. - Я читал о ваших приключениях в газете. Мистер Мартин писал, тот, что живет в тридцатом номере. Ваш спутник. - Теперь мы разделились, - говорю я, так как мы условились с Мартином не поддерживать открыто дружеских отношений. - Ведь это не наша газета, Эд. - Знаю. Но в ней есть что почитать. Вот вы за эти годы многое увидели и узнали. - А Город увидел и не узнал. - Народу поменьше. Пятьдесят лет назад до миллиона доходило, а сейчас тысяч семьсот, не больше. Я не считаю пригородов. Там новых заводов понастроили. - Уходит, значит, народ? - Молодежь. Вроде вас, когда вы в леса сбежали. И теперь бегут. С луком и стрелами, как и раньше. Не всякий может охотничью двухстволку купить. Да и просто так уходят. С ножом, с лопатой. Земли много - только ищи да налог плати. А уйдешь подальше, так и бесплатно просуществуешь. И существуют. Дичью торгуют, шкурками. А меха нынче в моде. - Значит, нуждается Город в рабочих руках? - Держится мастеровщинка. И в мастерских и на фабриках. Высокая оплата труда. Приходится раскошеливаться, если хочешь рабочих держать. - А сколько платят? - спрашиваю я, вспоминая о своих пяти франках в день у Фляшона. - В шахтах больше пятидесяти франков за смену. Только там человека, как лимон, выжимают. По десять часов в день при двухсменной работе. И на прокатном, и на чугунолитейном, и на машиностроительном - все то же. Только в мастерских малость полегче, зато и плата поменьше. Цеховые старосты регулируют. - Так ведь и оттуда можно уйти. - Пожилые и семейные не уходят. Где ни работай - проживешь, не жалуясь. - А ты оптимист, Эд. Платят хорошо - еще не значит, что жить хорошо. - Так трудовики говорят, - пожимает плечами Эд. - Слышал их? - Я на митинги не хожу. Информацию бармена я корректирую информацией Мартина. Он уже несколько дней работает в редакции "Брэд энд баттер". Стил, узнав об этом, сначала рассвирепел: - Прохвост ваш Мартин! Не ожидал... - Не сердитесь, сенатор. Это в наших же интересах. - Не понимаю. - Сейчас поймете. Мердок серьезный противник. Надо проникнуть в его замыслы, в его игру. А игру он ведет крупную, я уже кое-что знаю о ней. Так вот, сенатор, пришлось пожертвовать Мартином, послав его в эту газету. Он многое может услышать и о многом узнать. Теперь у нас свой человек во вражеском лагере. - Грязное это дело, Ано. - Не очень чистое, согласен. Но для нас полезное. Даже больше - необходимое... - А вы не преувеличиваете значение Мердока как политической личности? - Боюсь, что нет, сенатор. Личность незаурядная. И думаю, очень опасная. - Возможно, вы правы, Ано. Мартин не протестовал? - Я убедил его, сенатор. Все в порядке. Можете спокойно ехать в Ойлер. ...Мы встретились с Мартином еще до приезда сенатора. Мартин не один, с ним Луи и Пит, разысканные в общежитии политехнички. Внешне - неброско одетые: не то студенты, не то клерки, встретишь на улице - не оглянешься. И оба сияют - пожалуй, это самое точное определение их душевного состояния. - Ребята согласны, Юри. Я обещал им по пятнадцать франков в день, в три раза больше, чем у Фляшона. Только работать будут неполный день - они еще учатся. - Одному из вас придется помогать мне в канцелярии, - говорю я. - Просматривать документы, сенатские протоколы, отчеты, подбирать нужную мне информацию. Какую именно, поясню, когда приступим к делу. Другой будет связан с Мартином. Работа на ногах, с людьми, информаторская, агентурная. Кому что - выбирайте сами. - Человек я неразговорчивый - предпочту писанину, - высказывается первым Пит. - А я - "на ногах и с людьми", - тут же вставляет Луи. Наконец Луи и Пит уходят, получив за неделю вперед, а мы с Мартином остаемся вдвоем. - Выкладывай, - тороплю я его. - Что узнал? - Многое. Нет ни кризисов, ни экономических спадов, ни биржевой паники. Даже безработицы нет. Без работы только инвалиды и нищие-профессионалы, которых, кстати, ловят и ссылают на рудники. - Знаю. - Зато пособия инвалидам труда ничтожны, а семьям погибших на работе ни хозяева, ни государство вообще не платят. Пенсии начисляются с семидесяти лет, и только мужчинам. Женский труд оплачивается дешевле, и пенсией женщины не обеспечиваются. Таков популистский прогресс на практике. За полсотни лет построено не больше двух десятков заводов, значительная часть мастерских реорганизована в мелкие фабрички, тяжелая промышленность только развертывается, да и то лишь в пределах нужд сельского хозяйства, в легкой преобладает система надомников, а фабричных рабочих всего тысяч двести. Их здесь именуют по-старому: мастеровые. Никакой техники безопасности на предприятиях нет и в помине. Детский труд узаконен и не преследуется. - А как с наукой? - Кого из ученых встретишь на "дне"? Говорил я, правда, с одним бывшим университетским профессором - математиком. Математика, Юри, здесь на уровне девятисотых годов. Лучше других работают заводские научные лаборатории, в частности лаборатория некоего Уэнделла, заводчика, отпускающего на нее большие средства. Но все это редкие исключения, лишь подтверждающие промышленную отсталость Города. Мартин рассказывает подробно и дельно. Но мне этого мало, мне нужно связать экономическую информацию с политической. - А на "дне" вообще не говорят о политике, - усмехается Мартин. - Здесь голосуют за тех, кто платит. Покупателей и перекупщиков голосов и у "джентльменов", и у популистов в одном только рыночном районе десятки. Даже лидер "джентльменской" партии Рондель не брезгует покупкой голосов на меновом рынке. А привокзальные бильярдные и бары закуплены на корню популистами. За партийного соратника Стила, сенатора Клайна, - он же оптовый торговец рыбой в американском секторе, - голосовали на прошлых выборах сотни хозяев мелких лавчонок и рыбных ларьков. Думаешь, из солидарности? Нет, это стоило ему, как мне рассказали в редакции, больше ста тысяч франков. Мердок единственный не покупает пока голоса избирателей, но когда ему это понадобится, у него будет все "дно", от уличных забегаловок до клубных игорных домов. Тот же Пасква приведет ему тысячи и в Сильвервилле, и в самом Городе, где я уже встретил нескольких его друзей из памятной нам "берлоги". Кстати, о Мердоке, - тут Мартин понижает голос, словно боится, что кто-нибудь может подслушать, - я почти уверен: он замышляет что-то новенькое. - А конкретно? - Некто по имени Фревилл контролирует все притоны в американском секторе. Похоже, это - ставленник Мердока. Тут и питейные заведения, и салуны с потайными игорными залами, и бильярдные с барами. А во французском секторе правит некий Бидо, предпочитающий не делить доходы с Фревиллом. Так вот, с Бидо решили покончить. Как и когда, не знаю, но один тип проболтался, что скоро из Бидо сделают мясной пудинг. Только, я думаю, не наше это дело, Юри. - Правильно думаешь. Мы не в старом Чикаго. Я даже не предполагал, как мы ошибались. 8. ПЕРВЫЙ УДАР МЕРДОКА Сегодня приехал Стил. Я еще не видел его, но получил от него записку, приглашающую меня к ужину в сенатском клубе на шесть часов вечера. Сейчас без четверти шесть, лошади поданы к подъезду гостиницы, и я отправляюсь в клуб. Стил опоздал на четыре дня, а за это время произошли события, о которых необходимо рассказать. Началось все как раз четыре дня назад с воскресной утренней почты. Среди газет было письмо сенатора, сообщавшего, что он вынужден задержаться, и если я захочу, то могу ознакомиться и без него с деятельностью сената. Одновременно он прислал чек на тысячу франков и чистый гербовый лист со своей подписью и сургучной печатью, куда я мог вписать все, что мне заблагорассудится. Этот знак безграничного доверия полностью раскрывал отношение Стила ко мне. Сначала я прочитал утренние газеты. Интересовали меня, понятно, не объявления и не уголовная хроника, а передовицы и комментарии - их политическое кредо. В частности, внимание привлекли две статьи, обе редакционные, без подписи. Консервативный "Джентльмен" задавал, на первый взгляд, чисто риторический вопрос: почему бы не разрешить создание политических ассоциаций, которые могли бы участвовать в выборах наряду с уже действующими партиями? Такие ассоциации, не ограниченные ни численностью, ни направлением, способны были бы объединить евангелистско-католические круги, студенчество, кое-какие прослойки в обеих сенатских партиях, которым уже становится тесно в официальных партийных рамках. Подтекст здесь был ясен. Билль о политических ассоциациях расколол бы не "джентльменов", а популистов. Церковные круги, получив самостоятельность, блокировались бы в сенате с правыми. Студенчество - разномастное политически - вообще не смогло бы образовать единой организации, а выделение трудовиков "джентльменам" ничем не угрожало бы из-за малочисленности левого крыла. Но самое интересное было не в этом. Газета не упоминала о Мердоке и его "реставраторах", а ведь билль о политических ассоциациях именно ему и открывал путь в сенат. Другая наводящая на размышление статья была опубликована в мердоковской "Брэнд энд баттер". Говорилось в ней тоже о выборах, только в ином аспекте: о шантаже и подкупе избирателей, о покупке голосов оптом и в розницу в городских пивных, салунах и барах. Упрекнуть автора можно было бы лишь в чересчур развязной и крикливой манере. Но писал он правду, подтверждая то, о чем рассказывал Мартин, только не называя имен. Газета обещала назвать имена и представить документальные доказательства подкупа, если потребуют обстоятельства. Она выражала надежду, что обе сенатские партии учтут все это в предстоящей избирательной кампании и сумеют обойтись без мошенничества. Настораживало само обещание "назвать имена и представить документальные доказательства". Какие цели преследовал такой выпад? Скомпрометировать популистов и "джентльменов"? Зачем? Ведь у Мердока еще не было партии. Только популистов? Это имело бы смысл, если бы он рассчитывал на победу правых: судя по осторожному выступлению "джентльменской" газеты, у него были связи и в их лагере. Но почему обещание скомпрометировать адресовалось деятелям обеих партий? Может быть, это - угроза возможным соперникам, чтобы побудить их к принятию билля о создании политических ассоциаций? Или Мердок заранее знал о "джентльменской" статье, и билль этот уже кем-то придуман, отредактирован, и кто-то предложит его на одном из заседаний сената?.. Кое-что я узнал чуточку позже. В комнату ко мне постучался лифт-бой и пригласил спуститься к телефону у стойки портье. - Говорит Мердок, - услышал я знакомый любезный голос. - У подъезда гостиницы ждет фиакр. Через четверть часа вы будете в моей городской "берлоге". Я угощу вас нежнейшим вудвилльским полусухим и отпущу с тем же кучером. Потеряете час, не больше. Удружите, мсье Ано. Не огорчайте отказом. Я не отказал и поехал. "Берлога" оказалась уютным каменным особняком в глубине розового цветника, окруженного декоративной жимолостью. Мердок, в элегантном домашнем халате, встретил меня на крыльце и провел в кабинет. - Садитесь, Ано, - сказал он, поставив передо мной бокал вина. - Есть дело. - Догадываюсь. - Едва ли. Сегодня вы вместе с письмом от сенатора получили чистый гербовый лист с его подписью и печатью. Туда можно вписать что угодно. - Вы отлично информированы, Мердок. Я вспомнил тихого старичка-управляющего с вкрадчивыми манерами. Только он один знал о нашем с Мартином отъезде и знал все: и по какой дороге мы должны были ехать, и то, что мы поедем верхом. И только через него Стил мог отправить свое письмо с бланком. - Мы можем лишить вас этого источника информации, Мердок, - добавил я. - Охотно им пожертвую, - отмахнулся Мердок. - Слишком стар и не всегда расторопен. Но у меня есть свои люди и в отеле "Омон". Скрывать от вас это я не собираюсь - лишний раз убедитесь в моих возможностях. И, как вы сами понимаете, я распорядился после вашего отъезда заглянуть к вам в комнату и достать для меня этот чистый лист. Он мне понадобится скорее, чем вам. Но не пугайтесь - другие документы я приказал не трогать. Все останется на месте. - Чистого листа больше нет, - сказал я. Это было правдой. Прочитав статью "Брэд энд баттер", я вписал в него от имени Стила просьбу к директору избирательных кампаний партии популистов допустить молодого научного работника Питера Селби к партийной документации по прошлым выборам: Селби, мол, пишет книги о популистской партии и нуждается в изучении ее архивов. Ни один из документов не будет вынесен из канцелярии директора, молодой ученый все просмотрит у него на глазах. - Та-ак, - протянул Мердок. - Вы переиграли меня, Ано. Что-нибудь вроде доверенности на ведение дел во время отъезда сенатора? - Допустим, - ответил я уклончиво. - Зря вы не взяли пять тысяч, Ано, - как бы мимоходом заметил он. - Почему зря? - Вы могли бы информировать меня о покупке голосов популистами. Я вспомнил статьи, опубликованные в "Джентльмене" и "Брэд энд баттер", и понял, куда он клонит: скомпрометировать популистов и получить необходимые кресла в сенате - вот что нужно Мердоку. - Не будем хитрить, Мердок. Не вами ли инспирирована статья в "джентльменской" газете? - Я не столь влиятелен, Ано, - усмехнулся он, - но соглашусь: статья работает на меня. Да и вам будет легче убедить Стила в поддержке билля о политических ассоциациях, чем о легализации моей партии. Пусть-ка потягается с церковниками из своего лагеря! Я встал. - А ответ? - спросил Мердок. - Убедить сенатора в поддержке билля попытаюсь. Учтите: не обещаю, а попытаюсь. Но об агентурной информации забудьте. Я привык работать честно. - Учтите и вы, Ано: я человек опасный, - сказал он. - Я тоже, Мердок. И если повторите что-нибудь вроде обыска в моей комнате, я приму свои меры. - Предложение принимаю. Мердок улыбнулся скорее сочувственно, чем враждебно. Простившись с хозяином, я вернулся в отель в экипаже, который ждал у подъезда. В номере сразу же обнаружил следы обыска. Газеты были небрежно отодвинуты в сторону, одна из них валялась на полу. Заполненный мной гербовый лист с подписью Стила лежал поверх других бумаг, прочитанных и брошенных за ненадобностью. Я спустился к портье. - Кто-то был в моей комнате и копался в моих бумагах. - Это невозможно, мсье, - ледяным тоном ответил тот. - Ключ все время находился у меня. - Поэтому я и обвиняю вас и вынужден обратиться к полиции. - Дежурный полицейский здесь, мсье. - Портье был по-прежнему холоден и невозмутим. Как и следовало ожидать, ничего из этой затеи не вышло. Портье сумел доказать, что в течение часа, пока меня не было в отеле, он не покидал своего места за стойкой. Да и я сам не очень-то рассчитывал на успех следствия. Серебро Мердока действовало и в отеле, и в полиции. Потом ко мне пришел Питер Селби, я передал ему рекомендательное письмо сенатора и объяснил, что с ним делать. - Запомните, Пит, - сказал я, - вы - молодой ученый. Работаете над историей партии популистов с момента ее основания - после победы Сопротивления в десятом году. Большая часть книги уже написана. Сейчас вы подходите к истории избирательных кампаний партии, но изучать документы будете не с начала, а с конца, с последней предвыборной кампании - пять лет назад. Просматривайте все, что вам покажут, но отбирайте только то, что говорит о мошенничестве, шантаже или подкупе избирателей. Через день Селби принес мне первые сведения. Оказывается, с текущего счета партии дважды снимались крупные суммы. И каждый раз - без вразумительных объяснений. Только в одном случае в ведомости сделана краткая пометка: "для использования в привокзальном районе". Подозрения Мартина подтверждались. Но что знал Стил? Об этом я и собирался спросить его во время ужина в сенатском клубе... Клуб старомоден, как и "Омон", только все здесь роскошнее и дороже. Если в "Омоне" бронза и медь, то в клубе серебро, если в "Омоне" плюш - в клубе ковры редкой ручной работы, если в "Омоне" свиная кожа на диванах и креслах - в клубе шелк, сукно и цветной сафьян. Камины топят не дровами, а углем. В ресторанном зале почти храмовая, величавая тишина. Метрдотель, похожий на памятник, вынужденный сойти с пьедестала, подводит меня к столику Стила. Стил в табачного цвета сюртуке, сидит не один, с ним элегантный господин лет сорока пяти, в начинающей входить в моду черной тройке с высоким, почти до горла, жилетом. - Знакомьтесь, Ано, - говорит Стил, - это мистер Уэнделл, мой партийный и сенатский коллега, от него у меня нет секретов. Мы вежливо раскланиваемся. - Много слышал о вас, - говорит Уэнделл. - Сенатор считает, что лучшего советника ему не найти. - Готов дать первый совет по службе. - Я решительно вступаю в игру. - Увольте вашего управляющего имением, сенатор Стил. - Шуаля? - удивляется Стил. - За что? - Слишком многое, что он видит и знает, становится сейчас же известно Мердоку. Стил поражен. - Не понимаю, Ано. - Кто знал о чистом гербовом листе с вашей подписью? - Только Шуаль. - Так вот, в воскресенье утром, когда я получил от вас гербовый лист, меня пригласил к себе Мердок. По некоторым причинам я согласился на встречу. За час отсутствия в моей комнате произвели обыск - искали именно этот лист. Мердок мне сам откровенно признался. - Лист украли? - вскакивает Стил. - К счастью, нет. Чистого листа уже не было. Я вписал в него то, что никак не интересовало Мердока. - Какая удача, - облегченно вздыхает сенатор. - Вы спасли меня буквально от катастрофы. Такая бумага в руках Мердока! А что вы вписали туда? - Пустяк, сенатор. Рекомендацию одному молодому ученому, пишущему историю популистской партии. - А что вам предложил Мердок? - Работать на него вторым Шуалем. - Не сомневаюсь в вашем ответе. А Шуаля уволю. - Может быть, и не только Шуаля, Ано? - прищуривается Уэнделл. - Я только приглядываюсь к людям, мистер Уэнделл. - Тогда приглядывайтесь поскорее, - говорит Стил. - До вудвилльской конференции остается менее месяца. А там мы будем выдвигать нового главу партии. Вист стар и ждет не дождется смены. - Кем вы его замените? - спрашиваю я. - С кандидатом вы уже знакомы, Ано. - Стил кивает на Уэнделла. - Молодой и дельный. Единственное препятствие - не аграрий, а заводчик. Фермеры могут не поддержать. - Препятствие почти устранено, Стил. Я купил половину виноградников у Веррье и молочную ферму Скрентона, - смеется Уэнделл. - А хозяин везде хозяин. Мимо нас проходит затянутый в черный сюртук старик. Проходит не сгибаясь, высокий и тонкий, как трость. - Вист, - шепчет Стил. - Пойду порадую старика, а вы уж без меня поужинайте. Мы остаемся вдвоем с Уэнделлом. - Почему вы заинтересовались предвыборными кампаниями, советник? - вдруг спрашивает он. - Хотелось лично проверить намеки Мердока. - Вы им верите? У Стила от Уэнделла нет секретов - сенатор сам сказал. Так почему бы мне не открыть Уэнделлу то, что я узнал от Селби и Мартина? Рассказываю. - Стилу вы еще не говорили об этом? - задумчиво произносит Уэнделл. - Пока нет. - Так воздержитесь. Не стоит огорчать старика. А о снятии с текущего счета партии крупных сумм Мердок знать не может. Но несомненно, что у него свои люди и в директорской канцелярии. Мердок - человек опасный. - Он сам этим хвастает, - говорю я. - И станет куда опаснее, если пройдет билль о политических ассоциациях. - Вы еще новичок, советник. Но у вас хороший политический нюх. Билль пройдет, не пройдет Мердок. - У него есть шансы. - Он погрязнет в том, в чем сейчас обвиняет популистов. Начнет скупать голоса. И неизбежно будет скомпрометирован. - А до этого скомпрометирует нашу партию. - Сомневаюсь. Он только пугает нас в преддверии билля. Билль ему нужнее. - Но у него есть и непродажные голоса. - Сколько? Десяток тысяч "профессионалов" с большой дороги? Сколько-то лавочников. Сколько-то моих друзей, фабрикантов. Ну, проведет он в сенат горсточку реставраторов. А у нас одних фермеров более полумиллиона. А ремесленники? А батраки? А издольщики? А часть рабочих, которая всегда идет с нами? Правда, уйдут от нас католики и евангелисты. Но почему они будут блокироваться не с нами, а с "джентльменами"? Не убежден. И трудовики охотно отдадут нам свои голоса, если мы станем чуточку прогрессивнее наших соперников. Придется в чем-то уступить левым. Расширяя промышленность, нельзя забывать и о рабочих руках. - Значит, вы думаете о расширении промышленности? - И я не одинок в этом намерении... - Уэнделл встает. - Жаль, что мне надо идти. Хотелось бы поговорить. И не раз. Не возражаете? Тогда инициативу беру на себя. А сейчас взгляните вон на того невзрачного блондина в черном свитере у стойки бара. Единственный человек, которого пускают в клуб в рабочей куртке и без галстука. Видите? Если вы даже только поверхностно заинтересовались политикой, я вас с ним познакомлю. Так состоялось мое знакомство с Донованом, бывшим литейщиком, позднее - старостой цеха металлургов, а теперь - сенатором, депутатом от восьмого кантона Города. 9. БИЛЛЬ Прошел месяц со дня нашего последнего разговора с Мартином: он был в длительной командировке от редакции, разъезжал по городам и поселкам периферии. Сейчас он, задрав ноги, лежит у меня на диване. Ночь. Электричества ночью в отеле нет, светят лишь пылающие дрова в камине и свечи в канделябрах. Мартин встает, берет один из них в руки, и свет падает на его похудевшее, небритое лицо. - Древняя штучка, - говорит он, ставя канделябр на камин. - Чур, рассказывать тебе первому. Мне действительно рассказывать первому - так мы условились еще до отъезда Мартина. А рассказать есть о чем. Например, о популистской конференции в Вудвилле, сменившей главу партии. Прошел Уэнделл - как и предполагалось, не очень охотно поддержанный фермерами. Но все-таки прошел: сказалось влияние Стила в партийных верхах и тактика "Сити ньюс", купленной Уэнделлом у ее владельцев. Предвыборная кампания уже началась, и хотя в сенате все пока еще оставалось по-прежнему, но повсюду говорили о билле, который вот-вот будет принят сенатом. - А как относится к биллю Стил? - спрашивает Мартин. - И кстати, что ты у него делаешь? - Ничего. Должность фиктивная. Знакомлюсь с окружающими его людьми. Именно то, что мне и нужно. А к биллю он относится отрицательно - вероятно, будет голосовать против. Я передал ему слова Уэнделла, но он промолчал. В правительстве, думаю, единого мнения нет. - Скажи мне, наконец, где сенат и где правительство? И что есть что? - "Что есть что" просто и схематично. В сенате шестьдесят два места. Победившая партия образует кабинет министров, по-здешнему - секретарей. Глава партии - он же премьер-министр, одновременно ведающий государственной собственностью - казной, железными дорогами, рудниками. Четверо остальных секретарей представляют кто - администрацию Города, кто - промышленность и торговлю, кто - сельское хозяйство, а кто - цеховые организации, по-нашему профсоюзы. В сенате они голосуют, в правительстве действуют. Сущность капиталистической системы везде одинакова. - А что изменит билль? - Только внесет разлад в систему управления. - Значит, комми отколются? - Оставь свой жаргон, Мартин. Противно слушать. И повторяю: не ищи земных аналогий. Коммунистической партии здесь нет. Рабочее движение только еще приобретает организованный характер - мешают цеховая раздробленность и промышленная отсталость. Но уже нарождается что-то вроде социал-демократии марксистского типа. - Донован? - улыбается Мартин. - Нашел-таки? Я раздумываю, говорить или не говорить Мартину о моих встречах с Донованом. Первая была, пожалуй, наиболее примечательной... Мы стояли у стойки бара, уже без Уэнделла, критически рассматривая друг друга. - Интересно, чем это я мог заинтересовать вас? - спросил Донован. Он был серьезен и холоден. - Мне нравятся ваши выступления в сенате, - ответил я. - И мой билль против цеховой раздробленности за всецеховое объединение с единой экономической программой? - Иначе, за единый профессиональный союз? - Несколько непривычно звучит, но можно назвать и так. За него голосовали шесть депутатов из шестидесяти. - Будь я в сенате - я был бы седьмым. - Интересно, - сказал Донован. - Вы и газету нашу читаете? - Конечно. - И точку зрения ее разделяете? - Вполне. - Тогда почему вы работаете у Стила? - Потому что отцы наши были друзьями и участниками Сопротивления в десятом году. Со Стилом мы случайно встретились. Его поразило мое сходство с отцом. Предложил работу. Я согласился, предупредив, что я новичок в политике и только пытаюсь ее осмыслить. - Ну и как - осмыслили? - Кое-что. Уэнделл, например, прогрессивнее Стила, так как стимулирует развитие производительных сил, а Стил тормозит его. Если я и хотел удивить Донована, как удивил Мердока, земными политическими формулировками, то мне это явно не удалось. Донован не удивился, только заметил: - Вы обманули Стила, Ано, сказав ему, что вы новичок в политике. Я думаю, вы знаете даже больше меня. На другой день за завтраком в том же сенатском клубе он мне сказал: - Не экзаменуйте меня, Ано. Все, что вы говорите о классовой борьбе, мне уже давно ясно. Но второй революции может и не быть. Не исключено, что мы придем к власти парламентским путем, когда большинство народа поймет наконец необходимость социалистических преобразований. Так рассказывать обо всем этом Мартину или нет? Решаю не рассказывать. Наверняка скажет: пропаганда. А интересует его только билль, открывающий Мердоку двери в сенат. - Пройдет или не пройдет? - гадает он. - Мердок не только будет покупать голоса - он немало получит даром. Подсчитай избирательные ресурсы Мердока. Я объездил по крайней мере два десятка поместий, не считая мелких ферм. Это уже не десятки голосов, а тысячи - вместе с хозяевами за Мердока будут голосовать и все от них зависящие. А ведь раньше они голосовали за популистов. Откуда же перемены? От страха. Все чем-то напуганы, подавлены, взвинчены. И все молчат. "За кого голосуете? - спрашиваю. - За популистов?" Мнутся. "Есть еще время подумать", - мямлит один. "А может, попробую хлеба с маслом", - намекает другой, да не дерзко намекает, а явно с испугом. Только одна вдова, владелица нескольких тысяч акров земли, была достаточно откровенной. "Я всегда голосовала за Стила, но сейчас это мне будет стоить не меньше миллиона франков". Оказывается, к ней заявился бородатый верзила с пистолетом за поясом и объявил в присутствии слуг, что на этот раз не только ей и ее семье, но и всем арендаторам и слугам придется проголосовать не за Стила, а за реставраторов. Нет такой партии? Нет - так будет. А если она не послушается, так ей запросто спалят на полях всю пшеницу. "Вы, конечно, не напечатаете это в своей газете, - сказала мне мадам помещица, - я-то знаю, кому она принадлежит. И верзилу знаю, и то, что он спалит мне урожай - тоже знаю. Вы, вероятно, встретите его по дороге и поймете, что с таким джентльменом обычно не спорят". Я действительно его встретил. Догадываешься, кто это? Наш друг Чек Пасква. - Паскву придется взять под наблюдение. Найди кого-нибудь. - Уже нашел. - Кого? - Луи Ренье. Находка Мартина меня отнюдь не радует. Рискуем мы жизнью мальчишки. Луи даже стрелять не умеет. - Что я мог сделать? - оправдывается Мартин. - Отыскал он Паскву где-то в кабаке и нанялся в банду, со мной не посоветовался. А Пасква почему-то согласился, хотя и видел, что это жеребенок. Оставил его при себе - якобы для поручений. Луи считает, что он нужен Чеку для наблюдений за нами. - Маневр Мердока. Значит, он нам не верит. - А мы - ему. Обоюдно. Кстати, серебро до сих пор в его лесной "берлоге". - Ты уверен? - Почти. Слитки в больших количествах не появлялись ни на рынке, ни в ювелирных лавках. Может, пустить по следу полицию? Я рассуждаю. Бойль, начальник полиции Города, - популист. Честный. В какой-то мере принципиальный. Но в подчинении у него слишком много подонков, купленных Мердоком. Да и не только Мердоком. Мартин прав: в Городе нарождается что-то вроде мафии. Появляются капиталы, неизвестно на чем взращенные. Возникают капиталисты, неизвестно что производящие. А это на руку Мердоку. Можно, конечно, изъять серебро из его "берлоги", Бойль это охотно и даже умело сделает. Но не рано ли? Не лучше ли выбрать более подходящий момент для удара? Тут-то и может помочь Ренье. Но оставлять его у Пасквы рискованно. - Убери его из шайки, Мартин, - говорю я. - Мы не имеем права рисковать его жизнью. - Если найду, - соглашается Мартин. Спать некогда. В шесть уже оживают сенатские кулуары, и бар гудит от шумной и пустопорожней болтовни, из которой я всегда что-то выуживаю. На лестнице толкотня, как на бирже. Пробираясь наверх, встречаю Бойля. Начальник полиции стоит в стороне и созерцает происходящее. Во время заседания он будет сидеть со мной, в ложе сенатских чиновников: амфитеатр только для сенаторов. - Все еще не нашли серебро, Бойль? - Мы с ним на дружеской ноге и обходимся без "мсье" и без "мистера". - Кто сейчас интересуется серебром? - отмахивается он. - Билль, и только билль! - А вдруг провалят? - Чудак, - смеется Бойль и ныряет в какую-то болтающую группку. У Бойля своя информация - думаю, верная. Послушаем других. В коридоре меня останавливает Уэнделл. - Сейчас вы спросите о Стиле, - улыбаюсь я. - Не буду. Знаю, что он проголосует против. - Многие боятся его выступления. Оно может быть очень резким. - А разве вы не знаете точно? - Стил со мной не советовался. Но он очень не любит Мердока. - Мердок в сенате менее опасен, чем за его стенами. А билля ждут и другие. Жизнь, как время, - идет вперед, а не стоит на месте. Общество не могут представлять одни аграрии и банкиры. Кто-то отвлекает Уэнделла, и я отправляюсь в ресторан. Стила нахожу одного в дальней кабине за синей портьерой. Перед ним два бокала и бутылка вудвилльского красного. Но он не приглашает меня присесть. - Не знал, что вы здесь, Ано, - говорит Стил. - Я пришел как советник, пока вы меня еще не уволили. - С каким советом? - Не выступать вообще. - Почему? - Вы не поведете за собой даже трети сената. - И пропустить Мердока? Я повторяю слова Уэнделла: - За стенами сената Мердок более опасен для общества. Сенатский мандат неизбежно умерит его агрессивность. Хуже будет, если хунта Мердока силой захватит власть. Что такое "хунта", Стил не понимает, я вижу это по выражению его глаз, поэтому тут же меняю "хунту" на "шайку" и добавляю: - А в сенате реставраторов всегда сумеет сдержать разумное большинство. Стил долго не отвечает, и я все жду, не присаживаясь. - Вы знаете, кто выдвинет билль? - наконец спрашивает он. - Слышал: Рондель. - Глава партии "джентльменов". Человек, проживший на свете столько же, сколько и я. Что заставило его изменить продуманному и пережитому? - Я только что слышал от главы вашей партии, Стил, - говорю я, делая ударение на "вашей". - Жизнь, как время, - идет вперед, а не стоит на месте. Должно быть, Рондель это понял. - Они хотят расколоть нас, - тихо, но твердо произносит Стил. - Отойдут трудовики, уже зашевелились каноники, а главное, конечно, Мердок. Перемены? Я против перемен, Ано. Люблю все стабильное, прочное, неизменное. Видно, мне пора в отставку, сынок. Могу назвать тебя так, кто бы ты ни был. Ведь мне уже, как и Висту, давно за семьдесят. Только уйду после выборов. По конституции все мои голоса получат те, кому я их отдам. А у меня сто тысяч избирателей, и ни один из них не будет голосовать за Мердока. Я вспоминаю рассказ Мартина, но молчу. Стоит ли огорчать старика, да еще в такой день? А на Мердока можно найти управу: есть и Уэнделл, есть и Бойль. Да и "Сити ньюс" вмешается, если понадобится. Словом, отпор Мердоку мы дадим и без Стила. Звонит колокол, призывающий членов сената в зал заседаний. Стил уходит из ресторана. Мне его искренне жаль - священник, основы веры которого поколеблены. Медленно иду за ним. У входа в ложу мне встречается Мердок, старомодный и чинный. Улыбка его лучезарна, словно у игрока, крупно выигравшего на скачках. - Радуетесь? - замечаю я. - Не рано ли? - А вы сомневаетесь, мсье Ано? - Потому я и отказался от ваших пяти тысяч. - Боюсь, что вы мне уже не нужны. Как советник Стила, разумеется. Охотно предлагаю вам тот же пост. - Не рано ли? - повторяю я. - Я уже присмотрел себе кресло в сенате. Подумайте, Ано, может быть, это окажется выгоднее, чем предложение Уэнделла? - Вы, как всегда, информированы, Мердок. Но я ни к кому не уйду от Стила. Тем более сейчас. - Поддержать падающего? - смеется Мердок. - Нет. Просто большей свободы действий нигде у меня не будет. - То-то вы так часто встречаетесь с Мартином. Пусть имеет в виду, что разглашение редакционных секретов чревато далеко не радужными последствиями. - Еще одна улыбка, и он скрывается в ложе. Значит, Мердок знает о моих встречах с Мартином. Откуда? Игра продолжается. 10. УКРАДЕННОЕ ПИСЬМО Билль прошел. Утро. Я лежу у себя в комнате на ди