ементарной частицей в данном случае разницы нет: обе признавались существующими до их открытия. Малыш, даже не отвечая, углубился в решение шахматной двухходовки. Алик лениво наблюдал за ним: вот он поерзал на стуле, взъерошил волосы, вскочил, уронив короля на пол, медленно поставил его обратно, посидел над доской и со вздохом встал. - Тоже существует, но не открыт, - сказал он. - Ты о чем? - спросил Алик. - О решающем ходе. Пришло озарение и угасло, как жизнь твоего тахиона. Триллионные доли секунды. Может, потому, что глаза слипаются. - Выпей пива. - Я пью теплое пиво только по рецепту врача. - Малыш с отвращением оглянулся на рюкзаки, брошенные у пульта: по окончании дежурства намечалась экскурсия на морской берег. - Наверно, в конструкции ускорителя принимали участие язвенники и трезвенники. - Почему? - Потому что не предусмотрели холодильника для пива и бутербродов. Пойду лучше воды попью. Он сонно поплелся к душевой в конце зала, где входящие подвергались обработке очищающей воздушной струей. Там же находился и умывальник с холодной и горячей водой. Минуту спустя Малыш выскочил оттуда, бегом пересек зал и переставил какие-то фигуры на шахматной доске. - Эврика! - крикнул он бодренько и тут же пояснил Алику: - Понимаешь, я поставил упавшего короля не на "эф", а на "же". По ошибке. Озарение вернулось. Тахион открыт. - Поэтому ты и забыл закрыть кран в умывальнике, - сказал Алик. Сквозь тихий жужжащий фон пробивался шум открытой воды. И что-то произошло. Что-то, совсем не имевшее отношения ни к воде, ни к шахматам. Как будто, именно как будто - оба не могли утверждать этого точно, - чуть-чуть потускнели лампы, чуть-чуть сместились очертания окружающего, словно отраженные в дрогнувшем зеркале, чуть-чуть стало жарче, как бывает, когда прекращается поступление холодного воздуха. И все стихло. Уже не как будто, а явственно смолкла автоматика, оборвалась вибрация, зал наполнила зловещая немота. Оба прислушивались к ней долго, словно не веря ушам, не веря и не понимая. - Ты слышишь что-нибудь? - спросил Алик. - Ни звука. - Даже твоя вода уже не течет. Не ответив. Малыш двухметровыми шагами понесся к душевой, откуда вышел минуту назад. Алик, отставая, поспешил за ним. Три секунды потребовались им, чтобы увидеть чудо. Вода текла по-прежнему толстой прозрачной струей, но совершенно бесшумно, как показалось бы человеку, у которого лопнули барабанные перепонки. Да и текла ли? Просто вытянулась от крана к раковине гладкая оплывшая сосулька. Может быть, просто замерзла? Вероятно, об этом подумал и Малыш. Он осторожно прикоснулся к ней пальцами, ощупал, как ощупывают что-то твердое, а не жидкое, и ударил ребром ладони. Струя не отстранилась, не раскололась и не брызнула, сохраняя прозрачность и неподвижность. Малыш растерянно обернулся и что-то сказал. Но что именно, Алик не услышал. Не раздалось ни звука. Малыш только шевелил губами. - Лед? - спросил Алик. И не услышал своего голоса. Но Малыш, должно быть, понял, потому что раздельно и четко, как в немом фильме, прошевелил губами ответ: - Не знаю. "Оглохли мы, что ли?" - снова подумал Алик и показал на уши. Малыш только плечами пожал и, в свою очередь, показал на струю-сосульку: это, мол, интереснее. Тогда приступил к эксперименту Алик. Он приложил руку к струе: гладко, скользко, но не настолько холодно, чтобы считать ее льдом. Рванул руками - не сдвинулась ни на миллиметр, словно схватил не воду, а водопроводную трубу. Попробовал закрыть кран - не поддается: или нарезка сорвана, или ручка заклинилась. Тут он вспомнил о складном ноже в кармане, выдвинул лезвие и с размаху рубанул по застывшей неправдоподобной струе. Ножик отскочил, как от чугунных перил. А на стекловидной сосульке не появилось даже царапины. Не уступила она и попыткам проткнуть ее острием, соскоблить или срезать стружку. Или это была не вода, или произошло что-то изменившее ее структуру. Даже не пытаясь ничего высказать вслух, Алик вернулся к пульту. Малыш молча зашагал вслед. И вдруг сказал ясно и слышно: - Дышится легче, правда? - Правда, - машинально повторил Алик и только сейчас сообразил, что звук или слух вернулись. И дышалось действительно легче, чем в душевой. - Идти тоже было трудно, - прибавил он, - что-то мешало. - Как встречный ветер, - сказал Малыш. Он сделал несколько шагов к стенке, несколько раз вздохнул и беззвучно пошевелил губами. - Не слышу, - проговорил Алик и показал на уши. Малыш подошел ближе и закричал: - Теперь слышишь? - Не ори. - А ведь там, - он указал на место, где только что стоял, - я тоже орал. Алик задумался. - Что-то гасит звук. Надо посмотреть где. Пойдем навстречу друг другу по спиралям, удаляясь от центра. Шаг-два - перекличка. Первая же проверка показала, что звук действительно гаснет где-то за пределами сравнительно небольшого пространства, в несколько десятков метров, при этом не постепенно, а сразу, будто обрезанный невидимой преградой, непроницаемой для звуковых волн. Скажем, в пяти, а иногда и в десяти метрах от пульта можно было переговариваться, а отступив на шаг, ты уже превращался в актера немого фильма. И сразу же становилось труднее двигаться и дышать, словно дул навстречу неощутимый, но стойкий ветер. - Ты что-нибудь понимаешь? - спросил Малыш. - Чем обусловлена эта грань? А она есть. И не только для звуковых волн. Видишь этот смятый листок бумаги? Я бросил его час назад, когда развертывал бутерброды. Он лежит как раз на границе. Я обратил на это внимание еще во время проверки. Теперь смотри. Он подошел к брошенному листку и коснулся его обращенного к стене края. Листок не сдвинулся с места, даже не шевельнулся. - Как из железа. Не согнешь, - усмехнулся он. - Ну, а теперь взгляни сюда. Он коснулся другого, более близкого края. Половина листка не оторвалась, а отпала, как срезанная бритвой, ровно и без зубцов. Другая половина осталась в том же положении за невидимой гранью. Алик молчал. Казалось, опыт с листком не произвел на него впечатления. Он думал о чем-то своем, вероятно более важном. Малыш, не дождавшись ответа, пожал плечами и еще раз молча обошел панели управления, потом сел, не глядя и смахнув на пол шахматы. На этот раз он собирать их не стал. - Вся автоматика вышла из строя, - сказал он. - Все телеуправление. Полностью. Фактически ускорителя уже нет. - Он помолчал и добавил, уже не ища собеседника: - И еще: ни один электроприбор не работает. Тока нет, а лампочки светятся. - Не вижу в этом противоречия, - сказал Алик. - Свет без тока? - Движение любой массы в кратчайшую, приближенную к нулю долю секунды, воспринимается нами в состоянии покоя. Все как бы остановилось, в том числе и свет. Но мы его видим. - Твоя приближающаяся к нулю доля секунды уже приближается к единице. - Малыш демонстративно похлопал по ручным часам у запястья. - Идут часики. Движутся. - Но не там, - загадочно сказал Алик, кивнув в глубину зала. - А где? В другом мире? - В другом времени. Малыш встал и подошел к пульту, где сидел Алик. - Ты не спятил, случайно? Вместо ответа Алик показал на небольшой циферблат, где стрелка чуть-чуть дрожала на втором от нуля делении. Малыш знал: нуль на этом счетчике скоростей обозначал скорость света, а деления - триллионные доли секунды. Но стрелка, обычно не доходившая до нуля на одно-два деления, теперь опередила его, обогнав необгоняемое. "Суб" превратился в "супер". - Быстрее света, - почти благоговейно прошептал Малыш, что уже само по себе было для него необычно. - Значит, правда? Теперь будет найден не только Т7. Алик продолжал задумчиво следить за дрожавшей стрелкой. - Не знаю, - проговорил он неуверенно. - Может быть, "световой барьер" - это предел с "двумя сторонами"? Может быть, это уже отрицательная скорость? Может, она не возрастает, а убывает по мере удаления от барьера? Честно говоря, Малыш ничего не понял. Только спросил: - Почему же все остановилось? - Я объясняю так... - Алик тщательно подбирал слова. - Примитивно: время - прямая линия, ну, скажем, в декартовых координатах. На световом барьере по неизвестным причинам оно как бы скривилось, образовав петлю, отросток от общей прямой. Эта петля начинается и кончается на графике в одной точке - в одном мгновении. Вот мы и наблюдаем сейчас это мгновение, миг, промельк, назови как хочешь, - словом, квант времени. - Квант - не мгновение. - Я же говорил упрощенно и о графике, и о кванте. Речь идет о наикратчайшей единице. Условно: период, который требуется свету, чтобы пройти диаметр атомного ядра. Или еще какой-нибудь период - откуда я знаю! Можно взять и сотые, и тысячные этой длины. А стало быть, время, которое еще Лобачевский считал мерилом всяческого движения, как бы замирает, приближаясь к нулю бесконечно близко. Вот почему все и остановилось - для нас, конечно, только для нас! - ток в проводах, пучки протонов в ускорителе, ну, и твоя вода в кране. Попросту: остановилось время - остановилось движение. - Мы же движемся, и время у нас идет... - Где идет? В частице _нашего_ времени, в этой самой петле. По каким-то причинам, связанным с работой ускорителя, мы как бы оторвались от основного времени и движемся в своем, пока петля не окончится, не вернется в то мгновение, с которого она началась. Но каков ее период - час, сутки, столетие, - сказать не могу. Кстати, геометрические, пространственные параметры нашей петли совпадают с той частью ускорителя, которую почему-то не затронул процесс. - Так ведь и за его пределами мы живем и движемся. - Выходя, мы как бы выносим с собой наше собственное временное и пространственное поле, я бы назвал его темпоральным, - словом, частицу нашего пространства - времени, живущую по своим законам. Определить его экстремум не берусь: вероятно, он характеризуется нашими параметрами - рост, объем грудной клетки, мышечное напряжение, вес, сухость или влажность кожи. - Но как же мы дышим в безвоздушной среде? - Почему безвоздушной? Мы проходим сквозь нее в период наименьшей скорости движения ее разряженных частиц. Мы, говоря упрощенно, просто раздвигаем ее, а гигантская разница скоростей соприкасающихся при этом частиц воздуха не может не обновлять массу покоя. Кислородный обмен ничтожен, но все же позволяет дышать. - Силы у нас дай бог, а с водой не справились. - Так ведь сила не зависит от времени. За две-три минуты ты выжмешь штангу, а растяни жим на час, что получится? Мы подходили к застывшей струе о меркой нашего времени, а его надо было ускорить в триллионы раз. Только тогда бы мы смогли преодолеть сцепление ее частиц. Малыш с трудом понимал Алика. Ему, грамотному инженеру-эксплуатационнику, не легко было постичь всю сложность к тому же еще так причудливо смещенных взаимоотношений пространства и времени. - Что-то вроде пересекающегося времени? - спросил он. - В какой-то степени да. Но в пределах петли. - А кругом в городе? - Тоже самое. Город - ничтожная часть мирового пространства, а квант времени - это вся Вселенная в наикратчайший миг. Чудо Иисуса Навина. Алик шутил с посеревшим, будто запыленным лицом. Малыш даже пожалел его, спросив с непривычной теплотой в голосе: - И долго так протянем, старик? - А что у нас - пиво да бутерброды? Вот и считай. - Неужто в городе ничего не найдем? Малыш произнес это машинально, не подумав. Алик его так и понял. Только переспросил задумчиво: - В городе? А как выйдем? Разве только если где-нибудь окно открыто. - А в душевой? Забыл? Из открытого окна душевой они пробрались на асфальтовую дорожку, ведущую к воротам на улицу. К счастью, ворота тоже были открыты, и большой автофургон железным мамонтом замер на въезде. Малыш постучал в стекло водителю, тот даже не шелохнулся. - Брось, - сказал ему в ухо Алик. - Он тебя не видит. Значит, никто их не видел, а они видели воскресное утро города. Оно было похоже на моментальную фотографию, запечатлевшую одно мгновение жизни. Протянулись с балкона руки девушки, встряхнувшие простыню. Она вспучилась белым парусом и окостенела вместе с девушкой. Горел красный огонь светофора перед колонной автомашин на воздушной подушке. Когда же он станет зеленым? Прохожих не было, только мальчишка лет десяти прыгнул с обочины тротуара на мостовую, пытаясь схватить упущенную из рук и уже уплывавшую вверх ниточку воздушного шарика. То было второе увиденное ими чудо после стекловидной воды. Мальчишка с подогнутыми коленями и протянутой вверх рукой висел в воздухе, не падая и не подымаясь. Голубые глаза его, живые, даже не сонные, запечатлели только одно - страстный миг желания поймать ускользающий кончик ниточки. Но и она оставалась неподвижной - лишь сантиметр, не больше, отделял ее от протянутых пальцев. А еще выше висел фиолетовый шар, как бутон фантастически большого тюльпана, так и не распустившегося в эту безветренную немую тишь. Они молча обошли живую статую летящего мальчика, боясь прикоснуться к нему, потом Малыш поймал конец нитки и потянул ее вниз. Шар, хотя и сопротивляясь, но опустился, только нитка оставалась твердой и несгибаемой, как стальной прутик. Малыш положил ее под углом к тротуару так, что шар оказался у лица мальчика и тот мог бы легко схватить его, сдвинься время со своей мертвой точки. Но время не сдвинулось, и шар снова застыл, не шевелясь на своей покатой теперь проволоке-нитке. - Почему? - спросил Малыш. Алик его не услышал, но вопрос понял и ответил, снова приложившись к уху товарища: - Разговаривать будем только тогда, когда наши темпоральные поля соприкасаются и звуковые волны не гаснут. Понял? А шар опустился потому, что у него нет сцепления с окружающей средой и наших мышечных усилий достаточно для его перемещения. Малыш крикнул ему в ухо: - Значит, их достаточно и для того, чтобы переместить пару бутылок фруктовой воды! - Возможно. А где? - Хотя бы в кафе напротив. Оно уже открыто, двери во всяком случае. И даже хлеб привезли. У входа в кафе на противоположной стороне улицы действительно стоял грузовоз с хлебом. Несколько открытых ящиков было уже выгружено на тротуар. Недалеко с таким же ящиком на спине замер с нелепо откинутой ногой человек в белой куртке официанта. - Не пробуй его толкнуть или снять ящик, - предупредил Алик. - Зачем? Я просто возьму то, что мне нужно. Не подыхать же нам из-за космической катастрофы. Идти было трудно, словно в гору против ветра, но Малыша это не смутило. Он перебежал улицу и взял из открытого ящика булку. Когда подошел Алик, он рассматривал ее внимательно и удивленно, как редкостный музейный экспонат. - Ну что? - пошевелил губами Алик. Малыш вместо ответа постучал булкой о стенку ящика. Звука они не услышали. Затем он ткнул в нее пальцем, но на ее поджаристой корочке не осталось даже отметины. Алик беззвучно постучал зубами, как бы подсказывая товарищу дальнейшее. Малыш осторожно поднес булку ко рту, как гранату, попробовал ее на зуб и с яростью, как гранату же, метнул через улицу. В нормальное время она и очутилась бы на противоположной стороне, а тут, словно заторможенная, повисла в воздухе в полутора метрах. Потом оба кричали друг другу в ухо, смешно поворачивая головы. - Почему не падает? - Гравитация - то же движение. - А почему она остановилась так близко? - На большее не хватило твоего мышечного усилия. - Хорошо еще, что зуб не сломал - железо! - Если б жил со скоростью света, она показалась бы тебе чуть черственькой. - Значит, по-твоему, и с фруктовкой не выйдет? - А как ты бутылку откроешь? - Возьму каменюку килограммов на двадцать и грохну. - Может, и разобьешь, да не выпьешь. - Высосу. - А ты вспомни струю-сосульку в душевой. Много бы ты из нее высосал? - Знаешь что, - не сказал - прохрипел Малыш, - если уж подыхать, так дома! Они вернулись в пультовый зал ускорителя, тяжело дыша, как альпинисты на последних метрах подъема. Малыш еле выговорил: - Ну и дорожка! - Дорога длиною в квант, - уточнил Алик. Малыш молча потянулся к рюкзаку, извлек пиво и бутерброды, и все было уничтожено сразу и без раздумий, Какая разница, когда встречать голодуху, если она все равно придет без звонка. То был последний афоризм Малыша в это необычайное утро. Что-то вдруг произошло опять, что - они не сразу заметили. Негромко, исподтишка включились приборы. Мертвый знакомый гул втекал в зал, как шум прибоя в номер приморской гостиницы. Алик машинально взглянул на стрелку счетчика скоростей. Она снова не доставала до нуля на полтора-два деления. Малыш вспомнил. - Погоди, - остановил его Алик и снова прислушался. Сквозь привычный шумовой фон отчетливо доносился перебивающий его звук - шум струящейся из крана воды. - Кажется, мы все-таки проскочили петлю, старик, - сказал Алик и сквозь клубящийся над ним лиловый туман увидел склонившееся над ним лицо Библа. 4. ПОЕДИНОК. НЕТ ЛИЛОВОГО СОЛНЦА Это случилось за вторым завтраком, после того как Алик отправил очередное сообщение на Землю. - Черт знает что! Высверливаем пространство лазером со скоростью света, научились принимать и передавать фотонные телеграммы, а кофе варим, как сто лет назад: кофеварка, горелка и сгущенное молоко, - философично заметил он. - А тебе бы хотелось, как в Аоре, - съязвил Малыш, - раз-два, повернулся на брюхе, чихнул - и горячая жижица под носом. - Стоп, - сказал Капитан. - Тихо! Все замолчали, вглядываясь в его напряженное лицо. Стиснутые зубы еще резче подчеркивали синеватые вмятины щек. Глаза смотрели сквозь окружающих, никого не видя. Он к чему-то прислушивался. - Так, - сказал он, ни к кому не обращаясь. - Понятно. Только Библ и я. Повторяю: вездеход под защитным полем оставляем на открытом месте. Выходим и входим по мысленному приказу. Все. - Он оглядел недоумевающие лица притихших товарищей. - Готовь вездеход, Малыш. Едем с Библом. А вы с Аликом охраняете станцию: мало ли что может случиться. - Не случилось же, когда мы были в Нирване, - недовольно возразил Алик. - Учитель вызывает только меня и Библа, - уточнил Капитан. Малыш легонько стукнул Алика по затылку: - Приказам повинуются без возражений. Мне, например, все ясно. Капитан - потому что он Капитан. Библ - потому что социолог. А техник и физик Учителю не нужны. - Кто передал? - спросил Библ. - Фью. - Странно, что мы не услышали. Шлемы на каждом. - Псилучевой приказ, настроенный на определенные частоты мозга, - подумал вслух Алик. - Шлемы не только переводная, но и транслирующая машина. С Учителем, впрочем, они не понадобятся. - Фью просил не снимать их. Вероятно, у них есть и записывающие функции. Позже, уже на вездеходе, когда Капитан и Библ колесили по черной пустыне в поисках связки с пространством зеленого солнца, откуда они могли стартовать к Учителю, ибо только там и в Аоре действовал механизм телепортации, Библ долго и сосредоточенно молчал, нехотя откликаясь на реплики Капитана. Наконец тот не выдержал: - О чем это вы размышляете, Библ? - Глупости, - сказал Библ. - А все же? Библ улыбнулся: - Почему в жизни Малыш безапелляционно командует Аликом, а в материализованном фантастическом эпизоде с петлей времени безропотно перешел на подчиненное положение? Вы обратили внимание, Кэп, он даже не поправил его в рассказе. - Так ведь это Алик все и придумал. - Если бы только Алик! Но и воображение Малыша подключилось к его сознанию синхронно даже в деталях. Как бы слилось с ним. Чужой мозг даже не сопротивлялся, его синапсы [синапс - сигнал, идущий от одного нейрона к другому, характеризующий деятельность головного мозга] почти в точности воспроизвели индивидуальность другого. Малыш, никогда не работавший на ускорителях, материализовал в памяти все подсказанное Аликом. Какой же техникой должна располагать цивилизация, чтобы так управлять психикой человека! - А мы едем разоблачить эту цивилизацию. - Высота этой цивилизации не адекватна высоте ее техники, - заключил Библ. Ему пришлось повторить эти слова уже в беседе с Учителем. Все, что предшествовало этой беседе, уложилось в полчаса. Мираж нашли через две-три минуты после заключительной реплики Библа. Прошли над мшаником, выбрались на утоптанную плешину в низкорослых корявых кустах, поставили вездеход под защиту. - Проверим телепортацию, - усмехнулся Капитан и шагнул в белый зал к аквариуму с мутной массой-в недвижной жидкости. Тотчас же рядом возник и Библ. Обменялись улыбками: действует телепортация! На большее мысль не отважилась, ее сразу же подавила чужая воля: сядьте, подождите, пока я не познакомлюсь с накопленной вами информацией. Сели уже в привычные кресла, не обратились друг к другу ни с молчаливым вопросом, ни с недоумевающей усмешкой, тупо, заклиненно открыв кому-то для обозрения содержимое своих черепных коробок. Впрочем, кому, было ясно обоим. И через несколько минут, именно минут, а не часов, молчания этот кто-то откликнулся. Ему не потребовалось много времени для того, чтобы узнать, что они увидели, переговорили и передумали в дни своего знакомства с Гедоной. - Я знаю каждый ваш шаг и каждое ваше суждение, - "услышали" они, как и раньше, беззвучный "голос", - но вы мыслите убийственно медленно, слишком медленно, чтобы скорость моего мышления могла бы проследить все ползки вашей мысли. Поэтому придется кое-что уточнить. Вы считаете, что моя цивилизация мертва? - Да, - отрезал Библ, - мертва. То, что вы создали на планете, - леность материи, энтропия. В ваших деформированных пространствах не больше жизни, чем в метановых озерах и глыбах замерзшего водорода, которые мы видели в космосе на пути к Гедоне. - Что значит мертвое и живое? Жизнь здесь, как и везде, - лишь один из вариантов бытия материи. Вопрос в том, какой вариант считать идеальным. - Допустим, что ваш. Попробуем согласиться. Ваш мир разумен, как высшее проявление материи, стабилен ввиду постоянства жизненных циклов и двойственности организационной структуры его, свободен от капризов природы, от диктатуры техники, от любых ограничений, кроме тех, что обеспечивают путь к Нирване. Так вот: ни с одним из этих тезисов наш земной ум согласиться не может. Ни с разумностью вашего мира, ни с его свободой и благоденствием. - Уточните. - Разумность любого мира определяется путями совершенствования разума, постоянством и непрерывностью этого процесса. Вы остановили его. Вы исключили разум как основу цивилизации. - Мы заменили его воображением. Я прочел в вашем сознании знакомую мысль: разум ведет к истине долгим извилистым путем, воображение легко взбирается на вершину горы. Только воображение подсказывает, как раскрыть идеал, то, чего еще нет, но что должно быть. Библ внутренне усмехнулся: он действительно думал о том, что в философии гедонийцев воображение противоположно разуму. Но он припомнил этот тезис как ошибочный, идеалистический. - Воображение - один из компонентов разума, - продолжил он невысказанную мысль. - Вы же отождествили воображение с мифотворчеством. Вам, знающему более высокие формы мышления, должно же быть ясно, что его мифологическая форма - это наиболее примитивная форма сознания, когда человек поклоняется силам, с которыми отождествляет себя. Ваш миф снимает вопрос о личной ответственности, о подлинном выборе, создавая стандарты поведения, которым нужно лишь бездумно следовать. Вы говорите: "Все дозволено", но опутываете человека запретами куда более бессмысленными, чем у нас на Земле. И самый страшный запрет - запрет на знание, постоянно развивающееся и совершенствующееся. Каждый может создавать свое собственное представление об окружающем, не обращаясь к наукам, которых у него нет. А ведь только науки могут дать ему не иллюзорное, а подлинное знание о мире, под небом которого он живет. - Зачем ему это знание? Любая наука создает лишь смятение мыслей и чувств, мы же воспитываем в нем безмятежность духа и уверенность в своей правоте, высокую самооценку и высокий уровень притязаний. - На что? - гневно воскликнул Библ, пораженный философской ограниченностью Учителя, и тут же подумал, что техническая вооруженность ума создателя гедонийской цивилизации может и не соответствовать его социально-философскому арсеналу. И, уже сдержавшись, продолжил: - Высоких притязаний? Я спрашиваю: на что? На идиотизм Аоры? На тупые грезы Нирваны? На запойное безделье ваших гедонийцев? Не удивительно, что в мире, культивирующем подобные притязания, ни мысль, ни разум, ни истина не в почете. - В вашем обществе, - "услышали" в ответ Капитан и Библ, - следуют принципу: от каждого по способностям, каждому по труду. Но ведь труд - это источник несвободы, область необходимости. В таком обществе никто не свободен. Знакомая философия, подумал Библ. Были и на Земле анархиствующие философы, время от времени предпринимавшие ревизию марксизма. События и наука их давно опровергли. А здесь, на вершинах технической эволюции, социально-философская вдруг предлагает им такие одряхлевшие откровения. - Человек, как известно, начинается с труда, - поучительно сказал Библ, - и совершенствует его вместе с разумом. Лучшие умы на Земле на протяжении двух тысячелетий видели счастье в совершенстве труда. Я не называю имен, вы их не знаете, но то, что они утверждали, верно для любого общества в любом уголке Галактики. Уничтожение дармоедов и возвеличивание труда - вот постоянная тенденция истории. Жить - значит работать. Всякий труд благороден, и благороден лишь один труд. Ведь самое прекрасное в мире нашем то, что создано трудом, умной человеческой рукой, и все наши мысли, все идеи возникают из трудового процесса. Не буду повторять то, что все это истины, знакомые любому разумному существу. Что вы когда-то были таким, я в этом не сомневаюсь. Но в целях смелого, хотя и сомнительного эксперимента вы построили модель общества с иной социальной структурой: часть людей вы освободили от труда и они перестали быть людьми, опустившись до уровня хорошо выдрессированных животных, которых принято считать биологическими предками человека. С обслуживающим их персоналом вы поступили иначе: этим вы привили наслаждение трудом, мало чем отличающееся от наркотических наслаждений Нирваны. И там, и там - миф как регулятор поведения. Серый комок нервных клеток, застывший в аквариуме, послал свой беззвучный отклик. При некоторой смелости воображения в нем можно было даже "услышать" насмешливую интонацию. - Разве труд, которым, как ты говоришь, так восхищаются на Земле, не является источником наслаждения для человека? Теперь уже рассердился Капитан. - Да, является, - вмешался он. - Но труд не отупляющий и бессодержательный, требующий такого же отупляющего и бессодержательного отдыха. Такой труд на Земле заменяют машинным. Не знаю, почему вы этого не сделали. Ведь он даже на участках, требующих самой высокой квалификации, ничего не создает, не улучшает, не совершенствует. Вы исключили всякое творчество, погасили изобретательскую мысль, любую попытку придумать что-то новое, что-то улучшить, что-то изменить. Все стабильно, неизменно, неколебимо. И все же труд Голубого города - основа и фундамент вашей цивилизации. Уничтожьте его - и развалятся Аора с Нирваной. Рассыплется в прах все двухслойное здание вашего идеального мира. Есть еще на Земле такое ничтожное паразитирующее насекомое - клоп, иногда беспокоящее человека. Раздавите его, и человек останется жив, а клопа не будет. Но уничтожьте человека, и насекомое исчезнет как вид - не на ком будет паразитировать. По-моему, в этой побасенке суть и будущее вашей цивилизации. Ложность не в цвете солнц, а в ее социальной структуре. На этот раз аквариум не послал реплики. Мозг безмолвствовал, кое-где заметно пульсируя. Может быть, в нем смещались далеко обгоняющие человеческую мысль цепи ассоциаций, взвешивая и оценивая суждения землян. Капитан и Библ обменялись недоуменными взглядами. Что это? Конец беседы? Но долгожданная реплика наконец дошла до их сознания в лаконичной формулировке: - Без Аоры и Нирваны мне Голубой город не нужен. Это один из компонентов техносферы моего мира. - Если исчезнет земная техносфера, - сказал Капитан, - человек ее восстановит. Может ли это сделать гедониец? - Нет. - Но можно ли научить его конструировать, строить, изобретать? - Нет. Циклы обучения стабильны и неизменны. - А психика? Мысль? Поиск? - Бытие живой материи запрограммировано навечно. - Тогда я повторю мысль Библа. В вашем мире не больше жизни, чем в замерзшем аммиаке на мертвых планетах. - Я обдумаю ваши суждения, и, если найду их правильными, вы узнаете об этом не от меня. Мозг "замолчал", и тотчас же оба землянина, не сговариваясь и не колеблясь, движимые чужой, хотя и неощутимой волей, шагнули из белой кипени зала на вытоптанную лужайку в низкорослом кустарнике, где стоял их никем не тронутый вездеход. Связку с черной пустыней нашли минут через десять, и только тогда Капитан осторожно спросил: - Ну как? - Он думает в сто раз быстрее нас, - сказал Библ. - Ну и что? - Может быть, информация уже передана Координатору. Я имею в виду поправки к программе. - Какие? - Исходящие из нашей беседы. Он не будет ни лицемерить, ни обманывать себя, ни утешаться иллюзиями. - Библ говорил загадочно, словно нехотя, что-то соображая. - Ничего не понимаю, - сказал Капитан, - что вы подразумеваете? - Опасение. - Библ почти вплотную придвинулся к уху соседа. - А что, если он согласится с нашей оценкой его создания? Капитан задумался. - Что мы можем предвидеть? Это не человеческий мозг. Даже не мозг гения. Это супермозг. - Выводов, конечно, предвидеть нельзя. Но можно предположить. Один из вариантов: уничтожить станцию и нас, свидетельство которых может иметь для него нежелательные последствия. Но я лично в это не верю. Так поступил бы ум низкий, трусливый, несовершенный. Опаснее другое: он может уничтожить себя и свое детище. - Вместе с нами? - Возможно, если ему не помешают. - Кто? - Хотя бы мы. Капитан крякнул: он привык понимать с полуслова. - Тогда поторопимся. Станция уже показалась на горизонте. Еще несколько минут, и на фоне ее выросли бежавшие навстречу вездеходу фигурки. Капитан остановил машину: - Что случилось? - Лиловое солнце погасло, - сказал Малыш. 5. КОНЕЦ УЧИТЕЛЯ. МОЗГОВОЙ ШТУРМ Лилового солнца действительно не было. По дуге от горизонта к зениту, отклоняясь в сторону от палящего солнца пустыни, неярко светили голубое, синее и зеленое, как уличные карнавальные фонари, зажженные при дневном свете. - Конец Нирваны, - сказал Библ. - Может быть, только отраженное солнце погасло, - предположил Капитан. - Не знаю, какова их роль в сопредельных пространствах. Библ поглядел на часы-браслет. - Прошло тридцать восемь минут с момента нашего выхода. Бесследно уничтожить за это время целый мир - задача, едва ли посильная даже для их техники. Но разве велика масса этого мира? Энергетические поля, гравитационные уровни и бытовые вещи, переданные из Голубого города какими-нибудь структурными передатчиками. Только люди. Такие же структурные распылители уничтожат их в доли секунды. - Почему уничтожат? Зз-ачем уничтожат? - заикаясь, спросил Алик. Ни он, ни Малыш ни о чем не догадывались. Библ кратко изложил свою гипотезу: - Аору тоже уничтожить недолго. Зеленое солнце погаснет позже - слишком велика масса живой материи. Голубой город они оставят напоследок - там механизм ликвидации. Сначала люди, потом машины. Параллельно уровни, эскалаторы и регенерационные камеры. В заключение самоустраняется Координатор. Что-нибудь вроде лучевого хвоста скорпиона. - А наша станция? - спросил Малыш. - Сейчас узнаем. Во всяком случае, попытаемся. Поехали. - Куда? - К Учителю. Пока зеленое солнце еще не погасло. Связку они нашли на том же месте. Зеленое пятно тумана с рваными расплывающимися краями. Такое же, как и полчаса назад. Прошли, из предосторожности включив отражатель, но стрелка индикатора, указывающая на сопротивление поля, не сдвинулась с места: энергетические преграды уже не действовали. Ехали молча, напряженно, сосредоточенно. Только Алик горячился: - Не понимаю, зачем ему это нужно. Нервный шок или душевная слабость. - У него нет души, - сказал Малыш. - Ну, воля. Воля к сопротивлению, воля к борьбе. Логичнее было бы уничтожить нас. - Логичнее для ума человеческого, - заметил Библ. - Но это не ум. Это мешок с информацией. Новая информация, внесенная нашим вмешательством, логически обесценивала старую, снимая уверенность в идеальности модели. Но если не идеал, значит, ошибка. Исправить ошибку нельзя - исправления не предусмотрены программой. Но вероятность ошибки допускалась, и самоликвидация, возможно, была запрограммирована. Требовался сигнал. Мы его дали. Капитан остановил вездеход. Все дальнейшее в точности повторилось, только в белую туманность зала вошли не двое, а четверо. Внутри все выглядело по-прежнему. В центре все так же висела прозрачная емкость аквариума и серый комок, похожий на гигантскую студенистую медузу, просматривался, пожалуй, еще более резко. Но Капитан сразу подметил разницу. Емкость казалась еще прозрачнее, а серый комок опустился ниже, словно на дно, если только ее нижний прозрачный уровень можно было назвать дном. Он уже не двигался и не пульсировал. - Жидкость выпущена, - сказал Капитан, подойдя ближе. Малыш и Алик, впервые попавшие в эту белую кипень, оглядывались, ничего не понимая. - Это он? - спросил Алик, указывая на студенистую массу. - Учитель? - То, что было Учителем, - сказал Библ. - Питательной среды больше нет. Сейчас они уничтожат всю массу еще сохранившейся здесь живой и мертвой материи. - Кто они? - Машины. Те, которые дождались своего часа. Надо уходить, пока действует телепортация. Телепортация работала. Вездеход ждал со включенным двигателем. Связку нашли тотчас же. Черное зеркало пустыни открывало путь к Голубому городу. Во всяком случае, все знали, где его надо искать. - Синее тоже гаснет, - сказал Малыш, взглянув на небо. Синее солнце действительно уже поблекло. Тусклый ультрамариновый круг, медленно растворявшийся в голубом небе. Ниже его по пересекавшей зенит дуге оставались непогасшими только два ложных солнца - зеленое и голубое. "Еще полчаса", - отметил про себя Библ, взглянув на запястье: программа ликвидации гедонийской модели совершенного мира действовала с беспощадной решительностью. На зеленое пространство уйдет не меньше часа, а может быть, и больше - слишком велик объем живой массы. Знают ли в городе и что смогут предпринять, если знают? Необходимо сейчас же, не теряя ни минуты, связаться с Фью или Другом. Но как связаться, если встреча не предусмотрена? А что, если попробовать эмоциональное эхо? - Давайте все сейчас вызовем Фью или Друга. Лучше Фью. Он знает больше. Вызываем все сразу - может быть, шлемы сработают. Начинаем. Мысленный вызов Фью сыграл немедленно. Птичий голосок его пропищал в шлемах: - Готов к ответу. - Учителя уже нет, - сказал вслух Капитан. - Вероятно, по его приказу Координатор выпустил питательную жидкость из баллона. Мозг погиб. - Мы предвидели эту возможность, - тотчас же прозвучал ответ Фью. - Мы слышали ваш разговор с Учителем. Много нового, много думать. - Думать следует об одном: как спасти Голубой город. Сейчас Координатор уничтожает планету. Нирвана сожжена, распылена или стерта. Лиловое солнце погасло. Сейчас гаснет синее. Очередь за зеленым. Если есть возможность остановить Координатор, не медлите. У вас чуть больше часа по земному времени. - Я могу в две минуты сжечь Координатор. Излучатель со мной в машине, - вмешался Малыш. - Бессмыслица, - оборвал Капитан. - Координатор не должен быть уничтожен. Он еще понадобится людям. - Мы это знаем, - снова ответил Фью. - А сейчас ждем вас в "цирке". Поспешите. У входа в город вас встретит Друг. Пяти минут не понадобилось вездеходу, чтобы достичь Голубого города, выросшего, как и прежде, совсем близко от станции. Он возникал постепенно, проявляясь, как фотоснимок, в голубой дымке над черной пустыней сначала тусклым видением с неясными контурами, потом контрастной живой картинкой, отчетливой и стереоскопичной. А с быстротой приближения весь этот геометрический сумбур плоскостей и уступов, смещавшихся уровней и спектральных дорожек-"улиц" вдруг сузился до размера крошечного пятна - человечка в лазурной курточке, ожидавшего их у знакомой границы. Он не двинулся с места, пока они оставили вездеход и подошли вплотную. Обычно живое, приветливое лицо его казалось неподвижным, будто кукольным, и только по этой неестественной неподвижности можно было догадаться о чувствах, обуревавших этого человека. Он не сказал ни слова, только показал рукой на проползшую мимо дорожку и двинулся по ней, не оборачиваясь. Все четверо последовали за ним, ничего не спрашивая, только крепко прижались друг к другу, понимая, что за неторопливым движением дрожащего под ногами эскалатора следует ожидать его обычный винтообразный рывок. Последнее, что увидел оглянувшийся назад Алик, был зеленый диск солнца, уже начавший тускнеть по краям. Сошли у переплетения "улиц"-дорожек перед знакомым входом в цирк, где уже тихо пересвистывались десятки, а может быть, и сотни почти неотличимых друг от друга человечков в курточках. Люди в таких же куртках выделялись среди них только габаритами, особенно разительными, когда на центральной площадке появились встречающие Фью и Си с Осом, одинаковые как близнецы. "Почему четверо? - подумал Алик. - Вероятно, потому, что сопровождали землян в их первой прогулке по городу. А может быть, потому, что только они обучились нашему языку. Проводники, гиды, переводчики, Аллах знает..." Задумываться Алик не стал, его поразила совсем другая атмосфера зала, как будто вытянули ее в одну-единственную, напряженную до предела струну. Потяни еще - оборвется. Никто не улыбался, не приветствовал - лица, как у сопровождавшего их безмолвного Друга, такие же кукольные, словно из пластилина. - Времени мало, - сказал Капитан. - Каждая доля секунды на счету. Объяснения нужны? - Нет, - качнул головой Фью. - Что вам известно? - Изолированные пространства механически перестраиваются. Материя распадается. Механизм уничтожения автоматический. - Можете его обнаружить? - Нет. - Дистанционно воздействовать? - Нет. Механизм регулируется Координатором. - Мы можем связаться с Координатором? - По этому поводу? - Да. Получить информацию о местонахождений интересующего нас механизма, о его масштабах и действии. - Если эти вопросы не предусмотрены программой, ответа не будет. - Жаль, - сказал Малыш. - Я на всякий случай все-таки захватил с собой излучатель. Тихое посвистывание из амфитеатра отвлекло Фью. Он выслушал и сказал: - Регенерационные залы пусты. Ни одного гедонийца ни в состоянии клинической смерти, ни в первой стадии оживления. Конвейер остановлен. Реаниматоры отключены. - Что значит "отключены"? - спросил Капитан. - Речь, я понимаю, идет о людях. - Сняты с постов, переведены в свои ячейки. Так вы называете их жилища. Новый посвист из амфитеатра, и очередное лаконичное сообщение Фью: - Отключено все управление природой и климатом в изолированных пространствах - и лабораторные циклы, и перестройка пейзажа. Частично мы уже помешали этому, оставив наших людей на местах. Но механизм разрушения автоматический - не останется ни гедонийцев, ни окружающей их природы. - А затем очередь Голу