Алик чувствует зуд в кончиках пальцев, ступни ног деревенеют, а икры, наоборот, напрягаются, как будто он идет в гору или держит на плечах штангу весом в двести килограммов. - Что случилось, профессор? - Ничего особенного, коллега, ничего страшного, - бормочет Брыкин, лихорадочно вращая все верньеры сразу: маленькие руки его так и порхают над пультом. - А все-таки? - Сейчас, сейчас... Брыкин неожиданно дергает на себя рубильник. Гаснет экран, гаснут лампы. Алик легко шевелит пальцами, да и ноги отпустило. Обручи расходятся, и Алик встает, подбегает к Брыкину. - Неужели не получилось? - Кто сказал: не получилось? - удивляется Брыкин. - Эксперимент дал потрясающие результаты. Немедленно по выходе из здания института вы должны проверить свои вновь обретенные способности. Проверить и убедиться - насколько велик Никодим Брыкин. - Он хлопает ладонью по серому матовому боку пульта. - Нобелевская премия у меня в кармане, - и сует руку в карман - проверить: там премия или еще нет. - Так чего же вы чертыхались? - Пустяк. - Брыкин даже рукой машет. - В четвертом измерении на пятнадцатой стадии эксперимента возник непредусмотренный эффект. - Какой эффект? - Пограничные условия от производной функции. Раньше такого не было. Придется ввести коррективы в конечное уравнение процесса. - И что они значат - пограничные условия? - волнуется Алик. - А то значат, - Брыкин ласково обнимает длинного Алика за талию, как будто хочет утешить его, - что приобретенные вами спортивные качества, к сожалению, не вечны. - Почему? - кричит Алик. - Таковы особенности мозга. - Не вечны... - Да вы не расстраивайтесь. Берегите себя, свой мозг, свои благоприобретенные качества, и все будет тип-топ. - Но что, что может лишить меня этих качеств? Брыкин делается строгим и суровым. - Не знаю, юноша. Я вам не гадалка, не баба-яга какая-нибудь. И не джинн из бутылки. Наука имеет много гитик - верно, но много - это еще не все. Заходите через пару лет, посмотрим, что я еще наизобретаю. - И он вежливо, но целенаправленно провожает Алика к дверям. И Алик уходит. Идет по коридору, спускается по широкой мраморной лестнице, крытой ковровой дорожкой. И сон заканчивается, растекается, уплывает в какие-то черные глубины, вспыхивает вдалеке яркой точкой, как выключенная картинка на экране цветного "Рубина". И ничего нет. Темнота и жар. 5 А наутро Алик просыпается здоровым и свежим, будто и не было температуры, слабости, тяжелого забытья. Некоторое время он лежит в постели, с удовольствием вспоминая виденные ночью сны, взвешивает, анализирует. Удивительное однообразие вывода: будешь прыгать, если не соврешь. Правда, в последнем сне, с Брыкиным, вывод затушеван. Но ясно: под пограничными условиями имеется в виду как раз заповедь "не обмани". Странная штука - человеческий мозг. Думал о способах потрясти мир спортивными успехами, даже джинна из бутылки вспомнил и - на тебе: мозг трансформировал все в четкие сновидения, сюжетные законченные куски - хоть записывай и неси в журнал. Сны суть продолжение яви. Слепые от рождения не видят снов. Что ж, вчерашняя явь дала неплохой толчок для снотворчества. Каков термин - снотворчество? А что, придумает, скажем, тот же Брыкин какой-нибудь самописец-энцефалограф для записи снов на видеопленку, прибор сей освоит промышленность, и появится новый вид массового творчества, свои бездарности и гении, свои новаторы и традиционалисты. Понастроют общественных снотеатров, где восторженная публика станет лицезреть творения профессионалов-сновидцев, а специальные приставки к телевизорам позволят высококачественным талантливым сновидениям прийти прямо в квартиры. Фантастика! Однако сны Алика вполне, как говорится, смотрибельны. Надо будет их лучшему другу Фокину пересказать, то-то посмеется, повосторгается... Алик встал и на тумбочке у кровати обнаружил мамину записку. Она гласила: "Лекарства в шкафу. До моего прихода примешь этазол - дважды, аспирин - один раз. В школу не ходи, по квартире не шляйся, позавтракай и жди меня". Стиль вполне лапидарен, указания - яснее ясного. Из всех перечисленных Алику наиболее по душе пришлось это: "в школу не ходи". Что говорится в расписании? Химия, история, две литературы, то есть два урока подряд. Не беда, позволим себе передохнуть, впоследствии наверстаем. Лекарства, естественно, побоку, постельный режим - тоже. По квартире шляться (ох, и выраженьице!..) не станем, а вот не пойти ли подышать свежим воздухом? Пойти. Наскоро позавтракал, сунул в карман блокнот и шариковую ручку - на всякий случай, вдруг да и появится вдохновение, - вышел во двор. Ах, беда какая: на скамейке у подъезда восседала Анна Николаевна, Дашкина мать. Вспомнил, да поздновато: Дашка Строганова, белокурый голубоглазый ангел, юная королева класса, в школьной форме и абсолютно внешкольных туфельках на тонких каблучках, мечта и страсть мужских сердец, говорила, что ее матери врач прописал больше бывать на воздухе. Что-то там у нее с сердцем, ему не хочется покоя. - Доброе утро, Анна Николаевна. Как здоровье? Сейчас последуют вопросы. - Спасибо, Алик, получше. А вот почему ты не в школе, интересуюсь? В самую точку. Отвечаем: - Похужело у меня здоровье, Анна Николаевна. Вчера весь вечер в температурном бреду пролежал, сегодня еле ноги волоку. С сомнением посмотрела на ноги. Алик для убедительности совсем их расслабил, бессильно повесил руки вдоль тела, голову склонил. - Врач был? Стереотипное мышление. Если есть справка, значит, болен. Нет спасительного листка - здоров, как стадо быков. Внешний вид и внутреннее состояние в расчет не принимаются. - Был врач, был - как же иначе. Не прогульщик же я, в самом деле? - А кто вас, молодых, теперь поймет? Дашка из школы придет - жалуется: ах, мигрень! В ее-то годы... Выдана небольшая медицинская семейная тайна. Спокойнее, Радуга, умерь сердцебиение. - Акселерация, Анна Николаевна, бич времени. Раньше взрослеем, раньше хвораем, раньше страдаем. Вроде пошутил, а Дашкиной матери не понравилось. - Ты, я гляжу, исстрадался весь. Попадание в десятку. Знала бы она о вчерашнем... - Не без того, Анна Николаевна, не без того. Теперь прилично и покинуть ее, двинуться к намеченной цели. - Всего хорошего, Анна Николаевна. А есть ли цель? Ох, не криви душой сам с собой, дорогой Алик. Есть цель, есть, и ты дуешь прямиком к ней, хотя - разумом - понимаешь всю бессмысленность и цели и желания поспешно проверить то, что никакой проверки не требует. А почему, собственно, не требует? Ведь не всерьез же, так, от нечего делать... А утро-то какое - любо посмотреть! На небе ни облачка, ветра нет, тишина, тепло. Время отдыха и рекордов. Вот и цель. Сад, зажатый с двух сторон серыми стенами домов, с третьей - чугунной решеткой, отгородившей от него гомон и жар проспекта, с четвертой - тихая и пустынная набережная, откуда легко спуститься к Москве-реке, чтобы, нырнув, обнаружить на дне гицатлинской работы кувшин с усталым джинном внутри. Но кувшины с джиннами - продукт хитрых сновидений, далеких от суровой действительности. А действительность - здесь она: спортивный комплекс в саду. Хоккейная коробка, превращенная на лето в баскетбольную площадку; шведская стенка, врытая в песок; яма для прыжков в длину и рядом - две стойки с кронштейнами. А планка где? Ага, вот она: на песке валяется... Положим блокнотик с ручкой на лавочку - чтоб не мешал. Закрепим кронштейны на некой высоте - скажем, метр. Где у нас метр? Вот у нас метр. Приладим планочку. Кто нас видит? Вроде никто не видит. От проспекта древонасаждения скрывают, детсадовская малышня гуляет нынче в другом месте - везение. Ра-азбегаемся. Толчок... Алик лежал в яме с песком и смотрел в небо. Между небом и землей застыла деревянная, плохо струганная планка, застыла - не покачнулась. "Вроде взял", - подумал Алик и тут же устыдился: высота - метр, сам устанавливал, чем тут гордиться? Да дело не в высоте, дело в факте: взял! Ан нет, не обманывайся: в первую очередь, в высоте. Метр любой дурак возьмет, тут и техники никакой не требуется. А с ростом под сто восемьдесят можно и для первого раза планку повыше установить. Установим. Допустим, метр сорок. Как раз такую высоту Алик и сбивал на уроке у Бима. Под дружный смех публики. Ра-азбегаемся. Толчок... Планка, не колыхнувшись, застыла над ним - гораздо ближе к небу, чем в прошлый раз. Что же получается? - думал Алик. Выходит, он умеет прыгать, умеет, если очень хочет, и только страх пополам со стыдом (вдруг не получится?..) мешал ему убедиться в этом в спортзале. Он вскочил, побежал к началу разбега, вновь помчался к планке и вновь легко перелетел через нее, да еще с солидным запасом - сантиметров, эдак, в двадцать - тридцать. Он не удивился. Видно, время еще не пришло для охов и ахов. Он лежал на песке, глядел в небо, перечеркнутое планкой надвое. В одной половине стояло солнце, слепило глаза. Алик невольно щурился, и корявая планка казалась тонкой ниткой: не задеть бы, порвется. "Могу, могу, могу..." - билось в голове. Резко сел, стряхивая с себя оцепенение. Чему радоваться? "Ты же физически здоровый парень, - говорил ему отец не однажды. - Тебе стоит только захотеть, и получится все, что положено твоему возрасту и здоровью. Но захотеть ты не в силах. Ты ленив, и проклятая инерция сильнее твоих благих намерений". "Я - интеллектуал", - говорил Алик. "Ты только притворяешься интеллектуалом, - говорил отец. - Ленивый интеллект - это катахреза, то есть совмещение несовместимых понятий. А потом: писать средние стихи не значит быть интеллектуалом". Алик молча глотал "средние стихи", терпел, не возражал. Он мог бы сказать отцу, что тот тоже никогда не был спортсменом, а долгие велосипедные походы, о которых он с удовольствием вспоминал, еще не спорт, а так... физическая нагрузка. Он мог бы напомнить отцу, что тот сам лет шесть назад не пустил его в хоккейную школу. Не будучи болельщиком, отец не понимал прелести заморской игры, ее таинственного флера, которым окутана она для любого пацана от семи до семидесяти лет. "Все великие поэты прошлого были далеки от спорта", - говорил Алик. "Недоказательно, - говорил отец. - Время было против спорта. Он, как явление массовое, родился в двадцатом веке". Отец злился, понимая, что сам виноват: что-то упустил, недопонял, учил не тому. Перебрать бы в памяти годы, да разве вспомнишь все... "И потом, мне надоело писать завучу объясниловки, почему ты прогулял физкультуру", - говорил отец. Пожалуй, в том и заключалась причина душеспасительных разговоров. Алик переставал прогуливать, ходил в спортзал, пытался честно работать, но... Вчера Бим поставил точку, не так ли? Точку? Ну нет, в пунктуации Алик был, пожалуй, посильнее Бима-физкультурника. Он хорошо знал, когда поставить запятую, тире или многоточие. И если уж вести разговор на языке знаков препинания, то сегодняшняя ситуация властно диктовала поставить двоеточие: что будет завтра? послезавтра? через месяц? Алик встал, поднял кронштейны на стойках еще на деление. Высота - сто пятьдесят. Ерунда для тренированного подростка. Алику она виделась рекордом, а по сути и была рекордной - для него. Еще вчера он бы рассмеялся, предположи кто-нибудь - скажем, Фокин, лучший друг, - что полтора метра для Радуги - разминка. Сейчас он отошел, покачался с носка на пятку (видел: так делают мастера перед прыжком), легко побежал к планке, взлетел, приземлился и... охнул от боли. Не сообразил: упал на руку. Несколько раз согнул-разогнул: боль уходила. Он думал: есть желание, есть возможности, не хватает умения, техники не хватает. Надо бы просто посмотреть, как прыгают мастера, как несут тело, как ноги сгибают, куда бросают руки, как приземляются. А то и поломаться недолго, до собственного триумфа не дотянуть. В том, что триумф неизбежен, Алик не сомневался, даже не очень-то размышлял о том. И что странно: триумф этот виделся ему не на Олимпийском стадионе под вспышками "леек" и "никонов", а в полутемном спортзале родной школы - на глазах у тех, кто вчера мерзко хихикал над неудачником. На глазах у липового воспитателя Бима, который предпочел отделаться от неудобного и бездарного ученика, вместо того чтобы дотянуть его хотя бы до среднего уровня. На глазах у лучшего друга Фокина, который сначала демонстрирует свое превосходство, а потом лицемерно звонит и здоровьем интересуется. На глазах у Дашки Строгановой, наконец... - Здоровье поправляешь? Резко обернулся, поднял голову. Дашкина мать возвышалась над ним этакой постаревшей Фемидой, только без повязки на глазах. Солнце ореолом стояло над ее головой, и Алик аж зажмурился: казалось, ослепительное сияние исходило от этой дворовой богини правосудия, которое она собиралась вершить над малолетним симулянтом и прогульщиком. - Что щуришься, будто кот? Попался? - Куда? - спросил Алик. - Не куда, а кому, - разъяснила Анна Николаевна. - Мне попался, голубчик. Руки не действуют, ноги не ходят, в глазах тоска... А прыгаешь, как здоровый. Родители знают? - Что именно? - Что прогуливаешь? - Я, любезная Анна Николаевна, не прогуливаю, - начал Алик строить правдивую защитную версию. Не то чтобы он боялся Дашкину маман - что она могла сотворить, в конце концов? Ну, матери сообщить. Так мама и оставила Алика дома - факт. В школу наклепать? Алик так редко вызывает нарекания педагогов, что им, педагогам, будет приятно узнать о его небезгрешности: люди не очень ценят святых. Но Анна Николаевна любила гласность. Она просто жить не могла, не поделившись с окружающими всем, что знала, видела или слышала. А гласность Алику пока была ни к чему. - Как вы можете заметить, уважаемая мама Даши Строгановой, я прыгаю в высоту. - Могу заметить. - И сделать вывод, что я не случайно освобожден от занятий. Я готовлюсь к соревнованиям. - И это не было ложью: Алик твердо верил, что все соревнования у него впереди. Тут Дашкина мать не удержалась, хмыкнула: - Ты? - Однако вспомнила, что над подростком - в самом ранимом возрасте - смеяться никак нельзя, непедагогично, о чем сообщает телепередача "Для вас, родители", спросила строго: - К каким соревнованиям? - Пока к школьным. - Да ты же сроду физкультурой не занимался, чего ты мне врешь? - Ребенку надо говорить "обманываешь", - не преминул язвительно вставить Алик, но продолжил мирно и вежливо: - Приходите завтра на урок - сами убедитесь. - А что ты думаешь, и приду. - Она сочла разговор оконченным, пошла прочь, а Алик пустил ей в спину: - Вам-то зачем утруждаться? Дашенька все расскажет... Анна Николаевна не ответила - не снизошла, а может, и не услыхала, скрылась в арке ворот. Алик подумал, что он не так уж и несправедлив к белокурому ангелочку: ябеда она. И все это при такой ангельской внешности! Стыдно... Больше прыгать не стал: в сад потянулись малыши, ведомые толстухой в белом халате. Сейчас они оккупируют яму для прыжков, раскидают в ней свои ведерки, лопатки, формочки. Попрыгаешь тут, как же... Такова спортивная жизнь... Стоило пойти домой и подготовиться к завтрашней контрольной по алгебре: сердце Алика чуяло, что мама не расщедрится еще на один вольный день. Так он и поступил. И вот что странно: больше ни разу не вспомнил о своих снах, не связал их с внезапно появившимся умением "сигать, как кузнечик". А может, и правильно, что не связал? При чем здесь, скажите, мистика? Надо быть реалистом. Все дело в силе воли, в желании, в целеустремленности, в характере. 6 Контрольную он написал. Несложная оказалась контрольная. Дождался последнего урока, вместе со всеми пошел в спортзал. - А ты куда? - спросил Фокин, лучший друг. - Тебя же освободили. - А я не освободился, - сказал Алик. - Ну и дуб. - Лучший друг был бесцеремонен. - Человеку идут навстречу, а он платит черной неблагодарностью. - В чем неблагодарность? - Заставляешь Бима страдать. Его трепетное сердце сжимается, когда он видит тебя в тренировочном костюме. - Да, еще позавчера это было катахрезой, - щегольнул Алик ученым словцом, услышанным от отца. - Чего? - спросил Фокин. - Тебе не понять. - Твое дело, - обиделся Фокин и отошел. И зря обиделся. Алик имел в виду то, что Фокину - и не только Фокину - будет трудно понять и правильно оценить метаморфозу, происшедшую с Аликом. Да что там Фокину: Алик сам недоумевал. Как так: вчера не мог, сегодня - запросто. Бывает ли?.. Выходило, что бывает. После вчерашней разминки-тренировки Алик больше не искушал судьбу и сейчас, сидя в раздевалке, побаивался: а вдруг он не сумеет прыгнуть? Вдруг вчерашняя удача обернется позором? Придется из школы уходить... Вышел в зал, занял свое место в строю. Вопреки ожиданиям, никто не вспоминал прошлый урок и слова Бима. Считали, что сказаны они были просто так, не всерьез. Да и кто из учеников всерьез поверит, что преподаватель разрешает не посещать кому-то своих уроков? А что дирекция скажет? А что районо решит? Все время вдалбливают: в школу вы ходите не ради оценок, а ради знаний, умения и прочее. А отметки - так, для контроля... Правда, хвалят все же за отметки, а не за знания, но это уже другой вопрос... Бим поглядел на Алика, покачал головой, но ничего не сказал. Видно, сам понял, что переборщил накануне. В таких случаях лучше не вспоминать об ошибках, если тебе о них не напомнят. Но Алик как раз собирался напомнить. Побегали по залу, повисели на шведской стенке - для разминки, сели на лавочки. - Объявляю план занятий, - сказал Бим. - Брусья, опорный прыжок, баскетбол. Идею уяснили? - Уяснили, - нестройно, вразнобой ответили. Строганова руку вытянула. - Чего тебе, Строганова? - Борис Иваныч, а что девочкам делать? - Все наоборот. Сначала опорный прыжок, потом брусья. Естественно, разновысокие. Еще вопросы есть? - Есть, - сказал Алик. Класс затих. Что-то назревало. Бим тоже насторожился, состроил кислую физиономию. - Слушаю тебя, Радуга. - У меня к вам личная просьба, Борис Иваныч. Измените план. Давайте попрыгаем в высоту. Захихикали, но, скорее, по инерции. Вряд ли Радуга станет так примитивно подставляться. Ясно: что-то задумал. Но что? Надо подождать конца. - А не все ли тебе равно, Радуга, когда свой талант демонстрировать? - не утерпел Бим, уязвил парня. - Не все равно. - Алик решил не молчать, действовать тем же оружием. - Да и вам - из педагогических соображений - надо бы пойти мне навстречу. Поймал округлившийся взгляд Фокина: ты что, мол, с катушек совсем слез? Не слез, лучший друг, качусь - не останавливаюсь, следи за движением. Бим играет в демократа: - Как, ребята, пойдем навстречу? А ребят хлебом не корми, дай что-нибудь, что отвлечет от обычной рутины урока. Орут: - Пойдем... Удовлетворим просьбу... Дерзай, Радуга... Бим вроде доволен: - Стойки, маты, планку. Живо! Все скопом помчались в подсобку, потолкались в дверях, потащили в зал тяжеленные маты, сложили в два слоя в центре зала, стойки крестовинами под края матов засунули - для устойчивости. - Какую высоту ставить? - спросил староста класса Борька Савин, хоть и отличник, но парень свой. К нему даже двоечники с любовью относились: и списать даст, и понять поможет - кому что требуется. - Заказывай, Радуга. Алик подумал секунду, прикинул, решил: - Начнем с полутора. - Может, не сразу? - усомнился Бим. - А чего мучиться? - демонстративно махнул рукой Алик. - Помирать - так с музыкой. - Помирать решил? - Поживу еще. Сам подошел, проверил: точно - метр пятьдесят. - Начинай, Радуга. - Пусть сначала Фокин прыгнет. Присмотреться хочу. - Присматривайся. Пойдешь последним. Отлично. Посидим, поглядим, ума-разума наберемся. Ага, при взлете правую ногу чуть-чуть согнуть... Левая прямая... идет вверх... Переворачиваемся... Руки - чуть в стороны, в локтях согнуты... Падаем точно на спину... Кажется: проще простого. Кажется - крестись. Джинн с бабой-ягой и Брыкиным сказали: прыгать будешь. А как прыгать - не объяснили. Халтурщики... Он даже вздрогнул от этой мысли: значит, все-таки - джинн, баба-яга, Брыкин? Вещий сон? - Радуга, твоя очередь. Потом, потом додумать. Пора... Побежал - как вчера, в саду, - оттолкнулся, легко взлетел, планку даже не задел, высоко прошел, лег на спину. Вроде все верно сделал, как Фокин. В зале тишина. Только Фокин, лучший друг, не сдержался - зааплодировал. И ведь поддержали его, хлопали, кто-то даже свистнул восторженно, девчонки загалдели. А Алик лежал на матах, слушал с радостью этот веселый гам, потом вскочил, понесся в строй, крикнув на бегу: - Ошибки были? - Для первого раза неплохо, - сказал Бим, явно забыв, что прыгает Алик не первый раз. Другое дело, что все прошлые попытки и прыжками-то не назвать... - Поднимем планку? - Не торопись, Радуга, освойся на этой высоте. - Я вас прошу. - Ну, если просишь... Поставили метр шестьдесят. Все уже не прыгали. Девчонки устроились у стены на лавках, к ним присоединились ребята - из тех, кто послабее или прыжков в высоту не любит. Были и такие. Скажем, Гулевых. Один из лучших футболистов школы, как стопперу - цены лет, а прыгать не может. И, заметим, Бим к нему не пристает с глупостями: не можешь - не прыгай, играй себе в защите на правом краю, приноси славу родному коллективу. Славка Торчинский на вело педали крутит. За "Спартак". Ему тоже не до высоты. Лучше не ломаться зря, поглядеть спокойно, тем более что урок явно закончился, да и вообще не получился: шло представление с двумя актерами - Бимом и Радугой, "злодеем" и "героем", да еще Фокин где-то сбоку на амплуа "друга героя" подвизается. Не только Фокин. Еще человек пять прыгало. По той же театральной терминологии - статисты. Метр шестьдесят взяли все. Двое - со второй попытки. У Бима азарт появился. - Ставь следующую! - кричит. Метр семьдесят. Немыслимая для Алика высота. Фокин взял, остальные не стали пробовать. Алик пошел на планку, как на врага, взмыл над ней - готово! - Ты что, притворялся до сих пор? - вид у Бима, надо сказать, ошарашенный. А вопрос нелепый. С какой стати Алику притворяться, когда гораздо спокойнее таланты демонстрировать. - Не умел я до сих пор прыгать, Борис Иваныч. - А сейчас? - А сейчас научился, - потом объяснения, успеется. - Ставим следующую? Метр семьдесят пять. Фокин не бросает товарища. Ну, он эту высоту и раньше брал, и сейчас не отступил. Ну-ка, Алик... Разбег. Толчок. Хо-ро-шо! - Хорошо! - Бим даже руки от возбуждения трет. О том, что Радуга "запоздал в развитии", не вспоминает. Да и зачем вспоминать о какой-то ерундовой оговорке, реплике, в сердцах сказанной, если нежданно-негаданно в классе объявился хороший легкоатлет, будет кого на районные соревнования выставить. - Ставим метр восемьдесят, - решил Фокин. Он не ведает, что у него роль "друга героя", а "герой" о такой высоте никогда в жизни не мечтал - смысла не было, мечты тоже реальными быть должны. Фокин, как и Бим, завелся. Не было в классе соперника - появился, так надо же выяснить: кто кого. - Хватит, Фокин. - Бим уже отошел от "завода", не хочет превращать тренировку в игру. - Последняя, Борис Иваныч, - взмолился Фокин. И Алик поддержал его: - Последняя, - и для верности добавил: - Чтоб мне ни в жисть метр двадцать не взять... Почему-то никто не засмеялся. Шутка не понравилась? Или то, что казалось веселым и бездумным в начале урока, сейчас стало странным и даже страшноватым? В самом деле, не мог Радуга за такое короткое время превратиться из бездаря в чемпиона, не бывает такого, есть предел и человеческим возможностям и человеческому воображению. И Алик понял это. И когда лучший друг Фокин с первой попытки взял свою рекордную высоту, Алик так же легко разбежался, взлетел и... лег грудью на планку. Она отлетела, со звоном покатилась по полу. Было или почудилось: Алик услыхал вздох облегчения. Скорее, почудилось: ребята далеко, сам Алик пыхтел как паровоз - попрыгай без привычки. А может, и было... - Дать вторую попытку? - спросил Бим. - Не стоит, - сказал Алик. - Не возьму я ее. - Что, чувствуешь? - Чувствую. Вот потренируюсь и... Победивший и оттого успокоившийся Фокин обнял Алика за плечи. - Ну, ты дал, старик, ну, отколол... Борис Иваныч, думаю - в секцию его записать надо. Какая прыгучесть! - И, помолчав секунду, признался, добрая душа: - Он же меня перепрыгнет в два счета, только потренируется. Бим нашел, что в словах Фокина есть резон - и в том, что тренироваться Радуге стоит, и что перепрыгнет он Фокина, если дело так и дальше пойдет, - но вслух высказываться не стал, осторожничал. - Поживем - увидим, - сказал он. - А что, Радуга, ты всерьез решил прыжками заняться? - Почему бы и нет? - Алик стоял - сама скромность, даже взор долу опустил. - Может, у меня и вправду кое-какие способности проклюнулись... - Может, и проклюнулись, - задумчиво протянул Бим. Что-то ему все-таки не нравилось в сегодняшней истории, не слыхал он никогда про спортивные таланты, возникшие вдруг, да еще из ничего. А Радуга был ничем, это Бим, Борис Иваныч Мухин, съевший в спорте даже не собаку, а целый собачий питомник, знал точно. Но факт налицо? Налицо. Считаться с ним надо? Надо, как ни крути. - Если хочешь, придешь завтра в пять в спортзал, - сказал он. - Посмотрим, попрыгаем... - не удержался, добавил: - Самородок... И Алик простил ему "самородка", и тон недоверчивый простил, потому что был упоен своей победой над физкультурником, да что там над физкультурником - над всем классом, над чемпионом Фокиным, над суперзвездами Гулевых и Торчинским, кто остальных в классе и за людей-то не считал, над ехидным ангелом Дашкой, которая сегодня же сообщит своей маман о невероятных спортивных успехах Алика, а та не преминет вспомнить, как вышеупомянутый лодырь и прогульщик тренировался в саду во время уроков. - Приду, - согласно кивнул он Биму, а тот свистнул в свой свисточек, висевший на шнурке, махнул: конец урока. И все потянулись в раздевалку, хлопали Алика по спине, отпускали веселые реплики - к случаю. А он шел гордый собой, счастливый: впервые в жизни его поздравляли не за стихи, написанные "к дате" или без оной, не за удачное выступление на школьном вечере отдыха, даже не за победу на районной олимпиаде по литературе. Нет - за спортивный успех, а он в юности ценится поболее успехов, так сказать, гуманитарных. Сила есть, ума не надо - гласит поговорка. А тут и сила есть, и умом бог не обидел, не так ли? Алик твердо считал, что именно так оно и есть. Теперь - так. Одно мешало триумфу: воспоминание о снах. Ведь были же сны - чересчур реальные, чересчур правдивые. Все сбылось, что обещано. Только, помнится, условие поставлено... 7 После уроков подошла Дарья свет Андреевна. - Ты домой? Ах, мирская слава, глория мунди, сколь легки твои сладкие победы!.. - Домой. А что? - Нам по пути. Странный человек Дашка... Будто Алик не знает, что им по пути, так как живут они в одном подъезде: он - на шестом этаже, она - на четвертом. Но самая наибанальнейшая фраза в устах женщины звучит откровением. Кто сказал? Извольте: Александр Радуга сказал. Вынес из личного опыта. - Пошли, если тебе так хочется. Даша посмотрела на него с укоризной, похлопала крыльями-ресницами: груб, груб, неделикатен. Промолчала. - Что ты будешь делать вечером? Хотел было заявить: мол, намечается дружеская встреча в одном милом доме. Но вспомнил о "пограничных условиях" из сна, и что-то удержало, словно выключатель какой-то сработал: чирк и - рот на замке. Сказал честно: - Не знаю, Даш. Скорей всего, дома останусь. - Дела? - Сегодня отец из командировки прилетает. - Ну и что? Вот непонятливая! Человек отца две недели не видел, а она: ну и что? - Ну и ничего. - Алик, а почему ты мне все время грубишь? - С чего ты взяла? - Слышу. Ты меня стесняешься? - С чего ты взяла? - Ну, заладил... Надо чувствовать себя легко, раскрепощенно и, главное, уважать женщину. Алик и сам не понимал, почему с Дашкой он не чувствует себя "легко, раскрепощенно". Он - говорун и остроумец, не теряющийся даже в сугубо "взрослой" компании, оставаясь один на один со Строгановой, начинает нести какую-то односложную чушь, бычится или молчит. Ведет себя как надувшийся индюк. Может, не "уважает женщину"? Нет, уважает, хотя "женщина" по всем данным - вздорна, любит дешевое поклонение, плюс ко всему ничего не понимает в поэзии. Однажды пробовал он ей читать Блока. Она послушала про то, как "над бездонным провалом в вечность, задыхаясь, летит рысак", спросила: "А как это - провал в вечность? Пропасть?" И Алик, вместо того чтобы немедленно уйти и никогда не возвращаться, терпеливо объяснял ей про образный строй, метафоричность, поэтическое видение мира. Она вежливенько слушала, явно скучала, а потом пришел дылда Гулевых и увел ее на хоккей: они, оказывается, еще накануне договорились, и Даша не могла подвести товарища. Товарищ! Гулевых, который в сочинении делает сто ошибок, но его правой ноге нет равных на территории от гостиницы "Украина" до панорамы "Бородинская битва"... Видимо, Гулевых приелся. Нужна иная нога. Вот она: левая толчковая Алика Радуги. А то, что, кроме ноги, есть у него и голова с кое-каким содержанием, - это дело десятое. Не в голове счастье. Выходит, так? - Я, Даш, уважаю прежде всего человека в человеке, а не мужчину или женщину. При чем здесь пол? - При том. В женщине надо уважать красоту, женственность, грацию, умение восхищаться мужчиной. С последним, надо признать, трудно не согласиться... - А в мужчине? - А в мужчине - силу, мужественность, строгий и логический ум... Хорошо, хоть ум не забыла... - Даш, а ты меня уважаешь? - спросил и сам застыдился: вопрос из серии "алкогольных". Но сказанного не воротишь. - Уважаю, - она не обратила внимания на формулировку. - А за что? - Ну-у... За то, что ты человек с собственным мнением, за то, что следишь за своей внешностью. За сегодняшнее тебя тоже нельзя не уважать... - Прыгнул высоко? - Не так примитивно, пожалуйста... Нет, за то, конечно, что не смирился с поражением, потренировался - мне мама рассказывала, как ты в саду прыгал, - и доказал всем, что можешь. Хорошая, между прочим, версия. Благодаря ей Алик будет выглядеть этаким волевым суперменом, который, стиснув зубы, преодолевает любые препятствия, твердо идет к намеченной цели. И ничто его не остановит: ни страх, ни слабость, ни равнодушие. Только она, эта версия, - чистая липа. Иными словами - вранье. А врать не велено. Баба-яга не велела. И джинн Ибрагим, ныне артист иллюзионного жанра. Как быть, граждане? Один выход: говорить правду. - Я не тренировался, Даш. Просто я вчера проснулся, уже умея прыгать в высоту. - Скромность украшает мужчину. Фу-ты, ну-ты, опять банальное откровение. Или откровенная банальность. - Скромность тут ни при чем. Я во сне видел некоего джинна, бабу-ягу и профессора Брыкина. - Алик усмехнулся про себя: звучит все полнейшей бредятиной. А ведь чистая правда... - И за мелкие услуги они наградили меня этим спортивным даром. Поняла? Даша сморщила носик, губы - розочкой, глаза сощурила. - Неостроумно, Алик. - Да не шучу я, Даш, честное слово! - Я с тобой серьезно, а ты... Быстро пошла вперед, помахивая портфелем, и, казалось, даже спина ее выражала возмущение легкомысленным поведением Алика. - Даш, да погоди ты... Никакой реакции: идет, не оборачивается. Ну и не надо. Дружи с Гулевых: он свой футбольный дар всерьез зарабатывал, без мистики. Сто потов спустил... - Даш, а за что ты Гулевых уважаешь? Сила есть - ума не надо? - Эх, ну кто за язык тянул... Она обернулась, уже стоя на ступеньках подъезда. - Дурак ты! - вбежала в подъезд, дверь тяжко хлопнула за ней: любит домоуправ тугие пружины. - А это уже совсем не женственно, - сказал Алик в пространство и подумал с горечью: и вправду дурак. Сел на лавочку, поставил рядом портфель, вытянул ноги. Ноги как ноги, ничего не изменилось, никакой дополнительной силы в них Алик не чувствовал. Тощие, голенастые, длинные. Школьные брюки явно коротковаты, надо попросить маму, чтобы отпустила. Дашка сказала: "Следишь за своей внешностью". А брюки носков не прикрывают, позорище какое... Итак, не в ногах дело. Как, впрочем, не в руках, не в бицепсах-трицепсах. Дело в бабе-яге. А что? Вещие сны наукой не доказаны, но и не отвергнуты. Помнится, сидел в гостях у родителей какой-то физик, заговорили о телепатии, так физик и скажи: "Я поверю в физический эффект лишь тогда, когда сумею его измерить". - "Чем?" - спросил Алик. - "Неважно чем. Линейкой, термометром, амперметром - любым прибором". - "Но ведь телепатия существует?" - настаивал Алик с молчаливой поддержки отца. - "Пока не измерена - не существует". - "А может существовать?" Тут физик пошел на уступку: "Существовать может все". - "На уровне гипотезы?" - "На уровне предположения". И то хлеб. Предположим, что телепатия существует - когда-нибудь ее "измерят". Предположим, что вещие сны тоже существуют. Теперь доведем предположение до уровня гипотезы. Вещий сон есть не что иное, как форма деятельности головного мозга, при коей в работу включаются те клетки, которые до сих пор задействованы не были. Этот процесс приводит к перестройке всего организма по определенной схеме. Вчера ходил - сегодня прыгаешь. Красиво? Красиво. Вполне в стиле Никодима Брыкина из последнего сна. Много слов, много тумана, ясности - никакой. А как, дорогой товарищ Радуга, вы объясните указание не лгать "ни намеренно, ни нечаянно, ни по злобе, ни по глупости"? Проще простого: пограничные условия, Брыкин точно сформулировал. Когда врешь, включается еще одна группа клеток мозга, которые начисто парализуют работу той, новой группы - ведающей спортивными достижениями. Во бред! Но и вправду красиво... Можно, конечно, спросить у мамы, да только реакция на рассказ о снах будет примерно той же, что и у Дашки, не облеченной дипломом кандидата наук. Не в дипломе дело. В умении верить в Необычное, в Незнаемое, в Нетипичное. Давит, ох как давит нашего брата стереотип мышления. Любимая фраза: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Все, видите ли, измерить надо! Пощупать и понюхать. Пожевать и выплюнуть: не годится, не стоит внимания. А что стоит? Все, что внесено в квадратики определенной системы, вполне обеспечивающей душевное равновесие. Отец - уж на что передовой человек, а и то не поверит. Порадуется: мол, я говорил, есть в тебе огромные потенциальные возможности, да ленив ты, нелюбопытен... А в бабу-ягу не поверит. И в Ибрагима тоже. А мама приведет в дом настоящего Брыкина, и тот вместе с родителями посмеется над фантазиями Алика. Но любая более или менее приемлемая версия будет лживой. Как тогда жить прикажете? Все-таки говорить правду. С милой улыбкой. Ах, Алик, он такой шутник, спасу нет, вечно разыгрывает, вечно балагурит... Как прыгать научился? Да, знаете ли, нырял в реку, нашел кувшин с джинном, а тот - в благодарность за освобождение - наградил талантишком... А если серьезно? А серьезно, знаете ли, такие вопросы не задают... И отойдет вопрошающий, смущенный справедливым упреком. Но дар даром, а тренироваться не мешает. И еще: волей-неволей придется идти на мелкую ложь, но, помня о "пограничных условиях", стараться, чтобы она для тебя была правдой. Иначе всемогущее "так не бывает" вызовет кучу подозрений. Алик вспомнил настороженное молчание класса, когда он наперегонки с Фокиным брал высоту за высотой. "Так не бывает!" Вовремя остановился, не стал прыгать дальше. Соврал, что не сможет взять метр восемьдесят? Отчасти соврал. Но и правду сказал: не сможет, потому что это вызвало бы антагонизм одноклассников, обиду лучшего друга, подозрения Бима. По моральным причинам не сможет, а не по физическим. Так держать, Алик!.. Вечером, когда отец, уже отмытый от командировочной пыли, сытый и добродушный, уселся в кресло и задал традиционный вопрос: что происходило в его отсутствие? - Алик не удержался, похвастался: - Сегодня Бима наповал сразил. - Каким это образом? - спросил отец, не выясняя, впрочем, кто такой Бим. Несложная аббревиатура в доме была известна. - Прыгнул в высоту на метр семьдесят пять, - сказал небрежно, между прочим, не отрываясь от книги. Отец даже рассмеялся. - Красиво сочиняешь. - Кто сочиняет? - возмутился Алик. - Позвони Фокину, если не веришь. - Алик, чудес не бывает. До моего отъезда ты не знал, с какой стороны к планке подходить. - А теперь знаю. - Ты потрясаешь основы моего мироощущения. - Отец любил высказываться красиво. - Придется тебе их пересмотреть. Факты - упрямая вещь. - Так-таки взял? - Так-таки взял. - С третьей попытки? - отец еще на что-то надеялся. - С первой. - Алик безжалостно разрушал его надежды. - Чудеса в решете! Слушай, а может, ты с Фокиным сговорился? - отец искал лазейку, чрезвычайно беспокоясь за свое мироощущение. Ему не хотелось пересматривать основы: лень и трудно. Алик обиделся. Одно дело - не верить в бабу-ягу, другое - в реальное, хотя и удивительное явление. Тем более, свидетелей - навалом. И если Фокин не внушает доверия... - Можешь позвонить Биму, Строгановым, отцу Гулевых - ты же с ним в шахматы играешь. - Подтвердят? - Трудно опровергнуть очевидное. - Ну, ты дал, ну, молодец! - Тут отец повел себя совсем как Фокин в спортзале. Даже встать не поленился, ухватил Алика обеими руками за голову, потряс от избытка чувств. - Как это ты ухитрился? Предвкушая развлечение, Алик заявил: - Понимаешь, сон вчера видел. Вещий. Будто выпустил джинна из бутылки, то есть из кувшина. А он мне, на радостях, говорит: будешь прыгать в высоту "по мастерам". - Кто говорит? Кувшин? - Да нет, джинн. - Так-так. А как его звали? Омар Юсуф ибн Хоттаб? - Можешь себе представить - Ибрагим. - Редкое имя для джиннов... А что-нибудь пооригинальнее ты не придумал? - Можно и пооригинальнее. Во втором сне я в трубинском лесу на бабу-ягу напоролся. Отгадал три ее загадки - между прочим, плевые, - она мне и говорит... - "Будешь прыгать в высоту "по мастерам"... Понял. Третьего сна не было? - Был, - сказал Алик, наслаждаясь диалогом. - Будто я в воскресенье попал в мамин институт. А там Брыкин меня отловил, усадил в какое-то кресло, подвел датчики и перестроил мне это... как его... модуляционное биопсиполе в коммутационной фазе "Омега". - И ты стал прыгать в высоту "по мастерам"? - Ну, это уж - факт. Отец упал в кресло и захохотал. Он всегда долго хохотал, если его что-то сильно смешило, всхлипывал, повизгивал, хлопал в ладоши, вытирал слезы. Мама сердито говорила, что смеется он крайне неинтеллигентно, но сама не выдерживала, начинала улыбаться: уж больно заразителен был "неинтеллигентный" смех отца. Алик ждал, пока он отсмеется, сам похмыкивал. Наконец отец утомился, вытер слезы, спросил: - А если серьезно? Тренировался? Что ж, вчерашние прыжки в саду можно назвать тренировкой. П