с можно и в речку, в реченьку быструю, в реченьку тихонькую... Думала о том, как о свершившемся факте, и никаких научных объяснений не желала, не лезла к Свену с разными там "почему?" да "как?". Сейчас "как" волновало ее куда менее, нежели "где". Или "кто". Кто вот те персонажи, которые хотят мчаться на яхте под парусами, кто они и кто эти тусовщики у реченьки быстрой, что эти-то хотят, что нажелали, намечтали, наворожили, что? А таких, этаких, всяких желальщиков, таких хотельщиков-мечтальщиков у нее в отеле - под тыщу, и у каждого - свое заветное, несказанное, потаенное. У Зойки-то - что! - мелочевка для сильно бедных. Океан с мокрым культуристом, слово залетное "Канары" - не лысый ли Сенкевич из телевизора с барского плеча отстегнул? Да и вздор, да и не ее это мечта вовсе, просто Свен услыхал глупое и овеществил на раз... А почему тогда он ничего другого не овеществил на раз? Почему не овеществил на раз то заветное, несказанное, потаенное, о чем Зойка и вправду мечтает? Ведь рощи все эти, все яхты-усадьбы подсмотрел-таки он в глубоком подсознании отельных постояльцев, неведомым аппаратиком выколупнул на свет Божий, а в Зойкином девичьем подсознании ковыряться не стал. Постеснялся? Такт проявил? Или пожалел глупую?.. И ведь поняла с горечью: именно пожалел, именно глупую! Не в чем у нее ковыряться, нечего выколупывать, нет у нее никаких толковых желаний, нет и не предвидится в дальнейшей текучке, а за Шварценеггера Свену можно и по шее: примитивно, Свен, вы о нас думаете, нехорошо, некорректно... И опять осеклась: ни о чем он не думает! Если об океане она вслух сказала, то ни о каких культуристах с трицепсами речи не было. Значит, где-то глубоко - в печенках или в матке - живет, живет у эмансипированной Зои Александровны крутой образ мускулистого мена, как у пэтэушницы сопливой, как у телок дешевых тусовочных... Ну-ну... Зойке было жутко стыдно, Зойка шлепала за Свеном по травке и помалкивала в тряпочку, ни одного вопроса не задала, хотя с десяток "кто" и "что" в ее головке подпрыгивали от нетерпения, тянули ручонки, алкали ответа. Ничего, потерпим, решила Зойка, оценим желания других аудиовизуально. Чем это, любопытно, они лучше, чем это они богаче?.. Помнится, объяснила Зойка Свену, что никаких супержеланий советские граждане и гражданки за минувшие десятилетия не нажили, не нажелали, что нечего их приравнивать к высокоцивилизованным таукитянам или альфацентаврам... И еще одно надо отметить. В фантасмагоричном галлюциногенном мире, сочиненном и построенном Свеном, Зойка думала о Свене именно как об инопланетянине, а не психе-командированном из Краснококшайска. Но принимала ли она всерьез его мир? Да, купалась - всерьез; да, яхту испугалась - всерьез; да, запах шашлыка от избушки у реки - тоже всерьез; но тем не менее, но тем не более... Если Зойка начинала _игру_ - в любовь ли, в отдых ли, в гости ли, если Зойка четко решала для себя, что все начатое - только игра, то она отдавалась ей легко и с удовольствием, все до одного правила блюла, верила в игру, как в реальность, но - лишь до конца игры. А у всякой игры есть конец. Тем паче, что Зойка затвердила точно: желаемым может быть только действительное, врет Свен. На том стоим, и никто пути пройденного у нас не отберет. Домик на берегу, по всему видно, баней был. То ли финской, то ли русской, но срубленной богато и любовно. И наличники-то на оконцах резные, вязевые; и столбы-то на крыльце фигурные, художественные; и крыша-то красною черепичкою крыта; и бревна-то на баньку пошли ровнехонькие, одно к одному; и дух-то из нее выползал прихотливый, березовый, смородинный, эвкалиптовый, а еще какой - Зойка таких запахов не слыхала, не доводилось ей. В бане орали, ржали, матерились. Зойка представила себе временных постояльцев отеля, умученных заседаниями, совещаниями, докладами и содокладами, беготней по кабинетам, столовым и магазинам, Зойка представила себе крохотные душные однобедренные номерочки, нищие буфеты на третьем, пятом и девятом этажах - с кривыми сосисками, с лоснящейся колбасой, с вечно крутыми яйцами, Зойка легко поняла вечернее одиночество этих провинциальных инопланетян, залетевших в негостеприимную Москву, и сразу же оправдала их, и поняла, и простила, и даже подумала, что желание сладко попариться - с доступными бабешками, с обильной жратвой, с хорошей выпивкой, в славную погодку на славной природе - да не хуже других! И главное, объяснимо. Да и чего им еще желать?.. Дверь на резном крыльце распахнулась, из нее выскочил здоровенный бородач, прикрытый единственно березовым листком на причинном месте. На закорках у него сидела голая толстая Даная привокзального розлива и сверкала на солнце золотой фиксой - что твоим лазером. В три прыжка мужик одолел ступеньки и сиганул в реку. Бабешка сразу же отцепилась от него, запрыгала на одном месте, повизгивая и шлепая о воду литыми грудями, а мужик, ухая, поплыл саженками на тот берег. Зойка отвернулась. Не то чтоб она была ханжой-недотрогой - да такого повидала за свой бабий век, за гостиничную свою неподцензурную службу, да такого наслышалась, что все эти картиночки ей - как слону горчичник! - но противно стало. Пошла в горку - прочь от реки, от буйства духов. А буйство, похоже, ширилось: на реке орали на разные голоса, веселились, по-научному - релаксировали. Над Зойкой в синем небе, но невысоко парил бумажный змей, воздушные лихие потоки давили его к земле, а он не хотел и, наоборот, рвался к солнцу, как Икар. И вырвался-таки! Но в некий момент, научно говоря, контрапункта он совсем низко завис над Зойкой, и та увидела на змее большую черно-белую фотку грустной девочки лет двенадцати, а над фоткой - надпись плакатным пером: "Наташенька, золотце мое, вернись к маме!" Змей, повторимся, одолел потоки и глиссанул ввысь, мячиками в ней запрыгали: вернись к маме, вернись к маме, вернись к маме... Зойка, любопытная, быстро ухватила одну и, вскрикнув, выронила: буковка оказалась горячей, как головешка. - Жжется, - удивленно сказала Зойка. Свен только плечами пожал: мол, всяко бывает. - Это тоже чье-то желание? - спросила Зойка. - Наверно. - А почему оно не исполняется? Буковки, как гномы, шуршали в траве. - Не знаю. Такое, значит, желание. - Я хочу, чтобы Наташа вернулась к маме. - Какая Наташа? Кто мама? Помилуйте, Зоя, это же не ваше желание... - Нет, пусть вернется, - упрямо настаивала Зойка. Свен тяжко вздохнул: - Считайте, что вернулась. Змей резко затормозил, пошел на посадку. Зойка не видела, где он сел, но зато увидела вдалеке среди деревьев девочку, которая легко бежала куда-то. - Это Наташа? - строго спросила Зойка. - Наташа, Наташа, - успокоил Свен. - Кто ж еще?.. - Так-то лучше. А то одни сопли: вернись, вернись... - Вы вмешались в чужую фазу, - укорил ее Свен. - Так нельзя. - Можно! - утвердила Зойка. - Эта мамаша-дура, может, и хотеть уже перестала, а я ей помогла. Просто так. Разве неправильно? Разве я плохо поступила? - Не знаю. Желание суверенно... - Это у вас в Краснококшайске оно суверенно, а у нас - все вокруг колхозное, все вокруг мое. Буду вмешиваться! Она глянула на реку. Там буйствовало штук двадцать голых духов, но не вместе буйствовало, а поврозь, по компаниям. Баня, как трамвай, оказалась резиновой, вместив в себя всех желающих попариться на пленэре, а таковых в Зойкином отеле оказалось немало. Странно, конечно, что способ релаксации они выбрали одинаково незамысловатый, тут даже Зойкины Канары гляделись вершиной фантазии, но в чужой монастырь, как известно... - Хотите вмешаться? - спросил Свен. Зойка призадумалась. Заменить им реку на море? Водку "Столичную" на водку "Смирновскую"? Превратить всех мужиков в Шварценеггеров? Зачем? Они хотят того, что хотят, что знают, что проверено. Да и так ли уж сильно Зойкины представления о здоровом отдыхе отличны от их? Только что с наклейкой "made in...". - Я же говорила, Свен, не стоит с нами вязаться. Мы люди простые, бесхитростные, мы и хотеть толком не умеем... - ерничала, а ведь обидно было. И за себя - такую _безжеланную_, и за этих банных юродивых, и за неведомую мамашу, которая не смогла дожелать... - Погодите секунду, я ногу ополосну. Отвыкла босиком ходить, порезала ступню о какую-то подлую травинку. Сбежала к реке, окунула ногу в такую прозрачную, в такую уютную воду и... вскрикнула. Ранку обожгло, будто опустили ее не в чистую аш два о, а в крепкий раствор йода, например. - Что стряслось? - крикнул Свен. - Сейчас, сейчас... - Зойка нагнулась, зачерпнула ладошкой воду, принюхалась: отчетливо несло спиртом. Бред какой, восхитилась Зойка и осторожно лизнула ладонь. Анализов не требовалось: что-что, а уж водку-то Зойка в чем угодно узнает, даже в речных берегах. - Свен, - позвала Зойка, - подойдите-ка... Тут какой-то кретин воду в водку превратил. Свен даже не сдвинулся. - Его право, - только и сказал. - А рыба как же? - А никак. Он пожелал реку без рыбы, иначе бы она сейчас - кверху брюхом... - Закуска ему, значит, не требуется, - констатировала Зойка. - А вы говорите: мы хотеть не умеем! - Это не я говорю. Это вы говорите. - Ошибочка вышла. Желаний - невпроворот. Не удивлюсь, если этот алкаш еще и поллитровку в речку опустил - чтоб охладилась... Как там у вас с галактическими стандартами? Тянем? Или уже переплюнули? Небось у вас в Краснококшайске никто не допер реки водярой заполнять. Слабо? - У нас нет водки, - сказал Свен. Ему было явно не по себе. А Зойка расходилась и совсем уже разошлась: - Тем более! Нуль-транспортируетесь куда ни попадя, а водку не изобрели! Мозгов не хватило? А мы, Свен, мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Вот она - сказочка! И все, Свенчик, с вашей подмогой, спасибо вам, Свенчик, не забудем никогда. - Зачем вы так, Зоя... - Свен выглядел чистым преступником, будто это он водочную реку возжелал. - У нас тоже дураков хватает. - Вы с ними боретесь, да? Или жалеете: чего с дурака взять? А мы их лелеем и холим, Свен. Мы, Свен, обвешиваем их медалями и обшиваем лампасами. Мы живем в большой стране дураков, Свен, а вы нам хотите поле чудес всучить. Зря! Прежде чем на Землю транспортироваться, вы б лучше с местным фольклором познакомились, тогда бы знали, чем это поле у нас засеют... Ладно, все - в кайф: хоть ранку продезинфицировала. Дальше куда? - Куда хотите. - Что в том доме? Вот в том, в помещичьем... - Не знаю. Живут, наверно... Можно пойти посмотреть. - Идти далеко. - Зойке больше ничего не хотелось. Зойке хотелось домой в Марьину рощу. И чтоб без Свена. А он посмотрел удивленно: - Только пожелайте, и вы - там. Сразу. Забыли?.. Вы совсем не умеете желать, Зоя, вы правы, я поражен. Запомните, наконец: любое _осознанное_ желание здесь исполняется. Шагните... Отступить? Шагнуть в Марьину рощу? Не-ет, стыдно! Если уж позор, так до конца, тем более что неизвестно: а вдруг позора больше не будет, вдруг все грядущие фазы окажутся толковыми и лестными для земной фантазии?.. - Шагаем, Свен. Она подхватила Свена под локоток, нацелилась на далекий дом и шагнула. И оказалась посреди буквально-таки Колонного зала, только без привычных сцены и кресел. Атак - одно в одном: и колонны, и мрамор, и люстры, и белые шторы гармошкой. Ну, может, просторы чуть поменее... И во всю длину означенного зала тянулся стол, уставленный, пардон, жратвой. Все как в лучших домах: икра черная и красная, ветчина баночная югославская, крабы тихоокеанские, горбуша малосольная, семга нежнейшая розовая экспортная, балычок лоснящийся пергаментный, селедочка в винном соусе, сыр голландский, швейцарский, российский, колбасный, пирожки с мясом, с ливером, с капустой, с рыбой, с яйцами, с яблоками, с творогом, с вишней, сосиски вареные, шпикачки, жаренные в масле, картофель "фри" и картошка печеная с укропом и в сметане, кстати - и сметана в банках, и оливки в банках, и помидоры в банках и свежие, и огурчики свежие, малосольные и соленые, и кинза, и тархун, и фрукты местные и заморские, и... Все! Надоело описывать! Кто что хочет, пусть то и представит на этом раздолье холодных закусок и сладостей. Но - не выходя за пределы знакомого в родном отечестве ассортимента, ибо, отметила глазастая Зойка, никаких там авокадо либо папайи не наблюдалось. Людей в зале не было. Но над всем этим великолепием порхали обеденные плоские тарелки, но не сами порхали, а их придерживали руки - мужские и женские, а другие руки, мужские и женские, цепко держали вилки и ложки и накладывали, наваливали на тарелки богатые харчи. Но вот вам сюр: руки жили сами по себе, без тел. Такая получилась жутковатая картиночка, вроде бы эпизод из фильма про привидения, да только руки были вполне реальными - молодыми и старыми, волосатыми и загорелыми, с наманикюренными ноготками - это женские, с пожелтевшими от никотина крепкими ногтями - это мужские. Руки иногда жали друг друга - здоровались, иногда нежнейшим образом поглаживали одна другую - любились, а иной раз и перепадало руками по рукам. Наполнив тарелку, руки уносили ее в сторону от стола, и там она исчезала в темноватом - несмотря на огнедышащие люстры - воздухе, исчезала, подчеркнем, вместе с руками. - Пир! - произнес Свен. В голосе его слышалось довольство. А то?! Это ж вам не водяра в речке, это ж вам культурная и разнообразная трапеза из "Книги о вкусной и здоровой пище". В галактике рассказать не стыдно... - Пир, - повторил он, - или банкет: юбилей, свадьба, крестины, поминки... - А вот вам фигу! - сказала Зойка. Она, глазастая, подметила до боли знакомую по родному отелю закономерность в движении рук. Оно, движение, начиналось строго с одного конца стола, где на _пустые_ тарелки накладывались мясные холодные харчи, оно продолжалось строго вдоль стола, никто никого не обгонял, не забегал поперек батьки - Зойка внимательно это пасла, руки если и переплетались, то лишь над одним каким-нибудь блюдом - то с буженинкой, то с ветчинкой, а так - плыли в чинной очереди, и завершалась она на противоположном конце стола, где царствовали сначала фрукты-ягоды, а потом сладости - торты, конфеты, пирожные, кексы. Отсюда руки и отправлялись в Ничто. Вместе с переполненными тарелками. И такая обреченная очередность, такой бараний порядок, по мнению Зойки, никак не соответствовали расхристанной безалаберности банкета или, тем паче, пира - пир "а-ля фуршет", виданное ли дело?! - где никто за все подряд в спешке не хватается, где на тарелку кладут лишь то, что любо глазу и пузу, а не оптом "от сих до сих", поскольку "уплочено"... Вот оно, нужное слово!.. - Фигу! - уверенно повторила Зойка. - Никакой это не пир, хотя, может, для кого-то и пир. Рано радуетесь, Свенчичек, шведский стол это, а вовсе не пир. - Какой какой стол? - Такой такой стол. Обыкновенный, шведский. Платишь пятерик, как у нас в отеле, а жрешь до отвала - хоть на четвертной, если влезет. У этих... - она брезгливо смотрела на снующие туда-сюда ручонки, - влезает. Халява, сэр. - Халява... - эхом повторил Свен. - Но ведь выбор-то какой... - А что выбор, что выбор? Те, кто эту халяву намечтал, каждый Божий день жрут борщ с котлетами, если пофартит, если мясца им обломится. А о шведском столике слыхали, читали, у нас, Свенушка, средства шибко массовой информации эту передовую форму общепита прославили на века... Да я за те же бабки такого намечтаю - по Молоховец пройду, прямо по оглавлению! - Пояснила для Свена: - Поваренная книга такая была. В дикой древности... А тут не по Молоховец, Свенчик, тут, Свенчик, фантазия продуктового заказа ко Дню шахтера - по максимуму. Жрать народ хочет, лопать, хавать, в желудках гадко от мойвы с вермишелью, а ты, Свен, это простое желание наружу выковыриваешь и, спасибо тебе, овеществляешь. Хоть погаллюцинируют, да нажрутся... - Это не галлюцинация. - А что ж это? Где ты всю эту красоту у нас видел? В гастрономе? В кабаке? Даже у кооператоров ассортимент похреновее... - Она уже ничего и никого не стыдилась. Ее _несло_. - Да, кстати, а как насчет гуманности эксперимента, а? Эти рукастые набьют животы, отвалятся, а через энное количество часов с минутами добрый дядя-ученый-энтузиаст свалит к себе в Краснококшайск и - привет? А им что? Опять мойва? Суп пакетный? Гуляш дважды съеденный, колбаса "Молодежная"?.. Ай-ай-ай, Свен, стыдно, Свен, маленьких дразнить... - Я никого не дразню, - защищался Свен. Он даже перестал изображать этакого викинга из морозильника, он почти орал, ручонки горе воздев: - Я хочу, чтоб так было всегда! У нас! У вас! На любой планете! Чтобы каждое желание каждого легко осуществлялось! И не иначе! - Слыхали уже. Обрыдло. Партия торжественно провозглашает... Провозглашала, провозглашала, а потом - раз! - и все умолкли. Ты сказал: хотеть значит мочь, а мы так не умеем, не научились. Зато мы можем так, как не хотим. И здорово можем. Лучше всех во Вселенной! Парадокс, Свенчик, мон шер, и тебе его, с твоими инопланетными мозгами, не понять... Ладно, побеседовали - пора и честь знать. Веди дальше, друг Вергилий. И в самом деле, какая знакомая ситуация! Помнится, Данте ее замечательно подробно описал в бессмертном труде! И вот спустя столетия история повторяется на новом, как и требует марксизм-ленинизм, более высоком витке спирали. Там, у Данте, грешники сильно мыкались от содеянного ими ранее, а здесь - от ранее не содеянного, то есть попросту несделанного, но по-прежнему желаемого. Такова се ля ви... Все-таки непривычен советский человек к чудесам, даже если они объясняются красивыми учеными терминами. Зойка не стала шагать через подпространство - или субподпространство? - а направилась к дверям, подальше от большой жрачки, открыла высоченную их половинку и... остановилась. - Что там? - спросил из-за спины Свен. Зойка молча подвинулась. В крохотном гостиничном номере - койка у стены, стул у окна, тумба с телевизором, кресло, обязательный эстамп - на расшатанной сотнями буйных постояльцев кровати тихо спал очередной командированный, умаявшийся от беготни по начальству и магазинам. Спал не раздеваясь, улегся поверх каньового покрывала в рубашке, в брюках, в носках, подоткнул под щеку жесткую вату подушки, смотрел свои нехитрые командировочные сны и знать не знал о грандиозном межгалактическом эксперименте, вольно затеянном в приютившем его отеле. Проспал он эксперимент. Или же - как вариант! - это и было его заветным желанием: отоспаться, вырубиться на триста - четыреста минут из суровой действительности, которую, кроме как во сне, и видеть-то больно. - No comments, - сказала Зойка и тихонько прикрыла дверь. Свен комментариев и не требовал, все, выходит, ясно ему было, он вообще малость притих, присмирел, уже не вещал о глобальности умыслов, о грядущем переустройстве земного быта и о вступлении нашей голубой планеты в братство миров потребителей желаний. Он топал за Зойкой и помалкивал в тряпочку. А Зойка, поняв, что в сей милой дьяволиаде (спасибо Михаилу Афанасьевичу за летучий термин!) двери ведут не туда, куда положено, а невесть куда они ведут странника, напрягла воображение и рванула прямо сквозь ближайшую стену - напролом. По архитектурно-планировочным законам положено было бы очутиться в сортире, а она вовсе даже очутилась на некой улице, судя по антуражу - не столичной, но по количеству магазинных вывесок мощно обскакавшей Арбат или какой-нибудь Столешников переулок: все первые этажи невысоких домов были заняты магазинами. Тут тебе и "Обувь", и "Одежда", и "Ткани", и "Промтовары", и "Культтовары" (улавливаете разницу?), и "Спорттовары", и непременный писчебеднобумажный "Школьник", и "Книги", и даже "Зоомагазин", не говоря уж о "Продтоварах", "Гастрономе", "Булочной", "Бакалее", "Диете", "Кондитерской" и "Молочной". Народу на такой замечательной улице, к удивлению Зойки, сшивалось немного, нигде никаких очередей, нигде никаких толп с повышенным спросом, никаких нервных выкриков типа: "Кто последний?", или "Вас здесь не стояло!", или "Просили не занимать, у кассирши обед!". Редкие культурные - или культтоварные? - горожане шли не торопясь по ладно заасфальтированному тротуару, чинно заходили в магазинные двери, пропуская женщин и детей вперед, и оттуда, из-за дверей, тоже никаких склочных шумов не доносилось, а другие граждане, наоборот, выходили, даже пропуская вперед женщин и детей, из тех же дверей, неся под мышками цветные коробки, свертки, сумки или же полиэтиленовые пакеты с красивыми портретами Аллы Б.Пугачевой и членов группы "Ласковый каждый месяц". Пакеты с покупками вестимо. - Кино, - сказала Зойка. Все это и впрямь сильно смахивало на съемку высокохудожественного фильма в жанре соцреализма, а столь необычно ведущие себя покупатели легко могли быть зачислены по ведомству массовки: погуляют себе в декорациях - пятерик в кармане. - Мечта кинорежиссера? - задумчиво угадал Свен. - Вряд ли... Здесь синтезированы желания по крайней мере сотни испытуемых. Может, один из них - режиссер? - Если и так, то не Феллини и не Бергман, - подбила бабки Зойка. - Как-то все это не по-краснококшайски, извини, Свен, придумано, без полета... Любопытно, а в магазинах-то как с дефицитом, не напряженно?.. И услышала: - Совсем даже не напряженно. Оглянулась: Свен сказал? Нет, Свен не говорил, Свен молчал, Свен глазел на витрину магазина "Обувь", где - мать моя женщина! - выставлены были баретки всемирно известных фирм "Саламандра", "Топмэн", "Батя" и "Парижская коммуна", красивые мужские и женские баретки по сходным ценам выставлены были в провинциальной мечте Зойкиных постояльцев. Тогда кто же такое сказал, если не Свен?.. Спокойные люди спокойно текли по тротуарам мечты, обтекали Зойку и Свена, не замечая их, а некоторые даже и протекали _сквозь_ них, словно существуя в ином измерении, или, может, "сквозной" эффект этот сгоряча почудился возбужденной Зойке, поскольку текущие мимо - или все-таки сквозь? - люди вольно оставляли в ее натруженных мозгах обрывки своих фраз, осколки мыслей, левые и правые части сложносочиненных, а также сложноподчиненных предложений забывали они в Зойкиных сдвинутых по фазе мозгах, и вся эта лингвистическая окрошка переливалась там, плескалась, бурлила и булькала. Да-да, совсем даже не напряженно, еще раз булькала навязчивая окрошка и полилась дальше в следующем порядке, а вернее, беспорядке: возьму-ка я "саламандеров" пару, а я возьму три пары, а я тыщу пар и продам, где до получки триста в загашнике, и нет нам и не будет покоя в прекрасном, но все же яростном мире изобилия, но молока шестипроцентного завезли - хоть залейся, пива - залейся, водки - залейся, бензина АИ-76 - залейся, вот потому я этой сучке мохера сто метров, джерси сто метров, джинсовки сто метров, Коленьке, ангелу, постной ветчинки всего полкилы на закуску, а пол-литра туда, а поллитра сюда, это ж какие деньги нужны, но мохера по-прежнему сто метров, зато партия в который, елки, раз торжественно провозглашает, что настаивать надо на смородинном листе, где до получки уже двести в загашнике, а если и не укупим всего, не сдюжим, то славно погужуемся в море и на суше, и мохера сто метров, но даже тетрадей в клеточку пятьсот штук, юбки в клеточку мне и золовке, кепи в клеточку всем парням, попугая заморского, ара по национальности в клеточку посади, деточкам малым сырку бы голландского хоть сто грамм, но плащи голландские - навалом, но носки финские со стрелками - полстраны обуем, и стрелки на часах с серпом и молотом, время кремлевское, выверенное перестройкой, а тут - ну как серпом по яйцам мне эти женины, блин, потребности, деньги-то я не кую, а яиц-то, яиц - видимо-невидимо, хочешь - жни, а хочешь - куй плюс все кругом видимо и, что характерно, все без очереди, без давки, культурненько, и закуски вдоволь, и кругом, братцы мои, голова кругом плюс весна без конца и без края, без конца и без края мечта. - Не-е-ет! - закричала Зойка. - Не на-а-а-до! - закричала Зойка. - Погасите свет! Почему свет? При чем здесь свет?.. Когда в мозгах полощется окрошка, возможно ли разумное сказать?.. Откуда цитата? Не исключено, из Шекспира. А свет, между прочим, погас. - Где я? - испуганно спросила Зойка. По инерции испуганно, потому что ничего она уже не боялась, все пугалки, как говаривала ее покойная бабушка, давно пораспугались. - Нигде, - ответил Свен. - Вы же сами пожелали... - А они? - Кто? - Люди. Они как будто прошли сквозь меня со своими мыслями, прошли, протопали, как стадо... - Наверно, вы того тоже пожелали... А они по-прежнему там. На улице. - В мире изобилия? Вы что, Свен, коммунизм нам смоделировали? Вот уж спасибо, вот уж не ждали, не гадали, не хотели... - Если финские плащи и фээргэшные башмаки - это, по-вашему, коммунизм, тогда - да, тогда - простите. Только, полагаю, люди ни о каком таком коммунизме не думают, люди просто-напросто хотели купить, - заметьте, купить, а не взять по потребностям, как в вашем книжном коммунизме! - купить то, что хотели. - И купили? - Почему бы нет. - И все, что они купили, у них останется? - Зоя, милая, это же только модель реальности. Я пытаюсь установить уровень ваших желаний, а значит, готовность общества существовать по принципу "хочу - могу". Поясняю: когда эксперимент завершится, никто из испытуемых даже не вспомнит о виденном. - И я? - Вы - нет. Но, если захотите... - Почему это я - нет? - Потому что по вашей реакции я и определяю вышеназванную готовность общества. - Казенно говоришь, Свенчик. Прямо-таки передовица из "Правды"... - Зойка опять накалялась, как лампочка Ильича. Все-таки Свен - не наш, не наш, ну точно - инопланетянин с рыбкиной кровью, и вовсе начхать ему на нас, вовсе наплевать и нагадить, экспериментатору фигову!.. Так она сейчас думала, поскольку смена настроений у Зойки всегда происходила мгновенно, без пастельных полутонов: от черного к белому и наоборот. - Только, значит, по моей реакции и определишь? - И еще по уровню желаний испытуемых. - А ты о них думал? О людях? - Я только о них и думаю. Как накалилась, так и погасла. Выключили. Свен и выключил. Верно, о людях он думает, чего зря заводиться. Другое дело, что думает он о них как-то не по-людски, но это уже - издержки инопланетного происхождения... Одернула себя: неужто веришь, что он - со звезды?.. А откуда? Не из Красно же кокшайска, в самом-то деле... Чужой он. Чужой, чужой, чужой! И чем скорее отвяжется, тем лучше, тем легче. И ей, Зойке, и всем, всем, всем... Сколько у него времени осталось? Спросила: - Сколько у тебя еще времени? Свен пожал плечами: - Не могу подсчитать. Выключиться сложно, держу эксперимент. Часов пять, наверно. Или меньше... - Так мало?! Казалось, только пятнадцать минут назад - не больше! - входила голышом в теплый Атлантический... - Увы, Зоя, время сильнее нас. Время всегда было сильнее нас. Только фантасты в своих книгах вольно подчиняли его людям, обходились с ним, как со старым будильником: захотел - на час подвинул, захотел - вовсе остановил. Но и с фантастами время не чикается: и сами они помирают, и книги ненадолго переживают их... Как хотелось бы Зойке вернуться назад, во вчера, сбежать с работы пораньше, приехать в свой Девятый проезд до темноты и _никого_ не встретить под тополем! Пусть бы кто другой нашел Свена. Пусть никто не нашел бы его! Известно: человек предполагает, а Бог располагает. Вон ведь как выходит: Бог един для всей Вселенной, раз смог он свести в урочный миг двух разных представителей двух разных цивилизаций. Захотел - смог. На то он и Бог! А Свен-то, Свен куда следом?.. - Зажгите свет! - воскликнула она. И конечно же сразу же он зажегся, зажглось солнце, все кругом замечательно осветило, и Зойка, сощурившись, вышла в чистое поле, в ромашки, в лебедку какую-то, в травы, травы, травы, которые, как пелось некогда, не успели от росы серебряной согнуться. Согнуться не успели, а трава в поле мокрой была - ну не от росы, ну от дождя, к примеру. Зойка стояла по колено в мокрой и холодной траве, а мимо громыхал товарняк, который вез колбасу от Москвы до самых до окраин. Зойка уже ничему не удивлялась. Она не удивилась и тому, что колбасу вели на открытых железнодорожных платформах, везли аккуратными штабелями, а сама колбаса более походила на свежесрубленные мачтовые сосны. Но в полуметровых в обхвате срезах колбасных бревен легко угадывалась и розовая забытая нежность "докторской", и белые жировые пятнышки "любительской", и темно-вишневая упругость "салями", и раблезианская наглость "ветчинно-рубленой"... Колбасный сытый дух витал над русским полем. Былина. Бесконечно шел поезд. Начинался за горизонтом и пропадал за ним. Прогибались, вопили под колесами рельсы, тяжко дышала насыпь, ходуном ходила многострадальная железная дорога, десятилетиями кормящая страну, на ладан дышащая родимая "железка", сработанная, говорят, еще писателем Гариным-Михайловским в промежутке между сочинением романов "Детство Темы" и "Студенты". Чье это желание? - подумала Зойка. И сама себе ответила: _всехнее_. А приснилось оно, допустим, тому чуваку, что спал сейчас, не раздеваясь, в одноместной камере Зойкиного отеля. - Все! - отрезала Зойка. - Не могу больше! Не оглядываясь - черт с ним, со Свеном! - рванулась на насыпь, как Анна Каренина, в секундной тьме проскочила ее и возникла на Божьем свете - на тротуаре перед старым, малость облупившимся, но вполне еще справным домом, перед явно парадным подъездом, поскольку над ним висела доска с блеклой надписью: "Дом ребенка". А на ступеньках крыльца стояла пожилая благообразного вида женщина и ожидающе смотрела на Зойку. - Здравствуйте, - машинально сказала Зойка. - Вы опоздали, - строго сказала женщина. - Куда? - удивилась Зойка. - К раздаче. - К какой раздаче? Женщина не ответила, открыла парадную дверь и вошла в дом. Зойка загипнотизированно двинулась следом. Да впрочем, плевать ей было, куда идти, лишь бы вырваться, выкарабкаться из колбы, в которую Свен - кстати, где он? - запихнул ее, и всех остальных виновных-невиновных запихнул, гад, и разглядывает, изучает: на что они все сгодятся? А на что они все годились? Да ни на что не годились, не пофартило Свену... Но где же он, где? Отстал? Заплутал в лабиринте супержеланий, растерялся, плачет, "ау!" кричит?.. А женщина спешила по приютскому коридору, и Зойка зачем-то не отставала, более того - страшилась отстать. До странности тихо было в доме, где, по разумению Зойки, все ходуном ходить должно. В коридор выходило множество дверей, Зойка мимолетно заглядывала за них и видела пустые комнаты, заставленные пустыми Малышевыми кроватями. Даже постельного белья не было - только голые матрасы, от детских ночных конфузов потерявшие первоначальный цвет. И окна без штор, и полые шкафы с распахнутыми, зудящими на сквозняке дверцами, и пластмассовые мишки, зайцы, паровозы, брошенные впопыхах, забытые, поломанные. Уронили мишку на пол... Боязно было Зойке. Хотелось крикнуть, но голос пропал, только шептать могла. Шла и шептала: "Господи, только не это! Господи, только не это!" А что "не это", не ведала. Женщина добралась до конца коридора, до высокого окна в торце, толкнула раму, впустила в дом холодный рассветный воздух. - Вы опоздали, - повторила. - Они ушли. И впрямь был рассвет. Красное солнце вставало над пустым городом - таким же пустым, как и дом. Пустая широкая улица упиралась в солнце, и асфальт, наверно, плавился там, потому что воздух противно пахнул гарью. Где-то далеко в памяти Зойки на минутку проснулось радио и красивым контральто приказало солнцу ярче брызнуть. Солнце не послушалось, оно не умело - ярче, оно не владело Зойкиной памятью на когда-то популярные песни. - Видите, - сердито молвила женщина, - никого нет. Единственное, чем я могу вам помочь, так только вот... - Она подняла с пола куклу с оторванным глазом и протянула Зойке. Зойка взяла куклу и машинально прижала к груди. Кукла внятно и больно вякнула: "Мама". - Она вас признала, это хорошо, - сказала женщина. - Идите, милая, идите, а я здесь все опечатаю и оприходую. Она прошла мимо Зойки, уже забыв о ней, уже думая, наверно, о тяжком процессе опечатывания и оприходования, а Зойка крикнула вслед: - Постойте! Я ничего не понимаю. Где дети? Женщина притормозила на миг, обернулась, раздраженная тем, что вот ведь отрывают от дела, что вот ведь не понимают очевидного, что вот ведь приходится объяснять, тратить время впустую. - Всех моих детей забрали матери. Пришли и забрали. Насовсем. Вы слишком поздно спохватились, милая, берите, кого дали. Она же ваша, да? - Моя? - Зойка посмотрела на куклу. Кукла была в пристойном состоянии, платьице сравнительно чистое, волосы все целы, руки-ноги на месте. Вот только глаз... Но глаз можно сделать из пуговицы, у Зойки дома хранилась коробка, в которой накопилось за годы множество разных пуговиц, и среди них наверняка есть подходящая - для глаза. - Моя? - повторила Зойка. Черт ее знает, может, и была у Зойки такая же, симпатичная - с белой паклей на башке, с ватными ножками и ручками, со скрипучим словом "мама" в крохотной груди... - Моя! - сказала Зойка. - Значит, все, - подвела итог женщина. - Дом закрывается за ненадобностью. О чем мечтала, то и сбылось. Покиньте помещение, девушка... Зойка брела по коридору к выходу, прижимая к груди безглазую куклу, и хотела только одного: открыть входную дверь и очутиться в отеле, в прохладном холле, рядом со своими девочками, старшая из которых годилась Зойке в матери. Так и вышло. В мире, сочиненном Свеном, желания исполнялись точно и без задержки: открыла дверь, очутилась в прохладном холле, рядом со своими девочками. Девочки вели себя _странно_. Одна мирно вязала. Другая, отвернувшись от действительности, тяжко переживала за судьбу бразильской телевизионной рабыни: по ящику в сотый раз гнали любимый народонаселением сериал. Третья и четвертая тихо беседовали, а годящаяся в матери кассирша читала донельзя замусоленный детектив, который вторую неделю гулял в отеле по рукам. Сейф с деньгами, отметила внимательная Зойка, был преступно раскрыт, а ведь там, кроме неконвертируемых "деревянных", имелась и "валюта первой категории", как то: американские доллары, британские фунты, французские франки и, не исключено, испанские песеты. - Что здесь происходит? - громогласно и по возможности строго спросила Зойка. На родной голос все обернулись. - Зоенька Александровна! - вроде бы даже удивилась дежурная регистраторша Лена. - А мы думали, вы ушли. - Куда это я ушла? Среди бела дня... - Ну и что такого? Клиентов же нет. И никогда не будет! Разве директор вам не сказал? - Какой директор? Он болен. - С утра был здоров. Он сказал: Москва закрыта для приезжих навсегда. Но мы все равно на посту - работа есть работа. Ничего не понимая, Зойка посмотрела по сторонам. Холл был пуст. Ни людей, ни чемоданов, ни сумок с пожитками. У автоматических дверей отеля дремал на стуле гнида швейцар, а не меньшая гнида гардеробщик, вообще безработный по случаю тепла, за своим барьером хлебал чего-то из эмалированной кастрюльки, пороча тем самым репутацию заведения. Свет в ресторане, обычно горевший денно и нощно, был потушен, хотя на кухне, слышала Зойка, повара чем-то гремели, кого-то собирались кормить. Сознавая себя последней идиоткой, Зойка задала девочкам вопрос: - В отеле кто-нибудь остался? - Ни-ко-го! - весело отчеканила Лена. - Все съехали. Москва закрыта! И для иностранцев тоже! Ой, Зоенька Александровна, вы представляете - счастье какое? Да я всю жизнь об этом мечтала! - И я, - сказала кассирша-мама, возвращаясь к детективу. - И я, - подтвердила старшая смены, вновь легко переезжая в Бразилию. - И я, и я, - хором согласились ее помощницы и тут же продолжили взаимолюбопытный разговор о-чем-только-ни-попадя. Почему же я никогда о том не мечтала, машинально удивилась Зойка, а ответил ей Свен, невесть откуда взявшийся посреди холла. - Потому что ты единственный _нормальный_ человек в этом доме, - наконец-то на "ты" перешел. - Единственный? - не поверила Зойка. - Ну преувеличил, ну еще двое-трое... Я прошел по всем срезам эксперимента. - Без меня? - Тебе было бы больно. Я же понял: тебе _было_ больно! И у реки, и в доме, и на улице, и у насыпи... - Это _моя_ боль! - Она и так постоянно с тобой. Зачем лишний раз бередить? - Ты же не спрашивал, когда начинал эксперимент. А я говорила: не надо, все зря, мы разучились хотеть. Помнишь? Все наши желания можно пересчитать по пальцам, они просты и неинтересны пришельцам со звезд. - Я помню. Но я-то ждал иного... Вы находитесь на очень низком пороге желаний. Знаешь, я впервые сталкиваюсь с технически развитой цивилизацией, которая не решила проблемы потребления даже в первой фазе. - В первой - это когда едят не вдоволь, одеты не в радость, счастливы не от души, так? - Можно и так... - И как же нам эту фазу проскочить? Объясни, Свенчик, сделай милость, вы же там, в галактике, все-о-о знаете... - Всего не знает никто. Разве что Бог... А как проскочить?.. Я бы очень хотел вам помочь, Зоя, но - увы - первую фазу все проходят самостоятельно. - А потом являетесь вы и осыпаете нас из рога изобилия. - Случается... - А вот вам! - И Зойка продемонстрировала Свену непристойный интернациональный жест, который, как ни странно, был вполне понятен галактическому скитальцу. Во всяком случае, отреагировал он адекватно: - Мы-то отойдем, нам-то что... Но чтоб совсем без нас - тут, Зоя, пахать надо. И _хотеть_ пахать. Такое вот простенькое желание. - Я что, не хочу? - Ты - да. А они? - кивнул на Зойкиных девочек. Он был прав, эти - _не хотели_. И что это такое они сочинили: Москва закрыта, отель пустой, сами мышей не ловят. Стоит на пару часов отлучиться, как на тебе - сюрприз с конфеткой! А директор откуда возник? У него ж температура... - А ну, кончили перекур! - гаркнула Зойка и вмазала кулачком по регистраторской стойке, чуть куклу не выронила, да так неловко вмазала, что в глазах потемнело. Извините за очередной штамп, но в глазах у Зойки потемнело _буквально_. - Зоя Александровна, что с вами? - продрался сквозь боль голос Лены. Зойка открыла один глаз и узрела личико регистраторши, а сзади - еще чьи-то лица, и шум услышала, знакомый до дрожи шум прибоя, столь странно характерный для больших и людных помещений - вокзалов, гостиниц, аэропортов. Людных? Открыла второй глаз и уже в оба увидела любимый холл, привычно набитый почтеннейшей публикой. И чемоданы имели место, и сумки с пожитками, и из ресторана шел мощный стеб, и магазины вовсю работали, и гнида швейцар препирался у входа с двумя оперативниками в штатском: то ли они кого-то не того пустили, то ли он кого-то того не пустил. Откуда народ? Москва-то закрыта... И засмеялась: Свен. Эксперимент, дура ты, Зойка, закончился не четверть часа назад, когда отель опустел, а только что, сию секунду. А пустой отель - это еще одно желание, точнее - не одно, не одно, как ни грустно... Вот теперь уже Зойка полностью пришла в себя, овладела, как говорится, ситуацией. - Который час? - для начала спросила. - Семь без пяти, - испуганно ответила Лена. Ее действительно пугали метаморфозы, происходящие с начальницей: то она, видите ли, помирает, то орет, то зачем-то время спрашивает, когда вот они, часы, над лестницей. - Как семь без пяти? - добавила ей страхов Зойка. - Так поздно?! - Товарищ из управления сказал, что совещание в глав