и все в таком духе. - А куда он потом делся? Тот, другой? - Кто его знает... Пропал и все. Наш Гудков с тех пор будто слегка пришибленный стал... Ой! - спохватилась она. - Мне ж бежать надо! У них же давно планерка идет! - Ну вот. А ты говорила, что про Долгий Лог рассказывать нечего, - проговорил Визин померкнувшим голосом. - Ты не можешь остаться? - Мне сейчас надо! - Она просительно взглянула на него. - Правда... Я потом все доскажу. - Хорошо. - Визин встал. - Я посмотрю, как там, в коридоре. - Не надо. Я сама. Я знаю. - Она села, кутаясь в одеяло; лицо ее зарделось. - Не смотрите... Мне одеться... Он ушел в другую комнату, и когда вернулся, Тоня, одетая, стояла у двери и прислушивалась. Он приблизился, коснулся губами ее шеи, прошептал: - Буду тебя ждать. Она кивнула и, повернув ключ, выскользнула за дверь. Он остался стоять посреди комнаты; в мыслях был хаос. 5 Он все-таки спустился в ресторан, убедил себя, осмелился, решив, что сегодня там определенно работает другая смена. Но смена была та же, и все было тем же, и та же меланхоличная официантка обслуживала - правда, другие столы, - и лишь мельком взглянула на него, и на стенах были те же голубые русалки, только они уже больше не впечатляли, как вчера. Был еще светлый день, поэтому ресторан пустовал; всего пять-шесть клиентов поодиночке горбились по углам, в тени, подальше от окон. Визин опять увидел темноволосую красивую женщину с усталыми глазами, а в другом конце - юношу-азиата. Каждый из них был углублен в себя. Визин плотно пообедал, потом завернул в соседний гастроном, чтобы пополнить припасы на случай, если поздно захочется есть, а ресторан уже будет закрыт, и вернулся к себе в номер. Идя по холлу, мимо окна администраторши, затем поднимаясь по лестнице и шагая по коридору, он прямо, чуть ли не вызывающе вглядывался во встречные лица, пытаясь прочесть в них нечто, что сказало бы ему, что их с Тоней тайна уже не тайна, однако ничего такого не прочел. "Ну и прекрасно, что никто не знает, - подумал он. - Ну и чудесно. Покойнее будет, Тоня права". Впрочем, он не боялся огласки, ему было, в общем-то, безразлично, что о нем теперь скажут. Кто бы ни сказал. Даже если бы сказали те, былые, институтские и прочие, узнай они каким-нибудь образом о его последних днях, о его приключениях и похождениях. "Знание множества фактов лишь застит истину", - вот что он ответил бы им словами мудреца, или какими-нибудь другими словами, способными показать, что ему, Визину, ведомо теперь то, что им, прошлым, возможно, и не снилось и никогда не приснится. Выгрузив покупки, он сел и расслабился - хоть он и остался один, и Тоня не сказала конкретно, когда придет, и цепь событий обнаружила еще один, - на этот раз любовный, - зигзаг, в будущее все-таки смотрелось увереннее, а почему смотрелось увереннее, ему было все равно. "Что будем делать? - полюбопытствовал он у себя. - Пойти на озеро, искупаться? Нет. Надо пляж искать, по жаре шататься, расспрашивать. А на пляже - люди, одной ребятни, скорее всего, муравейник. Нет. Андромедова высвистать? Тоже нет, Успеется с ним. И без того такое ощущение, что он постоянно наблюдает за тобой. Странная все-таки личность, неуловимая какая-то, Николай Юрьевич, видите ли... Итак, ничего не будем делать, брат Визин, коллега". Он покосился на термос, так еще до конца не опорожненный, налил остатки кофе. "Мы просто поваляемся. А потом придет Тоня..." Он пригубил кофе и начал раздеваться. И в это время зазвонил телефон. Визин дернулся, словно у него над ухом выстрелили, - это пока что одно только подсознание сработало, сознание еще не успело отметить, что произошло невероятное. Он схватил трубку, дакнул и услышал голос, доложивший после приветствия, что его беспокоит Бражин, редактор "Зари". Он сказал, что рад прибытию Германа Петровича, рад, что тот благополучно добрался, устроился и прочее. И только в этот момент сознание Визина зарегистрировало, что происходит невозможное, что это - чертовщина, подобная той, что разыгралась на борту самолета, когда раздвинулись стены туалета, пропал гул моторов и очкастый студент стал разговаривать с репродуктором. _Никакого разговора ни с каким редактором происходить не могло, потому что телефон был отключен_. И тогда Визин перестал слышать голос Бражина, звуки из трубки перестали воздействовать на соответствующие нервные окончания, или как их там, в его ухе, результатом чего является слышание, нервные окончания забастовали, физика нарушилась, наступила метафизика. Что-то сочувственно гудело откуда-то - "пора привыкнуть, вас терпеливо и вежливо предупреждали", - но это не помогало: шок длился... Прошло какое-то время, пока не замаячило следующее: когда я ходил обедать, телефон подключили. Кто, кому понадобилось, зачем и почему - это было сейчас второстепенным. Главным было: могли подключить, пока отсутствовал. Логика. Вероятность. И устремившись всей душой к этой догадке, Визин опять услышал голос редактора, нервные окончания опять начали функционировать. - ...относительно выступления у нас, если, само собой, вы не возражаете, если настроены. Алло! - Я слушаю, слушаю, - как можно спокойнее сказал Визин. - Никаких сроков, как вы сами понимаете, мы вам не навязываем. Захотите - милости просим в любое время. Звоните - и на службу, и домой. А Андромедова нашего, станет надоедать, гоните в шею. Он ведь признался, что успел наведаться к вам. - Ничего страшного, - пробормотал Визин; он мог сейчас только что-нибудь бормотать в ответ, бормотать и принуждать себя изо всех сил, чтобы получалось непосредственно, любезно и естественно. - Все хорошо. Мы побеседовали. - Предупреждаю, Герман Петрович, он вам покою не даст. - Без выговора тогда не обошлось? - А куда денешься? Пришлось влепить. Ведь как с ума все посходили. И письма и звонки, и приезжают. Вот что он натворил со своей Сонной Марью. - Привыкли верить прессе. Ничего удивительного. - Вы думаете? Это смотря какой прессе. Они верят с удовольствием обычно той, что в четверть колоночки, в уголке полосы, особенно четвертой. - Может быть. - В общем, всегда к вашим услугам. Всего хорошего. - До свиданья, Василий Лукич. Визин положил трубку, опустился на стул, снова поднял трубку - она молчала. Он несколько раз надавил на рычаги - трубка молчала, как молчит, когда телефон стоит, например, на полке магазина или на складе. На столе под стеклом лежал список абонентов города - тут были и редакторские номера, служебный и домашний. Визин набрал - молчание; он набрал еще несколько номеров наугад - то же самое. Телефон был мертв. Визин достал ножичек; через две секунды колпачок проводки лег ему на ладонь. Проводок, отсоединенный им накануне, был по-прежнему отсоединен, загнут и отведен в сторону - все, как Визин сделал вчера. Да он мог и не проверять, все было понятно с самого начала. "Пора привыкнуть..." Визин соединил проводок с клеммой, поставил колпачок на место - руки его колотились, так что пришлось повозиться немало. Наконец - кончено; он снял трубку - в ухо ему полился длинный унылый гудок. Он набрал Бражина - тот сразу откликнулся. - Извините, - сказал Визин, - я связь на всякий случай проверяю. Скажите пожалуйста, директор музея не поменялся в последнее время? Тут написано Етлуков Б.И. Все он же? - Он! - весело отозвался Бражин. - Зайдете к нему - рад будет. Он мужик приветливый, толковый. Послушать его, так важней музейного дела и нет на свете ничего. - И засмеялся. - Спасибо и еще раз до свиданья... Телефон жил. "Редактору весело, - подумал Визин. - Он смеется. Ему все ясно. Полоса, Андромедов, выговор, заготовка кормов, лучшая доярка, толковый музейный мужик Етлуков... Все ему ясно. С ним ничего не происходит. А со мной, только что уверенно смотревшим в будущее..." Он рывком раздвинул шторы - во всю ширь, ослеп от ударившего по глазам света, зажмурился и на ощупь уселся за стол. И постепенно приоткрывая глаза, увидел озеро с неизменной лодкой на неизменном месте, лесистые берега на той стороне, высокое небо. Озеро все было в ярких блестках, точно его посыпали фольгой; по нему шла легкая рябь; значит - потянуло ветерком; значит - жара унимается. Визин подумал, что раз жара унимается, то неплохо было бы все же выйти и погулять - прогулка сейчас была бы вполне кстати. Потом он подумал, что надо бы разыскать Андромедова и опять пойти с ним в ресторан - это тоже могло бы успокоить и отвлечь. И еще он подумал, что так или иначе, а надо поскорее убираться отсюда, и не к Тониной бабушке, которая спрашивает про тарелочки, а совсем - вон из Долгого Лога. И решать нужно немедленно. Однако он отдавал себе отчет, что "вон из Долгого Лога" сразу не получится. "Василию Лукичу Бражину все ясно, с ним ничего не происходит, говоришь ты. А откуда ты знаешь, что с ним ничего не происходит? Он тебе докладывал, говорил с тобой по душам? "Приветствуем вас на нашей земле". Куда как оригинально и доверительно... А что, если со всеми происходит, только никто не признается? Как и ты не признаешься. И получается общая картина, что ничего ни с кем не происходит. Можешь ты себе позволить такое допущение?.. А что, если позволить себе другое допущение? Ну, например, что вся та свистопляска в самолете вовсе, как говорится, не имела места в действительности, а приснилась, пригрезилась. И причина - неожиданная, необычная жизненная перемена, всколыхнувшая нервы. Все ведь можно объяснить нервами, сновидениями, темпераментом и стечением случайных обстоятельств. Можно доказать себе, что и в настоящую минуту ты спишь или грезишь-бредишь, и в любой момент можешь очнуться, и окажется, что никуда ты не улетал, никаких писем дочери, Алевтине Викторовне и приятелю, а также заявлений начальству не писал, по-прежнему валяешься на диване дома и ждешь телефонного разговора с Долгим Логом. Можно даже доказать себе, что и этого не было: никаких газетных вырезок, никаких междугородных заказов, никаких ночных выходов на балкон и так далее, - а всего-навсего ты сидишь у себя в лаборатории, опершись щекой на руку, сидишь, задумался и слегка вздремнул, и вот-вот попечительная Алевтина Викторовна подойдет, громыхнет чем-нибудь на полке, вроде невзначай, и напомнит, что через пять минут у шефа заседание. И ты проснешься, и все станет на свои места... Можно, можно себе такое доказать, можно себя уверить! Но что делать, когда все никак не проснуться, когда убедительнее другое - не поддающееся пробуждению, невероятное..." Вопрос - ответ, вопрос - ответ. Все больше вопросов и все меньше ответов. Ах, морока! Но ведь это только кажется, только мерещится, что всякие там вопросы и ответы. На самом же деле, если уж совсем серьезно, то никаких таких взрослых, обстоятельных вопросов и ответов нет, а - так все, пустяки воображение, застоялая фантазия. Есть только один солидный вопрос - как туда? И значит - нужен Андромедов или кто-нибудь другой, кто в состоянии его заменить. Вопрос один, а ответа - ни одного. И поэтому - бездействие, выжидание, присматривание. И поэтому - Тоня. "Неужели и Тоня поэтому?.." Если бы сейчас он превратился в того благодушного и веселого визиноида, который недавно, всего каких-то три дня назад, всем ослепительно улыбался, он пошел бы и немедленно разыскал Тоню. Или бы он пошел и весело побеседовал с директором местного краеведческого музея Б.И.Етлуковым. А то приискал бы себе какого-нибудь нового волюнтариста или гладильщика, и время было бы скрашено. Благодушный и жизнерадостный визиноид не растерялся бы, он бы знал, что сказать, и не изобретал бы проблем. Да, он прилетел не в Париж, на черта ему Париж, ему надо было в Долгий Лог, и - вот он тут, и, стало быть, нужно действовать, шевелиться, разворачиваться, поскольку уж решил двигаться в энном направлении к энной цеди... Но тот визиноид скончался уже в самолете, и потом уже никакие реанимации не помогли, - его напрочь доконали демонологи, антропологи, фаунологи, очкастый студент и эта дура с золотой копной над ушами, говорившая "кофэ, мармалад, волнительно". Его, того визиноида, правда, поддерживала вначале эта переменчивая стюардесса, напоминавшая в отдельные моменты Лину, - которая, может быть, обыкновенная авантюристка, - но потом она почему-то оставила его, и он скончался. И на зеленом аэродроме Долгого Лога приземлился уже совсем другой визиноид - напуганный, измотанный, недоверчиво на все поглядывающий. И тот факт, что он принимал разные обличия, - то хама, то гусара, то ловеласа и т.д., - ровным счетом ничего не значит: напуганному и опасливому визиноиду ничего не остается, как прибегнуть к маскировке... Но - нет-нет-нет! Тоня - не маскировка! Тоня - искренне!.. Почему, почему бы ей сейчас в самом деле не взять и не прийти... Произошло бы вот что. Он сказал бы ей: - Послушай меня. Тоня! Я понимаю: все может со стороны показаться банальным. Возможно, все и в самом деле выглядит как обычный гостиничный романчик. Но знаешь... - Знаю, милый, успокойся, - сказала бы она. - Я люблю тебя. - Мне сейчас так одиноко, так одиноко, - сказал бы он. - Я отторгнул себя от всех. Этого не объяснить никакими словами. - Понимаю, дорогой, - сказала бы она. У тебя есть я. - Мне, в сущности, ведь совершенно некуда деться. Я все оставил. Я не мог не оставить. Мне страшно пусто и тяжело. - Да, дорогой мой, да, - сказала бы она. - Я был ученым. В этом заключалась вся моя жизнь. Я взлетел. Меня выделили. Я стал самоуверенным. Но потом эта самоуверенность была подорвана. - Понимаю, родной мой, понимаю. Я - с тобой. - А это так неожиданно, так страшно, когда в тебе, ученом, подорвана самоуверенность ученого. Это - крах. - Успокойся, милый. Все образуется. Я люблю тебя. - Не знаю, как оно образуется. Но когда осознаешь вдруг, что всю жизнь занимался чепухой, что никогда, ни одной минуты не чувствовал себя полноценным человеком... И ты рвешь со старым, а нового ничего нет, или все - фантасмагории... - Я люблю тебя... - И я знаю теперь, знаю - только ты одна, только ты! - Я люблю тебя, - повторила бы она. - Я очень люблю тебя. Я люблю тебя навеки. - Люби меня! - горячо сказал бы он. - Люби! Это - все! Ведь это - бессмертие! - Я люблю тебя навеки... - Оставайся со мной навсегда! - сказал бы он. - Да! - восторженно ответила бы она... Визин вздрогнул, взметнул головой, словно избавляясь от наваждения. Ему сделалось стыдно, как будто кто-то подслушал его сентиментальные мысли, как будто поймал себя на том, что публично исповедался в пошлости. И он вслух, нарочито громко произнес: - Литература! Он достал черную папку, развязал ее; там, в самом конце, был помещен любопытный кроссворд; в клетки следовало вписать имена авторов различных изречений и афоризмов. ПО ГОРИЗОНТАЛИ: 1. У случая бывают капризы, а не привычки. 2. Не трать время, раскаиваясь в ошибках, просто не забывай их. 3. Понимание ценнее знания. 4. Наука отняла у человека испытанное оружие сравнений. 5. Я гипотез не измышляю. 6. Число - основа сущего. 7. Счастье человека где-то между свободой и дисциплиной. 8. Мы бедны знанием наших собственных богатств. 9. Жизнь - постоянная пропажа ошеломительного. 10. Невежество - лучшая в мире наука, она дается без труда и не печалит душу. 11. Детское живет в человеке до седых волос. 12. Есть правила в литературе - гибнет литература; нет правил в государстве - гибнет государство. 13. Бремя не помеха в царстве воображения. 14. Морщины дарует нам природа, о гладкой коже печалится суетность. ПО ВЕРТИКАЛИ: 1. Вся история человечества - погоня за невозможным, и притом нередко успешная. Тут нет никакой логики: если бы человек неизменно слушался логики, то до сих пор жил бы в пещерах и не оторвался бы от Земли. 2. У каждого из нас есть родные во всех царствах природы, созданные ею по одной идее с нами. 3. Истина перестает быть истиной, как только о ней начинают кричать на всех углах. 4. Боль и веселье не исключают друг друга. 5. Если сердце в груди бьется уж очень сильно, то это - бог. 6. Всякое ожидание кончается, стоит только подождать подольше. 7. Делать не всегда трудно. Трудно желать. По крайней мере, желать то, что стоит делать. 8. Кто втерся в чин лисой, Тот в чине будет волком. 9. Если человек сам стал хуже, то все ему хуже кажется. 10. Где нет общности интересов, там не может быть единства целей, не говоря уже о единстве действий. 11. Разум дан человеку, чтобы он разумно жил, а не для того только, чтобы он видел, что он неразумно живет. 12. Человек должен верить, что непонятное можно понять; иначе он не стал бы размышлять о нем. 13. Раз человек желает избавиться от своего жалкого состояния, но желает искренне и вполне - такое желание не может оказаться безуспешным. 14. Дело превыше недосуга. Визин сидел, избавляясь с помощью мэтровского фокуса от томительности ожидания, и время от времени взглядывал на темнеющее озеро. Почти никого из авторов изречений он не мог вспомнить... В который раз зашевелилась в голове назойливая мысль, что кто-то его морочит, и он подумал, что если эта мысль утвердится, то будет окончательно и навсегда перечеркнуто то, что до сих пор было "Визиным". Он решил, что в таком случае обязательно и внешне изменится - ведь когда человек сходит с ума, то он, говорят, внешне перестраивается настолько, что даже близкие не сразу узнают его... Тоня не пришла ни вечером, ни ночью. Никто не пришел. И не позвонил. 6 Уже с утра было жарко. Улица повела Визина к базару. Она была сегодня довольно людной: шли с сумками, мешками, шли семейно и в одиночку, ехали на мотоциклах, на велосипедах, то и дело проносились на трескучих мопедах мальчишки. Чем ближе подходил Визин к базару, тем на улице становилось теснее. Тут уже было большинство явно деревенского люда: загорелые руки и лица, сапоги и кепки у мужиков, а на женщинах - платочки; им, по-видимому, не было жарко. Иные здоровались друг с другом, пожимали руки, обнимались, заводили разговоры: они тут, в райцентре, могли встретиться, поделиться новостями своих сел и деревень; они, конечно, приехали сюда по делам - на базар, в больницу, в райисполком, в суд, на эпидстанцию, на базу и так далее, но всегда не исключалась и вероятность случайной встречи с знакомым, что, надо думать, приятно, если уж остановились и говорят; а кто-то конечно навещал своих друзей или родственников - жителей Долгого Лога. Одни уже докончили со своими делами, другие только принялись за них; шли удовлетворенные и неудовлетворенные, усталые и бодрые, трезвые и навеселе, и может быть, сейчас была среди них и сама Екатерина Кирилловна Кравцова, хотя и маловероятно, если информация экс-председателя объективна. Они шли и шли, и им не было никакого дела до бородатого субъекта в джинсовом костюме, мрачновато поглядывающего из-под белесых бровей и то и дело вытирающего носовым платком мокрое лицо. А за домами, за палисадами, за горбатыми огородами поблескивало озеро, однако никакой свежести оно уже не несло: опять уже накалился воздух, жара вступала в полную силу. Вот улица расширилась, и на противоположной стороне Визин увидел арку на кирпичных столбах, и на ней - крупные, продолговатые буквы дугой - "Районный колхозный рынок". Визин прошел мимо. Автостанция располагалась в небольшом зеленом домике с зарешеченными окнами; справа был въезд с улицы, слева - выезд, а за домиком - просторный, в ямах и рытвинах двор, забитый пыльными, разномастными автобусами. Иногда одна из машин оживала и, рыча и переваливаясь, ползла к выезду, и к ней устремлялась цветастая, энергичная толпа. В домике было душно. Повсюду - на скамьях вдоль стен, на полу, - сидели люди, преимущественно немолодые женщины, старушки и деды сельского обличья. Возле окошечка с надписью "Касса" теснился народ. Из невидимого динамика то и дело раздавался оглушительный женский голос, оповещающий об очередном рейсе. На Визина смотрели; он был нездешним, и эта нездешность в маленьком помещении бросалась в глаза, она была неминуемой приманкой. Он старался не замечать взглядов - от них было неприятно - и все внимание сосредоточил на карте-схеме с автобусными маршрутами. Коричневые лучи, ломаясь, разбегались во все стороны от большого красного кружка, изображавшего Долгий Лог. Один из лучей отстреливал прямо на север и упирался в кружочек с названием "Рощи". Над головами людей у кассы висел щит с расписанием: до Рощей ходило два автобуса - в 6:45 и 14:20. Визин спросил у сидевшей на мешке женщины, сколько туда километров, - она не знала. Не знала и другая женщина, и старик, и шнырявший рядом мальчишка. Визин вышел. Только что подали автобус, и на скамейке в тени освободилось место. Он сел. Делать было нечего. Он просидел минут сорок. И справа, и слева слышалось о недавнем стихийном бедствии... "Картошку - как катком... Дорогу завалило бревнищами... А у нас электричество уже на другой день наладили... А наш председатель приказал бросить радио налаживать и - всем на покос: без радио, говорит, проживем, а без сена - каюк... В Прутове семью в собственном доме придушило..." Старухи, передавая друг дружке подробности, крестились машинально - "Господи Исусе, спаси и помилуй..." Визин как бы искоса, нехотя поглядывал на это жизнетечение, однако чувствовал, что его понемногу засасывает, и у него не было энергии сопротивляться: струйки, пылинки, комочки местного бытия внедрялись в него спокойно и неназойливо; он не заботился о том, сколько и чего осядет, он понимал: все равно таким, каким он сюда прибыл, он уже не останется. По временам, правда, все в нем вдруг сжималось, как будто рядом была опасность, а он по легкомыслию забыл об осторожности, но то лишь были мгновенные вспышки - в следующую секунду уже становилось очевидным, что все идет, как и должно идти, и по-иному не может; запущен пребывавший до определенных пор в бездействии какой-то мудреный механизм, и его уже не остановить, а управлять им приходится только еще учиться. Рядом с ним опустился юноша на костылях; левая нога его была в гипсе; он спросил, который час. - Половина одиннадцатого, - ответил Визин. - Ого! Час еще до автобуса. - Юноша засмеялся. - Знаете, как будет стекло во множественном числе? - Стекла. - Нет. Будет - вдребезги. - Юноша засмеялся громче. - Это-то и случилось с моими часами. И с ногой. - Несчастный случай? - догадавшись, что от него ждут такого вопроса, спросил Визин. - Как сказать! - Юноша задумался только для вида. - Правильно, наверно, будет: жертва творчества. Мы сделали воздушный шар. И все, вроде бы, шло ничего. И поднялись хорошо. А тут этот ураган. И сразу, в один миг... - Зачем? - спросил Визин. - Что зачем? - Шар. - Как зачем? Летать! Визин посмотрел на него с подозрением. И юноша сразу потускнел, интерес его к бородатому незнакомцу убывал на глазах. Визин увидел в стороне двух мальчишек, с откровенным восхищением разглядывающих его увечного собеседника. - Вы хотели начать с нуля? - спросил он. - С себя, - буркнул юноша. - Есть самолет. - Есть идея бесшумного полета. - Жук и тот гудит. - Птица не гудит. И бабочка не гудит. - Резонно, - сказал Визин. - Что ж вас так рано из больницы выпустили? - Загипсовали и - о'кей! А валяться я и дома могу. - Тоже верно. Не знаете, случайно, Екатерину Кравцову? - Артистка? - В своем роде. Но неважно. Сколько километров до Рощей? - Девяносто семь. Вы - в Рощи? - Да. - Знаю Рощи. У вас там родные? - Нет, Можно сказать, путешествую. - И увидев ожившее лицо юноши, Визин добавил: - Я специалист по флоре. Юноша теперь смотрел с любопытством. - А от Рощей до Макарова сколько? - Тридцать километров. - Автобусы тоже ходят? - Нет. Там проселок. - Ясно, - сказал Визин. - И мне тоже ясно. - Юноша улыбнулся. - Что вам ясно? - Сонная Марь, да? - Какая Марь?! - Визин соорудил удивленные глаза. - Ладно, чего уж... - Юноша подмигнул. - Понятно, какой специалист по флоре... В это время донесся рык репродуктора, подошло сразу три автобуса, из дверей автостанции повалил народ, скамейки мигом опустели. Визин кивнул юноше, поднялся и пошел в пустой теперь зал. "Или они тут все ясновидящие, - подумал он, - или этот Андромедов растрезвонил..." Окошечко кассы было закрыто. Визин постучал, дверца скрипнула, образовалась щель. - Перерыв на обед! - раздался низкий сильный голос. Этот голос насторожил Визина, а через мгновение он уже знал, почему насторожил, и когда он попытался шире открыть дверцу и, чувствуя, что ее упорно придерживают, нажал, он уже знал, кого увидит в кассе. И он увидел. За столом, заваленным бумажками, картонками, талонами, с допотопным кассовым аппаратом посредине, сидела молодая, каштановолосая, зеленоглазая женщина в зеленом рабочем халате. Она недовольно смотрела на Визина. - Вы что?! Это была Лина и не Лина. Та, которую он встретил в институтском коридоре, а затем в аэропорту, была как будто несколько моложе; вообще же и те, две первые, не были адекватны: институтская помнилась более крупной, более смуглой, с загадочным и в то же время каким-то жалеющим выражением лица; аэропортовская же казалась тоньше, ниже ростом, отчужденней и холодней, и голос ее был холодней, чем тот, первый, "телефонный. И все-таки сходство было разительным, хотя Визин уже предчувствовал, что и теперь ему скажут "обознался". - Что? - повторила она. Он продолжал молчать; он пока ничего не мог ответить. И только, когда она в третий раз произнесла свой вопрос - "Ну что?" - уже не так сурово, не так резко, а всего лишь с мягкой досадой, озадаченная, по всей вероятности, его загипнотизированным видом, он сумел пролепетать: - Здравствуйте. - Здравствуйте! - ответила она, и уголки ее полных, покрытых легким темным пушком губ дрогнули - то было предтечей усмешки, веселой и извиняющей. - Простите, видимо, я обознался, - сказал он. - Видимо, - уже откровенно улыбнулась она. - Неужели где-нибудь еще есть такая красавица, как ты? - Это спросила другая женщина, из глубины кассы; Визин не видел ее. - Наверно, есть! - Кассирша засмеялась. - Если товарищ ученый так засмотрелся. - На тебя, как в песне поется, засмотреться не диво, - заметила другая женщина. - Только что прибыла, а засмотревшихся уже целый взвод. - Вы, значит, в курсе, что я товарищ ученый? - спросил Визин, все еще не оправившись от картины такого таинственного сходства. - Кто же не в курсе будет тут, в нашем Долгом Логу! - Вы, как я только что слышал, недавно прибыли, а говорите "в нашем Долгом Логу". Он так быстро стал вашим? - Тутошняя она, тутошняя, - сказала невидимая женщина. - Только непоседа. Уже сто раз отбывала и прибывала. Ни с того, ни с сего сорвется вдруг - и улетела. Она у нас с особинкой. - А, извините, - сказал Визин. - Быстро же у вас новости разносятся. - Ну еще бы! Тут удивляться нечему. - К нам не часто приезжают такие знаменитости! - иронично произнесла кассирша, и Визину показалось, что всем известно не только про его приезд, но и про все остальное. - Ладно. Вы же не пожаловали сюда просто на меня посмотреть! - Да, - кивнул Визин. - Я хотел спросить, сколько километров до Рощей и когда отходят автобусы. - Километров - девяносто семь, а остальное - в расписании. В шесть сорок пять и четырнадцать двадцать. - А билеты заранее можно? - Можно. За пятнадцать минут до отправления. - Почему так жестко? - Потому что вдруг автобус поломается. Или распутица. - Спасибо. - И все? - спросила кассирша. - А я-то думала... Ну, хорошо. У нас обед. - Окошечко понемногу стало закрываться. - Подождите! - Визин собрался с духом. - Все-таки как ваше имя? Не Лина? - Ну и ну! - воскликнула напарница кассирши. - Да он сомнамбул! Вот это ученый, я понимаю! Улыбка сползла с зеленоглазого лица в окошечке, оно стало замкнутым. - Вы опять ошиблись. - Таким же тоном она обратилась к нему вначале со своим "что вам". - Извините, - сказал Визин и отступил. - Да Полина она, Полина! - раздалось из глубины кассы. Окошечко захлопнулось. Когда Визин выходил из дверей автостанции, до него донесся заливистый смех двух женщин. Юноша с костылями сидел на прежнем месте и мечтательно смотрел в небо. - Привет монгольфьерам! - потрудившись, чтобы прозвучало непринужденно и беззаботно, крикнул Визин. Юноша кивнул и приветливо помахал рукой. "Вот так, - вертелось в мыслях Визина. - Не Лина, а Полина... Не Лина, а Полина..." 7 Со стороны озера, неторопливо и зловеще завоевывая небо, наползала черная туча. А базар шумел себе. Видно, прибывший из района да и местный люд не закончил еще здесь своих дел, и потому туча ничуть не убавляла его деловой и торговой ретивости. Как будто такая туча была обычным явлением, примелькалась, как будто с ее сестры несколько дней назад не начался тот шабаш. Неужели опять ураган?.. Ведь и в прошлый раз ему предшествовала неимоверная, многодневная жара, адово пекло... Одна беда тянет за собой другую. "Не Лина, а Полина..." Старушки продавали яйца, творог, лук-укроп, ягоды, лисички. В стороне, над тазом недоспелых и чуждых здесь фиолетовых фруктов скорбел носатый кавказец. Автофургон торговал цыплятами, тонко и суматошно попискивавшими во мраке картонных коробок. Возле столовой в тени мужики пили пиво. Визин купил у кавказца полкилограмма его товара; оказалось - слива, кислая и жесткая. Он попробовал несколько штук, и ему подумалось, что, в конце концов, можно изобрести и сливу, и именно вот такого сорта. Поскольку, как известно, наука умеет много гитик. Теоретически, по крайней мере. Пока теоретически. А там... Технологическая цепочка, сведенная в небольшой, компактный и удобный автоматик, который точно копирует естественные процессы. И порядок. С одной стороны вводятся исходные элементы, с другой - вываливается сочный, лоснящийся и - главное - вполне спелый плод. А не полуфабрикат, как у кавказца. Качественно, быстро, вкусно. И тогда ты, задумчивый южный человек, станешь оседлым и сократишь свои угодья, и в знойных молитвах своих будешь проклинать изобретателя и научно-технический прогресс. Ты станешь упражняться в проклятиях, но это не облегчит тебя; все время будет вспоминаться другая жизнь, заест ностальгия, и ты окончательно падешь духом, - не в силах противостоять триумфальному шествию Нового. Но не горюй, это будет не скоро. А если тебе не дает покоя сознание, что это все-таки будет, то размышляя, ты придешь, скорее всего, к Сонной Мари. А предварительно поговоришь с кем-нибудь по телефону, который отключен. А потом тебе встретится женщина, которую ты, вне всякого сомнения, уже встречал раньше, но она будет с какой-то тайной целью упрямо отрицать ваше прошлое знакомство, и в результате окажется, что это не Лина, а Полина. И образ ее будет будоражить, и мысли о ней будут самые небывалые, и будет мерещиться, что она, может быть, и есть та Единственная, которую чаще всего не удается встретить, а встретив, узнать... Такое вот вообразится, когда станешь размышлять... Визин высыпал фрукты в мусорный ящик; огляделся - не видел ли кто - никто не видел. Если до этого момента время Долгого Лога текло медленно и размеренно, то тут оно вовсе остановилось, но остановилось, как останавливается, замирает спортсмен перед стартом. Туча как бы застыла над землей, прежде чем накрыть солнце. Стало тихо, словно все вокруг враз к чему-то прислушалось. Потом осторожно потянуло пробным этаким, разведывательным ветром. Базар стал быстро пустеть; мужики с пивом, косясь на небо, потянулись в столовую. Купив две кружки, Визин тоже двинулся за ними, и так как все столики были заняты, пристроился, по примеру других, на прилавке пустовавшего гардероба. Пиво было теплым, но вкусным - хотелось пить его и пить, по инерции переживая уже миновавшую жару и жажду. Визин смотрел задумчиво на оседающую пену, а мысли его сновали вокруг автостанции. В какой-то момент он вдруг почувствовал, что надо поднять глаза, и поднял их, и увидел радостно шагающего к нему Андромедова. Да, он улыбался, он цвел, как будто они были старыми приятелями и давно не виделись, как будто вчера утром Визин обошелся с ним самым учтивым образом. В одной руке Андромедов нес две кружки пива, в другой - знакомый черный портфель. - Здравствуйте! - Голос его был чуть ли не ликующим, нос возбужденно шмыгал. - Опять случайная встреча? - Визин надел маску ехидности и укоризны; он не был готов к этой встрече, хотя сознавал, что ей так или иначе быть; он еще не мог понять, как вести себя с этим человеком. - И вовсе вы не думали, конечно, увидеть меня здесь и не охотились за мной? Тот преданно смотрел на него. - Честное слово, Герман Петрович, я не охотился. И я не виноват, что опять так вышло, что вам показалось, что я охотился. А случайных встреч тут может быть на дню сколько угодно; городишко-то махонький. - Ладно-ладно... - Маска стала тяготить его, и он поспешил от нее избавиться. - И в махоньком городишке люди, наверно, не носятся по улицам целыми днями, а сидят на работе. - А я как раз с работы. Сдал материал и - пива попить. - Опять материал с тайнами природы? - Нет. О культбригаде. Я с ними вчера целый день по району мотался. - Что-то не пойму, в каком вы там отделе, в культурном или сельскохозяйственном. - Когда надо, мы - на все руки. Районная газета... В столовой потемнело. Визин выглянул в окно - там раскачивались деревья. - Урагана не будет, - сказал Андромедов. - У меня, Герман Петрович, тут один знакомый есть, так он предсказал, что не только урагана сегодня не будет, но даже грозы. И дождь, если будет, то кратковременный. - У вашего знакомого кости ломит к непогоде? - У него целая система. Безошибочная. Прошлый ураган - точно предсказал. Зря ему не поверили. Интересный человек. - Ну да, вы уже говорили, что у вас тут сплошь интересные люди. Вон уже и на шарах летают. - А! - улыбнулся Андромедов. - Это вы с Димой Старовойтовым познакомились. Понимаете, Герман Петрович, у него идея: бесшумный полет. Он считает также, что человек способен, например, сам себя поднять за волосы. - Очень оригинально. - Вы не верите? А я верю. Они, Герман Петрович, в самом деле умные и настойчивые ребята. "Общество Друдов". - По Александру Грину, что ли? - Да. Друд - их идеал. - Сумасшедшие они, вот что. На шаре, перед ураганом... - А что, Герман Петрович, все ведь начиналось когда-то с небольшого сумасшествия. - Вам в редакцию больше не надо, что ли? - Не надо, - сказал Андромедов и, кивнув на пустые визинские кружки, спросил: - Принести еще пива? - Валяйте. Вон как раз освободился столик. Пойду займу. Визин сел, уборщица вытерла стол, и тут же появился Андромедов с полудюжиной пива на подносе. - Кончается! - доложил он. - Придется вам самому его выпить, - сказал Визин. - С меня хватит и кружечки. И не надейтесь, что будет повторение ресторана с русалочками... И тот опять затараторил. Герману Петровичу совсем не обязательно пить через силу - не желает, не надо, и ни на какое повторение ресторана с русалочками никто не рассчитывает, смешно было бы рассчитывать, напрасно Герман Петрович принимает его за какого-то алкогольного соблазнителя, он к данному предмету относится вообще индифферентно, а взял он столько пива, потому что действительно кончается, вдруг захочется еще - и не будет, а тут - запас... - Андромедов - это ваш псевдоним, конечно? - перебил Визин. - Да. - Вы таким образом подчеркнули свою любовь к античности или к астрономии? - К тому и другому, - наклонясь через стол, доверительно сказал Андромедов. - Но больше, наверно, все-таки к астрономии. Я ею с детства увлекаюсь, Герман Петрович. С самого раннего! Я натурально впадал в прострацию, когда пытался вообразить Космос, все эти галактические системы, иные миры. И откровенно говоря, жгучий интерес этот не пропал и до сих пор. Ох, вы, Герман Петрович, представить не можете, как меня занимает все космическое, все явноны, следы инов и все сюда относящееся. Не преувеличивая скажу - это мой высший интерес. "Дурачится, - подумал Визин. - Как и в ресторане тогда. Как и потом. Видно невооруженным глазом. Валяет ваньку - и все тут... - Но уже через несколько минут мнение его стало меняться. - А может, он в самом деле такой? А что, разве не бывает? Наив, простодушие, инфантилизм, фанатизм... Будь внимателен и осторожен, брат Визин, коллега. А то, чего доброго, пиво в коньяк превратится..." - Друды, явноны, ины-инопланетяне, светящиеся крути, двойники... Да, у вас тут не соскучишься. - Визин кисло усмехнулся. - Даже, оказывается, старухи тарелочками интересуются. - Он посмотрел на Андромедова - отреагирует ли на "старух с тарелочками"?.. Не отреагировал никак. Притворяется? Или в самом деле ничего не знает? - Только четыре дня назад я оторвался от дома, а чувство такое, словно вечность прошла, словно на другую планету попал... - Верю, - удовлетворенно сказал Андромедов. - Долгий Лог - место особенное. - Чем особенное? - Тут у меня, Герман Петрович, есть идея. - Он понизил голос. - Можете не верить или смеяться, - как угодно, - но все это - влияние Сонной Мари. Недаром статистика, и в первую очередь медицинская, отмечает, что у местных людей и средний гемоглобин выше, и устойчивость к эпидемиям, - того же гриппа, например, - надежнее, и долгожителей тут много, и многие другие особенности. Вообще - витальнее здешний народ. Сонная Марь каким-то непонятным образом создает благоприятные условия. - Почему непонятным образом, Коля? Очень даже все понятно и просто. Сонную Марь устроили ины, и вот через нее благотворно влияют. - Ну да, вам смешно... - Ничего мне не смешно. Разве Долгий Лог не облюбован инами? Разве они тут не приземляются чаще, чем в других местах нашей грешной планеты? И разве они тут не наследили больше? - Наследили? - Безусловно. И прежде всего в вашей голове, Коля, и головах ваших земляков. - Визину хотелось упорно представлять "неверящего", хотя бы для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. - Ины, - спокойно сказал Андромедов, - совсем не обязательно те, кто откуда-то прилетает и приземляется. То есть - не обязательно инопланетяне. Это могут быть просто другие, иные, чем мы, и быть среди нас, как... ну, как наши иные воплощения, иные варианты. Вот - вы же слышали про гудковского двойника. - Мне Тоня рассказала! - неожиданно выпалил Визин - пусть этот Андромедов знает, что столь почитаемый им Герман Петрович не плут и не скрытник какой-нибудь. Хотя для него, Андромедова, не секрет, конечно же, кто рассказал Герману Петровичу про двойника. - Да вам бы любой рассказал! - Андромедов будто ничего не заметил. - Такой феномен! Хотя если подумать, то никакой, может быть, и не феномен. - А рядовое явление, - угрюмо засмеялся Визин. - Русалки ведь тоже рядовые, не так ли? - Русалки? - Да. Обыкновенные человеческие русалки. С хвостами, чешуей и прочими стандартными атрибутами. - Но если мы, Герман Петрович, допускаем, чувствуем, можно сказать, что существуют иные миры, цивилизации, иные гуманоидные существа, то разве можно с уверенностью утверждать, что так называемые сказочные, мифологические существа... - А как же с наукой, Коля? С той самой, перед которой вы так преклоняетесь? - Так разве это противоречит науке? - изумился тот. - Вера в русалок? - По-моему, нисколько не противоречит. Ну кто бы, скажем, двести лет назад поверил в автобус? - Никто бы, - согласился Визин, и ему вспомнилась заметка о грибах, "исчадиях ада", и если бы он не знал того корреспондента, т