о не требуют и что не только дом, но даже кресло, в которое президент сел, ему не принадлежат. - Генерал, - после некоторой паузы сказала Сталь, - вы умеете считать до пяти? Дорон промолчал, не дрогнув ни единым мускулом, хотя можно себе представить, что было бы, если бы он вдруг ответил: "Виноват, господа, не умею!" - Вы нас сознательно вводили в заблуждение или сами ничего не знаете? - резко спросили Ракеты, поправляя галстук. - Я могу проверить, господа, в чем дело, - сказал наконец Дорон и сделал попытку шагнуть к выходу из зала. Но из десяти членов Совета восемь, способных стоять без посторонней помощи, мгновенно встали, как будто их пронзило током. - Дорон! - проревела Сталь, выплевывая изжеванную сигару прямо на пол. - Вы никуда не уйдете отсюда! Воннел при этих словах уже готов был прикоснуться к пуговице своего костюма, чтобы срочно вызвать необходимых для такого случая людей. Но все обошлось. Дорон лишь качнулся, не двигаясь с места, и вновь застыл, слегка пожав плечами. Президент, наблюдавший всю эту странную сцену, мучительно пытался хоть что-то понять. - Господа, - сказал он наконец, - я все же хотел бы знать... - Одну минуту, - довольно бесцеремонно перебили его Ракеты. - Генерал, у вас есть язык? Я уж не спрашиваю, есть ли у вас голова и насколько дорога она вам. Дорон неожиданно улыбнулся - это была его давняя привычка прикрывать мушкетерской улыбкой бурю, происходящую в душе, - и презрительным взглядом смерил самого молодого члена Совета. - Между прочим, - сказал он с деланным спокойствием, - ваши головы, господа, тоже мне дороги. Это была неслыханная дерзость, но генерал уже не давал никому опомниться: - Мне известно, что на каждого из вас профессором Миллером заготовлена матрица, и я не уверен, что в эту минуту он не приступает к осуществлению своей программы. Дорон откровенно переходил в наступление, решив, вероятно, что терять ему уже нечего. - Своей программы? - сказала Сталь, сделав упор на слово "своей". - Или вашей, генерал? Дорон предпочел пропустить этот вопрос мимо ушей, как и все последующие: - Вы знали, что их пятеро? - Где сейчас Миллер? Вам известно его местонахождение? - Это ваш заговор, генерал? - Вы с ним заодно? Вопросы сыпались со всех сторон, и, когда наступила пауза, вновь раздался голос президента: - Господа, я все же не понимаю, что случилось? - В стране сейчас пять одинаковых президентов, - сказал Дорон. - Вы продублированы профессором Миллером. Ваши... - То есть как?! - простонал президент, чуть не лишаясь чувств. Но Дорон, не меняя тональности, продолжал: - Ваши двойники находятся здесь же, в соседнем зале, и вам, президент, есть смысл отправиться к ним и не мешать нам наводить порядок в стране. Когда Дорон сказал "нам", члены Совета сделали движение, какое обычно делают театральные зрители после открытия занавеса, когда каждый в последний раз пытается найти себе удобную точку для обзора. Воннел молча подошел к президенту, тот молча встал и, шлепая тапочками по паркету, медленно вышел из зала. Через минуту, вернувшись, министр внутренних дел уже увидел Дорона сидящим за круглым столом в том единственном пустующем кресле, где только что сидел президент. Но "круглого стола" явно не получалось. На одной стороне его были члены Совета, на другой - Дорон. Это можно было определить хотя бы по взглядам, которые они дарили друг другу. Дорон отлично понимал, что в любой войне с могущественными финансистами он немедленно проиграет, как, впрочем, проиграет и в мире с ними. И потому он сказал: - Господа, прошу прощения за то, что я так решительно вмешался в события. Я человек военный, а не штатский. Прошу также поверить мне, что я намерен действовать в наших общих интересах. Вы спрашивали меня, где сейчас Миллер. Отвечаю: в данный момент будем считать, что его местонахождение мне неизвестно... - (Дорон вдруг перехватил взгляд Прогнозиста будущего, недвусмысленно обращенный к Воннелу.) "Пора!" - тут же подумал Дорон. - Я понимаю, господа, что вы можете подозревать меня в причастности к той игре, которую ведет Миллер. Это ваше право, и у меня нет возможности немедленно вас переубедить. Следовательно, вы вольны арестовать меня, связать мне руки и заткнуть мне глотку и даже убрать меня вообще, но... - Он сделал паузу, во время которой все отчетливо услышали астматическое дыхание угольного короля. - ...но я прошу вас иметь в виду, что и сам не уверен, я ли перед вами или мой дубликат! 11. ПРИ СВЕЧАХ Арчибальд Крафт - владелец ракет, самолетов-снарядов, баз и прочего и прочего, способного убивать, - был весьма практичен. Он мыслил обычно с удивительной прямолинейностью, не допускающей никаких нюансов и кривотолков, и любое событие вызывало его точную и прямую реакцию. Когда же событий случалось много, он ухитрялся из многочисленных прямых линий выстраивать поступки, такие же стройные и целеустремленные, как Эйфелева башня в Париже. По всей вероятности, в делах комбинаторских иначе строить было и невозможно. Во всяком случае, у Крафта не вызывало сомнения то обстоятельство, что генерал Дорон являлся непосредственным участником проделок профессора Миллера. Институт перспективных проблем - его институт. Миллер - его человек. Установка по дублированию - его установка. В чем же сомневаться? "Из этого, - решил Крафт, - и надо исходить!" И в свою "Эйфелеву башню" он вставил первую прямую балку вывода. Какова же цель Дорона? Крафт много раз видел этого человека, но взглянул на него еще раз, чтобы окончательно убедиться: желание власти. С таким ростом, как у Дорона, с металлическим, несмотря на его солидный возраст, каркасом мышц, с такими сухими и тонкими губами, прямым носом и маленькими зоркими глазами, человек вряд ли стремится к тому, чтобы иметь галантерейную лавочку на площади Отдохновения. Это - вторая балка, положенная в основание башни. Теперь можно возводить и всю конструкцию. Конечно, Дорон сразу знал, что президентов пятеро. На всякий случай одного он припрятал, и правильно сделал. Совет мог решить убрать президентов и тем покончить с делом, объявив стране о скоропостижной кончине главы государства. Тогда бы Дорон воспользовался пятым как ракетоносителем, чтобы выйти в диктаторы. Кстати, надо заложить в конструкцию и эту балочку, потому что на случай хаоса и неразберихи Дорон действительно неплохая кандидатура в диктаторы, и его можно будет поддержать, тем самым ограничив его возможности. Но пока что у Дорона явно сорвался какой-то крючок, если пятый президент появился раньше времени. "Эксцесс исполнителя", - подумал Крафт, прекрасно разбирающийся в юридической терминологии. Что же из всего этого следует? А то, что Дорона пока нельзя трогать. Во-первых, у него может быть в запасе еще один президент. Во-вторых, он сам может оказаться дублем. В-третьих, если его убрать, Миллер тут же начнет печатать членов Совета. В-четвертых, убрать никогда не поздно, куда важнее держать человека на мушке. Такова третья балка для башни выводов. Наконец, четвертая. Если захватить Миллера с его установкой и нейтрализовать Дорона, в крайнем случае войти с ним в деловую сделку, - а куда он денется, ведь деньги ему будут нужны в любых случаях! - то открываются захватывающие дух перспективы, о которых даже думать страшно в присутствии этих волкодавов, состоящих членами Совета. Так думал Арчибальд Крафт, то и дело поправляя какую-нибудь деталь своего туалета. - Господа, - сказал Чарлз Роберт Саймак-младший, нарушая молчание, словно он каким-то прибором успел отметить, что Крафт уже закончил строительство своей "Эйфелевой башни", - я предлагаю приступить к выработке наших решений. Все девять прочих членов Совета, сбросив с себя оцепенение задумчивости, с готовностью переменили позы. - Прежде всего, - сказал первым Крафт, - я считаю нужным немедленно вырубить по всей стране электричество, чтобы предупредить возможность дублирования кого бы то ни было. Все согласились, и прямо из Круглого зала король электроэнергии, получив заверение других членов Совета в том, что они покроют его убытки, отдал по телефону приказ погрузить страну в темноту. Воннел не без труда добыл несколько канделябров со свечами, и дальнейшее заседание Совета продолжалась уже при свете робких язычков огня. Совет быстро согласился с предложением Мохамеда Уиндема-седьмого, что необходимо употребить всю мощь государственного розыскного аппарата, чтобы в течение суток найти Миллера "живым или мертвым". - Лучше живым, - сказал Уиндем-седьмой после недолгой паузы. И Крафт подумал: "А ты, бестия, имеешь на него виды". В свою собственную "Эйфелеву башню" он добавил при этом особую балочку: пустить на розыски Миллера и своих собственных людей, чтобы опередить Воннела и прочих членов Совета. То, что каждый из них поступит так же, Крафт понял, когда внимательно оглядел физиономии присутствующих, уловив при этом столь же внимательные взгляды. "Придется раскошеливаться", - подумал Крафт, прикидывая, во сколько обойдется ему поиск Миллера, не говоря уже о слежке за каждым членом Совета в отдельности. Когда два главных решения были приняты, Крафт перевел взгляд на Дорона, и все члены Совета сделали то же самое. Пришла пора решить судьбу генерала. - Генерал, - торжественно произнес тогда Крафт, еле сдерживая раздражение, - я полагаю, что выражу мнение всего Совета, если скажу, что мы хотели бы верить в вашу преданность нам и в вашу непричастность к действиям Миллера. Половина того, что надо было сказать, было сказано. Члены Совета молчали, склонив чуть-чуть головы в знак согласия с Крафтом. - Кроме того, генерал, - тщательно подыскивая слова, произнес Крафт, - мы хотим быть уверенными, что вы не совершите ни одного поступка и не отдадите ни одного распоряжения, не согласовав их прежде с нами (головы членов Совета, как по команде, дружно закивали). Для связи с нами, - сказал Крафт, - вы будете пользоваться нашими людьми, которые, я полагаю, вас не оставят в трудную минуту, а также людьми ведомства Воннела. Все, кроме Дорона, не изменившегося в лице, облегченно вздохнули. - Воннел, - сказал Уиндем-седьмой, - вам понятно решение? - О да, господа, - с готовностью произнес министр внутренних дел, не ожидая удара, который готовил ему Уиндем-седьмой. - Кроме того, Воннел, мы хотели бы обеспечить постоянную связь и с вами, а потому наши люди тоже будут находиться постоянно при вас. Крафт кивком головы подтвердил правильность этой мысли. Как и все члены Совета, он тоже подумал: "Знаем мы и тебя, голубчик Воннел, тебе палец в рот не клади!" Воннел покорно выслушал решение Совета. За то время, пока он руководил министерством внутренних дел, ему пришлось второй раз присутствовать на заседании Совета, и он вновь убедился в совершенно невероятной способности его членов принимать общие решения без каких бы то ни было обсуждений. "Будто у них внутренние телефоны!" - подумал Воннел, готовый поверить хоть в нечистую силу. Наконец молчавшее до сих пор Будущее взяло слово: - Я думаю, господа, нам стоит сейчас же принять решение о создании акционерного общества по эксплуатации установки Миллера, когда она будет обнаружена. Секунду-вторую все молчали, поскольку никто из присутствующих не додумался до этой мысли и должен был ее оценить. Это была чужая балка, но Крафт нередко прибегал к подобным материалам, строя свои высотные выводы. Он первым сказал: - На равных паях, разумеется? - Конечно! - сказало Будущее, и члены Совета дружно поддержали это предложение. Крафт заметил, что поддержка была высказана всеми с такой же внешней радостью, с какой ее высказал он сам, хотя Крафт поторопился с согласием лишь для того, чтобы никто не подумал, что у него есть собственные виды на установку. "В конце концов, - подумал Крафт, - если ее обнаружу не я и не кто-нибудь из этих волкодавов, а Воннел, акционерное общество на равных паях нейтрализует членов Совета. Молодец Прогнозист!.. Впрочем, потому он и Прогнозист, что молодец..." Дорон во время всей процедуры не пошевелил даже рукой. Он сидел каменным изваянием, переводя взгляд с одного лица на другое, испытывая удовольствие от того, что заранее угадывает каждое решение Совета. "Вот сейчас они предпримут шаги, чтобы нейтрализовать Миллера, - думал он. - Теперь перейдут к его поискам. Затем примут решение о моем домашнем аресте, - интересно, в какой форме это будет ими высказано? Теперь они возьмут на мушку этого болвана Воннела. Что, акционерное общество?" Эта мысль была неожиданной даже для Дорона, хотя и представилась ему достаточно эфемерной и уж по крайней мере преждевременной: шкура неубитого медведя. Дорон никогда и никого в жизни не боялся, кроме... Это "кроме" неотступно сопровождало его все пятьдесят четыре года жизни. Ребенком он не боялся никого, кроме точильщика ножей, который никогда не переступал порог его дома, а лишь один раз в месяц проходил по улице мимо, крича зловещим голосом: "Точу ножи!" Маленький Дорон забивался тогда под кровать, дрожа от страха и вызывая смех окружающих. Юношей он не боялся никого, кроме смерти, мысли о которой появились где-то в пятнадцать - шестнадцать лет и преследовали его вплоть до совершеннолетия, после чего вдруг исчезли, перейдя в некую философскую категорию. Молодым человеком он боялся только отца - его дурацкого сумасбродства, которое могло лишить Дорона наследства. А затем, когда наследство было получено, он вообще никого и ничего не боялся, кроме... Совета Богов. Они были страшнее точильщика ножей, эти десять гангстеров, страшнее сумасшедшего отца и, конечно же, страшнее смерти, потому что в наказание могли сохранить жизнь, но какую страшную жизнь!.. И вот - впервые в жизни - Дорону удалось "примерить седла к их спинам", как любил говаривать покойный Дорон-старший, когда был еще в здравом уме. Генерал Дорон отлично понимал, что он сейчас не по зубам Совету, а человек, который был Совету не по зубам, уже одним этим обстоятельством возвышался в ранг зубастых. "Следовательно, - думал Дорон, - мне нужно и впредь делать вид, что Миллер у меня в руках, а сам я - двойник Дорона". Кстати, эта выдумка была одним из самых блестящих ходов Дорона, которые приходили ему когда-либо в голову. С другой стороны, он не мог не понимать, что его зубастость не вечна. Как только Миллер будет найден, ей придет конец, а Дорон и так уже зашел слишком далеко, чтобы ждать от Совета пощады. Опередить! - такова главная и основная забота Дорона на ближайшие сутки. Опередить всех, захватить Миллера и перепрятать его в надежное место. Что потом? Потом убедить профессора в необходимости сотрудничать с Дороном и захватить с его помощью власть. Но если Миллер откажется... его придется нейтрализовать, а если понадобится, то и убрать вообще. Пока что нужно позаботиться о побеге в самом крайнем случае. - Господа, пока, кажется, все? - сказал Прогнозист. Члены Совета поднялись, церемонно раскланялись друг с другом и направились к выходу. У западного входа в ранчо их ждали десять машин разных марок и личная охрана каждого. Хлопнули десять дверок, зажглись почти одновременно десять пар подфарников, и бесшумно заработали десять моторов. Одна за другой машины выехали с территории и уже там, на шоссе, показали друг другу все, на что они были способны. В голове каждого члена Совета дозревали собственные планы и выстраивались собственные "Эйфелевы башни". В этих сложных конструкциях не было ни одной балочки, посвященной президентам. Судьба людей, формально стоящих у власти, никого не волновала. 12. СТАВКА НА ГАРДА Луна то и дело выглядывала из прорези облаков, словно из амбразуры. Ее свет не в силах был уничтожить темноту равнин. Но лента шоссе высвечивалась луной, как лезвие ножа, и по этому слабо белеющему лезвию едва ползли две черные капли; с высоты казалось немыслимым, что эти капли мчатся со скоростью сто миль в час и что одну из них переполняло нетерпение, а другую - тупое упорство соглядатаев. Впрочем, внешне Дорон не выглядел ни озабоченным, ни встревоженным. Волнение было привычно загнано им глубоко внутрь; в летящей машине сидел просто усталый, задумавшийся человек с чуть покрасневшими от бессонницы глазами и обмякшими складками морщин властного, крупного лица. Он не оборачивался. Он и так знал, что чужой взгляд будет теперь сопровождать каждый его шаг, а чужие уши ловить любое его слово. Он был еще свободен, но уже связан. Только его мысли оставались никому не подвластными, и Дорон спешил воспользоваться этим единственным своим оружием. Машину слабо потряхивало, лучи фар сметали с дороги кисейные полосы тумана, пирамидальные тополя с заломленными к небу руками-сучьями выскакивали из-за поворотов, словно вспугнутые дозорные. Дорон ничего не замечал. Он был не здесь, на дороге, он упреждал время, он был там, куда стрелке часов еще предстояло идти и идти. Не далее как утром он являлся хозяином жизни, и от его решения зависела судьба многих. Теперь его собственная жизнь зависела от других. От Миллера и его необъяснимых поступков. От Совета. От случайных людей, наконец. И чем он дольше думал, тем яснее ему становилось, что он должен поставить себя в зависимость - на этот раз сознательно - и от человека, с которым придется иметь дело, превратившись в скромного просителя. Этим человеком был комиссар полиции Гард. Его собственная служба сейчас немногого стоила, каждое его движение - Дорон это отлично понимал - будет парализовано людьми членов Совета. Но Гард был вне подозрений Совета и министра внутренних дел. Гард уже не раз занимался Миллером, и потому у него было больше шансов отыскать профессора, чем у кого бы то ни было. К тому же Гард был умен, опытен и обладал интуицией - качеством весьма редким в грубом ремесле сыщика. Правда, Гард не имел бесценного в теперешней ситуации качества - он не был верен ему, Дорону. В какой-то миг размышлений генерал искренне пожалел, что в свое время держался с бывшим инспектором, а ныне комиссаром высокомерно, но сделанного не вернешь. Просто урок на будущее: с людьми, обладающими самостоятельным характером и талантом, лучше быть в дружбе, вне зависимости от того, как низко они стоят по сравнению с тобой. Итак, на преданность Гарда рассчитывать нечего. И для угроз сейчас не время. Остаются деньги. Купить Гарда, может быть, и нельзя. Но кто с легким сердцем откажется от денег, которые обеспечат все его будущее? "Да, деньги, - решил Дорон. - Только они всесильны и всемогущи в нашем мире". Приняв решение, Дорон с облегчением откинулся на спинку сиденья. Розовое зарево не встало перед машиной, когда она приблизилась к городу. Безмолвные дома по обеим сторонам улицы походили на склепы. Льдистым блеском мерцали окна. Лишь в некоторых теплился жидкий огонь свечей. Кое-где по тротуарам метался растерянный луч фонарика, какие-то тени выпархивали из-под фар, но в общем было безлюдно. Над улицами мрачно нависали громады небоскребов, облака затянули луну, и даже на проспектах стояла жуткая темнота, как на дне ущелий. Наконец машина остановилась перед особняком. Дорон не сразу узнал его, так непривычно выглядела улица. По одну сторону, на фасадах и на тротуаре, лежал какой-то странный синевато-белый химический блеск. Он клиньями вдавался в мостовую, и Дорон в первую минуту не мог понять, что это такое. Лишь подняв голову, он сообразил, что это выскользнула из облаков луна. Она висела над скатами крыши, и на небе четко и черно выделялась паутина проводов. Рокот мотора эхом прокатился по улице; из-за угла выскользнула еще одна длинная машина, погасила фары и замерла в пяти метрах от машины Дорона и его "хвоста". Черные фигуры в плащах и шляпах, не скрываясь, высыпали из кузова. Неторопливо окружили особняк. Мимо генерала они проходили, как мимо пустого места. Их каблуки твердо печатали шаг, они двигались четко, как автоматы, и это было так же дико, как яркий лунный свет в центре большого города. На ощупь, спотыкаясь, Дорон поднялся по лестнице в свой кабинет. Шторы были опущены, на столе среди вороха донесений оплывала свеча, прилепленная к массивной, оптического стекла пепельнице. Колебания язычка пламени зажигали в гранях пепельницы тусклую радугу. За столом, положив голову на руки, спал верный Дитрих. Дорон осторожно коснулся его плеча. Секретарь вскочил и тотчас вытянулся, растерянно моргая. Дорон махнул рукой: садись. Сам он тоже сел и секунду молча глядел на коптящий огонек свечи, который вызывал в памяти какие-то давние детские и почему-то щемящие душу ассоциации. - Кофе? - Дитрих посмотрел на Дорона. - Нет. Спать. - Вам звонил... Но Дорон вдруг поднял вверх палец предостерегающим жестом, и Дитрих осекся. - Никаких дел, Дитрих, - устало произнес Дорон и повторил: - Спать. Все дела - завтра. Затем он на листочке блокнота, лежащего на столе, энергичным почерком написал одно слово. Дитрих взглянул, прочитал: "Уши!" - и понимающе склонил голову. - Генерал, - сказал он после паузы, - вы будете спать, как всегда, в кабинете или в спальной комнате? - Сегодня там, - ответил Дорон и жестом показал Дитриху: внимание, Дитрих! На листочке блокнота появилась новая запись: "Мне нужен Гард". Дитрих кивнул. "Немедленно!!!" - вывел Дорон. Дитрих подумал и вновь кивнул. "Чтобы никто не знал!" - Дорон трижды подчеркнул слово "никто". Секретарь кивнул. "Учтите, за домом следят". - "Понял", - сказали губы Дитриха. Дорон задумался и медленно вывел еще одну фразу: "Это не приказ, а больше, чем приказ: моя человеческая просьба". Дитрих чуть-чуть расширил глаза и приложил руку к сердцу, давая понять, что он тронут доверием генерала. Затем, взяв в руки перо, секретарь четко вывел на листочке блокнота: "Разрешите использовать бункер?" На этот раз решительно кивнул Дорон и громко сказал: - Спать, Дитрих, я еле стою на ногах! ...Об убежище Дорона знали лишь самые доверенные люди. Оно лежало под домом и садом, его перекрывали пять метров железобетона и десять метров земли. Словом, это было построенное по всем правилам фортификации домашнее атомоубежище, пригодное для жизни, даже если весь город превратится в радиоактивные развалины. Дитрих набрал на циферблате условный шифр. Часть подвальной стены медленно стронулась, открыв толстую массивную дверь, ведущую в тамбур. Вторая дверь тамбура открылась после того, как закрылась первая, и секунду Дитрих стоял замурованный, полуослепленный вспышкой тотчас зажегшейся под потолком лампочки. О том, что у Дорона была собственная небольшая электростанция, тоже никто не знал. Лампочка светила тускло, но после темного коридора и электрического фонарика ее свет казался необыкновенно ярким. За тамбуром открылся узкий коридорчик, выстланный кафелем. Под потолком тянулась четырехугольная труба с отверстиями, забранными решеткой. Легкое шипение воздуха в них показало, что вместе со светом автоматически включилась воздухоочистительная установка; организм убежища ожил и был готов принять человека, переступившего его порог. Коридор шел ломаными углами и потому казался еще длиннее, чем он был на самом деле. От коридора отходили тупички, за дверями которых находились помещения, где было все необходимое, вплоть до искусственной погоды, искусственных закатов, запаха леса. Все это превращало комнатки в подобие загородной виллы. Одной из причин безусловной верности Дитриха Дорону было сознание, что в случае чего этот подземный мир скроет его от всеобщего уничтожения. Дитрих не очень верил в новоизобретенную установку нейтронного торможения атомных взрывов. Будучи на службе Дорона, он знал, что есть еще облака отравляющих газов, биологические яды и вирусы, способные уничтожить все живое ничуть не хуже лучей радиации. А в благоразумии людей, варясь в котле службы Дорона, он вовсе не был убежден. Однако вид голых бетонных стен, унылый отзвук собственных шагов, низкий потолок, как и всегда, подействовали на Дитриха давяще. Он поспешил пройти коридор, без задержки проманипулировал с очередным циферблатом и очутился на дне тесного, как в средневековой башне, спирального хода. Сотня с лишним ступеней наверх, затем прикосновение к еле заметной кнопке, и круг потолка над головой уплыл в сторону, открывая проколотый звездами зрачок неба. Дитрих поспешно выскочил наружу, и люк колодца сам собой задвинулся. Капельки росы слабо поблескивали на траве, там, где только что было отверстие. Это был городской парк, расположенный на площади Вознесения, у самой ратуши, что в трех кварталах от дороновского особняка. Озираясь, Дитрих перешагнул изгородь, как хорошо тренированный спортсмен, и зашагал по тротуару - запоздалый прохожий, отрезанный от дома бездействием городского транспорта. Луна, к счастью, снова была за облаками, и мрак скрыл бы бесшумный прыжок Дитриха от любого, кто стоял бы даже в десяти метрах от ограды парка. Гард жил неподалеку, всего полчаса ходьбы, но Дитрих скоро понял, что спокойно дойти до жилища Гарда будет не так-то просто. Едва он пересек Центральную улицу, как в одном из переулков раздался душераздирающий крик женщины, зовущей на помощь. Дитрих мгновенно нырнул в ближайший подъезд, и очень скоро мимо протопали, тяжело дыша, какие-то люди, запихивая за пазуху только что награбленные вещи. Прошло минут пять, в течение которых не хлопнула ни одна дверь и не донесся звук ни одного голоса. Дитрих вновь вышел на улицу, но пошел в сторону, прямо противоположную той, что вела в зловещий переулок: его следов на месте ограбления быть не должно. Сделав крюк, он остановился на углу какой-то улочки, достал фонарик и зажег его, чтобы выяснить, где он находится. Но тут же на свет фонарика, как бабочки на луч, сбежались какие-то жалкие существа, трясущиеся от страха, - две молодые женщины, мальчишка лет пятнадцати с порванными брюками и здоровый парень спортивного вида, у которого зуб форменным образом не попадал на зуб. Дитриху пришлось солгать, сказав, что он уже пришел домой и потому не может сопровождать перепуганных людей, и они разочарованно поплелись дальше, кроме здорового парня, который сказал: "Я останусь в вашем подъезде: я не могу, здесь на каждом шагу грабят". С трудом отделавшись от него, Дитрих зашагал вперед, думая о том, как это страшно - одиночество. Именно о нем он думал, потому что не боялся ни темноты, ни мрачных переулков, ни грабителей, ни даже смерти, которая может явиться сейчас из-за любого угла. Он думал об одиночестве, которое преследовало его даже в самых освещенных залах дороновского особняка в те вечера, когда генерал давал обед многочисленным гостям. Дитрих был до такой степени одинок, что не принадлежал даже себе, боясь сам с собой разговаривать, чтобы не сболтнуть лишнего. Он потерял все на свете, когда пришел работать к Дорону, хотя были у него и мать, и сестра, и какие-то друзья. Все это исчезло, все это пришлось забыть, стереть из памяти. Ему было, вероятно, немало лет, хотя он выглядел человеком без возраста. Худой, остроносый, весь состоящий словно из пружин, которые могли натягиваться в минуты опасности и сжиматься, когда он существовал рядом с Дороном, всегда покорный ему и беспощадный. Сказать, что жизнь потеряла для него смысл, было нельзя, потому что, получая много денег, он зачем-то копил их, вероятно надеясь на какие-то изменения в своей судьбе. Но откуда они могли прийти, эти изменения, не знал сам Господь Бог. Итак, он шел по ночному городу без всякого страха, заботясь о том, чтобы точно и быстро выполнить приказание Дорона. Он понимал, что случилось что-то сверхисключительное, если генерал в собственном доме не может говорить вслух, но не хотел и не умел связывать неприятности шефа с отключением электроэнергии во всем городе, с погруженными в темноту улицами с вспыхнувшими, как эпидемия, грабежами, с хаосом, который подкрадывался к его стране огромными шагами. У него была цель, четкая и ясная, и он шел к своей цели, как амок, не способный сбиться с пути, как бы и кто бы его ни сбивал. ...Гард спал без сновидений - вероятно, потому, что у него были крепкие нервы, хотя и очень нервная работа. Еще покойный учитель Гарда, небезызвестный Альфред-дав-Купер, говорил: "Сыщику по горло хватает реальных кошмаров, чтобы еще видеть их во сне!" В прихожей маленькой квартирки Гарда, состоящей всего из трех комнат, стоял упакованный чемодан, который оставалось только взять в руки, чтобы выкинуть из головы всякие мысли о службе, заботах и кошмарах. Все, что делал Гард, он делал обстоятельно, и потому он предпочел заранее уложить чемодан, хотя утром у него было бы достаточно времени до самолета. Билет был в кармане, такси подали бы точно в указанное время, а спать позже семи утра Гард все равно не мог, даже если ложился глубокой ночью. "Ах, черт возьми! - подумал он за минуту до того, как заснуть. - Черт возьми, дождался-таки первого дня отпуска!.." - и блаженство, разлившись по всему телу, окончательно освободило Гарда от служебных дум. Когда он погасил свет и закрыл глаза, ему тут же замерещилось море, и аккуратная вилла на самом берегу, и безмятежность, и счастье неведения, и желанность безделья. Проснулся он от осторожного стука в дверь и тут же понял, что проснулся: во сне ему никто постучать не мог, так как Гард не знал, что такое сновидения. Он прислушался. Стояла мертвая тишина, и первой мыслью его было: "Неужели служба?" - хотя странно, что посыльный стучит в дверь, вместо того чтобы позвонить. Померещилось? Увы, всегда, когда мы только произносим это слово, все стуки немедленно повторяются, чтобы услышавший их мог сказать сам себе: "Нет, не померещилось". "И вряд ли со службы", - еще подумал Гард, поскольку в полицейском управлении прекрасно знали его телефон. Он дернул шнурок бра, но свет почему-то не зажегся. Тогда он встал, ощупью добрался до выключателя, но лампа под потолком все равно не зажглась. А стук уже стал более резким и настойчивым. Тогда Гард достал из письменного стола браунинг, набросил на плечи халат, сунул оружие в карман и уже перед тем, как двинуться к двери, глянул на фосфоресцирующие стрелки часов. У Гарда давно выработалась привычка смотреть на часы всякий раз, когда он просыпался ночью: а вдруг потом для кого-нибудь это окажется важным, и когда тебя спросят, что было в три часа ночи, когда ты проснулся, и ты ответишь, что ничего не было, кроме тишины, кто-то сделает вывод, что убийство произошло не в это время, а раньше или позже, и это поможет уличить убийцу. Итак, часы показывали начало четвертого. Гард подошел к дверям и повернул замок. Спрашивать "кто там?" было бессмысленно. Грабители обычно не стучат, а открывают дверь отмычкой. Убийцы стреляют в окна, а достать окно гардовской квартиры, находящееся на втором этаже, им ничего не стоило, если взобраться на любое из трех деревьев, растущих прямо перед домом. Полиция была Гарду не страшна, друзьям он был всегда рад, а просители так поздно не приходят по пустякам. Наконец, на случай ошибки в кармане халата лежал браунинг, пользоваться которым Гард умел. Дверь открылась, в переднюю стремительно вошел человек, быстро произнес: "Закройте дверь, пожалуйста" - и щелкнул фонариком, направив его не на Гарда, а на свое лицо. - Я Дитрих, секретарь Дорона. Простите за беспокойство, Гард. У меня поручение от генерала. - К сожалению, - сказал Гард, - в квартире перегорели пробки... - Вы ошибаетесь, - прервал его Дитрих. - Электричество выключено везде. - Вот как?! - Гард, Дорон хочет вас видеть. Комиссар полиции ничего не ответил, а лишь молча взял Дитриха под руку и провел в гостиную. Фонарь, который Гард взял из рук Дитриха, осветил кресло. - Присядьте, мне неловко говорить с вами в таком виде. Через три минуты, наскоро одевшись. Гард вошел в комнату к Дитриху. Сев в кресло напротив, он прикрыл глаза и произнес: - Так я вас слушаю, Дитрих. - Я уже сказал, комиссар, - повторил Дитрих, - генерал... - Он не мог прислать за мной хотя бы завтра днем? - Вероятно, нет. - Очень жаль, - сказал Гард. - Завтра днем я был бы отсюда очень далеко... Дитрих не оценил шутки и серьезно сказал: - Я думаю, Гард, мне пришлось бы ехать за вами даже на край света. Как я понял, вы так нужны Дорону, что мне ведено без вас не возвращаться. Гард закурил предложенную Дитрихом сигарету и задумался. Было похоже на то, что отпуск повисает на волоске: от Дорона пока еще никто не получал пятиминутных заданий, если они не сводились к производству одиночного выстрела из-за угла. - Хорошо, - сказал Гард. - Мне нужно переодеться. Мое управление не должно знать об этой встрече? - Нет, - коротко ответил Дитрих. - Отлично, - сказал Гард. В спальне, где он переоделся, все осталось нетронутым - ни раскрытая постель, ни пижама, небрежно брошенная на спинку стула, ни теплые ночные тапочки, стоящие у кровати. Ко всему прочему Гард быстро написал на листке бумаги: "3:15 ночи. Дитрих от Дорона. Иду" - и сунул его под подушку. Когда имеешь дело с людьми типа Дорона, предосторожность необходима. Еще через минуту они молча шагали по темному городу. За все время пути и даже тогда, когда Дитрих привел Гарда в парк, открыл колодец, а затем провожал до самого бункера, комиссар не задал ни одного вопроса, прекрасно понимая, что с ответами все равно придется подождать до встречи с Дороном. Генерал ждал их в бункере, стоя на середине крохотного кабинета, скопированного с того большого, в котором Гарду уже приходилось бывать. - Я рад, - сказал Дорон, движением руки приглашая Гарда сесть в кресло. - Я рад. - Он помолчал, затем кивком отпустил Дитриха и неожиданно для Гарда сказал: - Я буду играть с вами в открытую. Это тоже маневр, но я хочу одного: поймите, Гард, что откровенность с вами - моя единственно выигрышная тактика. Затем он спокойно и неторопливо рассказал Гарду о всех событиях сегодняшнего дня, не утаив ни одной мелочи, даже того, что член Совета Саймак-младший кричал на него: "Не прикидывайтесь дурачком, генерал!" С невольным уважением Гард смотрел на Дорона, который ухитрился не терять достоинства и ума в такой опасный момент. Когда генерал умолк, Гард сказал: - Вам нужен Миллер? - Да, - сказал Дорон. - Его должен найти я? - Да, - сказал Дорон. - Вы понимаете, генерал, что это чрезвычайно трудно сделать? - Я не беспокоил бы вас, комиссар, если бы думал, что это легко. Задача по плечу лишь талантливому человеку. И Гард понял, что Дорон не льстит ему, что это не комплимент, а истинное убеждение генерала. - Благодарю вас, - сказал Гард. - Вы, конечно, понимаете, - продолжал Дорон, - что после вашего успеха я буду неоплатным должником... - Задача не просто трудная, - как бы размышляя вслух, сказал Гард, - но и опасная. - Знаю, - подтвердил Дорон. - И потому дело не в том миллионе кларков, которые вы получите. Они не окупят риска. Но согласитесь: более важной, интересной и ответственной операции у вас до сих пор не было. - Что вы хотите сделать с Миллером? - спросил Гард. - Надежно спрятать. Эти ученые не умеют скрываться. День, ну, два его, может, и не найдут, а потом... - Но Чвиз, генерал... - Случайность. И потом, Чвиза я искал в тысячу раз менее усердно, чем теперь ищу Миллера. - Допустим, я найду Миллера и вы его перепрячете. А потом? - Я уверен, он поймет, что нам нужно стать союзниками. - Зачем? - Затем, чтобы реальная власть в государстве оказалась в наших руках. - Диктатура? - Да. Но диктатура двоих. - Вы уберете Миллера, когда достигнете цели, генерал? - Нет. Без него я бессилен. - А если он откажется? - Разумный человек отказаться не должен. - Вы уверены, генерал, что Миллер именно такой? - Надеюсь. - Значит, я должен помочь вам сесть в седло? - Да. - И спасти? - Да. - Разрешите подумать? - Конечно. ...Это крупная игра, в которой ничего не стоило сломать себе шею. Дорон откровенен, он умный человек и прекрасно понимает, что сейчас иначе говорить нельзя. Миллион кларков получить, конечно, можно, но что будет со страной потом? Предусмотреть, как поведет себя Дорон, став диктатором, невозможно. Как поведет себя Миллер - тоже. Это зависело от того, какой Миллер из тех двух остался. Судя по всему. Двойник, но все может быть... С другой стороны, отказаться от его поисков сейчас уже невозможно: нет гарантии, что тогда удастся выбраться из этого убежища живым. Кроме того, судьба страны Гарду тоже не безразлична, а его вмешательство может привести к существенным коррективам плана Дорона. - Генерал, - сказал Гард, - гарантировать успех, как вы понимаете, я не могу. - Понимаю. - Но Миллера я искать буду. - Спасибо. Дорон встал и пожал комиссару полиции руку. Потом вынул из кармана толстую пачку банкнотов: - У вас будут расходы. - Конечно. Гард взял деньги: - Сроки? Дорон развел руками: - В идеале - час назад. - Дорон нашел в себе силы улыбнуться. И тут же бесшумно появился Дитрих. 13. ЗОЛОТАЯ КОРОНКА - Фред, нам лучше выйти на улицу, - сказал Дэвид Гард. - У меня к тебе очень сложное дело, и чрезвычайной секретности. - Если ты мне скажешь, что расследуешь преступление самого Господа Бога, я не удивлюсь, - сказал Честер. - Сегодня очень странный день... - Чем же? - Днем я удостоился чести разговаривать с нашим президентом в "Указующем персте", а ночью ко мне является сам комиссар полиции. Разве не странно? - Ты прав, Фред. Выйдем. Кромешная тьма окружила их, и только над ратушей, в восточной части города, чуть-чуть обозначился рассвет. Это было время самого крепкого сна и самых кровавых преступлений. Они сделали несколько шагов по улице, и Честер сказал: - Ты уверен, что мы не налетим на столб? - Ты действительно видел президента? - спросил, останавливаясь, Гард. - Как тебя сейчас, - ответил Фред, хотя лица Гарда он в действительности разглядеть не мог. - Это был, Фред, один из пяти президентов, существующих сейчас в стране. - Что-что? - сказал Честер. - Ты серьезно? - Работа Миллера, - ответил Гард. - Слушай, старина, внимательно. И Гард коротко изложил Фреду свой разговор с генералом Дороном. - Дэвид, - выслушав, сказал Честер и коснулся рукой плеча Гарда, - я в полном твоем распоряжении. Что мне делать? - Я думаю, - сказал Гард, - у Миллера могло быть лишь две цели: либо захват власти, либо желание наказать сильных мира сего... - А может, он просто шутник? - сказал Честер. - Так не шутят, Фред. Если бы Миллер хотел посмеяться, он сделал бы не пять президентов, а пять Линд. - Убедил! - воскликнул Честер. - Но я потерял нить рассуждении. - Сейчас восстановим. У Миллера могут быть две цели. Какую из них он преследует, зависит от того, каков сам Миллер. Мы пришли, Фред, к тому, что остается для нас извечной загадкой... Они помолчали, сделав несколько шагов по тротуару. Затем Честер сказал: - Предположим, действует настоящий Миллер. Если ты его найдешь, его нельзя передавать в руки Дорона. Тебе это ясно, Дэвид? - Так же, как и то, что нельзя передавать Дорону Миллера-двойника. - Объясни. - Они же мгновенно сговорятся! - Это не так просто, Дэвид, - сказал Честер. - Если они не договорились прежде, почему ты думаешь, что найдут общий язык теперь? - Потому, что прежде они не были равными. - Тогда Миллер сам найдет путь к Дорону, став ему равным. Без твоей помощи. О, это будет хорошая пара коней в одной упряжке! - И тогда, Фред, моей задачей должна стать задача помешать их единению. - Пожалуй, ты прав. - Подводим итог: если я нахожу Миллера, я должен начинать собственную игру. Верно? - Ты крепко рискуешь, Дэвид. - Нет! Посуди сам, Фред: если Миллера найдут без меня,